В сенях избы всегда стояла на лавке белая деревянная кадушка с холодной водою, принесенною из колодца. В сенях бывало сумеречно, если не темно, пока маленькая Настасья не взбегала по ступенькам крыльца в дом, чтобы напиться из глиняной чашки, притулившейся к кадушке, и тогда через оставленную открытой девочкой во двор дверь в сени проникали солнечные лучи, и часто оказывалось, что к поверхности спустился на серебряной ниточке паук, замиравший от испуга. Настасья, которой край кадушки доходил до плечиков и горла, очутившись нос к носу напротив паука, выговаривала насекомому, чтобы оно убиралось к себе на чердак, потому что божьему созданию, очевидно, было совершенно невдомек, что в такой прорве воды легко утонуть сослепу, и восемь коленчатых лапок тут не помогут. Иное бы дело было, если б в кадушку нечаянно свалился с рук Настасьи лимонно-желтый выворачивающийся плоским клювом под локоть и вовсю работающий в воздухе оранжевыми перепончатыми лапами утенок, которого она подхватывала в умилении из семенящего караваном за толстой, белоснежной, вперевалку топающей по двору мамашей выводка, обучающегося каждый день плавать и ловко нырять в неказистом озере, протянувшемся вдоль нескольких заборов в деревне. Вот ему бы ничегошеньки не сделалось, хоть упади утенок вверх тормашками, потому что для водоплавающих птиц делать кульбиты в воде превеселое занятие, во-первых, и полезное, во-вторых, коли именно так и добываются утками пахнущие болотной тиной лупоглазые лягушки, кажущиеся уткам приятными на вкус, иначе бы птицы их не поедали бы в большом количестве и с удивительным аппетитом. Неизвестно, понимал ли паук человеческую речь, или просто страшился угодить в глиняную чашку, погружаемую с чрезвычайной осторожностью Настасьей в кадушку, чтобы не плеснуть ненароком волной на насекомое, но лапки паука, похожие на хрупкие стебельки высохшей травы, принимались шевелиться, спеша отыскать серебряную, похожую на вереницу дождевых капель, ниточку, прикрепляющуюся другим концом к потолку, и потом паук подтягивался с помощью этой трапеции к чердаку, прячась в щели между бревнами.
А теперь кадушка была вынесена во двор, поскольку мама Настасьи носила ею для отелившейся вечером в сарае коровы воду в бочку, стоявшую в хлеве. По небу растянулась пелена мелких облаков, сиренево-фиолетовых в области, где за ними находилась луна, которую видно было один раз, когда пролетел с деревьев леса на луг филин, охотящийся на мышей-полевок, шныряющих в темном, потому что ночь, бурьяне. Филин раскрыл по обе стороны груди два огромных крыла с растопыренными на концах перьями, и эта хищная птица с плоским, в перьях, лицом и крючковатым клювом приземлялась за околицей, выставив вперед кривые когтистые лапы. А дальше облака побежали по диску луны, и маленькой Настасье нечетко было зримо, держит что-нибудь филин в лапах, унося на ветку березы, или же нет, но девочка решила, что птица что-то, определенно, тащит в когтях, ведь филин летел по-другому, как будто ссутулившись, совсем как понес бы за плечами мешок с сухарями нищий, который собрал подаяние в деревне, стучась в ворота домов, где хозяева жили сердобольные и верящие в Бога.
Настасья топталась в хлеву возле милейшего теленка, поскальзывающегося на копытцах, покрытых пленкою, и кидалась поднимать его после всякого падения в солому, устилающую пол, обхватывая за шею тоненькими ручками, и под конец так умаялась, что мама велела своей дочке отправляться спокойно спать в своей постельке, обещая, что новорожденный коровий ребенок не разобьется, ведь за ним будут присматривать в четыре глаза мама Настасьи и большая пегая корова с обломанным рогом. Девочка, у которой слипались веки, нехотя побрела наружу из двери хлева во двор, прислушиваясь к словам матери, ласково разговаривающей с коровой и теленком. Слой облаков, лежащих на луне и звездах, был достаточно тонок, чтобы двор являлся глазам Настасьи предметами, о которых не надобилось гадать, что они из себя представляют. То есть колодец у калитки был колодцем, а не затаившимся на четырех лапах бурым медведем, который того гляди, встанет с рыком на две ноги, а грабли, прислоненные к бревенчатой стенке избы, были граблями, а не тощим разбойником с жестоким темным лицом, сложившим руки на груди, у чьей ноги к кожаному сапогу был прислонен топор, обращенный вниз на траву жутко блещущим стальным лезвием.
Направляясь к ступенькам крыльца, Настасья должна была миновать по пути в дом кадушку, в которую мама набрала воды, но оставила стоять под открытым небом, отложив момент, когда внесет кадушку в сени, поместив на прежнее место на скамейке рядом с глиняной чашкою. Поравнявшись с кадушкой, девочка присела рядом на корточки, и потянулась тонкой ладонью к воде, сложив кисть ковшиком, чтобы испить свежей влаги, и загляделась на яркую звезду, как будто светившую из воды ледяными кристаллами лучей. Тогда взявшись за деревянные края кадушки обеими руками, Настасья подняла голову вверх, чтобы найти над родной деревней ту блистающую в ночи точку божественного хрустального света, что отразилась на дымчато серебрящейся поверхности, ведь ледяная звезда в кадушке плавала одна одинешенька, и это означало, что сплошные рябенькие мелкие сероватые тучки, вероятно, расступились в стороны от звездочки, уронившей свой луч с далекой высоты на землю.
Да, неровная волокнистая ватная ткань, густо, но неплотно заволакивавшая пастбища ослепительно-белых пречистых Господних агнцев, каковыми маленькая Настасья представляла себе мерцающие на небесах звезды, походила на невод, сквозь который вырвалась на свободу рыба с выточенными из драгоценных камней чешуйками. Некоторое время полюбовавшись на такую волшебную красоту, девочка снова сложила свою ладонь ковшиком и погрузила пальчики в колодезную водицу, куда вместе с рукою Настасьи скатилась алмазная слезинка, вызванная глубокой печалью, которую она испытывала в душе всякий раз, когда вспоминала о своем исчезнувшем в лесу отце, как случилось Настасье подумать о нем теперь, глядя на голубоватый кристальный источник почти невероятного сияния, дробящийся на переливающиеся искрами осколки от прикосновения ее легких пальцев, потому что ей было бы гораздо легче знать, что там, где он сейчас находится, ему также светит с небес эта вот молитвенно льющая на землю во тьме лучи красивая, как белый лебедь, звезда. Несколько месяцев назад отец маленькой Настасьи пропал в лесу, когда выехал на санях, запряженных Савраскою, по снегу в город, чтобы прикупить муки на базаре. В деревне был неурожай, и запасы муки у всех были на исходе, поэтому ехать в город было абсолютно необходимо, несмотря на то, что в лесу промышляли грабежом страшные разбойники. В семье Настасьи никто не верил, что отца нет в живых, и поминали о нем в разговорах, как о человеке, который уехал в чужие края и непременно вернется, надо только понимать, что путь ему домой предстоит далекий и чреватый обычными трудностями, в основном связанными с плохой погодой.
Вздохнув вздохом довольно-таки тяжелым для ребенка, Настасья зачерпнула воды и понесла ладонь ко рту, продолжая глядеть на звезду, ласково сияющую над избой и двором, и хлевом, в котором под маминым присмотром поднимался на неверно ступающие копытцами ножки и падал бедный теленочек, и где пыхтела корова с обломанным рогом, выпивая по пол бочки воды за один присест. Сделав маленький глоточек, Настасья почувствовала, что у нее на ладошке лежит что-то холодное и походящее на льдинку или камушек. И, вот, что за чудо чудное, диво дивное, прямо в середке узенькой ладони Настасьи покоится ярчайшая сверкающая драгоценность, ставшая притом тяжелою, и нельзя было подумать никак иначе, но только единственно, что из колодца мама девочки, сама и не ведая о том, вытащила, кроме воды, превосходно ограненный великолепнейший бриллиант как бы из короны древних королей.
Но вот в чем штука, любой ювелирный камень вследствие веса и плотности большей, чем плотность воды, обязан был находиться на дне кадушки, и хотя на вид вещь, скользнувшая в руку маленького ребенка, наружно проявляла качества, свойственные дорогому камню, но чистейшей душеньке Настасье откуда-то пришло ясное ведение, что источает теперь снопы голубовато-хрустальных тонких лучей у нее на ладони та самая чудесная звезда, что парила в обителях Всевышнего за облаками. Однако, подняв подбородок, девочка заметила, что в облаках не ни малейшего просвета, а стало быть, искать было звезду на небесах неважно, но лучше идти со двора в лес, потому как звезда звала Настасью как можно быстрее бежать к деревьям, где девочке ясно будет, где отыщется ее отец.
Маленькая Настасья вытянула перед собою тоненькую ручку с раскрытою ладонью, и понеслась петлять между стволами берез и елей, пока не прибежала на затерянную поляну, где у разбойников, полонивших ее отца, были вырыты в почве землянки, и нашла яму, в которой сидел, прикованный к обломку скалы, отец, притом звенья цепи рассыпались, когда на сталь полыхнули лучи звезды, а разбойники, выпрыгнувшие из землянок, вдруг попадали на траву, прикрывая глаза руками, ведь свет звезды был божественный, а зло не переносит доброго.
Подняв маленькую Настасью на руки, отец побежал к деревне, поднимать мужиков, чтобы всем вместе выгнать из лесу разбойников, в страхе от которых как бы страдали не токмо люди, но и деревья и звери, травы и цветы.