Мягкие очертания местности, возникшие вследствие того, что холмы поросли травою, питаемою сырым, промозглым климатом, наверно даже более, чем водою, содержащеюся в почве. Реки, впрочем, не видно, опять же из-за чередования возвышенностей, но о существовании таковой можно догадываться потому, что недалеко расположены типичные каменные домики деревушки, то бишь, настолько типические даже, что, глядя на куски камня, плоские и широкие, уложенные друг на дружку навроде печенья или слоеного высокого пирога, неровные, изогнутые и топорщащиеся, больше, чем в две ладони длиною, но узкие, шириною в ладонь же, что начинаешь, естественно, искать глазами полосу морской глади, тянущуюся от зеленого дерна до низко опускающегося где-то позади толщи волн расплывчатого горизонта, синевато-серого или серовато-черного, ибо сие, явно, английский или ирландский пейзаж. Именно так и есть, за холмами наблюдается издали как бы представляющееся застывшим море волн. Но в покое таковые никогда быть не могут, ибо волны всегда бегут в каком-нибудь направлении, помимо тонкой или широкой береговой полосы, к каковой как бы заведомо отряжен могучей стихиею постоянно накатываться пенный прибой. А река непременно должна быть где-то рядом, потому что населению деревушки необходимо откуда-то утолять жажду, а, стало быть, вода годится для сего только пресная.
Со стороны деревушки к самому крутому и высокому из холмов подтягиваются последние запоздавшие селяне, видимо, неприятно для них самих задерживаемые в своем движении к зрелищу причинами в виде немощности по старости или как бы обремененные борьбою с малым дитятею, каковому вздумалось бежать, держась за руку деда или матери, своими ножками, а при попытке же подхватить ребенка на руки, несмышленое чудо поднимало столь оглушительный визг, что таковое выражение оскорбленного чувства детской независимости имело смысл немедленно прекратить, ибо собрание граждан группировалось у подножия вершины, на половине склона каковой маячил взобравшийся туда на коне герцог. В противном случае, орущего мальца просто тащили бы под мышкою, не разбирая, головой оный вперед будет высовываться из-под локтя, или будет удовольствоваться глазением на тропу, убегающую назад, к дому. Дряхлости же помочь было особенно как-нибудь невозможно, так что старикам пришлось бы все одно притащиться позади всех к месту, где росла толпа, но не галдящая, а молчаливая, конечно, из-за герцога. И вот сие высокопоставленное и знатное лицо, как бы не озираясь через плечо на деревушку, затылком под шляпою чувствовало, что начинать все никак нельзя, коли увечные и болезные, вспрыгивая, торопятся в меру слабых сил поспеть к вступительной речи или зачитыванию грамоты.
Народ вскидывался смотреть иногда на тропу, но не на герцога, а, в основном, взгляды мужчин и женщин были обращены: у первых - на носки своей обуви, а у вторых - на собственные руки, каковые были засунуты под фартук, ибо кожа была загрубелая от стирки белья и работы на огороде. Когда народ шел по тропе к холму, избранному герцогом для представления, то люди, выйдя за ограду, сразу замечали некую конструкцию, внушающую ужас, ибо всякий каким-нибудь образом то ли проведывал в качестве рассказа в драматических красках из уст очевидца, то ли собственною персоною присутствовал, то ли видел по пути в город на рынок виселицу, на каковой оказывались пираты или разбойники по приказу короля, и таковую могли соорудить где угодно, в Лондоне или вдали от населенных пунктов, но непременно около дороги, чтобы продемонстрировать строгость в сем отношении Его Величества.
Кого собирался подвергнуть экзекуции герцог, известно никому не было, так что смотреть на персону герцога никто не решался из опасения попасть под горячую руку властителя здешних мест. И, вот, несмотря на то, что ни единая пара глаз не устремлялась на холм, антураж сцены сумел запечатлеться в памяти селян. Герцог, сидя верхом в золоченом седле, из-под какового спускалась на бока гордого скакуна красная бархатная попона, отороченная золотыми кистями, расшитая вензелями и листьями английского дуба, сумел заставить своего коня застыть боком к склону, после того как животное пробовало, было, замереть с мордою, обращенною к высоте, на каковой доколачивали помост плотники, возимые аристократом за собою в случае ожидаемого учинения репрессий, но задняя пара ног в полуприсяде, когда передняя часть как бы норовила взвиться на дыбы, но была останавливаема неудачею в виде лезущего крутизною под брюхо холма, взбрыкивала, грозя свалить вперед конской шеи кувыркающегося седока, и лишь ловкий маневр разворота туловища лошади боком, когда обе пары ног оказывались на одно высоте, превозмог метания бедной скотины. Итак, вот, герцог взирал на дальние дали, разворачивающиеся позади четырех всадников из своей свиты, у каковых всех в правой длани имелось по золотой трубе, теперь положенной на шею своих скакунов, но готовых взметнуться по манию руки властителя, и тогда под духовыми инструментами развернулся бы квадрат алого бархата с золотыми витыми кистями, по каковому вышиты были густо плоскими золотыми нитями герб герцога и английские дубовые листья. Седла под всадниками были кожаные, но снабженные толстыми золотыми кистями, висевшими по две с каждой стороны седла.
По третью сторону холма стояла скрытая склоном от селян телега, про каковую ничего нельзя было сказать больше, чем то, что чем-то нагруженную телегу тщательно накрыли коровьими шкурами, и вряд ли то были бараны или овцы. С четвертой же стороны, понятно, что и хранила упорное молчание хмурая толпа, поджидавшая сородичей, или слишком юных, от трех до шести лет, для того чтобы шагать со скоростью взрослых, либо тех, из каковых сыпалась пыль.
Наконец, на каменистой тропке, вьющейся между холмов, сделалось совсем чисто, то бишь, вся деревня построилась перед упомянутой конструкцией, и герцог велел трубачам протрубить сигнал. Народ мужественно не упал в обморок, стоило герцогу обратить грозные очи на головы в кепках, шляпах и косынках.
С той стороны холма, где плохо прятали от селян удручающего вида крытую коровьими шкурами телегу, на помост начали медленно подниматься дюжие мужи, состоящие, видимо, на военной службе в замке герцога, притом проходя мимо телеги, всякий выхватывал с неуместной яростью и несоответственной силою, ибо сопротивления не оказывалось, как бы человеческую фигуру и волок к скамье, каковая протягивалась по четырем сторонам помоста. Конструкция являла собою как бы усеченную пирамиду, стен у каковой не было, но были сооружены как бы только рамы из прочного бруса, так что вешать несчастных как бы собирались по периметру виселицы.
Засим непонятно откуда перед герцогом объявился барабанщик, хотя кое-кому из селян, стоявших на том краю толпы, что находился ближе к деревушке, удалось углядеть, что сей спал под лопухом и был разбужен пинком, доставшимся оному от возницы, быстро ходившего взад и вперед позади зеленого склона, где была телега с кошмарным грузом, и, вероятно, нетерпеливо дожидавшегося, когда можно будет поскорее закончить с адским поручением, навязанным оному в замке, и уехать по какой-то своей сельской надобности восвояси. Если на трубачей не смотрели намеренно, пугаясь вызова на казнь кого-нибудь из знакомых, то на барабанщика все разом подняли головы, буквально, как ужаленные, ибо грохот раздался совершенно неожиданно и многих потряс до глубины души даже больше, чем лицезрение от плетня конструкции, измышленной для водружения на холме герцогом.
Таким образом, ни от кого не ускользнул момент, когда мужи, накинувшие на обездвиженные тела петли, выбили скамьи из-под ног казнимых. В толпе селян завопил какой-то малец, каковому не успели взрослые прикрыть ладонью рот. По счастью, герцог, так и не промолвивший ни слова, резко стегнул своего коня, и стальные подковы задних ног рассерженного скакуна с визгом проскользили по мелким камням, когда животное умудрилось развернуться вздыбленным торсом в противоположную вершине сторону, как бы сие была бронзовая статуя, каковую внезапно повернули, дернув за веревки, привязанные к упряжке мощных рысаков, силою каковых на площади в Лондоне устанавливали бы новый монумент.
Стоило герцогу стремительно промчаться по тропе, с каковой поотпрыгивали влево и вправо селяне, не желавшие очутиться под копытами бешеного коня, как с другой стороны холма полетели за властелином трубачи, закинувшие духовые инструменты себе за спину, просто передернув кожаный ремень на груди, так что музыканты уносились прочь с лихо развевающимися позади курток с позументом и драгоценными камнями наподобие обрывков плаща алыми бархатными с золотом геральдическими квадратами, как бы указывающими дорогу вознице, в какового телегу тем временем битком набились, сидя на коробящихся и вонючих, к слову, шкурах, бодро отряхивающие с себя солому экзекуторы и барабанщик с барабаном. Подпрыгивая на невидимых в траве и дерне осколках гранита, телега последовала за трубачами, едва не вываливая пассажиров, и, одновременно, от толпы начали отъединяться селяне, срочно утаскивавшие в деревушку хнычущих на разные лады ребятишек, каковые рады были разразиться ревем, когда на них перестали шикать взрослые, думая, что слезы помогут справиться с испытанным страхом.
Между тем некоторые мужчины, удостоверившись, что кавалькада всадников с телегою в арьергарде неуклонно удаляется прочь, потихоньку стала переставлять ноги по склону, на ходу наклоняясь к высоким травинкам, дабы, сорвав, кусать таковые, неторопливо двигаясь к конструкции, вокруг каковой вскорости должны были бы летать вороны, ибо неизвестность, кого тут лишили жизни, не назвав ни имен, ни совершенных преступлений, довлела бы над людьми, не давая покоя ни днем, ни ночью. Кроме того, по обстоятельствам, ежели герцог позабыл бы о повешенных, можно было бы предать прах по-христиански земле, иначе деревушке пришлось бы мириться с видом мертвецов, болтавшихся бы на брусах и в снег, и в дождь неизвестно сколько времени.
Добравшись до помоста, селяне обнаружили, что герцог повесил чучела из соломы, одетые в штаны и в куртки и с нахлобученными на головы, обернутые тряпками, шляпами. Недоуменно покачивая головами, селяне, решив, что герцог совсем спятил, оставили все как есть и ушли в свои дома, однако, ребятишкам было запрещено отправляться играть к холму, где стояла виселица герцога.
Прошла неделя, и уже начала зарастать понемногу тропа, по каковой совершенно бросили ходить селяне, присутствовавшие на глупом представлении, разыгранном герцогом. Житель другой деревни, ехавший в Лондон на ярмарку по дороге, проходящей мимо злополучного холма, на своей телеге, каковому не было ничего известно, будучи охваченным суеверным ужасом, что оному придется-таки обязательно проехать непосредственно у подножия столь страшного свидетельства расправы хоть бы и над преступниками, все ж остановил свою лошадь загодя, ибо никакого толку-то в том не было, ведь никто не убрал бы спешно виселицу за другой холм для спокойствия путешественника, и продолжал созерцать картину с расстояния, с какового конструкция оному вот только что показалась из-за поворота, не позволяя скотине стронуться с места, пока размышлял о бренности человеческого существования.
Неизвестно, сколько бы сей человек собирался бы с душевными силами, чтоб понукнуть лошадь везти телегу дальше к стенам славного Лондона, если бы оного не настиг бедный рыцарь, следовавший по той же дороге на королевский турнир. Участливо в традициях благородства и милосердия, свойственных сословию, к каковому оный принадлежал, рыцарь поинтересовался у крестьянина, не требуется ли подданному Его Величества какая-нибудь помощь. Крестьянин вместо ответа показал рыцарю дрожащей рукой на мрачно как бы зевающие на путников хладным могильным пространством черные брусья, под каковыми раскачивались мертвецы.
Рыцарь вздохнул и сказал, что понимает, что мучает доброго человека, встретившегося бы с явлением недавней казни, и подчеркнул, что бросился бы, не задумываясь, отсекать мечом веревки, дабы погибшие могли упокоиться с миром, но дикое зрелище, на каковое теперь устремлены глаза крестьянина, не более чем инсценировка, и хотя эшафот вполне настоящий, но в петлях болтаются соломенные пугала. Поскольку крестьянин был явно исполнен недоверия к словам рыцаря, в каковых, по мнению оного, звучал главным образом посыл успокоить тревоги напуганного видом смерти человека, ибо крестьянин энергически замотал головой, морщась, как бы оного изнуряет колика в боку или бы оному ужасно вдруг сдавило болью виски, то рыцарь поведал оному причину, по каковой герцог устроил демонстрацию силы, или, вернее, насилия, собрав вокруг себя толпу деревенских жителей, притом не удосужившись объяснить что-либо зрителям после спектакля.
По словам рыцаря, герцог, враждовавший с другим герцогом, неоднократно пугал крестьян во владениях своего врага тем, что переодевал своих рыцарей в доспехи норманнов, и в таком виде, выучив старательно несколько фраз на чужом языке, крича, самое с подчиненными вассалами скакал по полям и огородам, на каковых работали подданные враждебного оному владельца сельскохозяйственных угодий. Ни в чем не повинные люди, не помня себя, бежали прятаться кто куда, и неоднократно посылали гонцов к своему герцогу с тревожными известиями о вторжении врага на территорию королевства, притом всякий раз "норманнов" и след простывал, сколько бы таковых ни искали отряды всполошившегося известием хозяина. Все сие продолжалось, покуда один из "норманнов" не попал ногою в медвежий капкан. Тогда измучившийся ложными тревогами другой герцог переодел своих рыцарей крестьянами, собиравшими сено в снопы. Когда вновь изображавший норманнов герцог загарцевал со своими веселящимися вассалами непосредственно возле рыцарей, в каковых думал увидеть крестьян, то воины враждебного оному герцога, скинув с плеч куртки, заблистали доспехами и стальными мечами, заставив герцога с позором бежать на свои земли. Посему разгневанный герцог и устроил душераздирающее для не введенных в курс дела, конечно, представление с виселицею на холме, тогда как в другой своей деревушке оный, по слухам, вешать чучела не взялся, но поотрубал неистово соломенные головы таким же в точности пугалам, обряженным в крестьянские куртки, штаны и шляпы.
Слушавший рыцаря крестьянин просто не верил своим ушам, но разбиравший оного под конец рассказа рыцаря смех, помог оному справиться с напряжением, мешавшим возобновить путешествие в Лондон. Рыцарь, видя, что крестьянина уже не пугает перспектива проехать под виселицею, попрощался с сиим человеком и, пришпорив коня, поскакал на королевский турнир.