Мы расположились на мансарде второго этажа. Покрытая стеклом и пластиком мансарда, казалось, готова была захватить в себя весь дневной свет. Светом были залиты стены и пол так, что было тяжело смотреть на окружающие предметы, и приходилось постоянно щуриться. Поэтому редко проплывающее по небу облачко, закрывающее на несколько минут солнце, было для нас спасительным чудом.
Наконец, Альберт не выдержал. Он подошел к стеклянной стенке, и с яростью стал задергивать прозрачной шторой все пространство окна. Мягкая белая ткань органзы зашуршала по кольцам металлического карниза, прикрепленного прямо к потолку мансарды. Красивый вид, открывающийся со второго этажа на лужайку и сад дома Альберта, стал исчезать. Солнце уже не с такой настойчивостью еще пробивалось сквозь шторы. Затем мой двуликий друг с тяжелым выдохом плюхнулся рядом со мной. Мы сидели друг напротив друга в располагающих ко сну гостиных креслах. Заканчивалась бутылочка полусладкого Хереса, и уставшие от долгой ходьбы мои ноги переставали чувствовать тяжесть и боль.
- Значит, дорогой мой Мишенька, ты действительно сходишь с ума. А я то думал с твоей работой ты самый трезвомыслящий человек в этом городе.
- Да какой там "с ума". Я же тебе говорил - эксперимент это был. Понимаешь? - Ответил я, и понял, что только что ответом дал повод для новой почвы усмешек Альберта в мой адрес.
- Эксперимент, говоришь... - Слова Альбертом были сказаны в пересказе известного киноактера из кинофильма "Белое солнце пустыни". - Ты не заболел часом, Ломоносов ты мой. Химик-экспериментатор чертов! Ты хоть понимаешь, что подвергал себя опасности?
Вся стена за Альбертом была заставлена деревянными книжными полками. С одинаковыми корешками, подогнанными под серии книг, все книжное братство аккуратно расположилось на двенадцати полках до самого потолка. На их фоне Альберт выглядел еще более грозным, и был похож на профессора, отчитывающего бестолкового студента. Даже голос в этот день у него не ломался, а был где-то по шкале - средне-мужским, с хрипотцой. Лишней деталью в этой картине был только, зажатый между указательным и большим пальцами бокал с недопитым красным напитком.
- Ты же видишь, Альберт, со мной все в порядке. Когда я очнулся после взрыва, я не понял, что произошло. А просто встал и пошел домой. И это при том, что потом, вечером, я, когда осматривал себя, обнаружил множество сильных синяков и поломанных ребер.
- И что? Герой?
- И ничего. Ни боли ни желания покорячиться от боли. Только немного трудно дышать было какое-то время. Ты был прав тогда, говоря, что нам ничего не грозит. Ни голод, ни боль, ни страх перед гибелью. И действовал я в тот день бессознательно, не думая о своих увечьях. Поэтому, я и сижу сейчас перед тобой, как новенький.
- Глупость! Бездарная глупость, Мишенька. Так рисковать собой здесь, в этом неизвестном еще пока для нас мире. - Улыбка Альберта сменилась строгими "отцовскими бровями".
- Господь меня оберегает, я нужен ему.
- Что?!
В какой-то момент, мне показалось, что Альберт готов выскочить из своего кресла с мягкими кашемировыми подлокотниками. Чуть не расплескав бокал на себя и дорогое кресло, он взял себя в руки, замер и, быстрым движением опрокинув бокал вина в горло, продолжил допрос.
- Ты знаешь Мишенька, как я тебя уважаю. А если бы тебя по кускам на той автостоянке разнесло? Кто бы тебя потом сшивал? Господь? - Альберт понизил свой наступательный тон, и перешел на женский шепот. - Я, конечно, понимаю, что говорить в данном месте и при наших обстоятельствах о вере в создателя несколько глупо, но вот, что я хочу тебе сказать, Мишенька. На сегодняшний день, а он, - Альберт коротко хихикнул, - как оказывается, не имеет конца, нам известно лишь то, что после окончания жизни наступает следующий этап существования. Новое место, куда мы с тобой попадаем, а кое-кто и нет. А может, этот кое-кто попадает в другое место. Но суть не в этом. Суть в том, что наши познания этим и ограничиваются. Понимаешь, к чему я клоню? - Альберт из профессора и нравоучителя стал превращаться в факира-фокусника.
- Что б тебя понять, Альберт, мне тоже придется бокальчик красного налить.
- Долгое время я все анализировал и прикидывал. И вот к чему пришел. Убедившись, что за пределами текущей жизни нет ничего, что нет реальности и справедливости иной, кроме справедливости обыкновенных людей, каждый из нас может признаться самому себе: "А зачем, собственно, бороться и страдать за эту жизнь? Для чего благодушие, сострадание? Зачем и для кого терпеть себя и окружающих, сдерживать и обуздывать свои аппетиты, свои желанья, а еще и нести какую-то там ответственность? Если люди предоставлены самим себе, если нет никакой помощи извне? Если во всем космосе нет ни разума, ни справедливости, ни любви, ничего, кроме бездушной, бессознательной судьбы. Тогда, чего мы ожидаем от этой скотской жизни? Если мы приходим из темноты, и туда же возвращаемся, где то же самое ждет и мыслителя и преступника и мудреца, эгоиста и любящего.
- Ты хочешь сказать, что человечество слоняется по Земле, без цели, без ясности, без нравственных и этических законов, постоянно обновляясь рожденьем и смертью? Если бы твои слова, Альберт, оказались правдой, то по такому учению, нам остается только умолкнуть и уступить место грубому инстинкту. И тогда каждый будет думать лишь о самом себе. Несчастных будут мучить отвращенье к жизни и мысль о суициде, а у бедных в крови будет лишь стрекотать ненависть к имущим, и в своей ярости они разнесут на куски этот человеческий цивилизованный мир. К сожалению, мой двуликий друг, разум восстает, и протестуют против этого предположения о вселенском одиночестве. Человек, все-таки, чтобы там ни говорили, живет, трудится, страдает не для того, чтоб исчезнуть в небытии. Есть законы, стоящие выше него, законы порядка, и гармонии, и весь космос не есть всего лишь бездушный и лишенный сознания механизм. Вот ты сам подумай, как бы слепая материя могла управлять собой по умным и мудрым законам? Как бы лишенная разума, любви, черт побери, смогла она рождать существ, наделенных разумом и чувствами, способных отличать добро от зла, справедливое от несправедливого? Как?!
- Я понимаю, Мишенька, к чему ты клонишь. Вроде бы прописная истина - мертвое не может порождать живое, и чтобы природа, лишенная всякой цели, могла воспроизводить существ, способных преследовать какую-либо цель. Но это мой друг только теория и где доказательства?
- Да не нужны никакие доказательства, только здравый смысл.
- А что, здравый смысл?
- А то. Если рассудок, любовь к добру и красоте есть в нас, то лишь потому, что они происходят от первопричины, обладающей ими в большей степени. И если во всем проявляется порядок, если некий план угадывается во всем мироздании, то это значит, что их разработал некий разум.
На пухлом лице Альберта стала расползаться улыбка.
- Видишь, Мишенька, мы уже до чего-то уже договорились. Но вот теперь, давай, как говорят, ближе к телу. Ты выполняешь и несешь в этом городе некую миссию, и она тебе по всей видимости по душе. Но вопрос в другом. Что ты конкретно помнишь?
- Что ты имеешь в виду?
- Как ты получил эту работу? - Альберт сделал продолжительную паузу. - Ты помнишь, как оказался здесь? Ведь ты же не всегда был отпускающим грехи.
На какое-то мгновение, словно стопор встал внутри моего сознания и я не понял, что собственно хочет от меня Альберт. Вопрос понятен, и ответ у меня уже заготовлен. Но дальше... Дальше черное и совершено пустое пространство. Но Альберт, помогая мне, начал говорить за меня сам.
- Да, у тебя контракт, это нам известно. Только ни условий этого контракта, ни его срок окончания нам неизвестен. Так? - Альберт посмотрел прямо мне в глаза. - Идем дальше, как говорят от обратного. Кем ты был при жизни? Вижу у тебя с этим проблемы. Но ты все равно, попытайся вспомнить.
Не вставая с кресла, Альберт потянулся к стоящей на приставном столике бутылке вина. Дотянувшись до нее, он сумел вылить остатки в свой бокал, что-то меньше его четверти. Словно защитная реакция, резкая боль прошила мой правый висок и ушла, будто ее и не было. Потирая голову руками, я закрыл глаза. Но полная темнота не давала мне преимущества вспомнить свое прошлое. Альберт сделал несколько глотков и продолжал терпеливо ждать моего ответа. Возникла молчаливая пауза. Я понял, что если начну что-то говорить, то обязательно что-нибудь вспомню.
- Альберт.
- Да, Мишенька.
- Разница между нами в том, что ты помнишь всю свою жизнь, свою жену, все свои организации и партии, где ты отдавал свою частичку, а я нет. Я не помню ровным счетом ничего. И мне кажется, это и есть самая настоящая божья благодать. Понимаешь, может мне и не надо этого помнить, может, будет лучше, если я должен ради своей новой работы забыть все это. Ведь то, что я был, мягко сказать нехорошим человеком и вел не подобающий образ жизни - это я знаю точно. Ты спросил меня, что я помню из своей жизни? А я ничего не помню кроме своей смерти. Представляешь, только свою смерть. Вот что меня убивает каждый этот проклятый день. Я не сплю, а если сплю, то вижу во сне лишь свою смерть. Ни тебе детства, ни первой любви, ни близкого человека. А если так, то разве имеет значение моя жизнь, если только после смерти я нашел свое призвание и место?
- Как ты умер, Мишенька? - Прозвучал в тишине дома мужской грубый голос Альберта.
- Все, что я помню, это только автокатастрофа. Я совершил страшное. Страшнее этого ничего нельзя представить простому обывателю. Не помню, да и не могу вспомнить всех обстоятельств. Помню только эту ужасную аварию... Тех двух детей... мальчика и девочку. Кажется, они были братом и сестрой. В тот день я вел автомобиль и был достаточно нетрезвым. До того нетрезвым, что я даже не смог во время нажать тормоз. Мой автомобиль буквально размазал этих детей по асфальту. Представляешь?
- Так, дальше.
- Помню женщину, по всей видимости их мать страшно кричащую и обезумевшую от горя. Помню, как в момент торможения меня выбросило через лобовое стекло. Я находился в полной темноте. Мне было ужасно холодно. Только темнота и холод. Именно тогда, в момент смерти, я услышал голос. Это был просто голос. Он предложил мне работу, вызволять потерявшиеся души. И только так я смогу искупить то зло, которое сотворил при жизни. Я дал свое согласие. А что я еще мог сделать, тогда, в полной темноте, замерзающий в неизвестном мне месте? Я выбрал себе такую жизнь. И ты знаешь, я счастлив, что творец дал мне второй шанс. Кто я был при жизни? Если я садился пьяным за руль и давил безвинных ангелов, могу ли я дальше существовать?
- И все? Только голос и все? Ни лица, ни образа, ничего. Только голос? - Альберт откинулся на спинку кресла и заразительно вслух рассмеялся. - Ты услышал голос, и после этого решил, что сам господь постучался к тебе в двери сознания?
Он продолжал смеяться, пока не закашлялся в приступе и не начал понемногу успокаиваться. Все это время я смотрел на Альберта и не мог его узнать. Шутил он или говорил всерьез, я не мог понять.
- Прости меня... прости меня дурака. Ты не думай, Мишенька, я не богохульствую. Просто весело стало от мысли, что к алкоголику вдруг господь пришел. Хотя и смешного тут мало. Знаешь, а я помню тот случай с аварией. Кажется, это было в Свердловске. Я что-то такое слышал. Пьяный водитель одним разом убил двух детей матери одиночки. То ли в газете, то ли по ящику, но это действительно было. Этого не отнимешь. Мало, но кое-что уже начинает проясняться.
- Например?
- Ну, скажем, твоя боязнь ездить за рулем, или твое нежелание принимать алкоголь. А вот твое полуподвальное существование, это возможно уже твое личное изобретение: желание наказать себя, пожертвовав простыми человеческими радостями и удобствами. Кстати, что ты решил с Кристиной?
Солнце закрыло большим облаком. Настолько большим, что уже около пяти минут в комнате отсутствовал надоевший ослепительный свет. Я встал с кресла и подошел к книжной полке, зайдя прямо за спину сидящего Альберта. Проведя рукой по корешкам книг, стоящих на полке, я пробежал глазами по названиям книг. Многообразие и несуразица в расстановке книг навела меня на мысль, что они были поставлены на полки только ради интерьера. Здесь труды Плутарха соседствовали с Солженицыным, а большая российская энциклопедия стояла рядом с детективными бульварными романами. Но в то же время корешки книг были аккуратно расставлены по цвету и высоте книжных форматов. Ощущая пальцами тканевую и картонную основу книжных корешков, большой палец моей руки остановился на небольшой толстенькой книжице. С трудом, вытащив ее из плотного ряда книг, я прочитал на совершенно черной обложке надпись, выдавленную золотыми буквами "Книга "Зоар"". Автора не было, но то, что эта книга была святым писанием, или чем-то вроде того, почему-то было очевидно. Говорят, что если взять в руки любую святую книгу, открыть ее на любой странице и прочитать первое, что попалось на глаза, то ты найдешь ответ на мучивший тебя вопрос. А вопросов у меня - мягко сказать много. Я развернул книгу и быстро пробежал глазами. Страницы стали с шуршанием перелистываться. Ткнув указательным пальцем в шуршание страниц, я сильнее развернул книгу, чтобы без труда прочитать текст под пальцем.
Сидя на кресле, Альберт не шелохнулся, а лишь прислушался к моим действиям. Его руки безвольно лежали на подлокотнике. Пустой бокал вина уже стоял на приставном деревянном столике. Напрягая глаза, я про себя прочитал мелкий книжный текст:
Сократил себя Он в точке центральной своей -
И сжался свет, и удалился,
Оставив свободное, ничем незаполненное пространство.
И равномерным было сжатие света вокруг центральной точки,
Так, что место пустое форму окружности приобрело,
Поскольку таковым было сокращение света.
И вот после сжатия этого в центре заполненного светом
пространства образовалась круглая пустота, лишь тогда
появилось место, где могут создания и творения существовать.
Шевеление на кресле, и тучное тело Альберта перевернулось на бок. С трудом он повернул голову в мою сторону в добродушном изумлении. Ответив ему взглядом, я лихорадочно стал вспоминать последний вопрос Альберта, адресованный мне.
- Ты спросил меня про Кристину?
Молчание.
- Что бы там со мной не происходило, и какие бы договоры не висели над моей головой, все-таки я человек свободный. И как свободный человек по подобию божьему, я вправе выбирать свою судьбу согласно своим желаниям и намерениям. Что касается Кристины, то здесь определяющим фактором является не ее самоосознанность, а место, в котором она находится. Я принял решение увезти ее из города, и причем навсегда. И не смотри на меня так, словно ты уличил меня в каком-то преступлении. Это место, этот город, эта квартира, где каждый угол напоминает ей о ее матери, держит ее и не отпускает. И никогда не отпустит. Но если поменять окружение, она уже не вернется к прежнему и не проснется утром в своей постели с мыслями о двух предстоящих выходных и недавних материнских похоронах. Она будет рядом со мной и только рядом. И когда я объясню ей все, что нас окружает и где она находится, думаю, она все поймет и поверит мне.
- Вздор! Мишенька, о чем ты говоришь? Ты еще сам до конца не разобрался, где ты находишься, а хочешь бедную девушку в шок повергнуть. Ты же даже не знаешь, что за пределами города находится, и самое главное кто там?
- И ты тоже этого не знаешь, Альберт! Тогда чего мы боимся? Сидим здесь и демагогию разводим. Этот город... он... я думаю, он реально существует, там, в живом мире. Я не знаю его названия и не знаю, какой сегодня год и число, потому что, сколько бы я не старался я не могу найти в этом городе ни одной газеты. Ни следа от прессы. Но мне кажется, аналог этому городу в живом мире есть. А раз есть аналог, значит, есть и другие города, и другие места. Так почему же я должен быть прикован именно здесь.
- Одумайся Мишенька!
- А и думать не надо. Вся наша проблема в этом месте. Мы не рождены этим городом, и имеем полное право избавиться от него по своей воле, когда того пожелаем. Кто я здесь? Да я сплю в этом городе на ходу. А когда действительно хочу заснуть, то у меня это не получается. И день, Альберт. Тебе не надоел этот постоянный солнечный и теплый день? Неужели тебе не хочется что-то изменить? Пришел, скажем, туман, или пошел настоящий проливной дождь. Разве это не счастье видеть, как все вокруг изменяется
Вернувшись на свое кресло напротив, сидящего в пол оборота Альберта, я вытянулся вперед, чтобы максимально приблизиться к своему двуликому другу. Глаза Альберта были наполнены отчаянием и недопониманием. Что творилось в его огромной голове, какой сумбур вертелся в данный момент в его сознании? Его несчастные глаза выражали и согласие с моей точкой зрения и одновременно полный протест моему решению. Остаться совершенно одному ему не хотелось. Швырнув книжный томик с черной обложкой на столик рядом с креслом, я пристально посмотрел Альберту в глаза и продолжил.
- Если я и являюсь избранником божьим, то тогда я смогу выполнять свою работу и в другом месте. Не думаю, что сонатизм это прерогатива только этого города. Господь простит меня и поймет. И никакие безумные дети в костюмах не вправе устанавливать здесь для меня свои правила. Моя любовь к Кристине выше всего этого, включая и мой контракт. А любовь, как ты знаешь, это самое что ни на есть божественное чудо. Отсюда вывод - я выполняю волю творца и ничего не нарушаю. Если мне дано сделать Кристину счастливой, я сделаю это. И я знаю, о чем ты сейчас думаешь. Знаю! Я тоже пока не знаю, что из этого может получиться, и самое главное, что может случиться с душой Кристины. Но моя вера поможет мне. Ничего, слышишь, я ничего не делаю против воли господа.
Альберт опустил глаза и тяжело выдохнул. Видимо сказать или добавить ему уже было нечего. Он посмотрел на меня печальным, но достаточно серьезным взглядом.
- Сколько у тебя осталось времени, и когда ты отправишься?
- Дети в костюмах должны навестить меня через четыре дня. Но я готов тронуться в путь хоть завтра. И знаешь что? Лучший способ собраться в дорогу, это совсем не собираться. Мы будем путешествовать с Кристиной налегке.
- Ты уже сказал ей об этом?
- Нет еще, но думаю даже, если она не согласится, я попытаюсь вывезти ее обманом. Не предложить ей остаться в тот день у тебя дома на ночь, было моей ошибкой. Проверить ее утреннюю реакцию по окончанию ее сонатического цикла мне бы очень пригодилось. Да и что нам надо? Пища? Тепло? Кров? Нет, не думаю, что я не найду этого за лесом, который вокруг города. А если и не найду, то уж точно ни я, ни Кристина не умрем.
- Ты взрослый человек, Мишенька. И уж если ты что-то решил, то я уже не смогу тебя убедить этого не делать. Об одном прошу тебя. Решите на днях тронуться в путь, обязательно загляните ко мне. Может, ты чего и не понимаешь, но я всегда привык перестраховываться. Поэтому соберу вам в дорогу кое-какие вещи. И самое главное, постарайся, как можно убедительней объяснить Кристине ваш уход.
Альберт попытался с усилиями поднять свое тело с кресла, но тут же с недовольным рыком плюхнулся обратно.
- Остаться сегодня у меня не желаешь? - Альберт опустил глаза, поняв, что мой ответ будет отрицательным. - Ну да, ну да, сегодня тебе не до этого. Понимаю, надо все обдумать и т. д. и т. п. Эх, жаль ты свою "бэху" взорвал. Такая тачка была.
2
Из котеджного поселка я вышел, когда небо уже начинало темнеть. Облака из ватных хоть и превратились в свинцово-серые, но все также медленно проплывали над городом. Не знаю почему, но мне захотелось вернуться к себе домой уже следующим утром, миновав несостоявшуюся ночь, спуститься к себе в квартиру и возможно в последний раз заварить на газовой конфорке настоящий кофе. Нет. Мне не хотелось его пить, я не был большим поклонником кофе. Просто, мне почему-то подумалось, что если что-то и должно остаться у меня в памяти от этого города, то пусть это будет запах и вкус настоящего аргентинского кофе.
В воздухе ощущался легкий весенний ветерок. Так всегда, как только солнце начинает садиться, он всегда приходит в город. Но от ветра ни холодно, ни радостно. Проходя мимо цветущих деревьев, я старался задерживать дыхание, дабы не ощущать терпкого запаха белых и розовых цветов. Было время, и я был рад лицезреть все эти оттенки цветущего пейзажа. Но с каждым новым днем осознавал, что эти цветы будут цвести вечно и ничего не может измениться, как бы я того не хотел. Поэтому, раздражаясь, каждый раз при виде цветов, я хотел чего угодно: дождя, снега, ураганного ветра, но только не этого остановившегося мига весны на краю света.
Слова, прочитанные мной в странной книжке у Альберта дома, не ответили мне ни на один вопрос и не сказали ровным счетом ничего. Все-таки что не говори, а молва народная не всегда права, и не стоит так уж верить во все эти приметы. Что в них было? Сейчас мне с трудом вспоминаются те несколько строк. О чем они говорили? Текст странный, как будто читаешь первые стихи ветхого завета, но к завету не относящиеся. Другое дело, какой именно вопрос меня может сейчас интересовать. Или перед тем, как открывать книги подобного рода, необходимо вначале задать себе тот заветный вопрос, а затем уже читать писание? А вопросы? Какой именно я должен выбрать? Кто я на самом деле, или, вначале, где я? Или может, что меня ждет дальше? Мысли проносились вихрем и, возможно, это было единственное средство, которое позволяло мне, не обращая внимание на время, проделывать этот путь длиной в несколько километров.
В городском парке, куда я уже вошел почти на закате, я почувствовал небольшое усиление ветра, услышал шелест деревьев и травы под ногами. Это меня несколько приободрило и придало сил. Почему-то именно сейчас мне захотелось побывать в своей сырой и почти лишенной солнечного света квартире. Возможно, в последний раз лечь на скомканную простынь своей постели или умыться холодной, налитой с вечера, ванне.
Тени от деревьев и домов становились исполинские, пока, наконец, не накрыли все пространство городского асфальта. Я никогда не ходил по ночному городу. Отсутствие горевших фонарей погружало город в кромешную темноту, где можно было передвигаться только на ощупь, от дома к дому. Не спасали ни свет звезд, ни желтый блеск луны. А когда и передвигался ночью, то я всегда старался ориентироваться по горевшим окнам квартир, где проживал тот либо иной сонат. А таких хватало в каждом районе и на каждой улице. Единственное что успокаивало, это то что такая волчья ночь длилась несколько минут, и мне вполне хватило бы ума постоять на одном месте и выждать это время.
Я не стремился попасть в дом, где горел свет или встретиться с каждым сонатом, как только я его обнаруживал. Всему свое время, и в каждом конкретном случае я ожидал своего часа в зависимости от своих бессонных видений. Вот и сейчас, когда солнечные лучи уже перестали обагрять собой небо, я заметил, как в десяти кварталах от меня в многоэтажке горел маленький огонек. Странно, там живет сонат и ничего не подозревает обо мне и окружающем мире.
Природа, как будто, умерла. Не было слышно ни ветра, ни шелеста веток деревьев. Только шарканье моих ботинок. Еще я почувствовал, что вокруг стало холоднее, чем обычно. Когда я стал замедлять шаг, а затем и остановился, звук в моих ушах пропал полностью и осталось только мое неслышное дыхание. Черные пятна домов и темно синие просветы между кварталами были еще видны. Если бы я курил или хотя бы баловался табаком, я бы обязательно достал пачку сигарет, и с удовольствием размяв пальцами, свежую белую сигарету с оранжевым фильтром, закурил. И эти пятнадцать минут полнейшей темноты пролетели бы незаметно. Но сейчас, да, как и обычно в такой короткой ночи, ко мне приходят только мысли о смерти и все, что с ней связано.
Только я знал. Почему сегодня я не остался у Альберта дома. Мне осталось пройти пять кварталов и семь улицы, включая аллею героев (каких и какой войны?). К дому я подойду, когда солнце будет подниматься над горизонтом. И зайдя домой на несколько минут, я тут же отправлюсь к Кристине. Разговор, который я с ней проведу, будет очень тяжелым, и для нее в первую очередь. Мне надо будет объяснить ей, что такое смерть и что с ней дальше делать.
У всех людей, и Кристина не исключение, смерть ассоциируется прежде всего со страхом. Страхом перед неизбежностью и не пониманием этого явления. Человек входит во что-то совершенно незнакомое для его привычного сознания, в новый мир. Страха перед неведомым полностью избежать нельзя, но его можно немного уравновесить другим чувством - противоположно направленным. Этим чувством служит любопытство и желание раскрыть тайну. Это чувство и будет тем первым звеном в цепи познания Кристиой окружающего мира, а самое главное осознание своей смерти, не как неизбежного горя, а как витка новой спирали существования ее индивидуальной сущности на планете.
Смысл любого явления можно понять, только взглянув на него со стороны. Поэтому смысл жизни человека может проясниться только при выходе за ее пределы. Но именно этого он больше всего и боится. И именно поэтому он и ассоциирует себя с земной жизнью на данной ему планете. Общество таких же неведомых людей начинает заботиться о своем материальном положении, повышении статуса своей личности. И человеку ничего не остается, как принять эти правила игры и посвятить свою жизнь в борьбе за более высокий социальный уровень и улучшение материального положения. Обидно, что неизбежность смерти превращает все эти хлопоты в бессмыслицу.
Ни для кого не секрет, что если человек действительно глубоко ощущает ограниченность и конечность жизни, то он больше ценит каждое ее мгновение. Глубокое осознание ограниченности его существования побуждает задуматься о его смысле. А настоящий смысл может дать только ощущение связи между мирами, ощущение того, что приобретенный в земном существовании опыт не пропадает, а переходит в другое измерение. Но на деле, раскрыв другую сторону жизни Кристины, я не смогу рассказать о первопричине ухода ее из жизни. Это мгновенно разрушит ее, в прямом и переносном смысле так, как я уже много раз видел. Я не должен этого допустить.
Именно эту часть разговора с Кристиной я должен буду отложить на самый отдаленный случай. И связан он будет с переменной места пребывания соната - Кристины. Только дать ей понять, что со смертью ничего страшного не произошло, а только наступили глобальные душевные перемены.
Медленно, словно открывающийся объектив фотокамеры предметы вокруг меня начали проясняться. Я взглянул на небо и увидел, что тусклый свет звезд стал вовсе исчезать. Прямо на моих глазах, подобно волшебнику, включающему мировое солнце, небо стало насыщаться голубым цветом. Все это происходило в течение нескольких минут, пока время не стало замедляться, и рассвет не представлял собой тот рассвет, который мы всегда привыкли видеть. Очертания домов, окон и уличных столбов становились с каждой секундой четче. Над моей головой поднялся ветерок, и со всех сторон послышался шелест молодой листвы на деревьях. День приглашал меня в свое пространство. Приняв такое приглашение, я смело зашагал домой, пересекая дорожное полотно дороги.
3
Мой взгляд находится на уровне земли, точнее, на расстоянии десяти, пятнадцати сантиметров от нее. Это не просто земля. Это асфальт со всеми его неровностями, впадинками и трещинками. На уровне моего взгляда он уже не кажется таким ровным и идеальным, как при обычном взгляде на него сверху вниз. Словно хребты гор, плоскогорья и равнины - асфальтовые неровности предстают передо мной во всем величии многообразной земли-матушки. Снизу вверх я наблюдаю сидящую на асфальте женщину. Ее каштановые волосы растрепаны в разные стороны, платье мятое и все в дорожной пыли. Лица женщины я не вижу, только ее, светящиеся сквозь волосы глаза. Я узнаю этого человека и все, что с ним связано.
На коленях женщины лежат головы двух ее детей. Тела их безвольно распластаны по асфальту. Колени и асфальт вокруг женщины залиты багровой кровью. Ощущаю ее запах, смешанный с горячим воздухом, поднимающимся от земли. Определить пол по лицам детей практически не возможно. У одного ребенка нет лица, а вместо него грубая маслянистая кровавая кашица. Только скомканное платье и растрепанные длинные волосы дают мне понять, что это лежит девочка. Волосы закрывают ее лицо. Но мать бережно начинает запускать ладонь сквозь волосы, и равномерно распределять их по обе стороны. На голове у девочки вырисовывается ровный пробор. Женщина стонет, и я слышу этот бесполезный и обреченный звук, вырывающийся изнутри женщины. Меня нисколько не удручает увиденная картина, я смотрю без оценочно. Я все это уже видел.
Взгляд, подобно кинокамере, начинает медленно разворачиваться на триста шестьдесят градусов. Не видя и не ощущая своего тела, я медленно начинаю разворачивать свой взгляд от сидящей на земле женщины вправо.
Протекторы шин, грязное днище автомобиля. Я знаю, это темно-синий микроавтобус. Далее автобусная остановка, а вернее сказать высокий дорожный бордюр и много, много ног. Туфли, босоножки, кроссовки. Они переминаются и топчутся на одном месте, но никто не пытается спуститься на дорогу и подойти. Слышны громкие голоса, вздохи и редкие возмущения людей. Ничего конкретного.
Затем взгляд перестает вращаться вокруг оси и застывает на одном месте. Передо мной лежит тело человека. Черный свитер, разорванный на локтях и спине, зеленые брюки с набедренными карманами. Тело лежит спиной кверху, в неестественной позе с вывернутыми коленями и локтем левой руки. Теперь я могу разглядеть лицо этого человека, которое лбом уперлось в асфальт. То, что на асфальте лежит мое тело, меня не удивляет. Медленно мой взгляд приближается к голове человека с моим телом и лицом. Вижу, как вокруг головы на асфальте разрастается лужа вязкой багровой крови. Опять ее запах заполняет мне пазухи носа. Кровь сочится с височной части головы, заливая левое ухо, щеку и глаз. Замечаю, что уже нет того кровяного фонтанчика, который был несколько секунд назад. Сейчас она только беспрерывно капает на землю. Его глаза закрыты. Он неподвижен. Мой взгляд приближается к голове человека почти вплотную. Я чувствую, как во мне появляется необъяснимое волнение и тревога. Легкая дрожь пробивает меня, но телом я ее не ощущаю. Лишь слегка начинает дрожать картинка перед глазами. Я нервничаю.
Мгновение. Глаз под веком человека начинает лихорадочно вращаться. Я вижу, как глазное яблоко мечется под окровавленным веком в разные стороны. Мгновение. Глаз резко открывается и смотрит на меня, затем тут же закрывается. От его резкого движения меня передергивает, и я понимаю, что все это сон. Тот же сон, который я уже видел десятки раз.
4
Первое, что я услышал, просыпаясь, это были голоса. Они раздавались в моей голове, как я думал раньше, и были совершенно неестественными для моего обычного пробуждения. Ведь обычно я просыпался в полной тишине и одиночестве. Никто не целовал меня перед пробуждением, никто не ходил по полу, шаркая тапками, и уж тем более меня никогда не будил гул утренних городских машин. Я забыл, как это происходит. Особенно если считать, что я по-настоящему никогда не спал, и уж если и находился в полудреме, то это был мой спасительный и ужасный сон про автокатастрофу.
Но тут... Такое ощущение, что я действительно спал. И глаза еле открываются, и не помню момента отключения. Голоса. Я услышал их так, как должно быть слушает отдаленные звуки в лесу опытный егерь и следопыт. Далеко, с легким эхом, голоса распространялись в закрытом пространстве, где я находился. Одно я знал точно. Сейчас я в своем доме, в подвале, на смятом белье своей кровати. Это уже что-то. Понемногу я стал прислушиваться к голосам. Один был детский, другой, кажется тоже. Третий голос, который был несколько испуганным, был не то женским, не то мужским, но почему-то очень мне знакомым. Не открывая глаза, я стал прислушиваться. Странно, но у меня начала болеть затылочная часть головы. Не сильно, но достаточно тревожно.
- Подождите, подождите, но мы так не договаривались. Зачем было ему голову пробивать? В конце концов, до этого можно было не доводить. - Женский знакомый голос.
- Во-первых, мы с вами ни о чем не договаривались, а во-вторых ситуация выходила из под контроля. Вы сами прекрасно это видели. - Детский голос No1.
- А на что вы собственно рассчитывали? Что мы вот так отпустим нашего человека восвояси? Нарушение контракта и его последствия не входят в нашу прерогативу. - Детский голос No2.
- Нет, я все понимаю. Но зачем, же так грубо? Ведь можно было все по-другому... Он ведь нормальный человек, с нормальными желаниями. - Знакомый женский голос.
- Это не делает ему поблажек. - Детский голос No2.
- Кстати, а почему вы сами с ним не поговорили, не убедили? - Детский голос No1.
- Ведь у вас было столько времени, а вы даже не попытались. - Детский голос No2.
- Я... Да я... не мог я. Поймите меня. Для меня же он как брат был. Вы хоть и выглядите как три яйца одной курицы, а кроме своих правил, установок и программ ни хрена не знаете.
- Да вы обыкновенный трус. - Детский голос No1.
- Вы не способны на настоящий мужской поступок. Да и о каком мужском поступке можно говорить, если вы на половину понимаете, что это такое. - Детский голос No2.
- Я... Я не позволю к себе такого отношения. В конце концов, у меня с вами есть договор, если хотите знать, устный контракт, такой же, как у него. И я, в отличие от него, его соблюдал постоянно. - Знакомый женский голос.
Головная боль усилилась, и я почувствовал, как начальное раздражение плавно переросло в панику. Я постарался приподнять голову, но что-то помешало мне это сделать. А точнее сказать, это что-то позволило мне это сделать, но потом вернуло мою голову в исходное положение. Глаза я так и не открыл, но почувствовал, что если сделаю это, то сильно пожалею. Затем я понял, что обнаружен, и услышал, как голос одного из неизвестных собеседников перешел на шепот.
- Подождите, кажется, он приходит в чувство. - Детский голос No2.
- Ну слава богу, а то я уж подумал, что вы его навсегда поломали. - Женский знакомый голос.
- Да заткнетесь же вы, Кислицын, или нет? Он действительно очнулся.
Боль в затылке стала невыносимой. Словно несколько тисков пытаются сдавить мой череп, причем делают это одновременно и со всех четырех сторон. А страдает при этом, почему-то только моя затылочная часть. Голова разрывалась от боли, но я попытался, все-таки, ощутить свои руки. Конечности затекли и мне с трудом удалось оторвать руки от постели, и обхватить свою голову ладонями. Под ничего не чувствующими пальцами, я почувствовал липкую и неприятную поверхность. Голоса в комнате замерли. Теперь я мог слышать их дыхание.
Изучив свою голову, я понял, что она лежит на подушке в чем-то мокром и липком. Медленно и осторожно я ощупал свой затылок. Странная и пугающая вмятина на затылке пробежала между моим большим и указательным пальцами. Что это, я не сразу понял. Но как только я коснулся этого места. Острая и пульсирующая боль пронзила мой череп, начиная с места прикосновения, до лобной части. Тихо и протяжно мой стон отозвался в комнате. Словно длинная спица, на которую насадили мою голову, она крутилась в моей голове, задевая своим холодным металлом мозг и царапая кости черепной коробки. Я приоткрыл один глаз, чтобы рассмотреть свою руку, измазанную в неизвестной мне пока таинственной смоле. Но как я не старался разглядеть, вокруг все было нечеткое и смазанное. Мне стоило бы протереть рукой глаза, но вместо этого я только вплотную к глазу приставил затекшую кисть руки. Красная рука и красное, что с нее капало, говорило лишь о том, что это была неизменно кровь. И кровь была, по всей видимости, моя. В крови был мой затылок и вся правая половина лица. Пролежал в постели я, по-видимому, долго, раз кровь уже успела загустеть, а волоса затвердели и слиплись. Опять сильная боль в голове. Обрывки кровавого сна перерастающие в реальность несколько сбивали меня с толку, но то, что в данную минуту и есть время настоящее, я понял сразу.
С трудом, но все-таки отчетливо, я стал вспоминать обрывки действий которые произошли незадолго до того как я оказался в этом положении. Воспоминание нахлынуло на меня и стало передавать моему "головному жесткому диску" картины произошедшего.
Открываю дверь своего дома. Она с легкостью поддается моим усилиям и открывается. Воздух в моем полуподвале спертый, и запах сырости мгновенно бьет в нос. В квартире темно. Осторожно, с выставленной вперед правой ногой, я нащупываю ступени и спускаюсь по лестнице вниз. Проделав путь в восемь ступеней, я становлюсь на холодный бетонный пол своей квартиры. Затем я привычно зажигаю две керосиновые лампы, и иду в ванную, чтобы набрать воду, для утренней процедуры. На улице уже рассвет, но лучи светила еще не доходят до моего потолочного окна. Практически на ощупь я открываю кран холодной воды, и вода с шумным потоком устремляется в ванну.
Разворачиваясь, иду обратно в район предполагаемой кухни. Почему предполагаемой? Смешно, но в комнате, где спальня совмещена с кухней, прихожей и гардеробом, без стен и ограничений, понятие кухни звучит более чем неопределенно. Место, где стол для приема пищи и табуретка - там и есть кухня. Подошел к столу и приподнял над поверхностью, стоящий эмалированный чайник. По звуку и весу чайника понимаю, что воды в нем чуть меньше половины. Как раз, чтобы выпить большую кружку чая.
Резкий шорох справа от меня (там, где кладовая) заставляет меня дернуться, и, ударившись поясницей о край стола, я пытаюсь развернуться. Непроизвольно выпускаю чайник из руки. Тот с грохотом бьется о стол и летит прямо на пол. Лязг бьющегося о бетонный пол чайника проносится по всему помещению, и сквозь мои барабанные перепонки надолго застревает у меня в мозгу. Вода выливается на пол.
Луч солнца только начинает проглядывать в мой полуподвальчик, но в стороне кладовой все так же темно. Звук был услышан мной именно оттуда. Напрягая зрение, пытаюсь рассмотреть, что там. Но в темноте видна только старая облезлая краска на двери кладовой. Неожиданно проносится мысль, что я еще нахожусь между сном и явью, и это ни что иное, как мое новое видение. Страх и незнание сковывают мои члены. Лучше бы это был сон.
Дверь кладовой медленно отворяется. Я чувствую, что готов заорать во все горло. Но ощущаю, что в гортани все пересохло. Звук от удара падающего чайника еще стоит в моей голове. Дверь отворяется еще сильнее. Не хочу, но мне ничего не остается, как покорно вглядываться в темноту угла моего жилища. Вспоминаю, что в кладовой, кроме инструментов, каких-то тазов и тряпок больше ничего нет, но это меня не успокаивает, а наоборот наводит панику. Дверь открыта и из нее выходят тени. Одна, две, и вот их уже три.
В тот момент, когда я полностью прижат к стене своего дома и меня от кладовой отделяет несколько метров, в прямоугольное потолочное окошко моей квартиры проглядывает багровый луч солнца. Все помещение преображается, и я уже отчетливо вижу многие скрытые темнотой предметы квартиры: кровать, стул, противоположную стену с висящей на ней репродукцией Левитана "Утро", тумбочку и пр.
Тени уже не кажутся тенями. Это фигуры трех мальчиков. На них строгие однотонные костюмы, как у взрослых, с галстуками и бабочками. Я точно знаю, что цвета их костюмов разные, у одного он серый, у второго синий, а третьего, который почти никогда не разговаривает, он черный. Но здесь в полутьме, мне трудно определить цвета. Все, что я вижу это светловолосые, словно братья-близнецы, трое подростков. Они стоят от меня в трех, четырех метрах. Коротко матернувшись, я делаю глубокий и нервный выдох. Конечно, кто же это еще может быть. Это дети в костюмах. Они что-то держат в руках, но на уровне пояса еще достаточно темно и я не могу и не пытаюсь ничего рассмотреть.
- Что... что стоите там в темноте? Проходите уже... Мать вашу, вы когда стучаться будете? - Со страхом в голосе, но уже достаточно спокойно говорю я. - Нехорошо, молодые люди, в чужой дом без приглашения входить, и уж тем более по кладовым прятаться.
- Прощения просить мы не будем, - начинает с полузакрытым ртом говорить паренек в сером костюме и белой бабочкой поверх такой же атласно-белой сорочки. - Тем более, что мы были вызваны вне графика...
- Это кто вам юноша говорить в моем доме разрешал? А?
Паренек с нелепым и смущенным лицом смотрит на меня, а затем на своих товарищей по-очереди. Не понимаю, то ли он действительно обескуражен моим внезапным наездом, то ли он сейчас взорвется буйными репликами. Не давая ему опомниться и собраться со словами, я продолжаю.
- Во-первых, потрудитесь ответить, как вы сюда попали, а во-вторых, здесь, в этих стенах я буду задавать вопросы, а вы отвечать. - Делаю небольшую паузу, и повышаю голос. - И в-третьих, кем вы, собственно, были вызваны? Вы что, пожарные чтоб вас вызывали?
Мальчик в синем костюме выходит из полутьмы. Его синий классический галстук слегка сверкает на первом солнечном луче в моем подвальчике. Он что-то продолжает держать в опущенной правой руке, но уже застенчиво прячет это за спину. Бледное лицо, все также еле шевеля губами, начинает со мной разговаривать.
- Послушайте, Михаил, ваше поведение себя не оправдывает. Вы нарушили контракт, и значит мы здесь. Вы прекрасно это осознаете, только не делайте из нас дураков.
- О чем вы, юноша?
- Вы хотите сбежать! - Мальчик в сером костюме громко объявляет вслух цель своего визита. - Но мало того, вы еще решили с собой прихватить одного из сонатов, что нарушает весь порядок вещей.
- Да что вы говорите. - Я делаю лисью улыбку, и опираюсь задом на край стола. - И с чего вы это решили? Следили за мной или... Кто ваш информатор?
- Мы не обязаны отвечать на ваши вопросы...
- А я не обязан тут перед малолетками стоять и объясняться! Я человек свободный и не вами был принят на работу. Если надо, работодатель и сам со мной свяжется и накажет. Если это потребуется. Кто, мать вашу, информатор?
Теперь я вижу обоих детей четко перед собой. Слева за их спинами стоит на одном месте третий паренек в строгом черном костюме. В полутьме я только различаю его светлые волосы на голове и сверлящие меня два глаза. Делаю вид, что его для меня не существует. Хочешь молчать - молчи дальше. Мальчик в сером костюме, почти не открывая рта, продолжает.
- Это не имеет значения. Сейчас важны только наши санкции по отношению к вам, и мы постараемся это сделать мягче.
- Что? Что вы мне можете сделать? Запереть меня здесь? Так я и так из города вырваться не могу. Усыпить меня? Так я с радостью соглашусь поспать, единственное чего мне так хочется в последнее время. Вы, уважаемые, мне ни хрена не сделаете! И если я захочу, то уйду сейчас отсюда и никто, НИКТО меня не остановит. А теперь я хочу повторить свой вопрос. И если я в течение этой минуты не услышу на него ответа, то больше я вас не увижу! Это понятно?
Два парня настороженно вглядываются в меня. Стоящий за их спинами третий паренек продолжает сверлить меня своими светящимися глазками. От него исходит страшное и жгучее чувство, называемое среди живых людей ненавистью.
- Кто ваш ин-фор-ма-тор?
Молчание. Все помещение подвала погружается в тишину. И в этой глуши я вспоминаю, что звон упавшего на бетонный пол чайника уже не сидит в моей голове. Дети в костюмах стоят неподвижно, и я понимаю, что говорить они не хотят и не будут. Но это только мне на руку. Мне надо выдержать еще несколько секунд, и я, молча и демонстративно, выйду на улицу. Начинается новый день. Время как раз чтобы начать новую жизнь. Выйти из подвала и больше никогда в него не возвращаться. Меня ждет Кристина, а все остальное...
Тишину нарушает, скрипящий звук двери в кладовую. Зрачки мои расширяются, но пока я ничего не могу понять. Из мглы кладовой выходит темная и огромная фигура (человека?). На фоне невысоких детей фигура кажется просто огромной. "Да сколько же вас там поместилось?", - говорю я вслух. Тучная фигура человека не расталкивает детей, а проходит справа от них рыхлыми шагами. Еще шаг и он будет стоять в естественном свете моей квартиры. В теплом зеленом пуховике, джинсах и резиновых сапогах передо мной встает Альберт. Мои глаза сильнее расширяются. Я опять громко матерюсь.
- Лучше, если ты будешь обо всем знать. - Говорит мой двуликий друг мужским поставленным голосом. - Вижу, что ты удивлен, Мишенька. Но у меня не было другого выхода, понимаешь?
- Почему? Почему это ты?
- Не спрашивай меня ни о чем. Я же говорю тебе, у меня не было другого выхода. Я должен был предупредить их, и избавить тебя от необдуманных решений. - Говорит Альберт, и затем меняет свою интонацию. - Я ведь предупреждал тебя, я намекал тебе этого не делать, но ты... Ты все делаешь по своему, как ты сам решил. Тебе плевать на правила. Ты у нас самый умный! - Теперь он говорит громко и со злобой в словах. - Ты кем себя возомнил? А? Ангелом, или может посланником господа? Окрылился ты, Мишенька, а перьев еще не вырастил.
- Альберт, ты...
- Что, Альберт? Ну что, Альберт? Я такой же человек, как и все, я тоже хочу радости и покоя. И не надо так на меня смотреть! Я тебя не предавал, я просто выполнял свою работу! А ты... - В какой-то момент я замечаю, что Альберт готов разрыдаться, но потом он берет себя под контроль. - Они обещали мне встречу с моей женой. Моей Дашенькой. Я так и не успел с ней проститься. Ты понимаешь, что такое любимый человек? Ведь у тебя никогда никого не было. Ты никогда при жизни никого не любил, алкаш проклятый! А они мне обещали с ней встречу. И я на все был согласен. Даже следить за тобой, и оставлять в местах твоей деятельности надписи на стенах. А ты, Мишенька, думал, что я вот так сижу, дома безвылазно, и в огороде копаюсь? Все это было лишь прикрытием. Ты не представляешь себе, какой потенциал я накопил при жизни, занимаясь общественной и политической деятельностью. Я не буду просить у тебя прощения. Ведь ты бы точно также поступил на моем месте. Я знаю это.
Паренек в синем костюме начинает шевелиться, и я замечаю, что он готов мне о чем-то сообщить.
- Раз уж теперь вы знаете о нашем информаторе, то я предлагаю вам незамедлительно...
- Стоп! Хватит! - Я опускаю глаза, не желая больше смотреть на Альберта и прервав речь мальчонки. - Надоело мне вас тут слушать. Жаль, конечно, Альберт, что я в тебе разочаровался. Ну да бог тебе судья. А мне терять времени не хочется. Мне в путь пора.
С этими словами я смотрю на своих незваных гостей, а затем разворачиваюсь в сторону лестницы наверх. Все четверо смотрят на меня, и каждый пытается что-то сказать. Сейчас самое главное не отвечать на их вопросы и не продолжать полемики. Просто подняться по этим проклятым ступеням и выйти во двор.
Шевеление за спинами двух подростков становится явным. Боковым зрением я замечаю, как, расталкивая своих товарищей, ко мне наперерез вырывается паренек в черном костюме. Костюм идеально сидит на этом мальчике. От резких движений его черный галстук сбивается относительно центра рубашки, и конец галстука сейчас болтается на правом плече паренька. На время я останавливаюсь и вижу следующую картину. Удивленные и испуганные глаза Альберта смотрят на паренька в черном костюме, который что-то держит в правой руке. Теперь я понимаю, что все это время было в руках моих гостей. Паренек бежит ко мне, поднимает правую руку, и в его руках я вижу полуметровое черное древко, с насаженным на него темно-желтым тупым наконечником. Это молоток. Глаза ребенка в черном костюме светятся яростью и излучают настоящую животную злобу, смешанную с хладнокровием взрослого убийцы. Лицо мальчика никак не похоже на мраморные лица его двух собратьев. Молоток четко поднимается вверх, и теперь я вижу, что его наконечник идеальной прямоугольной формы, выполнен из неизвестного мне желтого сплава. Древко молотка не то из сандала, не то из другого темного дерева. Понимая создавшуюся угрозу, я разворачиваюсь и делаю шаг на ступени. От выхода на улицу меня отделяет еще семь ступеней.
В этот момент я ощущаю, как что-то тяжелое врезается мне в затылочную часть головы. Перед глазами все мгновенно темнеет, словно обычный день превращается в непродолжительные сумерки этого города. Боли нет. Только отсутствие восприятия окружающего мира, пола, своих ног. Последнее, что я успеваю услышать, это выкрик Альберта: "Не надо!".
Обрывки утра обрывались именно на крике Альберта. С усилием проводя пальцами по лицу, я открыл один глаз. Второй так и остался закрытым. Боль не утихала, а только разнеслась по всей голове. Как только я попытался приподняться над подушкой, боль тут же смещается в сторону шейных позвонков. Мне удается привстать с кровати и спустить ноги на холодный пол. Передо мной стояли двое детей в костюмах и Альберт. Что-то шепча, он так же смотрит на меня. Комната кружится у меня перед глазами. Во рту я ощутил странный кислый привкус, кажется такой вкус имеет только кровь. Боль не утихала, и мешала мне видеть перед собой неподвижную картинку.
Паренек в сером костюме держал в правой руке темное древко тяжелого молотка. Левой он поддерживал увесистый желтоватый молоток. Мальчик в синем костюме стоял в метре от своего товарища. Рукоятка его молотка была такой же длинной, как и у первого, поэтому она легко доставала пола. Альберт, словно ребенок, засунув два пальца в рот, с испугом и отчаянием наблюдал за моими действиями. Все это напоминало нереальную картинку из обычного фильма ужасов. Сквозь, льющуюся изо рта слюну, смешанную с кровью я попытался обратиться к детям.
- Не надо ничего говорить, Михаил, - прервал меня ребенок в синем костюме, - мы вынуждены были это сделать. Вас было не уговорить.
- Мишенька, как ты? - дрожащим женским голосом обратился Альберт.
Сплюнув на пол вязкую жидкость, заполнявшую мне рот, я посмотрел прямо в глаза своему двуликому другу: "Да пошел, ты... Кусок говна...".
В комнате уже было достаточно светло, и я понял, что пролежал здесь несколько часов без сознания. Я чувствовал, как по спине побежало несколько горячих струек. Но осознать, что это была моя собственная кровь, я пока не мог. Злость и ненависть наполнили меня. При взгляде на спокойно стоящих аккуратно одетых детей, с исполинскими молотками в руках, все поднималось у меня внутри. Сгорбившись и мучаясь от головной боли, я присел на край кровати, продолжая смотреть на своих обидчиков. Паренек в синем костюме приблизился ко мне и присел на корточки. Молоток он держал в горизонтальном положении, но при взгляде на него, у меня все сводило внутри. Стоявший сзади мальчик в сером костюме не выдержал и поставил молоток на пол. При встрече с бетонным полом послышался глухой и тяжелый звук. Глаза паренька в синем костюме были сейчас от меня в нескольких сантиметрах от моего лица. Стоит мне только захотеть, и я сломаю ему шею.
- Вы понимаете, что находитесь сейчас не в лучшем состоянии и не в выгодном положении. В ваших интересах сейчас рассказать нам о своей подружке и как ее можно ликвидировать. Хотя, если не хотите рассказывать, то под нашим присмотром, вы можете сами ее устранить. Но, как я понимаю, вы этого делать не будете?
- Не дождешься, костолом малолетний. - Ответил я пареньку так, что несколько маленьких капель моей крови попали ему на лицо.
Тот в свою очередь нисколько не смутился и не побрезговал моей окровавленной слюной. Как мне показалось, при своей респектабельной внешности он вообще не чувствовал брезгливости или какого-то другого чувства. И откуда у меня во рту кровь? Ударили меня вроде бы снаружи черепной коробки. Стоит мне только обхватить его горло руками.
- Мне кажется, Михаил, вы не можете трезво оценивать обстановку. Что и где вы находитесь. Или допустим кто вы сами. По словам вашего знакомого...
- В гробу я видел такого знакомого!
- ...вы действительно считаете себя в роли некого ангела-вершителя человеческих душ? Так вот. В данной ситуации вам, не остается ничего, как рассказать нам о сонате пятнадцать-два ноля. А то вы тут совсем распоясались. Ходите по городу, машины взрываете от безделья. К чему?
Подросток протер по лицу ладонью, отчего маленькие капельки крови смазались на его носу и щеке. При этом он выглядел еще более комичней, и в то же время еще более ужаснее. Какая у него тоненькая шейка. Раз - и сломана.
- Ты, придурок! Ты вообще ничего не понял? - Закричал я на паренька. - На вот! - И я ткнул в щеку пареньку сложенную фигуру из пальцев в виде обыкновенной фиги.
Невозмутимость подростка в синем костюме меня ошеломила. На его перепачканном лице не дрогнул ни один мускул. Как же мне хочется сломать ему шею.
Паренек встал в полный рост. Совершенно спокойно он взял в руки черное древко молотка. Далее с молниеносной скоростью он поднял молоток и опустил всю тяжесть желтого металлического набалдашника на мое правое колено. Удар пришелся сверху вниз. Пятка уткнулась в бетонный пол и вся моя нога завибрировала. В коленной чашечке я услышал короткий хруст и острая невыносимая боль пронзила все мое тело. В крике я встал с кровати на ноги и тут же рухнул на пол. Продолжая кричать, лежа на полу, я корчился в конвульсиях, обхватив бедро ноги и даже не пытаясь нащупать пальцами место удара. Сквозь брюки выступило бордовое кровяное пятно. Но даже в собственном крике я мог различать голоса своих гостей.
- Вы думаете, Михаил, у нас здесь много времени? - Продолжал спокойно по-садистски говорить мальчик в синем костюме, подкидывая длинное деревянное древко молотка в руке. - Не хотите нам рассказывать, мы вас заставим.
- Прекратите! Сейчас же! Ему же больно, вы же видите! - Заорал Альберт.
Нащупав руками место удара, я понял, что сейчас вся коленная чашечка моей правой ноги разбита на три основные части. Мой крик перерастал в хрип. В агонии я посмотрел вверх, и мои глаза встретились с улыбающимся лицом ребенка в сером костюме. Не открывая рта и шевеля одними губами, он сказал своему подельнику: "Расскажи ему, где его подружка".
- Кстати, пятнадцать-два ноля сейчас под присмотром нашего третьего брата. Думаю, что он будет с ней не более ласков, чем мы с вами. Может, стоит все-таки вам просто сознаться?
- Да что же это такое. - Почти плача причитал Альберт. - Ну как же это?
Моментальный пот на лбу, смешавшись с кровью, стал заливать мне глаза. Жгучая пелена закрыла глаза, и я зажмурился от боли. Конечно, как я сразу не заметил. Отсутствует мальчик в черном костюме. Получается, после того, как он меня выключил, он направился к Кристине прямо домой. Боже, боже! Что с ней будет!
- Ненавижу... - Выдавил я из горла, все так же дергаясь от боли на полу.
- Ну что же - нет, так нет. Мы терпеливые, - бодро сказал паренек в синем костюме и так же решительно поднял молоток надо мной.
Следующий удар пришелся по бедру левой ноги. Вероятно, сделать меня не мобильным, и входило в их планы. Боль была менее острой, нежели в коленном суставе правой ноги. Но я все равно вскрикнул, как только услышал хруст в ноге. Крики Альберта становились невыносимыми, особенно когда его голос стал истерически женским. Головная боль усилилась вдвое.
- Не надо! Я вас умоляю! Ему же больно, вы что, не видите?
Катаясь по полу на спине, я уже не мог определить ни места, ни окружающих меня людей. Все происходило, как в страшном сне. По лицу подростка в синем костюме было видно, что он готов, и даже, может, желает, еще приложить молоток к моему телу. Молоток был от моего лица в каких-то пяти сантиметрах, но даже отсюда я смог ощутить его запах. Это был запах холодного бронзового металла смешанного с моей кровью и болью.
- Сейчас, я тебе нос вправлю так, что твоя подружка тебя вообще не узнает. Ха! - Слова подростка в синем костюме были сказаны с полным намерением на действие.
Лежа на полу, я перестал дергаться и кричать. Только стонал и всхлипывал от боли и жалости к самому себе. Но сквозь пелену и теряющееся зрение я увидел, как подросток пристраивал к моему лицу молоток. Словно опытный дровосек он примерял свое орудие, пока, наконец, не коснулся кончика моего носа. Я покорно лежал, и даже не пытался отвернуться.
Но тут между ногами паренька я увидел, что лицо Альберта изменилось. Он схватил с пола стоящий молоток за конец его длинной ручки и со всей мощностью своего большого тела оттолкнул в сторону подростка в сером. Перевернувшись, тот упал на пол, пролетев над табуреткой и уткнулся головой в стену. Альберт взмахнул молотком под самый потолок моего подвала. Я не увидел, куда именно приземлился тяжелый бронзовый металл. Но в ту же секунду я услышал глухой треск, лопающегося арбуза. Такой звук, когда разрезаешь огромный и сочный красный арбуз, который с коротким треском разваливается на две половинки. Подросток в синем костюме упал от меня в противоположную сторону. В момент его недолгого падения мне не удалось точно разглядеть его лицо и голову.
Передо мной возникло неприятное заплаканное лицо Альберта с грязными потеками на лице. Всхлипывая, он положил молоток в стороне и попытался приподнять мою голову.
- Тебе больно? Скажи, где тебе больно? Боже, Мишенька, богом клянусь, я не хотел такого развития! Они, понимаешь, - Альберт захлебывался в собственных словах, стараясь в мое потемневшее от боли сознание вложить пакет информации, - они не люди, Мишенька! Они не знают, что такое человеческая боль. Прости меня! Я всего лишь хотел встретиться со своей Дашенькой!
Физиономия Альберта приблизилось к моему лицу, и я понял: что-то произошло. Его глаза смотрели на меня в испуге. Я понял, что кто-то в данную секунду запрыгнул ему на спину и, увидев худые детские руки, обхватившие шею Альберта, я понял, что это был подросток в сером костюме. Напрягая силы, Альберту удалось встать в полный рост, с ребенком за спиной. Двуликий пытался сбросить его на пол, подпрыгивая на месте и тряся своим тучным телом. Не было ни криков, ни всхлипов. Молчаливая борьба продолжалась до тех пор, пока я не увидел лица подростка. В тот момент меня озарило, и я понял, что скрывали дети в костюмах за своими репликами сквозь закрытые рты.
Детское лицо стало открывать рот, и я увидел, как во рту мальчика выстроились четыре ряда острых как лезвия зубов. Зубы не находились на месте, а постоянно двигались. Попеременно два верхних ряда перемещались вправо, в то время как два нижних ряда двигались в другую сторону. Все это походило на некий конвейер с двигающимися острыми ножами. Зубы были тонкими и их треугольная форма, оканчивающаяся острым концом, говорила лишь о правоте, сказанных слов Альберта. Они не люди. Подросток опустил голову, и его зубы впились в левое плечо Альберта. Тот завыл, подняв голову вверх. Кровь потоком хлынула из укушенного плеча Альберта. Не удержавшись на ногах, ему удалось переместить центр тяжести на спину. В тот же момент, его тяжелое тело упало прямо назад, всей мощью придавив тело паренька в сером костюме.
Еще постанывая от боли и катаясь в луже собственной крови, Альберт перевернулся на бок и дотянулся до молотка, оставленного возле меня и я увидел его несчастные глаза, страдающие от боли и отчаяния. Это и был тот переломный момент, когда моя недавняя ненависть к этому человеку, поменялась на жалость и снисходительность. Воспоминания о недавнем предательстве мгновенно куда-то улетучились. Мне уже было больно не за себя, а за моего двуликого друга.
Далее, Альберт одной правой рукой, лежа на полу, стал с усилием добивать молотком подростка. Удары были тяжелыми и с постоянными угрозами Альберта, вроде таких, как "знай наших" или "больно? А ты думал...". Удары молотком Альберт старался наносить в лицо паренька. Как мне казалось позже, это были удары прямо в острые зубы подростка. Именно так Альберт хотел избавить себя от боли в плече и выместить всю злобу на ребенке в костюме.
Когда подросток перестал дергаться, а только сотрясался от ударов молотком, Альберт отшвырнул молоток в сторону, и перевалился на свое больное плечо. Не знаю почему, но встать он уже не мог. Глаза его печально посмотрели на меня, из его рта стекала капелька слюны.
- Все хорошо Мишенька, все будет хорошо.
В этот момент мое сознание, уставшее от боли и страдания стало отключаться. Дети в костюмах, Альберт, семья Звонцовых, надписи на стенах "Z-375" и печальное лицо Кристины. Все проносилось мимо, как в водовороте событий. Хаос и смятение придавали моим страданиям все более резкие очертания. В этой агонии я уже не мог кричать. Мне оставалось только плакать и жалеть самого себя. Голос Альберта, почему-то успокаивающий и меня и самого себя отдалялся, пока я совсем не перестал его слышать. Комната провалилась внутрь меня и я полностью потерял сознание.
5
В этот раз я не смог до конца разобраться, что же это было - сон или опять очередное видение. Я стоял в поле, заросшее травой, которая едва не доставала мне до пояса. Вокруг меня не было ничего. Только одно большое поле, которому не было ни конца, ни края, простирающееся до самого горизонта. Поле горело в разных местах, куда бы я ни посмотрел. Клубы черного дыма поднимались вверх. На фоне чистого голубого неба все это выглядело зловеще и нереально. Огонь все усиливался и усиливался. И в мгновение ока пламя обступило меня так, что бежать было уже некуда. Трава горела у меня под ногами, принося мне неимоверное жжение в пятках. Паника, охватившая меня, бросала меня из стороны в сторону. На какие-то мгновения я уже не видел горевшего поля, а только наблюдал за собой со стороны, катающимся по бетонному полу своего подвала. Глаза мои были закрытыми, и я что-то кричал в бреду.
В какой-то момент времени я стал осознавать, что все это бред и где бы я сейчас не находился, в чистом поле ли, или в подвале дома, я ощущаю сильные боли, я страдаю. Поняв, что это так, я стал ощущать очаги боли конкретнее по местам своего тела. Голова, затылок, колено на правой ноге, бедро левой ноги. Стоп!
Кристина. Вот, что сейчас важно. Прекрасная девушка, которую я полюбил в этом остановившемся мире. Цветок, заставивший меня пойти на нарушение правил, которых я уже достаточно давно придерживаюсь. Еще совсем недавно, еще вчера я был рядом с ней, ощущал ее тепло и запах. Что было вчера? Скажи, что было вчера?
Мы сидели на диване в комнате Кристины. Был вечер, и из всех электроприборов, Кристина оставила включенной лишь настольную лампу. Развалившись по всей ширине старенького дивана, я разглядывал музыкальные компакт-диски, которые были в коллекции матери Кристины, а затем стали частью собственности самой Кристины. Взгромоздив около двадцати разных дисков себе на колени и живот, я просматривал каждый в отдельности, и отбрасывал их в сторону. Диски падали на покрывало дивана, прямо за спину, мирно сидящей Кристины. Мне хватало времени, чтобы только прочитать название исполнителя и название альбома. Иногда тусклое имя исполнителя было опалено крылатыми названиями его альбомов, и тогда это приковывало мое внимание. И я, даже, мог заглянуть внутрь, сложенного буклета, чтобы найти физиономию того или иного музыканта.
Конечно, это все была рок-музыка, или хотя бы что-то связанное с ней. Ни названия групп, ни имена солистов мне ничего не говорили. Я никогда не интересовался музыкой в любом ее проявлении. А люди, в жизни которых музыка занимала достаточное место, чтобы говорить, слушать и восторгаться ей меня удивляли.
На столе еще стояли фарфоровые кружки с недопитым зеленым чаем, которым Кристина обычно угощала меня. Из магнитофона тихо лилась спокойная мелодия, кажется, это было что-то от Sinead O'Connor. Девичий интерьер комнаты моей знакомой, кажется, остался таким же, каким и был много лет назад, когда она еще была школьницей. Постеры на стенах, с музыкантами, разрисованными с ног до головы татуировками. На шкафу несколько плюшевых медведей и старая запыленная кукла с выцветшими искусственными локонами. На одной единственной книжной полке, несколько томиков со стихами и несколько дюжин женских фото-журналов. Хотя Кристина и навела в комнате матери и всей квартире полный порядок, но в ее личной комнате царил полный хаос, никак не похожий на женскую сущность. Разбросанные вещи, засохший букет в хрустальной вазе, с затухшей водой.
Кристина, молча, смотрела то на меня, то на мои странные манипуляции с дисками. Слегка смятое несменяемое зеленое платье красиво легло на ее грудь и ноги. Глаза были в этот момент одинаково грустными и прекрасными. За этими глазами скрывался немой вопрос, адресованный мне. И кажется, я понимал, что именно сейчас терзало ее душу. Чтобы ни торопить события я решил разрядить атмосферу бестолковыми репликами.
- Господи, неужели ты все это слушала?
- Да, и по многу раз, - ответила она, и тут же переключилась на свой вопрос. - Миша, что ты имел в виду, когда сказал мне, не хочу ли я уехать из этого места?
- Что ты говоришь? - чтобы специально сбить ее с толку спросил я, продолжая перебирать диски.
- Там, на кухне... Ты сказал, что не хотела бы я уехать отсюда. Зачем ты об этом спросил меня?
Понимая, что настало время кое-что объяснить Кристине, я отложил на покрывало стопку сиди-дисков. Посмотрел на нее, а затем, приподнявшись со спинки дивана, взял ладонь Кристины в свою руку. Ее глаза смотрели на меня недоверчиво и несколько испуганно. Она понимала, что сейчас что-то должно произойти.
- Милая Кристина. Ты знаешь, как я к тебе отношусь. Ты для меня...
- Не продолжай. - Первый раз за весь вечер по лицу Кристины пробежала улыбка.
- Дослушай меня. Сейчас, здесь, ты для меня самое дорогое, что у меня есть, и самое удивительное, что я когда-либо встречал в своей жизни. Но, понимаешь, то, что я вижу изо дня в день, приводит меня в уныние, причиняет мне боль. Видеть, как ты страдаешь и мучаешься каждый день - это невыносимо для меня, а уж для тебя просто губительно.
- У меня мать недавно умерла, это естественно. Знаешь, сколько на меня навалилось после этого.
- Нет, девочка моя, дело не в смерти твоей матери. Дело в тебе и в этом месте. Кристина, сейчас я хочу тебя спросить. И ты должна будешь, прежде чем спорить со мной и отвечать сначала, хорошенько подумать. - Сделав паузу, я придвинулся ближе к своей спутнице и посмотрел ей прямо в глаза. - Скажи, Кристина, разве тебе не кажется странным то место, где ты находишься. Подожди не отвечай! Оглянись вокруг. Эта квартира, этот двор. В нем никогда не бывает людей. А люди, соседи? Когда ты последний раз разговаривала с людьми? За окном, если мы сейчас выглянем, ты их не увидишь, как не увидишь и проезжающих машин.
- Но Миша, о чем ты? Сейчас же вечер. - Ее глаза удивленно посмотрели на меня.
- А если я тебе скажу, что и утром будет то же самое? А если я тебе скажу, что ты не сможешь вспомнить того дня, когда познакомилась со мной? И знаешь почему? Потому что это случилось сегодня, в этот самый день. И этот день, длится для тебя каждый день. И послезавтра тебе на работу, причем постоянно послезавтра. И ты не помнишь, что неделю назад мы были с тобой за городом в гостях у Альберта. Тебе надо бежать с этого места. Я не знаю, что будет там, за городом. Я не могу тебе обещать, что ты станешь счастливее, но могу сказать с точностью одно - я готов быть всегда с тобой рядом.
После этого я обнял Кристину и прильнул к ее губам. Ощутив ее хрупкое тело и запах ее вьющихся волос, во мне разгорелся настоящий пожар. Все что я давно хотел ей сказать, я готов был сказать именно сейчас и все сразу. Кристина стыдливо опустила глаза. Но затем она посмотрела на меня, и по ее взгляду я понял, что она желала этого.
- Из того, что ты сказал, я ничего не поняла. Но то, что ты влюбился в меня, ты мне показываешь достаточно здорово. - Иронично улыбаясь, сказала Кристина. - Так ты предлагаешь мне сбежать и бросить свою работу, квартиру, которую оставила мне моя долбаная матушка? И в то же время ты никогда не говорил мне, кем ты работаешь. Ты смеешься надо мной.
- Кристина, к черту эту квартиру, эти вещи работу и твое прошлое. Уедем завтра же. Обещаю, что как только ты увидишь, что находится за городом, ты поверишь мне и все поймешь. Я люблю тебя, Кристина.
С этими словами мои руки сильнее прижали к себе тело Кристины, и я снова возжелал поцеловать эту юную прекрасную девушку. Кристина подняла руки и сложила их мне на плечах. Под моим натиском Кристина легла на спину, и я оказался над ней. Диски с грохотом повалились на пол, разлетаясь в разные стороны. Но это нисколько нас не останавливало. Мы целовались, и казалось было уже не важно, что я говорил минуту назад Кристине. Желание захлестнуло меня всего без остатка, и Кристина была готова отдать мне себя. Наша одежда падала на пол рядом с разбросанными дисками, а маленькая комната теперь превратилась в настоящее царство любви. Сквозь стон и объятия я услышал в тишине единственное слово: "Любимый", - и этого было достаточно, чтобы этот день никогда не заканчивался.
- Вставай, Мишенька... Ты должен встать.
Полутемная комната Кристины стала таять. Вещи и предметы исчезали, а воздух становился спертым и наполнялся неизвестным смрадом. Оставались только я и она. Не выпуская из рук тело Кристины, я прижался к нему еще сильнее, но словно сдувающийся мяч я ощутил, что тоже теряю. Этого не может быть. Я здесь, в ее квартире. В какой-то момент я осознал, что мои глаза закрыты, а комната, которую я вижу, находится в моей голове, за закрытыми веками, в моем недавнем воспоминании. С трудом, но мне удалось открыть глаза.