Аннотация: Писать про детей, детство и словами детей всегда трудно. Только, когда ты пишешь с оглядкой на свои ранние годы - это становится увлекательно и главное - правдиво.
Возвращаясь в Кафу
Старый город
Всего один раз в жизни, взойдя на Лысую гору, я смог увидеть весь город сразу и целиком. Стоя под мощными опорами из ферм городской телевизионной вышки, можно увидеть, как город полукругом простерся вдоль всего залива с востока на юг. Естественно, кто-то скажет, что, мол, что это за город, который можно увидеть сразу одним взглядом. Да, Кафа город маленький. В крупном мегаполисе, даже если залезть на одну из городских свечек, не сможешь одним взглядом рассмотреть весь город. Кафа же, видна с Лысой горки как на ладони.
При первом же взгляде на город замечаешь, что в нем представлены все известные Крымскому полуострову ландшафтные рельефы. Прибрежная и она же центральная часть города с ее пансионатами, домами отдыха и собственно говоря, всеми культурными местами проходит зеленой полоской вдоль всего побережья. Портовые краны взметнулись над центральной набережной желтыми пиками. Киммерийские тополя и акации закрывают протянувшуюся вдоль берега набережную пешеходный бульвар. Совсем неестественно, среди современных зданий городской архитектуры возвышается старая генуэзская башня Константина. Ближе к окраинам, на холмистых частях города потянулись к искусственно высаженному лесу старые улицы Кафы. Переплетенные в узлы татарские домики частного сектора перемешались с оврагами и частными садами. Пройдя по старым улочкам одноэтажной Кафы, понимаешь, о чем пел Юрий Антонов в своей нетленной песне: "Пройду по Абрикосовой, сверну на Виноградную... Вишневые, Грушевые..." Парадокс, но названия улиц совпадают с песней. На юго-западе Кафы расположилась самая старая часть города, включающая в себя Карантин и Караимскую слободку. Каменистая и выжженная солнцем земля плоскогорий Карантина известна своими остатками генуэзской крепости, с ее башнями, остатками крепостных стен и армянскими недействующими церквями.
Первое и самое главное, чем гордятся жители Кафы, это конечно, возрастом своего города. На территории России или бывшего Советского Союза вряд ли найдешь город, насчитывающий более двух с половиной тысяч лет со дня основания. Разве что, некогда входящий в Союз, Ташкент. Трудно себе представить, город был основан до рождества Христова. Когда на Земле жили народы, о которых история даже не знает. Двадцать пять веков - сильно!
Конечно же, первыми людьми, жившими на Киммерийской земле, были тавры. Народ дикий, но мирный. Древние скифы, наведывавшиеся на территорию Крыма, теснили тавров в горы и не давали цивилизации нормально развиваться. Летоисчисление города началось с прибытия на побережье древних греков. Тех самых греков, от которых собственно и пошло заселение всего Средиземноморья и Малой Азии. Тех греков, которые оставили потомкам неисчислимое культурное наследие. Тех греков, которые, не зная основ физики и законов мироздания, полагали, что весь мир состоит из атомов. Многие жители Кафы до сих пор считают, что Гомеровский Одиссей, возвращаясь из Трои, заблудился и плутал не по Средиземному, а по Черному и Азовскому морям, и даже может, бывал на берегах будущей Кафы. Нет, ну согласитесь, приятно осознавать, что твой город причастен к Античной мифологии. Это тебе не каких-нибудь восемьсот пятьдесят лет Москвы.
Вернемся к грекам. Так вот, причалив к незнакомому Киммерийскому берегу, греки сразу смекнули, что, мол, не плохо было бы здесь поселиться. Во-первых, удачный тихий залив для швартовки судов. Во-вторых, земля мало, чем отличалась от плодородной Греции. Климат такой же мягкий, а самое главное можно растить виноград, и соответственно делать напиток богов - вино. Опытные в дипломатическом отношении греки, заключили с местными таврами союз, и стали обосновываться на берегу залива. Торгуя и развивая ремесла, хитрые греки потихоньку, полегоньку стали строить укрепления и собирать армию. Ну, понятное дело, якобы в целях безопасности всего побережного городка. После того, как на берегу залива выросла настоящая античная крепость, таврам ничего не осталось, как считаться с греческим превосходством и в численности и в военной силе.
Город греки назвали Феодосия (не путать с именем Феодосий), что в переводе с древнегреческого означает "богом данная". Наряду с такими Крымскими городами, как Пантикопей (Керчь), Херсонес (под Севастополем), так же основанными древними греками, Феодосия ни чем не уступала, ни в торговле, ни в военном отношении. Город процветал. У местного населения греки закупали мясо, хлеб, мед, кожу, а из-за моря привозили посуду, оружие. В четвертом веке до н.э. столица Боспорского царства Пантикапей объявила Феодосию своим врагом. Царь Пантикапея, Сатир I, не смог терпеть конкурента и начал осаду города. После своего неудачного вторжения, сын Сатира, Левкон, продолжил кровавый поход отца. Собрав войско, Левкон, нанимает скифов (тем азиатом все равно за кого воевать) овладевает городом. Но разрушать город он не стал, а только расширил его возможности в торговле и строительстве. Так продолжалось почти два с половиной столетия.
В середине второго века до н.э. под силой, развивающегося Рима, Греция потеряла свою независимость, став одной из префектур римлян. Все южное побережье Киммерии стало римским. Цари в городах назначались Римом. Но в начале второго века н.э. на Феодосию напали, вторгшиеся из-за Тинаса (Дон) племя аланов. Затем другие варвары, готы, отстроили полуразрушенный город. Но после нашествия, уже гуннов, Феодосия пала. Город был разрушен до основания, а жители разбежались.
В начале тринадцатого века в городе появляются первые генуэзцы. Город переименован в Кафу. Почему? От чего? В литературных и исторических источниках вы не найдете. Происхождение этого названия городу не известно. Генуэзцы появились на киммерийском побережье как раз в эпоху первых крестовых походов. Но под татаро-монгольским вторжением Кафа опять была разрушена. И только под эгидой европейской Генуи генуэзские купцы договорились с местным золотоордынским ханом Оран-Тимуром о праве на торговлю в Кафе. Хан дал добро и обложил купцов пошлиной.
Генуэзцы оказались еще хитрее прежних греков. На глазах у узкоглазых монголов генуэзцы не спеша, вырыли вокруг города ров. Ну, якобы для защиты от конкурентов - венецианских купцов из Сугдеи (Судак). Постепенно, привозя из-за моря камень, в городе выросла настоящая укрепленная крепость. Наместником купцов Генуя выдвинула консула Джованни ди Скаффа сроком на один год. Дабы тот не очень обогатился за счет горожан. Примерно так в России делал Петр, назначая начальником продслужбы полка на пол года, что бы тот не успел завороваться. Кафа стала процветать на всем Черноморском побережье. Изощренные генуэзские купцы в итоге захватили не только весь рынок, но и власть в Кафе. Ни одно действие не делалось без их участие. Как ни банально, но все решали деньги. В 1308 году Кафа была разорена татарским войском, но неутомимые купцы отстроили и продолжили укреплять военную мощь города. Теперь Кафа стала не преступной с берега подобно античной Трое. Весь город был обнесен стеной с башнями, в котором жили знатные горожане. За пределами стен проживало многонациональное население состоящее из армян, греков, сирийцев, евреев, венгров, болгар, русских... Ну про азиатов говорить не надо, их всегда и везде было много. Приезжающие из-за моря купцы и моряки первым делом проходили так называемый карантин за пределами стен города, длительное время, проживая в специально отведенном поселении. Если явных признаков болезни и другой хвори замечено не было, купца впускали в город. Сейчас на месте древнего поселения существует целый микрорайон современной Кафы. Название его - Карантин, а пляж, на котором он стоит назван Чумкой. Вряд ли кто из современных жителей города сразу назовет, почему район имеет такое название.
И все бы ничего. Но в 1345 году на Кафу обрушивается очередное бедствие. Золотоордынский хан Джанибек, собрав огромное войско, нападает на Кафу. Два года Кафа держит осаду. Пресная вода в городе всегда (доставляется с моря), наемная армия прибывает также с моря. Божье провидение и армия золотой орды заражается чумой. Болезнь перекидывается на город. Итог: и осажденные и захватчики в панике разбегаются в разные стороны. Город умирает сам по себе.
Однако в четырнадцатом веке Кафа восстанавливается, и опять купцами. Теперь купцы именуют себя не генуэзскими, а Кафскими купцами. Город расцветает и становится самым крупным работорговым центром на Черном и Азовском морях. Кафа богатела. Рабы на невольный рынок привозились из России, Украины, Польши, Кавказа и даже Литвы. Грехом и кровью невольников пропитан каждый камень Кафы. Город стал ненавистен всем окружающим его народам и государствам. В 1475 году Кафу захватывают турки. Там они просидят более трех сот лет. Татары, которые в большей степени причастны к воровству и продаже живого товара попали под тотальное управление турок.
Ближайшие соседи к османскому крымскому ханству, запорожцы, почесывали руки. Эти уж любили подраться со всеми по очереди или со всеми сразу. А тут нате, вы еще и земляков наших в полон берете? Запорожские казаки делали неоднократные набеги на Кафу. Отбивая плененных собратьев, они уходили обратно в Сечу. Последний крупный набег запорожцы предприняли в 1628 году. Форсировав гнилое море Сиваш, войско из двадцати тысяч до зубов вооруженных казаков захватили и сожгли Кафу. Сотни невольников разных национальностей были освобождены.
С присоединением в восемнадцатом веке Крыма связана всеми известная русско-турецкая война с ее Ушаковым, Нахимовым и Синопским сражением. Елизавета II объявила Крым российской губернией. Кафа десятки раз разоренная и разрушенная и вновь восставшая из пепла, стала русским городом. Первое, что шокировало первого градоначальника - это разрушенные улицы города и отсутствие дорог, как таковых. Поэтому первым указом градоначальника стал указ о расчистке города от руин и случайных камней.
По архитектуре любого города можно сказать о городе многое. Не считая, правда, Волгограда, который после отечественной войны был выстроен заново. Если же пройти по улицам Кафы, не сразу поймешь какой народ действительно жил на территории древнего киммерийского города. Из-за постоянной смены власти и этнического превосходства в городе соседствуют мусульманские мечети с их пиками остроконечных башен и средневековая генуэзская крепость с многозубчатыми прямоугольными башнями. В центральной части города находятся красивейшие здания восемнадцатого века в стиле классицизма (проще говоря - в античном стиле). Сейчас в корпусах таких зданий расположились пансионаты для отдыхающих, дома отдыха для детей. В старой части города как из прошлого возникают старые армянские недействующие церкви с их мрачным убранством. Одноэтажные кривые улицы Карантина кишат настоящими татарскими "мазанками". Мазанки лепились местными татарами из дикого киммерийского камня и обыкновенной глины. Внешняя отделка делалась так же глиной.
Зная о том, что Кафа десятки раз разрушалась, сжигалась и стиралась с лица земли, понимаешь, почему до наших дней не дошли останки греческой античной крепости. Однако до середины восьмидесятых годов можно было бродить по улицам старого города, вымощенного каменными булыжниками и находить между камнями старые золотоордынские и греческие монеты. Обычно этим занимались старожилы города, и по обыкновению делали это сразу после, прошедшего в городе дождя. Рельеф города, подобно всем приморским городам, располагался наклонно по отношению к морскому заливу. Улицы и проулки старого города строились радиально, и стекались к морскому побережью. Именно поэтому в момент проливного дождя, потоки дождевой воды неслись с Кафских холмов к морю, вымывая монеты и элементы быта (украшения, черепки глиняной утвари) с мест, некогда заселенных древними цивилизациями. Для самопальных местных археологов наиболее ценным считалось найти осколки глиняной греческой посуды, представлявшие собой типичные чернолаковые черепки.
В старой генуэзской крепости, конечно же, велись и официальные раскопки археологов. Обычно на месте таких раскопок возникали неформальные бригады с лопатками, состоящие из местных подростков. В надежде найти если не шлем Александра Македонского, то хотя бы серебряную татарскую монету дети часами занимались подпольными раскопками. Монету можно было продать местным нумизматам в клубах, обменять либо просто оставить себе, как награду за потраченное время. Запасы местного археологического музея никогда не сравнятся с теми артефактами, которые были нарыты в развалинах крепости обыкновенными карантинскими ребятами.
Говорить об истории Кафы можно долго. Надо просто ходить по улицам города и тогда памятники сами поведают тебе, что происходило на улицах города, и кто посещал его на протяжении его долгой жизни.
У входа в закрытую военную часть порта стоит памятник морякам Потемкинцам, некогда побывавших на своем легендарном броненосце у берегов Кафы. Странно, но взбунтовавшемуся броненосцу в Кафе было отказано от пополнения горючим. После чего морякам-героям ничего не оставалось, как после Кафы сдаться румынским властям. Негостеприимная Кафа все-таки оставила след о броненосце Потемкине в виде двухметровой каменной глыбы с рельефом моряков, прямо у входа в порт.
С именем художника-мариниста И.Айвазовского Кафу связывает не только громкое имя художника, но и судьба самого живописца. Признанному во всем мире художнику, предлагают почетную должность художника Главного морского штаба в Петербурге. Но по неизвестным причинам Айвазовский поселяется в маленькой, богом забытой Кафе, на берегу живописного моря. Достаточно не бедный художник активно участвует в жизни города: проводит водопровод, строит железную дорогу. Здесь же, в парке около армянского храма Сергия он и был похоронен с супругой. Как напоминание о себе великий живописец оставил после себя визитную карточку города - фонтан Айвазовского. Представляет собой фонтан эдакое двухэтажное прямоугольное сооружение с крышей, украшенной деревянным резным орнаментом. В детстве никогда не понимал, почему его называют фонтаном - ни струи воды, ни ванночки...
Можно продолжать перечень знаменитых людей живших или проезжавших через город. Здесь жил не безызвестный Александр Грин - довольно грустный романтик прошлого столетия. Через Кафу проезжал Грибоедов в свою посмертную командировку в Персию. Здесь останавливался первый русский путешественник Афанасий Никитин, возвращавшийся из Индии, но так и не добравшийся до родной Твери. Ну, уж совсем проездом в Кафе был Чехов. А.С. Пушкин, высланный царем на Кавказ по дороге подлечился в Кафе от лихорадки. Три дня в городе перебился М. Горький. Желая немного подзаработать на строительстве Кафского мола Горький остался ни с чем. Называть еще кого то из известных мира сего, можно. Но их имена ничего не расскажут сегодняшнему современному человеку.
Кафа стоит две с половиной тысячи лет. Срок не малый для города. Затеряться в его истории, смешанной с народами и войнами очень просто. Найти и ощутить себя частью этого древнего города сложно. Порой мне даже кажется, что я здесь никогда и не был. Все это был сон. Долгий детский сон.
Сентябрь. Бесконечное лето.
...вот в воду заходят упругие ноги,
их, гладя волною, так хочется петь.
В. Шахрин "Чай-ф"
Началось это в сентябре 1987 года. Бабье лето, как это обычно бывает в Кафе, вступило в свои права незаметно для местных жителей и еще отдыхающих гостей города. Само понятие бабьего лета меня всегда удивляло. Что август, что сентябрь - разницы в климатических изменениях никакой. Закончились летние каникулы. Самая счастливая пора, промежуток между школьными учебными годами, пролетела словно молния. Впечатления от проведенного летнего безделья сменяется скучным длинным седьмым классом обучения. Как всегда любил шутить отец моего школьного товарища Семена Нечитайло: "Вам хлопцы десять лет каторги отмотать, а там свобода и работа по восемь световых до гробовой доски". Не знаю как для кого, а для меня слова эти были не понятны долгое время. Нет, ну понятно, каторга это школа. Но почему под словом свобода он понимал беспросветную работу по восемь часов, не понятно. Хотя отец Семена, всегда отличался непонятным чувством юмора. Врач по образованию, хирург по призванию, сарказм по-черному - вот его основные характеристики.
От лета не осталось и воспоминаний. Жара и пляжный сезон, переходивший в Кафе с августа на сентябрь, никого не удивлял. Для отдыхающих - бархатный сезон, для местных - конец хороших заработков. В школу идти не хочется, но мысли о том, что ты встретишься с друзьями и одноклассниками, радуют и будоражат твое трехмесячное ожидание. Поделишься своими и наслушаешься чужих летних историй. Все это приводит тебя в неописуемый трепет и ожидание первых дней учебы. Потом, конечно, как все мы знаем, наступает "груз" учебы, и полное не желание утром вставать в школу. Но ради тех нескольких дней, особенно первого сентября, мы и готовы во взрослой жизни отдать все, что бы хоть раз взглянуть на это глазком. Море, прогретое за три летних месяца солнцем в сентябре, ничем не отличается от летней температуры. Именно поэтому отдыхающие и любят приезжать на южное киммерийское побережье в бархатный сезон. И море теплое, и фруктов полно (а самое главное винограда), и народу на пляжах и в городе уже не так много. Через силу, досидев до конца уроков, мчишься на море купаться. Какие уж тут уроки или там, домашние задания. Каникулы, как говорится, продолжаются.
Именно тогда, первого сентября, к нам в класс пришел новый ученик. Это был невысокий, коренастый молодой человек на голову выше многих ребят класса. Сразу было видно, что парень выглядел взрослее и сильнее своих сверстников. При одном взгляде на него, казалось, что ему можно дать все двадцать лет, и на седьмой класс он уж точно не тянул. Широкие плечи, мощные слегка кривые ноги, толстая шея. В черной футболке, явно меньшей по размеру, хорошо выделялись его рельефные мышцы рук и высокая монолитная грудь. С первого взгляда он создавал угрожающее впечатление и осознание того, что так просто к этому человеку не подойти и не обратиться. В период тотального поклонения таким кумирам как А. Шварцнегер или С. Сталонне, почему-то не создавалось мнения искусственного наращивания этим парнем своих бицепцев. Сразу было видно, что он человек сильный от природы. Можно сказать, что сила присутствовала в его теле всегда. А объемистые формы тела - лишь выдавали ее. На лицо он был смуглым и поначалу в классе его за глаза называли цыганом. О том, что он мог быть крымским татарином или еще каким-нибудь азиатом желания спрашивать у него не возникало. Он единственный выделялся из класса отсутствием школьной формы одежды. Именно той темно-синей формы из брюк и пиджака, сшитых из плотной ткани, с выделяющимися на ней плоскими алюминиевыми пуговицами. С одной стороны это и отделяло его от остальных парней класса, с другой придавала ему некую независимость от остального мира, что в итоге и привлекало. Короткие курчавые волосы, цвета черной смолы, навевали на мысль о присутствии в крови юноши африканской масти.
Перед началом первого урока, как всегда в классе творилась суета, громкие разговоры и хождения между партами. Многие сидели прямо на партах, со свесившимися ногами и болтали об уходящем лете. Мальчики стреляли глазами на девочек, пришедших с каникул, и достаточно повзрослевших за это время. Таких было не много. Как правило, в каждом классе есть свои одна, две девчонки, уже пользующихся легкой косметикой, и имеющих достаточно знаний о грубых выражениях. Я стоял у классной вешалки и обсуждал с друзьями очередной просмотренный в видеосалоне "хит сезона". Кажется, это была очередная серия "Кошмаров на улице Вязов". В этот момент в класс вошел новый парень и никого, не спрашивая, почти отрешенно, стал протискиваться сквозь коридор между рядами парт. Затем он выбрал самую заднюю парту на третьем ряду, и, никого не спрашивая, плюхнулся на металлический школьный стул с фанерными ложей и спинкой. По его промелькнувшей улыбке было видно, что "камчатка" пришлась ему по вкусу. На стол он положил самодельно сшитую сумку из старых вытертых джинсов. Не знаю, что бы было, если бы это место было уже за кем-нибудь забито, но, слава богу, в классе было не так много человек, чтобы занимать все пятнадцать парт. К тому же конфликтов в первый день школы, в общем-то, никто не хотел. Я договорился со своим лучшим другом Антохой Симоновым сидеть весь год на предпоследней парте, и как выяснилось сейчас, это будет прямо перед местом новенького. Почему-то сразу мне не понравилось, что кто-то будет сидеть за моей спиной и дышать мне в затылок. Тем более человек, которого я вообще не знаю.
От наглости и уверенности новенького оторопел даже гуру школьных драк и потасовок - Толя Базинов. Маленького роста и с нагловатой внешностью, за семь лет обучения в школе, Толя успел передраться практически со всеми своими сверстниками, как в своем классе, так и в параллельных. Самое интересное, что драться ему нравилось, хоть и неоднократно он был бит другими парнями школы. Вероятно, в драках Толя видел свое самоутверждение и самоопределение в жестоком мире подростков карантинской школы.
- Что еще за выхухоль такой? - почти вслух сказал Толя.
В ответ Толя лишь услышал насмешки и горе-советы одноклассников: ты еще с ним подерись в первый день, ну уж этот тебе шею намылит быстро, да заткнулся бы ты, и все в таком стиле.
Никто не старался подать вид, что интересуется новеньким в классе, но в то же время, по классу пошли шепотки про нового ученика. Никого не замечая, смуглый парень бросил на стол, извлеченную из сумки, тетрадь, и стал что-то упорно вырисовывать на ученической парте шариковой ручкой. Парты в классе были достаточно исписаны и разрисованы. Практически каждый ученик приложил в той или иной мере свои способности к "напартным" творениям. Здесь были всевозможные рисунки, карикатуры, надписи рок-групп, пахабные словечки, стишки и просто шпаргалки к экзаменам.
После обыкновенного урока мира, который вела классный руководитель, Татьяна Михайловна, был второй и последний урок первого дня - литература. Перед началом урока в класс вошел директор школы, грозный и большой Никита Александрович. Он попросил встать нового ученика. Тот, повинуясь нехотя привстал из-за парты и, с не свойственной для его повадок скромностью, уставился в окно класса. Мне стало понятно, что весь его нагловатый вид всего лишь маска и не более того. Директор сообщил всему классу, что нового ученика зовут Руслан Шалтанов, приехал он из Казани, прошу любить и жаловать.
Серега Молосков, всегда по традиции дающий всем новеньким прозвища, на весь класс произнес фамилию новенького как Шайтанов. От чего по классу пробежали смешки. Руслан в свою очередь, отступив от правил, не смутился, а усмехнулся вслух вместе со всеми. Никита Александрович, уже хотевший сделать замечание Молоскову, удивился реакции новенького и ничего не стал говорить. Затем он попросил Татьяну Михайловну продолжить урок, и, попрощавшись, вышел за дверь. Урок продолжился.
То, что новенький оказался татарином, было понятно всем сразу. Но то, что он был не Крымским, успокоило всех. Что мы знали о Казани? Да в прочем то, ничего. Помню лишь только то, как перед каждым показом кинофильма в кинотеатре "Пионер" всегда крутили какой-нибудь киножурнал, либо по традиции очередной выпуск "Ералаша". В одном из таких киножурналов шел разговор об участившихся в городе Казани стычек между молодежными подростковыми группировками. Стычки эти отличались своей бессмысленностью, крайней степенью жестокости и даже летальными исходами. Вот и все мои познания о Казани.
Татьяна Михайловна вела обзорный урок литературы. Она рассказывала о том, что мы будем изучать в этом классе, и спрашивала о прочитанном задании на лето. Никто, естественно не читал, но сидящие на первых партах ученики, как по приказу кивали головами на вопросы "класснухи". За окном светило жаркое сентябрьское солнце. Оно звало все бросить и бежать из класса. Большинство как зачарованные смотрели в окно. Солнце звало скинуть с себя плотную и неуклюжую школьную форму и рвануть на пляж. Поэтому когда Татьяна Михайловна вышла в коридор, чтобы взглянуть на настенные школьные часы, все резко зашевелились. Сидящий спиной ко всему классу на первой парте, Саня Бобров, развернулся и громко спросил у всех: "Кто сейчас после школы на море идет?". По классу прошел шум и всплески эмоций. На предложение отозвалось несколько ребят, включая меня. В класс вошла Татьяна Михайловна, и опять воцарилась тишина.
К середине урока, я стал медленно и упорно закрывать глаза. Еще не привыкший к школьному режиму я потихоньку начинал дремать. Понимая, что с таким успехом не мудрено и головой о парту удариться, я резко дернул головой. Встрепенувшись, как искупавшийся птенец воробья, я слегка развернул голову назад. Ради собственного любопытства я развернулся посмотреть, что же новенький так тщательно вырисовывал на задней парте. Увидев мое любопытство, он слегка подался назад. На мол, смотри мои художества.
На деревянной парте толстым стержнем синей ученической ручки красовалась жирная эмблема анархии. Неровный круг, в середине которого, почти выцарапанная ручкой, была нарисована буква "А". Горизонтальная перекладина буквы намеренно выходила за пределы круга.
- Что прешься по анархистам? - тихо спросил я и, улыбнувшись, посмотрел на Руслана.
- Да. А что? Я вообще-то и панк-рок уважаю.
- В смысле, там, Гражданская оборона, Вопли Видоплясова?
- Да у меня все известные и домашние концерты Егора есть. - С интонацией детской гордости ответил Руслан.
По выражению сказанного и мимике лица новенького было понятно, что он в принципе не прочь поболтать на эту тему, и видимо, что рассказать у него есть. Он сразу мне показался довольно общительным и не агрессивным парнем, чего нельзя было сказать по его внешнему виду.
- Да я вообще-то по Ленинградскому рок-клубу торчу, - негромко сказал я, - ДДТ, Кино, Нау...
Голос Татьяны Михайловны вывел меня из равновесия, от чего я резко вздрогнув, молниеносно развернулся в сторону учителя. "Гвоздев! Может ты соизволишь хотя бы в первый день школьного года меня послушать?!", - почти прокричала Татьяна Михайловна. Уткнувшись в парту взглядом, я состроил обычную виноватую гримасу. Зная, что в данную минуту ко мне приковано больше половины взглядов класса, мне стало как-то неуютно. Через несколько минут, когда учитель продолжила урок и про мое существование на время забыли. Низко наклонив голову назад, я шепотом спросил новенького.
- Мы сегодня на Чумку купаться идем толпой. Пойдешь?
- У меня плавок нет.
- Ты что дурак? Какие плавки? Это Чумка, а не пляж для отдыхающих в центре. - Еще тише сказал я.
- Одно слово Гвоздев, и вылетишь из класса! - Татьяна Михайловна, была на срыве.
После уроков, как всегда в шумном школьном дворе было много людей. Нарядные малыши шли домой. Ребята повзрослее стояли кучками, кто у школьного двухметрового забора, кто на углу школьного П-образного здания. Некоторые старшеклассники крутились в жилом дворе напротив школы. Обычный закрытый двор, состоящий из четырех - пяти сталинских четырехэтажек, бетонным с оградой забором и большими дворовыми деревьями, в основном софоры и акации. От листвы величественных деревьев во двор почти не попадал солнечный свет. Нас было семеро человек. Расположившись около доминошного столика для пенсионеров, мы решали вопрос о времени, чтобы собраться для похода на пляж. Решение было принято Антоном, который решил безотлагательно двинуть на море. Больше половины ребят было согласно.
- Мне надо домой заскочить, форму снять, пожрать что-нибудь захватить, - заявил я.
- Ты шо, Олег? Семеро одного не ждут, - настаивал Антон.
- Лично я сегодня еле глаза с утра продрал, ни по завтракать, ни умыться по человечески не успел.
- Олег! Десять минут тебе. Давай дуй домой по быстрому. Подождем тебя, ничего страшного.
Антон развернулся к Базину. "Где там твои золотые?" - спросил Антон. Все поняли, что сейчас Толя достанет из брюк. Тот извлек из помятой школьной штанины неполную пачку местных фирменных сигарет "Золотой пляж". Протянув пачку Антону, он обратился к стоящим вокруг парням.
- Угощайтесь, кто хочет. Все равно халявные. У бати спёр, тот все равно не заметит.
Кроме авторитетного Антона и самого Базина никто в классе не курил по-настоящему. Каждый пробовал, но чтобы вот так, в свободную минуту взять и закурить... Достав две сигареты из желтой пачки с тремя нарисованными на ней морскими гребешками Толя сунул назад в карман никотиновую смерть. Антон стал опять рассказывать как ему уже достало ходить в школу (шутка ли - уже пол дня в школе), и как ему не терпится пойти в технарь и работать. Естественно, что бы зарабатывать деньги.
Не теряя времени, я побежал домой. Вернее даже не побежал, а пошел быстрым шагом по дороге. Улица Ленина, на которой я жил начиналась с центра города и упиралась в Карантинский холм. Двор, такой же закрытый, располагался в двух минутах от школы, на перекрестке улиц Ленина и Желябова. Хотя двор располагался уже вне Карантина, но в любой точке города и в любом квартале, пойманный взрослыми парнями врасплох, я всегда уверенно мог заявить, что я живу на Карантине. Осознание того, что я являюсь местным жителем неспокойного района, могло стоить мне спасению от побоев и настоящего "развода на деньги" в чужом районе. Что-что, а на удачу отлупасить карантинского пацана в Кафе было не принято. Я ускорил шаг. Справа от меня стоял высоченный кирпичный забор, за которым скрывались развалины какого-то завода. Маленькими мы частенько забирались в него поиграть в Афганскую войну. А самое главное посмотреть в развалинах на похабные картинки, нарисованные углем на остатках стен каким-то озабоченным юным художником. Пройдя вдоль забора, я пересек пустынную проезжую часть и подошел к двухэтажному желтому зданию с барельефными якорями на фасаде здания.
Это и был мой дом, выстроенный в после военное время матросами. Рядом с домом росла высокая вишня. Ребенком с Антоном мы частенько залезали на нее насобирать в маленькие алюминиевые бидоны спелой ягоды, а самое главное наесться ее до пуза. Войдя во второй подъезд, напротив стоящего ряда покосившихся сараев с общей кирпичной крышей, я сразу ощутил прохладу подъезда. Момент смены уличного раскаленной жары на прохладу подъезда я никогда не забуду.
Мать чем-то занималась на кухне, гремя кастрюлями и тазами. Видно было, что не давно в квартире были вымыты полы и протерта пыль на трюмо и моем книжном шкафе. Не здороваясь с мамой, я проскочил в комнату и стал быстро снимать с себя школьную форму. Из кухни раздался громкий голос матери.
- Сын, ну как в школе дела?
- Да какие дела? Мам, это ж первый день! - так же громко, что бы мать услышала, крикнул я.
Надев на себя свое бытовое черное трико и красную выцветшую футболку, я вышел по коридору на кухню. Ароматный запах ударил в нос от горячей газовой плиты.
- Мам, я батон возьму, вечером куплю, - сказал я, открывая на кухонном столе хлебницу.
- Олежик... Я ужин приготовила, сядь, перекуси.
- Не могу, друзья ждут, я на Чумку.
- Ну, как же так? Я же приготовила... Пирожки тут...
Уже в дверях, я почему-то остановился. Резко развернувшись, увидел, что недоуменная мать шла за мной. Я потянулся к ее щеке и коротко чмокнул в белую от муки щеку.
- Мам, ну меня, правда, ждут.
Немного располневшая к своим сорока пяти годам, мать, горько улыбнулась мне вслед и ничего не сказав, только покачала головой. Отца у меня не было. Нет, конечно, он у меня должен был быть, но я про него ничего не знал, а мать никогда мне не про него не рассказывала. Все свои тринадцать лет я прожил с этой женщиной, любящей меня, наверное, больше всех на свете. Зачем эти мысли про отцов? Нам и так с матерью всегда было хорошо вместе. Да и что такое отец?
Поднявшись по асфальтированной дороге на Карантинский холм, мы свернули на Старо-Карантинную. Затем, мимо открытого летнего кинотеатра поднялись по башенному переулку. На улицах стояла жара, и всем нам не терпелось запрыгнуть в прохладную морскую волну. Антон снял с себя рубашку и, подпоясавшись ей же, продолжал идти с обнаженным худым подростковым торсом. Через, некогда древние ворота мы попали в генуэзскую крепость с ее башнями и останками средневековой стены.
Старая крепость встретила друзей приветливо и по-домашнему. Высокие и мрачные стены казалось, стоят здесь вечность, и ни сколько не удивляются, проходящей мимо шумной компании подростков. Пыльная дорога с выжженной по обочинам желтой травой уводила в проем в стене, как раз рядом с генуэзской хорошо сохранившейся башней. Все здесь было привычно и знакомо. Покосившийся одноэтажный дом уткнулся одной стеной в крепостную башню. Красная полуразвалившаяся черепица на крыше дома казалось, вот-вот сорвется вниз от любого ветерка. Но огромная черная башня с величественными зубцами взяла татарскую хибару под свою опеку.
У входа в дом, в привычной позе, сидя на лавке, находилась сгорбленная старуха. Одетая во все черное, она держала в руках деревянную клюку. Смотрела всегда в одну точку, безмятежно и равнодушно. Лицо старухи было настолько избито морщинами, что пронзительные серые глаза были едва заметны на ее загорелом лице. Казалось, ей было лет сто или двести. Бессмысленный, отсутствующий взгляд старухи с раннего детства отпугивал меня. Всегда, проходя мимо этого места, я старался смотреть только вперед, и ни в коем случае не на старуху около дома. Первое впечатление, которое создавал ее взгляд - это ощущение полной слепоты. Рядом со старухой на земле в пыли лежал черный как сажа взрослый кот. Его белая шерсть на грудке скомкалась и потемнела от долгого лежания под ногами "древней" хозяйки.
Проходя мимо старухи, подростки перестали шуметь и зашептались.
- Сидит здесь как истукан, страшная, как из ужастика какого-то, - произнес в пустоту Толя, - а правда говорят, что она в войну всех сыновей своих потеряла?
- Ну, во-первых, в какую войну? Во-вторых, сколько этих сыновей было? А в-третьих, ты бы Толян поменьше слухов собирал, - ответил любопытному Базину Семен, - полоумная она, что не видно?
Кот проводил взглядом мальчишек и уткнулся носом в землю. На башне, прямо на уровне глаз, висела чугунная черная табличка с надписью "Башня Криско. XIII век. Памятник архитектуры. Охраняется государством". Надпись повторялась сбоку таблички, уже на украинском языке.
По привычке, стараясь не смотреть на страшную сидящую старуху, я постарался раньше всех протиснуться к проему в стене. За стеной начинался уклон вниз с узкой тропинкой, ведущей к подножию холма, на котором стояла крепость.
- Кто последний вниз, тот сифилитик! - крикнул я, и рванул по тропинке.
Не сговариваясь, семеро подростков с проклятиями в мой адрес, устремились бегом по тропе.
Миновав армянскую церковь Михаила и Гавриила, забитую досками и заросшую травой, мы вышли к морю. Кафский залив простерся перед нами. С моря потянуло спасительной прохладой, и наши ноги ускорили шаг. Метрах в двадцати от морского прибоя, за высоким забором-рабицей, расположилось здание управления рыбколхоза с эпическим, по тем временам названием, "Волна революции". На берегу были разложены километровые зеленые от водорослей рыбацкие сети. Затхлый запах тухлой рыбы и морепродуктов ударил в нос. Перед управлением, на деревянных стойках-фермах стоял потрепанный баркас. По всей видимости, лодка нуждалась в текущем ремонте. У пирса покачивался только, что прибывший рыбацкий баркас. Несколько небритых рыбаков, стоя на берегу, разглядывали запутанный в сети улов. Из сети под ними, блестящее как лезвие ножа, торчал дельфиний плавник. К рыбакам подошли еще несколько человек и стали озабоченно глядеть на мертвого дельфина и почесывать подбородки. Будь ты моряк или промысловый рыбак, ты всегда будешь оставаться человеком суеверным. Пойманный в сети мертвый дельфин означал приближение человеческих несчастий.
Вот, наконец, Чумка. Пляж, не пляж? До конца видимой береговой линии тянутся бетонные строения лодочных гаражей. Между металлическими рельсами для спуска частных лодок расположились загорающие люди. Гниющие на берегу водоросли придавали этому месту неповторимую убогость. Центром Чумки был большой, уходящий на двадцать метров в море бетонный пирс. Установленная на пирсе с металлическими стойками шести метровая конструкция предназначалась для спуска на воду наиболее крупных моторных лодок. На пирсе столпилось много молодых людей, которые стояли, ныряли в воду, курили. С криками и визгами парни и девушки прыгали в воду. На конце фермы висел канат с туго завязанной на конце деревянной палкой. Ухватившись за палку, надо было засть на бетонное основание одной из стоек. Затем пролететь над водой (обязательно с криком и комментариями), держась за палку, с оглушительным всплеском морской пены войти в темную пучину моря. В очередь, попрыгать с каната, выстроились совсем маленькие купальщики-дети. Мокрые и дрожащие от пронизывающего бриза они обижались на взрослых парней, хватавших канат и без очереди прыгающих в воду. Многие парни, заигрывая с девочками, старались сбросить вторых с бетонного пирса в море. Такие игры приводили в бешеный восторг парней, и в негодование в вперемежку с пронзительными визгами девушек.
Морской прибой встретил семерых друзей прохладным и соленым воздухом. В одно мгновение все сбросили с себя остатки одежды, и, оставшись в одних трусах, побежали к пирсу. На Чумке все местные мальчишки всегда купались в семейных (обычно полосатых), либо спортивных трусах. Наибольшим приветствием считалось, придя на пляж, сигануть в воду в той же одежде, в которой и пришел. И не важно в чем ты был, в трико, или рубахе. Именно поэтому заезжий отдыхающий резко выделялся на общем фоне, купаясь в обтягивающих плавках.
Захватив место у каната, мы стали по очереди прыгать в воду. Схема была проста. Взявшись двумя руками за ручку каната, как можно сильнее отталкиваешься от бетонного основания стойки. Когда ты находишься в самой верхней точке, резко поднимаешь ноги к канату и затем так же с усилием, отпуская ручку каната, переносишь свое тело головой вниз. При этом как можно сильнее и быстрее распрямляешь ноги. Удачным считался то прыжок, кто как можно вертикальнее войдет в воду головой. С виду все кажется просто, но потом понимаешь, впервые попробовав, что не так уж просто за секунду до падения в воду привести свое тело в противоположное состояние. Открыв первый прыжок, за мной стали прыгать Толя, Антон, Влад, Петро. Прыжки осложнялись еще тем, что нужно было попасть в воду, не задев выступающих из воды камней, сплошь обжитыми острыми черными мидиями. Одно неосторожное движение и можно зашивать тело.
Вскоре, после девятого прыжка, я почувствовал, что в голове начинает шуметь, и перед глазами стала размываться картинка. Обычный эффект от долгого ныряния в воду. Смех и крики стоящих на пирсе, непрекращающиеся хлопки от прыжков, шум морской волны о бетонный пирс - все это пробралось ко мне в голову и стало немного надоедать. В носу стало что-то неприятно стрекотать, как будто, что-то мешало и царапало слизистую пазух носа. "Наверное, именно так и начинается простудный насморк. Не хватало мне еще в начале школы заболеть соплями", - подумал я, и нервно потирая переносицу, вылез на берег. Прошлепав босыми и мокрыми ногами, я плюхнулся на бетонную плиту рядом со спокойно сидящим Семеном. Сев рядом, я потряс мокрой головой. От чего соленые капли разлетелись в разные стороны, на Семена в том числе.
- В собаку, что ли заделался, говнюк, - засмеялся Семен, и отодвинулся от меня.
- А ты что не купаешься?
- Да сколько можно, лето уж все купался.
Я понимал, что худосочный и вечно слабый Семен, всегда чувствовал себя в компаниях не уверенно. А уж тем более раздеваться в людном месте... Из класса он был ростом меньше остальных ребят. Его выжженные от солнца русые волосы почти полностью скрывали его прыщавое лицо. Будучи подростком полового созревания, Семену досталось больше чем всем остальным мальчишкам класса. Семен старался ни с кем никогда не драться, да и просто вступать в открытые конфликты. Свою детскую хилость он замещал начитанностью и умением владеть словом. Бывали моменты, когда он мог в компании сказать что-то такое, что походило на суждения вполне взрослого человека. В эти моменты все замолкали и недоуменно переглядывались. В коллективные игры он никогда не играл, да и не умел. С ним в принципе, кроме меня никто и не общался. Если куда и собиралась идти толпа бездельников, то за ним никто никогда и не заходил. Только после того как я говорил вслух про Семена, все начинали кривиться.
Перестав дрожать от ветра, я постарался расслабиться и, упершись локтями в бетон, лег на спину. Солнце то скрывалось за пробегающими облаками, то снова высовывалось, даря купающимся на пирсе надежду на бесконечное лето. Семен сидел рядом, подобрав под себя колени, и сложив на них по детски ладошки. Неожиданно он начал разговор.
- Олег, ты, когда школу закончишь, что делать будешь?
- До такой степени я еще никогда не задумывался, блин, ну долго ж еще ждать.
- Понятно, что не скоро. А все-таки?
- Не знаю Сема... Наверное в порт работать пойду. Говорят там можно реально заработать.
- Да, не слишком радужная у тебя перспектива. И это твое будущее? Что интересного тогда в твоей жизни? - разочарованно, как будто о себе, сказал Семен.
- Ну если честно, то я плавать хочу. Вон у Андрюхи отец постоянно в плавание ходит. Здорово. Ушел на месяц, страны там всякие... То-то Андрюша у нас вечно в фирме приходит. Вот ты говоришь не интересная у меня жизнь. А я тебе так скажу, мне достало вот так как я сейчас с матерью живу. От получки до получки. Ты думаешь, она радуется, что купить мне ничего приличного не может? На ее то копейки фабричные.
- Да ладно тебе, Олег. Можно подумать ты один такой несчастный. Вон, пол города на табачной фабрике работает. И ни чего, живут как-то. А на мать, что зря коситься, ты себе сам жизнь проживаешь.
- Не, ну ты Семен опять за свое взялся. От горшка два вершка, а все учит меня, - усмехнувшись, я с размаху шлепнул по затылку съежившегося Семена.
Семен постарался увернуться от моего символического удара, но не успел. В ответ он только сделал руками движение, как это обычно делают мастера киношного кунг-фу, от чего сам и засмеялся. Тут взгляд его поднялся над моими плечами, а глаза слегка округлились. Не разворачиваясь, я повернул голову назад. Перед нами стоял новенький из класса, Руслан. Он был одет в помятую майку темного цвета и обрезанные, чуть ниже колен шорты из джинсов.
- Привет пацаны! Как водичка, теплая? - раздеваясь на ходу, спросил он.
- Здорово, коли не шутишь, - ответил Семен и сам удивился своему смелому ответу.
Руслан протянул нам руку, и мы по очереди с ним поздоровались. В этот момент я увидел, что Руслан был не один. Позади него стояли две молоденькие девочки, по всей видимости, наши одногодки. Одна из них сразу поздоровалась. Я знал ее. Вернее не знал, но часто видел ее на карантине. Странно, что она не училась в нашей школе. Ее длинная черная коса и по взрослому сложенное тело говорило о раннем ее взрослении, и видимо большой популярности у парней. Вторая девочка была полной противоположностью первой. Особо привлекательной ее назвать нельзя было. Скорее ее девичья красота должна была проявиться еще через пару лет. Это было понятно по ее пока еще худеньким плечам и коленкам в платьице алого цвета. Но ее карие глаза, слегка поддетые не детской грустью, резко выделялись на ее совсем юном загорелом личике. Когда наши взгляды случайно встретились, я почему-то почувствовал в ее глазах что-то родное и не поддельное. В те несколько секунд, когда мы смотрели друг на друга, каждый из нас отметил промелькнувшее между нами не человеческое чувство. Именно то, что мы называем ворвавшееся из вне и скромно называемое простым словом - интерес. Ее короткая мальчишеская стрижка из светлых волос особенно гармонировала с загорелым лицом и телом. Девочки редко в эти годы стригутся под мальчиков. Но именно это делало эту молодую и хрупкую девочку модной и привлекательной. Этих нескольких секунд взгляда оказались достаточными, чтобы я засмущался и перевел взгляд, с виноватым лицом на морской пирс.
- Знакомьтесь земляки, это сестры - Даша и Эльза, - Руслан указал на девочек, - не против, если мы рядом свои задницы бросим?
Девочки, не спрашивая, стали снимать с себя платья, оставаясь в купальниках. Одежда трех гостей упала рядом с нами. По началу меня возмутила наглость Руслана, вторгшегося на мою территорию. Имена двух девочек были сказаны как одно целое, кто из них кто, пойди, узнай. Опять же какие мы ему к черту земляки? Мне захотелось резко встать и уйти. Поэтому я, предложив Семену пойти понырять, встал и направился к пирсу. Раздевшись, Руслан, как ни в чем не бывало, попятился за мной к морю.
- Олег! Тебя, кажется, Олег зовут? - спросил он в мою спину.
- Ну.
- Что ну? Покажи, как вы ныряете, если не жалко.
- А чего мне жалеть-то? - ответил я и вдвоем мы вступили на мокрое и уже достаточно скользкое бетонное основание пирса.
Руслан без очереди подошел к канату. Стоявшая рядом местная шпана, при виде крупного паренька расступилась, но не дала понять, что кого-то, кто сильнее их испугалась. На те вон катайтесь на здоровье, мы тут как бы все вежливые. Руслан схватился за деревянную ручку, и, оттолкнувшись от пирса, взлетел над волной. Крик при этом он издавал такой, словно сейчас произойдет чудо, и все стоящие увидят настоящий прыжок советского олимпийца. Но, пролетев метров пять, Руслан плюхнулся задним местом в море. Столб воды при этом, поднявшись, обрызгал всех стоящих близко к воде. Малыши и мы в том числе разразились заразительным и продолжительным смехом. Несколько девяти летних мальчуганов от смеха даже сели на пирс, что бы не свалиться от собственного смеха и не покалечиться о бетон. Нет смех был не вызван прыжком дилетанта, больше всего была смешна сама ситуация. Протяжный крик незнакомца и полный провал прыжка.
Руслан тут же вынырнул из воды и все увидели, что он то же смеется. При чем по морской воде хлынувшей из его рта было ясно, что смеяться он начал еще под водой. Еще хихикая, Толя с Антоном и Серегой Молосковым пошли на берег отдыхать. Я подошел к краю пирса и помог улыбающемуся Руслану выбраться на берег.
- Ну что? - тут же спросил меня Руслан.
- Да... Рассмешил ты пол Чумки. Ты изначально не правильно оттолкнулся. И ноги, ноги... Где твои ноги? Ты должен их вон там, - я указал ему в воздух, в наивысшую точку отрыва от каната, - там ты должен был их поднять. Смотри. Примерно так...
Я ухватился за канат и постарался как можно больше оттолкнуться в противоположную сторону от падения. В момент, когда заработал третий закон Ньютона, и мое тело полетело над морем, я успел кинуть взгляд на берег. Коротко стриженая девочка спокойно сидела, обняв колени руками, и наблюдала за моим прыжком. Опять поймав ее взгляд, во мне что-то обожгло, и я захотел выглядеть перед ней как можно лучше. Поэтому прыжок я выполнил в воду идеально, сам от себя такого не ожидая. С чувством геройской гордости я выпрыгнул из моря на пирс и, стараясь не смотреть на берег (ведь она еще за мной наблюдает), подошел к Руслану.
- Вот как-то так и надо.
Друзья сидели на берегу и громко что-то выкрикивали и хлопали друг друга по спинам. Руслан, без доли смущения, попытался еще раз не удачно прыгнуть, но у него опять ничего не получилось. Никто уже не смеялся и не обращал на нас внимание. На восьмой или девятый раз у него все-таки получилось перевернуться в воздухе и войти в воду более-менее вертикально, вниз головой. Довольный и счастливый он сказал мне, что уже устал, и первый мой урок прошел для него не зря. Мы пошли с пирса на берег, а малыши обрадовались, что наконец-то канат принадлежит только им.
- Руся, ты мне скажи как ту беленькую девушку зовут? - спросил я, стараясь не смотреть Руслану в лицо.
- Ту что ли? По-моему Эльза. Да я их вообще не знаю.
- Как же? Ведь ты же с ними на пляж пришел.
- Да я этих сестренок по дороге сюда подцепил. Кстати, если что подтвердишь им, что я местный и все тут знаю.
- Не понял, ты что им соврал? - недоумевал я.
- Ну а как бы я их подцепил? Так что молчок!
Мы оба засмеялись и подошли к загорающим на берегу сестрам и Антону с Семеном. По всему было видно, что наш тихий страшненький Семен не на шутку разговорился с девочками. Он доложил нам, что на выходных мы собираемся идти на кручи и охотно готовы пригласить сестер с собой. Антон промолчал. При всей своей популярности Антон так же еще стеснялся свободно, без ужимок, разговаривать с противоположным полом. Я включился в разговор с сестрами.
Выяснилось, что сестры они - двоюродные, и что беленькая Эльза живет в центре и учится в семнадцатой школе с математическим уклоном. Здесь она приехала погостить к сестре, действительно живущей на Карантине в рабочем городке. Затем Руслан стал рассказывать пошлые анекдоты, от чего мы все смеялись и обсуждали подробности услышанного. Постепенно вокруг нас стали собираться все наши друзья. Сначала присели Базин с Молосковым, затем Макс Зеленогоров (Зеленка) с Егором Алексеенко. Конечно же всех привлекло соседство не знакомых девочек и конечно же услышанные новые анекдоты. В разговорах, каждый хотел вырядиться перед девчонками, придавая себе облик взрослого рубахи-парня. Для этого многого не надо было: смейся как конь, и вставляй в разговор матерные слова.
В разговоре Руслан уже обращался ко мне как лучшему другу и при апофеозе каждого анекдота смотрел мне прямо в глаза, давая понять, что анекдот в итоге был рассказан только мне. К Даше с Эльзой он потерял всякий интерес. Мне было понятно, что для человека, так просто познакомившегося с девчонками, все по плечу. Сегодня одни, завтра познакомится с другим. Его чувство юмора, и отсутствие страха выглядеть нелепо и смешно сразу всем понравилось. Когда он рассказывал девчонкам про свои первые азы в прыжках с каната, гордость переполняла мои чувства. И я видел, что в его прыжках моя заслуга.
- А что вы делаете на кручах и где это? - спросила Эльза и посмотрела на Семена.
- Кручи это за городом... Короче, за карантином есть лес, идти минут тридцать, а мотом крутой обрыв и кручи. Высота офигенная, море как на ладони. Там по тропинке мы спускаемся к морю.
- И что там делаете?
- Да в принципе ничего. Жжем костер, жарим мидии, если хочешь - купайся.
- Здорово! Я пойду, - с улыбкой сказала Эльза, - а ты Даша?
Даша отказалась, сославшись на то, что по выходным у нее занятия в музыкальной школе. Коротким взглядом я посмотрел на Эльзу и сразу отвел глаза. Ее улыбка была самой прекрасно, что сейчас было на этом пляже. Я осознавал, что она в разговорах тоже изредка смотрит на меня, и от этого мне становилось вдвойне приятнее. Самое интересное, что Эльза в ответ сестры, не отказалась идти черти куда с неизвестными парнями через лес на край света. Да в общем мы и не могли выглядеть тогда страшно и подозрительно, благодаря своей детской открытости и целому комплексу стеснений.
Неожиданно за нами заиграла шумная музыка и все замерли. Руслан, вскочив на колени, закричал: "Тихо, тихо! Это же "гражданка" играет!" Глаза его загорелись и мы увидели, что звучащую песню он уже слушал. Под словом "гражданка" не все сообразили, что Руслан имел в виду, популярную тогда в народе подпольную панк-группу "Гражданская Оборона" с ее харизматическим лидером Егором Летовым. Сквозь шум волн и криков на пирсе мы услышали хрип, издающего кассетного магнитофона, доносившегося от компании старшеклассников, сидящих не вдалеке от нас. Двухкассетный магнитофон советского производства "Протон" проигрывал мелодию затертой кассеты. Затем из магнитофона послышался еле слышный крик Егора:
Мы вышли за рамки людских представлений,
И даже представить себе не могли
Что выше всех горестей, бед и мучений
Мы будем под слоем промёрзшей земли.
На наших глазах исчезают потери,
Душа выпускает скопившийся страх,
Я слышу шаги, открываются двери,
И смерть исчезает на наших глазах.
Мы все, так же как Руслан замерли, вслушиваясь в непонятный текст и до безумия орущий вокал. Наконец Руслан зашевелился и объявил всем, что у него есть десять официальных концертов Гражданской Обороны, с хорошей записью, не чета этому, услышанному звуку. Возможно, именно тогда я и услышал настоящий русский панк-рок, сидя на пляже, и осознав всю катастрофическую утопию строя, бесцельное служение коллективным идеалам. Романтика "грязных и заплеванных стен" ворвалась в мою душу потоком протестующего всеотрицающего противоборства. Мы заворожено слушали Руслана, как он рассказывал об идеи всеобщего анархизма и непризнавания власти как таковой. Да, это была наша музыка.
Эльза встав с бетонной плиты, поправила купальник и предложила сестре пойти искупаться. Даша лениво отказалась, но сестру это нисколько не остановило. Как ни в чем не бывало, Эльза обратилась, глядя на меня.
- Пойдем, научишь меня тоже правильно прыгать с высоты, - сказала она совершенно спокойным голосом.
Сидящие мальчишки не скрывая удивления, стали улыбаться и произносить не член раздельные восторженные свисты и высказывания: "Ну-ну! Давая Олежа, дерзай! Опа-на! Тебе помощь не нужна!". Никто не ожидал, что из всех парней девушка, не скрывая своей симпатии, выберет именно меня.
Глядя на Эльзу, я встал с земли. В отличие от остальных мне почему-то было не до смеха. Я почувствовал, что ноги наливаются тяжестью, а в груди начинает сильно биться сердце. Да, да. Конечно это мой участившийся пульс. Но чего я нервничаю? Всего лишь девочка попросила меня об услуге. Понимая, что сейчас к пирсу, где мы будем с ней, будут прикованы взгляды всех моих друзей, я сказал ей: "Для начала тебе надо просто научиться прыгать вниз головкой. А с канатом... с канатом потом". Тут я почувствовал, как лицо "заливает краска". Если мы уйдем с ней нырять на край пирса, то из-за толпы на бетонке, нас будет почти не видно. "Тогда пошли", - улыбнувшись, сказала Эльза, и мы пошли к морю. Я чувствовал, как взгляды, сидящих на берегу одноклассников "пилят" мою дважды сгоревшую за лето спину.
Оказалось, что она не плохо ныряет с высоты в воду. И как я понял позже, поучить нырять в море - было лишь поводом. Мы сидели на конце пирса, свесив ноги вниз с бетонки, и разговаривали. Людей прыгающих и купающихся, действительно было много, и с берега нас не было видно. Если бы сейчас на пирсе был кто-нибудь из моих друзей, то он обязательно подкрался бы сзади. А потом с пугающим криком столкнул нас беспомощных в воду. Эльза рассказывала о своей школе, где она учится. Я рассказывал о своей. О чем еще могут говорить два тринадцатилетних подростка. Потом она сказала, что всегда купается на закрытом пляже для отдыхающих в центре, и что когда-нибудь она проведет меня туда. Ведь местных мальчишек всегда не пускают и прогоняют с такого пляжа, а вот девочек стараются не трогать. Все время я старался не смотреть на нее, но когда наши глаза встречались, я начинал сильно волноваться.
Позже, ночью, лежа в своей кровати, я никак не мог заснуть. В голове проносились мысли и события прошедшего дня. Так я обычно делал. Перед сном пытался воспроизвести в памяти все, что произошло за день и запомнить все то хорошее, что со мной произошло. Первый учебный день в школе, встреча друзей и новости, наверное уже последнее купание на пляже Чумки, Эльза и ныряние в море, мать целующая на ночь (как маленького), и опять Эльза. Неужели я ей понравился? А я ведь даже не спросил, где мы встретимся перед походом на кручи. Надеюсь, Семен договорился поподробнее. Этот прыщавый малый никогда не упускает тонкостей. И главное, как он смог наладить с ними контакт пока мы купались? Все-таки Эльза очень красивая девчонка, завтра все в классе будут подшучивать надо мной по сегодняшнему поводу. Но мне от этого будет только приятно, и гордость будет меня переполнять.
В носу защипало, и из глаза потекла слеза. Нет, по-моему, меня сегодня на море действительно немного продуло ветром. Зажмурившись, я закрыл глаза и через некоторое время стал проваливаться в сон.
Всю неделю я старался не думать об Эльзе. Но мысли о ней постоянно преследовали меня вплоть до самых выходных. К четвергу я уже стал забывать ее улыбку в рутине начавшейся учебы и быта. Это естественно, видел я ее, может не больше часа, и ведь она училась в другой школе.
Руслан не соврал, и на следующий день притащил на уроки несколько кассет с записями неизвестных нам тогда подпольных рок-групп анархического склада, в том числе и "Гражданскую Оборону". Потом, после уроков мы собирались у Антона на квартире, и, закрывшись в его комнате, чтобы не слышали родители, включали скрипучие записи. Обилие мата, протестов существующему строю и агрессивной энергетики от панк-рока придавал нам больший интерес в тайном прослушивании музыки. Да и можно ли было назвать это музыкой? Записанные в подвалах и гаражах домашние концерты групп, издавали из колонок магнитофона много шума ударных, режущих, словно ломающийся металл - гитарного звука и орущего вокала.
Когда уходили родители, магнитофон включался на всю квартиру, и мы садились кто где. Занимая пол, диван, стол и стулья мы пытались сквозь плохие записи услышать слова песен. В эти минуты мы обычно молчали. Только когда сквозь непонятную текстовку песни проскальзывал мат, все переглядывались и улыбались. Восторг оттого, что эта музыка предназначена только нам и ни кому больше, наполняла нашу жизнь определенным смыслом свободы и отстранения от закоренелых идеалов. Ветер перестройки, ходивший как тот призрак по стране, еще был слаб и беспомощен перед системой, сложенной в Союзе. Только нам было дано понять тексты и услышать мысли, которые хотели донести до нас полуграмотные поэты и почти бездарные музыканты. Каждый раз Руслан приносил, что-то новенькое. Название групп были величественны и до глупостей примитивны. От "Инструкция по проживанию" до "Волосатое стекло". Как говорил сам Руслан, записи ему привозили с Москвы и Ленинграда. Привозили знакомые и пересылали почтой старые казанские приятели. Магнитные кассеты были в буквальном смысле у него во всех карманах. Извлекая одну из брюк, он тут же мог вытащить из нагрудных карманов рубашки еще четыре советских кассеты МК-60.
Кстати говоря, о самой Казани Руслан старался не говорить. Постоянные выражения: "...а вот у нас в Мариуполе..." были не для него. Он жил настоящим и старался ни с кем не ссориться, а даже наоборот не стеснялся знакомиться с парнями из противоположных классов. Несколько раз за неделю Руслан обедал у меня дома. Мать нормально отнеслась к новому другу своего сына и охотно подкладывала ему добавки своего фирменного борща. После чего, Руслан вежливо благодарил мою маму, что приводило ее в восторг, и мы шли в мою комнату слушать музыку. Слушали все. От моих записей ленинградских команд до его панк-рока. Какие уж тут были уроки или домашние задания. Наслушавшись вдоволь музыки, Руслан оставлял по моей просьбе несколько записей, и шел домой.
День похода на кручи выдался довольно ясным. И для бабьего лета достаточно жарким. Чему мы, конечно, все обрадовались. Но в последний момент практически все отказались идти по разным причинам. Зеленогорова забрали родители помогать на дачу. Молосков остался сидеть дома с ненавистной ему малолетней сестрой. Толя Базин просто не захотел идти. Некоторое время колебался Антон, но когда Семен сказал, что всю провизию в недолгий поход он берет на себя - согласился. Создавалось впечатление, что вес поход был заранее обречен на провал. Однако он состоялся.
Мы встретились в морском саду в девять утра, и как выяснилось, в поход собралось всего четверо человек. Помимо меня были Антон с Семеном и Эльза. Морской сад был довольно большим, и кроме находящихся на его территории дискотечной площадки и открытого летнего кинотеатра, был засажен в свое время туями и акациями. В центре морсада находилось то, ради чего он и был разбит. Парковые скульптуры, а именно бюсты матросов-героев Великой Отечественной войны создавали общий ансамбль аллеи, ведущий к мемориалу освободителей города. Памятник представлял собой гранитный монумент с настоящими корабельными якорями, выкрашенными в традиционный черный цвет. Ходили слухи, что все восемь голов матросов были вылеплены простым матросом, выполняющим свой "дембельский аккорд". Морсад находился всегда в аккуратном и идеально чистом состоянии, так как за порядок в нем отвечали в первую очередь матросы из военного порта. Всегда, проходя утром, можно было увидеть нескольких матросов под надзором мичмана подметающих метлами дорожки парка.
Морской сад был выбран для встречи не даром. Единственный культурный центр, связывающий старый город с центром, был предназначен для ориентира прихода Эльзы. Эльза сначала сконфузила Антона своим появлением, но потом привела его в состояние - "да и бог с ней, пусть тащится". Он понимал, что подурачиться в присутствии девчонки ему сегодня особо не удастся. Так же он понимал и то, что этот поход в первую очередь важен только для меня. Но осознание дружбы толкнуло его пойти в малочисленный поход именно потому, что туда пошел я. Одетые по-спортивному мы направились из морсада вверх по Морскому переулку. По дороге никто не разговаривал. Только после того, как Эльза начала рассказывать про то, как она добралась из центра пешком, все начали немного включаться в беседу. Мы шли вчетвером по переулку. Эльза была в середине, справа были Семен с Антоном, слева шел я. Прожив всю жизнь в Кафе, Эльза никогда не ходила по старым улочкам города. Поэтому появления слева от дороги мусульманской мечети Муфтий-Джами и выше по улице - армянской церкви Архангелов, привело ее в неподдельный интерес и любопытство.
- Вот бы там внутри побывать, - сказала Эльза, обратившись ко мне.
- Церковь закрыли реставраторы, туда фиг попадешь, а вот на верхушку мечети мы, еще малыми с Антоном залезали. Есть там один проход в заборе, - ответил я, почесывая нос.
Спустя какое-то время разговорился и Антон. В основном разговор у него сходился в подшучивании над Семеном, который и так привык слушать ото всех насмешки и по любым поводам. В настоящее время объектом для вожделенного юмора для Антона стало, не по размеру надетое на Семена трико со свисающими коленками, и огромный полупустой дедовский рюкзак за его плечами.
- Да я единственный из вас всех о еде подумал, ведь жрать захотите, сами попросите, - обижался Семен.
- Почему же, я тоже бутерброды взяла, - сказала Эльза и потрясла целлофановым пакетом в руках. - Кстати долго нам еще идти?
- Ну, вот взяли с собой девчонку, теперь будем всю дорогу идти и передышки делать, - возмущенно, но с иронией сказал Антон.
- А и понесете меня, ничего, не сломаетесь, - засмеялась Эльза.
Так непринужденно, мы вошли в самую глубь Караимской слободки, с ее кривыми запутанными лабиринтами улиц, выйти из которых сможет только знающий человек. Мы проходили мимо закрытых двориков частных домов с садами и заплетенными виноградником беседками. С пресной водой в Кафе столетиями была проблема. Поэтому в каждых дворах местные жители, как могли, устраивали колодцы и небольшие бассейны. На улицах почти не было людей. Было тихо по-осеннему уютно. Не зная, где ты находишься, можно было решить, что идешь по древним каменистым улочкам города. Выдавали только тут и там, стоящие деревянные столбы электропередач. За частным сектором татарских домов начинался довольно крутой подъем к лесу.
Семен сделал мне знак глазами, и я понял, что на особо крутых подъемах должен подавать Эльзе руку. Я нисколько не стеснялся этого делать. Тем более что народа было мало, и меня кроме моих самых преданных друзей никто не видел. Теплая ладонь Эльзы ложилась в мою, и я мог ощущать, как бьется ее сердце в ее уже уставшем от долгой ходьбы теле. Хотя возможно мне это только казалось. По склону росли кусты каперсов. Кусты плелись по каменистой и выжженной солнцем киммерийской земле, с неестественно красными, лопнувшими от спелости маленькими плодами. Лопнувшие алые плоды напоминали собой разломанные маленькие арбузы, с черными семенами. Но внешний вид был обманчив, плоды были безвкусными и даже горькими.
И вот, наконец, лес. Высокие пушистые крымские сосны, называемые мачтовыми, встретили нас радушно. Войдя в лес, мы почувствовали, как вступаем в совершенно иной мир. Под ногами зашуршал толстый ковер опавшей коричневой сосновой хвои. Ровные ряды искусственно посаженного много лет назад леса выглядели как солдаты. Усталость в один миг как рукой сняло. Эльза оживилась и зашагала впереди нас. Но лес также рос на холмах, поэтому, не говоря нашей спутнице, мы понимали, что скоро она и здесь устанет. Но мы ошибались, Эльза не проронила про усталость ни слова. Антон рассказывал по лесной дороге анекдоты, и мы громко смеясь, прислушивались к отдающемуся в лесу эху. Солнце почти не пробивалось сквозь густую зелень сосен. Таинственность и приятное чувство ожидание закралось нам в души. Хвойные слои, покрывающие все основание леса, были настолько высокими, что наши ноги скользили по ним. Когда кто-то падал, все начинали смеяться и поднимать товарища, пока, поднимая, сам не оказывался на земле.
- Что это? - спросила Эльза, указывая на полосу ровно стоящих бурых сосен. - Их что, покрасили?
- А, это? Нет, это после кислотного дождя в восемьдесят шестом, - ответил Антон.
- В смысле? А при чем здесь сосны?
- Не знаю, тогда говорят, у всех на огородах огурцы в один день пожухли и пропали. А кислотные дожди, как шли полосами, так и прошли по лесам. Сосны почему-то тоже оказались подвержены радиации.
- Я помню! Помню! Моему папе тогда, когда он возвращался с работы, дождевая капля в глаз попала. Так он пока домой не добежал и не промыл глаза, не успокоился. Так сильно, говорит, щипало. После этого он мне строго настрого запретил выходить из дома, когда идет дождь.
Сегодня уже кажется дикими разговоры, идущих по лесу подростков. Но тогда, во время Чернобыльской аварии все было скрыто от людей и СМИ долго молчали. Люди, прислушиваясь к ночному "голосу Америки" узнавали в каком направлении пошло радиоактивное облако, сколько реально пострадало людей, какие жертвы. Кислотные дожди после аварии шли около недели. Затронули они и киммерийское побережье.
Двигаться по полутемному лесу было приятно, но тяжело. Постоянно приходилось подниматься все выше и выше. К тому же ноги скользили по многолетней хвое. Через двадцать минут лес стал редеть, и мы вышли на, заполненную светом поляну. Казалось, что впереди нас ждал край земли. Поляна в тридцати метрах от леса обрывалась в никуда. Было видно только небо и море, залитое сверкающими огнями утреннего безоблачного неба. Мы молча пошли к краю обрыва, ожидая увидеть захватывающую картину дикого побережья. Уставшая от долгой ходьбы по лесу, Эльза ускорила шаг, а затем даже побежала к краю обрыва.
- Это... Осторожней, а то потом костей не соберешь, - крикнул ей в след Антон.
- Идите же суда скорее, гляньте красота, какая! - сказал Эльза, уже, смотрящая вниз.
Мы не спеша, подошли к краю, уже зная, чему так удивилась гостья. Ведь мы здесь бывали уже не первый раз. Но Эльза оказалось права, вид действительно был ошеломляющим.
Бесконечный простор моря, залитый светом осеннего солнца, заполнил всю картину увиденного. Море как будто шевелилось в лучах солнца, слепив наши глаза и отдавая свободой прохладного ветра. Под нами лежал крутой километровый склон уходящий к каменистому морскому берегу. Среди выжженной желто-зеленной травы по всему обрыву росли полянки ярко-красных маков. Большие алые цветы с черными червоточинами в середине цветков росли по отдельности и малыми группами. Казалось, что мертвый обрыв берега буквально был полит кровью перед нашим приходом. В фантастическом пейзаже благородные цветы шевелились под дуновением ветра. От чего красные полянки цветов шевелились подобно живым, затаившимся в траве животным. С высоты был виден выступающий в море мыс с обломанным огромным осколком скалы, и распростершийся у основания мыса поселок Орджоникидзе. Море было чистое и гладкое. Лишь несколько военных кораблей вдали серыми силуэтами мертво стояли на одном месте. Спуск к подножию берега был обозначен узкой извилистой тропинкой извивающейся и теряющейся в высокой траве. "Это и есть кручи", - сказал я и посмотрел на Эльзу. В глазах ее я увидел неподдельную радость и энтузиазм познать как можно больше. Увидеть подобную картину, она не ожидала. Сюрприз оказался неожиданным.
Перед тем как начать долгий спуск к морю я еще раз обернулся к пройденному лесу. Неожиданно среди кустов и темных стволов сосен я заметил слабое движение. Я развернулся к лесу и постарался с усилием всмотреться в темную чащу. Между кустами медленно прошел большой черный кот. Сверкнув белой грудкой и высоко подняв облезлый хвост, кот скрылся в лесу. Неужели это тот самый черный кот, карантинской старухи, живущей в крепости. Той самой старухи, страх от которой сидит у меня под кожей с самого детства. Неужели он шел за нами с самого города? Разве коты могут гулять в лесу?
- Прикиньте пацаны, только что в лесу кота ведьмы из крепости видел. - Обратился я к Антону с Семеном.
- Где?
- Ну там, в лесу. Прошел, главное, как ни в чем не бывало, и убежал обратно в лес. Во котяра, так котяра!
- Да не гони Олег, как ему сюда добраться с крепости. К тому же он почти домашний, а тут лес. - Усмехнулся Антон и покрутил у своего виска указательным пальцем.
Не сговариваясь, мы стали понемногу спускаться вниз. Спуск по тропе все равно был очень крутым и таил в себе опасности. Уклон был сильный от чего хотелось плюнуть на все и потеряв голову побежать вниз. Но даже небольшое ускорение шага могло обернуться для нас приличной травмой. Снующие в стороны от человеческих шагов маленькие зеленые ящерицы, не ожидали внезапного появления двуногих. Первым шел Антон, по середине шел я с Эльзой. Замыкал не спешную колонну Семен. Когда растительность склона сменилась каменистой и глинистой поверхностью, я развернулся к Эльзе и, не спрашивая, взял ее ладонь в руку. Короткий взгляд Семена на мои действия обозначили меня в его глазах, как "ухаживающего за девчонкой придурка".
Спустившись к морю, Антон разу выбрал самый плоский и горизонтальный камень из всех самых больших камней побережья. Швырнув на него свою снятую футболку он демонстративно застолбил его. Выглядело это достаточно неуместно для пустынного и неудобного для отдыха каменистого берега, тем более, что кроме нас четверых на всем берегу никого не было. Уставшие и вспотевшие от долгого похода к морю, мы стали раздеваться. В морскую воду заходили не спеша. Ступая между острых, от покрытых мидиями подводных камней, мы стали понемногу привыкать к прохладной воде.
Здесь нельзя было нырять с камней, нельзя было баловаться в воде. Каждый сантиметр водного дна таил в себе опасность. Можно было лишь осторожно плавать среди камней с маской и ластами, которых у нас не было, либо просто заплывать на достаточную глубину и возвращаться обратно. Вылезая на берег мы не чувствовали ни холода ни дрожи. Воздух стал прогреваться солнцем бабьего лета, и мы уже начинали чувствовать, что лето никогда не закончится. Между лежащим неподалеку острыми камнями, Антон вытащил, спрятанную несколько недель назад металлическую пластину. Грязную и ржавую он пристроил ее между небольшими камешками. Затем поручил Семену разводить костер, под листом железа из лежащих на берегу ветвей деревьев и досок, выброшенных морем на берег. Уйдя на значительное расстояние от места будущего костра, Антон стал собирать у лежащих в воде камней черные мидии. Собрав несколько крупных поленец, мы с Семеном положили их под лист мятого железа и подожгли, принесенными спичками.
Подбрасывая в разгорающийся костер сухие ветки и доски мы расположились на камнях. Из воды, рядом с нами, вышла Эльза. В черном купальнике на загорелое тело она выглядела интересно. Не глядя на нее, мы с Семеном продолжали поддерживать огонь между камнями.
- Что вы делаете? - спросила Эльза.
- Да вот, мидии решили пожарить, - ответил я, коротко взглянув на Эльзу, - ты когда-нибудь так, в полевых условиях ела их?
- Вообще - нет. Я их только в коробках ялтинской фабрики видела. Откровенная мерзость. Как их еще глотать можно.
- Ну, тогда у тебя день сегодня не заладился. Есть тебе их придется.
- Причем жарить мы их не будем. Это мы огонь так, погреться развели, - добавил хихикающий Семен.
- Ах вот как? - Эльза засмеялась и с размаху шлепнула сначала меня, а потом Семена по спине.
Когда огонь разгорелся, мы все сели на камни и стали болтать и ждать Антона, спина которого не разгибалась в воде вот уже несколько минут. Вероятно, сбор крупных мидий совсем захватил его, что на наши крики он не реагировал.
- Он что, обиделся на кого-то? - недоуменно и вполне серьезно спросила Эльза.
- Да нет, что ты. Парень просто настолько голодный, что уже про нас забыл, и втихушку мидии уже сырыми ест. Шутка. - Семен подбросил еще несколько веток в огонь, и надел на себя футболку. - За лето два раза на солнце сгорал. Больше не хочу.
- А мне здесь нравится. Безлюдно здесь. Хорошо. Не то, что на центральном пляже. Людей как селедок в банке. А здесь дико.
Вскоре подошел Антон и из свернутого целлофанового пакета вывалил на накалившийся до красна лист металла несколько дюжин черных и еще мокрых мидий. Морская вода, попавшая на лист железа зашипела. Антон, как опытный ресторанный повар, стал распределять мидии равномерно по всему листу горячего металла. Через пять минут первые мидии стали медленно и свистящим звуком раскрывать свои раковины. Обнажившиеся желтые языки моллюсков начинали закипать внутри, давая будущему блюду красноватый оттенок морского мяса. Позже, когда некоторые мидии можно было есть, мы стали осторожно брать их горячими в руки и полностью раскрывать раковины мидий. Эльза при виде нас морщилась от отвращения, что приводило нас в смех. Открыто посмеиваясь над ее брезгливостью мы стали разговаривать о еде других народов. При этом сравнивая это блюдо то с червями африканских племен, то с обезьяньими мозгами индийцев. Наконец, Эльза все-таки попробовала несколько мидий, но своего удовольствия не показала. Мы ели морские дары и смеялись. Эльза рассказывала нам смешные истории про ее школу. Я в свою очередь заочно знакомил ее с учителями нашей школы. Особенно нам доставляло удовольствие, вспоминая, рассказывать про выходки вечно пьяного на уроках трудовика (Холоп), и постоянно спящую на уроках заплывшую жиром биологиню (Медуза). Эльза постоянно переспрашивала нас, когда начинала запутываться в прозвищах одноклассников и учителей. Так мы просидели на берегу у спокойного морского берега около двух часов. Затем опять купались и доедали принесенные Эльзой самодельные бутерброды. Чтобы дорога назад показалась не трудной, я сказал, что перед этим мы обязательно последний раз окунаемся в воду, и еще мокрые поднимаемся обратно. Но Антон отказался больше купаться и, предупредив всех, отлучился от нас на значительное расстояние за камни, чтобы выжать мокрые трусы. Мы не знали, сколько уже время, но по подсчетам Семена было где-то около трех часов дня.
Эльза отошла от затухающего костра в сторону, чтобы прибрать разбросанные по камням свои вещи. Мы с Семеном молча смотрели на море. По небу уже бежали кучевые облака, изредка заслоняя собой солнце. В эти минуты по берегу пробегал легкий морской ветер, от чего нашим голым телам становилось даже немного прохладно. "Все-таки осень - она и есть осень", - сказал я сам себе, продолжая смотреть на ровную с редкими барашками пены гладь моря. Внезапно для себя, боковым зрением я уловил как рядом со мной сидящий Семен, запрокинул ноги. Вероятно теряя равновесие, сидя на камне, тело его повалилось на землю. В голове пронеслась мысль: "Представляю, как больно он шмякнулся о камни. Это ж надо - неуклюжая тетеря".
- Эй, ты что перегрелся? - почти смеясь, сказал я и, слезая с камня, потянулся помочь упавшему Семену.