Болдырев Максим Владиславович : другие произведения.

Феерия Мечты

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:

Максим Болдырев

ФЕЕРИЯ МЕЧТЫ

ПОВЕСТЬ

  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

Издательство

ООО "Фирма "Салта" ЛТД", 2010

   '
  
   ББК 84-44
   Б 79
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Непонятно для чего наделенный врожденной честностью и глубинным чувством справедливости, я не буду утверждать, что эта книга, равно как и каждое слово, буква и знак препинания в ней, будут обязательно неизгладимым образом влиять на вас. Возможно, читая ее, у вас не разболится голова от важности некоторых понятий жизни или, напротив, вы не почувствуете небывалого подъема сознания, возможно, у вас не понизится или, к примеру, не повысится кровяное давление, возможно, читая ее, сколько бы вам сейчас ни было, вы не сможете перенестись на много лет в прошлое и вспомнить ту единственную, с которой все начиналось, - первую любовь.
   Возможно, перелистнув последнюю страницу, вы никогда не пообещаете самому себе стать хотя бы чуть-чуть благороднее, беречь маму, рваться в бой и, невзирая на необъятность преград и вообще невзирая ни на что, двигаться навстречу мечте всей жизни.
   В конце концов, возможно, читая ее, местами вы не будете смеяться до колик в животе или, напротив, просыпаясь среди ночи, отворачиваться к стене и, чтобы никто не услышал, плакать безмолвными горячими слезами.
   Во всем этом я не уверен, и потому, в силу указанных причин, обещать вам не могу. Единственно, что знаю, единственно, в чем уверен, единственно, что обещаю, - это одно, что, читая мою книгу, равно как и каждое слово, букву и знак препинания в ней, вы будете чувствовать, что у вас есть душа.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   ББК 84-44
   ISBN 978-966-1623-16-2
   No М.В. Болдырев, 2010
   No Издательство ООО "Фирма "Салта" ЛТД", 2010
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Если Вы обнаружите в тексте персонажей или ситуации, сходные с Вашими, либо вообще с реальными людьми, то за это извинения не приношу.
   Все так и было...
  

Феерия мечты

ПОВЕСТЬ

  

Девочке из 64-го дома посвящает

и преподносит автор...

  
   Как здорово и прекрасно иметь мечту...
   На этом повесть можно и закончить, но, если бы я так сделал, то моя учительница по русскому языку и литературе меня бы уж точно не похвалила, а, чего более, признала сверхурочные со мной занятия на протяжении пяти лет напрасными и пустыми. Поэтому, чтобы исключительно ее не огорчать, я продолжу описание полуправдивой истории, истории даже не любви, что в силу неизвестных причин мне ближе, а скорее истории жизни простого маленького героя своей судьбы, героя, поступки которого, я скромно уверен, имеют полное право ложиться на тетрадный лист в тени одиноко стоящей дикой яблони на склоне Чатырдага.
   И пусть мои нынешние мысли разнесет вместе с ветром остальным людям, которые, храню надежду, быть может, смогут впитать их в себя и стать хотя бы в чем-то настоящими людьми.
   Не предавай мечту. Так, к сожалению, никогда не говорил мне мой папа, - но так говорю вам я.
   Его звали Максим, как и меня, ему двадцать семь, пять лет назад с американской мечтой приехал из глубокой деревни в небольшой город S с населением в триста пятьдесят тысяч человек. Работал водителем на грузовой ГАЗели, за четыре года накопил немного денег и выкупил машину, на которой и работал. Так он стал заниматься частным извозом мелкотоннажных грузов. Больших денег это ему не приносило, хватало на легкие, нехитрые развлечения, на среднее содержание самого себя и можно было рассчитывать на приобретение собственного жилья, лет, так скажем, через десять, и то, используя ипотечный кредит...
   Говорить, что Максим уж как-то сильно отличался от других людей, не приходилось, все как у многих - тихо, размеренно и по большому счету скучно. Сегодняшний день до боли напоминал вчерашний, эта неделя напоминала прошедшую, нынешний месяц до такой же боли напомнал минувший, нынешний год так же безысходно, по вредной привычке, грозился повторить прошедший и, несомненно, повторил бы, если бы не его немного нелогичные отношения.
   А нелогичные они, пожалуй, потому, что ей шестнадцать, а ему двадцать семь...
   И несмотря на всем известный факт, что взрослым мужчинам очень нравятся молодые девушки, должен отметить, что отношения со столь юными особами порой сложны до безнадежности, хотя, справедливости ради, можно присвоить им свои, интересные и иногда неповторимые положительные свойства.
   Как бы там ни было, у Максима и Вероники были как раз такие отношения.
   Она была именно такой, какой и должна быть маленькая девочка шестнадцати лет. Невысокий рост, миниатюрный стан, стройные ноги и суперупругая большая молодая грудь делали ее настолько сексуальной, что далеко не многие женщины, встречающиеся в жизни среднестатистического мужчины, могли бы с ней в этом соревноваться.
   Черты ее лица - отдельная тема. Небольшие, но очень веселые и до безумия голубые-голубые глаза; маленький аккуратный рот напоминал собою изящный розовый бархатный бантик, глядя на который испытываешь ничем неудержимое желание к нему прикоснуться; ее волосы спускались чуть ниже плеч и мягким изгибом волны, поблескивая в лучах солнца, ложились на них; движения ее тонкой шеи были под стать грации лебедя, в общем, она была чертовски мила, привлекательна и, повторюсь, сексуальна.
   Юный возраст одновременно был ее достоинством и недостатком. Она еще не научилась лгать, мыслила зачастую просто, а порой даже наивно, отчего время от времени возникало приятное желание на очередную ее фразу или ответ слегка улыбнуться с легким оттенком умиления в душе. В силу своего возраста, она по-прежнему продолжала считать, что деньги - это не самое главное, и по своей наивности всегда опасалась предложений попробовать себя в модельном бизнесе, хотя причиной тому была не наивность, а скорее, элементарная порядочность и врожденная женская мудрость.
   Если и можно резюмировать все положительные качества ее возраста одним словом, самым точным было бы утверждение, что она - естественна.
   Но, пожалуй, все крайности на свете не идеальны и, дабы восстановить равновесие, вызывают обратную противодействующую силу и энергию. И возможно, именно поэтому быть естественным - это означает еще и делать, что захочешь, и говорить, что думаешь. А это иногда может вредить, как самому себе, так и окружающим.
   Еще она хорошо пела и состояла в альтах хора музыкального училища, уже год как мечтала выучить "Лунную сонату" на фортепиано и, кажется, больше всего на свете любила купаться в море, будто непроглядная морская гладь, сливающаяся где-то там, на горизонте, с небом, имела над ней необъяснимую власть и силу. Временами это выражалось в ее зимних купаниях, что, в свою очередь, оборачивалось частыми болезнями и высокой температурой; и так будет долго - до тех пор, пока она не повзрослеет и не станет такой, как мы. Но у нее было еще одно качество характера, причина которому не возраст, а лишь ее уникальная индивидуальность. В своих эмоциях часто она была скрытна, и очень редко, даже самым близким людям, сложно было понять, что происходит в душе этого маленького и хрупкого человечка. Многие знакомые знали эту особенность и потому старались с ней мириться.
   Их союз брал свое начало с первых дней весны, с тех времен, когда большая часть людей с нетерпением ждет середины апреля и когда солнце, поутру отражаясь своими колючими лучами в росе зеленой травы, слегка покалывает глаза. И длится он уже четыре месяца, ведь сейчас конец июля, глаза привыкли к солнечным лучам, и теперь все больше и больше хочется по выходным уезжать на море. Вечерний летний воздух в это время - особенный, он наполнен глубинной теплотой и дарит легкое ощущение свободы...
   ...Был как раз тот час, когда на город S незаметно опустился летний июльский вечер и воздух враз наполнился глубинной теплотой и ощущением свободы, и именно этот самый воздух полной грудью вдыхал Максим.
   Уже пять минут как он ждал ее у входа в кинотеатр, они не виделись четыре дня и потому порядком успели друг по другу соскучиться, отчего ожидание Вероники делалось для Максима по-особенному приятным, а вместе с тем еще и долгим, словно служба на подводной лодке: обычных пять минут - за десять.
   Еще чуть-чуть, совсем немного, и в толпе, где-то впереди, он снова различит до боли знакомый силуэт. Что говорить, в последнее время он изрядно к ней привязался, она дарила ему минуты счастья и тревоги. Такой она была.
   Он ждал и пытался угадать, в чем она придет сегодня, и где-то там, в самой глубине его обычной души, закралась призрачная надежда, что он вновь увидит ее зеленый ситцевый сарафан, в котором, как ему казалось, она особенно прекрасна.
   "Все пройдет", - говорили древние мужи в Греции... Так и случилось, минуты томительных ожиданий позади, и наконец среди многочисленных серых фигур прохожих замелькала маленькая фигурка Вероники.
   - Ты просто представить себе не можешь, как долго тянутся минуты в ожидании встречи с тобой.
   - Прости, пожалуйста. В следующий раз я сделаю все, чтобы этих минут в твоей жизни было меньше.
   - Ловлю на слове. Кстати, тебе отдельная благодарность от всего человеческого рода и от меня лично за то, что свет в очередной раз увидел, как здорово сидит зеленый сарафан на твоем божественном теле, - сказал Максим, улыбаясь и слегка игриво язвя.
   - Дорогой мой, пока я к тебе шла, это заметил не только ты, но и еще четыре мальчика.
   - О-о! Ну, тогда я уже знаю, каким будет мой следующий подарок.
   - Ну и каким же?
   - Теплая и удобная фуфайка.
   - Ой, ой! Ну все, я буду паинькой, только не дари мне больше подарков.
   Максим пристально посмотрел ей в глаза, с лица медленно сошла улыбка и после небольшой паузы он уже совсем серьезно произнес:
   - Привет. Я очень рад тебя видеть.
   - Я тоже, - услышал он в ответ.
   Они взялись за руки и вошли внутрь кинотеатра.
   Через минуту, вот-вот уже должен начаться фильм ужасов, билеты на который Максим заблаговременно купил два дня назад. Надо бы отметить, что данный жанр им обоим импонировал, ей, скорее по причине возраста, неизбежного спутника юношеского максимализма, да и просто возможностью лишний раз пощекотать себе нервы, а ему было просто приятно в самые неожиданные и страшные моменты фильма держать за руку рядом сидящую девушку и сжимать ее от волнения чуть-чуть сильнее обычного. В такие минуты где-то в глубине он начинал испытывать на фоне всего получасового напряжения чувство относительного спокойствия и защищенности, а вместе с тем и приятное осознание, от того, что он сам в каком-то отношении был гарантом и защитником своей девушки. В общем, говоря кратко, в одиночестве ужасы смотреть он не любил - было страшно, только с красивой и милой девушкой они доставляли ему удовольствие.
   Этот раз отнюдь не был исключением. Они сидели рядом, и перед глазами уже с полчаса как мелькало на белом холсте изображение, и какой-то завораживающий сюжет будоражил сознание своей неожиданностью, напряженностью и, откровенно говоря, немалым страхом. В такие моменты он сжимал ее руку и ему становилось немного легче и не так жутко, а она то и дело в самые неожиданные моменты, чтобы не видеть кульминационной развязки, отворачивалась от экрана, приближалась к нему и засовывала свой нос куда-то ему под мышку, отчего Максим на подсознательном уровне начинал чувствовать себя защитником, неприступной стеной и грозным хранителем ее маленького, хрупкого и пока еще детского мира - как раз тем, кем и должен чувствовать себя любой нормальный мужчина. И если говорить искренне, то ему это очень нравилось.
   Вероника, в силу своего юного возраста, или, быть может, в силу врожденного характера, как никакой другой человек на свете, могла быть разной: доброй и жестокой, милой, как весенний полевой василек, и колючей, как затерявшийся средь пустынных песков кактус, веселой, как солнечный зайчик, дарящий ощущение незабываемой радости, и холодной, молчаливой, словно зимняя глубокая ночь. Она, как никто другой, своим присутствием доставляла ему огромную радость, она, как никто другой, своим присутствием делала ему очень больно. И для полной картины следует отметить, что все это происходит не специально, а как-то само собой, в соответствии с их природой.
   Когда страшные и напряженные моменты фильма сменялись на более легкие и теплые, а иногда и на романтические, то у Максима возникало неутолимое желание смотреть на ее лицо, а если повезет, то и встретиться с ней взглядом. Вот и сейчас на разноцветном холсте что-то теплое и приятное, он повернулся к ней и остановил свой мягкий взгляд на ее лице, которое в живых полусумеречных тенях кинозала казалось еще более гладким, нежным и милым, словно весенний апрельский месяц. Так прошло несколько секунд, а она по-прежнему не отрывалась от экрана. Он взял ее руку и нежно, как только мог, сжал ее ладонь, но и это не помогало. Несмотря ни на что, он продолжал на нее смотреть со всем своим умилением, и в этот миг ему очень сильно, больше всего хотелось, чтобы она, заметив его взгляд, медленно повернулась к нему, они встретятся взглядами, она подарит легкую, еле заметную улыбку, слегка наклонится через подлокотник своего кресла, нежно, еле заметно прикоснется к его щеке губами и тихо, чтоб не мешать соседям, прошепчет на ухо: "Люблю..."
   Но она продолжала вглядываться в сюжетные картинки фильма на холсте, словно ничего не замечая, хотя своим боковым зрением она давно отметила необычное поведение своего молодого человека. И когда это до неприличия затянулось, повернувшись к нему, слегка наклонилась и тихо, чтобы не мешать соседям, прошептала на ухо: "Я не люблю, когда на меня так смотрят..." - как никто другой на всей земле, она могла сделать ему больно. Затем картинки на белом холсте менялись, и она, как ни в чем не бывало, прятала свой нос ему под мышку - как никто другой на всей земле, она могла доставлять ему радость. Да, такой она была. И именно так, именно такими "качелями" и были пропитаны их отношения.
   Сеанс закончился, Максим и Вероника вышли из кинотеатра и медленно, держась за руки, шли по центральной улице. Небо затянулось ночною мглой, и улицу к этому времени уже освещали множество фонарей, воздух был по-летнему теплый и спокойный, отчего в душу незаметно вселялось чувство все той же июльской свободы. На сердце было хорошо и уютно, был именно тот летний вечер, о котором в зимние дождливые, пасмурные, короткие полу-дни так скучаешь.
   Эта улица представляла собой участок дороги, - метров двести, - по центру которого стояли фонари, каждый из которых окружали две полукруглые кованые скамейки, на которые присаживались отдохнуть такие же гуляющие, как и наши герои. По бокам, с обеих сторон, мощенные плиткой тротуары подпирали старые двух- и трехэтажные дома, выдержанные преимущественно в стиле русского классицизма. Движения транспорта здесь было запрещено, что в свою очередь позволяло пешеходам полностью расслабиться и отдохнуть после тяжелого и не очень рабочего дня. Сама архитектура улицы, небольшие деревья, размещение в самом центре города делали ее любимой улицей каждого горожанина, и поистине, она могла претендовать на определение - "сердце города".
   Максим с Вероникой медленно несколько раз прошлись по улице, после чего решили пройти немного дальше и уединиться в соседнем маленьком парке.
   Кроны акаций и кленов этого небольшого сквера в центре города смыкались где-то вверху над скамейкой, на которой мирно сидели наш Максим и наша Вероника. Он обнял ее, и они заговорили.
   - Хороший у нас город, - выдохнул и сказал Максим.
   - И что же в нем хорошего? - тихо спросила она.
   Максим слегка задумался, посмотрел стеклянными глазами куда-то вдаль и после небольшой паузы произнес:
   - Не знаю, быть может, за пять лет, которые я здесь живу, я к нему привык. Временами кажется, что я здесь родился и жил всегда, что я не из какой-нибудь забытой Богом деревни, а уже полностью сформировавшийся горожанин, даже и не верится.
   - Мне тоже нравится в Крыму, я никогда не бывала в очень больших городах, но я на сто процентов уверена, что здесь жить во много раз лучше.
   - Почему? - Максима несколько удивил такой взгляд на свой город, ведь он уже успел привыкнуть, что юные и молодые люди нечасто ценят то, что имеют, и то место, в котором живут. Он привык слышать жалобы на то, что, мол, их город слишком грязный, что ямы на асфальте слишком часты и глубоки, что дискотеки не такие продвинутые, как в других городах, что люди здесь злые, слишком шумно или, наоборот, слишком скучно, мало возможностей, зелени мало, да и вообще, небо не того цвета. В общем, он привык к тому, что нынешняя ранняя молодежь напрочь лишена мудрости и не может осознать прелести своего южного города и пропитаться благодарностью к месту, которое тебя взрастило, воспитало и дало все то, что ты имеешь.
   Но, к счастью, жизнь так прекрасно и безукоризненно правильно устроена, что подобное осознание и благодарность ко многим людям приходят с возрастом.
   - Потому что рядом есть море, - просто ответила Вероника. - Без моря я жить не могу, мне оно очень нужно.
   - Ну это, наверное, хорошо, - заключил он. - Знаешь, я, скорей всего, не то чтобы привык к этому городу, а дело в моих воспоминаниях, когда я жил там, у себя в деревне, я изо всех сил старался оттуда уехать и думать ни о чем другом, по большему счету, не мог. На тот момент, страшнее мысли, что я могу остаться прозябать в своем колхозе всю жизнь, и быть ничего не могло. Я все делал, чтобы как можно быстрее уехать из деревни и жить в этом городе. Ты бы видела, как мои вчерашние одноклассники спивались на глазах! Кроме сквернословия от них и не услышишь ничего. А последняя уцелевшая ферма разворовывалась своими же работниками такими быстрыми темпами, что можно было подумать, будто воровать молоко и стройматериалы - это их основная и единственная обязанность!
   Меня чертовски угнетала мысль, что всю свою жизнь я буду зарабатывать только выращиванием огурцов и редиски и существовать, продавая их на рынке нашего райцентра. Я тогда еще даже и не желал машин, квартир и всего такого. Я, как сейчас помню, единственно, о чем в тот момент страстно мечтал, так это о том, чтобы найти какую-нибудь мало-мальскую работу, которая давала бы мне возможность хоть как-то питаться, снять где-нибудь, пусть даже на окраине, комнату в городе, гулять по нашему центральному парку, который мне, кстати будет сказать, до сих пор очень нравится, и кататься на наших стареньких, но почему-то очень родных троллейбусах - это все, что было мне нужно. Вот уже несколько лет, как все это у меня есть. Это чувство греет меня и я люблю этот город, который теперь с полным правом уже могу назвать своим, как и мои родители, которые переехали сюда вскоре после меня.
   - Ну что ж, можно сказать, тебе повезло.
   - В чем это? - спросил Максим.
   - Ну как в чем? Твоя мечта сбылась. Может быть, в этом? - улыбаясь и слегка подшучивая, сказала Вероника.
   - А-а, ну да, - тоже с улыбкой произнес он.
   - А знаешь что? - снова спросил Максим.
   - Что?
   - Мне ведь не только в этом повезло.
   - А в чем еще?
   - А что, так интересно? - уже почти в открытую начинал шутить Максим.
   - Ну, чуть-чуть.
   - Ну, если чуть-чуть, то тогда и говорить не буду.
   Вероника ухватила его за плечо и слегка, подобно маленькому ребенку, капризно потрясла его.
   - Ну хорошо, хорошо, мне очень, очень интересно, говори скорей.
   - Точно очень? - произнес он, притворно строго глядя ей прямо в глаза.
   - Очень, очень, - повторила она.
   Ни на миг не ослабляя своего строгого взгляда, он тихо, размеренно и очень уверенно произнес:
   - Мне повезло в том, что у меня есть ты...
   Эти слова где-то там, изнутри, в самых глубоких недрах маленького женского существа, словно фейерверк, разорвались детским задором и весельем.
   Вся искрясь от радости и улыбаясь, она глядела ему в глаза и со словами: "Тебе очень сильно со мной повезло", - указательным пальцем непонятно для чего легонько стукнула его по носу. Еще сильней прижавшись друг к другу, они молча просидели несколько минут.
   - Макс (так она любила его называть), а у тебя есть мечта?
   Он немного смутился и задумался.
   - Как-то и не скажешь сразу. Наверное нет. Хотел когда-то переехать в город S, теперь я здесь, у меня все хорошо. Ну вот как бы так. Мечта... не знаю, наверное, уже нет.
   - А я мечтаю, - глядя на звездные бусины ночного неба, сказала Вероника.
   - О чем же?
   - А что, так интересно? - начала издеваться эта юная, как желтый одуванчик, маленькая бестия.
   - Ну, чуть-чуть, - весело, с улыбкой подыграл Максим. - Ну ладно уже, давай говори.
   - Знаешь, я хотела бы хотя бы один разок когда-нибудь попасть на Сейшельские острова.
   - Опа! Это, вообще, что такое, и где оно находится?
   - Я знаю о них все, я расскажу тебе, - совершенно серьезно отвечала Вероника.
   Она выдержала небольшую паузу, ее взгляд, пытаясь перенести всю себя куда-то очень и очень далеко, замер и, как бы затуманенный дымкой, был обращен вдаль.
   - Сейшельские острова, - начала она заученными из книжек и географических журналов фразами, - это такая республика, точнее островное государство в Индийском океане, примерно в тысяче шестистах километрах к востоку от Африки, немного северо-восточней Мадагаскара. Их площадь четыреста пятьдесят квадратных километров, а, нет, четыреста пятьдесят один километр. Самый большой остров называется Маэ, протяженность в длину - двадцать семь километров, в ширину восемь. На этом же острове находится столица Сейшельских островов, которая называется Виктория, есть еще несколько крупных островов, таких как Силуэт и Праслин, к ним также можно отнести остров Ла Диг, а так, если говорить вообще, то Сейшельские острова - это архипелаг из ста пятнадцати больших и малых островов.
   Эти, как по мне, волшебные острова обладают многими достопримечательностями, и одна из них - плоды пальмы коко-де-мер, вес которых зачастую достигает более двадцати килограммов. Местные жители, представь, считают, что именно он был запретным плодом Адама и Евы. И ты знаешь, эти необычайные пальмы - эндемики, их больше нигде нельзя встретить, они тщательно охраняются, и их семена даже нельзя вывозить, не говоря уже о самих плодах.
   Еще на Сейшельских островах встречаются гигантские, очень редкие черепахи а-а-а... как же их, амда-а-а, амда-а-а, нет, м-м-м... Альдабры, точно, да, альдабры, - вспомнив, подтвердила Вероника. - Ты знаешь, некоторые из них живут более ста пятидесяти лет, даже слоны, наверное, столько не живут.
   Эти острова, - продолжала она, - были открыты португальцами в начале шестнадцатого века, в то время они были необитаемыми, лишь после, около двухсот лет, они были пристанищем для пиратов. Затем на островах французы основали первые колонии, после чего в конце семнадцатого века архипелаг захватили англичане и в тысяча девятьсот семьдесят шестом году подарили ему независимость. Живут на Сейшелах франко-африканские мулаты, негры, индийцы, китайцы и арабы. Язык там креольский и немного пользуются английским.
   - Что-то я такого языка никогда не слышал, - усомнился Максим.
   - Креольский язык - это язык, основа которого - французский, с примесью местных наречий.
   На мой взгляд, самое замечательное и прекрасное в них - природа. Ты только вообрази, закрой глаза и хотя бы на секунду представь: почти необитаемый остров, а необитаем он, потому что плотность населения там всего сто восемьдесят человек на один километр и девяносто процентов из них живут именно на одном главном острове Маэ. Так вот, необитаемый остров, ты на берегу пляжа из мелкого белого песка, который настолько мелкий, что ты прикасаешься к нему, словно к самому дорогому китайскому шелку. Легкий свежий ветер ненавязчиво дует в лицо, и твой взгляд нежно ласкают длинные монотонные величественные волны Индийского океана, а там, за спиной, слышится легкий, успокаивающий шелест пальмовых листьев коко-де-мер, и вокруг ни души, ты один...
   Я очень мечтаю там побывать, с тех самых пор, как три года назад случайно, по телевизору увидела их, я в них сразу же влюбилась, и они стали моей целью, ах нет! Даже не целью, а самой что ни на есть заветной мечтой. Я прочитала десятки книг и журналов, в которых хоть что-то упоминается про Сейшелы, я действительно знаю о них все. И я буду не я, если за всю жизнь мне не удастся хотя бы раз побывать на них.
   Вероника говорила все это в таком быстром и уверенном темпе, что без малейшей ошибки и сомнения можно было заключить, что Сейшельские острова - смысл ее юного и наивного существа.
   - Да-а, - протянул Максим, - сказать честно, ты меня сильно удивила. На тебя это совсем не похоже, - так во всем разбираться, знать площадь, плотность населения и прочее, что, по правде сказать, прямо поражает. Может, ты мне еще и президента этих твоих островов назовешь?
   - Майкл Джеймс, - спокойно ответила Вероника.
   Максим был поистине удивлен до самых глубин, он даже не нашелся, что ей ответить. А она тем временем продолжала:
   - И еще, самое главное. Расположение Сейшельских островов - семь градусов и шесть минут южной широты, и пятьдесят два градуса и сорок шесть минут восточной долготы. Таким образом, получается, что семь градусов и шесть минут южной широты, и пятьдесят два градуса и сорок шесть минут восточной долготы - это мечта и цель моей ближайшей жизни.
   Она говорила эти слова, и ее глаза поблескивали некой слегка заметной безобидной отрешенностью.
   Ее спутник был совершенно потрясен всем услышанным. Все те четыре месяца, на протяжении которых изо дня в день он ее познавал, по его мнению, можно было бы перечеркнуть одним легким движением руки. Ее порой неоправданное веселье, легкая безответственность и поверхностные познания даже в достаточно важных предметах, по его убеждению, совершенно не могли уживаться в одной головке с тем, что вдруг так неожиданно слетало с ее уст. В тот вечер к нему ванезапно подкралась несколько некомфортная мысль, мысль о том, что он ее совсем не знает.
   И в тот же вечер имело место еще одно, на первый взгляд, не очень значительное, но несколько странное событие. Если внимательно изучить основы психологии внимания Зигмунда Фрейда и прочую литературу подобного содержания, то можно прийти к одному общеизвестному выводу - большинство людей очень трудно воспринимают и запоминают цифры. Наш герой в этом смысле никак не отличался, и его с полной уверенностью можно было бы причислить к этому самому большинству. Но несмотря на это, в его голове прочно, а вместе с тем и непонятно для чего, поселились странные цифры: "семь градусов и шесть минут южной широты, и пятьдесят два градуса и сорок шесть минут восточной долготы".
   ...Все в движении, все куда-то бежит и изменяется. Камни превращаются в песок, равнины вырастают в горы, бешено, словно малые дети, друг за дружкой гоняются планеты, смерть, впрочем, как и рождение, - самое яркое проявление движения. Подчиняясь этим принципам и сложностям устройства жизни, вчерашний летний вечер медленно угас и, наверное, уж никогда не вернется, и, если говорить откровенно и уж совсем начистоту, то немного становится грустно. Но, быть может, именно благодаря этому несколько минут назад в городе S медленно, несколько натужно зарождалось свежее утро нового, несущего в себе неисчислимое количество возможностей нового дня...
   Робко, словно боясь кого-то разбудить, прозвучал будильник на его мобильном. Он привык, по обыкновению, просыпаться в семь.
   Максим лениво приоткрыл глаза, левой рукой потер висок и несколько минут бесцельно смотрел в потолок. А тем временем так же лениво и нехотя события вчерашнего вечера постепенно возвращались к нему. Просмотр кинофильма, беседа о городе, Сейшельских островах, и снова непонятно для чего в голове промелькнули их координаты... Он вытянул руки за голову, подтянулся, громко зевнул и сел на кровати - начался новый день.
   Однокомнатная квартира, которую уже год как снимал Максим, мягко говоря, не совсем отвечала принципам и условиям комфорта. На маленькой кухне стояли два расшатанных, примитивного устройства стола, глядя на которые с первого раза можно определить их почтенный возраст, который, судя по всему, никак не мог быть меньше возраста самого квартиросъемщика. Широкое окно было без тюли, и единственно, что его пыталось украсить, - это темно-красная занавеска, которая, к слову будет сказать, от старости и частых стирок, местами была более прозрачна. Тем самым порождая собой справедливую мысль редких гостей Максима: "А не было бы лучше вообще без нее?" Газовая плита была старого образца и по-холостяцки прилично выпачкана. Раковина тоже никак не могла претендовать на предмет интерьера, способного облагородить собой комнату, если, конечно, это не тюремная камера.
   Единственная жилая комната была обставлена соответственно плохо. Туалет и ванная ничем не выделялись из этого своеобразного интерьерного стиля, название которому можно было дать "тридцать лет без ремонта".
   Квартира была не очень светлой, расположение на первом этаже делало ее слегка сырой и немного холодной, что в летние знойные дни было даже плюсом, а вот в зимние - большим минусом.
   Но, несмотря на свой негатив, который очень красноречиво передавала обстановка квартиры, она обладала и неоспоримыми положительными качествами: была горячая и холодная вода, ванная и туалет раздельные, имелся холодильник, широкая удобная кровать, телевизор, музыкальный центр и городской телефон, словом, все необходимое, для того чтобы среднестатистическому холостяку было достаточно уютно, и для Максима это являлось главным. К тому же цена за аренду жилища была небольшой и не особо обременительной для его кармана.
   За те пять лет, что он провел в городе, ему доводилось жить в условиях похуже и зачастую приходилось довольствоваться, особенно в первое время, "углами" со старыми хозяйками-пенсионерками, так что эту квартиру на данном этапе своей жизни он научился ценить и даже уважать, что само по себе конечно же хорошо и правильно.
   Его утро было абсолютно таким же, как у других людей. Ванная, умывание, зарядка по настроению и пара бутербродов с колбасой, иногда, когда он чувствовал себя голодным более обычного, заставлял себя жарить яичницу, а иногда ее умудрялась украшать жареная картошка.
   Рабочий день нашего героя начинался в разное время, поскольку это зависело от телефонных звонков клиентов, пожелавших видеть его на той или иной улице города в то или иное время. Но если обобщить, то из дома он выезжал в промежутке между восемью и десятью. Он ехал на первый заказ, затем, минут через тридцать, ему звонили и снова заказывали машину, он записывал адрес и время; затем звонили опять и диктовали адрес и так далее, до самого вечера, а иногда, в особенно удачные, но редкие дни, и до поздней ночи. Его клиентами в своем большинстве были небольшие мебельные магазины, оптовые базы стройматериалов, небольшие строительные предприятия, сборщики мебели и переезжающие с квартиры на квартиру люди. Особых проблем с заказами он не испытывал и вопросами маркетинга уже давно себя не занимал, так, лишь раз в месяц давал объявление в самую эффективную, по его мнению, газету, а также ненавязчиво, как бы случайно вручал новым клиентам свои визитки. Нехитрый заработок Максима составлял четыре, четыре с половиной тысячи гривен. Начиная с ноября по март у него был так называемый мертвый сезон, среднее и мелкое производство стремительно сокращало объемы, что в свою очередь порядочно влияло на заказы.
   Он пытался что-то откладывать в удачные месяцы работы, чтобы как-то страховать себя зимой, но его порой необоснованные расходы не всегда позволяли ему это делать. Иногда случалось даже так, что если в зимнее время происходила поломка достаточно крупного масштаба, вроде ремонта заднего моста или двигателя, то недостающие деньги ему приходилось, не без легкого смущения, занимать у родителей.
   Касательно его планов на будущее можно констатировать отсутствие какой-либо определенности. У него не было четких взглядов на женитьбу, семью, дом, или, на худой конец, квартиру, не было далеко шагающих планов относительно работы. Вся его жизнь была в известной степени довольно предсказуема, однообразна и скучна, что, к большому сожалению, с уверенностью можно отнести и к остальному большинству людей.
   - Алло.
   - Здравствуйте.
   - Да, свободен, - продолжал отвечать в телефонную трубку Максим.
   - К девяти? Смогу. Говорите адрес.
   - Проспект Победы, двести девяносто шесть. Есть, записал.
   - Все, скоро буду, ждите.
   Максим быстро доел бутерброд, допил кофе и поставил кружку в раковину. Наспех влез в рабочие джинсы, натянул футболку и вышел из дома к стоянке забрать машину.
   Несмотря на утро, солнце уже начинало припекать, и можно было уже сейчас понять, что день выдастся очень жарким и душным. В такие дни Максим немного завидовал водителям иномарок, которые имели возможность пользоваться благами кондиционера.
   Он подъехал по указанному адресу и сдал задом, вышел из машины и открыл борт. Затем набрал телефон заказчика, чтобы сообщить о своем прибытии.
   Через двадцать минут кузов его ГАЗели загрузили старыми компьютерами, рабочими столами и несколькими стульями простого офисного типа. В кабину, на пассажирское место, сел большой и рыхлый человек лет тридцати, тридцати трех.
   - Чехова, шесть. Нам туда. Знаешь вообще, где это?
   - Примерно, найдем, - ответил Максим, включая зажигание.
   - Да я подскажу, если что. У нас там новый офис будет.
   - Переезжаете значит?
   - Да. Из своего старого офиса уже выросли. Да и вообще, уже давно надо к центру перебираться. Все-таки так престижней будет.
   - Это, наверное, правильно, - ответил Максим, поворачивая при этом на перекрестке влево. Здесь следует отметить одну особенность нашего героя. Он любил поговорить за рулем, а в особенности со своими клиентами. Очень часто ему доводилось участвовать во многих благодушных беседах, из которых он почерпывал много для себя полезного и интересного. Через кабину его старенькой ГАЗели прошло много разных людей: были здесь люди и богатые, были и бедные, были молодые и старые, были веселые и грустные, были мудрые и глупые. Последние два типа были его любимыми. В первом случае они наполняли интересными, греющими душу мыслями, а во втором становилось просто весело, но при условии, что разговор не затягивался надолго.
   - Чем ваша фирма занимается? - спросил Максим.
   - У нас два направления. Посредничество в торговле металлом и средствами защиты растений, ну, пестициды всякие, удобрения. Знаешь?
   - Знаю конечно. Такие разные направления.
   - Да мне лично, если честно, пофигу, там че хотят, пусть и делают.
   - А вы кем там работаете?
   - Сисадмином. Знаешь?
   - Знаю конечно. Не из лесу же. Да ты, вижу (ему показалось что, с человеком такого уровня можно перейти уже и на "ты"), не сильно-то и вникаешь в дела компании.
   - Да че там вникать. Месяц прошел, бурную деятельность проимитировал, деньги получил, и все дела!
   - Ну, тебе видней, - равнодушно произнес Максим, а сам про себя подумал: "Такой редкий и запущенный пофигизм в делах своего предприятия бывает у таких же запущенных и, к счастью, тоже редких недотеп".
   На этом их диалог остановился, и Максиму дальнейшая беседа была неприятна, но спустя несколько минут то ли от скуки, то ли из любопытства он продолжил, задав следующий вопрос:
   - Я где-то прочитал такое выражение: "Кого ты обвиняешь, тому ты даришь власть". Как ты на это смотришь?
   - Ну, не знаю. Я тебе вот как скажу, напрягаться уж точно не стоит, это факт.
   - Почему?
   Он что-то рассказывал про истощение энергии, общую усталость, логику и элементарную благоразумность. И быть может, еще много нашему герою предстояло бы выслушать откровенной чепухи, но, к его счастью, дом Чехова, шесть оказался перед машиной. А это означало, что большому и рыхлому собеседнику пора рассчитаться, выйти и разгрузить машину. Максим вздохнул с облегчением.
   Спустя двадцать минут после того, как он освободился, позвонили снова - вызывали в соседний город в семидесяти километрах, перевезти четыре куба обрезной доски. После он успел выполнить еще один заказ, и на этом его рабочий день подошел к концу.
   Дневная выручка составила триста девяносто гривен, что являло собой средний, вполне приличный результат.
   На протяжении всего рабочего времени он и Вероника, как правило, созванивались три-четыре раза, их разговор нельзя было назвать насыщенным и преисполненным какого-то особого содержания, скорее, наоборот, он был прост, а временами, по мнению самого Максима, несколько бессмысленным. По обыкновению, его содержание было следующим:
   - Алло! Привет!
   - Привет, - отвечал он.
   - Че делаешь?
   - Работаю, кручу руль, как всегда. Ты же знаешь.
   - М-м-м. Понятно.
   - А ты чем занимаешься?
   - Сейчас окно! Второй пары нет, может, еще и третьей не будет.
   - М-м. Прикольно тебе. Не учеба, а сплошная прогулка.
   В трубке раздался легкий смех, и затем она отвечала:
   - Да, точно.
   - Котя, я сейчас на сложном перекрестке, неудобно говорить. Давай созвонимся позже. Хорошо?
   - Ладно, хорошо.
   - Ну все, удачного дня. Пока.
   - Пока.
   В общем, примерно таким было их дневное общение по телефону.
   Устройство его характера было таким, что, непонятно по каким причинам, он не мог, а потому и не любил разговаривать без дела, так, ради самой процедуры, что вживую, что по телефону. И даже своим близким и родным, если не было на то особой надобности, он звонил крайне редко, на что последние иногда даже обижались. Разговоры по телефону в духе "как дела?" ему справедливо казались пустыми и ненужными. Но это совсем не означает, что все разговоры Максима и Вероники были в таком примитивном формате. Иногда, чаще всего по вечерам, их общение затягивалось, порою переходя всякие мыслимые границы, непонятно откуда появлялись все новые и новые мысли и темы, каждая последующая становилась ярче и острее предыдущей, словно в вечернем небе свободно, один за одним взрывались вспышки праздничного богатого салюта, который, сгорая, еще долго оставляет в душе отблеск веселья, счастья и доброты. Примерно такие же ощущения в особенно удачные моменты вызывало вечернее общение с Вероникой.
   Временами он задумывался над тем, что именно вызывает в нем столь сильные чувства и что его, двадцатисемилетнего взрослого человека, имевшего высшее образование, перечитавшего приличное количество книг, две из которых были написаны самим Достоевским, могло интересовать, восхищать и радовать в общении с шестнадцатилетней маленькой девочкой, которая умудрялась еще и прогуливать некоторые из своих занятий в музыкальном училище.
   В самом начале, когда их отношения только зарождались, он несколько беспокоился вопросом совместимости, а именно, совместимости интеллектов и характеров, ведь даже со стороны, окинув беглым взглядом, можно было без малейшего труда разглядеть то, какие они разные. Он уже несколько приземлен, она все еще ветрена, он читает книги, она смотрит телевизор и слушает музыку на DVD, он уже научился обуздывать свои эмоции, она даже и не пыталась, он чаще спокоен, она весела, она иногда курила, а он этого терпеть не мог, она молода, как апрель, а он зрел, как октябрь.
   Думая так, временами он спрашивал себя: "О чем мне с ней говорить?" - однако, отвозя поздними вечерами на своей ГАЗели домой и провожая ее к подъезду, он часами не мог отпустить ее, они стояли, обнявшись, и что-то весело, взахлеб друг другу рассказывали, но все же наступал миг расставания, он возвращался домой и с неподдельным удивлением отмечал положение стрелок настенных часов своей квартиры на половине четвертого утра. И, счастливый, быстро засыпал.
   Что ему в ней нравилось? Детский задор, веселье, зачатки женской мудрости, свежее, как утренний сад, тело, глаза, волосы, улыбка. Может быть. Может быть. Сам он этого точно не знал. Единственно, в чем он точно был уверен, так это в том, что если бы у него не было возможности называть ее "своей", то его жизнь была бы неполной.
   Ну, как бы там ни было, описание еще одного дня нашего героя подошло к концу...
   Медленно и нехотя на горизонте - лучами своих безумных термоядерных реакций - о новом дне напомнило милое солнце, - снова наступало утро.
   Снова так же боязливо разбудил будильник. Снова чай, бутерброды, зарядка и ранние звонки предприимчивых клиентов.
   Самой первой, судя по голосу (и тембр был приятный), позвонила молодая девушка и заказала машину на Ларионова, сорок четыре, к девяти тридцати, для домашнего переезда.
   Максим Орлов (такой была его фамилия) допил свой чай с бутербродами, оделся в соответствии с летней погодой и не спеша направился к стоянке за автомобилем.
   Его мысли в это утро, впрочем, как и во многие другие, ничем особенным не отличались и, если разобраться, были как у всех, кто в это время шел на работу, в которой не видел особого смысла и которую не особо любил.
   Его старенькая ГАЗель остановилась у бледно-оранжевой, местами обшарпанной пятиэтажки по адресу Ларионова, сорок четыре.
   Он позвонил по телефону и попросил его встретить.
   Через пять минут старая, с облупленной краской темно-багровая деревянная дверь одного из подъездов приоткрылась и из нее вышла, держа в обеих руках по тяжелому, набитому всяким домашним барахлом большому пакету, молодая девушка, лет двадцати. Тяжесть пакетов слегка пригибала и сутулила ее.
   Максим вышел из машины, обошел ее, открыл задний борт и принялся ожидать загрузки. Девушка выносила один за одним пакеты и коробки, ставила их на землю возле машины и возвращалась обратно в дом, за новыми. Все эти тяжести были настолько внушительны, что никак не могли гармонировать с ее хрупким женским телом. Он хоть и сам терпеть не мог что-либо грузить и разгружать, но решил исправить эту несправедливость, и, когда она в очередной раз возвращалась с большой коробкой в руках, предложил ей:
   - Давайте я вам помогу.
   - Ну, если можно, - тихо ответила она.
   - Можно! Уж больно совесть мучает смотреть, как вы тут сами все это пытаетесь перенести.
   Вернулись в дом они уже вместе. В квартире была еще одна девушка, которая помогала выставлять на порог кули с вещами.
   Внешний вид квартиры был очень далек от удовлетворительного. Одна из двух комнат была темной и буквально забитой старой мебелью, а ее стены местами "украшали" остатки прошлых содранных обоев, сменить которые, по замыслу жильцов, должны были новые, но по неизвестной причине данное преображение стен уже давно отложилось на неопределенный срок.
   Вторая комната отличалась от первой лишь тем, что в ней было большое скопление пакетов и картонных коробок с вещами, предназначенными для вывоза, и очень сильно бросалось в глаза отсутствие покрытия на полу, его заменял темно-серый неровный бетон с неимоверно грубой поверхностью, в трещинах и выемках которого скапливались земля и пыль, вследствие чего помещение во многом гораздо больше напоминало деревенский сарай, нежели городскую квартиру.
   Помогая девушке с погрузкой, Орлов как-то сразу ощутил некое легкое и в тот момент непонятно по какой причине возникшее ощущение магнетизма и уважение к этому человеку.
   Возможно, возникло оно из-за того, что она спокойно и даже мужественно справлялась с тяжелыми пакетами, не проронивши при этом ни единого слова жалобы, и ни одним своим движением не подала виду, как ей тяжело и какие страдания на самом деле она испытывала.
   Но как бы там ни было, минут через пятнадцать машина была загружена, и можно было трогаться к месту выгрузки.
   - Переезжаете на новое место?
   - Да.
   - А чем старое не устраивает?
   - Да в общем-то, старое устраивает. Просто хозяйка квартиру собралась продавать, вот нам с подругой и приходится съезжать.
   - Я смотрю, подруга ваша осталась, и, как мне показалось, переезжать она будет не с вами.
   - Ну да. Она к своему парню переедет и будет жить с ним, а я сняла угол на Московском кольце.
   - Ну зачем же? Надо было тоже себе парня искать. - С легкой иронией в голосе сказал Максим. На что она совершенно серьезно ему ответила:
   - Я в городе S уже четыре года и никаких отношений не заводила.
   - Вам, видно, мужчины чем-то серьезно насолили и вы на них в обиде? - в таком же ироническом ключе продолжал он. А она по-прежнему серьезно отвечала:
   - Нет, что вы! Я вообще редко обижаюсь, а так чтобы обидеться на целую половину земного шара, так это вообще не для меня. К мужчинам я отношусь как любая обычная девушка. И дело здесь вовсе не в этом, просто у меня есть цель - после учебы найти работу, набраться немного опыта и уже опытным специалистом вернуться домой, в Одессу.
   - Ну теперь мне стало очень интересно, на кого вы учитесь?
   - Я буду архитектором, - как-то просто, но вместе с тем и уверенно слетело с ее губ.
   - А! Так вы, должно быть, в КАПКСе учитесь?
   - Да, верно.
   - Ну, тогда вам не позавидуешь.
   Максим имел отличное представление о том, что такое обучение на архитектора. Еще несколько лет назад, в студенческие годы, на одной из вечеринок он познакомился, а позже слегка подружился со своим ровесником, таким же студентом-архитектором. И по этой причине он был в курсе тех немыслимых нагрузок и заданий, которые ложились на плечи бедолаг этого факультета: всевозможные лепки из смолы, глины, гипса и пластилина, копирование на ватман различных хитрых, с точки зрения устройства, зданий и сооружений неимоверной сложности, постоянные какие-то чертежи, которые зачастую приходится выполнять до самой глубокой ночи, а еще чаще - до самого глубокого утра. Всю эту нагрузку мог выдержать далеко не каждый студент, и многие из них, сдаваясь, переводились на другие факультеты, чтобы стать экономистами, бухгалтерами и всякими там менеджерами по непонятным вопросам. По мнению Орлова, не было ничего сложнее, чем архитектура.
   - Почему? - удивилась девушка.
   - У меня когда-то товарищ был, так же как и вы, учился на архитектурном, и потому я очень хорошо знаю, как тяжело там учиться. Для него, как и для многих, это было сплошное хроническое недосыпание. Он еще, помню, свою учебу часто называл адом.
   - Вы знаете, - спокойно и как-то совсем мягко ответила она. - Мне тоже приходится, как и всем, чертить чертежи, лепить скульптуры, таскаться с тубусом и мольбертом - только мне это все очень нравится и, сказать по правде, я не была бы собой, будь я лишена своей учебы.
   - Да уж, - протянул он. - Что может быть интересного в непосильных заданиях, которые не дают тебе хотя бы по-человечески выспаться. Вы меня удивили, это, как минимум, интересно.
   - Если бы вы только знали, если бы вы только могли хотя бы чуть-чуть стать мной и проникнуть в мои мысли! Тогда вы бы поняли, что архитектор - это творец, творец, которому в его маленьком мире подвластно все. Ему с завидной простотой подчиняются несущие стены, капители, консоли, башни, карнизы, эркеры, ордера... Если бы вы были мной, вы непременно увлеклись бы изучением истории архитектуры - еще с самого начала, с самых основ и истоков - с дорического стиля и кончая нынешним хайтеком.
   Как по мне, архитектор - это волшебник, и только он, единственный, может претворить в жизнь свои желания, мимолетные сны и самые сокровенные и смелые мечты. И представляете, в камне увековечить их. Это меня настолько увлекает, что думать о чем-нибудь другом нет ни времени, ни желания.
   И молодые ухажеры, о которых вы упомянули мне не интересны, а товарищи, друзья есть конечно. Но живу я своей специальностью и возможностью узнавать каждый раз что-то новое... И главное, что нужно сделать, чтобы спроектированные мной замки были лучше, красивей и даже немного волшебней, чем замки моего любимого архитектора Николая Петровича Краснова.
   - Делать так, как вы, должно быть, очень сложно.
   - Я бы так не сказала. Делать так, как я, очень легко и просто. Я родилась архитектором, на архитектора учусь, совсем скоро им стану и им же и умру. Возможно, мне было бы трудно, будь я увлечена вокалом или, к примеру, экономикой, а так - нет ничего лучше на всей земле, чем заниматься любимым делом. Самое главное сейчас - это стать серьезным специалистом, а если повезет, то и самым лучшим.
   Максим слушал и искренне дивился таким речам, дивило его еще больше то, что слетали они с уст женщины, к тому же женщины молодой, можно сказать даже юной. Он припоминал все важные разговоры за всю свою жизнь, но такого, это уж точно, он еще не слышал.
   Блеск ее спокойных, как гладь океана, глаз он мог видеть только в кино. Каждое ее слово было таким спокойно-уверенным, движения настолько естественны, что все это никак не могло быть выдумкой, ложью. Даже и на миг в нем не могло поселиться мизерной толики сомнения.
   Он проникся еще большим уважением и каким-то непонятным влечением к этой девушке. Он чувствовал идущее из глубин души желание чем-то помочь этой необычной девчушке в ее светлых порывах. Хотя бы как-то поучаствовать в ее устремлениях. Ему на мгновение даже пришла мысль о том, что, может, не стоит брать с нее денег, но после, немного поразмыслив, легким усилием воли он отогнал ее.
   Еще он подумал, что если бы не его маленькая веселая Вероника, то он, несомненно, увлекся бы ею.
   И если позволить себе слабость и разрезать будущее, то на полном серьезе я хотел бы вам сказать, что эта самая девочка уже через двенадцать лет станет главным архитектором своего родного, а вместе с тем и любимого города Одессы...
   Они приехали к дому на Московском кольце. Девушка вышла первой, вошла в подъезд пятиэтажки, поднялась в одну из квартир четвертого этажа, пообщалась с хозяйкой и вернулась к машине, чтобы начать вносить вещи.
   Максим, уже не спрашивая, принялся расторопно помогать ей, и не лишним было бы отметить, что в этот раз он справлялся с тяжестями более охотно, чем при их загрузке.
   Через десять минут тентованный кузов машины опустел, девушка рассчиталась, пожелала побольше крупных заказов. Орлов, в свою очередь, - поскорее набраться опыта и стать самым главным архитектором своего города. Вскоре машина тронулась, и они расстались.
   Максим уезжал с легким сердцем и в хорошем настроении, по справедливости, характеризовать которое могли бы такие эпитеты, как: светлое, прекрасное и немного воздушное.
   Эта девушка, впрочем, как и их разговор, произвели на нашего героя очень сильное впечатление, а потому, как это часто бывает, остались в памяти надолго, очень надолго.
   Пожелание "побольше клиентов" не заставило себя долго ждать, и уже через четверть часа телефон Орлова зазвенел легкой ненавязчивой мелодией.
   - Алло, слушаю.
   - Это грузоперевозки? Я правильно попал?
   - Они самые.
   - А сколько стоит заказать машину?
   - Вам по городу?
   - Что?
   - Вам по городу, спрашиваю.
   - А, нет. Мне в Трудовое. Здесь недалеко, километров восемь будет.
   - Шестьдесят гривен за час, - ответил Максим.
   - Ну хорошо, устраивает. А когда можете подъехать?
   - Могу хоть сейчас.
   - Тогда давайте.
   - Адрес говорите.
   - Улица, дом ...
   - Все, хорошо, буду через двадцать минут.
   Но несмотря на довольно неплохо выработанную у нашего героя пунктуальность, его обещанию сбыться было не суждено, ибо по пути за превышение скорости Орлова остановил инспектор ГАИ.
   Сзади к машине медленной, несколько плавной походкой подходил лейтенант лет тридцати, от силы тридцати пяти. Лицо открытое, черты правильные.
   - Старший лейтенант Голохвастов. Ваши документы!
   - О-о, прямо как "За двумя зайцами", - весело сказал Максим.
   - Не понял? - несколько переменившись в лице, сказал инспектор.
   - "За двумя зайцами", фильм такой есть, там главный герой Голохвастов, ну, вы наверняка должны были видеть.
   - А, ну да, видел, - старший лейтенант автоинспекции Голохвастов, по своему обыкновению, в таких случаях говорил и действовал по уже давно отработанному алгоритму, который между тем, после просьбы предъявить документы, предусматривал тонкий психологический вопрос: "Куда так спешите?" Однако несколько нестандартное начало диалога нарушило баланс его тонкой и, должно быть, чувствительной натуры.
   Внимательно изучив документы, он обошел машину по кругу и незаметно посчитал газовые баллоны.
   - Вы ехали очень быстро и превысили скорость, - уверенно произнес лейтенант.
   - И с какой же скоростью я ехал?
   Инспектор развернул старенький радар и поднес его обратной стороной к лицу Орлова.
   - Восемьдесят один километр.
   - О, ну я же всего на один километр превысил, неужели это так сильно повлияло на безопасность движения?
   - Есть порядок, есть закон, - сухо ответил инспектор.
   - Но один километр - это же не двадцать и не тридцать, он ведь реально ни на что не влияет.
   - Товарищ водитель, я вам повторяю. Есть порядок, есть закон.
   Максим Орлов, в отличие от многих водителей, боящихся инспекторов, как огня, напротив, любил их и иногда немного жалел.
   Любил по той причине, что при общении с ними выяснялось, что нормы и требования правил дорожного движения он зачастую знал лучше, чем сами гаишники. Кроме того, он мог похвастать и тем, что был неплохо осведомлен о внутренних милицейских наставлениях, а также имел общее представление о юриспруденции. Знания эти он черпал преимущественно из специализированной литературы типа "Если вас остановил инспектор". Таким образом, зная нормативную базу на отлично, при общении с сотрудниками ГАИ он чувствовал себя уверенно и свободно, и, как правило, такое общение ему ничего не приносило кроме хорошего настроения и удовлетворенности собственными знаниями и коммуникабельностью.
   В общем, если говорить проще, то здесь безотказно срабатывал принцип: "законы подобны паутине - сильный их порвет, а слабого они затянут".
   После слов "есть порядок, есть закон" Максим почувствовал, как в предвкушении приятного диалога начало подниматься настроение.
   - Дяденька милиционер, может, вы меня отпустите? - сказал он.
   - Будем составлять протокол.
   - Из-за одного километра?
   - Конечно, закон есть закон, его нужно соблюдать, причем всем.
   - Ну, хорошо. Давайте так, - начал Максим. - Вы, наверное, должны знать, что ваше вышестоящее руководство, в соответствии с внутренними наставлениями о порядке патрулирования, требует от инспекторов, и от вас, как я понимаю, тоже выработать в себе способность различать в участниках дорожного движения злостных нарушителей, которые наглым образом попирают правила движения и принципы безопасности на дороге, и нарушителей, которые допустили маленькую, небольшую оплошность, не понесшую за собой никаких негативных последствий, оплошность, которая возникла в результате отсутствия опыта и без преднамеренного злого умысла. Такого нарушителя следует предупредить устно, при необходимости разъяснить правила, чтобы он впредь таких ошибок не допускал, и тем самым не озлоблять его против автоинспекции и системы правосудия вообще. То есть должны действовать принципы элементарной логики и справедливости. Как у вас со справедливостью, товарищ инспектор? (Он хотел сказать "как у вас с логикой?", но в самый последний момент ему показалось, что это слишком.)
   - М-м-м. Вы молодец, вам бы в секте работать, проповеди читать.
   - К счастью, товарищ инспектор, я убежденный атеист, что само по себе очень хорошо, поскольку отсутствует угроза затуманить ваше светлое и, надеюсь, справедливое сознание идеями вечной жизни, манны небесной и прочей чепухой.
   Напряжение в разговоре после такого "спича" развеялось и приняло форму свободного, легкого и немного веселого общения.
   - Вы не психолог случайно?
   - Нет, не поверите, просто водитель.
   - Ну, тогда, водитель Орлов, у меня создалось впечатление, что правила движения вы знаете хорошо, а потому можно судить о том, что и нарушили вы их намеренно, то есть не по неосторожности и незнанию, как вы сами изволили выразиться, а именно умышленно. И потому мне не остается ничего, как заполнить протокол и тем самым поступить, как вы и требовали, то есть по справедливости.
   С этими словами он подошел к багажнику служебной пятерки, привычным движением достал пачку протоколов и принялся уже было заполнять.
   "Не хотите по-хорошему. Ну ладно", - подумал про себя Максим.
   - Не убедил значит?
   - Не убедил, - ответил Голохвастов, не поворачивая головы.
   - Ну тогда, как дедушка Ленин, "пойдем другим путем".
   - Товарищ инспектор, - продолжил Орлов. - Можно вам один вопрос задать?
   - Задавайте.
   - Вы, когда в ГАИ пошли, где-нибудь юриспруденцию изучали?
   - Конечно, в школе милиции.
   - Ну тогда вы, наверное, должны знать, что в нашем с вами государстве доказательствами правонарушений можно считать: показания свидетелей, оценку эксперта и вещественные доказательства. Опираясь хотя бы на что-то одно из перечисленного, вы можете доказать, что цифра восемьдесят один километр в час - это показатель движения именно моей старенькой ГАЗели, а не пролетающего, к примеру, мимо сверхзвукового истребителя?
   Инспектор застыл и медленно перевел свой взгляд с протокола на Максима, глазами скользил поверху, слегка вытянул и напряг губы, что-то пытался вспомнить и ответить, но после небольшой паузы еле заметно покачал головой и произнес:
   - Нет.
   - Ну тогда о чем мы можем говорить?
   Инспектор протянул документы.
   - Вы можете ехать. Счастливого пути.
   - Да, большое спасибо, конечно, но я тут хотел еще один вопрос уточнить, дело в том, что все точные измерительные приборы, к которым, без сомнения, относится и ваш бесценный радар, должны раз в три месяца проходить контроль и поверку, что подтверждается печатями сервисных организаций в их паспорте. И в связи с этим у меня маленькая просьба. Не могли бы вы, ну, чтобы все было по закону и по порядку, как вы уже изволили выразиться, мне их показать? Я как раз сверил бы по нему свой спидометр, а то мне кажется, что он немного барахлит.
   - Товарищ водитель, счастливого пути.
   - А как же "есть порядок, есть закон"?
   - Счастливого пути, товарищ водитель, - повторил Голохвастов.
   - Ладно, товарищ инспектор, вам тоже удачно отдежурить и продвижения по службе, - искренне пожелал Максим.
   В великолепном приподнятом настроении он сел в свою машину и тронулся к своему заказчику, правда, уже с пятнадцатиминутным опозданием.
   В течение рабочего дня телефон звонил не раз, и один из таких звонков был от друга его детства Ярослава.
   Их безудержная дружба брала свое начало с незапамятных времен, с четвертого класса. Максим как раз тогда переехал, и новый учебный год ему пришлось начинать в новой сельской школе. Он зашел в полный класс, учительница представила его и посадила на единственное свободное место - рядом с мальчиком со смуглым от летнего загара лицом.
   - Меня Ярослав зовут. А тебя?
   - Меня Максим, - скромно ответил он.
   Так и началось...
   Мальчиком Ярослав был бойким, живым и чрезвычайно веселым, что не раз помогало ему очередной остроумной выходкой на каком-нибудь из уроков вызывать взрыв непринужденного колючего смеха.
   Его по делу неуступчивый нрав вызывал уважение сверстников и даже мальчишек из старшего класса. И несомненно, благодаря этим своим достоинствам, он пользовался огромным признанием и популярностью у маленьких представительниц противоположного пола. Но несмотря на живость и кажущуюся беспечность, в нем уже тогда, в детстве, просматривалась личность, которая удивляла тонким и глубоким устройством души.
   Сотни километров они набегали по футбольному полю, сотни синяков и ссадин получали их маленькие детские тела, сотни безобидных и обидных глупостей совершали, сотни нор и ходов перерыли в снежных сугробах.
   По своим внешним проявлениям Максим и Ярослав были не слишком похожи. Объединяло их другое - наличие в характере стержня и глубинная внутренняя сила души. Им всегда очень легко, интересно и непринужденно удавалось проводить вместе время. Лишь об одном они иногда жалели, о том, что они не братья.
   После школы они поступили в ВУЗы в разных городах, затем, закончив учебу, переехали в город S, но не вместе и в разное время. Так спустя пять лет они снова, как когда-то, стали близки и неразлучны, что само по себе для каждого из них было огромным подарком судьбы.
   - Привет, - послышался в телефонной трубке голос Ярослава.
   - Привет.
   - Можешь говорить?
   - Да, могу.
   - Что делаешь?
   - Да особо ничего, сейчас пока заказов нет, я стою возле "Метро", может, кто подойдет, закажет. А сам-то что? - спросил Максим.
   - В офисе манипулирую мышкой.
   - От компьютера, я надеюсь?
   - Ну конечно, - весело ответил Ярослав.
   - Все с тобой понятно.
   - Ты вечером что делаешь?
   - Да так, ничего еще не планировал. А ты что, встретиться хочешь?
   - Да, уж давно не виделись.
   - Что, скучаешь по мне?
   - Ты даже представить себе не можешь, как сильно, мой друг, - ответил Ярослав, все более и более веселясь.
   - Да ты, я погляжу, шалун.
   - Еще какой, и вечером ты об этом узнаешь.
   - Понятно. Ты сегодня во сколько заканчиваешь, как всегда, в шесть? - уже серьезно сказал Максим.
   - Где-то так.
   - Тогда давай часов в восемь. Пойдет?
   - Пойдет.
   - Отлично, тогда пока, до встречи.
   - До встречи.
   Сразу после разговора Орлов интуитивно почувствовал некий подъем и ободрение или, правильней было бы сказать, находился в ожидании приятной встречи с другом, или, если хотите, с родственной душою. Каждый раз в их встречах и долгих беседах было что-то легкое, радостное, веселое и по-настоящему родное, им было хорошо вдвоем.
   Невзирая на обилие знакомых, товарищей, подруг и полудрузей, у них оставались такие темы и мысли, которые они могли поведать только друг другу.
   И если говорить совсем по-простому, то вечер сегодняшнего дня, благодаря их встрече, будет прожит не зря.
   Через несколько минут из строительного супермаркета вышел мужчина, одетый в рубашку темного цвета, джинсовые брюки, на голове синяя светлая бейсболка. По всему его виду можно было предположить, что это был бригадир какой-нибудь небольшой местной строительной компании.
   Он подошел к открытой двери ГАЗели со стороны пассажира и обратился к уже успевшему заскучать от недолгого простоя Максиму с просьбой вывезти строительные материалы. Договорившись о стоимости перевозки, они уже вместе отправились под загрузку.
   Чуть позже, уже во второй половине дня, со словами: "Привет! Вот, хотела услышать твой голос", - позвонила Вероника.
   - Да, да и тебе привет, - ответил он.
   - Ты негодяй, уже три часа дня, а от тебя еще ни одного звонка.
   - Вероника, ты же знаешь, я работаю и звонить мне не всегда удобно. Да и к тому же разговаривать попусту мне не по душе. Я ж тебе уже говорил.
   - Да, я знаю, но иногда я по тебе так скучаю и так хочется тебя услышать, что нет никаких сил, - сказала она весело и порядком смягчившись.
   - Ну ладно, ладно. Как там учеба проходит?
   - Нормально.
   - Опять небось в кафе очередную пару с подружкой прогуливаешь, - засмеялся Максим.
   - Ну, ты прямо экстрасенс какой-то.
   - Что, угадал?
   - Почти.
   - И почему же почти?
   - Потому что я действительно в кафе с подругами, но вместо пары у меня окно. Так что все по-честному, - игриво добавила Вероника.
   - М-м-м. Ну тогда ладно, живи.
   - Макс, ты же знаешь, какая я у тебя хорошая и прилежная, тебе не стоит беспокоиться.
   - Знаю, поэтому и беспокоюсь.
   - Ах, значит так!.. Кстати, знаешь, - переменила тему и уже серьезней сказала Вероника. - Я сегодня в газете гороскоп прочитала, про меня было написано, что нужно больше и лучше работать, а про тебя, что нужно сегодня вечером собраться с друзьями попить пива.
   - Ох ты! Нет, все-таки это ты экстрасенс. Я уже договорился, и мы с Ярославом сегодня встретимся в центре.
   - Ну да, действительно, сходи. Развейся, отдохни. Вы вдвоем будете?
   - Да, и еще две девочки с нами будут.
   - Что-о? - засмеялась она. - Я тебе дам - девочки!
   - Ну ладно, ладно, я пошутил. Вдвоем будем, вдвоем.
   - Вот так уже лучше.
   - Ну а мы с тобой когда увидимся?
   - Сегодня среда. До пятницы у меня каждый день сольфеджио и специальность до шести вечера.
   - Вот и хорошо, как раз вечером, после специальности.
   - Да, конечно! А учить и готовить на следующий день когда я буду? - живо сказала Вероника. - Давай уже на выходных.
   - На выходных! - удивился Максим. - А ты знаешь, что до субботы еще три дня, и как, по-твоему, я смогу столько ждать?
   - М-м, Макс, ну, я тоже хочу тебя увидеть, но раньше никак... Честно, - добавила она. - Так что давай в субботу вечером. Только маме сам будешь звонить отпрашивать, ладно?
   - Ладно, ладно. Что-нибудь придумаем. Придется ждать, эх!
   - Тогда давай... у меня урок скоро начинается, надо идти.
   - Хорошо, удачного дня и побольше пятерок!
   - Пока, - она отключилась.
   Максим Орлов в такие минуты уже по вынужденной привычке чувствовал некий дискомфорт и неудовлетворенность окончанием разговора.
   Ему почему-то всякий раз, когда разговор подходил к концу, очень хотелось, чтобы она пожелала ему чего-то приятного, пусть даже банального, например, побольше заказов, хорошего настроения или хотя бы просто хорошего дня. Но этого, к сожалению, никогда не происходило, а если каким-то чудом и случалось, то крайне редко. И чем больше, как ему казалось, он этого хотел, тем холодней и суше она заканчивала разговор.
   И если бы кто-нибудь из людей на планете задался целью найти причину такому ее безразличию, то сколько бы ни утруждался, постичь его он бы не смог. Она просто была такой, и он просто с этим мирился. И все было бы немного по-другому, если бы она была на пару лет старше...
   Очередной трудовой день нашего героя подошел к концу, выручка составила чуть более трех сотен гривен.
   Ожидание встречи со старым другом, словно мирное завывание деревенской печи в зимние морозные сумерки, грело его душу.
   Тихий и безветренный летний вечер незаметно для всех опустился на город и всей своей мягкостью, всем своим колоритом принялся расслаблять мысли людей. Постепенно напряжение спадало, это чувствовалось очень явно, тяжелые думы о работе и незавершенных делах украдкой, бесстыдно покидали своих владельцев, и им на смену постепенно, вместе с легким вечерним сумраком приходили мысли, уже совсем иные, основным признаком которых были веселье, задор и невинная беспечность. Вся местная молодежь по привычке валила в город, а точнее сказать, к его центру.
   Летняя площадка кафе "Люксор" находилась неподалеку от главной улицы, удачно символизирующей собой сердце города. Столики были забиты до отказа и освобождались редко.
   Многим нравилось это заведение за его безыскусный, можно сказать, простой интерьер, кроме того, к его достоинствам, несомненно, относилось то, что там даже в самый жаркий день никогда не было душно.
   За одним из столиков, в глубине, расположились Максим и Ярослав. В этот вечер, впрочем, как и любой другой, публика была разная: молодые пары, подружки с видами на принцев, друзья с видами на принцесс и просто люди, которые давно не виделись и которым было что друг другу рассказать, - это как раз касалось и наших друзей.
   К столу подошла молодая веселая девушка-официант, в одной руке она держала коммуникатор, в другой карандаш от него.
   - Слушаю вас? - предельно серьезно и вместе с тем учтиво сказала девушка.
   - Нам, пожалуйста, сделайте мясную нарезку, лимончик, литр яблочного сока и коньяк "Коктебель" пять звезд. Да? - Максим перевел взгляд и вопросительно посмотрел на друга.
   - Да, можно, - раздался равнодушный ответ.
   - Вы знаете, пятизвездочного у нас нет. Закончился.
   - А четыре есть?
   - Есть.
   - Ну, вы нас совсем не жалеете! - в шутку возмутился Ярослав.
   Девушка слегка улыбнулась уголками губ.
   - Сколько вам коньяка?
   - Сколько нам? Грамм триста,.. четыреста?
   - Давай четыреста, - подтвердил Ярослав.
   - Девушка, четыреста, - передал Максим.
   Она отрывисто провела карандашом по сенсорной панели коммуникатора и ушла к барной стойке.
   - Ну вот! Наконец увиделись! Как у тебя дела-то, как на работе, юриспруденция не надоела?
   - Да так, бывает иногда, - сказал Ярослав, провожая хорошенькую официантку нескромным взглядом. - Ну а так, в общем, все нормально, посмотрим, как дальше будет. Друг, ты лучше скажи - как сам, покосы на ГАЗели собираешь?
   - Скажешь тоже. Это тебе что, комбайн?
   - Комбайн не комбайн, а на дворе лето - сезон.
   - Да что там, - скривился Максим. - Так, на жизнь хватает, что с одной машиной соберешь? Вот если бы их было много, штук так четыре или пять, вот тогда бы можно, тогда бы слово "покосы" было бы намного уместней.
   - Так может, стоит к этому стремиться. Что тебе мешает?
   Орлов в легком раздумье скривил набок губы и, помолчав, продолжил:
   - Мешает... м-м, ты знаешь, мне это как-то и не нужно. Все необходимое есть. Все спокойно, размеренно, предсказуемо и довольно надежно,.. ну, я надеюсь конечно, - Максим улыбнулся. - Рабочий день начинается с девяти, кончается где-то в шесть, семь. В течение дня что хочу, то и делаю, никто не указывает, куда идти и что делать. В общем, принадлежу сам себе. Что еще желать?
   Ярослав смотрел на друга и очень внимательно слушал.
   - Жажда денег, тобой, стало быть, не движет.
   - Да я, вообще-то, как-то и сам не знаю, она, может, и движет, только вот я себя сам заставить не могу лезть из кожи и что-то там придумывать и суетиться. Может, это лень, не знаю...
   - Мне это самому знакомо. Порой сам задумываешься, что делать и на каком этапе нахожусь, а самое главное, - цель, не вижу цели, чтоб захватила, - стабильной и серьезной.
   Их официантка подошла к столику и быстрыми, отработанными до автоматизма движениями накрыла на стол.
   - Пожалуйста, ваш заказ, - и так же быстро скрылась.
   Ярослав кивнул безмолвным "спасибо" и продолжил:
   - Знаешь, хотя... Только сейчас вот пришла мысль, что это - скорее отсутствие желания, чем лень. Иногда встречаются такие люди, у которых глаза горят огнем страстного желания достичь своей мечты или, на худой конец, заветной цели. Кто-то хочет стать знаменитым эстрадным певцом, известным композитором, купить квартиру... И, если честно, то я таким людям по-доброму завидую. Мне кажется, что у них каждая мысль и каждый поступок не сер и безлик, как у многих других, а цветен и часто неповторим своей живостью. И наверное, именно про таких людей можно смело сказать, что они ЖИВУТ, живут, по сути, в полную силу, а не вполноги, как все, и, к сожалению, мы тоже.
   - Да, друг, я тебя понимаю. Раньше как-то сильно и не задумывался, но если взглянуть поглубже, то это действительно огромная проблема для всего человечества. Многие люди, пусть это будет дворник или крутой директор большого предприятия, живут и делают все как бы на автомате. И самое страшное - жизнь у таких людей не живется, как было бы правильно, а случается. А еще хуже то, что ты, к сожалению, прав, и к этому списку можно смело отнести и нас.
   - И что нам делать? - с легкой иронией в голосе спросил Ярослав.
   - Не знаю. Может, для начала разлить коньяк.
   - А-а! Ну да, точно. А то мы что-то так увлеклись глобальными проблемами человечества, что не замечаем, что у нас под носом, - весело, как он умел, произнес Ярослав и левой рукой небольшими дозами разлил охлажденный коньяк.
   - Вот я юрист, изо дня в день - анализ договоров, письма, претензии, суды и всякие там заседания. Делаю свою работу хорошо, есть перспектива через какое-то время стать начальником отдела. Но я ведь знаю, точно знаю, что могу делать намного больше, причем в разы, но для этого нужна внутренняя сила, которая толкала бы, искала самые сложные задачи и при этом не давала уставать. В общем, нужна мечта!
   - Хочу стать президентом!!! Такая подойдет? - с этими словами Орлов поднял рюмку.
   - Нет. Хочу стать директором мира.
   - Вот это по-нашему. Ну, тогда за мечту!
   - За мечту! - и они выпили.
   - М-м-м, - сморщился от горьких спиртов коньяка Максим, - совсем забыл. Сегодня я как раз такого человека видел.
   - Что, директора мира? Ты хоть визитку взял? - смеялся Ярослав.
   - Да нет, девочку, студентку, я ее сегодня перевозил. - Орлов взял в качестве закуски ломтик лимона и продолжил:
   - Обычная, на первый взгляд, девушка-студентка, переезжала из полуубогой квартиры в районе Ларионова в комнату (с хозяйкой) на Москольце. Внешне вполне сносна, не так чтобы... красавица, но на твердую четверку пойдет.
   - По двенадцатибалльной шкале? - прыская смехом, перебил друг.
   - Может, ты уже угомонишься, дело ведь рассказываю. Так вот, выясняется, что она из Одессы и живет здесь уже больше четырех лет, и за все это время она ни разу не встречалась с парнями.
   - И почему?
   - В это сложно поверить, но ей некогда. Если практически все девушки в ее возрасте думают о женихах, удачном замужестве и о том, как купить третью пару сапог за пятьсот гривен, то ей попросту некогда, ты представляешь это? А некогда потому, что она все время посвящает своей мечте - как раз то, о чем мы и говорим.
   - Ну и что же у нее за мечта такая?
   - Она учится на архитектурном и очень хочет стать суперпродвинутым специалистом, хочет проектировать огромные дома и замки, для нее это великое проявление творчества и самореализации. Мы с ней провели минут сорок, и она практически все это время говорила только о каких-то ордерах, капитулях или капителе, что-то типа того, говорила, какие они разные, преклонялась перед талантом знаменитых архитекторов. Но знаешь, что самое интересное? Самым замечательным и даже каким-то манящим был блеск в ее глазах. Лично мне он запомнится надолго. Она все это рассказывала, и я получал огромное удовольствие, просто наблюдая за ней. Такое безумное стремление, которое поистине затмевает все и порождает магнетизм личности. Сказать честно, я ей даже завидую. Не знаю, случится ли что-нибудь в моей жизни, чтобы у меня тоже был такой блеск в глазах, скорее всего, уже нет, но, во всяком случае, я очень бы хотел.
   - Да, интересно, интересно, - Ярослав задумался и через секунду предложил тост.
   - Тогда давай, чтобы эта девушка все-таки стала лучшим архитектором Украины и прославилась в своих творениях.
   - Да, давай за нее!
   - Как там Виолетта? (Так Ярослав почему-то в шутку называл Веронику.)
   - Вероника... Нормально, все по-прежнему. Учебы много, недавно записалась на восточные танцы.
   - О-о! С ее фигурой восточные танцы - это просто бомба!
   - Я с тобой полностью согласен. Внешность у нее действительно супер. Это, конечно, с одной стороны хорошо, а с другой немного напрягает.
   - И чем же?
   - Ну, ты знаешь, она девушка красивая, и, к сожалению, это замечаю не только я, но и все остальные, что выражается во всякого рода телефонных звонках, знаешь, студенты там всякие из ее училища, всплывают старые ухажеры. Все как бы друзья, но разве может быть дружба между мужчиной и женщиной? Я лично в такую чушь не верю, особенно, если взять во внимание, что та женщина, о которой мы говорим, самая сексуальная на всей планете. Хотя и допускаю, что для нее это еще реально, а для мужчины, как по мне, это просто предлог, а на самом деле они только и думают как бы...
   В общем, нельзя сказать, что она как-то неправильно себя ведет, все в пределах нормы, но, несмотря на это, я все равно ревную, а временами, когда она что-нибудь вычудит, так моему гневу нет вообще никакого предела. Я конечно, понимаю, что ей всего шестнадцать и она еще ребенок, который вот-вот превратится в молодую женщину. Знаешь, я хочу серьезных отношений, и она вроде бы тоже, но, по сути, она к ним пока не готова. Не знаю, что из этого получится. Порой с ней бывает так хорошо и весело, а иногда просто невыносимо.
   - Думаю, тебе к этому надо относиться проще. Если бы ты был ей безразличен, то она бы с тобой просто не встречалась, а поскольку это имеет место быть, все нормально. А звонки там всякие! Ты должен понимать, что у нее как раз такой возраст, что она сейчас в своем, если так можно сказать, тинейджерском "движении", это естественная потребность ее возраста. Пойми и смирись!
   - Ты прав, - произнес Максим. - Я это и сам понимаю, но, знаешь, смириться очень трудно!
   Они еще раз разлили и выпили коньяк. Приятное, облегченное чувство легкого анабиоза медленно, словно надвигающаяся туча, обволакивала их сознание.
   - О, кстати! - как будто вспомнив что-то важное, чуть громче обычного произнес Максим.
   - В этой маленькой головке, как я недавно узнал, скрывается чудное и очень необычное желание. Мы уже больше четырех месяцев вместе, и я об этом даже не догадывался и никогда бы в жизни не догадался, если бы она не сказала сама. В общем, странность заключается в том, что ей почему-то вдруг очень сильно захотелось попасть на Сейшельские острова и отдохнуть там. Она однажды в журнале или по телевизору увидела побережье этих островов и с тех пор ими очень сильно и неотвратимо заболела.
   - И чем же они ее привлекают, что там особенного?
   - Она говорит, будто бы там, на всем побережье, какой-то супермелкий белый песок, который при прикосновении напоминает, как она выразилась, дорогой шелк. Говорит, что волны океана близь островов какие-то необычные и даже величественные.
   - А ты знаешь, - сказал Ярослав. - Я недавно мельком читал в одном из журналов, там один наш олигарх давал интервью и на вопрос: "Где вы больше всего любите отдыхать?", - он ответил, что как раз на этих самых Сейшельских островах.
   - Ну, если наши олигархи находят там нечто для себя, то, наверное, в них действительно что-то есть, и моя девушка в своих грезах, видимо, права, - усмехнулся Максим. Только думаю, - продолжал он после небольшой паузы, - что эта ее навязчивая идея не что иное, как результат сложных аналитических тинейджерских процессов, происходящих в ее пока еще детской головке, и, по большему счету, поставить целью всей своей жизни хотя бы раз побывать на каком-нибудь, пусть даже самом распрекрасном острове во всей вселенной, - это, по-моему, примитивно, глупо и, если не сказать больше, походит на бред.
   Думаю, что в жизни человека есть очень много вещей, к которым можно стремиться и которых можно желать. Она мне, конечно, нравится, и я ее люблю, но мечта ее мне непонятна, и уверен, что бы ни произошло, я никогда ее в этом не пойму.
   - Да ты особо не парься. С другой стороны, мы только что говорили, как здорово, когда сознание и душа человека пропитаны какой-либо идеей и даже выражали легкую зависть, а сейчас ты в негодовании, оттого что твоя Виолетта мечтает попасть на Сейшельские острова. Я думаю, тебе, наоборот, можно за нее порадоваться, хотя бы потому, что она уже мечтает и стремится туда всеми фибрами своей души. То ли это остров, то ли новая работа, желание стать чемпионом по стрельбе из лука или, предположим, повторно придумать таблицу Менделеева и назвать ее своим именем, или что-то еще. Неважно. Она мечтает, и это прекрасно! Мечта, скорее всего, это самое ценное и дорогое, что может быть у человека.
   - Мой дорогой друг, я с тобою очень даже согласен, но, по-моему, один раз попасть на какой-то остров это... - Максим поджал нижнюю губу, слегка приподнял плечи и еле заметно отрицательно покачал головой, как бы говоря: "Это несерьезно, это глупо, я не понимаю."
   - И вообще, умение мечтать, - подгоняемый легким ходом своей мысли, произнес Ярослав, - очень серьезная и важная для человека вещь. Ведь если задуматься, то многие люди, находящиеся на разных уровнях личных достижений и успешности, обладают по большому счету примерно одинаковыми способностями. Они одинаково умны, одинаково трудолюбивы, одинаково начитанны и прочее, и прочее. У них, таких приблизительно одинаковых, способностей сколько угодно, но есть одна маленькая вещь, которая их очень сильно различает.
   - И какая же?
   - Очень просто. Люди, которые достигли успеха, не боятся мечтать. Вот и все! - Ярослав закончил, а Максим ненадолго задумался.
   - Ну, тогда за мечту! - логически резюмировал Максим. - А хотя нет, за нее мы, по-моему, уже пили, - вспомнил Орлов.
   - Да ладно, друг. Она так важна, что за нее можно выпить и два раза. Давай за мечту, - он приподнял и протянул рюмку.
   Максим ответил тем же нехитрым движением и с легкой торжественностью в голосе добавил:
   - Мечтать - значит жить! За мечту!
   Вечер сгущался и уже больше становился похожим на ночь. По-прежнему воздух по-летнему добр. Иной гражданин с отличным обонянием мог заметить, что еще больше стало пахнуть то ли молодым каштаном, то ли молодой акацией.
   Разговор наших друзей, с элементами философских категорий, длился, однако, уже более полутора часов. Отличительной чертой его, впрочем, как и всех иных их бесед, была полная поглощенность друг другом и огромный неподдельный интерес к теме. Во время беседы время летело быстро, так что любой обычный час с легкостью, совершенно нечаянно, рисковал превратиться в пятнадцать или двадцать минут.
   Они сидели за столом, слегка перегнувшись через него друг к другу. Беседовали, словно не виделись десять лет. Неспешно разливали коньяк по рюмкам и выпивали, после запивали яблочным соком или закусывали лимоном. В таком общении они могли просидеть довольно долго, никого при этом не замечая. Когда длительный разговор слегка приедался, они делали небольшой перерыв, поднимали головы, оглядывались по сторонам и с неподдельным изумлением замечали: "О! Женщины!"
   - Вон, вон, посмотри какие! - сказал Ярослав, жадно глядя куда-то за Максима. - Только резко не поворачивайся.
   Максим не послушал и нарочно, демонстративно обернулся и уставился на девиц, сидящих за соседним столиком.
   Если бесспорно, что полотно Леонардо да Винчи "Джоконда" - доселе никем не превзойденный шедевр, то утверждение, что за соседним столом сидели боги ну, или, на худой конец, полубоги женского пола, было бы не менее правильным и справедливым.
   Перед друзьями развернулась редкая картина, в которой они явственно смогли различить трех прекрасно сложенных одиноких девушек. Две из них - стройные блондинки со стандартными и немного предсказуемыми, как для большинства блондинок, лицами.
   Третья же была, напротив, брюнеткой и, кроме того, являла собой как нельзя более удачное смешение рас, а именно, как мог подметить даже бесхитростный глаз, в этом шедевре эволюции женщины текли алая кровь трудолюбивых корейцев и красная - терпеливых и справедливых славян.
   Добавим, что особа сия, благодаря своему безгранично сексуальному, во многом экзотическому и своевольному виду, значительно превосходила своих подруг-блондинок, которые, как уже говорилось выше, тоже были очень хороши.
   В ее образе читалась уверенность, во многом граничащая с женской надменностью, необузданный нрав, чувство собственного совершенства, и конечно, там вряд ли было место для рутинного корейского трудолюбия и терпения славян, даже на генетическом, очень глубоком уровне.
   Благородные винные спирты коньяка медленно растекались по венам наших друзей, проявляя чудеса химических превращений в гипофизе и мозжечке, даря при этом их обладателям задор и хорошее настроение.
   - Да-а, ничего-о-о, - протянул Максим, делая при этом ударение на "о". - Таких в нашем городе не часто встретишь.
   - Думаю, в нашей ситуации было бы неправильно продолжать сидеть здесь, а не за их столиком.
   - Не знаю, может, не надо?
   - Как не надо! - воскликнул Ярослав. - Такой шанс, и мы им не воспользуемся! Ты что? Надо друг, надо.
   - У меня же есть Вероника. Так что мне это не нужно.
   - Ну так у меня нет. Я чист и свободен, как воздух горный. Ты просто посидишь рядом, поддержишь беседу. Это ведь, в конце концов, не преступление?
   - Ну ладно, иди, - согласился Орлов.
   Ярослав спокойно поднялся и уверенно подошел к столику прелестных девиц. По выражению их лиц они отнюдь не хотели делить с кем-либо свой вечер, и особенно с мужчинами. Хотя они, быть может, и хотели, только по уже накопившейся в их сознании однотипной мысли они считали и даже были уверены в том, что мужчины, которых они желали, уже давно вымерли вместе с мамонтами или по каким-то еще неизвестным законам природы никак не могли находиться поблизости с ними в радиусе двух тысяч километров.
   Легкая неуверенность... резкий впрыск адреналина... он, слегка нагнувшись к кореянке, уверенным и безмятежным голосом неожиданно для всех произнес:
   - Привет. У меня есть один знакомый, который очень хорошо тебя знает и с которым ты была очень близка. И когда-то, ну не так чтобы давно, он мне кое-что про тебя рассказал... Признаться, я был сильно удивлен, - добавил он.
   - Да. И что же? - несколько оттаяв, спросила заинтригованная девушка.
   - Это так быстро и не расскажешь. Я, конечно, отвечу, но надо время. Вы не возражаете, если мой друг подсядет?
   - Хорошо.
   Ярослав подал знак, и Максим, не заставляя себя долго ждать, через секунду очутился за столом полубогинь.
   Не стоит защищать кандидатскую, чтобы догадаться, что единственной заветной целью Ярослава на ближайшие полчаса было стать обладателем телефона сексапильной кореянки, не самим телефоном, конечно, а его номером.
   Это вечернее приключение придало нашим друзьям некое оживление. Ярослав даже успел отметить, что для него цель завладеть координатами телефона знойной красавицы - это даже некое испытание, экзамен жизни, который он, во что бы то ни стало, должен и даже просто обязан сдать на отлично.
   - Ну, так что тебе про меня известно?
   - О-о. Я на твоем месте не был бы так настойчив.
   - Почему?
   - Как сказать... то, что мне о тебе известно, это очень личное, и поэтому, я бы даже сказал, немного опасное. И тебе, прежде чем спрашивать, нужно сто раз подумать.
   Девушки пришли в глубокое изумление, хотя при этом немного сомневались, а не разводят ли их, но все же клюнули на крючок.
   - Будем считать, что я уже хорошо подумала. Итак, я слушаю.
   Ярослав выдержал небольшую паузу, посмотрел в упор на кореянку и произнес:
   - Как тебя зовут?
   - Ха! Ты же говорил, что знаешь меня.
   - Ну да, конечно. Но я же не говорил, что знаю про тебя все. Да, знаю многое, но вот как зовут, - нет. Да и представиться друг другу не помешает, все-таки уже минут пять как беседуем... Итак.
   - Анжела.
   - Ничего себе! Твое имя так же прекрасно, как ты сама. Я должен был сам догадаться. Меня зовут Ярослав, - и тут же добавил. - Очень хороший человек.
   Лица богинь разрезала приятная улыбка, а у брюнетки даже заблестели глаза.
   - Хороший человек. Интересно.
   - Да, но вообще у меня есть два недостатка.
   - И какие же? - спросила одна из блондинок.
   - Красота и скромность...
   Тут настроение начало подниматься и у девушек, но все еще продолжало тянуть холодком и недоверием.
   Ярослав представил Максима и попросил назваться и остальных подруг.
   - Знаешь, - сказала восточная брюнетка, - у меня почему-то возникает такое ощущение, что ты ничего обо мне не знаешь и просто выдумал все, чтобы к нам подсесть.
   - О! Как можно, моя восточная королева, вас обманывать? Я бы ни за что не посмел! Но дабы перестать томить вас своей интригой, я с радостью раскрою вам вашу же страшную тайну в обмен на маленькое, ничего не значащее одолжение.
   - Какое же?
   - Не могли бы вы осчастливить всю мужскую половину человечества, в моем лице разумеется, и назвать одиннадцать заветных цифр вашего мобильного телефона?
   Королева востока весело и внимательно все это выслушала и громко ответила:
   - Щас! - что, с учетом интонации и мимики, можно было перевести как "никогда в жизни".
   - О Боже, если бы вы только знали, какая несправедливость по вашей вине только что произошла во вселенной! И если бы я был рожден две тысячи лет назад в древнем Риме, то я бы поклялся Юпитером в том, что тайна, которой я владею, стоит гораздо более того, о чем я вас по своей природной скромности просил. Должен вас огорчить, Анжела, вы тут явно проиграли.
   - Ну да, конечно. Мой милый Ярослав, вы ведь все придумали? Правда?
   Ярослав отрицательно покачал головой.
   - Ты блефуешь, я знаю.
   К разговору подключился Максим, и беседа приняла более спокойный, банальный оборот. На несколько минут страсти поутихли.
   Официантка, разыскавши наших друзей, попросила оплатить счет.
   Время шло, самолюбие Ярослава никак не могло смириться с тем, что экзамен жизни оставался не сданным, а потому принуждал себя к решительным действиям.
   - Ой! Я совсем забыл, - громко сказал Ярослав и ударил себя ладонью по лбу.
   И фраза и жест не могли остаться незамеченными.
   - Что такое? - спросила кореянка.
   - Я должен был отправить сообщение. Как же я забыл! Черт, это же так важно.
   - Ну так возьми и отправь. Какие проблемы.
   - Да есть немного. У меня телефон сел, - и Ярослав для пущей убедительности вытащил и положил на стол мобильный, предварительно выключив его еще в кармане. - Что же делать, а? Скажи, а ты бы не могла со своего отправить, реально, ты меня очень выручишь.
   - Может, попросишь сначала своего друга? Или ты сейчас скажешь, что он у вас один на двоих?
   - Да нет, конечно. Скажешь тоже. Он просто свой дома забыл.
   - Да, и сейчас как без рук, - по принципу мужской солидарности ответил Орлов, качая при этом утвердительно головой.
   - Ну ладно, давай, что писать? - сдалась королева трудолюбивого корейского народа.
   - Пиши так: я сегодня занят, извини. - Анжела набрала слово в слово.
   - Кому ты хоть пишешь?
   - Своей любимой девушке.
   Кореянка улыбнулась.
   - Лично я не хотела бы, чтобы мой парень такие смс-ки мне писал.
   - Ну, что поделать? В жизни и не такое бывает, - риторически оправдывался Ярослав.
   - Говори номер.
   Ярослав, не торопясь, каждую цифру в отдельности продиктовал номер своего телефона.
   - Ну все, ушло.
   Ярослав засиял словно звезда на новогодней елке.
   - Ушло? Ой, большое тебе спасибо. Ты меня прямо-таки спасла. Когда стану президентом, проси у меня всего, чего захочешь.
   - Ну так что? - улыбаясь спросила Анжела.
   - Что?
   - Может, уже раскроешь свою страшную тайну обо мне?
   - Свою бы уже давно раскрыл. Это ведь тайна твоя, поэтому, может, тебе не стоит так настаивать, а то ведь можно и пожалеть, мы ведь не одни. Ты подумай.
   - Ой, ну я так и знала, что ты лгун.
   - Если бы знала, то, наверное, не спрашивала.
   Мило таким образом общаясь, они посидели еще минут с десять, после чего девушкам нужно было уходить. Они подозвали официанта и рассчитались. Уходя, сухо попрощались с нашими друзьями, по выражению лица кореянки с именем Анжела можно было заметить легкое разочарование и оттенок раздражения, вызванные интригой, которая осталась нераскрытой.
   Когда они отошли от столика шагов на пять, Ярослав после недолгих колебаний решительно встал и быстро догнал девушек. Схватив кореянку за руку, он уверенно произнес:
   - Хорошо! Я расскажу, что мне о тебе известно.
   - Ну и что же? - равнодушно, уже ни на что серьезно не надеясь, спросила она.
   - Когда ты была маленькой, ты, как и все хорошие девочки, писалась в постель.
   - Что-о-о? - в притворном, игривом возмущении спросила Анжела. При этом она, улыбаясь, слегка толкнула Ярослава в грудь.
   В ответ он тоже улыбнулся, навел на нее указательный палец и сказал:
   - Я тебе позвоню.
   Напыщенная, самоуверенная и самовлюбленная особа, которую весь вечер представляла собой корейская королева, явно не ожидала такого дерзкого разговора и по обычной логике она должна была расстроиться. Но поскольку женщины устроены не по нормальной, а по какой-то другой, своей особой логике, то она про себя подумала: "Хм, посмотри какой. Так со мной еще никто не говорил. Это интересно. И телефон схитрил, узнал, да и вообще довольно красив. Ну что ж, надеюсь, ты позвонишь. Посмотрим, что ты за птица".
   Ярослав вернулся и сел за стол. Одержанную победу он ощущал каждой молекулой своего организма.
   Время дня, время года, спирты коньяка, сидящий рядом друг и все остальное, что его окружало в данный момент, дарило чувство незабываемой эйфории и простого, редкого человеческого счастья.
   Этот день неумолимо, уже по привычке двигался к концу, и, конечно, для наших друзей он не мог закончиться без похода в ночной дискоклуб, в котором их настроение достигло своего пика и апофеоза. В общем, каждый из них с чистой совестью этот день мог смело занести себе в актив.
   ...Так шли дни, Максим Орлов каждый день, за исключением воскресенья, с утра до вечера ездил на своей грузовой машине, нехитро зарабатывая, периодически встречался с другом и полудрузьями, ходил в магазин за пивом, заезжал в гости и общался с родителями, дышал, ел, в общем, текла стандартная размеренная жизнь. Справедливости ради, следует сказать, что какой бы размеренной и стандартной она ни была, она по определению не могла быть серой и скучной, а причина этому одна - маленькая, веселая девочка Вероника.
   Их отдых всегда наполняли многообразные впечатления. В выходной день, чаще всего по просьбе Вероники, они уезжали на море, по вечерам вместе ходили на домашние матчи местной футбольной команды, яростным поклонником которой был наш герой, ночью, когда небо было чистым и звездным, ездили в ближайшую, расположенную в тридцати километрах обсерваторию, и любовались видом звезд и планет.
   Иногда по вечерам выбирались на окраину города, туда, где местность была более возвышенна, и как зачарованные смотрели на огни ночного города.
   В их арсенале было еще много всевозможных затей, но все они, без сомнения, имели одну общую особенность: что бы они ни делали и где бы ни отдыхали, это всегда было весело и интересно, и совсем не лишне заметить, что все это их отдыху придавал самобытный характер Вероники, характер, который на дух не переносил скованность, скуку и однообразие.
   Было это примерно так...
   В субботу, после обеда, как правило, заказов на перевозку грузов становилось мало, а часто и совсем не было. Вероника звонила и справлялась, не занят ли он, и есть ли заказы на вечер. И если таковых не было, то упрашивала после обеда заехать за ней и отправиться на побережье в ближайший курортный город. Максим, если действительно был свободен, то никогда ей в этом не отказывал.
   Грузовая рабочая машина российского автопрома в своей кабине не спеша, бережно несла нашу молодую пару по извилистой и вместе с тем живописной лесной горной дороге. По бокам сплошной стеной, вплотную к обочине, примыкал зеленый смешанный лес. Весь путь был необыкновенным, если не уникальным. Серая лента асфальта порой непредсказуемо уходила то влево, то вправо, подъемы со спусками были настолько круты, что, казалось, каждый последующий перепад успешно силился соперничать с предыдущим.
   Если друиды всей мощью своего сознания убеждены в том, что деревья живые и у них есть душа, то те горы, что с обеих сторон украшали путь наших героев к морю, без сомнения, под стать своим младшим братьям, тоже имеют душу. А если кто-либо из людей ехал по этому пути, то где-то в глубине зарождалось чувство, что души гор пропитаны духом спортивного соперничества, и каждая из них, подобно тщеславным атлетам, стремилась быть больше, выше и опасней другой. И чем ближе дорога уходила к морю, тем больше это становилось заметным. Изредка этот завораживающий пейзаж ненадолго прерывал вид тихих, спокойных деревень.
   На очередном перекрестке они уходили влево и съезжали с основной магистрали на дорогу местного значения, которая через десять километров и приводила всех, кто по ней ехал, к незабываемому побережью Черного моря. Здесь тоже были горы, лес и маленькие деревушки. Однако чертовски частые и еще более крутые повороты, скорее, напоминали новогодний серпантин, нежели асфальтированную дорогу.
   Вскоре их путь преграждали металлические ворота прибрежного пансионата, они припарковывали машину и дальше к берегу шли уже пешком.
   Пешеходная тропинка пролегала немного в стороне от жилых корпусов и административных зданий и уходила в самое сердце пансионного декоративного сада. Зеленые ветви кленов, сафоры, акации и других деревьев, название которых мне неизвестно, заботливо укрывали только что прибывших путников от летнего послеобеденного зноя. Разноцветные то синие, то красные ручейки цветов на ухоженных клумбах радовали глаз и дарили ощущение веселья и свежести. Изредка в саду встречались пальмы. Со всех сторон монотонно, как высоковольтные провода в мороз, гудели цикады. Ветра почти нет, людей мало, по-видимому, многие пережидали жару в номерах. Вокруг, если не считать цикад, тихо и спокойно, в этом месте было намного больше природы, чем коммерции, как это часто бывает наоборот в курортных городах летом.
   Метров через триста-триста пятьдесят зеленые кроны сада расступались, и перед глазами открывалось бескрайнее, долгожданное синее море, которое сразу же принялось незаметно для самого себя навязывать воздушное ощущение свободы.
   Морской пляж в этом месте через определенные расстояния разделялся пирсами или, как их там называли, бунами. И в одно из таких уже давно облюбованных местечек спускались наши Максим и Вероника.
   Она расстилала покрывало, а он закапывал в песок большой пляжный зонт. После, как правило, долго спорили, кому заходить в воду первым. Она весело, шутя говорила, что он мужчина, а потому, исходя из принципов благородства, должен лезть первым. На что он, в свою очередь, не менее резонно отвечал, будто ей море нравится больше, да и вообще, мол, выбраться сюда была ее затея, а потому, следуя этим аргументам, первенство должно принадлежать именно ей. После, как это обычно всегда бывало, бесплодно проспорив минут пять, они приходили к справедливому консенсусу, который, заключался в том, что они вместе, одновременно заходят в море. Справедливости ради, следует заметить, что данное мудрое решение так ни разу и не было воплощено в жизнь, поскольку, зайдя в воду по колено, каждый из них поджидал удобного случая толкнуть один другого в воду или, на худой конец, обрызгать. Чаще сей коварный план удавался Максиму, однако потом, немного погодя, его ждала неизбежная расплата в виде настойчивых попыток Вероники утопить своего спутника - в общем, в такие минуты они бесились, словно малые дети.
   С полчаса они вместе плавали, нежась в лечебной морской влаге. Затем Максим начинал уставать и пытался улизнуть на берег, а она, напротив, словно русалка, ни под каким предлогом не хотела выходить и всеми возможными и невозможными способами пыталась уговорить его остаться с ней. Она прибегала к просьбам, мольбам и даже шантажу... Купаться без него она не хотела - ей было неинтересно и даже немного страшно, и потому через силу он еще несколько минут проводил рядом с ней.
   Одним из ее морских увлечений были прыжки с пирса. Она могла прыгать сколько угодно и какими угодно способами. Максима же удовлетворяли три-четыре прыжка, и его тянуло снова на берег, к покрывалу под широким пляжным зонтом. Она, заприметив это, всегда говорила что-то вроде: "Нет, нет, даже и не думай. Ты еще два раза прыгнешь сальто назад, потом три раза сальто вперед, потом столько же бомбочкой, и тогда, быть может, я тебя отпущу". Немного поторговавшись, они договаривались о сокращении данной водно-цирковой программы вдвое.
   Ее забавы в такие минуты никак, даже отдаленно, не напоминали поведения женщины, в такие минуты она была взрослой девочкой-ребенком.
   Когда легкий свежий ветер заставал их на пирсе и орошал мельчайшими брызгами их мокрые тела, она враз покрывалась мурашками, с длинных ресниц еще продолжала капельками стекать морская вода, она вплотную подступала и прижималась к нему, бережно опускала на его плечо свою голову и, не произнося ни единого слова и звука, начинала мелко дрожать. Даже самыми изящными словами невозможно описать их чувства. В этот момент он чувствовал себя богом. В этот момент она ощущала, что рядом бог.
   На берегу они играли в "дурака". Играть в карты он перестал еще в раннем детстве, когда немного повзрослел, ему эта игра стала казаться глупой и примитивной, но общение с Вероникой заставило его вновь вернуться к старым и уже почти забытым увлечениям, и, кроме того, временами он проявлял к ним неподдельный интерес. Последнее, возможно, происходило еще и потому, что играли они, как правило, на массаж. Следить и держать в уме битые карты, а также разработать свою нехитрую стратегию Максиму большого труда не составляло, что, в свою очередь, помогало с завидным постоянством одерживать бесстыдные победы над шестнадцатилетней девочкой.
   Конечно, в нашем мире много относительных и изменчивых вещей, и говорить, а тем более что-либо утверждать наверняка, было бы неразумно и даже глупо. Но, невзирая на это, пожалуй, нет утверждения более верного, как то, что все мужчины на пляже завидовали Максиму Орлову белой, а иногда и черной завистью.
   Многие представители мужского пола, проходившие со своими женщинами мимо как раз в тот самый момент, когда Вероника отрабатывала свой очередной проигрыш, с легким раздражением в голосе говорили своим спутницам: "Вот, смотри, как отдыхать надо".
   0x08 graphic
Как уже говорилось выше, в силу флегматичности своего характера, наш герой был более спокоен, чем весел, более расчетлив, чем беспечен, более молчалив, чем разговорчив. Конечно, с его характером в некоторые моменты он способен был на вспышки эмоций и даже совершал глупости, но все же в Максиме преобладало умиротворение, граничащее с чем-то, что очень похоже на скуку и степенность. Он знал себя, и потому ему казалось, да впрочем, так оно и было на самом деле, что зачастую он не может отдыхать. Ему очень редко удавалось расслабиться и отдаться во власть развлечения целиком и полностью: то в голову лезли постоянные лишние мысли, то было жалко денег, то всплывали какие-то лишние моральные принципы или просто жестоко мучила совесть за впустую потраченное время. И как раз Вероника очень удачно компенсировала своей веселостью и легкой, отчасти детской беспечностью этот его недостаток. Порой он думал о том, что только с ней он может отдыхать в полном смысле этого слова, то есть по-настоящему. И должно быть, именно по этой причине нынешнее лето было для него особенным. Как правило, долгожданные теплые месяцы, не успев начаться, как-то незаметно подходили к концу. Это лето было насыщенным, переполненным впечатлениями. И, безусловно, то была заслуга одного-единственного человека - Вероники.
   Согласитесь, что уже одного этого немало. Но если в каждой бочке меда найдется место для ложки дегтя, то, несомненно, его можно отыскать и тут.
   Максим Орлов никак не мог понять ее долгих и частых телефонных разговоров с друзьями, многие из которых представляли мужской пол разных возрастов. С одной стороны, ее телефонный диалог был бесстрастен и никаких запретных тем не касался, но, невзирая на это, Максим в такие минуты ощущал некоторое ущемление своего чувства собственничества, что порой приводило к легким приступам ревности и незначительным ссорам. Тем не менее, невзирая на их поверхностность, они известным образом утомляли.
   Как он ни старался донести до ее сознания, что разговаривать по телефону более пятнадцати минут - это показатель плохого тона, а уж тем более позволять себе разговоры с другими мужчинами в его присутствии вообще недопустимо, что это нонсенс, все было напрасно.
   А еще она курила. Если бы вы ее хоть раз увидели, то сразу бы поняли, насколько ее лицо, глаза, маленький рот, волосы, фигура и вообще весь ее милый облик, равно как и аромат ее молодого тела, находятся в глубокой дисгармонии с сигаретами и противным запахом табака. Сигареты для него были как раз той вещью, которая с легкостью могла перечеркнуть все положительные, а порой даже воздушные эмоции, вызываемые ею.
   В общем, примерно так им и отдыхалось на море...
   Когда придорожные столбы центральных улиц обклеивались объявлениями о предстоящем футбольном матче, Максим надевал футболку домашней команды, а Вероника, нетуго обматывалась шарфом с логотипом, и немного погодя они встречались и двигались в направлении центрального стадиона.
   Как правило, в городе S в дни матчей стояла хорошая, спокойная и теплая погода, будто бы нарочно бог футбола, если бы такой был на самом деле, самолично хлопотал о тучах, солнце, осадках и температуре.
   Постепенно, по мере приближения к стадиону, на пути все чаще попадались люди в одежде с символикой местной футбольной команды. Кто-то был в красной с номером на спине футболке, кто-то накидывал на шею шарф, а особенно активные надевали шапки в виде футбольного мяча или изображали скоморохов. Многие болельщики собирались целыми группами и, уже слегка поддавши, на подходе к стадиону выкрикивали речевки и кричалки, которые не всегда включали в себя нормативную лексику. Но несмотря, а может, даже благодаря этому, у каждого болельщика или прохожего подымалось настроение, и чем ближе становился городской стадион, тем быстрее оно росло.
   В этот самый момент наши герои медленным, неспешным, но уверенным шагом приближались к местному Колизею. Еще чуть-чуть и из-за угла очередной пятиэтажки можно будет его увидеть, а это означает, что настроение Максима и Вероники так же медленно и так же уверенно неотвратимо поднимается.
   Когда-то, еще с полгода назад, она, как и многие девушки, не любила футбол и даже представить себе не могла, что в ее жизни должно было случиться, чтобы она его полюбила. Но прошло несколько месяцев, и ее отношение к футболу начало меняться. Максим Орлов смог ненавязчиво и умело донести до ее девичьего сознания прелести мужской популярной игры.
   Поначалу на стадион она приходила за компанию, лишь чтобы побыть с ним, затем, после первых двух игр, она в полную силу ощутила накал страстей. Неизвестно, сколько бы нашему герою потребовалось времени, чтобы склонить героиню своего сердца к футболу, если бы не одно событие.
   В город из соседней области приехал лидер чемпионата, что само по себе создало небывалый ажиотаж вокруг предстоящего матча. Как водится в таких случаях, стадион был заполнен до отказа. Для Вероники это был второй в жизни поход на футбол.
   Сколько бы Вероника ни силилась, она не смогла бы вспомнить такого количества людей одновременно. Стадион ревел, как стадо строптивых паровозов, каждый удар, каждый мало-мальский опасный момент у ворот синхронно, словно под руководством дирижера, взрывал трибуны оглушительным ревом. Болельщики, будто единый организм, пускали волну. Все до единого в этот миг забывали о делах и заботах, все как один, сливались в мощный сгусток энергии, который стремился материализоваться в двенадцатого игрока и принести победу любимой и родной команде.
   Все это будоражило, Вероника все это видела впервые, для нее это был новый, увлекательный мир.
   Решающим в вопросе любить или не любить футбол был следующий эпизод.
   Немного позади, по правую руку, сидел молодой человек в ярко-оранжевой футболке, на вид ему было около двадцати пяти, худощавый. Рядом у ног валялась уже пустая бутылка из-под водки, а в руке длинный, свежий, зеленый огурец. Он был активнее, чем другие болельщики. В какой-то момент накал на зеленом поле стадиона ненадолго стих, и это не замедлило отразиться на тут же затихших трибунах. Все в округе: и голоса соседей, и диктор, и звуки неуместных дудок - все резко стихло. Но тут неожиданно худощавый резко встал, вытянулся во весь рост струной, его нос был до неприличия красен, глаза заискивающе заглядывали друг в друга, легкое состояние анабиоза заставляло его покачиваться на слабом ветру. Свою руку, подобно Чапаеву на коне, он вытянул к небу: единственно малым, что в этот момент отличало его победоносную фигуру от победоносной фигуры бога красной армии, был наполовину надкусанный зеленый огурец, поднятый в руке вместо смертоносной острой шашки. И тотчас последовал оглушающий, грозящий разорвать его голосовые связки дикий крик: "Т-а-а-а-аври-ия-я, вперед!!!" После этого Вероника, ни минуты не колеблясь, сама себе ответила: "Футболу быть!"
   - Надо обязательно купить пива.
   - А мы успеем? - спросила Вероника.
   - Успеем, - нисколько не задумываясь над таким важным вопросом, ответил Орлов.
   Через минуту они подошли к одной из многих стихийных точек, торговавших пивом и безалкогольными напитками вблизи стадиона. У каждой из таких точек формировалась очередь из десяти-пятнадцати разношерстных человек. Максим, дабы уберечь от толкучки Веронику, попросил подождать ее в стороне, а сам стал в очередь. Через пять минут он вернулся обратно, но уже с пивом и вяленым карасем.
   - Ну что, запасся?
   - Запасся. Теперь можно идти, - он спрятал жестяную банку в карман висящей через плечо маленькой сумки, и, взявшись за руки, они пошли к центральным воротам стадиона.
   У входа в главные ворота скопилась огромная толпа футбольных фанатов, ты делал шаг, и тебя по инерции несло вперед потоком людских тел. Он держал ее возле себя и еще сильнее сжимал маленькую ручку. Там, немного впереди, где толпа болельщиков достигала самого узкого места ворот, стояли бабушки-контролеры, проверяющие подлинность билетов, и отряд из нескольких милиционеров, задачей которых был тщательный осмотр фанатов на предмет наличия спиртного. После успешного преодоления этих двух препятствий толпа, словно река, впадающая в морские просторы, растекалась по огромной территории стадиона.
   Два билета успешно проверены и надорваны суетливыми старушками, впереди огромный человек в погонах.
   - Спиртное есть? - угрюмо спросил прилежный работник министерства внутренних дел.
   - Пить, курить, любить бросил одновременно, - мимолетно парировал Орлов.
   Уже не говоря ни слова, милиционер привычными отработанными до автоматизма движениями ощупал сначала карманы, а затем и сумку, после чего последнюю попросил открыть...
   Так Максим Орлов лишился своего вожделенного пива. Конечно, я не буду утверждать, что на футболе пиво главное, и даже осмелюсь предположить, что это не так, но в одном я уверен точно. Когда ты смотришь футбольный матч вживую, то есть на стадионе, то с пивом, непонятно почему, на шестьдесят процентов становится интересней или, если без пива, то на шестьдесят процентов хуже.
   Немного погодя они поднялись по ступенькам вверх, обошли восточную трибуну и спустились в третий сектор. Болельщики продолжали валить со всех сторон и заполнять собой чашу стадиона. И несмотря на то, что до начала поединка оставалась еще пара минут, уже сейчас можно было безошибочно сказать, что сегодня аншлаг и стадион будет забит полностью. Именно в такие дни и можно ощутить всю прелесть и красоту футбола, равно как и процесса футбольного боления. Но несмотря на столь радужные перспективы, сознание, подсознание и даже прознание нашего героя внутренне подготовилось к тому, что для него сегодняшнее зрелище будет на шестьдесят процентов хуже.
   Судейский свисток своим высоким первым звуком ознаменовал начало матча, футболисты забегали по зеленному полю, мяч, словно атом молекулы, был в постоянном движении и не имел права остановиться хотя бы на миг. Болельщики, как по команде, казалось, напрягли все свои пять чувств, и в этот самый миг Вероника повернулась к своему спутнику и с легкой озорной улыбкой сказала:
   - А у меня для тебя сюрприз.
   - Ну и какой же? - не отрывая взгляда от мяча, спросил Максим.
   - Ты отгадай!
   - М-м. Может потом, после футбола?
   - Можно, конечно, и после футбола, но ты об этом очень пожалеешь... Честно, - добавила она.
   - Ну, не знаю... Можно я не буду отгадывать?
   - И это можно, только тогда ты его не получишь.
   - О-о-о-й! Ну что с тобой делать. Не знаю, может, ты мне футбольных котлет нажарила?
   Она засмеялась.
   - Нет!
   - Один из футболистов - твой любовник? - продолжал шутить Максим.
   - Нет! Дурачок.
   - Ну, не знаю, может, ты мне какой-нибудь французский поцелуй заготовила?
   - Тоже нет.
   - Если так дальше пойдет, то скоро и футбол закончится. Я сдаюсь, говори.
   Со словами: "Я тут подстраховалась", - она достала из своей женской сумочки жестяную банку холодного свежего пива. Я же говорил, что она, как никто на свете, могла делать его счастливым!
   Матч бушевал, находясь в самом своем разгаре. Местная команда надежно сдерживала натиск лидера и остро контратаковала. Вратарь совершал один сейв за другим, вингеры, словно ямайские спринтеры, бороздили бровку, единственный выдвинутый на острие форвард своим мастерским дриблингом озадачивал защиту гостей. На табло - "один: один", страсти накалены до предела. Стадион в едином порыве вспыхивал многодецибельными взрывами, приветствуя каждый удачный эпизод домашней команды.
   Каждый фанат, составляющий этот единый организм, на два часа забывал обо всех проблемах, тяжелые думы покидали, оставаясь где-то далеко, дома или на работе. Грань между сознанием и подсознанием стиралась, и каждый на чуть-чуть превращался в дикого воина.
   Стадион то затихал, то снова взрывался. Где-то на двадцать пятом секторе достаточно организованно "запускали волну", и, поскольку людей было много, ее легко поддерживали, она успевала облетать стадион от пяти до десяти раз.
   Вероника и Максим, так же как и все болельщики, смирно затихали или, наоборот, с огромным рвением вместе со своим сектором кричали всевозможные кричалки и фанатские песни. А в те пиковые по своему эмоциональному содержанию моменты, когда очередная волна приближалась справа и угрожала поглотить в своем бешеном реве всех и вся, они за секунду напрягались и, взявшись за руки, резко взмывая вверх, подпрыгивали и пополняли дикий рев волны своими голосами, он своим грубым мужским, а она своим тонким женским.
   А когда домашняя команда забила гол, всеобщему ликованию не было предела. Максим и Вероника прыгали и долго обнимались, а она даже на радостях неожиданно для себя, обхватив его голову, так настойчиво его целовала, что у него чуть не вылезли глаза на лоб.
   Так вот и получилось, что он подарил ей футбол, а она ему - море.
   Они дополняли друг друга, и мир становился шире, они еще больше узнавали его. Так было у них во всем.
   ...Когда судейский свисток своим последним протяжным звуком закрыл незабываемый поединок и зафиксировал на табло победный счет домашней команды "3:2", Вероника и Максим, пребывая в приподнятом настроении, направились к выходу.
   Путь домой пролегал через центральные улицы. Сам вечер, настроение, радостная толпа и даже электрические лампочки ночного города настраивали на желание пройтись пешком. Эмоции по-прежнему продолжали переполнять их. Они шли то рядом, держась за руки, то, наоборот, бегали и пинали друг другу жестяную банку. Потом ее, казалось, и без того безграничный задор прибавлял еще, и она позволяла себе приставать к нему и даже пыталась запрыгнуть верхом. А ему ничего не оставалось, как безропотно терпеть. Но в минуты, когда Вероника слишком "доставала", он разворачивался и прыгал на нее, и у нее от этого подкашивались ноги.
   - Ты что, с ума сошел? - кричала она.
   Он одолевал снова.
   - Ой, ой! Все, я больше не буду, - сдаваясь, говорила Вероника.
   - Точно? - спрашивал Орлов.
   - Точно, точно.
   - Ну, смотри мне.
   Они снова мирно шли рядом. Через миг она не выдерживала и приставала снова. Он, немного ленясь, надувался и делал обиженный вид, и она спрашивала:
   - Что, обиделся? Специально так делаешь. Думаешь, буду извиняться, прощения просить. Да?
   И, не давая ответить, тут же продолжала:
   - И правильно думаешь... - Ну прости меня, прости, пожалуйста, я больше не буду, - с этими словами она взяла его за руку и нежно прижалась своими губами к его щеке.
   Его напускная притворная обида тут же сходила, а она, и вправду, как и обещала, вела себя приличней...
   Иногда, катаясь по ночному городу, они любили выезжать на окраину, как раз туда, где находится самая высокая точка в округе, откуда хорошо видно весь город.
   Грузовая, прямо скажем, непрезентабельная и, уж тем более, не гламурная машина медленно подкатила и остановилась у самого края смотровой площадки. Сквозь широкое ветровое стекло открывался удивительный и необычный по своему масштабу вид. Вид, который был недоступен взору с любой другой точки города или даже планеты.
   От самого левого угла, куда только возможно заглянуть глазу, до правого, в низине, раскинулось несчетное количество больших и маленьких электрических точек. Все они, благодаря летнему ночному испарению, как будто бы прерывисто мигали или даже подмигивали, а некоторые из них, те что вдалеке, ухитрялись переливаться и менять цвет. Прямо по центру, подобно свече, красовался высокий столб огней - это местная телевышка. Немного правей из всей массы сооружений отдельно и очень нескромно выделялся уже знакомый нам центральный стадион. В этот добрый пятничный вечер то тут, то там разноцветными грибами росли свадебные салюты, а сверху, чуть выше горизонта, над всей этой картиной простирался бескрайний черный небосвод, на котором тоже светились желтые и голубые мерцающие редкие огоньки, только называются они почему-то звездами.
   Максим и Вероника все это видели. Пейзаж ночного города сам по себе совершенно ненавязчиво расслаблял и каким-то невиданным волшебным способом побуждал думать свободно и легко.
   - Ты только посмотри, сколько огней, за каждым из них свои семьи, свои судьбы. Кто-то ужинает, кто-то смотрит телевизор.
   - Ага, а кого-то до слез довели, заставляя играть на фортепиано, -вставил Максим.
   - Не без этого. Кто-то, быть может, взял работу на дом и сейчас над ней корпит, а кто-то сидит у окна и о чем-то мечтает, - она слегка улыбнулась и добавила: - Лично я так часто делаю.
   - Мечтаешь у окна что ли?
   - Ну да.
   - М-м, я даже знаю о чем.
   - О чем? - спросила она, не отрывая взгляда от огней города.
   - О семи градусах и шести минутах южной широты, и пятьдесяти двух градусах и сорока шести минутах восточной долготы.
   - Ты запомнил?
   - Да.
   - Почему?
   - Не знаю, - помолчав ответил Орлов.
   - Когда-нибудь, когда я вырасту и мне будет двадцать один или двадцать два, я обязательно там побываю...
   - Х-м. Ты такая смешная.
   - Почему?
   - Потому что у тебя смешные желания, ну, или мечта, как там правильно.
   - Правильно, мечта, - ответила она очень серьезно. - А почему смешная?
   - Да потому, что как по мне, то у людей должны быть другие желания... Ну я не знаю... там, к примеру, стать врачом, юристом, выиграть миллион, иметь шестнадцать детей или что-нибудь в таком духе, но просто мечтать попасть на какой-то остров, по-моему, это примитивно. Я, конечно, понимаю, что все это возраст и года через три ты даже забудешь о своей навязчивой идее.
   - Ну, это ты так думаешь, а на самом деле я обязательно там буду. Мои ноги будут ступать по мелкому, горячему, белому, как сахарная пудра, песку, я буду слушать звуки прибоя и полной грудью вдыхать запах пальм коко-де-мер и легкий аромат утреннего бриза. Свежий, переполненный кислородом воздух Сейшел будет ласкать мою кожу, и я его не спутаю ни с каким другим.
   - Х-м, - он ухмыльнулся. - Ты там никогда не будешь. Вот посмотришь.
   - Буду, обязательно буду.
   - Не будешь.
   - Буду!
   - М-м, - он отрицательно покачал головой.
   - Буду...
   У героев нашего романа было много веселых и полезных развлечений, и одно из них - обучение Вероники вождению. Она, как и многие другие подростки ее возраста, страстно мечтала управлять автомобилем. Она просила, а иногда даже умоляла научить ее водить машину, и, надо сказать, это желание было настолько велико, что ее ничуть не смутила для этих целей грузовая ГАЗель.
   Надо иметь неслабое воображение, чтобы представить маленькую девушку в метр шестьдесят и весом немногим более сорока пяти килограммов за рулем грузовой машины.
   Тугое сцепление еле-еле поддавалось, руль без системы гидроусиления в ее маленьких девичьих руках крутился с большим трудом. Максим, сидящий рядом, несколько беспокоился о своем единственном авто, а она, будучи к тому времени уже на третьей скорости, давила на акселератор больше положенного, и если бы не запрет ее учителя, то Вероника наверняка бы разогналась до предела.
   Далеко не каждый молодой человек может похвастать тем, что первый водительский опыт он получил на грузовой машине, а девушка так и подавно. Так что данный опыт и тому и другому запомнился надолго.
   Еще по вечерам, когда они оставались одни, и их никто не мог слышать, она пела для него песни. Ее голос в такие минуты был каким-то необычным, не таким, как у всех, он был сильным и больше подходил для взрослых и пышных женщин. Ей было приятно петь для него, а ему было приятно ее слушать.
   Максим и сам любил петь, но, сказать по правде, у него получалось не очень хорошо, и Вероника постоянно обещала заняться его вокалом. Обещать-то обещала, но так ни разу почему-то и не сложилось.
   Дни продолжали сменяться ночами, ночи так же монотонно превращались в дни. На небе появлялись тучи, они опускались на землю дождями, продолжая питать все живое. Затем их сменяло солнце и лучами сушило лужи. Люди приходили на работу и уходили с нее. Одним словом, жизнь текла и продолжалась. Так же она продолжалась и у наших героев. Все, как и прежде, весело, непринужденно и хорошо. Иногда, впрочем, как и все люди, они успевали находить время для мелких междоусобных ссор и обид. Да это и понятно, куда без них, это уже не жизнь, а какой-то сплошной гоголь-моголь получится. Она, как и прежде, тесно, больше положенного общалась со своими друзьями мужского пола, он порой не мог сдерживать приступы ревности, и они ему, впрочем как и ей, доставляли массу хлопот и сердечных переживаний. Порой она по своей простоте, совершенно не задумываясь, могла сказать обидные слова, которые, к примеру, не мог бы себе позволить мало-мальски воспитанный человек.
   Однажды, в самый обычный, ничем не примечательный субботний день, ближе к обеду, Максим, как это часто свойственно влюбленному, фибрами своей души почувствовал острое желание слышать объект своего воздыхания и, более того, - еще и видеть. Не задумываясь ни на минуту, он набрал ее на мобильном.
   - Привет тебе.
   - И тебе привет, - ответил знакомый и ставший уже родным голос Вероники.
   - Чем занимается моя маленькая принцесса?
   - Твоя принцесса спала, сейчас она смотрит телевизор и скоро будет перебирать книги и наводить порядок на полках в своей комнате.
   - И что там по телевизору показывают?
   - Передачу про животных. Про змей.
   - Ну, ничего себе.
   - Да, я и сама змей боюсь ужасно, но передачи про них смотреть люблю.
   - Да-а, мне бы твои заботы.
   - Ну а ты что? - поинтересовалась Вероника.
   - Как обычно. Сейчас только от заказа освободился, через десять минут опять надо будет выезжать.
   - Понятно.
   - Я тебя уже три дня не видел.
   - Что, соскучился? - оживляясь, спросила Вероника.
   - Да, очень.
   - Что вечером делаешь? - после небольшой паузы продолжил Максим.
   - Пока не знаю, ничего не планировала.
   - Тогда давай вечером встретимся?
   - Что будем делать?
   - Погуляем, сходим куда-нибудь.
   - Ну, можно.
   - Давай в семь, пойдет?
   - Ой, не знаю, не знаю, ты, наверное, пока не планируй, давай позже созвонимся.
   - А почему это, интересно, сейчас нельзя спланировать?
   - Сейчас я еще не знаю, давай позже. Хорошо?
   - Ну, хорошо, - подавляя неудовольствие произнес Максим.
   - Тогда давай до связи.
   - Давай, пока.
   Стрелки часов монотонно отсчитывали минуты и часы, день заканчивался, и дело шло к вечеру.
   Выполнив еще два заказа, Максим снова набрал свою принцессу.
   - Ну что? Во сколько освобождаешься?
   - Ой, ты знаешь, давай не сегодня, сегодня я просто не смогу.
   - Что так? - уже выходя из себя, спросил Орлов.
   - Просто меня пригласили вечером за город на шашлыки.
   - Да? И кто же?
   - Друзья.
   - Друзья?! - ошарашенно переспросил Орлов, - какие на... друзья? - он негодовал всей душой и закипал, словно чайник на печи. - Ты что, Вероника?
   - Мои друзья, - отвечала она спокойно и сдержанно. Она, как многие в подобной ситуации, могла бы запросто солгать, но что-то, быть может, любовь и уважение к жизни ей мешало. Надо бы отметить, что ложь для нашей героини была неприемлема.
   Быть может, порою в наше время, в эпоху информации, скорости и финансов, мы не замечаем, как часто люди друг другу лгут, они лгут с утра, при первом общении по телефону, прохожим по пути на работу, а придя на рабочее место, солгут по мелкому и крупному еще раз двести за день, и так изо дня в день. Мы, казалось бы разумные люди, так заврались, что откровенное постоянное вранье ближнему почему-то уже принимаем за невинное притворство, и даже кажется, что так и надо и без этого, всякий нормальный человек словно птица без крыльев. Люди! Все ведь иначе! Любая, пусть даже маленькая ложь, засоряет жизнь. Все это приводит к тому, что, возможно, мы не будем лишенными каких-то благ жизни и удовлетворения от них, но мы никогда, никогда не узнаем, что такое - жизнь свободного человека. Наша Вероника конечно же ничего подобного никогда не слышала, да и рассказывать ей об этом было некому, она просто, по своему наитию, не предавая себя, была откровенной. Откровенной даже в тех случаях, когда ей это было невыгодно.
   Страсти накалялись...
   - Вероника, какие друзья? Какие шашлыки? Какая природа, если мы пару часов назад договорились с тобой провести вечер вместе?
   - Я же не обещала тебе точно.
   - Ну и что! Променять встречу со мной на друзей! Ты, вообще, в своем уме?
   - В своем, - в ответ она тоже начинала повышать голос.
   - Я чего-то не понял. Как можно так поступить? Тебе что, какие-то там друзья важнее меня?
   - Не надо так говорить.
   Негодование, нешуточная ревность раскалили его мозг до предела.
   - Я просто хочу погулять на природе. Что тут такого? - спросила она.
   - Ты вообще с какой планеты? Если разобраться серьезно, то какое ты право имеешь вообще общаться с какими-то чуваками, уже не говоря о том, чтобы с ними разъезжать по лесам. Может, ты забыла, но мы с тобой встречаемся. Тебе это ни о чем не говорит? - он почти кричал.
   - Скажи спасибо, что вообще встречаюсь, - в сердцах вырвалось у Вероники.
   - Что-о-о?! - и после небольшой паузы, после того затишья, которое случается за миг до извержения вулкана, он, растягивая буквы, сквозь зубы гневно просвирипел, - сспа-аси-и бо-о!!!. - и, не совладав с возмущением, отключил телефон.
   Еще минуты две кровь бешено стучала в висках, пытаясь разорвать голову. Он тяжело дышал, казалось, так он не нервничал со времен защиты диплома. Ревность и непонимание, как черная грозовая туча, завладели его сознанием. Он был зол, как никогда. Снова взяв в руки телефон, еще раз набрал Веронику.
   - Да! - раздраженно ответила она.
   - Знаешь, я тут подумал... Моя девушка, конечно, не обязана быть святой, она даже может быть какой угодно, но одно я знаю точно, она никогда мне не будет говорить таких вещей, как ты только что. Поэтому, если тебе в тягость наши отношения, я намерен тебя от них освободить. Спасибо тебе за все! Прощай! - все эти страшные слова он выпалил на одном дыхании.
   - Хорошо, прощай, - спокойно, с некоторой грустью в голосе ответила маленькая Вероника.
   Так глупо, из-за одного нелепого слова закончился необычный, нелогичный, но при всем при этом хороший и, по правде говоря, немного сказочный роман Вероники и Максима. Этот день он закончил в одиночестве...
   На следующее утро злость и обида как будто бы немного отступили, но даже несмотря на это, Максим Орлов чувствовал, что поступил правильно и ни о чем ни капли не жалел.
   На второй день после разлуки он по-прежнему себя оправдывал, говорил сам себе, что на земле девушек много и он обязательно найдет себе другую, которая, если повезет, будет еще лучше и красивее, так что, как говорится, - невелика потеря. А если случалось, что какая-нибудь из лирических печальных мыслей без спросу лезла в голову, то он легким усилием воли отгонял ее прочь.
   На день третий так же, как и всегда, его будни были заняты обычными повседневными заботами: ранний подъем, завтрак, прием заказов, работа на машине, а по вечерам, если в этом возникала необходимость, легкая профилактика и ремонт своего четырехколесного друга. Но только вот Орлов все чаще и чаще с легким беспокойством стал замечать, что моральных сил и воли, дабы отгонять, как ему представлялось, ненужные лирические мысли, начинало не хватать. Ему становилось хуже.
   Совсем плохо ему стало на день четвертый. Теперь он уже полностью убедился в том, что его дух и сознание не в силах сопротивляться предательскому сердечному томлению.
   Видения развевающихся на свежем ветру волос, улыбки, неповторимого веселого взгляда как бы по чьему-то приказу вставали перед ним. Ее легкие, естественные, как шелест весеннего леса, слова насильно, будто эхом, раздавались в ушах. Память, словно нарочно, назло все сохранила до малейших мелочей и, уподобившись средневековому инквизитору, хладнокровно подвергала пыткам своего хозяина.
   Стремясь облегчить свое незавидное положение, он пытался просыпаться позже, а засыпать, напротив, раньше. Работать допоздна, часами по телефону болтать со знакомыми и даже заставлял себя ходить на дискотеки. Но несмотря на эти столь отчаянные и казалось бы действенные меры, все было напрасно. И ему ничего не оставалось делать, как смириться с тем, что ему - ни больше ни меньше - придется с этим жить и в лучшем случае уповать на последний проверенный метод: время, время без нее.
   Таяли последние дни лета, солнце сдавало свои позиции, и даже в полдень было уже не так жарко. Школьники, как всегда в эту пору, обзаводились дневниками, циркулями и прочей канцелярией, подготовка к учебному году, пусть и без охоты, но все же шла полным ходом. Природа заметно менялась, и даже без календаря можно было определить близкое наступление сентября, а значит и осени.
   В общем, время шло, как обычно, не быстрее, не медленней, секунда равна секунде, минута минуте, как у всех, но для нашего Максима "время без нее" было совсем другим, оно, казалось, остановилось вовсе, или если и шло, то очень и очень медленно, что само по себе почему-то было нехорошо и даже больно.
   Его надежды со временем забыть Веронику не оправдывались. Наоборот, с каждым днем без нее становилось печальней и невыносимей.
   - Привет, друг! - раздался знакомый и приятный голос Ярослава.
   - Привет и тебе! - ответил Максим.
   - Как твоя драгоценная жизнь?
   - Ох! - на глубоком выдохе произнес Орлов. - Нормально.
   - Что за вздохи, старый?
   - Да так просто. Как сам?
   - Лучше всех! Работа кипит, деньги зарабатываются, девушки по-прежнему дают свои телефоны. В общем, все суперпозитивно.
   - Понятно. Я рад за тебя.
   - Ты сейчас на ГАЗели? За рулем?
   - Да, но не за рулем. Стою сейчас, пара минут, как освободился. Через полчаса поеду на Киевскую.
   - Как Виолетта?
   - Виолетта? Не знаю.
   - Молодой человек! Что значит - не знаю?
   - Ну вот так вот. Мы уже больше не вместе. Так иногда случается, - помолчав философски добавил Максим.
   - Ого! Ну ты удивил. А что произошло?
   - Да был один инцидент. Но лучше не по телефону.
   - Что, серьезно?
   - Думаю, да.
   - Ладно, встретимся - расскажешь. Сам-то вообще как? Переживаешь? - спросил Ярослав.
   - Да, есть немного.
   - Ну, крепись, крепись...
   - Креплюсь, креплюсь... Переживем как-нибудь. Куда мы денемся с подводной лодки.
   - Сказать по правде, ты удивил меня, и особенно отношением к ней.
   - Чем именно? Тем, что раскис? - спросил Орлов подавленным голосом.
   - Да.
   - Ну, знаешь... Почти полгода были вместе. Тоже ведь не шутка.
   - Возможно, тебе видней.
   - Друг мой, - произнес Орлов. - Я рад твоему звонку. Тебя-то мне и не хватало. У меня, как видишь, не очень легкий период, и разговор с тобой, словно бальзам на душу. Надо будет встретиться, поболтать. Успокоишь меня. Может, получится.
   - О, мой дорогой, для тебя все что угодно. Как насчет сегодня вечером?
   - Да как раз то, что надо. В семь пойдет?
   - Пойдет, - ответил Ярослав.
   - У "Люксора"?
   - Давай.
   - Ну, в общем, не так уж и много ждать осталось.
   - М-м-м. Ты давай жди-жди, я таких к вечеру спасительных слов для тебя наготовлю... Ты не то что потерю Виолетты с улыбкой переживешь, но, потеряй ты все свое имущество, ну, вдруг если нечаянно сгорит, - то на свете нельзя будет сыскать человека счастливее тебя.
   - Ой, ой! Даже зная магию твоего волшебного красноречия, очень в этом сомневаюсь. Но все же, по правде говоря, очень на это буду надеяться.
   - Посмотришь. Ну, во всяком случае, я постараюсь. Ладно друг, до вечера. Буду продолжать трудиться.
   - Давай, трудись. До вечера.
   Разговор закончился. Беседа с другом немного отвлекла, и он почувствовал себя легче, хотя сам прекрасно понимал, что это ненадолго. Еще немного и нужно выдвигаться в район улицы Киевской на очередной заказ.
   День постепенно угас. Максим, сделав еще один заказ по городу, счел, что на сегодня хватит. Выручка устраивала. Орлов припарковал своего механического друга на стоянке близь дома.
   Зайдя в квартиру и взглянув на старые настенные часы, отметил, что до встречи в "Люксоре" осталось полтора часа и он вполне успеет приготовить нехитрый ужин и слегка перекусить. Через двадцать-тридцать минут на кухонном столе - знакомая и любимая всеми холостяками яичница с тремя желтками здорового насыщенного оранжевого цвета. Еще минут через пять данное шедевральное по своей сложности кулинарное творение в мгновение ока было с успехом поглощено, да так, что если бы кто-то за этим наблюдал, то ему наверняка бы показалось, что проделано это не человеком разумным, а, скорее, удавом обыкновенным. Затем так же, не медля ни минуты, он принял освежающий контрастный душ. Выйдя из ванной и с вынужденным любопытством заглянув в свой двустворчатый старый шифоньер, он с легким огорчением заметил, что чистые футболки помяты и их хочешь, не хочешь придется гладить. Через мгновение утюг уже накалялся на гладильной доске. Зазвенел телефон.
   - Да.
   - Молодой человек. Машинка подъехала, серая "Daewoo", номер... Выходите.
   - Спасибо. Сейчас, пара минут, и я выйду.
   - Хорошо!
   Максим догладил футболку, оделся и вышел.
   Внизу, как и обещала девушка с приятным голосом, стояла "Daewoo" с шашечками. Орлов открыл дверь и сел впереди.
   - Здравствуйте.
   - Добрый вечер, - ответил таксист средних лет.
   - В центр, пожалуйста. К "Люксору".
   - Уже едем...
   Когда Максим Орлов зашел в уже знакомое нам заведение, он обнаружил, что Ярослав пришел раньше и, вольготно расположившись за столом, ожидал его.
   - Здорово.
   - Привет, старый.
   - Давно ждешь?
   - Да нет. Минуты две как пришел, - ответил Ярослав.
   Оба закадычных товарища встретили друг друга с одинаковым, как две капли воды, чувством, чувством радости и какого-то приятного ощущения спокойного и самодостаточного родства.
   Ярослав медленно оглянулся по сторонам, окинул любопытным взглядом присутствующих и обратился к другу, который между тем уже успел благополучно разместиться напротив.
   - Ну что? Как всегда?
   - Это что, по коньяку значит?
   - Недаром вы, молодой человек, мой лучший друг детства, ибо только он способен читать мои мысли.
   - А-а-а, вот, значит, в чем нынче дружба проявляется, - весело произнес Максим. - Но все же должен заметить, что ваш безобидный вопрос излишен.
   - Это почему же?
   - Потому что я, ваш друг детства, ровно настолько, насколько и вы мой. Из чего следует, что и мысли мои вы читаете настолько же четко и безошибочно, насколько и я ваши. И именно поэтому вопрос: "Ну что, как всегда?" - неуместен, ибо вы, как истинный и честный друг, наперед знаете ответ.
   - Боже мой! Какая прелестная логика, - шутил Ярослав. - Как я посмотрю, по вам первый разряд плачет.
   - По чему? По шахматам? - оживленно спросил Максим.
   - По водной гребле!
   Сразу же после этих упражнений в остроумии, Ярослав резко переключился на девушку-официантку, которая проходила рядом.
   - Девушка! Вы примете у нас заказ?
   - Да, конечно. Слушаю вас, - сказала она, подойдя к столику друзей и слегка при этом наклонившись. Официантка была на редкость симпатична и очень даже недурна собой.
   - Мой друг хочет коньяка. Вы ему поможете?
   - Думаю, да. А какой коньяк хочет ваш друг?
   - Мне почему-то сдается, что он хочет бутылку "Коктебеля" пять звезд, ну, еще можно по свежему стейку с жареной картошкой, лимончик порежьте, и пачку яблочного сока. Получится? - спросил в конце Ярослав.
   - Да, получится. Может, еще что-нибудь желаете?
   - Да, женщину, - моментально ответил друг Максима, а после, с легкой интонацией сожаления в голосе, добавил: - Только вот, боюсь, ваше заведение мне в этом едва ли поможет.
   - Вы очень догадливы. Скажите, у вас нет других, если так можно выразиться, более приземленных пожеланий? - было заметно, что девушка-официантка, обладая некоторыми уже упомянутыми внешними достоинствами, по всей вероятности, имела еще и некоторые внутренние.
   - Больше нет.
   - Ну, тогда я пошла осуществлять уже заказанные.
   - Да, будьте добры. - Она, отметив что-то в коммуникаторе, скрылась в явно приподнятом настроении.
   - Сколько тебя помню, ты никогда не можешь сделать заказ по-простому. Тебя что, официантки возбуждают?
   ?Да не особо... А вот учительницы возбуждают. Просто я весь в позитиве и, может, поэтому как-то само собой получается дарить радость людям и, кстати говоря, не только официанткам. А вообще, Бог с ними, с этими официантками, меня сейчас очень интересует, что там с тобой стряслось. Я вижу, ты переживаешь и тебе нелегко. Говори, я слушаю.
   - Ну, во-первых, хочу сказать, что по поводу заказа и моих желаний ты не ошибся, а во-вторых, про Веронику... - Максим в подробностях, не упуская ни единой важной, по его мнению детали, изложил Ярославу всю историю расставания со своей девушкой.
   Все это время Ярослав молчал и слушал, не перебивая. Когда Максим закончил он произнес:
   - Как-то глупо все получилось. Насколько я знаю и могу судить, то у вас были достаточно серьезные и крепкие отношения, и так легко их разорвать, это, конечно, странно. Вероника меня, мягко говоря, удивила.
   - Да уж, и меня тоже.
   - Хотя знаешь, - сказал Ярослав, - ее поведение - это, скорее, не проблема личности, а проблема ее возраста. Ты сам объективно посуди, все, ну или почти все молодые люди ее возраста живут в неком своем мире, мире постоянных тинейджерских тусовок, они все, как это принято говорить, "в движении", у нее свой круг общения, у них в принципе так все и принято. В прошлый раз я тебе примерно то же и говорил. Вспомни сам, когда нам было по пятнадцать, шестнадцать, мы тоже, как и нынешняя молодежь, по вечерам где только ни собирались, и занимались черт знает чем, сейчас даже и вспомнить иногда стыдно. Мы выросли, и нам их уже не понять, но надо осознавать, что для них это очень важно и по-другому просто не будет. Каждому возрасту свое. У вас большая разница, и оттого разные взгляды на жизнь, разные интересы, и именно поэтому вы порой друг друга не понимаете.
   - О да! Насчет "движения" и своего мира, ты, наверное, прав. Пожалуй, это и есть та основная причина. Я и сам прекрасно понимаю, что она молодая девушка, можно сказать, почти ребенок и дружба со всякими там чуваками - это скорее норма, но порой мне приходится нелегко и приступы ревности одолевают меня по полной. Я конечно же понимаю этот ее недостаток, но, невзирая на него, эта маленькая девочка временами способна делать меня счастливым человеком. Она каким-то непонятным способом разбавляет мою жизнь своей, и от этого у меня создается ощущение, что она, я имею в виду мою жизнь, становится полной. Недавно я вспоминал свои прошлые лямурные похождения и сколько ни анализировал, мне показалось, что еще ни с кем мне не было так весело, хорошо и интересно. Пытаюсь понять, почему и не могу.
   - Друг, - ласково произнес Ярослав. - Я понимаю твою печаль, но, подумай, стоит ли так убиваться? Ведь она, по сути, глупая малолетка. Что она тебе, взрослому человеку может дать?
   - Не знаю. Я ведь об этом тоже задумывался, и мой разум мне подсказывает, что вроде как ничего, но стоит только на миг расслабиться, как сердце мне говорит совсем другое. Я ничего не могу с собой поделать.
   - Да-а-а. Ты влюбился, - Ярослав улыбнулся.
   - По-видимому. И все же, хоть она и малолетка, но не глупая.
   - Да, и почему же?
   - Не знаю, просто не глупая и все.
   - Ну и чем же она таким занимается или что такое изучает, что может ей помочь не называться глупой? - не унимался Ярослав.
   - Ну-у, не знаю, - потягивая буквы, начал было отвечать Максим. - К примеру, она учится в музыкальном училище, а ты, я уверен, даже нот не знаешь. Занимается танцами, поет в первых альтах, ты хоть знаешь, что такое альт? Да и вообще, как для своего возраста в некоторых вопросах она разбирается очень хорошо, я бы даже сказал по-взрослому. А, вот еще что, - вспомнив, очень громко, почти вскрикнул Орлов. - Она знает президента Сейшел.
   - Что, лично? - хохотал Ярослав.
   - Да нет, по имени.
   - Да уж. Воистину любовь зла...
   - Да при чем тут это, - перебил Максим. - Глупая она или не глупая, это вообще, по-моему, не имеет никакого значения. Главное, что она мне нравится, и все. Это ведь очень относительно и субъективно.
   - Ну прав, прав. Я просто хотел попытаться разуверить тебя в твоей идеализации Вероники. Но навряд ли мне удастся. У тебя все серьезно.
   - Что же делать, друг? Что же делать?
   - Думаю, у тебя два выхода.
   - Каких?
   - Ну, первый - это резко стать гомосексуалистом... - оба одновременно, словно по команде, прыснули неожиданным смехом.
   - А второй, дай-ка я угадаю, - резко застрелиться?
   - Почти, - продолжая заливаться смехом, ответил Ярослав.
   - Злой ты.
   - Ой, фу! - тяжело выдохнул друг-весельчак. - Ну, а если честно, первый - это всеми проверенный способ - время. Единственный его недостаток - то, что забудешь ты ее, а следовательно, и страдать перестанешь не так скоро, как того бы тебе хотелось.
   - Это я и сам знал. А второй?
   - А второй состоит в том, что тебе нужно провести маленький анализ относительно ее отрицательных качеств. В общем, нужно выбрать все ее недостатки, а еще будет лучше, если ты их запишешь на бумаге и несколько раз в день будешь о них думать и всей силой своего воображения пытаться визуализировать ее с ними. Ну, к примеру, она ведь курит, вот и представляй, как она вульгарно выглядит, держа в руках сигарету, как от нее прет вонючим табаком. И все в таком духе, понял? А еще, это вообще бомба, я на себе сто раз проверял. Если мне нравится какая-нибудь принцесса и вместе с тем я чувствую, что мое волнение и трепет перед ней становятся больше обычного и это уже начинает вредить, или просто, как в твоем случае, нужно забыть девушку, то я начинаю представлять ее за не очень эстетичным занятием, а именно, как она посещает уборн... И, поверь, это очень помогает.
   - Что-о?. Ну, ты даешь? Я никогда так делать не буду!
   - Хозяин - барин. Мучайся.
   - Ладно, переживем. Не я первый, не я последний.
   В кафе они пробыли еще около двух часов. Весело, как и подобает двум закадычным друзьям, говорили, по очереди произносили тосты и пили коньяк, закусывая остатками стейка, или запивали яблочным соком.
   Ближе к концу, как обычно, Ярослав тянул друга на дискотеку, но на этот раз Максим, сославшись на специфическое состояние своей раненой души, отказался, ибо в данный вечер в клубе он вряд ли себя найдет. Ярослав, все понимая, не настаивал. Лишь выразил надежду, будто все еще может наладиться, и они помирятся. Так закончилась их очередная встреча, и, вызвав такси, они разъехались по домам...
   А тем временем жизнь продолжалась, прошел день, второй, третий... Казалось бы, впрочем, он и сам так считал, что с каждым делением маленькой стрелки часов его истревоженный дух должен крепнуть, а радостные мысли, подобно солнечным лучам поутру, разгонять мрак и вытеснять собой печаль. Но, к его сожалению, все почему-то было не так, и если быть до конца откровенным, то правильным было бы сказать, что все происходило совсем наоборот - стрелки часов безжалостно и монотонно продолжали забирать у людей кусочки жизни, и ему с каждым боем, каждым ударом часов становилось все хуже и хуже...
   Любая мысль, как бы далеко он ее ни засылал, безысходно возвращалась к Ней. Все стало чужим. День без нее - не день, ночь без нее - не ночь, и даже солнце, которое еще совсем недавно безудержно обжигало, сейчас еле-еле грело, и виноват в этом не сентябрь, который, к слову сказать, в очередной раз навестил планету, а она, точнее, ее отсутствие. И если надежда кандидата в президенты за час до окончания подсчета голосов огромна и ни с чем не сравнима, то тогда та надежда, с которой он всматривался в лица случайных прохожих своего города, чтобы ненароком, случайно среди них возник ее нежный, пленительный образ, во много раз больше. И что еще более его огорчало, так это трезвое осознание того, что в его случае время, как эликсир от любовных ран, бессильно.
   Все то, что происходило с ним в последнее время, было таким важным, что понемногу, незаметно для себя начинало менять его. Обострялись чувства, мысли становились глубже и шире. Что-то, на что раньше совершенно не обращал внимания, теперь начинало раздражать, а что-то, напротив, заставляло проникаться искренней, теплой отрадой. Надо ли говорить, но он ужасно жалел о случившемся. Конечно, по сей день он считал, что поступил правильно, как и подобает нормальным людям в таком случае, но в то же время старался понять и ее, и ему это немного удавалось.
   Мысль о том, что нужно ее вернуть, возникала все чаще... Поначалу он всеми силами пытался ее отгонять и даже боялся ее, но она, как капля, подтачивая камень, завладела сознанием, душой и даже его телом, и, наконец, он уже не мог думать о чем-нибудь кроме.
   Все было не так... казалось, все: и многоэтажные дома, и придорожные столбы, и даже каштаны вторили и, словно за компанию, грустили о ней. Прошло не так много времени, когда он окончательно разуверился в том, что сможет прожить без нее. И думать о чем-нибудь, кроме как вернуть ее, он больше уже не мог. В голове, словно в калейдоскопе, неустанно вертелись мысли... "Быть может, послать к ней Ярослава с цветами или еще, что было бы, несомненно, лучше - для массовки, - послать с ним еще двух-трех друзей. Или, быть может, - нет! Может, как-нибудь самому, это бы выглядело более ответственно и мужественно. А может, стоит заказать цветные афиши с надписью "Я тебя люблю..." или "Вернись..." и ночью заклеить ими весь ее район? Может, стоит начать с sms-ки, ведь может случиться и так, что она тоже грустит обо мне и ждет, когда я сделаю первый шаг навстречу, и простая sms-ка "Люблю!" или "Очень жаль..." будет в этом случае как нельзя лучше и кстати. А если нет?.. Боже! Надо придумать, надо обязательно что-нибудь придумать. Как жаль, что сейчас не зима, я бы тогда на снегу, напротив ее окон на седьмом этаже лепестками роз большими буквами написал: "Люблю тебя". Но сейчас не зима, а осень. И что же мне делать? Можно заказать хороший фейерверк, подкараулить ее вечером, когда она будет дома, позвонить и просто сказать: "Это для тебя!" - и запустить яркий салют. Можно придумать стихотворение и послать ей. Конечно, лучше всего мне было бы ее забыть, но по своей слабости или, быть может, наоборот, из-за силы духа я продолжаю прислушиваться к музыке своего сердца и отважно следовать ему, пусть мне это дается очень нелегко и трудно".
   На миг промелькнула мысль, что было бы совсем неплохо написать ей письмо и отправить его по почте. Еще немного поразмыслив, Максим Орлов понял, насколько мысль эта недурна, и она ему даже нравится, и единственное, что необходимо сделать, дабы ее воплотить, это дождаться позднего вечера.
   Данный безудержный ход вибраций головного мозга происходил в обед, как раз во время работы, и неизвестно сколько бы безумных идей секретной операции по возвращению Вероники было придумано и изобретено, если бы их безостановочный ход нечаянно не прервал звонок телефона. Звонила мама.
   - Привет, мама.
   - Привет. Ты за рулем?
   - Да, катаюсь.
   - Тогда я быстро. Ты во сколько сегодня заканчиваешь?
   - Наверно, в шесть уже буду свободен.
   - Когда освободишься, приезжай на ужин.
   - Хорошо, приеду.
   - Только позвони заранее, за полчасика, чтобы теплое все было.
   - Хорошо, позвоню.
   - Ну все, до встречи!
   - До встречи.
   Рабочий день нашего героя подошел к концу, в полшестого его ГАЗель, словно голодная, неслась на родительский ужин.
   Дверь открылась, на пороге его встречали отец с матерью.
   - Здравствуй, сын, - сказал глава семьи, протягивая Максиму руку.
   - Здравствуйте! Я, надеюсь, не опоздал?
   - Даже наоборот, как раз вовремя.
   - Мам, а что на ужин?
   - Запеченная утка с картошкой.
   - Ну, ничего себе! Значит, я не зря ехал.
   Между тем удачно запеченная с несколько поджаренной темно-золотистой грудинкой утка в белом фарфоровом блюде мирно дожидалась своих палачей. Маленький пир начался. Родители были довольны ужином и еще больше - встречей с единственным сыном, который, к слову, в последнее время заезжал крайне редко. А он, их сын, тоже соскучился и был рад видеть домашних. Он изо всех сил пытался насладиться чудо-ужином, но только почему-то все никак не получалось и даже самый вкусный, как издавна принято считать, кусок бедрышка наотрез отказывался пролезать в рот. Он был подавленным, что продолжалось уже больше недели.
   - Как у тебя дела? - дотягиваясь до салатного листа, спросил отец.
   - Спасибо, хорошо. Как обычно.
   - Может, это и не мое дело, сынок, но ты, я думаю, должен знать, что я воспитывал тебя с самого рождения и потому знаю как облупленного. И я вижу, что тебя что-то тревожит. Ты прямо сам не свой.
   - Пап, не волнуйся, я просто устал. А если и есть какие-нибудь неприятности, то они мелкие и совершенно не стоят, чтобы о них и говорить.
   - Честно? - спросил отец, пристально глядя сыну в глаза.
   - Честно, - ответил Максим, отводя взгляд и косясь на тарелку с хлебом.
   Немного удовлетворившись беседой, все вернулись к ужину.
   Орлов младший еще минут десять безуспешно поковырялся в тарелке, сослался на то, что он не голоден, встал из-за стола и направился в гостиную, которую он почему-то всегда любил. Зайдя в большую просторную комнату, Максим оглядел ее, будто отмечая, не изменилось ли что-нибудь. Но в комнате будь то к сожалению, или, напротив к радости, уже целых два года ничего не менялось. Он подошел к телевизионной тумбе, чтобы взять пульт, но сразу почувствовал, что смотреть телевизор нет никакого желания. Однако внутренний голос, шедший из самых глубин, заставлял себя чем-то занять.
   Подойдя к старенькому книжному шкафу, он стал глазами скользить по переплетам родительских книг в легкой надежде, что взгляд сам интуитивно выхватит нужное. Восемь полок шкафа были забиты до отказа. Преимущественно это была классика, хотя и не только, усилиями мамы Максима здесь успешно смогли найти себе пристанище и несколько детективов, пара старинных любовных романов, конечно, как и во многих семьях, не обошлось без кулинарных книг и книг по ремонту всякой всячины.
   Словом, каждый ряд пестрел разнообразием как по цвету, так и по содержанию.
   - Так, так, - доставая книгу с полки, говорил сам себе Максим. - Что тут у нас. Майн Рид. "Белая перчатка". Не то... А эта? Де Сервантес. "Дон Кихот". М-м-м, не то... А эта? "Дом своими руками"... Толстой. "Война и мир"...
   В очередной раз внимание привлекла еще одна книга - в красном твердом переплете. Максим достал и раскрыл ее. Н. Гумилев "Лучшие стихотворения" - таким было ее название.
   Стоит отметить, что Орлов к поэзии относился прохладно, последнее стихотворение, если не учитывать местный увлекательный фольклор, увековеченный в лифтах и на стенах подъездов, читал еще в старших классах школы.
   Зная свою любовь к поэзии, точнее, ее полное отсутствие, Максим сам подивился тому, как эта книга вообще оказалась у него в руках, но в тот момент им руководил не разум а, мудрое подсознание, или, как принято говорить, нечто свыше.
   Он пролистал несколько первых страниц, скользнул глазами по начальным строкам верхних стихотворений. И тут взгляд зацепился за одно, и он уже невольно его прочитал.
  
   ... И залитые кровью недели
   Ослепительны и легки,
   Надо мною рвутся шрапнели,
   Птиц быстрей взлетают клинки.
  
   Я кричу, и мой голос дикий,
   Это медь ударяет в медь,
   Я, носитель мысли великой,
   Не могу, не могу умереть.
  
   Словно молоты громовые
   Или воды гневных морей,
   Золотое сердце России
   Мерно бьется в груди моей...
   ... И что-то в нем очень сильно понравилось. Он еще сам не мог понять, что именно, но чувствовал, сильно чувствовал, что это стихотворение ему близко и как будто его как-то касается. Он принялся дальше перелистывать страницы и читать начала...
  
   ...Цветы, что я рвал ребенком
   В зеленом драконьем болоте,
   Живые, на стебле тонком,
   О, где вы теперь цветете?..
  
   ... И чудилось ему, что это про Веронику, а цветы - это она, и сразу вспомнил, что в прекрасные, как ему уже теперь казалось, времена, он сравнивал ее с васильком.
   Потом он прочитал "Любовь":
  
   Надменный, как юноша, лирик
   Вошел, не стучася, в мой дом.
   И просто заметил, что в мире
   Я должен грустить лишь о нем.
  
   С капризной ужимкой захлопнул
   Открытую книгу мою,
   Туфлей лакированной топнул,
   Едва проронив: "Не люблю".
  
   Как смел он так пахнуть духами!
   Так дерзко перстнями играть!
   Как смел он засыпать цветами
   Мой письменный стол и кровать!
   Я из дому вышел со злостью,
   Но он увязался за мной,
   Стучит изумительной тростью
   По звонким камням мостовой.
  
   И стал я с тех пор сумасшедшим,
   Не смею вернуться в свой дом
   И все говорю о пришедшем
   Бесстыдным его языком.
  
   ... Словно молния, ворвалась в сознание мысль, что это о нем и о том чувстве, что он переживает сейчас, сию минуту. "Боже! Как можно так писать?" - подумал он. Затем на глаза попался "Жираф".
  
   Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд,
   И руки особенно тонки, колени обняв.
   Послушай, далеко, далеко на озере Чад
   Изысканный бродит жираф.
  
   Ему грациозная стройность и нега дана,
   И шкуру его украшает волшебный узор,
   С которым равняться осмелится только луна,
   Дробясь и качаясь на влаге широких озер.
  
   Вдали он подобен цветным парусам корабля,
   И бег его плавен, как радостный птичий полет.
   Я знаю, что много чудесного видит земля,
   Когда на закате он прячется в мраморный грот.
  
   Я знаю веселые сказки таинственных стран
   Про черную деву, про страсть молодого вождя,
   Но ты слишком долго вдыхала тяжелый туман,
   Ты верить не хочешь во что-нибудь, кроме дождя.
   И как я тебе расскажу про тропический сад,
   Про стройные пальмы, про запах немыслимых трав...
   Ты плачешь? Послушай... далеко, на озере Чад
   Изысканный бродит жираф.
  
   ... Его душа и сердце наполнились очаровательной негой. Ему, словно заколдованному, представлялось, что грустный взгляд, тонкие руки и колени - это все ее, все то, что еще совсем недавно он мог позволить себе созерцать и лелеять. И как ему становилось чертовски больно, оттого, что все это оставалось в прошлом. Да, он обязан, он должен во что бы то ни стало ее вернуть...
   Так оно и случилось, что с тех самых минут, с того самого вечера и уже до конца его дней он полюбил поэзию всей своей душой, всем своим сердцем. И дружба с Колей Гумилевым стала тесной и, если так можно сказать, - плодотворной. По сей причине красный сборник стихов в тот же вечер сменил книжный шкаф родительской квартиры на угол стола в квартире Максима.
   Следующий день был обычным. Вечером, когда все заботы остались позади и уже ничто не могло ему помешать, он сел за старенький письменный стол и, собравшись с мыслями, принялся наносить на тетрадный лист первые строки своего письма, которое, как ему казалось, поможет вернуть ту самую прекрасную из всех когда-либо живших на земле женщин. И начал он так...
   "Если есть на земле какая-нибудь волшебная вещь или человек, способные вернуть меня в беззаботное, сказочное прошлое, заставить чувствовать себя снова свободным и молодым, разбудить сердце и переполнить его бескрайним океаном чувств, то по законам жанра и согласно историям и сказкам, это "что-то" должно находиться где-то чертовски далеко-далеко, за тридевять земель, а быть может, и еще дальше. Но что-то дало сбой, и "это", то самое волшебное и прекрасное, отчего жизнь наполняется смыслом, оказывается, вопреки всему, совсем рядом и совсем близко - это Вы Вероника.
   Сказать по правде, Вы, и только Вы - единственный человек на всей земле, способный сделать меня счастливым или несчастным. Вы, и только Вы можете вызвать в моей душе необъяснимое озорство и веселье, которые я утратил уже несколько лет назад. Вы, и только Вы наполняете мою жизнь неподдельным глубоким смыслом.
   Если бы Вы только могли знать, что чувствует каждый палец моей руки в тот самый момент, когда я к Вам прикасаюсь. Как здорово и приятно уставшим после тяжелого рабочего дня возвращаться домой и ловить себя на мысли, что, возможно, в эту самую минуту я дышу с Вами одним воздухом. Как хорошо и отрадно мне, засыпая в своей кровати, ласкать себя мыслью, что где-то здесь, совсем рядом, в моем городе, Вы тоже, закрыв глаза, пытаетесь мирно уснуть. И как бы я хотел, чтобы, засыпая, Вашего сознания касалась всего лишь одна маленькая и невинная мысль - увидеть во сне меня.
   О, Боже! Как бы я хотел, чтобы это было именно так.
   ... "но все в пошлом" - и для меня нет в жизни слов страшнее, чем эти. Каждая клетка моего тела сжимается от невыносимой боли, боли, которую мне причинила разлука с Вами. Вы даже представить себе не можете, как сильно я сожалею о том, что Вы - мое прошлое, и точно так же Вы не можете представить силы моего желания вернуть Вас.
   Безусловно, все это грустно, ужасно и печально, но, несмотря на это, я все-таки кое-что понял.
   Понял, как Вы мне дороги....
   Понял, как без Вас тяжело...
   Понял, какое Вы на самом деле прелестное создание...
   И наконец, понял - как это прекрасно - любить без остатка. Словно вихрем, по сердцу и по груди витает волнение и чувство упоения своей возлюбленной. Каковой являетесь Вы".
   Прошло два часа. За окном уже давно стемнело, воздух стал холодным и колючим. Клонило в сон. Он сложил лист бумаги пополам и бережно спрятал его на полке меж книг. Провалявшись с полчаса в кровати, он немного помечтал о Веронике, а затем тихо и мирно уснул.
   На следующий день в его сердце, а потом и в мозгу поселилось некое беспокойное сомнение, и связано оно было с вопросом: "отправлять письмо или нет?"
   Дело в том, что спустя день оно ему представлялось то ли недостаточно искренним, то ли недостаточно чувственным, то ли слишком длинным или, наоборот, коротким, коротким настолько, что оно не до конца раскрывало всю глубину чувств, которые он испытывает. Что-то в нем, по его субъективному мнению, было не так. А что именно, понять ему было не дано. В общем, дошло до того, что, в конце концов, он и вовсе от него отказался и принял твердое решение письмо не отправлять. Но так как природа не терпит пустоты, на смену ему пришло другое, тоже хорошее решение, а именно, встретиться лично, все рассказать самому и тем самым поставить точку над "и".
   Время "Ч" было назначено через два дня, в пятницу.
   Пятница, как и предполагал Орлов, насупила после среды и четверга. Он тщательно за это время обдумал всю свою пламенную речь, обдумал каждую фразу и каждое слово в ней. Затем после обеда он позвонил и договорился о встрече. Она не отказала и попросила, если его не сильно затруднит, подъехать к музыкальному училищу и встретиться там.
   Шесть круглых колес грузовой машины неторопливо несли его к ней, в воздухе чувствовался сентябрь, а в груди, по мере приближения к ней, с каждым метром все сильней и сильней билось сердце, и в тот самый момент, когда из-за угла жилого дома показалось учебное заведение возлюбленной, его охватило такое необузданное волнение, будто бы ему вот-вот придется за один раз сдать все экзамены своей жизни...
   Он припарковался недалеко от входа. На часах было почти три. Погода стояла мягкая и теплая, ветер еле-еле шевелил пока еще зеленые листья на каштанах и кленах, которые своеобразным живым кольцом окружали музыкальное училище. Там же, в тени деревьев, стояло несколько ровных, выкрашенных в темно-бордовый цвет скамеек. На одной из них, в тени молодых деревьев, сидела Вероника.
   Увидев подъехавшую ГАЗель, она встала и плавно, как это обычно умеют хорошенькие девочки, пошла по направлению к ней...
   Он заметил ее сразу. В глаза тотчас же бросилась ее одежда. Розовая то ли футболка, то ли блузка с декольте чуть больше обычного размера, что, следует отметить, очень гармонировало с ее красивой уверенной молодой упругой грудью. Светло-бордовая, со складками, коротенькая юбка и длинные, на шнуровках кеды. Все это конечно же несовместимо, и кому-то даже может показаться немалым уродством, но, клянусь вам, в этот миг на ней это смотрелось свежо, дерзко и настолько сексуально, что казалось, будто лучшей одежды для нее и придумать было невозможно. Все, и нескромная как для шестнадцатилетней девушки грудь, и обнаженные ноги, и темные, шелковистые здоровые волосы средней длинны, и красивое, милое лицо с маленьким, слегка приподнятым кверху носиком, все это, заставляло нашего героя в очередной раз затаить дыхание...
   Она подошла к машине и остановилась. Максим вышел, хотя и ожидал, что она сама откроет дверь и сядет рядом. По крайней мере, если бы так случилось, то это было бы хорошим знаком.
   - Привет! - сказал Орлов и при этом взглянул ей в глаза, силясь что-то прочитать в них.
   - Здравствуй, - услышал он в ответ.
   - Ну, ты проходи, присаживайся.
   - Нет, давай лучше здесь, на улице.
   - Как здесь? Нет, ты присаживайся.
   - Я не хочу. Давай здесь.
   Его словно облило холодным потом от одной только мысли, что еще совсем недавно в салоне его грузового друга они объездили столько прекрасных мест, а она сейчас даже не хочет садиться в машину. Конечно, здесь и дураку становилось понятно, что это плохой знак... очень плохой...
   - Вероника, здесь много посторонних людей и обсуждать наши отношения будет неудобно, садись, пожалуйста! Вот делов-то. Поверь, это тебя ни к чему не обяжет.
   Она поддалась на убеждения и согласилась. Каждый шаг, каждое движение были полны особой, неповторимой, только ей свойственной грации... Она села.
   - Как ты? - спросил Максим, все еще не решаясь перейти к самому важному.
   - Нормально.
   Он еще раз ею полюбовался, немного помолчал и начал.
   - Вероника, знаешь, мы не вместе уже пятнадцать дней, тридцать часов и где-то двадцать минут. И должен признаться, что это время для меня не прошло зря. Разлука для любви, как ветер для огня. Если огонь слабый, то ветер его затушит, если огонь сильный, то он, наоборот, разожжет его с еще большей силой. И у меня как раз этот, второй вариант.
   Она смотрела на него и молча, внимательно слушала.
   - За это время, - продолжал Орлов, - я очень хорошо понял, какое ты для меня имеешь значение, я очень хорошо понял, как ты мне важна и, если говорить совсем откровенно, то я очень сожалею о том, что нам пришлось расстаться. Все это время я жил лишь одной надеждой, надеждой, что это еще как-то можно изменить, хотя нет, еще я жил надеждой на то, что и ты думаешь или, точнее, чувствуешь так же. Я понял, какое это счастье, находиться рядом с тобой. Как это хорошо и приятно - просто держать тебя за руку или, к примеру, слушать, как ты для меня поешь. Я понял, что в мире есть много разных хороших эмоций, которые испытывает человек, конечно же многие из них мне чужды, но одно я с лихвой испытал на себе. И этого бы, несомненно, не случилось, если бы не ты. Я понял, как это прекрасно любить без остатка, словно вихрем по сердцу и по груди, витает волнение и чувство упоения своей возлюбленной. Каковой являешься ты. (Это окончание казалось ему особенно удачным, и он решил позаимствовать его из письма.) В общем, я хочу, чтобы мы снова были вместе...
   Она на секунду отвела взгляд и ненадолго задумалась. Затем повернулась к Максиму и сдержанно, совершенно по-взрослому ответила:
   - Знаешь, мне, конечно, очень льстит все то, что ты сказал. Но мне не очень комфортно с людьми, которые жестко от меня что-то требуют. Я сейчас свободна, я просто живу и наслаждаюсь жизнью и больше мне ничего не надо. И дело тут вовсе не в чьих-то ухаживаниях или еще в чем-то. Мне просто хорошо и все. Поэтому при всем желании я не могу ответить тебе взаимностью.
   Максим отвернулся и взглядом уперся в торпеду перед собой. Все рушилось. Он молчал... Она ему в этом не мешала. Через несколько немых секунд Орлов повернулся к ней и умоляющим и вместе с тем серьезным тоном спросил:
   - Может быть, еще можно что-то сделать... а?
   - Извини, пожалуйста, но я думаю, что нет.
   И все - земля разверзлась под ногами, с неба посыпались камни, ветер вырывал деревья с корнями, а дома выворачивал с фундаментом, температура воздуха была минус пятьдесят и плюс сто одновременно, все с лица земли исчезло и перестало существовать, ибо он понял, понял, что та ничтожно маленькая свеча надежды, которая освещала и грела его душу, в это мгновение от звуковых вибраций короткого "НЕТ" погасла, и после стало вдруг так темно, как только бывает за пять минут до рождения или через пять минут после смерти.
   Но вдруг совершенно непредсказуемо и неожиданно это горькое чувство сменило другое. Он осознал, что терять ему больше нечего, и это как бы отрезвило и даже слегка успокоило, напряжение спало.
   Они так же по-прежнему продолжали молча сидеть. Затем он вроде бы в шутку, сам не зная для чего, вдруг сказал:
   - Ну тогда я тебя украду!
   - Ха-ха-ха, - засмеялась повеселевшая Вероника и, подхватывая шутку, продолжила: - Да, да прямо со свадьбы, из-под венца.
   - Вечеринка в ресторане, - оживленно фантазировал Максим, - в самом разгаре, столы ломятся от еды и спиртного, пьяные мужчины наперебой разряжаются в женские платья и весело танцуют канкан. Каждый приглашенный считает своим святым долгом кричать "горько" и затем непонятно для чего вести странный счет, и в самый момент апогея в ресторан вихрем ворвется толпа бородатых в шелковых рубашках цыган, и одним из них буду переодетый я.
   - Возьмешь в охапку и украдешь меня, - смеялась она.
   - Возьму в охапку и украду, - так же веселясь, подтвердил он.
   - Да, интересно было бы, только вот это нескоро случится,- искренне улыбаясь, говорила Вероника.
   - Почему?
   - Потому что я дала себе обещание раньше двадцати одного замуж не выходить.
   - Что ж, ничего не остается, как только верить, надеяться и ждать, - продолжал шутить Максим.
   Они еще немного развили эту веселую тему, после чего Вероника сказала:
   - Через две минуты у меня начинается хор. Нужно идти. Пора.
   - Ну что ж, если нужно.
   - Удачи тебе, - искренне пожелала Вероника.
   - И тебе.
   Она взглянула ему в глаза и в последний раз тихо произнесла:
   - Прощай...
   Но как ему ни было тяжело выговорить это слово, он все же сделал над собой нечеловеческое усилие и так же негромко, еле слышно ответил:
   - Прощай...
   Она вышла из машины...
   Направилась ко входу в училище...
   Металлические громоздкие двери центрального входа уже десять минут назад скрыли ее аккуратную фигурку, а он все еще продолжал смотреть ей вслед. В эти короткие десять минут он думал сразу обо всем и ни о чем одновременно. Жизнь остановилась. Но это ему на самом деле только казалось...
   Все люди на земле, безусловно, разные, такие разные, как и события с ними происходящие. Цезарь, к примеру, грустил о падении Римской империи, Горбачев - о развале Советского Союза, Николай второй - о падении России, лыжник грустит о зиме, рыбак о лимане, солдат - по оружию, а кто-то - по своему далекому и уже почти забытому счастливому детству. Но в тот день и минуту, пожалуй, на всей планете не было человека более несчастного, чем Максим, грустивший о Веронике.
   Потянулись унылые дни. И чтобы стало хоть как-то легче, он сознательно уходил в работу, в общение с друзьями, в стихи. Последние, кстати, овладевали им все больше и больше. Каждая строчка казалась живой, каждое четверостишие часто все больше и больше наполнялось смыслом и чистыми, словно горный хрусталь, эмоциями.
   Он встал рано утром. И, несмотря на то, что только сон избавлял его от мучительных дум о ней, спал он плохо и мало.
   Как всегда, умывание, завтрак и первый звонок клиента.
   - Да слушаю.
   - Привет, Макс!
   - Привет, Вова!
   Вова, или как он любил себя называть, Владимир Иванович, был завсегдатаем и постоянным клиентом. Имел небольшой цех по сборке корпусной мебели, в подчинении четырех сборщиков и тридцать два года за плечами.
   - Мне надо будет сегодня мебель вывезти, с утра где-то. Ты свободен, сможешь?
   - Да, смогу.
   - Через сколько приедешь?
   - Сейчас чай допью и минут через сорок уже буду. Пойдет?
   - Да, пойдет. Ты что, еще не проснулся? Голос у тебя какой-то вялый.
   - Да нет, - ответил Максим. - Встал давно, просто настроения особо нет.
   - Что так?
   - Не знаю, не всегда же быть ему хорошим.
   - Тоже верно. Ну да ладно, не буду отвлекать, допивай свой чай, жду.
   - Ага, давай.
   Механический друг донес без опозданий, как и уговорено, через сорок минут. Максим подъехал к цеху своего клиента задом и открыл борт для загрузки.
   Благодаря усилиям Вовиных архаровцев, автомобиль загрузили быстро, и уже через десять минут он был готов отправиться на выгрузку к заказчикам.
   Орлов запустил двигатель, а Вова сел рядом. Искра попала на свечу, в камерах сгорания цилиндров попеременно прогремели маленькие взрывы, коленвал провернулся, и они благополучно тронулись в путь.
   Придорожные столбы монотонно пролетали мимо боковых окон. Дорога была относительно пуста и свободна, воздух не жарким и свежим. Максим молча рулил и как-то отстраненно вглядывался в дорогу. Невооруженным взглядом было видно, что настроение водителя и по совместительству героя нашей повести оставалось несколько подавленным и отрешенным.
   Владимир Иванович, а для Максима просто Вова, будучи человеком давно с ним знакомым, видя это, произнес следующую речь:
   - Макс, я тебя первый раз таким вижу. Случилось что?
   - Каким это - таким?
   - Подавленным что ли.
   - Бывает.
   - Ну, бывает, так бывает, - особо не настаивая, сказал Вова.
   - Да с девушкой расстался.
   - С девушкой расстался! Тоже мне новость. Нашел чем огорчаться, - изумился Вова. - А я-то думал...
   - Что ты думал?
   - Думал, что, может, важное что случилось, может, с работой проблемы или еще что-нибудь...
   - А это что, неважное? - очень спокойно, с долей равнодушия спросил Орлов.
   - Спрашиваешь. Нет конечно. Как по мне, есть дела поважнее.
   - Как же так? А если у тебя чувства?
   - Какие чувства? - спросил Вова.
   - Ну, обычные, какие еще. Искренние, чистые и сильные чувства к человеку. Что тогда?
   - Да ладно, скажешь тоже. Великое дело. Ты же мужик. Взял и нашел другую. Я лично никогда из-за этого не заморачиваюсь.
   - У тебя все так просто.
   - А что тут сложного?
   Максим не думал о собеседнике, по всему было видно, на него просто накатило:
   - Ты любил? Ну так, чтобы казалось, будто воздух на всем земном шаре для вас двоих. Любил ли ты так, будто у тебя вырастали крылья и в такие минуты тебе казалось подвластным все? Любая преграда - тебе по колено, любая работа, будь даже самая немыслимо сложная, - тебе по плечу, любое расстояние, которое еще вчера тебе страшно было и представить, сегодня преодолеваешь, словно паря по воздуху. Когда ждешь свидания и сердце стучит, того и гляди, вот-вот вырвется. И, наконец, когда не только каждый день, но и вся твоя обычная жизнь враз, словно по волшебству, наполняется всем мыслимым и немыслимым обилием красок и делается цветной и многозвучной, а потому, стало быть, счастливой. И наконец, любить - это значит жить душой.
   Максим закончил свой монолог словно на одном дыхании, да так живо и эмоционально, что он ему и самому понравился. В голове Орлова, будто весенняя молния, промелькнула мысль: "Черт, оно ведь и в самом деле неплохо-то и получается, ну и пусть, что расстались, ну и пусть, что не вместе, ну и пусть, что страдаю, но зато это страдание с каким-то приятным, ласкающим чувства оттенком. Быть может, именно поэтому я стал задумываться о тех вещах, которые еще вчера мне были чужды. Ведь совсем недавно моя жизнь была невыносимо серой, а теперь она цветная, переполненная эмоциями и благодаря им я чувствую, что живу! А что может быть для человека важнее?" Так Максим Орлов, того не осознавая, открыл сам себе глаза.
   - Что, это так действительно происходит? - оторопело спросил Вова.
   - Ну конечно. Вернее, так происходит только тогда, когда все по-настоящему, без остатка, как говорится.
   - Знаешь, ты так все рассказал... Вот бы самому испытать!
   - Я слышал, что способность влюбляться у разных людей совершенно разная, а некоторые ее лишены и вовсе, и мне кажется, ты так говоришь, потому что как раз к таким людям и относишься.
   - Да... Сколько было девушек, но так, чтобы любить, откровенно, и не вспомню.
   - По-видимому, так оно и есть.
   - Пожалуй... Это что ж получается, даже несмотря на твою маленькую трагедию, ты счастливый человек. Так что ли?
   - Получается так... - ответил Максим.
   И душа враз наполнилась неким спокойствием и уверенностью...
   Шло время, один день сменял другой, мысль о Веронике по-прежнему была крепкой и упрямой.
   В один из вечеров, раскрыв своего Гумилева, он прочитал одно из стихотворений, и, если мне не изменяет память, называлось оно "Отравленный":
  
   "Ты совсем, ты совсем снеговая,
   Как ты странно и страшно бледна!
   Почему ты дрожишь, подавая
   Мне стакан золотого вина?"
  
   Отвернулась печальной и гибкой...
   Что я знаю, то знаю давно,
   Но я выпью, и выпью с улыбкой,
   Все налитое ею вино.
   А потом, когда свечи потушат
   И кошмары придут на постель,
   Те кошмары, что медленно душат,
   Я смертельный почувствую хмель...
  
   И приду к ней, скажу: "Дорогая,
   Видел я удивительный сон,
   Ах, мне снилась равнина без края
   И совсем золотой небосклон.
  
   Знай, я больше не буду жестоким,
   Будь счастливой, с кем хочешь, хоть с ним,
   Я уеду, далеким, далеким,
   Я не буду печальным и злым.
  
   Мне из рая, прохладного рая,
   Видны белые отсветы дня...
   И мне сладко - не плачь, дорогая,
   Знать, что ты отравила меня".
  
   Силами своего сознания, он конечно, понимал, что написано оно было столетие назад, но силами своей души и еще чего-то глубинного и эмпирического он чувствовал, что каждое слово, каждая буква и каждый знак препинания - все о нем.
   Так близко к сердцу в последнее время он стал принимать не только стихотворения. Но и птиц, траву у дома, воздух, землю и небо.
   Да! Безусловно! Он мог бы быть другим. Он мог бы отдаться во власть течения времени, мог бы раствориться в нем так же быстро, как растворяется в океане дождь. Он мог бы запросто найти другую и усилием воли стереть Ее из жизни, а значит и предать Ее, ту самую, единственную, которая могла сделать его счастливым.
   Он мог бы предать забвению ее глаза, улыбку, блеск ее волос на летнем солнце. Он мог бы предать ее по большому счету еще девственный, а потому и драгоценный образ, он мог бы предать забвению каждое слово, каждый звук, когда-либо произнесенный ею. Он мог бы предать свою мечту. Да! Безусловно, в конце концов, он мог бы сделать самое страшное - ее забыть... Это удел сотен, тысяч, да что тысяч, миллионов людей по всей планете. Так случается почти со всеми...
   Да! Безусловно! Он герой! Бейте меня, кусайте и режьте - и ничего другого вам не скажу...
   Он ее не забыл...
   И, как он окончательно понял сам, уже никогда не забудет.
   Как кусок глины содержит в себе все еще не созданные шедевры скульптур, так и каждый в отдельности человек способен воплотить свою жизнь в шедевр, но очень часто для этого нужен импульс, толчок. Для нашего Максима таким толчком была Вероника.
   Да! Безусловно! Осень этого города была как раз тем временем, которое явило собой границу между его жизнью прошлой и его жизнью будущей. С каждым ударом часов, с каждым ударом сердца он становился другим. "Я должен, я обязан ее вернуть!" - эта мысль стала его спутницей, такой же верной и надежной, каким был Санчо Панса для Дон Кихота.
   Конечно, все те методы, что он перебрал раньше, помочь ему не могли, о них даже и речи не могло идти. Прибегнуть к ним означало подвергнуть себя унижению, а этого он никогда бы себе не позволил сделать.
   "Но как? Как!?" - задавал он себе вопрос. Но ответ все не находился...
   Сложные и беспощадные преобразования его мыслей привели к тому, что он почувствовал в себе неудержимую потребность вести дневник.
   Признаться честно, его самого это сильно удивило, ведь желания такого у него никогда не возникало, даже и близко. Но тем не менее в один из вечеров в толстой книге-тетради в линеечку на первой странице он написал:
   "дд.мм.гг.
   На часах 21.15, за окном ночь, на улице тихо и спокойно, и в этой тишине я говорю сам себе: "Добрый вечер, Макс", - и, наверное, это будет правильным, ведь если взглянуть поглубже, то я одинок. Конечно, у меня есть Ярослав, родители и остальные полудрузья, как и у других людей, но, если говорить или, скорее, мыслить глубинно, то я все больше и больше ухожу в себя. Еще никогда в жизни я так много ни о чем не думал. Я действительно весь в себе.
   И, признаться честно, это состояние мне даже нравится. Думаю, что именно поэтому я и завел дневник, правда, пока еще не знаю, для чего, но чувствую, что мне это нужно.
   Конечно, я совершу огромное упущение, если не укажу причину, из-за которой случился весь этот сыр-бор.
   А причина объяснима, и к тому ж она одна - ВЕРОНИКА!
   Так уж случилось в моей жизни, что мне очень сильно повезло, и я встретил прекрасную, и теперь уже точно уверен, неповторимую девушку.
   Описывать ее внутренние и внешние достоинства в данном месте будет излишним, ибо, я уверен, что не забуду ни единого слова, сказанного ею, и ни единой ее улыбки. Я конечно же, как и всякий человек, не могу знать, что меня ждет в будущем, но мне почему-то кажется, что я ее уже не забуду никогда.
   Кстати, парой абзацев выше я писал, что в последнее время много думаю и о многом размышляю. И не стану отрицать, что буквально каждая моя мысль подчинена и продиктована одним огромным желанием вернуть ее.
   Несколько дней назад я пытался наладить наши отношения, но у меня не получилось, и к тому же я понял, что сделать это уже почти невозможно. Хотя я знаю и искренне верю, что в любой ситуации, пусть даже самой тяжелой и безнадежной, есть выход. И я его найду...
   Ну, в общем, где-то так. Думаю, для начала будет достаточно. На днях напишу еще. Пока".
   Постоянные мысли о ней напрасно не проходили и приносили свои, правда, пока еще не особо ощутимые плоды. Однако что-то уже вырисовывалось.
   Так, в один из обычных рабочих дней, когда он возвращался с очередного заказа, его вдруг неожиданно настиг ответ, но, возможно, не сам ответ, а лишь намек.
   Как издавна известно, начало - половина дела. А это означает, что все начинает налаживаться и становиться на свои места.
   Максим Орлов вспомнил их последний разговор, и он оказался ключевым. Точнее даже будет сказать, что ключевой оказалась всего лишь одна его фраза: "Я тебя украду!"
   "Украду! Украду!! Украду!!!" Кровь растеклась по телу и беспощадно давила виски. Он бессознательно, со всей своей дурью вдавил педаль акселератора. Сзади, на спине, как будто что-то мешало, и ему казалось, что это начинают наклевываться и расти крылья. Он вернет ее!
   Орлов еще не видел деталей, совершенно не представлял, как и, быть может, зачем это делать, но он чувствовал всеми фибрами своей простой души, что это единственно возможный выбор, он чувствовал, что каждая клетка и молекула его организма достойны и, более того, рождены именно для такой высокой мечты.
   Важнейший вопрос жизни находил свое решение.
   "Украду! Украду!! Украду!!!" - снова повторял он, не сбавляя скорости.
   В последние два дня он тщательно обдумывал свою идею фикс и способы доведения ее до логического конца.
   "Да, украду, - говорил он себе. - И наверное, будет очень красиво и знаково, если это произойдет именно на свадьбе, как, в принципе, я ей и обещал. Она восприняла это как шутку, а как ведь иначе? Принять всерьез и нельзя было, поскольку все это кажется нереальным, почти сказочным и даже волшебным, и если я смогу подарить ей сказку, то, думаю, тогда она будет моей наверняка. Да, да - все правильно, но детали и концовка... Пока я не вижу. К примеру, украсть ее на глазах у всех я еще смог бы. А что потом?
   Привести в съемную квартиру и попытаться этим ее поразить и наивно полагать, что данный смелый поступок заставит ее разделить со мной жизнь? Думается мне, что таким образом я смогу добиться максимум того, что на следующее утро вся донельзя возмущенная родня, причем с двух сторон, возглавляемая почтенным женихом, навестит нашу мирную съемную квартиру, в результате чего мою светлую голову будет украшать огромное разнообразие гематом разных цветов, размеров и оттенков, начиная от слегка розовых, подобных лепесткам фиалки, кончая насыщенно-синими, словно поздний полевой василек".
   Долго на этот счет нашему герою размышлять не пришлось, ибо даже инвалиду разума понятно, что данная афера по своему содержанию глупа и, скажем прямо, до неприличия наивна.
   Да-а!.. Тут надо как-то по-другому, - снова сам себе говорил Орлов. - Нет, то, что ее надо украсть, - вопрос решенный, но что потом? Куда ее вести? Как сделать, чтобы она враз, или почти враз забыла про свою свадьбу и своего суженого-ряженого, будь он неладен, как?"
   Все эти проблемы были действительно очень сложны, и Максиму их решить до сих пор не удавалось.
   "Украсть... Что потом? Что потом? Как сделать?" - его интересовало только это...
   Хотел бы вам, мой дорогой читатель, поведать одну великую, но вместе с тем и простую истину. В русском языке, равно как и во всех остальных языках мира, таких слов, а точнее словосочетаний, как: "не хватает времени", "не успел", "не получается", "не смог" и тому подобное - просто нет. Точнее, они есть по форме, но, по сути они так же бессмысленны, как вопрос первому встречному: "Как твои дела?" Гораздо честнее и достойнее признаться самому себе: "нет желания!"
   Но счастливо то двуногое существо, в голове которого бурлит и клокочет стремление к чему-либо, а еще для него лучше, если стремления будут бурлить и клокотать в его душе и сердце.
   Желание - черви и цепи. Желание - искры и крылья. Желание - корень всех свершений.
   Желание быть с ней распирало мозг и сдавливало сердце, и это означало одно - он во что бы то ни стало достигнет своей цели.
   Ответ на свой вопрос он нашел днем позже.
   Вечером, после рабочего дня и нехитрого холостяцкого ужина он улегся на кровать и, глядя в потолок, продолжал предполагать, думать и мечтать. Маленькая стрелка настенных часов успела сделать полный круг, и на него, словно на Ньютона, снизошло озарение. В тот самый миг, в то самое мгновение, когда во всех уголках нашей необъятной родины продолжали, следуя расписанию, двигаться электрички, когда корабли в море винтами монотонно резали воду и двигались заданным курсом, когда кто-то отдыхал в ночных клубах и когда большая часть людей, мирно лежа в теплых кроватях, пребывала в фазе быстрого сна и каждый видел свое, именно тогда в поднебесье вознеслась еще одна великая, чистая и настоящая мысль, которая силою своих могучих энергий принялась влиять на всю вселенную, принялась властвовать над еще не открытыми планетами, людьми, и даже скоростью стареньких электричек и кораблей.
   План, цель, идея, мечта - созрел. Он уже точно знал все. Каждую мелочь, каждое звено в цепи своего будущего, он видел так явно, словно все это с ним уже случилось.
   Хотя я, ваш автор, искренне желал бы удовлетворить ваше любопытство, я все же в художественных интересах этого творения не могу сейчас передать всех деталей его плана. Единственно, что позволительно открыть, так это то, что для его осуществления Максиму нужно было стать очень и очень обеспеченным человеком.
   Как она пообещала, ее замужество, если, конечно, ничего не изменится, должно случиться в двадцать один-двадцать два года, а это означало, что у него есть пять-шесть лет.
   Едва ли нужно быть великим Сократом, дабы понять, что шесть, а уж тем более пять лет, для такой цели очень и очень маленький срок, многим людям он покажется и вовсе нереальным. Максим Орлов, по интеллекту (как он сам считал), хоть и не был приближен к Сократу, но молодым человеком был неглупым от природы, да и от жизни, а потому, данный вопрос его не мог не смутить, и это в свою очередь подтолкнуло к его решению. По его глубокому убеждению, оставаться в городе S и достигнуть за столь короткий срок серьезного благосостояния, никого при этом не убивая и не обворовывая, казалось малореальным, а потому надо было придумать что-нибудь другое, более амбициозное и более для этой цели подходящее. Максим был не только достаточно мудр, но и обладал также довольно острым умом и гибким воображением и, должно быть, по причине этого последнего бесценного свойства в его голове родилось сразу три великолепных и блестящих варианта.
   Первый базировался на том, что стать богатым гораздо легче и быстрее в том месте, где больше всего денег и по статистике самое большое скопление "лексусов" на душу населения. Такое место очень хорошо являла собой столица - прекрасный и древний город Киев. Разрабатывая сей вариант, Максим невольно вспомнил слова своего старшего и опытного в житейских делах товарища, Анатолия, который как-то давно в беседе о грузоперевозках высказал мнение, будто Киев настолько развитой город, что если бы у Максима было там пятьдесят ГАЗелей, то даже этого было бы мало.
   Второй вариант был менее оригинален и базировался он на воровстве, вымогательстве и грабежах.
   Третий умилял своей невинной простотой и заключался в усыновлении его президентом.
   Воровство и грабежи претили спокойному характеру Максима и его воспитанию.
   Родителей он любил и менять их было как-то неприлично, и следовательно, не оставалось ничего другого, как склонить свое буйное существо к первому варианту.
   Детальный план был таков: первым делом он отказывался от своей съемной квартиры, во-первых, это позволит сэкономить деньги, а во-вторых, избавит от соблазна вернуться назад. Затем надо заказать пару тысяч визиток и столько же объявлений для расклейки на столбах. Подготовить машину, и на тент по бокам желтыми цифрами наклеить номер своего телефона. В Киеве же сразу найти недорогое жилье. Позже, когда работа пойдет и одной машины будет мало, надо будет постараться взять вторую и посадить на нее наемного водителя. Затем, когда работы будет хватать и на две машины, брать третью, тоже в кредит, и так далее. При условии, что одна машина в день чистыми будет приносить сто пятьдесят-двести гривен, то он смог бы уже погашать кредит на каждое авто примерно за два года. Так во второй и последующие годы он сумел бы приобретать и трудоустраивать по пять-шесть машин. Конечно, это будет даваться нелегко и все шесть лет придется во всем себе отказывать. Таким образом, получалось, что если все будет идти по плану, то Максим Орлов через шесть лет должен стать собственником порядка тридцати пяти-сорока машин, и заработок в таком случае составит от семидесяти до восьмидесяти тысяч гривен в месяц, что, в свою очередь, для его безумной мечты было бы вполне достаточно.
   На следующий вечер в своем дневнике он записал так:
   "дд.мм.гг.
   Всем привет!
   Сегодня хороший день. Хотя если честно, то хороши в последнее время все дни. И дело тут даже не в погоде или успехах на работе. Хороши они лишь одним - просто недавно я принял жесткое и волевое решение покорить свою мечту, а вместе с ней и Веронику.
   Еще несколько дней тому назад мое душевное состояние казалось непоправимо подавленным. Случилось это по причине моего расставания с Вероникой. Какое-то время я не мог найти себе места и постоянно думал о ней и о том, как ее вернуть.
   Совершенно случайно я вспомнил наш последний разговор и свою шутку относительно ее похищения. Но для воплощения идеи мне необходимо стать очень обеспеченным - разбогатеть. Весь процесс усложняется еще и тем, что достичь этого нужно за очень короткий срок.
   Ну да это ничего! Мне кажется, что у меня появилась цель, это очень хорошо и здорово. И если быть совсем честным, то мне кажется, что я даже завидую сам себе.
   Если попытаться охарактеризовать мое нынешнее состояние, то это будет радость, полнота и смысл жизни, чувство предвкушения предстоящих приключений, гордость за себя и конечно же счастья!
   Естественно, у меня есть сомнения и я, на самом деле, переживаю о том, чтобы все у меня получилось, ведь объективно задача очень сложна, но я с собой борюсь, так же как и со своими страхами и сомнениями. Вот, например, вчера позвонил Ларисе Федоровне (хозяйке квартиры) и отказался от жилья на октябрь. Так сказать, сжигаю мосты. Уехать думаю в начале следующего месяца, осталось около двух недель, думаю, этого хватит на все необходимые приготовления. Если что, пару дней поживу у родителей. Они, мне кажется, будут только рады.
   В моей груди есть место еще одному беспокойству: это то, как к моей идее отнесутся домашние, а также бабушка с дедушкой, постараюсь аргументировать так, чтобы они поняли и отпустили, как говорится, с Богом.
   Ну, вроде бы и все. Основные новости раскрыл, так что вперед, к мечте!!!"
   Через два дня в обед, когда за окном ГАЗели дул свежий ласковый осенний ветер, а Максим был свободен от заказов, позвонила мама.
   - Привет, сынок.
   - Здравствуй, мам.
   - Ты не занят?
   - Нет. Сейчас как раз отдыхаю.
   - Ну что, сегодня на ужин приедешь?
   - На ужин!? О-о, конечно... Ты очень кстати позвонила, я ведь и сам хотел звонить и с вами встретиться, нужно будет поговорить.
   - Что-то важное?
   - Да так. Не особо. Приеду расскажу. Так что ждите меня обязательно. Часам к семи буду. Пойдет?
   - Да, конечно. Будем ждать. Удачного дня тебе, сынок.
   - Спасибо, и тебе тоже. Пока.
   День выдался хороший, погода теплая, клиенты нормальные, не скандальные.
   Солнце на западе тянулось к горизонту, в воздухе вот-вот запахнет вечером. Максим отправился на званый родительский ужин.
   Дверь, как это, в общем, и принято, открыл отец.
   - Привет пап! - улыбнулся Максим и протянул отцу руку.
   - Здравствуй. сынок. Наконец-то дождались тебя.
   - Что ж так? Вроде недавно был.
   - Ну-у, скажешь тоже! Недавно... Это, милый, тебе так кажется, а нам сдается, что давно. Вот пройдет время, вырастешь, заведешь детей, тогда и поймешь нас. Ты ведь у нас один.
   - Да разве не вырос уже? Куда еще больше? - отшучивался Орлов младший.
   - Есть куда, поверь... Ну да ладно, я сказал, а ты как знаешь, давай проходи, мать, кажись, уже все накрыла.
   По центру стола, стояло диковинное блюдо из запеченного мяса, картофеля, болгарского перца и еще чего-то непонятного, но, похоже, очень вкусного. Запах стоял необыкновенный... Тут тебе и румяная, слегка запеченная хрустящая корочка, тут и сладковатый аромат запекшейся, словно на костре, картошки, перец, лук, ломтики помидоров и чего-то еще придавали запаху особую пикантность и неповторимость. Благовония, которые в тот час хозяйничали в кухне, непонятно почему переносили нашего героя в детство, лет так скажем в семь, восемь...
   - Боже, мам! Если ты сейчас скажешь, что это приготовлено тобой, то я предупреждаю сразу, что не поверю, ибо уверен, что творение это может быть создано только богиней кухни. Ну, если, конечно, такая в природе есть, - засмеялся Орлов.
   Мамино лицо засияло улыбкой и счастьем.
   - Как перевозки? - спросил отец, отламывая кусочек хлеба.
   - Да нормально, езжу пока. Сезон еще есть, так что и работа есть... Я тут... - немного замялся Максим. - Подумал... или уже, вернее, решил кое-что серьезно изменить в своей жизни.
   - Что, в монастырь уйдешь? - шутливо вставил отец.
   Орлов младший улыбнулся.
   - Нет, не совсем.
   - Ну что тогда? - подключилась мать.
   - Да я тут... В Киев собираюсь ехать...
   - А что там?
   - Работать буду.
   - Так ты надолго что ли? - встревожился отец.
   - Ну, вообще-то навсегда... Если получится конечно, - после небольшой паузы уже твердо ответил сын.
   - Так, так, так, - четко и серьезно сказал отец. - А теперь давай все по порядку.
   - Да что тут говорить... Наверное, скучно стало, то, что есть, уже пресытило, хочется чего-то нового. Я ведь молод, хочу мир увидеть, по крайней мере настолько, насколько это получится. А тут что? Работаю и работаю, все одинаково, все одно и то же... А тут еще и зима скоро, - продолжал Максим. - Вот-вот сезон закончится, и буду сидеть на бобах до следующего года, а так уеду на зиму в Киев, там Толик вон, вообще говорил, что если бы у меня было пятьдесят ГАЗелей, то для такого города, как Киев, мне и этого бы не хватило. Глядишь, и разбогатею. (Конечно, и речи не могло идти о том, чтобы Максим рассказал истинную причину своего смелого решения родителям. Ему попросту было стыдно, да и к тому же он был уверен, что они его не поймут.) - Ну сами посудите, что сидеть на одном месте? Жизнь-то одна.
   Все это время родители слушали, не прерывая его. Лицо отца было суровым, у матери - встревоженным.
   - И когда ты хочешь ехать? - спросил родитель.
   - Если все сложится, и я успею подготовиться, то, думаю, через пару недель, в начале октября.
   - Так скоро, - задумчиво и тяжело произнес Орлов старший. - Знаешь, трудно тут что-то говорить, но мне кажется, что вот так взять и сорваться, как ты - это как-то чересчур резко и радикально. Не знаю, что за фантазия тебе пришла в голову, но, по моему мнению, это форменное безумство. Вот так - с бухты-барахты, да еще и в зиму! Ты ведь прекрасно знаешь, какое движение в Киеве, цены на запчасти и ремонт выше. Холодней намного, а жилье и все остальное намного дороже. Думаю, это безумие. Большая ошибка, сынок! И не забывай, на юге все-таки живешь!
   - Пап, к движению привыкну, не я первый, не я последний, на колеса в гололед буду надевать цепи, а на себя теплый свитер под толстую дубленку. Цены там, конечно, высокие, согласен, но и мои услуги в два с половиной раза дороже стоят. Юг я ценю, но и Киев не хуже.
   - Ну что ты такое говоришь, Максим? - волновалась мать. - Что тебе здесь не сидится, обжился давно, бери себе да и работай. Холодно ведь там. Город чужой, где жить-то будешь? Как питаться? Горяченькое же нужно каждый день. Только здоровье себе испортишь...
   Максим ласково, понимая тревогу матери, посмотрел на нее и улыбнулся.
   - Мам, не переживай. Это ведь все мелочи. Все станет на свое место. Я уже решил.
   - Не знаю, сын, я все же считаю, что это - глупая затея, и прошу тебя, останься. Да и к тому же уедешь - мы будем скучать.
   - Да, не надо, сынок, не уезжай... - тут же подхватила мать. - Зачем тебе это, тебе надо думать о своем жилье. Купим со временем участок, года через два-три построишься. Вон, Василий, ну, Раисы Николаевны брат двоюродный, что мясом торгует, три года назад купил участок, а сейчас уже крышу накрыл. Тебе о жизни надо думать, ты ведь не маленький, взрослый уже.
   - Мам, да я как раз-то и думаю. Мало мне того, что есть, я хочу большего. Поеду, заработаю денег и будет у меня и дом, и квартира, и самолет с вертолетом.
   - М-г, - хмыкнул недовольный отец. - Ты еще гарем сюда забыл прилепить.
   - Надеюсь, вы в конце концов меня поймете... У меня к вам еще маленькая просьба есть. Я пару дней назад от квартиры в октябре отказался. Можно я несколько дней, до отъезда, у вас поживу?
   - Да живи хоть всю жизнь, - сказал отец и махнул рукой...
   Новость о смелой и, казалось, вместе с тем безрассудной идее нашего героя облетела всех. О ней знали родители, бабушка с дедушкой, близкие и дальние родственники, и даже клиенты.
   На следующий день после встречи с родителями позвонил многое повидавший в свое время дедушка.
   - О-о-о! Здравствуй, дедуль.
   - Здравствуй, внучек.
   Надо сказать, что дедушка в жизни Максима человеком был особенным. Многие летние дни, вечера и ночи они проводили вместе. Дедушка был человеком очень добрым и отзывчивым. Множество простых и светлых чувств, подобно трудолюбивым пчелам, роились в его таком же простом и большом сердце. И если бы не этот человек, то Максим Орлов, наверное, многого бы не знал и, что самое главное, не прочувствовал. В его памяти никогда бы не всплывали воспоминания об утренних ранних рыбалках на заре, тех самых, к которым готовишься с вечера и всю ночь ждешь. Там бы не было и воспоминаний о первых, пусть не всегда удачных уроках управления взрослым велосипедом с рамой. Если бы не дедушка, то никогда не держать ему в своих детских руках свежевыструганных деревянных мечей и шпаг. Если бы не он, то уж точно никогда в жизни он не ведал и не познал прелести и вкуса всего многообразия оттенков полевых цветов и трав, которые могут быть только в меде из дедушкиной пасеки. Словом, дедушка был той частью светлого прошлого, от которого нам, сейчас уже взрослым людям, в душе становится легко, комфортно и как-то по-домашнему спокойно. И при этом чем больше мы взрослеем, тем ценнее они для нас становятся.
   - Как ты там?
   - Да хорошо.
   - Чем занимаешься?
   - Огород копали, помидоры подвязали, сейчас курам пойду давать.
   - Ты, как всегда, в домашних заботах. Как бабушка? Здорова?
   - Хорошо. Вчера только вечером давление поднялось, ну а так хорошо. Ты послушай, - перескочил дедушка, - мама сказала, ты в Киев собираешься?
   - Да.
   - А зачем?
   - Работать там буду.
   - А здесь что, уже нельзя?
   - Да можно, конечно, но я хотел бы там. Там больше возможностей и все такое...
   - Послушай, внучек, - перебил дедушка. - Это все зря. Зря все это. Особенно сейчас. Ты знаешь, сколько там машин? Какое там движение? В аварию попасть - раз плюнуть. И ведь зима на носу. Там знаешь как холодно? Не едь.
   - Нет, дедушка, я уже решил. Обязательно поеду. Мне нужно. Очень хочу, чтобы ты меня тоже понял.
   - Ну, смотри, но я очень не хочу, чтобы ты ехал. Не надо, а?
   - Дедуль... надо, надо.
   - Ну, ты еще подумай. Хорошо?
   - Хорошо, дедушка. Обещаю тебе, что подумаю.
   - Ну все, тогда счастливо, - сказал милый старик.
   - Пока. Бабушке привет. Поцелуй ее от меня.
   Все, все без исключения, отец, мать, близкие и дальние родственники, клиенты и вообще все знакомые, и даже бабушка с дедушкой как один, противились идее и как могли отговаривали его. В ход шли пугающие своей неоспоримостью аргументы, жалобные уговоры и жуткие, порою страшные описания неудачного будущего в далекой и чужой столице нашей страны. Но смелая мысль окрепла и уже надежно поселилась и заняла свое законное место в поднебесье, а потому никто и ничто не могло ее пошатнуть, и уж тем более погубить.
   Максим Орлов был стоек и нерушим. И чем больше, казалось, его отговаривали, тем сильнее крепчала его вера и убежденность в правильности задуманного.
   Впереди предстояла одна из последних встреч - с лучшим другом.
   И снова встреча в "Люксоре". И снова тихий, спокойный, но уже осенний вечер. Воздух, так же как это бывало и раньше, был чистым, добрым и уютным. Разве что стало чуть прохладней, или даже правильнее сказать, немного свежее, чем летом. Пахло мудростью и густой светлой грустью, той самой, от которой в голове совершенно случайно, ненавязчиво рождается девственное по своей чистоте предчувствие и осознание какого-то еле-еле уловимого волшебства.
   Ярослав и Максим, как всегда, встретили друг друга радостно и с чувством.
   - Здорово!
   - Здорово!
   - Давно не виделись, - сказал Ярослав, двигаясь к пустому столику, который заприметил в дальнем углу летней площадки.
   - Недели две будет. Ну, или три... Поверь, это немного.
   - Милый мой друг! - начал было отпускать шутки неугомонный Ярослав, - вы же знаете, как вы мне дроги. Солнце без вас не светит, огонь не греет. Да что там солнце и огонь. Жизнь! Жизнь без вас не радует! А вы так небрежно говорите... Две или три недели... Эх вы, друг мой, - с улыбкой покачал он головой.
   Максим улыбнулся в ответ:
   - О! Простите, простите. Наверное, с моей стороны это было слишком жестоко, но скромно питаю надежду на то, что вина моя будет многократно уменьшена именно потому, что я сказал правду и только правду. Тем более, что в силу грядущих обстоятельств и изменений в моей жизни две или три недели - это действительно короткий срок. Если не сказать более - мимолетный.
   Заряд бодрости и веселья переполнял обоих, а потому можно было смело переходить к серьезным вопросам и сложным темам. И они начали...
   - Девушка, коньяку нам...
   Заказ не отличался особой оригинальностью.
   - Ну, что там у тебя опять стряслось?
   - Я сейчас все тебе расскажу по порядку, - произнес Максим. - Надеюсь, хоть ты меня поймешь. Все, кому я рассказываю, меня только отговаривают. Мне и так нелегко...
   - Полагаю, что все это связано с нашей принцессой, с Виолеттой?
   - С Вероникой, - поправил Орлов. - Да, ты прав.
   - В общем, я же тебе рассказывал в прошлый раз, что мы расстались, и наверняка помнишь, как я переживал.
   - О! Это забыть мне будет сложно.
   - Так вот, - продолжил Максим. - Еще долго после нашего вечера я не унимался. Это мучило и убивало меня. Я в прямом смысле не ел и не спал. Знаешь, раньше я думал, что когда про влюбленных по-настоящему говорят, что они из-за своих чувств не едят и не спят, я всегда думал, что это чушь и бред, так, выдумки, ради красного словца, чтобы усилить впечатление. Но выяснилось, нет - это правда! В чем я и убедился. Так вот, с неделю или чуть больше мою душу терзала мучительная и ужасная боль. И что я только не пытался с ней и с собой делать. Пытался спать ночи напролет - не спалось, гулять на дискотеках - не гулялось, отвлекаться общением со всеми, с кем только можно, - не общалось, думать черт знает о чем - не думалось. Мысль, словно верный дворовой пес, снова и снова возвращалась к ней.
   Ярослав слушал молча.
   - И если честно, то эти муки и душевные страдания очень меня угнетали и действовали крайне деструктивно. Словом, я не находил себе места... Затем, немного погодя я твердо для себя решил вернуть ее во что бы то ни стало. Я передумал все, все варианты: хотел написать письмо и, кстати, написал, но так и не решился отправить, хотел заказать для нее салют, думал, что, может, стоит послать тебя для объяснений, хотел завалить розами. В общем, безумных вариантов в моей голове была целая куча, но я, наверное по своей глупости, избрал самый простой и, должно быть, неправильный из них: я просто поехал к ней в музыкальное училище и признался во всем. В том, как она мне дорога, в том, как мне без нее тяжело, в том, как мне трудно и даже совсем невозможно ее забыть. Я предложил ей, как в таких случаях говорят, начать все сначала. Но она мне отказала. И знаешь, сделала это как-то так, как я от нее совсем не ожидал.
   - Как именно? - спросил Ярослав.
   - Не знаю, как-то по-взрослому. Она вела себя, как леди. Мне это очень в ней понравилось. Она сказала, что-то вроде того, что ей сейчас не хочется никаких отношений, что она живет и все, что ей не нравится и она боится людей, жестко чего-то от нее желающих и требующих. Сам понимаешь, облом полный. И когда я уже полностью разуверился, что мне удастся ее вернуть, я чего-то сдуру или с отчаяния ляпнул, что, мол, украду ее. А она, ты знаешь, засмеялась и начала шутить. Мы даже успели немного пофантазировать и весело обыграть эту тему. Она, мол, вечером на своей свадьбе, и я, переодетый цыганом, ее, танцующую в свадебном платье, украду прямо из ресторана. А после... после она пожелала удачи и мы расстались. Расстались навсегда.
   - Что потом?
   - В том-то и дело - что потом. Наверное, нужно было, по крайней мере, так считают многие, после этого забыть и оставить ее. Но та любовь, тот трепет души, то настоящее глубокое чувство не утихли и отказывались умирать. Я продолжал думать. Продолжал думать о ней. Конечно, я понимал, что вернуть ее одним из тех методов, о которых я думал раньше, было бы просто глупо. И если бы я так сделал, то это было бы не чем иным, как унижением, а я никогда на это не пойду, тем более перед ней. И именно поэтому я не мог успокоиться. Я все думал и думал, что и как могу сделать, чтобы вернуть ее. И тут в один из вечеров в моей голове, словно гром, прогремело слово "УКРАДУ". Как по наитию, я вдруг точно понял, что мне нужно делать. В общем, мой план таков... (Максим поведал свой хитроумно-благородный план во всех мельчайших, каких только возможно, подробностях. Объяснил, что нужно ее украсть, объяснил, как именно нужно сделать, чтобы она враз и навсегда стала его, как сделать, чтобы все ее прошлое, во главе с ее будущим женихом, вмиг, в одночасье померкли и стали ненужными. И что для этого обязательно нужно в кратчайший срок разбогатеть, для чего ему следует ехать в Киев и там попытаться стать транспортным магнатом.)
   Надо сказать, что Ярослав был единственным человеком, которому Максим оказал честь и поведал свой план начистоту, без малейших утаек. И он питал огромную надежду на то, что друг поймет и, самое главное, поддержит морально, ибо все эти безумные и смелые решения, недоверие окружающих вместе со всеми обстоятельствами сдавливали дух. И, если сказать по правде, - это было нелегко.
   - Когда ты хочешь ехать? - задал вопрос Ярослав.
   - Скоро, совсем скоро, через неделю или полторы.
   - Да, друг мой, ты меня в очередной раз удивляешь. Ты ж вроде не был таким.
   - Думаю, в жизни людей иногда случаются события, которые заставляют о чем-то задуматься и что-то понять. И события эти настолько важны и судьбоносны, что влекут за собой изменения в душе и характере человека. Вот и я, ты, должно быть, не поверишь, полюбил стихи и даже непонятно зачем завел дневник.
   Серьезность с лица Ярослава спала, и он слегка улыбнулся.
   А тем временем ужин продолжался и протекал параллельно разговору.
   - Ты все продумал?
   - Да, все.
   - Ты же представляешь, с какими трудностями тебе там придется столкнуться? Чужой город, чужие люди. Пока обживешься, пока найдешь клиентов, да и кроме этого, проблем, я уверен, будет хоть отбавляй.
   Глаза Орлова блестели ярким живым светом. Интуитивно ощущалось, что его мысль сверкала, как майская молния, и ускорялась до скорости света. Этот взгляд, этот блеск не был похож ни на что, он так отдавал здоровьем, светом, молодостью и чем-то еще, что у нас ассоциируется со словами: желание, страсть, стремление, мечта и т.п.
   Сказать по правде, такие глаза бывают лишь у тех людей, у которых достигнуто прекрасное, чистое, но, к сожалению, или, напротив, к счастью, редкое единство души и разума.
   - О, мой дорогой друг! - с запалом ответил Максим.
   - Я не буду лгать ни тебе, ни себе. Более того, я готов признать, что идея воистину сложна и даже в какой-то степени безумна. Но я каждой клеткой тела и всеми фибрами души чувствую, что это - цель и мечта моя, именно моя! И осознание этого делает меня по-настоящему счастливым человеком. Я надеюсь, ты понимаешь, что я чувствую и о чем я сейчас говорю. Я ведь так вдохновлен, как никогда. Я чувствую огромную силу. Мне кажется, будто мне подвластно все. Я готов спать по пятнадцать минут в сутки и идти на любые жертвы, лишь бы достичь мечты.
   - Ты знаешь, кого я перед собой сейчас вижу? - спросил серьезно, но в то же время с мягким бархатом в голосе Ярослав.
   - Кого?
   - Счастливого человека. Если честно, то я сейчас завидую тебе, по-доброму конечно. Таким ты передо мной предстал впервые. Я рад и горд за тебя, я вижу в тебе стержень истины, стержень мечты, а стало быть, и стержень настоящего человека...
   - Послушай, послушай, друг, - с еще большим запалом перебил Максим, - скажи мне, пожалуйста, только не считая, так, приблизительно, именно ответь, как кажется.
   - Ну, давай.
   - Вот тебе жить полной, сознательной жизнью отсталость где-то лет пятьдесят. Так ведь?
   - Ну, так.
   - Так вот, скажи теперь, быстро, не подсчитывая, сколько это будет в днях: десять тысяч, сто тысяч или миллион?
   Ярослав слегка сморщил лоб и через секунду ответил:
   - Ну, думаю, миллион.
   - Миллион? - спокойно переспросил Орлов. - А теперь давай посчитаем. В году триста шестьдесят пять дней, умножить на пятьдесят. Триста на пятьдесят, пятнадцать тысяч и шестьдесят пять на пятьдесят, это около трех тысяч с копейками, итого тебе жить осталось примерно восемнадцать тысяч дней. Ты только представь, тебе казалось, что миллион, а на самом деле всего восемнадцать тысяч дней, а что такое день - это очень мало, это тьфу, пыль. Посмотри вокруг, еще какой-то час и сегодняшний день пройдет безвозвратно. Восемнадцать тысяч - ничто, их по пальцам пересчитать можно. Потому, мой друг, человек должен и обязан беречь каждый день, как великую святыню и, упаси Господь, прожить его напрасно.
   Мы каждый день должны творить, созидать и в идеале, подобно барону Мюнхаузену, совершать подвиги. Ведь потом, когда умрем, мы уже никогда, как бы мы того ни хотели, не сможем ни работать, ни творить, ни мечтать, ни думать, мы не сможем ровным счетом ничего. Так как же можно пренебрегать временем, которое нам отведено? И если человеку вдруг повезет и к нему снизойдет хрупкая, светлая мечта, то он обязательно должен ее достичь или, по крайней мере, сделать для этого все. Ибо именно тогда, именно благодаря этому он может испытать то великое и всепоглощающее чувство счастья, которое дарит осознание того, что ты живешь не напрасно, а полной и настоящей жизнью.
   Слова Орлова так ловко, глубоко и быстро проникали в сознание друга, что, если бы какому-нибудь психологу по воле случая пришлось наблюдать за речью Максима, то он без труда уловил бы в ней весь спектр хитроумных приемов НЛП, основ манипуляций и еще какой-нибудь научной чертовщины. И невдомек было бы этой заученной дурилке, что в этот вечер господствовала чистая, как апрельская береза, человеческая душа.
   Ярослав всем сознанием проникся красивой идеей друга. Он смотрел ему в глаза, и новые еще не изведанные им чувства согревали и радовали его. Думаю, вам тоже когда-нибудь да приходилось встречаться с людьми, которые мощно, на грани безумства страстно о чем-то мечтают, и непонятно почему вам хотелось помочь, подсказать или даже дать денег.
   - Знаешь, о чем я подумал, - спросил Ярослав.
   - Нет, скажи.
   - Помнишь, месяц или два назад ты рассказывал, что познакомился с девушкой-архитектором.
   - Да, припоминаю.
   - Ты еще говорил о ее мечте стать настоящим архитектором, и что тебя очень подкупило ее чистое стремление и ты, повинуясь непонятно чему, начал испытывать к ней глубокое уважение. В общем, заинтересовался ей.
   - Да, было такое.
   - Так вот, сейчас передо мной именно такой человек, и меня, как и тебя тогда, пронизывают самые положительные эмоции. Я вижу, что ты счастлив, вижу, что ты нашел свой путь, и это очень важно. Рад за тебя, друг. У кого нет мечты - тот имеет немногое.
   - Я счастлив, что ты меня понял!
   - Я ведь твой друг, разве могло быть как-то иначе?
   - Я отдаю себе трезвый отчет, что бросить все и, черт знает где, вот так взять и начать жизнь заново - это очень и очень нелегко. Я знаю, даже уверен в том, что поначалу мне будет очень трудно, но сознание, что у меня есть такой друг, как ты, будет греть меня и помогать в тяжелые минуты.
   Ярослав ласково взглянул Максиму в глаза и слегка улыбнулся.
   - У тебя все получится! Я верю...
   Вся следующая неделя была ознаменована приготовлениями к грядущему отъезду.
   Нужно было отложить приличную сумму денег, и потому он старался работать как можно больше, допоздна. В промежутках между заказами подключился к мобильному оператору с прямым Киевским номером. На желтом оракале вырезал и наклеил по бокам на тенте ГАЗели цифры телефона.
   Сделал дизайн и на ризографе размножил три тысячи объявлений для расклейки на столбах. В рекламном агентстве заказал тысячу картонных визиток - работа шла.
   Когда до отъезда оставалось не больше недели и вопрос будущего жилья стал актуальным, Максим стал искать через интернет что-то подходящее. Он конечно же понимал, что едва ли сможет позволить себе что-то более или менее достойное и комфортное, поэтому он рассматривал варианты с квартирой на окраине, времянкой, общежитием или чем-нибудь еще не особо обременительным в финансовом плане.
   Наконец, всплыл, как показалось, подходящий вариант. По крайней мере, он очень выделялся из остальных предложений своей дешевизной. Так, если аренда однокомнатной квартиры стоит триста-шестьсот долларов в месяц, то проживание в этой полугостинице или общежитии обходилось в четыреста пятьдесят гривен.
   Максим, не медля ни секунды, набрал номер, указанный в объявлении.
   - Алло!
   - Здравствуйте, - послышался приятный женский голос на другом конце.
   - Девушка, я звоню по объявлению, насчет жилья. Я сейчас в интернете и, смотрю, у вас цена указана четыреста пятьдесят гривен. Это так?
   - Да.
   - Это в месяц? - с легким недоверием в голосе спросил Орлов.
   - Да.
   - Хорошо. А что это за жилье, вы могли бы мне рассказать?
   - Обычное жилье. Большой частный дом, что-то типа мини-гостиницы. Цену вы знаете.
   - Скажите, пожалуйста, где она находится?
   - В Русановских садах.
   - Я плохо знаю Киев. Это вообще правый или левый берег?
   - Левый.
   - А как у вас с местами?
   - Места есть, пожалуйста, приезжайте. Вы откуда?
   - Я из Крыма.
   - А когда планируете приехать?
   - Точно не скажу, но планирую где-то в среду или четверг. С вами, я так понимаю, можно договориться, чтобы вы зарезервировали за мной комнату?
   - Да, молодой человек, безусловно. Вы на сколько планируете?
   - Ну, вообще надолго. Я приеду, останусь на пару дней, а на месте определюсь более точно.
   - Хорошо.
   - Дня за два до отъезда я вам позвоню. Хорошо?
   - Да конечно.
   - Вас, кстати, как зовут?
   - Оля.
   - Меня Максим. Ну все, спасибо, до связи.
   - До свидания, - ответила девушка с милым голосом.
   Два смешанных и противоречивых чувства ютились в голове Максима. Во-первых, он был очень доволен, что удалось найти жилье за столь мизерные, как для Киева, деньги, к тому же, как немного позже по карте узнал Орлов, Русановские сады находились почти в самом географическом центре города, и это, без сомнения, огромный плюс. Вопрос жилья во всем проекте - один из самых важных, от него зависело очень многое, а значит, удачное его решение в большой степени определяло сам успех операции под кодовым названием "Похищение прелестной Вероники". Однако рождались немалые сомнения: ведь цены на аренду жилья - это сотни долларов, меньше трехсот вообще нигде не встречал, а тут - всего четыреста пятьдесят гривен. Ситуация прямо-таки нереальная. А может, и правда так? Вдруг они только открылись и демпингуют или условия не очень. Я ведь не особо притязателен, меня, может, как раз и устроит. Ладно, как бы там ни было, приеду, осмотрюсь, а там уж и решу. В общем, вопрос с жильем будем считать решенным удачно. Так думал Максим.
   Прошло еще три дня, мудрый октябрь вступил в свои законные права.
   Кроны деревьев пожелтели, покраснели и поредели еще больше. Воздух по утрам и вечерам стал свежее. Солнце еще лениво светило, но уже почти не грело. Максим Орлов со щемящим сердцем освободил свою ставшую уже родной холостяцкую квартиру и перебрался к родителям.
   Родителям, привыкшим к размеренной жизни, было в диковинку наблюдать за столь резкими и масштабными движениями своего сына, и, наверное, именно поэтому они воспринимали их будто бы утренний, рассветный последний сон. Им казалось, словно все это происходит не с ними и не с их сыном.
   Но, невзирая на это, Максим продолжал вынашивать свою мечту и все больше и больше утверждался в ней. Все приготовления уверенно подходили к концу. Еще день-другой, и все будет готово...
   Они пролетели быстро и интересно.
   Итак, Максим Орлов имел: осеннюю и зимнюю одежду, один спальный мешок (как он сам выражался, так, на всякий случай), по настоянию мамы приготовил ведро картошки. Купил комплект хороших дорогих ключей для ремонта, взял с собой дневник, три тысячи объявлений с отрывными корешками, тысячу визиток с киевским номером, четыре тысячи гривен и сборник стихов Коли Гумилева.
   Выезжать он планировал в нынешнюю ночь, в час. По его подсчетам, если дорога будет удачной, в Киев он доберется в первой половине дня или, на худой конец, к обеду, и, таким образом, останется время на поиск Русановских садов и самого общежития.
   Часов в семь вечера, перед сном, он открыл дневник и сделал в нем последнюю запись.
   "дд.мм.гг.
   Странно, уже стемнело, хотя за окном всего лишь семь. Ну а чего ждать, ведь уже осень, да... действительно, все течет, все изменяется. Интересно.
   В моей жизни, равно как и в жизни планеты, тоже происходят свои маленькие и, быть может, незаметные для окружающих перемены. Хотя для меня они важнее всего, для меня они важны, так же как и сама жизнь. Мне очень хочется признаться... признаться самому себе в том, что в данный момент я стою на грани или даже рубеже своей жизни. Совсем недавно я принял решение совершить шаг, который, я уверен, изменит все. Я с головою, словно в омут, без оглядки пускаюсь за своей идеей. И пусть меня многие не понимают. Пусть даже родители, воспитавшие меня и давшие мне все, что имею, поддерживают меня не душой, а так, скорее по форме, вынужденно. Через все отговоры и сомнения я все же совершу шаг к своей мечте. До которого, к слову будет сказать, осталось каких-то считанных шесть или даже пять часов.
   Благодаря моей глупой мечте и Веронике (последней, наверное, в первую очередь), уже несколько дней, как я чувствую, что живу душой... Признаться честно - такое странное ощущение, будто бы все, все чего раньше ты не замечал и на что не обращал внимания, сейчас вдруг резко стало очень важным. Все, даже какая-нибудь безделица и мелочь радуют, наполняют какой-то необъяснимо девственной негой и отрадой. Наверно, следует отметить еще одно чувство. Это уважение себя. Если раньше я жил, как и многие среднестатистические люди, и где-то, пусть даже на подсознательном уровне, время от времени ловил себя на мысли, что я собой недоволен, что мог, если бы только захотел, намного больше, то сейчас мысль, что "Я", Максим Орлов, являюсь носителем великой и в чем-то даже безумно-великой мечты, заставляет меня уважать самого себя и чувствовать, что во мне поселилось нечто от настоящего человека.
   Мне почему-то кажется, что именно благодаря таким моментам можно вполную испытать жизнь и взять от нее все.
   В общем, я так много пишу, но лишь сейчас понял, что все это многообразие слов можно заменить одним простым - уже несколько дней я счастлив!
   Вперед! Вперед! Вперед!
   И пусть моим помощником в этом будет отрывок из стихотворения Н. Гумилева "Мои читатели":
  
   ... Но когда вокруг свищут пули,
   Когда волны ломают борта,
   Я учу их, как не бояться,
   Не бояться и делать, что надо.
   И когда женщина с прекрасным лицом,
   Единственно дорогим во Вселенной,
   Скажет: я не люблю вас, -
   Я учу их, как улыбнуться
   И уйти, и не возвращаться больше..."
  
   Он еще раз перечитал написанное, зрачками глаз скользнул в левый верхний угол, замер, о чем-то задумался, закрыл дневник и аккуратно спрятал его в забитый всяким шмотьем походный рюкзак, лег на кровать и попытался уснуть. Пролежал без малого два часа, но спать не мог.
   Мысли, которые он так старательно и прилежно отгонял, теперь безостановочно бежали в голове, обгоняя одна другую. Помучившись так еще какое-то время, он все же ненадолго уснул некрепким, беспокойным сном...
   Ненавязчивый, тихий звонок будильника на старенькой "Nokia" прозвенел в ноль ноль пятнадцать. В сознании Максима даже через сон представилось, что монотонные звуки звонка - мощные, густые и великие, равняться с которыми может лишь гул многопудовых колоколов на праздниках или пожарах. Ему казалось, что звук этот так силен, что знаменует собой границу старой и дает начало новой, неизведанной, опасной, но интересной, наполненной предстоящими приключениями жизни.
   Он встал довольно живо. Мигом влез в старенькие джинсы, натянул футболку и сверху, уже на нее, спортивную кофту adidas. Разбросанные по комнате сумки и кули стал собирать и выносить в прихожую, к выходу. Из спальни вышла проснувшаяся мать, а через минуту и отец. Сонные, они прошли в комнату Максима и сели на кровать, дожидаясь, когда сын вынесет на улицу и погрузит в машину вещи.
   Через пять минут все было готово и оперативно устроено. Оставалось проститься с родителями. Максим подошел к кровати и улыбнулся слегка виноватой улыбкой. Первым заговорил отец. Он еще раз высказал легкое сомнение, что-то отстраненно говорил про жизнь. И как-то лениво попытался поддержать. Мать смотрела на сына молча. Ее глаза наливались соленой влагой. Лицо каждым своим движением, каждой своей морщинкой предательски выдавало одно, огромное по своей мощи чувство - жалость к своему единственному ребенку.
   В тот момент он больше всего хотел, чтобы родители поддержали и искренне порадовались за него. Он ведь прекрасно и сам понимал, что впереди ожидают огонь, вода и медные трубы, и даже невзирая на возвышенный подъем, все же там, в глубине, таилось щемящее сомнение и страх перед неизвестностью.
   Но тут мать не сдержалась:
   - Сынок мой... Максимка, - ее большие глаза заблестели еще сильнее и ярче, - ну что же ты делаешь? Посмотри на себя, тебе уже скоро тридцать, ты уже взрослый человек, тебе нужно думать о будущем, тебе жилье нужно. Надо собирать на квартиру. Нужно определяться с будущим, а ты, а ты... - ее лицо вмиг покраснело, и уголки губ бесконтрольно поползли вниз, - дурачок какой-то.
   Боже, сейчас, наверное, как никогда, ему нужна была поддержка родителей, а тут такое...
   Все его светлые мысли, светлые порывы души и вообще все то светлое и чистое, что только могло ютить в себе его существо, осталось непонятым и на долю секунды преданным самыми близкими людьми. Он вскипел.
   - Мама! - поднял он голос. - Зачем ты такое говоришь? Мне и без того тяжело. Нет чтобы меня поддержать, а ты... Почему ты меня не понимаешь!? Почему?!
   Она сидела и молча продолжала на него смотреть глазами, которые вот-вот взорвутся горячими материнскими слезами.
   Через миг после сказанного сердце Максима сжалось от чувства жгучей вины. Он подошел к матери, нагнулся и нежно обнял ее.
   - Мама, мамочка моя, пожалуйста, не переживай. Все будет хорошо. Верь мне... Верь...
   По щекам уже текли слезы, в которых выливалась вся ее нежность к сыну. Плечи сами по себе прыгали кверху. Сквозь материнские всхлипы, страшней которых, пожалуй, для сыновей нет ничего на свете, она тихо и прерывисто произнесла:
   - С Богом...
   Привычным движением руки он вставил ключ в замок зажигания и повернул его. ГАЗель затряслась, задрожала, замурлыкала. Отработанные выхлопные газы незаметно растворялись в холодном ночном воздухе полуострова. В баке четыреста километров свободы. Впереди - совсем другая, новая жизнь... Он переключил рычаг скоростей на первую, машина недовольно рыкнула; медленно отпустил сцепление и слегка поддал газу. ГАЗель как будто ожила и тронулась - строго на север, навстречу туманному, но желанному будущему.
   Ночью дорога была пустынна. Дальний свет фар светил очень густо, и видно было далеко вперед. Встречные машины в столь поздний или уже правильнее ранний час попадались настолько редко, что их можно было пересчитать на пальцах двух рук. От этого всего ночная езда была комфортной и даже доставляла некое удовольствие.
   Где-то справа, на горизонте, глаз еле-еле улавливал легкое смешение цветов пространства. Черные просторы неба, где-то там, недалеко от земли, нехотя впускали в себя берущий свое начало на Японских островах свет, отчего горизонт в этом месте становился на редкость радостно-серым. Светало...
   Зарождался первый день "новой жизни". Глядя на восток и окидывая взором темную украинскую степь, которая уже через час, словно по команде, покроется всеми мыслимыми и немыслимыми цветами, Максим Орлов вдруг с пронзительной жалостью вспомнил все то прошлое, что он оставил позади. Перебирал знакомых и товарищей, немного грустилось по родителям, сам себя поймал на мысли, как будет недоставать Ярослава с его безоглядным весельем и глубиной родственной души, скучал по уже ставшей родной холостяцкой квартире, по южному воздуху и каждому сантиметру крымских серых асфальтовых дорог, которые вот уже два с лишним часа как остались позади.
   Через час или два "новый день" уже полностью вступил в свои права, щедро раскрыв все то, что предательски скрывала в себе ночь - великолепие, величие и красоту украинских степей.
   Помнится, великий и глубокоуважаемый мною Н.В. Гоголь как-то давным-давно, пару веков назад, описывал и восхищался украинской весенней степью. И конечно же я бы лукаво солгал, утверждая, что она по-прежнему прекрасна. Нет, совсем нет, точнее, она прекрасна, но не по-прежнему, а как-то по-своему, по-современному, по-нашему что ли.
   Степь, чем далее, тем становилась краше. Местами она была такой необъятной и ровной, что горизонт казался безграничным и упирался в самый край материка. Местами, напротив, становилась холмистой и напоминала гигантские верблюжьи горбы. Бывало то слева, то справа дорогу подпирали желтые, толстые, упитанные камыши, порою они расстилались так далеко, как только мог достать глаз. Коричнево-серая куропатка, испуганная приближающимся звуком мотора, резко вынырнула из океана камышей и, обеспокоенная, улетела прочь. Дорогу то и дело перебегали озабоченные запасами на зиму ласки и хомяки, иногда, но уже реже, попадались зайцы-русаки. Навстречу, на юг, тремя непонятно по каким принципам идеально организованными косяками, плавно взмахивая крыльями, летели журавли. Изредка, если прислушаться повнимательней, можно было услышать их короткие журавлиные курлыканья, в которых нет задора, веселья и радости, но зато есть глубина и что-то еще, что берет за сердце и заставляет задуматься о серьезных вещах...
   Местами у дороги, с двух сторон, уже лет двадцать назад были высажены высокие осины. Их кроны на верхушке ширились и почти вплотную касались друг друга, отчего участок дороги походил на золотой туннель. Пожелтевшие листья кое-как держались на ветках, и если прибавить скорость, то в зеркалах можно увидеть, как некоторые из них, сорвавшись, словно мальчишки, увязываются за машиной, провожая тебя. А если на миг отвлечься от зеркал и взглянуть вперед, то взгляд сразу будоражит вид серой асфальтовой ленты и желто-золотых осенних деревьев, которые столь живописно вписываются в это место и время, что даже сам садивший их и представить не мог, что получится так красиво. Чуть дальше желтую, местами коричневую необъятность степей лениво разрезали светло-свинцовые воды Днепра. И ты сразу, безошибочно убеждаешься, что чего-то более могущественного ты в жизни своей еще никогда не видал. Проезжая по мосту в несколько десятков метров, который составляет часть дамбы гидроэлектростанции, ты всем своим нутром ощущаешь грохот водной толщи под собой. В такую минуту тебя враз озаряет мысль, что ты в этом мире - лишь маленькая песчинка...
   Черт возьми, украинская природа, как ты многообразна и хороша!
   ...Две трети дороги были позади. Серая грузовая ГАЗель как раз неслась по длинному безлюдному участку близ ореховой рощи, когда педаль акселератора провалилась в пол, а скорость машины резко и бесконтрольно начала падать. "Блин! Что-то поломалось", - промелькнула в голове нашего героя несложная, но очень правильная мысль.
   - Только этого еще не хватало! - в сердцах вырвалось у Максима.
   До ближайшего населенного пункта, судя по карте, было не менее тридцати или даже сорока километров. За происходящим грустно наблюдал безмолвный орешник с редкими, словно пораженными плешью коричневыми листьями. Редко, когда-никогда, по трассе на бешеной скорости равнодушно проносились иномарки. Небо начало сереть. Временами припускал холодный, колючий жидкий дождь, и как назло дул северный ветер. В общем, как говорят в таких случаях, - глушь да степь. А следовательно, остаться здесь было бы верной гибелью или, по крайней мере, могло обернуться серьезной неприятностью. Ничего не поделаешь, нужно ремонтировать.
   Как оказалось после беглого осмотра, причина поломки состояла в разрыве троса как раз в месте его крепления к лапке педали газа. Нельзя сказать, что данная неисправность в подобной ситуации неразрешима, но все же она потребовала добрый час усилий. А он, этот час, дорог. И даже после починки скорость автомобиля не могла превышать шестидесяти километров в час, что, в свою очередь, откладывало прибытие в конечный пункт назначения на несколько часов - а именно под вечер или, того и гляди, на ночь.
   Через несколько часов черепашьей езды небо начало темнеть. Дорога становилась все лучше и шире, придорожные знаки "Киев 156 км", "Киев 120 км", "Киев 59 км" сменялись один за другим. Несмотря на неприятное дорожное происшествие настроение улучшалось. Где-то за двадцать или тридцать километров до столицы автобан Киев - Одесса, казалось, постепенно начинал терять свою пропускную способность. Сотни, тысячи машин разных моделей и цветов упирались друг в друга, подолгу стояли и лишь изредка продвигались вперед. Знаменитые столичные пробки уже здесь начали проявлять себя во всей красе.
   Спустя час Максим Орлов въехал в город. Он вышел из машины. Легкие, словно терпевшие всю дорогу, в полную, в какую только возможно силу, вобрали в грудь долгожданный воздух, а в голове сладкой мыслью взорвалось желанное слово "КИЕВ!"
   - Так вот ты какой, - сказал Максим, вертя по сторонам головой и жадно всматриваясь даже в самые незначительные мелочи.
   Асфальтовые дороги были широки и гладки. Город ярко светился ночными огнями. Свет витрин, рекламных бигбордов, придорожных фонарей, гирлянд на деревьях каким-то естественным образом перемешивался со светом автомобильных фар и всей своей иллюминационной мощью силился раннюю ночь превратить в раннее утро. Аккуратные деревья, словно солдаты почетного караула, молча охраняли столичные улицы. Архитектура, ближе к центру, отличалась особым размахом и максимализмом. Развязки на дорогах бесстыдно путали неискушенного автомобилиста своими мудреными головоломками. Машин даже в этот ночной час было так много, что, казалось, они съехались со всей страны.
   Орлов водителем был опытным и, говоря между нами, неплохим, но, несмотря на эти лестные эпитеты, дорожная обстановка и сложность городских трасс беспокоила его и заставляла изрядно переживать. Ехал он медленно, часто останавливался, разыскивал названия улиц на карте и, вглядываясь, находил их за окном. Словом, волнение переполняло...
   С горем пополам он кое-как отыскал Русановские сады, в них - седьмую улицу, а в ней и двадцать четвертый дом.
   На часах было двадцать минут одиннадцатого.
   На мобильном он набрал Олю, девушку с приятным голосом, которая должна была ожидать и устроить его самым лучшим, ну или хотя бы просто хорошим образом.
   - Алло, Оля. Добрый вечер. Это Максим из города S. Небольшая задержка в пути, поэтому приехал только сейчас. Я уже стою перед домом.
   - Да, да, Максим, я сейчас выйду и встречу вас.
   Через минуту металлические ворота отворились и из них вышла девушка лет двадцати пяти, в спортивных брюках и накинутой на плечи темной куртке.
   Максим вышел из машины.
   - Давайте я вам все покажу, потом занесете вещи.
   - Хорошо. Пойдемте.
   И Максим, следуя за ней, проник во двор.
   Место, в котором нашему герою предстояло жить, выглядело так: двор был небольшим, по всему видно, что тут идет медленное строительство. Трава вытоптана, в стороне две початых кучи - песок и щебень. Из одного угла в другой двор пересекала длинная и широкая канава, видно, проложенная для канализации или водопровода. Поверх ее, как раз там, где земля была утоптана более всего и походила на своеобразную тропу, лежал сбитый из старых досок деревянный щит, выполняющий роль моста. Дом был довольно большой, двухэтажный. Стены отделаны червячной штукатуркой и покрашены, как можно было разглядеть сквозь жидкий мрак, в бежевый цвет. Крыша - из модной в то время металлочерепицы. Почти во всех окнах горел желтый электрический свет. У входа в дом, на низеньком крыльце, курили два молодых человека. Одеты они были слишком просто или, правильней было бы сказать, неопрятно настолько, что это было неподобающе не то что для столицы, но даже и для захудалого босячного райцентра.
   Легкое волнение свежим ветерком коснулось нашего героя.
   Максим зашел в дом. Через миг пересек что-то отдаленно напоминающее прихожую, проследовал за Олей через дверь и очутился в комнате.
   - Вот в этой комнате вы и будете жить, - проговорила добрая девушка Оля, проводя при этом рукой, как бы раскрывая все прелести и достоинства редкого интерьера.
   Люди мои добрые, если бы вы только это видели!
   Казалось все, что было в этой комнате, до каждой мелочи, имело кощунственной целью любого, кто в нее попадал, даже самого храброго и отважного из героев легенд Гомера, заставить почувствовать свое ничтожество, а также безмерную жалость к себе.
   Стены прямоугольного сооружения в тридцать пять квадратных метров были покрыты известкой. Их колер от грязи, пыли, паутины и плесени уже давно утратил свой естественный, некогда задуманный благородный, символизирующий чистоту, стерильность и простоту белый цвет.
   Потолок был так же грязен. На равных расстояниях с него свисали три черных патрона с вкрученными и горящими электрическими лампочками. Мало того, что их количество было явно недостаточным для такого большого помещения. Кроме этого, их поверхность была настолько испачкана пылью и засижена мухами, что если бы одна их них перегорела, то передвигаться здесь приходилось бы на ощупь.
   Описывая пол, к его достоинствам можно отнести лишь одно - горизонтальную поверхность. Ибо ни дешевый линолеум с дырами, через которые выглядывает темно-серый бетон, или его грязь, к достоинствам, даже с огромной натяжкой, отнесены быть не могут. Единственное окно прекрасно гармонировало с полом и стенами, а именно было так же грязно и серо. Хотя, справедливости ради, в его защиту можно привести тот факт, что оно было прозрачным, но, к сожалению, местами...
   Справа, сразу у входа, стоял небольшой, покрытый грязной клеенкой квадратный стол. На нем то тут, то там беспорядочно лежали куски хлеба, очищенный нарезанный лук. Еще этот натюрморт Рубенса нескромно украшали собой куски недоеденной вареной картошки, разбросанная по столу яичная скорлупа, пустая консервная банка с надписью "Паштет индюшиный", обертки с брендом "MIVINA", бутылка дешевой водки, минеральная вода, грязные тарелки с ложками, черные, словно дымоход, кружки, и везде, будто звезды по небу, на скатерти свои причудливые созвездия организовали хлебные крошки разных размеров и форм. Рядом со столом стоял с десяток пар разной истоптанной обуви. Запах в комнате стоял такой, что в ином ухоженном коровнике могло бы пахнуть лучше. Но самым необычным для комнаты были кровати, скорее даже не сами кровати, а их количество. Их было так много, что сосчитать их представлялось довольно трудной задачей. Панцирные металлические кровати стояли перпендикулярно стенам по периметру почти всей комнаты в три этажа, таким образом, что третья, самая верхняя кровать, своими спинками еще бы чуть-чуть и уперлась в потолок. Их было около двадцати пяти.
   Я, ваш автор, движимый природным качеством честности, хотел бы и на этот раз не изменить себе, а потому нахожу необходимым заметить, что ни серые стены, ни грязные потолки, ни тусклый свет, ни дырявый пол, ни захламленный кухонный стол, ни даже удушливый запах, ничто из всего этого не подавляло и не наводило такого ужаса, как постояльцы горя-общежития.
   Ведь неспроста в комнате было столько кроватей, весь ужас и проблема заключались в том, что практически каждая из них имела своего хозяина.
   Когда Максим Орлов переступил порог "своей" комнаты, в ней находилось еще человек двадцать. Хватило мига и одного лишь беглого взгляда, чтобы определить, что иначе, как мерзким сбродом, назвать их было нельзя.
   Все это были мужчины, их возраст колебался от двадцати двух до двадцати шести, лишь один был старше. Одеты они были просто: на ком-то шорты, на ком-то спортивные брюки, футболка или майка. Каждый из них занимался своим делом: кто-то, лежа на кровати и щурясь от тусклого света, пытался читать газету, кто-то просто валялся и разговаривал с соседом: чаще всего разговор проходил в подобном ключе:
   - Слышь, Васек! А шо этот конь педальный сегодня со смены на час раньше ушел?
   - Кабан что ли?
   - Ну, а кто, бл... еще? Конечно кабан. Не тормози, бл...
   - Пацанам сказал, что типа на вокзал надо, типа передачу встретить...
   - Шо! Опять? На этой неделе этот п...р тоже, мол, за передачей ходил, а самого пацаны бухого на соседней улице видели. Он, сука, я смотрю вообще, - малый припух совсем. В последнее время что-то зачастил со своими передачами, пусть, падла, прекращает, а то вместо мамашкиных передач он моих подач нахватается.
   - Г-г-г, - раздался противный смех по-соседству, - да, правильно, пора уже. А то скоро пятнадцатое, а зарплату на всех поровну делить.
   - Да он, бл... всегда пятнадцатого в первых рядах. Пора отучать уже собаку.
   Некоторые, собравшись в кучу, играли в карты в дурака или чаще в трыньку на деньги. В комнате, кроме привычного смрада в воздухе, витал смрад мыслей и слов.
   Немного погодя Максим понял, что данное заведение - некое общежитие для всякого рода полубомжей и строителей, разнорабочих со всех захудалых уголков нашей необъятной родины. Все без исключения постояльцы были инвалидами разума, многие из них отсидели в тюрьмах, а некоторые, особо комфортно чувствовавшие себя в этих условиях, и не по одному разу.
   Надо ли описывать тот стресс, в который впал наш герой. Максим Орлов - человек, который не то чтобы в своей жизни, но даже и в фильмах такого ни разу не видевший, не то чтобы чувствовал дискомфорт, не то чтобы ему было неудобно, не то чтобы он боялся что-то подхватить и чем-то заразиться, не то чтобы ему понравился этот тухлый смрад - нет. Совсем нет. Ни о чем таком он даже и не помышлял. Всю его волю и сознание сковал колючий безысходный страх. Вмиг он потерял хладнокровие и вообще способность трезво мыслить.
   Он, человек, привыкший пользоваться такими прекрасными словами, как "спасибо", "пожалуйста", "будьте добры", "не затруднит ли вас" и "до скорой встречи", чувствовал, хотя ни разу ему и не приходилось отбывать наказания в тюрьме, что он находится в заведении подобного порядка. Вся атмосфера, царившая в чудо-общежитии, была чужда для его тонкой натуры настолько, насколько рыбе было чуждо парить в небе. В общем, это был крах, шок, потрясение...
   В голове бесконтрольно, один за другим возникали вопросы, и найти на них ответ его парализованному сознанию не удавалось. Как я буду здесь жить? Как я буду здесь есть? Как буду читать Гумилева? Как буду спать? Как я смогу в начале дня оставить здесь свои вещи? Чтобы к вечеру их не растащили? Неужели мне придется со всем этим сбродом общаться? И главное. Что нужно говорить и как нужно себя вести, чтобы мне в первый же вечер не набили морду?..
   Максим Орлов интуитивно понимал, что, приедь он пораньше, он мог бы еще уехать и найти хоть на одну ночь что-нибудь получше, но на часах было тридцать пять минут одиннадцатого, и если учесть, что он совсем не знает города, то затея эта была заведомо пустой.
   Орлов немного отошел и спросил у Оли:
   - Я, наверное, надолго останавливаться не буду. Скажите, могу ли я переночевать одну ночь?
   - Да, конечно. Но только это будет стоить тридцать гривен за сутки, - мило ответила девушка.
   - Вам сейчас оплатить?
   - Да, лучше сейчас.
   Максим рассчитался и вышел на улицу к машине. Он как можно меньше хотел находиться внутри, среди этого сборища. Он открыл дверь и сел в свой автомобиль.
   Первые десять минут голова была пуста, как тыква в Хеллоуин. Шок не отпускал его, страх продолжал держать в тисках. Усталость дальнего переезда все еще не проявляла себя, жгучее чувство обманутого ожидания и расстройство духа напрочь затмевали ее. Ощущение неспособности хотя бы как-то ничтожно мало повлиять на ситуацию поглотило его сознание. Постепенно, разорванными колючими кусками мысли врывались в голову. Одна из них очень напугала его: "Боже! Может, мне завести двигатель и, не медля ни секунды, уехать обратно? Туда, где все тихо и спокойно, туда, где все налажено и по-родному знакомо, в конце концов, туда, где не нужно испытывать судьбу. Боже, как я хочу домой..."
   Не двигаясь, словно застывшая статуя, он по-прежнему продолжал сидеть в кабине. Глаза, не мигая, сквозь прозрачное лобовое стекло упирались в одну точку. Кое-где тускло светили одинокие уличные фонари у ворот частных домов. Время от времени их свет пересекал редкий полет летучих мышей. Толстые мотыльки бились и обжигались о лампочки. Максим Орлов ничего не видел и не замечал, все его внимание поглотила внутренняя беседа с самим собой.
   "Я себе представлял все по-другому. Думал, приеду, поселюсь в мало-мальски пригодном жилье, расклею объявления, дам рекламу, пойдут звонки, буду ездить на заказы. Я ведь не питал особых иллюзий, не рисовал себе райской жизни, нет, конечно же нет. Напротив, я сознавал, что это новый город, и проблем будет хоть отбавляй. Я готов, я себя знаю, я могу. Но то, что увидел сейчас, это ведь не лезет ни в какие рамки. Я не знаю, как мне переночевать хотя бы одну ночь в этом ужасном доме. Такое ощущение, что там сплошные зэки, которых недавно выпустили на волю. Очень беспокоюсь, чтобы к утру у меня не отобрали деньги и вещи, а то будет курам на смех. Приехал в Киев денег заработать, а самого в первую же ночь попросту ограбят. Это будет трындец совсем.
   Может, черт с тем домом, залезу в будку и там переночую? Пусть в пыли, грязи и в холоде, но хоть буду избавлен от соседства этих страшных людей. Хотя как в будке? С грязью и пылью смириться можно, ну, а с холодом, с холодом как? Вон уже как похолодало, градусов восемь, а ночью что будет? Нет, надо обязательно выспаться. Если останусь в будке, то всю ночь только промучаюсь - это уж точно.
   Все-таки нужно идти в дом. Ну а что? - спрашивал сам у себя Максим. - Жизнь длинная, что в ней одна ночь? Так, капля в море. Возьму волю в кулак, глядишь, одну ночь и перебьюсь, не сахарный ведь. Это же, если посмотреть объективно, - пустяк. Поэтому, думаю, что из-за всякого пустяка нельзя отрекаться от своей идеи и такого жизненно важного для меня проекта".
   - Вероника, - ласково вслух произнес он. На сердце и в душе вдруг полегчало, вместе с теплом к нему возвращалась уверенность.
   "Если сдаться сейчас, то я больше никогда не смогу назвать ее своей, не смогу к ней прикоснуться, не смогу гладить ее темные густые волосы, не смогу смотреть и тонуть в глубинах ее глаз".
   - Нет и еще раз нет! - снова сказал он вслух, - не быть этому, я все смогу! Я все сумею! Я справлюсь!"
   Он открыл задний борт, взял сумку с документами и прочими необходимыми вещами, перевалил ее через плечо, попрощался с машиной до утра и вошел в дом...
   В зэковской комнате все было, как и прежде. Лишь несколько человек сочли день завершенным, завалились на свои койки и мирно вразнобой похрапывали.
   - Здорово, брат! - обратился кто-то к вошедшему Максиму.
   От небольшой группы людей, играющих на кровати в трыньку, отделился человек и приблизился к Максиму. Одет был так: старые классические брюки черного цвета, намек на то, что там должны быть стрелки, лишь угадывался по фасону, без ремня, белая, точнее серая, от частых стирок и грязи майка, поверх ее на плечи была накинута куртка от старого спортивного костюма с засаленными боковыми карманами, на ногах комнатные тапочки с оторванными до середины подошвами, отчего при ходьбе в комнате раздавался легкий шлепок. Внешний вид его был уникален и говорил о многом. Если сказать одним словом, то он был черен. Вы наверняка сталкивались с такой характеристикой. Когда у человека все плохо: не хватает денег, выгнали с работы, ушла жена, белая горячка посещает с угрожающей периодичностью, из дома одна за одной медленно, но уверенно продаются вещи, то такой человек начинает чернеть. И, глядя на такого человека, все сразу становится ясным и понятным.
   В общем, ярким представителем вышеуказанной породы людей и был данный гражданин. На вид ему было лет сорок, может сорок пять, руки были грубы от физической работы, рост средний, на темном узком худощавом лице - хитрые и злые глаза с черными зрачками, что-то цыганское виделось в них. Часто, временами даже безосновательно, скалил рот, и тогда наружу показывались кривые зубы, при этом белые формы чередовались с золотыми и железными коронками. Спереди верхнего и нижнего зубов не было.
   В движениях проглядывало некое беспокойство и угловатость. Необъяснимо мерзким веяло от этой особы.
   Коля Буров (так звали черного человека) относил себя к рецидивистам по части квартирных и карманных краж, чем чрезвычайно гордился. Половину жизни, по воле планет, звезд и всевышнего разума он провел в тюрьмах. Там же и получил свое заслуженное прозвище "стекольщик". О нет, нет. Вы, наверно, подумали, что Коля Буров, тот самый, о котором говорят "у него золотые руки", и он с легкостью, вооружившись одним лишь стеклорезом, в мгновение ока вырежет из прямоугольного прозрачного полотна, на загляденье всем, этакий искусный стеклянный шедевр. Нет и еще раз нет! Стекольщиком прозван он был за то, что, с кем-то сильно ссорясь и затаив злобу, он, недолго думая, измельчал битое стекло и среди ночи засыпал его в глаза своему сонному обидчику. Как вы догадались, исключительно из-за этой его особенности с ним старались не ссориться и не спорить, как в местах отдаленных, так и за их пределами. Сказать, что сей человек был здоров умом и адекватен, было бы большим преувеличением.
   - Здравствуйте, - ответил Максим, вглядываясь в этого человека.
   - Коля.
   - Максим.
   - Что, надолго к нам? - сказал стекольщик, вперив в Орлова свой сверлящий и наглый взгляд.
   - Не знаю еще. Как получится.
   - Твоя машина у ворот стоит?
   - Да, моя.
   - Что, работать на ней будешь?
   - Да, планирую.
   - С деньгами небось приехал?
   - Да... Есть немного, - Орлова смущали такие наглые и нескромные вопросы. В другом случае он, несомненно, нашел бы, как получше ответить и даже, может, преподать урок хороших манер. Но против двадцати полубомжей он был бессилен и поэтому ничего лучшего, чем не раздражать их и при этом не уронить своего достоинства, он придумать не мог.
   - Да ты не бойся, все будет хорошо, - заметив легкое смущение собеседника, сказал стекольщик, легонько хлопнув Максима по плечу.
   - Да я и не боюсь, - солгал Орлов.
   - В трыньку с нами будешь?
   - О-о нет, нет спасибо, не хочу.
   - Че так?
   - Да устал с дороги, хочу побыстрее завалиться спать.
   - Ну ладно, давай. Ты слышь, - стекольщик подошел к нему ближе, прильнул к самому уху и почти шепотом продолжил: - Если кто будет обижать, говори мне. Я все распределю. Понял?
   - Да, я понял, хорошо, спасибо.
   Орлов поднял сумку и подошел к своей кровати, по воле случая она стояла вплотную рядом с кроватью Коли Бурова.
   Он снял лишь верхнюю одежду и остался в байковой рубашке и джинсах, раздеваться более, с учетом чистоты помещения и кровати, было достаточно рискованной с гигиенической точки зрения затеей. Сумку поставил вплотную, как можно ближе к себе. На миг в голове даже промелькнула мысль, а не привязать ли ее каким-нибудь мудреным образом к руке, но разумно посчитал, что этим он только выкажет свой страх и лишь пробудит желание ее обчистить. Оставив сумку в покое, он накрылся тонким шерстяным одеялом без пододеяльника и всеми моральными силами пытался помочь себе как можно быстрее заснуть, хотя, с другой стороны, засыпать и лишаться контроля среди таких людей было опасно или, по крайней мере, очень беспокойно.
   Октябрьская, уже ставшая прохладной ночь поглотила столицу Украины всей своей томностью и глубиной. Воздух был слегка сырым и свежим, как и полагается осенью. Уличные фонари вхолостую освещали центральные улицы. Редкие ранние дворники бродили в их лучах и, словно маршируя, махали метлами. На дорогах изредка показывались такси с сонными, непонятно почему еще не дремлющими в своих удобных кроватях пассажирами. Город вовсю в этот тихий час набирался сил и готовился к новому счастливому дню. Казалось, все, все одушевленное и неодушевленное спало и отдыхало в этот миг.
   Но так же, как в каждом правиле есть исключения, так и эта октябрьская ночь не могла подарить сон и спокойствие Коле Бурову. Его креативную голову, мысли и сознание уверенным навалом, словно морские волны о скалистый берег, атаковал простой и волнующий вопрос: "Как украсть мобильный телефон у нового соседа?"
   Мирно спящему, даже видящему какой-то добрый сон и ничего не подозревающему Максиму вдруг почудилось, что кто-то его касается. Вот еще раз. Вот снова. Орлов проснулся. Сознание нехотя покинуло ночную негу, но глаза он открывать не спешил, прислушался.
   Кто-то через кровать, с правой стороны, шептал Бурову:
   - Бери телефон. Бери, он не слышит.
   Максим ощутил, как рука стекольщика скользнула ему на бедро и через одеяло пыталась нащупать мобильник, который был в чехле, на поясе.
   Максима сковал ужас. "Началось", - подумал, он. Нужно было срочно что-то сделать. Проснуться, схватить Бурова за руку, устроить скандал и напасть на всех с претензиями было слишком рискованно. Смутить и вызвать хотя бы что-то, отдаленно напоминающее чувство стыда у этого общества, было бесперспективно, а вот разозлить и перевести конфликт в более агрессивное русло было куда реальней. И Максим не придумал ничего лучшего, как притвориться и сделать вид, что он будто бы сквозь сон почувствовал прикосновение и вот-вот проснется. Он слегка простонал, недовольно покряхтел, нехотя повертелся в кровати.
   Буров, видя такой поворот, резко убрал руку и начал шепотом бормотать полубредовые фразы, от которых пробирал мороз по коже:
   - Спи, спи, - шептал он, - тебя никто не обидит.
   - Возьми телефон, - говорил все тот же инициативный сосед, - возьми.
   - Нет, нет, нет спи. Тебя никто не обидит. Я же тебе говорил, если что - говори мне. Тебя не обидят. Говори, я разберусь.
   - Возьми, он же спит, давай!
   - Нет, нет, - уже чуть не стонал стекольщик, - тебя никто не обидит, это я говорю. Спи, спи, спи спокойно. Не бойся. Тебя никто не обидит. Спи...
   Наверно, еще никогда в жизни он не радовался утру, как в этот день. В половине седьмого один из первых он встал, быстро оделся, схватил сумку, которая, к его счастью и даже немалому удивлению, осталась цела, выбежал на улицу к своей машине. Быстро завел ее, прогрел и рванул как можно дальше прочь...
   Через двадцать минут он покинул злополучные Русановские сады и очутился на обочине пустой и пока еще безлюдной улицы.
   Зарождался новый день. Каждый, кто в это мгновение вдыхал воздух столицы, твердо или почти твердо знал, что ему делать в ближайшие полчаса. Один лишь человек пребывал в великой неопределенности и стоял на распутье, не представляя, с чего начать и что делать. Этим человеком, как вы догадались, и был герой нашего скромного повествования.
   Разработанный план дал небольшой сбой, в срочном порядке надо выдумывать и вносить коррективы. Помедля немного и собравшись с мыслями, Максим первым делом решил ехать на авторынок, чтобы купить новый термостат, так как старый пришел в негодность и время от времени клинил, отчего двигатель все чаще прилично перегревался. Затем он планировал заняться поиском захудалой квартиры.
   Грузовая ГАЗель припарковалась недалеко от небольшого рынка автозапчастей в Троещинском микрорайоне. Максим блуждал по рядам и вглядывался в вывески над кирпичными бутиками в надежде увидеть над одной из них нехитрое сочетание букв: "ГАЗ" или "Волга". И вправду, опыт его не подвел, через несколько минут поисков он набрел на нужное место. По всему было видно, что данное торговое место открылось только что. За прилавком стояла женщина средних лет и развешивала на крючки всякие ремни, щетки от дворников и прочую мелочевку. Рядом, возле бутика, стоял, обняв руками одноразовый стакан с кофе, ее муж. Лицом он, как впрочем и многие истинные украинцы, был приятен.
   - У вас термостат есть? - спросил Орлов.
   - На ГАЗель? - вопросом ответила женщина.
   - Да.
   - Тебе на сколько - на восемьдесят два или семьдесят градусов? - подключился к торговле мужчина.
   - Да не знаю, машина что-то греться стала, я на термостат грешу. Клинит, наверное. Давайте на семьдесят попробую. Сколько он стоит?
   - Сорок.
   - Хорошо, возьму. Может, вы мне скидку сделаете? Я сам издалека приехал, планирую стать здесь у вас транспортным магнатом. Если будете скидывать на запчастях, - буду постоянным клиентом.
   - Откуда сам приехал?
   - Из Крыма.
   - Жить есть где?
   - Да нет еще, вот термостат возьму и буду жилье искать.
   - Квартиры нынче дорогие в Киеве. Мой шурин, тоже не местный, так он полдома снимает в Пуховке. И очень, скажу тебе, доволен. И цены подешевле, чем в городе, и чувствует себя там посвободнее, да и сказать по правде, домов там для сдачи больше. Автобусы ходят постоянно, минут сорок, и ты в городе.
   - Я вообще на машине, - сказал Орлов.
   - Ну так это тем более удобно. В деревне, как по мне, намного лучше будет, подумай.
   - А где эта Пуховка находится?
   - Да вот едешь по Маяковского, затем налево, выедешь на Оноре де Бальзака,- повернешь на Милославскую и попадешь к выезду из города, там первая деревня. Погребы, затем Зазимье, а там и Пуховка будет. Хотя, впрочем, ты можешь податься и в любую другую деревню, они все у нас одинаковые. Смотри сам, тебе решать. А термостат можешь за тридцать восемь забрать.
   - Спасибо, вот вам, - Максим отсчитал деньги и протянул их через прилавок. - А за совет благодарен отдельно, скорее всего, я так и сделаю.
   - С Богом, - ответил мужчина и отдал покупку.
   Максим там же, на рынке, купил карту Киевской области и, наспех изучив ее, нашел на ней Пуховку и принял решение отправиться и попытать в ней счастье.
   Он поехал по Маяковского, затем налево, выехал на Оноре де Бальзака, затем повернул на Милославскую и попал к выезду из города где-то с северо-восточной стороны. Дорога была пуста, лишь поля и редкие деревья мелькали по обе ее стороны. Город остался позади. Между тем Максим думал о том, как и каким образом он будет искать жилье в деревне, когда приедет.
   "Наверно", - думал он, - на столбах, в общественных местах, на остановках или у магазинов должны быть расклеены объявления. А если нет, если не расклеены, то что тогда, ходить по домам и приставать к прохожим с вопросом, не сдает ли кто-нибудь дом или времянку?" Что-то Максиму подсказывало, что занятие это напоминает попрошайничество, и поэтому все-таки надеялся на объявления.
   Совсем скоро деревья и поля сменили одно- и двухэтажные дома первой деревни. Белый прямоугольный знак - п.5 - "Приложение 1" "Правил дорожного движения" любезно сообщил, что деревня эта носила теплое и какое-то даже домашнее название - Погребы.
   В Погребах было хорошо, не менее, а скорее, более, чем в других деревнях. Достоинств было много, но, пожалуй, главное и основное - близкое расположение от города. Иному ответственному гражданину, желающему исполнить свой общественный долг, хватало на общественном транспорте и тридцати минут, чтобы прибыть к месту работы на Троещине, а гражданину более удачливому, имеющему авто, и того меньше. Въехав в сей населенный пункт, наш герой сбросил скорость и старательно поглядывал по сторонам в надежде распознать среди, скажем прямо, не особо блещущих архитектурным изыском сооружений что-то похожее на остановки, магазины или доски объявлений, которые с завидным успехом заменяли собой деревянные и железобетонные столбы на перекрестках.
   Вот остановка, он притормозил, вышел. На стенах красовались остатки трех объявлений. По первому можно было приобрести серую козу с суточным надоем минимум четыре литра, по второму - купить дров (недорого), а по третьему сдавали комнату исключительно для одной или двух девочек. Максим пожалел в глубине души, что он не девочка, и двинулся дальше. Далее была вторая остановка, за ней третья, и все они ничем, решительно ничем не отличались от четвертой: те же козы с дровами перемешивались со всякого рода быками, нетелями, углем и фрезерными машинами для рыхления земли. "Если и так дальше пойдет, то мне, хочешь не хочешь, придется ходить по дворам и приставать к прохожим", - с легким ужасом подумал Орлов.
   Недалеко от третьей остановки, через дорогу, находился магазин с гордой надписью: "Продукты и все для дома". Максим подошел к нему, на стенах, кроме режима работы, объявлений не было, он зашел внутрь. Продавщица была молода, с приятной внешностью, а если приглядеться повнимательнее, то и с таким же характером.
   - Здравствуйте, - сказал он.
   - Здравствуйте,- услышал в ответ.
   - Скажите, пожалуйста, может, вы знаете, здесь поблизости никто жилье не сдает? Ну дом там, комнату, или, например, времянку?
   - Нет, - ответила девушка, отведя в сторону, как будто что-то припоминая, свои черные глаза.
   - Жаль, - поджав губы, констатировал Орлов.
   - А хотя знаете, - спохватилась продавщица, - у соседки моей, Надежды Ивановны, кажись, недавно бригада строителей съехала.
   - А что у нее за жилье?
   - Времянка.
   - Отдельная?
   - Отдельная.
   - А как эту вашу Надежду Ивановну найти?
   - Она сейчас, наверное, в школе.
   - Работает, что ли, там?
   - Да, биологию преподает. Поедьте туда, разузнайте, может, и возьмет вас к себе.
   - А где тут у вас детишки гранит науки грызут?
   Получив подробные инструкции, Максим сердечно поблагодарил девушку и отправился на поиски местной школы.
   Надежда Ивановна была исключительно приветливым человеком. Вот уже полных двадцать лет она неизменно преподавала биологию. Пожалуй, мало кто мог бы похвастать таким профессиональным постоянством. Сменялись один за другим года, менялись учебники, сменилось не одно поколение школьников, но биология и Надежда Ивановна оставались вечны и незыблемы, как вечна и незыблема вселенная. Она так долго преподавала свой предмет, что многим казалось, словно это не прекратится еще лет сто или, может быть, даже двести. Характером обладала спокойным, добрым, справедливым и отзывчивым. Излишняя мягкость чаще вредила, чем помогала. В разговоре из десяти русских слов обязательно одно или два проскользнут украинских.
   Муж умер от запущенной формы пневмонии лет пять назад. Имела семнадцатилетнюю дочь Настеньку и двадцатичетырехлетнего сына Василия, который уже целых два года как обзавелся семьей и жил отдельно, в киевской двухкомнатной квартире, которую за вырученные от продажи распаеванной земли деньги купила ему мать. После чего, впрочем, с ним произошла довольно забавная метаморфоза, заключавшаяся в том, что, получив такой роскошный подарок, Василий, словно заговоренный, напрочь позабыл дорогу в родительский дом. Так все мужские заботы и дела по хозяйству окончательно целиком легли на женские, уже немолодые плечи Надежды Ивановны...
   Максим без труда нашел школу. Мысль о Веронике теснилась в груди и помогала двигаться к цели.
   Надежда Ивановна, как предполагалось, приняла его тепло. Через несколько минут доверительного общения выяснилось, что действительно учительница по биологии располагает свободной времянкой и за сумму в одну тысячу гривен в месяц с удовольствием уступит ее платежеспособному человеку без вредных привычек. Орлов, нисколько не скромничая, поспешил заверить, что он как раз таким и является и, чтобы окончательно дать согласие, попросил показать жилье. Через сорок пять минут после окончания урока в 7 Б, а вместе с этим и трудового дня немолодой биологички Максим и Надежда Ивановна отправились осматривать его потенциальные будущие владения.
   Чистый дом гостеприимной хозяйки был не большим и не маленьким, средние размеры придавали ему уют и каким-то благополучным образом вписывались в общий образ села. Дом был одноэтажный, потолки в комнатах высокие, поэтому внутри веяло простором. Ворота и забор были сделаны в виде решетки из металла и окрашены в зеленый цвет. Забетонированный двор - приличного размера, в дальнем его правом углу, в тени небольшого орешника, свернувшись в клубок и спрятав нос под заднюю лапу, отдыхал лохматый дворовой пес Тобик. Уже давно замечено, что собаки, будь то породистые или те, что без роду и племени, по каким-то непонятным законам характером, а иногда и внешним видом напоминают своих хозяев. И наш Тобик в этом ничуть не исключение.
   Характер он имел покладистый и временами отзывчивый, особой прихотливостью, впрочем, как и все дворовые псы, не отличался. В дебоширствах и хозяйственных, дворовых разбоях замечен не был. Тобик и Надежда Васильевна понимали друг друга хорошо и, как говорится в таких случаях, с полуслова.
   За домом, через двор, стояла старенькая времянка. Тут надо сказать, что у любого мало-мальски справедливого человека при виде этого, говоря прямо, нехитрого строения слово "времянка" порождало внутренний конфликт и противоречие. И происходило это оттого, что все наружные атрибуты: единственное окно с облупленной, некогда белой, а теперь уже серой краской и грязными стеклами; здоровенная железная, местами ржавая кривая дверь; неоштукатуренные, вылитые из шлака стены и общая убогая высота постройки больше подходили под определение слова "сарай". Открыв скрипучую дверь и проникнув в единственную комнату, Максим с разочарованием отметил, что внутренне это помещение, к сожалению, соответствует его внешнему облику.
   Размер комнаты был метров восемнадцать. У двух ее стен стояло по старому дивану, одному из них явно пора было на мусорник. У окна приткнулся одинокий кухонный столик, слева от него - небольшая засаленная газовая плита на две конфорки и баллон с пропаном; несколько деревянных табуреток дополняли интерьер. В противоположном от двери углу были свалены мешки с зерном, вдоль стены стояли трехлитровые бутыли с закатками. В углу, что справа, было сыро и пахло плесенью, через тряпки и всякий хлам, если присмотреться внимательней, можно было заметить, как там зарождалась сильная и перспективная цивилизация. На стены были наклеены обои, местами их оттенки от сырости и лучей солнца стали темными или, наоборот, светлыми. Изнутри очень хорошо замечалась кривизна железных входных дверей, так как нижний ее край не примыкал к дверной коробке и образовывал щель в добрых два пальца, через которую можно было видеть, что творится во дворе.
   - Я жильцов не ожидала. Если вас устроит, я все быстро уберу, и здесь стане трохи гарнише, - стоя посреди комнаты, поспешила оправдаться Надежда Ивановна.
   Максим, помыслив о том, что за тысячу гривен в месяц он вряд ли найдет что-то лучшее, дал свое согласие.
   Если разобраться, то настоящий вариант наравне с перечисленными недостатками имел и некоторые плюсы. Во-первых, деревня Погребы находилась в трех-четырех километрах от города, что, по местным меркам, считалось смешным расстоянием. Во-вторых, частный и довольно просторный двор давал возможность держать в нем машину и тем самым экономить сотню-другую на парковке. В-третьих, одновременно появлялась возможность хранить всевозможные запчасти, покрышки и агрегаты для автомобиля, ведь, скажем, в квартире это было бы большой проблемой. И в-четвертых, пожалуй, самое важноем - жить он здесь будет один! Без полубомжей-полузэков. И если, как ему казалось, привести времянку в порядок, то в ней вполне сносно будет жить и даже в свободное от работы время читать Гумилева.
   Мечта билась в груди и вдохновляла на подвиг. Все делалось радостно и в удовольствие. Его состоянию и внутреннему подъему можно было смело завидовать. Примерно с таким ощущением мира и своего места в нем пребывают души людей, создающих нетленные шедевры.
   Работа по благоустройству времянки заняла несколько часов. Надежда Ивановна снесла мешки и закатки в погреб, вычистила газовую плиту, вместе с дочерью разгребла углы с хламом, попирая свою бережливость, отправила старый диван на свалку, вытерла пыль, почистила коврики и вымыла пол. Надо отметить, что после нехитрых деяний, времянка значительно преобразилась, стала чище, уютней и как будто бы просторней. Максим, не оставаясь безучастным, в свою очередь, съездил в хозяйственный магазин и прикупил две пластиковые миски для мытья, рукомойник, пару пластиковых тарелок и еще несколько бытовых мелочей. На рынке закупил овощи, немного лука и четыре упаковки овсяной каши. По всему было видно, что его затея с покорением Киева и Вероники поселилась в его глупой, странной и сентиментальной душе всерьез и надолго.
   Он прибил к стенке умывальник, рассовал по полкам продукты выгрузил из машины вещи, и комната все более приобретала очертания жилья, пригодного для жизни нормального человека. Но, несмотря на это, слишком много и сильно отличало его предыдущее жилье от нового.
   В целях не делать картину слишком скучной я не буду прибегать к сравнениям дверей, стен, коврового покрытия и прочих атрибутов крова. Опишу лишь самое неудобное и резонансное по своему качеству изменение. Это - ванна, которую так любил принимать у родителей Максим. Душевой бокс, как ничто другое во всей квартире, радовал его: тут тебе и тропический душ с подвеской, тут и гидромассаж ног, и парогенератор для турецкой бани, и ванна с голубой подвеской и бульбошками, размер и напор которых регулируются простым хромированным рычажком, а не усилием диафрагмы, как это происходит в обыкновенной ванне, ионизатор воздуха, тут тебе и уровень яркости освещения, в конце концов, тут тебе радио с СD-проигрывателем. А здесь, в Погребах, чтобы помыться, нужно было занавесить тряпкой единственное окно, голым присесть на корточки в пластиковый тесный таз и из ковшика одной рукой поливать на голову воду, предварительно нагретую в электрочайнике, а другой елозить мылом по телу... После нужно обязательно вымыть пол и вновь застелить сбитый половичок. Да! Безусловно, много, очень много он оставил позади, променяв все это на далекий, неуверенно мерцающий свет, свет своей мечты.
   Так закончился еще один день. Вопрос с обустройством жилья был улажен, что открывало собой новый этап его проекта - организацию заказов и их непосредственное исполнение. Новая жизнь набирала обороты.
   На следующий день, купив газету, Максим нашел подходящее рекламное агентство по адресному распространению визиток и листовок и заказал там рассылку по хозяйственным супермаркетам и новым многоэтажным домам Троещины и Поздняков. Всю остальную половину дня, переодевшись в самое старое и грязное, что у него было, он расклеивал объявления на столбах и фасадах домов и магазинов. Процедура была изнурительной и порядком утомляла. Приехав домой около полуночи, он переоделся, выпил кружку черного чая, наспех перекусил и, обессиленный, улегся на разложенном диване. Сон поглотил его.
   Утро следующего дня застало Орлова в хорошем расположении духа. Все его сегодняшние устремления были обращены к тому, чтобы как можно больше снабдить город своими объявлениями, и хотя это занятие ему не нравилось, он все же находил информацию о себе очень важным и необходимым условием успешности его грандиозной затеи. Надо бы тут отметить, что, несмотря на кажущуюся легкость деяний Максима, состояние его духа было очень и очень тревожным. И происходило это, главным образом, из-за того, что сомнения относительно успеха предприятия не оставляли его: "А будут ли заказы? А если будут, то сколько? А не покажутся ли мои цены высокими?" и т. п. Развеять их и придать уверенность мог бы первый и последующие заказы, которых он с таким нетерпением ждал. Кроме этого, легкое беспокойство вызывало периодическое повышение температуры в двигателе, он уже несколько раз менял термостат, и это не помогало, все сводилось к тому, что дело, скорее всего, в головке блока цилиндра, - а это уже проблема.
   Почти весь день Орлов, как и вчера, расклеивал объявления по городу (Боже, как не нравилось ему это), и тут вечером, около четырех, раздался первый звонок на телефоне с городским киевским номером...
   - Да, слушаю вас, - как можно уверенней произнес Максим.
   - Я по грузоперевозкам. Я правильно попал?
   - Да, правильно, слушаю.
   - Мне шифоньер и старый телевизор нужно перевезти. Это возможно?
   - Конечно.
   - Через час сможет машина приехать?
   - Да, конечно. Называйте адрес.
   - Это на Троещине...
   Первый телефонный звонок, согласно неведомым нам законам волшебства, с легкостью превратился в первый заказ. За окном родной ГАЗели весело проносились многоэтажки и придорожные столбы, казалось, они будто специально выстроились, чтобы сопровождать его ровным строем. Разноцветные машины, словно перед какой-то важностью, поспешно разбегались и уступали дорогу. Даже светофоры, увидев серый грузовичок, переключались на зеленый, будто даже они - бездушные дурилки - регулировщики, даже они знали, что Максим Орлов едет на свой ПЕРВЫЙ ЗАКАЗ.
   Далекое светлое будущее враз стало ближе, в висках стучало, настроение поднялось настолько, что выдумать, чем бы его испортить, было непосильной задачей.
   Через два часа первые заработанные сто двадцать гривен самым что ни на есть удачным образом разместились в коричневом кожаном бумажнике нашего героя. И вновь остаток дня и первую половину ночи он фанатично потратил на изнурительную расклейку объявлений.
   Приехав домой в двадцать три тридцать, по обыкновению наспех, утолил голод противной мивиной и, разлегшись на диване, впервые за время пребывания в Киеве решил сделать несколько записей в своем дневнике.
   "дд.мм.гг.
   Я уже третий день как в Киеве...
   День первый. Приехал в 22.30 или что-то около того. Мной была достигнута предварительная договоренность о жилье в общежитии в Русановских садах. Когда я приехал и увидел эту мерзкую халупу (не до конца достроенная дача, железные кровати в три этажа и, самое главное, это люди, которые, кстати сказать, как я услышал среди ночи, хотели украсть мой мобильник), выхода у меня не было, и мне пришлось эту ночь провести там. Сказать по правде, этот вечер был одним из немногих моментов моей жизни, когда мне стало себя жалко. Было очень страшно. Ведь я уезжал, и все мои знакомые, точнее, многие знакомые, и даже родители отговаривали меня от поездки, мол, ничего там хорошего не найдешь. Признаться, их пессимизм очень давит на меня и зарождает сомнения. В такие минуты я вспоминаю Веронику и свою мечту - быть с ней, и враз мрак и неуверенность вытесняет свет. Мой дядя, Вадим Васильевич, как-то даже сказал: "Куда тебя х... понес?" Так что я пошел наперекор мнению и советам многих, поэтому, если я не смогу достичь своей цели в Киеве, то буду считать себя побежденным, а значит, и униженным. Отчасти поэтому случай с горе-общежитием для меня был сильным ударом, на миг проскользнула мысль: "А не бросить ли все и вернуться обратно, в теплый, родной, знакомый город", - но эту мысль я быстро отогнал.
   День второй. Нашел времянку в селе Погребы, за тысячу гривен. Очень хорошо, что она находится близко к городу. Времянка, конечно, не ахти, сказать, что условия здесь частичны, было бы большим кощунством и преувеличением, так как условий, по-моему, здесь нет вообще. Хозяйка, похоже, спокойная и хорошая женщина. Почти весь день клеил по городу объявления.
   День третий. Сделал первый заказ. Ура! Ура! Ура! Да, определенно этот день в моей жизни особенный, у моего великого дела появилось начало, это обстоятельство греет и вселяет так необходимую мне уверенность. Вспоминаю Ярослава, он, как никто, поддерживает меня, ведь он, по сути, единственный, кто понимает, что для меня это очень важно. Без сомнения, если бы не он, мне было бы намного сложнее переносить те удары и тяготы, которые в последнее время так безжалостно на меня свалились. По нескольку раз в день, чаще вечерами, мы созваниваемся и болтаем о моих делах, к сожалению, долго поговорить не удается, так как я постоянно занят организацией рекламы и расклейкой. Я, собственно, и не жалуюсь, я ведь прекрасно знал, на что иду. Напротив, несмотря на все лишения и сложности, чувствую себя счастливым, чувствую, что такие минуты, которые я имею возможность проживать - я проживаю душой. Как говорят в таких случаях, - живу полной жизнью. Бог ты мой! Как это все-таки прекрасно - понимать, что каждая минута приближает тебя к заветной мечте.
   Моя времянка мне нравится, все в ней хорошо, особенно после того, как в ней сделали уборку. Все бы неплохо, вот только немного прохладно. Холодный воздух через огромную щель в дверях беспрепятственно проникает внутрь. Скоро спать. Вчера, чтобы согреться, укрывался двумя одеялами, а поверх положил еще и куртку, помогало слабо. Уже поздно, завтра рано вставать, очень холодно. Мерзну..."
   Четвертый киевский день... Чувствовалось, что он будет хорош, это было видно по утру. Утро выдалось светлым, солнечным, лучи смело ласкали землю. Несмотря на то что ночь была прохладной, а октябрь на Украине - настоящая осень, утро было теплым, что казалось непривычным для такой поры. Что-то доброе, скорее даже озорное, дрожало в воздухе. Удивительной свежестью наполнялись легкие при каждом вдохе. Уверенность и что-то еще, отдаленно напоминающее счастье, впитывалось в кровь, растекалось по всему телу, и все, что ни окружало, все, что ни попадалось на глаза, радовало душу.
   Проснувшись в бодром состоянии духа, Максим Орлов на ощупь заметил, что лицо его покрылось густой неприятной щетиной. Следовало срочно привести себя в порядок, а для этого необходимо было зеркальце. Порыскав во дворе, он нашел маленький зеркальный осколок треугольной формы. Максим, особо не изощряясь, удовлетворился им. "На первое время пойдет, позже куплю нормальное", - подумал Орлов, промывая от грязи и протирая его насухо.
   Надежда Ивановна тоже была ранней пташкой и, уже проснувшись, носилась по двору, справляя свои хозяйственные дела.
   - Доброе утро, вы сегодня рано.
   - Доброе утро, Максим. Я всегда так рано встаю. Пока управлюсь - свиней, уток накормлю, Тобику дам, Настеньке суп разогреть. (Странно, но в доме у Надежды Ивановны на завтрак ужин и обед всегда был суп, и еще к чаю она всегда покупала круглое пресное сухое печенье, оно не имело вкуса, наверное, поэтому никто из домашних его почти не ел. Надежде Ивановне это казалось экономным, отчего они твердо и надолго завоевали ее предпочтение.) - И самой собраться в школу, мне же к девяти.
   - Понятно, - ответил Максим. - Я сейчас тоже соберусь и поеду в город объявления расклею. Может, кто позвонит да машину закажет.
   - Как там с заказами-то твоими?
   - Пока рано что-то говорить, но вчера вот, к примеру, один сделал. Кстати, первый. Как дальше пойдет? Я не знаю. Клею объявления, заказал рассылку, вот, думаю, если денег хватит, в телефонной справочной размещусь. Надеюсь, дело пойдет.
   - Ну что ж, успехов тебе.
   - Спасибо, буду стараться.
   И они разошлись. Умывшись и позавтракав, Максим выехал в город. Надо сказать, что он стал привыкать к улицам столицы. В некоторых немногих местах он уже мог обходиться без карты, муравьиное движение транспорта пугало все меньше, кое-какие улицы помнил наизусть. Правда, все это относится к левому берегу, так как берег правый оставался по-прежнему неизвестен, а потому, как это часто бывает в жизни, - страшен. И то сказать: правый берег Киева интенсивнее по автодвижению, агрессивнее, да и больше он в несколько раз, а потому и ориентироваться, особенно вновь прибывшему, здесь сложней.
   Мысли и переживания нашего героя решительно ничем не отличались от мыслей и переживаний смелых и отважных мира сего, дерзнувших однажды нарушить томный покой своих похожих, как братья близнецы, дней и посвятить себя каким бы то ни было открытиям. Глубокая вера и надежда на успех - вот какие мысли постоянно сопутствуют указанным выше личностям. И совершенно неважно, какие масштабы имеют эти открытия. Начиная от малого, скажем, изменения профессии, и заново учась новому с нуля, кончая великим, как, например, открытие новых островов, материков, планет, галактик. Все это и то, что в промежутке, по природе своей одинаково. Взять бесстрашного Колумба, месяцами до изнеможения бороздившего водные просторы земного шара, искавшего что-то новое. И трюм уже пустел, и дом за плечами далек, и множество сомнений и человеческих слабостей беспощадно будоражили его буйную голову, но надежда, что, быть может, завтра, когда очередной рассвет полоснет по глазам, на западе покажется то, что всю команду, от юнги до боцмана, в едином порыве заставит произнести заветное слово: "Земля!" - так вот, эта надежда теплилась в его сердце и, перевешивая тревогу, сомнение и разочарование, заставляла двигаться вперед.
   Или обычный гражданин, которому надоело жить на зарплату, закладывает квартиру и на эти деньги покупает торговое место на рынке и завозит всякое шмотье из Турции или Одессы. Боже мой, и как же тут много мыслей и терзаний, столько вопросов кружатся в его маленькой головке, взвалившей на себя такое тяжелое и неспокойное бремя, как изменение своей жизни. Начиная с простых вопросов: "какой товар завезти? каковы тенденции моды на следующую осень? фиолетовое? а носят ли фиолетовое в этом году? а если не продам, то смогу ли я продать это в следующем сезоне? как поставить полку - на уровне глаз или, может, чуточку ниже?", - и кончая сложным: "успею ли я погасить долг? смогу ли прокормить детей и оплатить им учебу? не прогорю ли я?" И в конце концов: "Не останусь ли я на улице?"
   Наш герой по своему трезвому хотению примкнул к этой плеяде особого рода людей, и потому его мысли и беспокойства были совершенно идентичны указанным выше. В данный момент для Максима эти переживания были связаны с событием чрезвычайным. Первый заказ - это очень многое означало в его первооткрывательстве. Подруга надежда получила долгожданное подкрепление, но вместе с тем мысль о том, не случайность ли это, крепко засела в сознании Орлова. Как же ему хотелось, чтобы все получилось, как же хотелось, чтобы те времена, когда синий телефон местами будет краснеть от раздающихся звонков, наступили прямо сейчас!
   Пока он поспешно ехал по левобережным улицам Киева, в его воспаленном сознании рисовались картины прекрасного светлого будущего, которое виделось в том, что он, по прошествии нескольких лет неустанной и самоотверженной работы, будет утром выезжать из своего загородного аккуратного домика, окруженного темно-зеленым газоном, за рулем уже не ГАЗели, а какого-нибудь транспорта поприличней, за который вполне мог сойти какой-нибудь захудалый новый четырехлитровый внедорожник - обязательно черного цвета.
   Так же неспешно он подкатит к небольшому предприятию, беглым взглядом окинет аккуратное, ухоженное автопредприятие, на фасаде, справа от коричневой с фигурами металлической двери, надпись синими буквами: "Транспортный дом Орлов". Проходя внутрь, он радужно, с долей некой беспечности или, скорее, дружелюбия приветствует диспетчера, бухгалтера, секретаря, да и вообще всех, кто попадется. Все будет вертеться и кружиться в этой карусели и приносить прибыль.
   Видения радовали нашего героя с такой силой, будто все это происходит наяву и уже случилось. Следует отметить, что эти миражи являли собой преддверье, были фундаментом основной цели или, в случае с нашим героем, правильней сказать, мечты. Ему грезилось, что он - уверенный юноша в тридцать с небольшим лет, его взгляд чем-то отдаленно напоминал взор ястреба, что-то уверенное, сильное, надежное и располагающее есть в нем, движение четкие, не слишком резкие и не слишком плавные, некая степенность и грация улавливаются в них... Голос... голос, впрочем, как и взгляд, тоже сильный, уверенный и в то же время располагающий.
   И как сияющая концовка виделась ему она, уже повзрослевшая, словно превратившаяся в грациозную, поражающую красотой своих крыл бабочку. Она, та маленькая прелестная девочка, по чудесным и прекрасным законам жизни превратилась в молодую женщину. Вся ее фигурка преобразилась и выглядела в несколько ином, еще более выгодном свете, что-то завершенное было в ней! Боже, какой прекрасной она ему представлялась! Ее расцветшая женственность делала ее или, по крайней мере, приближала к идеалу. Грацией дышало все ее тело; лицо, казалось, стало еще красивее, мудрость женщины читалась в нем... Она увидела и узнала его, изумленная растерянность и что-то еще, очень душевное, подобно великой океанской волне нахлынуло в сознании. Руки стали непослушными, колени ослабли, кончики глаз заблестели волнительной влагой, дыхание где-то там перехватило на вдохе. Воздух меж ними был словно пропитан электричеством: вот-вот сверкнет и разгрозится молния и следом за ней задует такой ветер или взметнется смерч, который сметет все живое с земли. Пауза... Безмолвная минута, длящаяся вечность, еще чуть-чуть и ее мокрые глаза заблестят еще больше, их уголки слегка приподнимутся от легкой улыбки на губах. Какой-то счастливый, еле уловимый блеск сверкнет в лице, и это будет означать, что впредь, с этой самой минуты, с этого самого мига, с этого самого места ОНИ БУДУТ ВМЕСТЕ... Но это лишь грезы о будущем, и сбудутся они или нет, зависело от настоящего. А настоящее от будущего для нашего героя так же далеко, как пустыня от речки, как земля от поднебесья.
   Максим Орлов, прекрасно понимая, что для того чтобы настоящее превратить в такое будущее, ему следует усердно работать... И поэтому в данную минуту он ехал к тому месту, где вчера закончил расклейку, и именно для того чтобы продолжать начатое.
   За несколько кварталов до места назначения раздался звонок. О Боже! Не может быть! Произошло чудо - это второй заказ!
   Спустя полчаса серая ГАЗель с раскрытыми бортами уже стояла у подъезда одного из домов на улице Маяковского. Через несколько минут вышел молодой человек и засновал взад-вперед - то появляясь, то исчезая, он выносил и складывал пакеты и картонные коробки возле машины - это был квартирный переезд. Человека - клиента, осчастливившего Максима своим заказом, звали Андрей Хомутовкий, или просто Хомут, как прозвали его друзья еще в детстве. Описать его не составляет особого труда: синонимы, метафоры и эпитеты так и льются, словно из рога изобилия. Между тем Андрей Хомутовский был гражданином в некотором роде особенным. Очень хорошо, что в его характере присутствовали и развивались некоторые положительные качества души, хотя следует отметить, что некоторые другие качества, в свою очередь, отсутствовали напрочь, и многие, знавшие его лично, сходились на том, что больше всего недостает ему совести. Порою они так и говорили: "как человек может быть таким?" или "как вообще таких земля носит?"
   Андрей Хомутовский, или Хомут, как по внешним, так и по внутренним признакам, на первый взгляд, производил впечатление благоприятное и располагающее. Лицо, а также голова его были удлиненной яйцеобразной формы, волосы довольно редки, с небольшой лысиной, бравшей свое начало от макушки, глубокие залысины врезались в голову, но это нисколько не портило, скорее наоборот, придавало некую особенность или, если хотите, изюминку его внешности. Нос, губы и глаза, впрочем, как и остальные части лица, были стандартными и тоже неплохо подходили ему. Телосложение среднее, лишь иногда, когда подолгу приходилось голодать, на животе появлялись давно забытые кубики пресса. Характер, как всегда казалось на первый взгляд, был мягким, добрым, отзывчивым, ранимым, романтичным и авантюрным. Отличительным его свойством, пожалуй, было стремление к обширности и грандиозности всего, к чему он прикасался. Если он покупал компьютер, то непременно устроенный по последнему слову техники, если вздумалось купить машину - так обязательно нужно было позанимать у всех денег, если снимать квартиру - так обязательно в центре и непременно с видом на живописное место, если брюки - то Armani, если башмаки - то Paulo Rosi. Все бы ничего, но беда в том, что на это он никак не зарабатывал. Методы его работы были, по меньшей мере, странны. Пять лет назад Андрей Хомутовский имел доставшуюся от бабушки двухкомнатную квартиру на Крещатике и красивую молодую жену. Жена, конечно, не идеал, но так, жить было можно. Однажды его посетила замечательная идея открыть свое дело, и он, недолго думая, учредил предприятие, которое занималось поставкой оборудования для стоматологических отделений и клиник. Вкратце механизм его работы был таков: он принимал заказ на поставку какой-нибудь бормашины и брал за нее аванс, в свою очередь, заказывал ее у поставщиков, затем через неделю поставлял оборудование, разницу оставлял себе. Вот такой вот довольно простой получался бизнес. Но Андрей Хомутовский не был бы Андреем Хомутовским, если бы не усложнил все до невозможности таким образом, что его дело видоизменилось и выглядело уже так: он брал с заказчика аванс и сразу же тратил его на всякого рода развлечения и покупки. Как несложно догадаться, закупать оборудование было уже не за что, и для того, чтобы выбраться из данной ситуации, он, как подсказывал ему внутренний голос, дожидался следующего аванса у другого заказчика и на эти деньги закупал товар для первого. Порой время между этими спасительными авансами было велико, и тогда на помощь его великой предпринимательской мысли приходили займы. Занимал он у родственников, клиентов, друзей, которых, кстати, с каждым месяцем становилась все меньше и меньше, занимал у простых знакомых, а иногда даже и у незнакомых, в общем, занимал всегда и везде. Хронические займы постепенно делали его жизнь несносной, сначала он перезанимал, чтобы отдать старый долг, а когда круг доверия кредиторов сужался и перезанимать было уже не у кого, Андрюша начинал погашать долги бытовой техникой и прочими полезными предметами. Туда уходили недавно купленный на радостях модный мобильный телефон, лишь неделю назад приобретенный компьютер. Машина то и дело переезжала из гаража в гараж знакомых, так как давно уже утратила свое исходное свойство - быть средством передвижения и все чаще являла собой залоговое имущество. Техника уходила за полцены, и сразу же с первых авансов покупалась новая, круг сужался с катастрофической скоростью.
   За все время блуждания в бескрайних морских пучинах, которые аллегорически являют собой предпринимательскую деятельность, Андрей Хомутовский выработал в себе такую искусную способность просить взаймы, какую, пожалуй, ни у кого и не встретишь, в этом он был талант, мастер, гроссмейстер и, если хотите, гений.
   Речь его была мягка, как воздух хвойного леса весной, брал он, как можно было понять, всегда под выгодные проекты и всегда с выгодой для заимодавца, мол, ты мне дай три тысячи гривен, я куплю муфельную печь и через три дня продам ее за четыре - твои пятьсот гривен. Я уже обо всем договорился.
   Гражданин приподнимал мохнатую бровь и в голове производил нехитрые арифметические вычисления: "Пятьсот гривен за три дня, ничего не делавши, недурно..." И тут начиналось все тяжкое, ибо ни через три, ни через четыре и ни через пять дней или даже пять месяцев денег своих он так и не увидел. После, сжимая в гармошку переносицу и опуская кончики лохматых бровей книзу, он сердито бормотал про себя: "Пятьсот сверху! Хм. Дурак! Хоть бы свои забрать!" Хорошо, что еще так, а иногда бывало и хуже. Придет Андрюша к кредитору и так ласково, по-дружески, словно не денег должен, а наоборот, будто сам, оказывая услугу великую, обращает нежные речи свои, будто, долго думавши, надумал, как долг вернуть, и тут же выясняется, что для этого надобно, мол, еще вложить две тысячи и тогда навар в аккурат сложится в три с половиной, который, разумеется, без лишних на то рассуждений он с радостью и превеликим почтением посчитает за честь в этот же день вернуть.
   Эх, надежда, надежда, зачем ты умираешь последней? Именно она, все еще теплющаяся в сердцах некоторых особенно мягких и доверчивых кредиторов, склоняла их к великой глупости а именно, довериться Хомуту еще раз.
   "Ну что ж, человек так искренно печется. Пожалуй, это единственный способ вернуть кровные. Должна же быть у него в конце концов совесть"
   О-о-о! Как неправильно и в высшей степени наивно так полагать, ибо приступы совести покинули его вместе с приступами ветрянки, то есть, как вы понимаете, еще в нежном возрасте.
   Все ему казалось или даже грезилось, что вот-вот нагрянет супермасштабный контракт, который враз, словно в древней народной сказке, озолотит его. В подтверждение сказанного мной он имел привычку в особенно тяжелые в финансовом отношении периоды приговаривать: "Надо срочно суперграндиозный проект", и, поверите или нет, но такой суперпроект на него вскоре свалился...
   Как-то раз, на очередной из выставок стоматологического оборудования он познакомился и подрядился установить аж шесть стоматологических кресел в якобы открывающуюся не за горами новую клинику. А перед этим, в аккурат за день, ему приснился сон, то ли вещий, то ли просто сон, то ли вообще черт знает что такое, но содержание его было следующим... Будто бы он очутился в большом полутемном зале, причем страшно сыром. Глядь по сторонам - нет ничего, лишь у дальней стены ларь стоит, и даже не ларь, а целый сундук. Медленно и неслышно подкрался он и открыл его, а там - ба!.. монеты золотые, видимо-невидимо и до самых краев. "Вот она, жизнь!" - сквозь сон подумал он и засунул руки по самые локти, достал, а монеты золотые прямо на глазах в угли превращаются. Он снова давай загребать, а они снова в угли... Так и проснулся в холодном поту.
   Итак, суперпроект. Перечислили ему тридцать процентов аванса, а остальные семьдесят должны были после передачи оборудования. Двух дней хватило, чтобы найти поставщиков, но поставщики требовали оплату за кресла полностью, и потому Андрей Хомутовский, особенно долго не задумываясь, задешево, но зато очень быстро продал бабушкину квартиру на Крещатике, а вырученные деньги перечислил поставщикам за товар. После полученный товар он успешно, как того требует этикет, перегрузил в грузовые автомобили покупателей, которые, в свою очередь, так же, не отступая от этикета, поблагодарили и на следующий день обещали оплату, но ни на следующий день, ни на другой, ни на третий он этих денег не увидел и, скажем прямо, не увидит уже никогда, ибо и офис их опустел, и телефоны все, которые были, стали недоступны и канули, как говорится, в небытие. Вот такая история...
   Был у Андрея еще кот, кота звали Кузя. К породе, по-видимому, относился персидской, поскольку пушист был до изумления, а сам черен, как местный житель Демократической республики Судан. Хоть Кузя и зверь небольшой, но характер у него был похлеще хозяйского. О нет! В долг, конечно, он ни у кого не брал, но манерен и ленив был ужасно. Места на кухне занимал всегда хозяйские и уступал с неохотой, спал поперек коридоров и совсем не волновался, что все его переступают. В еде дошло до того, что даже котлеты из свиного мяса ему были вредны и, как ему самому казалось, плохо влияли на его внутреннее кровяное давление, да и вообще, на всю эндокринную систему в целом. Кузя был уверен, что весь мир, все животные и люди в нем созданы лишь для того, чтобы вовремя потакать его прихотям. Еще что было вредного в его поведении, так это то, что во время ужина хозяев Кузя за закрытыми дверями со стороны коридора любил непроизвольно или, быть может, наоборот, произвольно своими твердыми выделениями на половик портить воздух, а вместе с ним и аппетит семейства. В такие моменты сам хозяин говорил: "О, Кузя опять петарды запускает". В общем, такой был зверь Кузя, но Андрей Хомутовский почему-то его очень любил. Достаточно времени прошло с тех пор, и бабушкин дом на Крещатике уже давно позабылся, и жена уже давным-давно, не выдержав финансовых напряжений, ушла к другому, а Кузя и Андрей все по-прежнему неразлучны и время от времени, с периодичностью в два, а то и три раза в год, переезжают с одной съемной квартиры на другую. В первый месяц радостные хозяева плату за съем получают вовремя, за второй с задержкой на две недели, на третий уже не получают вовсе, так же за четвертый и пятый, а выгнать не решаются, поскольку жалко недополученных денег. На шестой плюют на все деньги и призрачную возможность их получить и выгоняют Кузю с его хозяином. Так жили Андрей Хомутовский и кот Кузя.
   Между тем второй исторический заказ прошел очень хорошо, впрочем, как обычно. Разговор между водителем и клиентом был обыкновенен, перевозчик спрашивал о пункте назначения, о причине съезда, мимоходом спросил про кота, который сидел рядом, по левую руку от хозяина, а перевозимый, как и остальные по большей своей части перевозимые, интересовался, много ли за день заказов, какой расход топлива и прочую ерунду.
   Через час Максим снова вернулся к месту, где вчера закончил расклейку объявлений, и продолжал работу до самого позднего вечера.
   Ночью, в десять часов, Орлов прикатил домой. Не успел поесть, как раздался звонок.
   - А, это ты, мама. Привет.
   - Привет сынок. Ну рассказывай, как ты там?
   - Да все хорошо. Вчера, ты представляешь, сделал первый заказ, а сегодня был уже второй! Думаю, что как для начала, - очень неплохо.
   - Да ты что, неужели? - воскликнула мама, - очень рада, а как ты устроился, расскажи?
   - Устроился в целом, я считаю, неплохо.
   - А где?
   - Да тут, за Киевом, село есть, Погребы называется, здесь и снял времянку.
   - А ты адрес скажи, а то ни слуху ни духу. Диктуй, я запишу.
   - Село Погребы, улица Франко, двадцать пять. Есть?
   - Есть. Скажи, сынок, а не холодно там?
   - Нет, мама, вы с папой не волнуйтесь, условия здесь хорошие, - сказал Максим, сидя на электрическом камине в двух свитерах.
   - Что кушаешь? Чем питаешься?
   - Да так, по-разному, то тушенку открою, то яйца нажарю, когда-никогда мивину заварю.
   - Мивина, хм... тоже мне еда. Ты картошечки нажарь, мяса купи, помидоры, огурцы, салатик сделай, не ленись, не ленись.
   - Хорошо, мама, не волнуйся. Все будет хорошо.
   - Ну ладно, сынок, отдыхай, поздно уже.
   - Да, и вы тоже, папе привет.
   - Хорошо, пока.
   - Спокойной ночи, пока.
   Не прошло и минуты, как снова зазвонил телефон.
   - О-о-о, друг, здорово!
   - Здорово, - отозвался Ярослав, - как протекают киевские будни?
   - Если честно, думал все будет намного проще. Особенно касательно жилья.
   - А что с жильем-то?
   - Я же тебе рассказывал еще перед отъездом, что была договоренность в общежитии, но когда я туда приехал, то увидел там... (Максим поведал историю, о которой вы уже так хорошо во всех подробностях осведомлены.)
   - Да ты что? Ну ты даешь, - смеялся на другом конце Ярослав, - ночью украсть телефон. Ха-ха, хорошо, что они тебя еще девственности не лишили, ха-ха.
   - Ага, да я, если хорошо подумать, то, наверно, и сам этого боялся.
   - Ну, а потом что?
   - Потом я уехал, и мне посоветовали снять жилье в какой-нибудь деревне неподалеку от города. Советом этим я воспользовался и уже спустя полдня нашел себе времянку. Времянка, конечно, не ахти, грязная и холодная, сейчас вот разговариваю с тобой, а сам сижу верхом на электрокамине в двух свитерах. У меня даже возникло подозрение, что это не времянка, а какой-то сарай, а времянкой она стала исключительно ради моего приезда. Хозяйка - хорошая милая женщина. Есть возможность во двор ставить машину.
   - Ну, так я думаю, это очень хорошо, - отозвался Ярослав, - сэкономишь на парковке.
   - Да, ты прав, кроме этого, здесь есть небольшой гараж с инструментами, дрель там может понадобиться или тиски к примеру, или просто какой-нибудь ключ, которого нет в моем наборе, в общем, для ремонта очень удобно, если бы гараж был еще и высокий, что-то типа бокса, то было бы вообще замечательно, я бы туда машину загонял и там чинил... тем более что зима на носу, - после небольшой паузы добавил Максим. - А вообще, - продолжил он, - экономия - это хорошо и нисколько мне не помешает.
   - Что, по лаве напряги уже?
   - Если честно, то да, сам переезд немного забрал, потратился на обустройство жилища, продукты закупил, на машину запчасти взял, за времянку тысячу заплатил, да и так, по всяким мелочам... а, да и за рассылку семьсот ушло, так что сейчас, если полторы на кармане осталось, то хорошо.
   - А с заказами что?
   - С заказами? О-о-о, друг, с заказами все ОК, ну, по крайней мере, очень на это надеюсь. Дело в том, что ты меня можешь поздравить - вчера у меня случилось великое событие, ибо именно вчера я сделал первый в своей истории заказ, а сегодня еще один.
   - Блин, дружань, я тебя сердечно поздравляю! - воскликнул верный товарищ Ярослав, - представляю, как ты этому рад.
   - Действительно, вчера мне казалось, что этому радовался не только я, но и каждый до единого киевлянин, начиная от двухлетнего и кончая восьмидесятилетним. Да что киевляне, мне казалось, что даже бетонные многоэтажки были счастливы за меня.
   - Ты так говоришь, что даже я сейчас чувствую, будто это случилось не с тобой, а со мной.
   - Ох, Ярослав, Ярослав! Как приятно твое участие. Так много сомнений... Сколько в день будет у меня заказов? Может, так и будет - по одному... тогда вся моя затея станет бессмысленной. Я, конечно, понимаю, что теоретически этого не должно быть, ну а если - вдруг, что тогда? Хватит ли у меня денег, ведь когда я приехал, у меня было четыре с половиной, я пробыл здесь всего четыре дня, а у меня осталось полторы. И вообще, смогу ли я зарабатывать и тратить так, чтобы что-то оставалось и я мог откладывать, причем быстро, ибо могу не успеть... В общем, вопрос, что будет дальше, очень тревожит и волнует меня.
   - Дальше! Чем дальше в лес, тем толще партизаны, - резко ответил Ярослав. Могло даже показаться, что он его перебил, но если это и так, то сделано это было как нельзя кстати. - Сколько будет у тебя заказов? Сам по себе вопрос лишний, ведь все заказы и их количество зависят только от тебя самого и от того, какую рекламную компанию ты организуешь. И в таком случае, как ты выразился, чисто теоретически, если ты все правильно сделаешь, заказов у тебя будет хоть отбавляй, будь у тебя хоть тридцать или сорок чудесных трудолюбивых ГАЗелей. Насчет денег, я думаю,что вот-вот у тебя попрет. Заказов будет больше, и, как следствие, деньги начнут прибавляться. А как ты хотел? Без затрат не бывает и барышей, и потом, если вдруг понадобятся деньги, то ты всегда можешь обратиться к родителям или рассчитывать на меня, так что и в этом большой проблемы я не вижу. А вот быстро откладывать - это все зависит от крепости тисков, в которые ты себя загнал своей безумной идеей, если хочешь прийти к цели, то на несколько лет ты должен обречь себя на добровольное самобичевание. И тогда - я это вижу, словно все уже произошло, как ты - продвинутый мэн, мечта всех принцесс, стоишь, одной рукой обнимаешь, а другой нежно, еле заметно касаешься пальцами ее белой и гладкой, как китайский шелк, ладони, и все, что обычно люди называют счастьем, будет витать рядом, оставаясь во всем постоянным спутником. Вот так, мой друг, будет дальше...
   Еще несколько минут они проговорили в таком же духе, после чего, резонно смекнув, что время, как говорится, уже не детское, тепло попрощались и почти тут же уснули, Ярослав - на юге, в своем теплом знакомом, как запах родного дома, городе, а Максим - на севере, пока еще в чужом месте, в холодной времянке с металлической кривой дверью со щелью в два пальца снизу...
   Следующий день наступил, словно по расписанию, а именно в семь ноль ноль. Орлов проснулся, умылся и принялся бриться. Раннее позднеоктябрьское утро было свежо, как будто открыли дверцу белого холодильника "Nord", воздух был холодным и, когда щетину приходилось смачивать свежей колодезной водой, становился еще и колючим. Еще что делало процесс бритья неудобным, так это размеры зеркальца: увидеть лицо целиком не представлялось никакой возможности, лишь маленькие участки физиономии можно было разглядеть в нем: вот подбородок, спустишь пониже - передняя часть шеи, уйдешь влево - левая часть шеи, поднимешь вверх - левая щека и так далее.
   Но несмотря на неудобства, Максим начинал привыкать к данной процедуре и потому с каждым днем она досаждала ему все меньше и меньше. Затем он пожарил яичницу с кусочками охотничьей колбасы и все это запил горячим черным чаем.
   Сегодня Орлов решил несколько отойти от уже ставшего привычным расписания, заключавшегося, как правило, в утренней расклейке объявлений, и заняться легкой профилактикой машины, так как он вполне разумно осознавал, впрочем и не надо здесь иметь семь пядей во лбу, дабы понимать ту простую истину, что автомобиль в данном случае - его кормилец и от его состояния и готовности зависит успех всего дела.
   Переодевшись в старое и раскрыв набор инструментов, он подтянул амортизаторы, закрепил расшатанную радиаторную решетку, поменял щетки на дворниках, прочистил газовое оборудование, смазал подвесной подшипник, карданник на рулевом управлении, пальцы на рулевых тягах, шкворни - словом, подтянул и смазал все, что можно было подтянуть и смазать на грузовой ГАЗели, благо, что мест таких у этой замечательной машины предостаточно. В общем, проделав все эти, скажем прямо, положительные действия по отношению к своему другу, Максим вдруг неожиданно для себя заметил, что его авто пришло в негодность самым простым образом - ГАЗель начала греться. Он извлек термостат, чем и принудил систему охлаждения циркулировать по большому кругу, но и это не устранило поломку. "Ну вот, началось", - в сердцах сказал Максим. Вся вышеизложенная ситуация очень красноречиво, с большой долей вероятности указывала на прогорание прокладки блока цилиндра. В родном городе S такой ремонт обходился в четыреста-пятьсот гривен, так что можно было только представить, сколько он будет стоить в Киеве. "Да-а... некстати, некстати", - вслух произнес Орлов.
   Кое-как, с остановками на охлаждение двигателя, наш герой доехал до уже знакомого торговца запчастями, купил у него прокладку и узнал по возможности недорогого мастера.
   Такой мастер нашелся неподалеку, на соседней улице, в семи минутах езды, что было весьма удобно, так как читатель наверняка понял, что перемещаться на далекие расстояния наш герой никак не мог.
   Чихая и пыхтя, ГАЗель подъехала к мастерской, которая являла собой довольно простой, серый под шубу гараж с небольшой пристройкой для хознужд. Дом, или точнее строение, находился в частном секторе на Троещине. Все дома в округе были хоть и не богаты, как в новых районах, но зато опрятно убраны, выбелены и выкрашены так, что на душе, при взгляде на них само собой селилось что-то приятное и теплое, сравнимое, пожалуй, с тем трепетом, с которым мы порою разглядываем старенькую, но родную и приятную во всех отношениях бабушку. Мастерская расположилась в самом конце улицы. Рядом с ней, неподалеку, разливался приличный пруд или даже озеро. По всем краям его, то тут, то там, словно грустные и томные стражи, свисая светло-зелеными ветками-плетнями в водную гладь, караулили плакучие ивы. По периметру этого оазиса серой извилистой лентой средь зеленой травы, пролегал тротуар из больших, квадратных бетонных плит, такие тротуары часто устраивали в бывшем Союзе. Одинокие гуляки с собаками на поводках бродили по ним, иногда появлялись молодые мамы с детскими разноцветными колясками. Легкое дуновение ветерка рябило водную гладь, и она переставала отражать ближайшие предметы и сверкала отблесками полуденных солнечных лучей, отчего хотелось жмуриться и скривить легкую гримасу.
   Темно-зеленые металлические ворота отворились, и из них вышел полный мужчина в черной спецодежде.
   - Шо вам треба? - особо не церемонясь, сросил он.
   - Да вот, машина греется, скорее всего, прокладка прогорела. Ну, по крайней мере, я так думаю, - после небольшой паузы продолжил Максим. - Сначала на термостат грешил, думал клинит, но я его уже четыре раза менял, а сегодня уже клинит по полной, так что, думаю, только она.
   - Та хто його знає, треба дивитися, що це за зараза.
   - Да, с тем-то и приехал. Можете заняться? Только мне как можно быстрее надо.
   - В нас зараз є що робити. Тiльки з вечора можеш загнати, чи хiба завтра зранку.
   - Как с вечера? - с досадой и покаянием в голосе, как перед палачом, жалобно произнес Максим. - Дядечка слесарь, мне с вечера никак нельзя, у меня нет совершенно времени. Мне завтра нужно на колесах быть, иначе все! Пиши пропало. Мне каждый день на вес золота, вы по номерам посмотрите, я не местный. Спасайте, очень вас прошу...
   Весьма симпатичный на вид полный слесарь еле заметно скривился, но и этого хватило, чтобы можно было разглядеть на лице его выражение, с которым обыкновенно смотрят на прилипший к пузу банный березовый лист.
   - Ну, гаразд, - медленно и недовольно, со свинцом в голосе, произнес он. - Зараз запитаю у хлопцiв, може здвинемо когось.
   И тут же скрылся. Вскоре он появился, с лицом уже несколько более светлым и объявил, что Орлов может въезжать, и они готовы заняться его горе-автомобилем. Гора, казалось, спала с плеч нашего героя, но, как мы узнаем далее, совершенно преждевременно.
   Двор мастерской изнутри был довольно просторным, заросшим невысокой зеленой травой. По краям, у заборов, кое-где лежали запчасти и старые покрышки, а в дальнем левом углу располагалась ржавая кабина и рама ГАЗели, две небольших яблони раскинулись в правой части двора. Гараж был занят маршруткой, возле которой ковырялись два мастера, оба несколько постройней, нежели уже знакомый нам механик. Автомобиль Орлова решили ремонтировать под открытым небом во дворе.
   Почтенного плотного слесаря звали Петр, а если между собой, то Петро.
   Петро явлением природы был интересным, однако не уникальным, скорее даже наоборот, являлся ярким представителем и носителем менталитета корня украинского народа, разумеется, мужской его части.
   Кажется, поколесишь по Украине от севера до юга и от востока до запада, опустишь голову и скажешь: "Эх, нет больше украинца на земле этой. Русский - есть, татарин - есть, еврей - есть, вроде и украинец тоже: и шпрехае на хохляцком что-то, про патриотизм бормочет, про Европу и прочую экономическую чепуху. Словом, все есть, а украинца - нет! И грустно становится, и кошки, как говорится, на душе скребут, и вроде вот-вот, еще чуть-чуть и овладеет отчаяние, словно ночь землей. Как вдруг нет-нет да и попадется в какой-нибудь деревушке наш мужик, украинский, настоящий стало быть. И сердце враз наполняется утром, свежие лучи вытесняют мрак, грея и лаская все фибры, отчего даже и жить становится как-то интересней. Много, много можно увидеть в настоящем украинском мужике: он и взглянет на тебя исподлобья черными, как угли, глазами, отчего станет страшно каждой твоей клетке, он и слово порой подберет такое, что лучшего придумать не сможет даже и профессор столичного филологического факультета. Он и слезу пустить не смутится, и в минуты раздоров семейных жинку на место вмиг поставит и напутствие даст такое, что до восьмого десятка помнить будет. Он же и песню споет так, что птицы смолкают в округе и, прислушиваясь, млеют. Словом, мужик этот - все то хорошее и емкое, что воплощает в себе простое слово Украина.
   Петро был именно таким самородком, порою был глуп, порою, напротив, мудр, как Аристотель во времена своей духовной зрелости, порою груб, порою чувствителен и даже нежен. Иногда, в минуты особого гнева, когда аргументы, порожденные разумом, иссякали, как летняя лужа на асфальте, то в ход шел последний и, надо сказать, самый мощный и безотказный аргумент, который звучал так: "Зараз як перепизз...ю - три днi кукарекати будешь", а по отношению к жене, когда хотел пообедать борщом, стучал могучим кулаком по столу и произносил неизменную фразу: "Машка, борща менi", а если же хотел напиться молока, то: "Машка, молока менi".
   Его слова и движения отдавали какой-то неосознанной приятностью и расположением, сродни той, какая возникает при виде настоящих вещей или при общении с человеком широкой и открытой души.
   Петро принес набор ключей, открыл капот, и работа пошла. Гайки крутились, редукторы, фильтры, карбюратор и всякие шланги извлекались с необыкновенной скоростью, сливалось масло и снимались провода. Не составит труда заметить, что автослесарь Петро свою работу очень любил, это стало видно уже через десять минут.
   Временами в жизни каждого человека встречаются такие люди, глядя на работу которых сердце да и всю душу наполняет чувство радости. И неважно, пишет ли он картины или лепит горшки, кладет стены из кирпича или просто пасет коров, преподает свой предмет студентам или торгует на рынке абрикосами. Всякий мастер, справедливо заслуживающий сие звание, вызывает великое уважение и восхищение каждый раз, когда наблюдаешь за искусностью и скоростью его работы. Временами кажется, что вовсе и не человек, а сам Бог создает ту или иную вещь. И тебя не покидает ощущение, что на твоих глазах совершается чудо.
   Между тем ремонт продолжался уже более получаса. Головку блока вздернули и извлекли, аккуратно сняли прокладку и принялись внимательно ее изучать, чтобы определить, в каком месте случился пробой. Задача казалась настолько любопытной, что вокруг прокладки собрались все три слесаря, которые, впрочем, и составляли штат автомастерской.
   - Вот, кажись, здесь, - говорил один.
   - Та нет, это мы сейчас сделали, когда головку срывали. Я думаю, что вот тут прорвала, - говорил другой, тыча своим черным от мазута пальцем.
   - Щось не дуже схоже. Може тут, а може i нi, - ответил Петро.
   - Да я тебе говорю, что здесь прорвало, да вон же, сам посмотри, тут, тут, точно, - настаивал второй.
   - Та що ти менi туткаєш. Несхоже, що тут. Треба головку подивитися, - он взял головку и развернул ее ко всем внутренней стороной.
   Прошелся по всей ее плоскости взглядом, затем немного прищурил правый глаз и растяжно произнес.
   - Ту-у-т! Тут головке кабздець...
   У Орлова подогнулись колени и глаза полезли на лоб.
   - Как это? Что случилось?
   - Сам дивись, бачиш канал для води з'єднуеться з каналом для мастила, вот туди й гази заходять. Це тому що, багато раз §§ точили. Новою прокладкою тут вже нiчого не поробиш, треба нову головку купувати,- после небольшой паузы продолжил он.
   - Боже, как же так? Как все это некстати, - беспокойство нашего героя переходило границы и скрывать его было уже невозможно.- Сколько она стоит?
   - Десь бiля двох з лишком тисяч, - отвечал Петро.
   "Черт возьми, - подумал Максим,- две с лишним тысячи, а у меня всего полторы, еще масло покупать, за ремонт мужикам платить, все три выйдет, а может, еще и больше, что же делать?"
   - А если как-то отремонтировать?
   - Та ти ж сам бачиш, що тут поробиш, тiльки нову треба ставити.
   - Тела нет, ничего не сделаешь, - подтвердил другой.
   Это было уже на грани катастрофы. Настроение из бодрого и умеренно-хорошего за секунду превратилось в подавленное, коматозно-депрессивное. Что могло быть хуже? Все рушилось и шло прахом, все его с таким трудом преодоленные киевские проблемы представлялись теперь напрасными, а его цель терпела унизительное фиаско. "Где достать деньги? - словно трансформаторной будкой гудела болезненная мысль. - Надо звонить родителям, как не хочется, я и так месяц назад у них брал и до сих пор не вернул. Черт, что делать? Позвоню им, если у них есть, то они конечно же дадут, если нет, то у Ярослава попрошу. А если и у него не будет, то что тогда? Возвращаться в город S?" При этой мысли у него чуть не заблестели глаза от подступающих слез. Его преследовала картина, будто у него не получится отыскать необходимых средств и ему придется уехать к себе обратно на эвакуаторе. Так вместо победы над собой и обстоятельствами, на которую он так рассчитывает, он вернется домой униженным и весь в долгах. Он уже представлял, как родственники, все домашние и знакомые будут смотреть на него с торжествующей укоризной и со всех сторон напоминать: "Ну я же тебе говорил..." В общем, неизвестно куда бы его завели столь темные мысли, если бы он не спохватился и не позвонил отцу.
   Отец, как и ожидалось, проявил искреннее участие в ситуации, но, сославшись на приобретение на прошлой неделе нового бутика на рынке (за который еще и сам остался прилично должен) сказал, что может позанимать у знакомых и выслать банковским переводом полторы тысячи и никак не больше. Так что если все сложится удачно, то уже через час или два Максим сможет получить их в Киеве. Через полтора часа этот перевод был получен в ближайшем банке.
   Мухой, забежав на авторынок, наш герой с горечью установил, что достать новую головку блока цилиндров дешевле, чем за две с половиной тысячи никак невозможно. Были, конечно, и б/у, на порядок дешевле, но в состоянии столь плачевном, что экономить на них, как это часто бывает, - себе дороже.
   В общем, Орлову удалось выторговать тридцать гривен, он схватил завернутую в картонную коробку запчасть, прикупил еще пару сопутствующих мелочей и галопом понесся к мастерской...
   - О-о-о! Це добра рiчь! З такою железякою бiльше ломатися не буде, - сказал Петро, разворачивая коробку и извлекая из нее алюминиевую запчасть, так сказать, сердце автомобиля. - А прокладку, бачу, теж взяв, а кольца на коллектор та масло брав?
   - Да, взял, вот, - сказал Максим, протягивая пакет.
   - Ну тодi добре, будемо робити. Пукнути не встишнеш, як все готово буде.
   Работа закипела снова. Петро стоял прямо перед капотом и вертел гайки, а Максим сбоку, по правую руку от него. Работа предстояла долгая, а потому, чтобы как-то скоротать время, они решили занять себя мирной беседой.
   - Тебе сюди яким вiтром занесло?
   - Да так, денег заработать.
   - Сюди всi §дуть за грошима. Та тiльки не всi з грошима повертаються.
   - Ну, если честно, то я сюда за мечтой приехал, - немного подумавши, сказал Максим, опасаясь при этом, что ответ его покажется немного наивным, если не смешным.
   - Хм за мрiєю? А що за мрiя? - спрашивал Петро, не отрывая ни рук, ни взгляда от своей работы.
   - Мне надо стать кем-то, отдаленно напоминающим транспортного магната - это, если так можно сказать, - будет первой частью моей мечты, а вторая,.. а вторую, сказать вам не могу.
   - Чому це?
   - Вы смеяться будете.
   Петро молча поднял правый ус кверху, и можно было увидеть, как он про себя хмыкнул.
   На некоторое время долгая пауза затмила беседу, было слышно только легкое дуновение ветерка и стук гаечных ключей о металл, тишина становилась неловкой.
   - Магнат - це добре, - многозначительно протянул Петро, - тiльки магнатами просто так не стають. Для цього треба одна рiч.
   - Какая?
   - Щоб батько був магнатом...
   Максим улыбнулся.
   - Ну, это, конечно, помогает, но и так, я думаю, тоже можно.
   - Без цього неможна.
   - Ну а как же сами отцы стали богатыми? Откуда эта цепочка началась?
   - А в них були сво§ батьки магнати.
   - Не все же родители были богатыми.
   - А в кого не було, то вони нахапали, а тому всi вони вори, злодi§ та хапуги.
   - Ну, не знаю, - пожал плечами Орлов. - Почему сразу воровать и все такое? Лично я считаю, что для того, чтобы иметь достаток, надо две вещи.
   - Якi ж це?
   - Надо много и правильно работать.
   - Ну це для достатку вистачить, а для богатства, як для свинi зернишко... в нас як вийшов у люди нахапав - все богатiй великй. А коли просто багато працювати, - тодi вiд зарплати до зарплати. Вот так вот воно...
   - Я не согласен с вами. Может, я слишком наивен или даже глуп, но мне почему-то хочется верить, что человеку, стоит ему сильно чего-то захотеть, - подвластно все. И не только разбогатеть, но если будет нужно, то и сдвигать с места горы и на равнинах воздвигать города, и фундаментом для них будет несокрушимая воля и всеобъемлющее желание...
   Я понимаю так, что само богатство не может быть самоцелью, точнее, оно-то может, но только, как на мой взгляд, для недалеких и, скажем прямо, глупых людей. Для нормального человека деньги - это всегда средство, слуга. И вообще, если у человека есть цель, даже не цель, а мечта, действительно высокая и благородная, не то чтобы к примеру купить трехэтажный дом, холодильник или новую машину за сто тысяч, а, к примеру, такая, как спасти страну, свою семью, там, я не знаю, мир в конце концов, то тогда все наполняется смыслом. И случись так, что, не достигнув ее, ты умрешь где-то на шестидесяти процентах исполнения, то даже тогда, невзирая ни на что, ты твердо будешь уверен, что вся твоя жизнь была прожита не напрасно и, что самое главное, думая так, ты будешь чувствовать, что ты честен перед самим собой, а потому, наверно, и счастлив.
   Петро ничего не ответил. Он лишь молча снова поднял вверх ус и про себя хмыкнул. И несмотря на то, что ни одно слово, ни один звук не слетели с его острого языка, в этом его еле уловимом, мимолетном движении красноречиво и мощно, словно через рупор, звучали слова: " Д-а-а, хлопче, тобi будто вчора дванадцать минуло, пройде пару рокiв, подивлюсь, як ти запоєшь и про свою мрiю i про своє богатство. Життя штука сувора - роги швидко пообламує".
   А между тем большая часть работы уже была позади. Оставалось закрутить болты на головке блока, залить воду, завести машину и уехать на ней восвояси. Однако ничему из этого случиться не пришлось: когда в расширительный бак залили воду, она неожиданно потекла из-под самой головки, чем не на шутку озадачила всех слесарей, а Максима даже сильно напугала.
   - Що це? - сказал Петро, почесывая левой рукой затылок.
   - Не прижало, давай герметик положим, - сказал один из слесарей.
   - Может, это поршневая слишком высокая, наверно, с блоком что-то не то, - сказал другой слесарь, стоявший до этого в стороне. При этих словах Орлов обеспокоился еще больше.
   - Треба краще зажати. Зараз розберемо, вiзьмемо другу прокладку i все буде гаразд, - сказав это, Петро всем своим видом излучал уверенность и оптимизм, и сердце нашего героя стало биться намного спокойней.
   Головку опять сняли, поменяли прокладку на новую, более дорогую, промазали герметиком и начали закручивать снова, но каково же было негодование Орлова, когда и на этот раз вода, не успев попасть в систему охлаждения, сразу же ручьем побежала из-под головки.
   Невозмутимость и спокойствие Петра растаяли, как снег на весеннем солнце.
   - Що за чертовщина. Тьфу ти...
   - Да я говорю, тут поршневой хана, надо поршневую менять, - не унимался второй слесарь.
   - Ты на сколько закрутил?
   - На дванадцать кiлограм.
   - Не розумiю.
   Орлов уже не спрашивал, сколько стоит поршневая, поскольку прекрасно это знал и сам. Как впрочем, и то, что если ремонт не удастся без серьезных дополнительных затрат, то на всем его масштабном, тонком и благородном плане придется смело ставить крест и, как говорят, сматывать удочки. Ему уже виделось его возвращение в город S - во всех темных и мрачных тонах. Никогда, с самого рождения, настроение его не было настолько подавленным.
   - Поршневую, говорю, надо менять, - настаивал слесарь.
   - Та досить вже. Поршневу, поршневу, вiн к нам з прокладкою при§хав, а ми йому поршневу меняти. Зараз й ще спробуємо, тiльки асбестного шнура положемо.
   Работа закипела снова. И это уже в третий раз...
   Петро хоть и молчал, но, невзирая на это, можно было видеть, как он с каждой минутой все больше и больше нервничал. Солнце уже давно зашло, так что работы велись в темноте, в освещении лишь одной переносной лампы. Рабочий день автоматически уже давно закончился, и это еще больше вселяло спешку, суету и раздражение. Положили прокладку, по ее периметру аккуратно разместили асбестовый шнур для уплотнения и начали закручивать болты на головке. Орлову эта попытка представлялась последним испытанием, от которого зависила его жизнь или смерть, во всяком случае, в ту бесконечно длящуюся минуту именно так ему казалось.
   Динамометрический ключ в руках Петра сильными, уверенными движениями накручивал гайки на шпильки блока цилиндров, отчего они, словно жалуясь, тонко поскрипывали и кряхтели. Максим Орлов, видя такое усилие, уже стал беспокоиться, как бы к уже имеющимся проблемам не добавились еще какие-нибудь, например, в виде сорванной резьбы или сорванных шпилек.
   Свою тревогу он озвучил так:
   - А вы на сколько гайки затягиваете?
   - На тринадцать, - отвечал Петро, не останавливая своих движений.
   - Знаете, я читал в инструкции, что в этой машине затягивать на девять надо. Может, вы немного потише, а то еще шпильки полезут, и будем тут...
   Настала тишина... даже нет... настала гробовая тишина. Всё, всё, даже молекулы воздуха, казалось, налились свинцом и огрузли. Даже птицы, даже дворовые псы, казалось, замолкли в округе. Тишина спустилась на автомастерскую, почудилось, что вот-вот, совсем рядом, разразится гром такой силы, что даже внутренние органы смогут его ощутить.
   Динамометрический ключ в крепких руках слесаря на секунду остановился. И, не поворачиваясь лицом к Максиму, он четко, неспешно с МХАТовской расстановкой прогремел:
   - Хлопчик, может ти пiшов десь погуляв, бо в мене краще вийде.
   Интуиция подсказывала нашему герою, что в этой ситуации очень резонным будет промолчать, и он даже немного виновато опустил глаза.
   Пролетело еще полчаса, и на этот раз все прошло успешно. И когда двигатель ГАЗели, пусть не сразу, пусть неровно, но все-таки замурчал, Максим чувствовал себя самым счастливым двуногим существом на свете, и с его немых губ одна за одной слетали импровизированные молитвы и слова благодарности: Иисусу, Мухаммеду, Будде, Кришне, Перуну и почему-то Анаксагору из Клаземен.
   Денег за ремонт попросили отчего-то даже меньше, чем он ожидал, но и их у него не осталось. Сошлись на том, что недостающие сто пятьдесят гривен он завезет в ближайшие два дня, когда заработает. Максим сердечно поблагодарил Петра за помощь, на что тот многозначительно произнес: "Звалився ти менi..." Так закончился этот день.
   Затем все как будто бы стало налаживаться и уже больше начинало походить на нормальную работу. В один из дней он сделал целых два заказа и сделал бы третий, если бы только мог на него успеть. Киев огорчал и радовал. Орлов понимал, что для успешной работы и обеспечения потока заказов ему нужна дополнительная реклама. Расклейка объявлений была явно недостаточной, восполнить пробел, по его мнению, могло бы размещение информации о грузоперевозках в телефонной справочной. Услуги которой составляли четыреста гривен за три месяца. В общем, путь был ясен, оставался один вопрос: где взять деньги?
   Поутру, на другой день после злополучного ремонта, позвонил Ярослав.
   - Ну что, друг мой, - говорил Ярослав, - броня крепка и танки наши быстры?
   - Да так, воюем понемногу. Позавчера головка блока накрылась, еле сделали. Признаться, все это очень не вовремя. И так деньги на подсосе, а тут еще это!
   - Хватило хоть?
   - Да где там...У родителей пришлось занимать, да их тоже немного не хватило, должен еще остался. Но, дай Бог, если будет работа, то сегодня отдам. Я еще хотел в телефонной справке разместиться, там не очень-то и дорого, всего четыреста гривен за квартал, а тут с этим ремонтом, так что теперь нескоро получится. Вся надежда на то, что заказы попрут.
   - Ну а заказы как - есть?
   - Знаешь, более-менее, вчера, к примеру, два сделал. Даже третий был, но из-за пробок я на него никак не успевал, надеюсь, что и сегодня пару ходок сделаю. Все-таки сейчас немного полегче стало, хоть какая-то система вырисовалась. Мне бы еще в справочную эту разместиться - вообще все было бы хорошо и успех в таком случае станет всего лишь вопросом времени. Кстати, друг!- сказал Орлов, спохватившись, - я тебе еще должен кое в чем признаться.
   - Ты стал геем? - весело, не раздумывая, спросил Ярослав.
   - Блин, я серьезно.
   - Ну ладно, ладно, говори.
   - Я здесь всего неделю, а кажется, что уже прошло два месяца. Не знаю, почему, но меня всецело охватила ностальгия. Представить себе не можешь, как я стал скучать по нашему городу, по Крыму, по родителям, по друзьям и просто знакомым, даже по траве и деревьям у моего подъезда, которые сейчас, наверное, уже осыпались. Очень скучаю по тебе... Раньше как-то и представить не мог, что остаться одному, вдалеке от того, что тебе кажется родным и знакомым, так сложно. Если честно, то я с ужасом думаю, что чем дальше, тем эта горечь будет сильнее. Вот уж не думал, что наравне с борьбой с конкурентами, внешними обстоятельствами, холодом, голодом, невысыпанием и безденежьем я буду бороться еще и с этим. Пожалуй, одна отдушина - твои звонки.
   - Старый, ты не печалься, я с тобой. Не кисни, впереди тебя ждет тяжелый бой и конечно же пьедестал. Я это вижу очень четко. Ты борец, у тебя получится. Я очень хорошо знаю тебя, а потому и верю в тебя.
   - Спасибо. Как сам-то? - спросил Максим, немного взбодрившись.
   - Да я-то что, у меня все спокойно, как в штиль, все как обычно, рутина, паутина и стояк. Может, это и неплохо, но в глубине души я тебе даже завидую...
   Примерно таким и был их очередной разговор. Орлов выехал в город и стал близ входа в строительный гипермаркет в ожидании клиента. Спустя час на его мобильный телефон пришло сообщение. В отправителях значился Ярослав, в содержании "345786......Банк... 500 грн. Отдашь, когда сможешь". Наверное, лишним будет сообщать, как вовремя пришел этот перевод. Через два часа он был получен, и вопрос размещения рекламы в телефонной справочной остался позади.
   В первой половине дня заказов не было, во второй - лишь один звонок, интересовались ценами. Ближе к вечеру, когда Максим уже не надеялся и собирался было двинуться на расклейку объявлений в новом районе, как зазвонил телефон, и в трубке раздался мужской голос с просьбой подъехать на улицу Дорошенко к Рембыттехнике.
   По прибытии Максим увидел пожилого мужчину лет шестидесяти. Он был полноватым, но это ему очень шло, седые волосы редкой шапкой ложились на голове, черты лица были мягкими и какими-то располагающими, особенно выделялись на нем добрые глаза и большой как бы распухший нос. Одежда на нем, хоть и простая, но зато была чистой и опрятной. В общем, человек этот находился как раз на том жизненном рубеже, когда сила превращается в некую аморфность, уверенность - в покой и размеренность, острота взгляда - в спокойствие и негу, уверенность - в бесстрастность, словом, нам довелось застать этот персонаж в тот самый момент, когда, подобно кокону, превращающемуся в бабочку, он из зрелого мужчины превращался в молодого дедушку, и это обстоятельство ему, казалось, нисколько не мешало жить.
   Он забирал стиральную машину из ремонта. Дорога домой по Киевским меркам времени заняла немного, по мере того, как конечный пункт назначения становился ближе, между ними сам собой завязался непринужденный разговор.
   - Вы неплохо водите, - заметил старик.
   - Ну что вы, этого не может быть, я ведь в Киеве неделю и только-только начал привыкать к движению. Сказать по правде, на некоторых, особенно сложных развязках, все еще переживаю, а на правый берег и вовсе страшно ехать, но завтра или послезавтра буду пробовать. Надо же когда-то начинать.
   - А вы откуда?
   - Из Крыма, из города S.
   - И что вас, молодой человек, сюда привело?
   - Вопросы любви. Желание быть с одной девушкой, - Максим чувствовал, что этому человеку можно довериться и рассказать правду.
   - Интересно, очень интересно. Вы знаете, я здесь живу седьмой десяток, так что волей-неволей пришлось многое повидать, в том числе и людей, приезжающих сюда. Кто-то едет в погоне за деньгами, кто-то за славой, кто-то просто хочет жить в городе, приближенном к европейскому уровню, но, сколько я себя помню, на вопрос: "Зачем вы сюда приехали?" еще никто не отвечал, как вы. Признаться, молодой человек, вы меня этим подкупаете.
   - Мне и самому это нравится.
   - Знаете, я считаю, что вы очень правильно сделали, поставив целью высокое духовное понятие. Лично мне это особенно близко. Я вообще держусь того мнения, что найти человека, которого мог бы любить всю оставшуюся жизнь, - большое счастье, и если в вашей жизни это вдруг произойдет, то уже только поэтому вы можете считать, что вам очень крупно повезло.
   И если есть хотя бы призрачная надежда завоевать расположение такой барышни, то ею нужно непременно воспользоваться, даже если для этого придется ехать в Киев или еще дальше.
   - Спасибо, вы меня понимаете.
   Между тем машина подъехала к многоэтажному дому старика. Разговор разгорался сам по себе и все больше увлекал их, из-за чего выходить из кабины и прерывать беседу хотелось все меньше и меньше.
   - Конечно, понимаю, - отвечал пассажир.- Мне ли не понимать. Мне ведь это не то что кажется, я это точно знаю. Я со своей Софией уже сорок два года прожил и скажу больше, прожил так, что не то что год, не то что месяц, не то что день, но и даже каждая минута и секунда были прожиты рядом с ней так, будто бы она была последней. Найти нужного человека - это очень хорошо, но в то же время и сложно.
   Поиск любимого человека или, точнее, человека, который приносил бы в твою жизнь полноту и смысл множество лет, можно сравнить с поиском бриллиантов. Ты, к примеру, уезжаешь далеко на Север старателем, копаешь шахты, валишь деревья, дробишь и промываешь породу и вдруг находишь алмаз, но не большой, карата от силы два, но ты знаешь, что, вернувшись домой и продав его, на вырученные деньги ты сможешь прожить год или два, затем средства закончатся, и надо начинать искать алмаз снова. После долгих месяцев стараний ты находишь новый, но уже в пять карат, и можно прожить года два-три, но это ведь не вся жизнь. Правильно? Правильно, - сам себе ответил приятный старик, - вот так и получается, что нужно искать такой алмаз, которого хватило бы на всю жизнь.
   - А вы что, нашли?
   - Наверно, я вам про себя немного расскажу, - все больше увлекаясь, произнес старик, - я ведь не простой старик, если, конечно, артиста театра имени Леси Украинки можно назвать не простым. В общем, я в каком-то роде человек искусства, творчества. В театре иногда в оркестре играю, на домре. Ох и люблю я домру! А иногда и на сцене могу, то в массовке, то спеть, если надо. Уже сорок лет как там, старше меня и нет-то никого. Кстати, с Софией со своей-то, я там и познакомился, увидел ее со сцены, и словно прошибло, "Моё", сразу подумал, ну а дальше, как у вас, молодежи, говорят - дело техники. Она у меня кинолог - собак дрессирует. Пуделей очень любит, говорит, умные очень, а еще она про них говорит, что пудель - это еще не человек, но уже и не собака. А как живем мы, м-м-м, - старик в упоении, какое только случается с людьми в моменты особого восторга, покачал головой.
   - И как же?
   - Каждый раз к ее дню рождения, где-то за месяц, я сочиняю стихотворение и пишу музыку и в день именин, играя на домре, пою для нее песню, и так каждый год, а когда ей случается поутру уходить на рынок за продуктами, я, как мальчишка, высовываюсь в открытую форточку нашего первого этажа и всегда машу ей ручкой. Болею - от постели не отойдет, и я так же.
   А два года назад племянник мой раздобыл для Софии путевку- к вам, в Крым, так она на третий же день вернулась домой и сказала, что без меня ей никакой отдых не нужен! Так и пропала путевка.
   Между тем за окном спускалась ночь, и час был поздний и, как положено ему, влиял на все окружающее: люди разбегались по своим домам, машины уже давно двигались с зажженными фарами, да и количество их тоже порядком поубавилось, звезды на небе, словно наперегонки, вспыхивали одна за одной, а созвездие Весов даже успело переместиться на несколько сантиметров вправо от верхнего угла четырнадцатиэтажки, словом, ночь меняла все, лишь наши герои, по-прежнему увлеченные беседой, продолжали сидеть в кабине ГАЗели. Максим давно забыл, что ему еще через полгорода ехать домой и заваривать мивину, а добродушный старик о том, что дома, как ничего больше, ждут возвращения стиральной машинки.
   - Да-а, хорошая история, - протянул Максим, - мне кажется, что если бы хоть у трети людей было то, что имеете вы, то, думаю, наша страна, да что страна, все человечество выглядело бы по-другому.
   - Пожалуй, да. Вот только болеет она уж как полгода, говорят, очень серьезно... не знаю, что дальше будет.
   - Может, все образуется, думайте о хорошем.
   - Вы знаете, молодой человек, что в моей жизни самое хорошее?
   - Нет. И что же?
   - Самое хорошее - это то, что я люблю. Запомните - не так важно, когда тебя любят, важно - когда ты любишь.
   Эти слова глубоким эхом прогремели в голове Орлова и, видимо, надолго там поселились. На душе стало легко. "А ведь у меня с Вероникой именно так", - подумал он. Просидев таким образом еще с полчаса, они расстались как приятели, знавшие друг друга лет девяносто или даже сто пятьдесят.
   На следующий день было уже три заказа, но любопытней всех, - второй, и я, признаться, с большим трудом пытаюсь обуздать себя и не рассказывать вам о нем. Хотя нет, решительно никак не могу, сдаюсь. Уж больно занятный случай, и, может быть, представится кому-нибудь поучительным.
   В общем, Максим подъехал к частному дому одного из неблагоприятных районов, каковых в славном городе Киеве, к счастью, немного. Машину вызывала женщина. ГАЗель не успела подъехать, как хозяйка уже высунулась из-за металлических, коричневых от ржавчины ворот и замахала руками. Поклажа у нее была невелика и составляли ее следующие предметы: две большие клетчатые полимерные сумки с женской одеждой, одна картонная коробка посуды, сверху которой красовалась большая, черная от многолетней сажи и пригоревшего жира сковородка, которая с одной стороны почему-то была окровавлена, мешок, в котором вперемежку лежали картошка с морковкой, с килограмм лука в отдельном пакете, четвертинка хлеба и початый пучок зеленой петрушки. Уезжала она, как мог бы заметить всякий проницательный глаз, от своего мужа, а предыстория этого исхода была такова...
   Федора, или Федьку, как по-простому называла его жена (супруга дамы, осчастливившей Орлова своим заказом), как-то накануне вместе с его закадычным другом Володей вечером после работы занесла нелегкая в пивнушку. Надо бы отметить, что таковое мероприятие для них не было редкостью и даже представляло собой в некотором роде отработанное действо. Отличительной особенностью этого дня стала лишь кульминация данного культурного мероприятия, а именно: где-то после четвертой кружки холодного и свежего, как утренний февральский мороз, пива Владимир предложил: "Федя, а пойдем ко мне домой, водку пить, я тебе покажу, как с женой разговаривать надо". Федор услышал краем уха волшебное слово "водка" и сразу же согласился. Через пятнадцать минут они уже оба стояли на пороге квартиры Володи.
   Обративши к жене свою речь, Владимир начал так: "Слышишь, я тут с Федькой водки хочу попить, ты накрой по-быстрому на кухне и оставь нас, чтобы не мешать. Время у тебя десять минут". Десяти минут, как выяснилось, было даже много: и водка, и хлеб с салом, и нарезанный лук, и даже непонятно откуда взявшаяся жареная картошка, и кофе на столе появились за девять. Супруга так же быстро, как еще секунду назад накрывала стол, по-английски скрылась в гостиную - читать очередной глупый детектив. Владимир подмигнул своему товарищу, мол, видал, как у меня тут все...
   Спонтанная пирушка загудела еще веселей. Через час запасы съестного, равно как и спиртного, заметно поиссякли. Грудь наливалась храбростью и неутоленным желанием подвигов, кровь бурлила, как магма в кратере вулкана. Надо бы заметить, что на Федора, очень большое впечатление произвела манера общения друга с женой, и, скажу больше, она показалась ему образцовой. Мысль о том, что в такой хороший вечер упасть в грязь никак нельзя, все более овладевала им. И тут он повернулся к товарищу, придал лицу важное и несколько благородно-возвышенное выражение, с каким обычно говорят дети: "А хочешь я перепрыгну этот забор", - произнес: "А пойдем ко мне, попьем водки, теперь я тебе покажу, как с женой надо разговаривать".
   И все-таки мир справедлив. А как ведь иначе? Люди, разделяющие понятия и ценящие одни и те же вещи, всегда вместе, и это, скажу я вам, правильно. Магическое слово "водка" очаровало Владимира так же, как еще час назад оно пленило Федора. В общем, они пошли.
   Благо расстояние между их домами было небольшим, а потому уже через двадцать с небольшим минут они, очень дружно обнявшись и слегка покачиваясь, стояли на пороге. Как и в первом случае, их встретила жена. Недолго думая, уже нарочно, для придания пущего эффекта, Федор резонно смекнул обойтись без приветствий и заявил: "Слышь, ты! Я тут с другом гуляю, ты на стол быстро накрой. Хочу мяса и водки. Когда накроешь, быстро уходи. На все про все у тебя...", - он согнул в локте левую руку и посмотрел на часы, которых уже с полгода как у него не было, и после небольшой паузы, подсчитав на воображаемых часах продолжил, - "пять минут". У бедной женщины от таких речей, казалось, волосы стали дыбом и на лоб полезли вспыхнувшие алым пламенем, как у быка, глаза. Ну а как иначе, посудите сами, как может реагировать женщина, у которой муж на протяжении пяти лет сам себе стирает, убирает и готовит кушать, а тут такое?..
   В общем, простодушному и наивному плану Федьки сбыться было не дано, и ситуация несколько изменила ход изначально запланированного сценария. Дальше события развивались так: она, не говоря ни слова, молча схватила лежащую рядом сковороду, приблизилась к Федору и наотмашь, со всем своим женским негодованием нанесла сокрушительный удар железом по голове недальновидного супруга. Упав на четвереньки, он неимоверным усилием воли собрал все благоразумие, встал на ноги и пустился в драку. Описание подробностей последующих событий не доставит мне удовольствия. Отмечу лишь то, что бой был таким, какой редко случается даже в мега-файтах с участием именитых бойцов, здесь были и заломы, и болевые, и удушающие, и даже броски...
   Шло время, пролетело еще две недели, последние дни тянулись настолько медленно, что при богатом воображении напоминали собой изможденного стайера на финише марафонского забега. Впрочем, так всегда бывает, когда тяжело, и время, кажется, еле ползет, а иногда и останавливается вовсе. За последнее время Орлову удалось привлечь несколько постоянных клиентов, рассылка листовок, расклейка объявлений и постоянные обходы мебельных магазинов и строительных баз с раздачей визиток оказывали заметное благоприятное влияние на его заказы и их регулярное поступление начинало принимать системный характер. Доходило даже до того, что временами от них приходилось отказываться, так как успевать на все физически не было возможности. Каждый день он делал, как минимум, по три заказа, если была возможность, то работал до поздней ночи, иногда дело доходило до самоистязания, и в таких случаях домой он возвращался далеко за полночь, часа в два, а то и три ночи. Работа в таком бешеном ритме позволяла ему откладывать двести-триста гривен в день, а так как он трудился без выходных, это могло принести ему около семи тысяч в месяц. Сумма достаточная, чтобы за несколько месяцев работы отложить средства на первоначальный взнос, купить вторую машину в кредит, нанять водителя и запустить ее в работу. В общем, у него появилась техническая возможность осуществить мечту, в которой уже несколько месяцев он был растворен каждым своим атомом. Но вместе с тем он терпел тяжкие лишения, и многие из них находились, в самом прямом смысле слова, на грани человеческих возможностей. Уровень его экономии достиг таких пределов, что ему пришлось питаться просто и дешево, а от мяса отказаться вовсе. Основным его утренним и вечерним рационом были заваренная мивина, овсяная каша на молоке и чай, в обед, будучи на маршруте, чаще всего свой голод утолял пирожками с картошкой или капустой. Эти ограничения стали причиной того, что в последнее время ему все чаще стали сниться продукты, особенно сгущенка и колбаса. Экономия в одежде по своим размерам ничем не уступала экономии продовольственной. Заранее он твердо решил в этом году ничего себе не покупать и постараться доносить все с прошлых лет. Это было совершенно некстати, так как неделю назад он вконец износил свои любимые, но старые ботинки, так что впереди, на самом видном месте, на одном из них протерлась маленькая дырочка, которая с каждым днем становилась все больше и больше, и через нее можно было даже разглядеть большой палец ноги в носке. Он очень стеснялся этого изъяна, и потому каждый раз, выходя из машины для загрузки или расчета с клиентами, всегда старался ставить одну ногу за другую, пытаясь тем самым скрыть дырявый ботинок. Это его очень угнетало и очень часто вводило в конфуз, но как бы сильно ему ни хотелось обзавестись новой удобной обувью, он всегда находил более важным системно и неуклонно откладывать на вторую ГАЗель.
   Перечисленные лишения не были единственными на его тернистом пути, и картина будет более яркой, если мы в нескольких словах упомянем о щемящей и разъедающей, словно червь душу, ностальгии. Тоска по всему знакомому, что еще вчера было так близко, угнетала больше всего. Ни голод, ни постоянные недосыпания, ни изматывающий труд, ни холод, пожалуй, ничто не мучило Орлова так, как тоска по родному городу, а вместе с ним по всем, пусть даже самым ничтожным людишкам, которые в нем живут.
   Оказавшись один в абсолютно чужом городе, со временем он все больше и больше проникался желанием слушать, а если повезет, то и общаться с кем-нибудь из Крыма. Случалось даже так, что если ему приходилось бывать на правом берегу и при этом находилось время, то он отправлялся на железнодорожный вокзал, парковал машину и шел на перрон - к прибывающему из любого крымского города поезду. Стоял в стороне, вглядываясь в лица. "Вот они, мои земляки, вот они, мои родные", - приговаривал он. Иногда, когда желание особенно переполняло, задавал простые, ничего не значащие односложные вопросы: "Вы из Крыма?" или "Какая в Крыму погода?" или "Вы с такого-то поезда?" Он-то и сам прекрасно понимал неуместность, а то и глупость таких вопросов, но поделать с собой ничего не мог, ему очень хотелось.
   Природная скромность слабо шепчет и убеждает в том, что как ни старайся, пророком мне уже не стать, но все же, невзирая на это, смею предвидеть, как некоторый редкий читатель отнесется с долей недоверия, а чего более, с насмешкой относительно глубины ностальгии нашего героя. Уже сейчас вижу, как некто, сидя на роскошном диване, перед плазменным телевизором с диагональю в полтора метра, в окружении жены-красавицы и парочки смышленых малышей, держа книгу в руках, надменно произнесет: "Сказки какие-то..." А ведь есть и другие, те, кто по полгода трудятся на стройках, те, кто по году на севере добывают нефть, те, кто надолго уходят в море, и для них и еще для многих других, пожалуй, нет ничего милее, прекрасней и желанней, чем увидеть, насколько вырос их малыш, да и вообще, каков он стал, увидеть глаза престарелой мамы или, обнявшись, мило уснуть со своей ненаглядной супругой, особенно если супруга красива и еще особенней, если супруга - "вторая половина".
   Так уж случилось, что Орлов, по воле случая, был лишен возможности видеть не только родных, но и самого себя. Дело в том, что, как я уже упоминал ранее, Максим вот уже третью неделю брился перед крохотным осколком зеркальца и не видел всего своего лица. Так вот, однажды, в очередной раз разнося визитки по мебельным магазинам, он забрел в огромный торговый центр, и, так как нужно было добраться на четвертый этаж, Максим резонно решил воспользоваться лифтом, дальняя стена которого во весь рост была зеркальной. Войдя в него, Орлов, словно статуя, застыл. Глаза неподвижным, суровым взглядом бывалого экстрасенса уперлись в отражение, руки механически нащупали кнопку четвертого этажа, лифт тронулся, все остальное будто куда-то провалилось и ненадолго исчезло. Исчезли все люди, которые еще мгновение назад, словно рыжие муравьи, блуждали по помещению торгового центра, исчезли холодильники, торговые ларьки, прилавки, исчез даже сам центр, оставался лишь Максим Орлов и время, которое, казалось, тоже подчинилось ситуации и замерло.
   Максим широко раскрытыми глазами смотрел на свое отражение, все действие напоминало собой магический ритуал. Что-то таинственное, сакральное было в нем. Орлов зачарованным, немигающим взглядом изучал свое лицо - оно изменилось: на нем была заметна печать всего того груза, который в последнее время свалился на его плечи. Лицо сделалось тоньше, щеки несколько впали, скулы слегка выдавались, морщин за какие-то две-три недели стало вдвое больше, длинная поперечная полоса на лбу резко углубилась, но самое удивительное - это то, как изменились глаза. Взгляд поражал тусклым, но мощным и глубоким светом, в котором без труда можно было уловить отражение борьбы с внешними и внутренними обстоятельствами, мудрость и что-то ранее ему не свойственное. Не то чтобы другим людям, но даже и самому Максиму казалось, что перед ним стоит новый человек, такой же, как он, но только другой. Что-то чужое было в нем. Не он, а его брат-близнец. Все лицо постарело на несколько лет. Эта картина настолько потрясла нашего героя, что он еще минут с пять, не отводя глаз от зеркала, несколько раз то подымался, то опускался, не выходя из лифта, по причине чего у шахты скопилось много народу.
   Все действия и мысли Максима Орлова были подчинены одному - борьбе. Нет, нет, он не боролся с холодом, он не боролся с голодом, он не боролся с немыслимым ограничением в трате средств, он даже не боролся с изматывающей ностальгией. О нет, нет, все эти враги мелки, ничтожны и мизерны для воли человека, словом, - пыль. Он боролся с врагом намного более сильным и грозным - он боролся с собой, со своей второй половиной, со своим вторым я. Высшая власть - власть над собой.
   Конечно, на земле есть масса людей, положение которых во сто крат хуже того, в котором находится наш герой. К примеру, сюда можно отнести солдата срочной службы, здесь и отпущенные заключенные, лелеющие мысль о самоубийстве, здесь и всякого рода бездомные, мечтающие о доме, о горячей пище и о многом еще...
   Но тяжесть доли Орлова заключалась в том, что у него, в отличие от вышеназванных граждан, есть выбор, и стоит ему только захотеть, как он вмиг сменит пятилитровый тазик на ванну с горячей водой, с солью и экстрактом хвои, до ужаса надоевшую овсянку с мивиной - на мамины пироги и запеченную, с хрустящей корочкой, утку, сон в шесть, а иногда и в четыре часа - на нормальный восьмичасовой полноценный отдых, обреченность долгое время находиться в одиночестве - на возможность нормального человеческого общения. И единственное, что его останавливало - воля и данное самому себе слово. Одна его половина, закутавшись в два одеяла и в свитера, перед сном шептала: "Сколько можно. Как я устал, когда же станет легче? Нужно откладывать еще больше, а у меня заднее колесо на подходе, еще чуть-чуть и протрется совсем. Как все-таки чертовски холодно в этой поганой времянке, как хочется увидеть родителей и Ярослава. Как надоело мыться в тазике и каждый раз после себя вытирать с полов воду, оно бы еще ничего, но быть нагишом в такой собачий холод очень тяжело. За окном начало ноября, и уже так холодно, а что будет, когда наступит зима, у меня ведь огромная щель в двери, если я сейчас так замерзаю, то что будет потом?
   Оно, может, когда обзаведусь второй машиной, будет полегче, тем более там уже и весна, но зиму надо же как-то прожить. Как все это тяжело. Может, все бросить? А? Может, все бросить и уехать обратно, там тепло, там хорошо, на жизнь мне хватит, будет все, как в старые добрые времена. Брошу все и уеду. А кто меня держит? Кто мне запрещает? Приеду домой, меня все поймут, подумаешь, не справился, я ведь не скворечник решил сбить, а жизнь свою изменить, будущее; ну подумаешь, не получилось. А что? У всех, что ли, получается? Нет конечно, оно-то и понятно, ведь дело серьезное. Поеду, ей-Богу, поеду...
   Куда ты поедешь, дурень? - говорила его вторая половина. - Ну поедешь ты, и что? Что дальше-то? Кем ты будешь после этого? Кем? Таким же, как и все, серым человеком, бесхребетным созданием, вечно плывущим по течению. Ты ведь этого не хочешь, Макс. Я же тебя знаю, ты не такой, ты личность. Да, ты многого лишаешься, это так, но ты посмотри, что ты получаешь взамен. Ты получаешь мечту, ты получаешь крылья, в конце концов, ты получишь то дорогое, ради чего ты все это затеял, - Веронику.
   Посмотри на людей, посмотри. Ты же видишь, как они все просыпаются примерно в одно и то же время, завтракают, в одно и то же время спускаются в метро, одинаково работают, потом снова в метро, ужин, телевизор, сон, и на следующий день все то же самое. А каковы их мысли? Ты ведь сам это знаешь - как у всех. Как у всех, ты представляешь? А если как у всех, то это уже не личность, это что-то стадное, что угодно, но точно не личность. Человек, подобно сотворенному мечу, постепенно ржавея, теряет свою остроту, а стало быть, и свое предназначение. Жизнь-то она одна! Все, практически все без исключения, плывут по течению, никому даже в голову не приходит, что у человека для полноценной жизни должна быть мечта. Да, мечта! Не прихоть, не желание, не влечение, а именно она - страстная, всепоглощающая, все подчиняющая себе великая мечта, и если с человеком это случится, то значит он счастлив. Понимаешь? Счастлив. Это значит, что ты, невзирая на все временные лишения, - счастлив. А что еще надо? Цель - ничто, движение - все. Сдаться и уехать каждый может, а вот побороть себя и победить обстоятельства под силу только настоящим людям".
   Размышляя так и набираясь моральных сил, Орлов пускал в ход всю свою память. Он вспоминал из далекого вузовского курса философии Фейербаха, который смело гипертрофировал роль человека и именно его ставил в центр мироздания, будто бы именно он, человек, есть воля и причина всему. Словно нарочно, в голове, слово в слово, всплыла фраза Пико делла Мирандолы: "Ни небесным, ни земным, ни смертным, ни бессмертным создан ты, человек! Ибо ты сам должен, согласно твоей воле и твоей мечте, быть своим собственным художником и зодчим и создать себя из свойственного тебе материала. Ты свободен спуститься на самую низшую ступень животности. Но ты можешь и подняться к высшим сферам божественного. Ты можешь быть тем, кем хочешь". И он ответил: "Да, да, да! Тысячу раз да! Я хочу быть человеком в полном смысле этого слова. Я хочу быть личностью. А кто это, личность? Прежде всего, это человек, обладающий огромной силой воли, стремлением к достижению великих целей. Личность - это тот, кто, в отличие от других, не сдастся перед обстоятельствами и всегда следует самому себе, своему внутреннему моральному стержню. Ведь не секрет, что одного человека давление обстоятельств сплющит, а другого закалит. Полнота личности - мера ценности человека. И что? После этого я разве могу сдаться? Нет, - он сжимал правую руку в кулак, смело высовывал ее из-под теплых одеял и кричал: Вперед! Вперед!"
   Все это время борьба двух его "я" склонялась к победе второй, более светлой, настоящей половине. Надо бы добавить, что у нее был верный соратник, имя которого Ярослав. Именно Ярослав был той единственной поддержкой, которая питала все лучшие качества нашего героя своей энергией, искренностью, неподдельным участием, теплотой.
   Должно быть, я сильно провинился перед читателем, уделив слишком много внимания нашему герою и давно не вспоминая нашу героиню. А что же Вероника?
   А Вероника жила своей обыденной размеренной жизнью. Ранний подъем, занятия в музыкальном училище, домашние задания, ужин перед сном, грезы о Сейшелах и собственно сам сон.
   После расставания легкий недавний гнев какое-то время еще властвовал над ней, немного спустя он постепенно улетучился, а потом иссяк вовсе. Многие молодые люди, тут же увидев зеленый свет, принялись наперебой предлагать свои услуги. Но, как уже говорилось ранее, Вероника девушкой была очень красивой, а потому многие из так называемых кавалеров предлагали услуги по большей части непристойные, а другие непристойными были сами - так, шушера.
   Если присмотреться повнимательней, то становится немного непонятным, зачем так нужно было устраивать мир, чтобы многие мужчины, будучи красивы снаружи, обязательно были негодяями внутри. Или, наоборот, прыщавы и неказисты снаружи, но добрые и высокоморальные в душе. А таких, чтоб и то и другое, - тут, как говорят, днем с огнем не сыщешь. Нет. Они-то, конечно, есть, но их очень мало. Хотя, с другой стороны, где ж здесь несправедливость? То, что хорошее, - того всегда мало, а потому и ценно, так что, пожалуй, все в норме, все правильно. И если кому-нибудь из девиц попадется такой, то очень вас прошу, цените его, цените!
   Между тем всевозможные ухаживания и предложения, наскучившие своим однообразием и неискренностью, медленно, но верно убеждали Веронику, что это "все не то".
   Спустя время она начала замечать за собой, что все чаще и чаще ее мысли возвращаются к Максиму Орлову. Поначалу она боялась их и старалась отгонять, но вскоре заметила, что думать о нем ей даже доставляет удовольствие. Мысли, словно дикие рысаки, возвращали ее в приятное, переполненное эмоциями доброе прошлое. Но, узнав через общих знакомых, что Орлов надолго уехал в Киев и начал там новую жизнь, очень огорчилась, но тут же быстро с этим смирилась и принялась, как она сама выражалась, "просто жить - жить без него", нисколько не подозревая о том, что где-то, за тысячу километров, происходили немножко странные, немножко романтичные, немножко воздушные, немножко сложные и немножко великие вещи и явления, причиной которых являлась она.
   Чем дальше, тем холоднее становилось на улице. Середина ноября...
   Нагромождения сложностей непомерной тяжестью ложились на плечи Орлова. Каждая из проблем, словно капля с весенней сосульки, упрямо била в голову, тем самым испытывая его. Вчерашний день как-то не заладился, было всего два заказа. На одном из них клиент, не рассчитавшись, скрылся в подъезде; два прокола колеса сразу, хорошо еще, что возле шиномонтажки, а то бы и вовсе было сложно.
   Максим встал довольно поздно, за окном уже час с лишним было светло. Поздняя осень всем своим скудным пейзажем нагоняла вязкую скуку и печаль. В комнате, по обыкновению, было очень холодно, морозная свежесть чувствовалась в воздухе. Одиночество в такие минуты становилось и вовсе невыносимым. Орлов встал с кровати, прыгнул в свои веселые тапки, умылся холодной водой, поставил на газ чайник и верхом уселся на единственно теплое место во всей времянке - электрический камин. Усевшись, он смотрел во двор через окно.
   Как-то вмиг снаружи, словно готовясь к чему-то очень важному, все затихло и замерло. Ощущение того, что вот-вот что-то должно произойти, легкой дымкой коснулось души... Он отвел взгляд на закипающий чайник, встал, заварил кружку чая и, уже держа ее в руках, снова вернулся к камину и сел на него. Его взору представилась следующая картина... Легкие завывания осеннего ветра стихли, тишина наступила такая, что стало слышно биение собственного сердца. С неба так медленно и грациозно, как, наверное, еще никогда в жизни, словно молодые ангелы, спускались первые густые крупные снежинки. Они падали так плавно, что напоминали документальный кинофильм в замедленной съемке. Природа в очередной раз проявила себя во всей своей грации и совершенстве.
   Пес Тобик, наполовину высунувшись из будки, вальяжно разлегшись и положив морду на передние лапы, наблюдал за ней. Некоторые снежинки, плавно пролетая мимо, опускались на бетон двора и ничем, решительно ничем не привлекали внимания Тобика, некоторые, напротив, не придумали ничего лучше, как опускаться и быстро таять на его горячем черном носу. На многие хлопья Тобик реагировал лениво и неохотно, лишь иногда разворачивая глаза в их сторону. Иные же, должно быть особенно крупные, заслуживали несравненно больше его собачьего внимания, в такие минуты Тобик, затаив дыхание, выцеливал их и резким движением ловил своей красной пастью, отчего даже во времянку доносился звонкий щелчок его зубов... Выпал первый снег...
   Градусник во времянке показывал плюс пять. Пар густыми клубами шел изо рта при каждом выдохе. В голове непонятно откуда взялась и молнией пронзила все тело страшная мысль: "Это конец". Первое слабое "я" дало толчок, он был настолько силен, что второму "я", справиться было невозможно. И тут не помог ни Фейербах, ни Пино делла Мирандола, ни Шекспир, ни Кант, ни Аристотель, ни все святые вместе взятые. Орлов со всей дури стукнул кулаком по камину: "Решено! Сегодня же еду домой!"
   Улицы Киева одна за другой проносились за окнами грузовой машины, как раз в порядке обратном тому, в котором месяц назад он въехал в город первый раз. Каким тяжелым, вязким комом в голове засели мысли о его унизительном шаге и предательстве самого себя, своей мечты, своей жизни. Его слабое сознание не в состоянии было постичь, что с ним могло случиться что-либо худшее, чем то, что уже случилось. Ему виделось, что и ростом и духом он стал в два раза меньше, еще никогда его самоуверенность не была так подкошена. Больше всего на свете он хотел, чтобы никто, кроме Ярослава и родителей, не знал, что он вернется в город S .
   Тем временем плотность машин на дороге стала уменьшаться. "Скоро выезд из города", - подумал Максим... Без того широкая улица стала расширяться, все больше и больше обещая перерасти в магистраль южного направления...
   Большие многоэтажные дома, неумолимо уменьшались, покуда и вовсе непонятно почему не превратились в маленькие одноэтажные, которые, в свою очередь, тоже закончились и уступили место прилегающему вековому хвойному, а иногда смешанному лесу. То тут, то там над серой магистралью, расправив крылья, медленно парили большие и почему-то тоже серые птицы, которых в городе по только им известным причинам встретить нельзя. Уже десять минут как за окном ГАЗели, с правой стороны, промчался знак: "Киев". Мысли Максима проносились в голове со скоростью света, вихрем, словно перед смертью, мелькали все слова, поступки и события, связанные с киевским путешествием. Тут же, совершенно автоматически, как и подобает слабому человеку, он начал в двух вариантах придумывать отговорки и оправдания своему бегству - один для знакомых, другой для себя.
   Вспомнил, что не купил накануне киевский торт родителям и тут же пожалел. Хмурость поздней осенней погоды показалась ему не случайной. Дождь с мокрым снегом как нельзя кстати барабанил по кабине, выбивая похоронный марш его мечте. Но больше всего его угнетала и пугала мысль о том, что он никогда, никогда, никогда не будет с Вероникой. И сам себе говорил: "Ну что ж поделать, если я так слаб". Слабая половина его души предательски перетянула, и не было ровным счетом ничего, что вернуло бы ему равновесие. Ему уже представлялось, что он будто бы уже въехал в Крым и сразу же принялся подбирать без разбору каждого голосующего пешехода и подвозить их... Как он знакомится, как расспрашивает их о местных новостях, погоде, да и вообще о житье-бытье в целом. Как он, все ближе и ближе подъезжая к своему городу, будет сильнее и сильнее ощущать тревожный стук своего сердца в груди.
   Впрочем, неизвестно, куда бы еще могли завести нашего героя грезы, если бы не сигнал его мобильного телефона о поступившем сообщении. Поскольку последний находился в сумке на сиденье, Максиму пришлось остановить автомобиль у дороги и достать его. Доставши, он привычным движением нажал на затертые кнопки. В отправителях значился Ярослав, в тексте: "Живу твоими победами..."
   Тот грамм, та ничтожная, но столь важная частица, словно ангел, спустилась на вторую чашу ...
   Не говоря ни слова, без промедления, Максим Орлов выжал сцепление, включил первую скорость и, резко вывернув руль влево, уверенно двинулся обратно - сообщить Надежде Ивановне преприятнейшую новость касательно того, что она вновь обрела возможность сдавать свою худую времянку за тысячу гривен в месяц...
   Солнце вставало и пряталась за горизонт, звезды то загорались, то гасли под утро, умирали величавые старые деревья, новые пробивались из-под земли и протягивали свои листья к поднебесью, появлялись и исчезали люди, время шло, время бежало.
   Максим Орлов полностью адаптировался к условиям, в которых находился, холод стал привычным, грубая простая пища, пусть без излишеств, но все же давала все необходимое. В общем, много чего он подчинил своей цели и мечте, и это безусловно было очень правильно.
   Все его нынешние приключения, кроме лишений и многих неудобств, несли в себе еще и немало положительных моментов. И одним из них было разнообразие и даже уникальность клиентов, с которыми ему приходилось сталкиваться. Так, к примеру, в один из дней в кабину его ГАЗели сел человек по имени Евгений. Фамилию... ну надо же, фамилию не помню, остается надеяться, что без фамилии наше повествование не утратит живости и красок, на которые я, по правде сказать, очень рассчитываю. Евгений был человеком хорошим и, как он сам считал, даже красивым. Единственно, чем он отличался от остальных людей - это небывалой, граничащей с авантюризмом гибкостью ума. Но надо бы заметить, что данное свойство обнаруживало себя не всегда, а избирательно и исключительно в вопросах зарабатывания денег.
   Прекрасно устроен мир, в котором совершенно справедливо среди множества людей распределено множество талантов. Кто-то пишет картины, кому-то петь песни, услышав которые будут замирать стада овец в поле, кто-то может ухаживать за домашним садом так, что прохожие то ли по наивности, то ли непонятно почему будут путать его с райским. В общем, много чего по отдельности могут люди. Трагедия мира в том, что многие этого не знают. Тысячи, сотни тысяч, миллионы и миллиарды людей, как безликие спички в коробке, проживают свой отрезок в восемьдесят лет, и не узнают самого главного - что ему, к примеру, во всем мире равных нет по гладким скачкам или по игре в шахматы. Вы можете пить водку, курить вредные сигареты, вы даже можете нюхать кокаин, вы можете ходить на работу, можете не ходить, можете слушать советы родителей, можете не слушать, вы вольны делать все, что только заблагорассудится, но одно вы должны сделать - найти себя и свою вторую половину! Иначе ваше хрупкое сознание никогда не постигнет определение слова "счастье".
   Евгений, будучи маленьким и беззащитным ребенком, оказался очень хорошо осведомленным о своем таланте. Именно это позволяло ему выпрашивать у друзей бутерброды с колбасой и их же продавать другим товарищам. Немного позже, в начале 90-х, когда дефицит товаров сменялся на тотальное предложение и безденежье, он придумал с утра обходить ларьки и спрашивать, не продают ли они оптом одноразовые пластиковые стаканы. Выяснилось, что нужного количества нет. Тогда он обещает прийти еще раз, и если они за это время где-нибудь найдут необходимое количество, то он их обязательно купит по приличной цене. На этом останавливались, и он уходил, а вечером его товарищ в эти же ларьки предлагал пластиковые стаканы в полтора раза дороже, чем обычно. Затем, немного повзрослев, он поступил в пищевой колледж, но и там его талант пробился, словно росток через асфальт городского тротуара. Безобидная афера состояла в том, что он мелким оптом закупал шоколадки, конфеты и крекеры на рынке через дорогу и за маленький процент договаривался с вахтершей, чтобы она их продавала студентам. Больших денег, разумеется, это ему не приносило, но на карманные расходы у родителей он просить уже перестал.
   Шло время. Евгений взрослел. С каждым годом его гибкость и талант обрастали грузом взрослых утопических стереотипов, и он постепенно становился "как все". Порой кажется, как было бы хорошо дать себе обещание не взрослеть и обязательно сдержать его.
   Он вырос до двадцатипятилетнего возраста, в институте выучился на юриста, устроился на работу, дорос до начальника отдела регистрации. А неудачная женитьба и вовсе послужила тому, что он забыл себя полностью. Женитьба, как водка - если хорошая, то хорошо, если плохая, то плохо...
   И тут, как раз в аккурат после развода, с ним произошел вот такой случай...
   Однажды в дверь его кабинета постучалась, а затем вошла блондинка, каких живьем он еще ни разу не видел. Ну, в общем, как вы сами понимаете, влюбился. Данная особа обратилась с просьбой зарегистрировать предприятие, в котором она будет учредителем и директором. Всю работу Евгений и подотчетный ему отдел сделали быстро и качественно, но, несмотря на это, волнение не покидало его, сердце, тронутое жаром нежных чувств, бешено билось и требовало продолжения. Евгений, решившись выйти за рамки рабочих отношений, позвонил ей и предложил обсудить все нерешенные юридические нюансы вечером, в одном уютном и даже романтическом ресторане. Блондинка неожиданно согласилась. Купив охапку алых роз, он пришел к памятнику Пушкина на полчаса раньше и принялся ее ждать. Все это время его мозг слово за словом, предложение за предложением, точка за точкой складывал яркую речь, с которой он подарит ей цветы. Уже прошло довольно много времени, думаю, он и сам не вспомнит, что именно содержало в себе его длинное праздничное послание, ни слов ни фраз, все поглотило время и слабая человеческая память. Единственное, что он запомнил и, должно быть, уже не забудет никогда, так это последнее предложение, которое он по своей задумке должен был произнести, вручая ей алые розы. Звучало оно так: "Спасибо, что живешь со мною... пусть даже на одной планете..."
   Он, как дурачок, прождал лишний час, алые розы опустились на колени мраморному Пушкину. Она не пришла...
   Прошло полгода, в жизни Евгения, как и в жизни любого другого человека, случилось много событий и изменений. Работа, квартира, машина. Уже несколько месяцев как блондинка позабылась и, казалось, окончательно канула в забытье. Но тут в одну из ночей, наверное, в особенно звездную, под утро ему приснилась она, и этого стало достаточно, чтобы сердечный жар, словно от дуновения ветерка, разгорелся с новой силой. Теперь он решил действовать наверняка, и в этом ему помог уже несколько лет дремлющий талант.
   Ни цветы, ни подарки и уж тем более комплименты не властвуют над женскими сердцами так, как это удается интриге, и Евгений интуитивно чувствовал это. И именно поэтому его великая сердечная афера началась с sms-сообщения: "Я о тебе кое-что узнал..."
   Через секунду от нее последовало шесть вызовов, ни на один из которых Евгений не отреагировал. Затем она написала: "Что тебе обо мне известно?", на что он ответил: "Придет время, и ты узнаешь, это важно, а потому немного опасно" Она снова: "Кто ты? Что тебе известно?" Он промолчал, вечер так и закончился. На следующий день от нее прозвучало два звонка. Лишь под вечер Евгений отправил "Скоро..." По прошествии еще одного дня, когда он отдыхал и в спортбаре янтарным свежим пивом запивал ужин, он написал: "Если бы я знал серию и номер твоего паспорта, то это были бы цветочки в сравнении с тем, что известно мне..." Она молчала... Затем через десять минут он отправил "ЕЕ 368741" (эти данные были ему известны, поскольку она оставляла их при регистрации предприятия). Сразу же последовали звонки. Евгений по-прежнему игнорировал разговор, а вместо этого отправил: "Ж/д вокзал, камера хранения, ячейка 50, код Ж666 (если хочешь конечно)", она ответила: "Кто ты? Почему я должна идти на ж/д вокзал, и что тебе известно?" Больше ни единого слова, ни по телефону, ни в sms он не проронил. Лишь на следующий день, в самом его начале, на телефон Евгения пришло короткое сообщение? "Очень романтично. Что-нибудь еще?"
   Ну, в общем, так... почему-то сложилось ощущение, что вам, как и этой прекрасной блондинке, стало очень интересно, что же было в ячейке. Ну, так и быть, скажу. В тот самый момент, когда ее нежные пальчики коснулись черных круглых циферблатов и набрали странный код "Ж666", в тот самый миг, когда она потянула за ручку, - прозвучал глухой щелчок и массивная дверца камеры хранения отворилась. И зачарованному взгляду прекрасной девушки предстал лежащий на самом дне белый лист бумаги, на котором алыми буквами было нанесено: "Спасибо, что живешь со мною... Пусть даже на одной планете..."
   Ну, вот такая история...
   В другой раз Орлову встретился еще один из многих уникальных, который, быть может, будет еще более отличаться ото всех нормальных людей, нежели знакомый уже вам гражданин Евгений. Звали его Владимир, по фамилии Помнящий.
   Владимир Помнящий для постороннего взгляда практически ничем не отличался от окружающих, он, подобно редкому хамелеону, принимал окраску окружающей среды и очень умело растворялся в ней. Иному гражданину, сидящему в ресторане за соседним столом, и в голову бы не пришло, как можно так отличаться, как вообще можно быть таким? Но, опуская общие фразы и описания, перейдем к главному вопросу: "Что такое Владимир Помнящий?" И, отвечая на него, следует отметить, что данный индивид отличали два маленьких врожденных недостатка. К первому, несмотря на его молодой возраст, относилось полнейшее неумение общаться с противоположным полом. Ему почему-то чудилось, будто бы, для того чтобы произвести впечатление на девушку, ей обязательно нужно сказать фразу: "У вас такие волосы, что я уже готов на вас жениться...", - а если дело, не дай Бог, доходило до комплиментов, то они звучали примерно так: "У вас такие сапоги красивые, да и грудь ничего".
   Вторым его недостатком, вопреки странной фамилии, была ужасная забывчивость и рассеянность. Он забывал все: остановки, номера маршрутов троллейбусов, имена начальников и немногочисленных подруг, а свою фамилию удалось запомнить только к пятому классу. Было бы лишним указывать, что все это очень негативно влияло на качество жизни сего милого человека и порою доставляло массу хлопот. Так, три года назад Владимир Помнящий по наступлении жаркого долгожданного лета, как и подобает всем нормальным людям, отправился на пару недель отдохнуть в Крыму.
   Боже! Каким ласковым, словно по заказу, в том году выдалось лето! Как грели и румянили кожу лучики солнца, какой теплой и чистой была вода, как приятен был поутру шум и бриз утреннего моря, как был чист и пропитан сладким дурманом кипарисов и хвои воздух на всем южном берегу. Каждая секунда, проведенная там, нежила и ласкала Владимира, каждый день, проведенный там, казался райским. Ему хотелось, чтобы таких дней в его прекрасной жизни было как можно больше...
   Как вдруг, после первой недели отдыха, в ту неладную секунду, когда он уже по привычке всеми своими членами, разлегшись, грелся под солнцем на пляже, его головной и даже спинной мозг со скоростью молнии парализовала мысль: "Блин... Я дома оставил включенный утюг". Глаза, казалось, вот- вот вылезут из орбит. В мгновение ока Владимир исчез с пляжа, а затем из курортного города, а затем из самого Крыма. По приезде на следующий день в Киев воображению Владимира рисовалась ужасная картина обгоревших руин всего девятиэтажного дома и как он, простой музыкант, будет всю свою несчастную жизнь отрабатывать ущерб, нанесенный многочисленным соседям, самым тяжелым, какой только может быть на свете, трудом.
   Поэтому вы, наверное, можете себе представить, какое счастье испытал этот забывчий гражданин, когда, войдя в свою квартиру, он обнаружил импортный утюг, который всю неделю то нагревался, то после срабатывания защитного реле отключался. Думаю, в ту минуту, выиграв миллион, он бы не был так счастлив.
   В другой раз, годом позже, Владимир по-прежнему, несмотря ни на что, не оставлял смелых попыток хорошо отдохнуть, использовав честно заслуженный и вместе с тем долгожданный летний отпуск. В промежутке между этими двумя событиями ему подарили маленького котенка. Через несколько месяцев маленький котенок вырос и, как того требует матушка природа, превратился в большого рыжего кота Мурзика. Мурзик животным был очень даже хорошим, единственно, чем он выделялся среди своих собратьев, так это хорошим здоровым аппетитом. Параллельно с тем, как Мурзик рос, Владимир все больше и больше проникался уважением и любовью к нему. Кот настолько был хорош и так подходил хозяину, что со временем стал почти полноценным членом его семьи. Каждый день Владимир, словно ответственный и заботливый папаша, выгуливал его на улице, а по вечерам, будто в детстве, с ним играл. В минуты, когда кот с жадностью и хрустом уплетал только что выложенный в миску сухой корм, Владимир с умилением смотрел на блестящую светло-огненную шубу своего товарища и приговаривал: "Кушай, кушай, мой хороший! Тебе надо расти". В общем, дружба их была в высшей степени тесна и взаимна, настолько, что и между людьми порою дружбы теплее не всегда-то и встретишь.
   Так вот. Наступило очередное лето, а вместе с ним и отпуск, а за ним, в свою очередь, и поездка в Крым на две недели. Все хорошо, но вот проблема - куда деть кота? Долго думая и решая столь сложную задачу, Владимир определил так. "Две недели не срок, ничего, Мурзик уже большой и самостоятельный, а стало быть, и на хозяйстве одного оставить можно". Решено было накупить с запасом кошачьего корма и большими порциями рассыпать по многочисленным мискам, а туалет поменять на больший или вообще поставить целых два.
   Четкий план - залог успешного исполнения. Корм приобретен с запасом таким, что Мурзику хватило бы не то что на две недели, но и на два долгих месяца. В прихожей, в любимом углу, красовались два туалета, а на кухне, на полу, кастрюля с водой. Казалось, что все устроено самым что ни на есть лучшим образом и Помнящий Владимир мог с чувством исполненного долга и приятным ощущением того, что завтра суетливость мегаполиса окажется в прошлом, отправится в райский уголок, каковым он считал Крым и, говоря откровенно, был в этом совершенно прав.
   Две недели, как это обычно бывает, когда хорошо, прошли, словно два дня. Радость, бодрость и ощущение счастья, словом все, что испытывает человек после хорошего, полноценного отдыха, уверенно и, как ему казалось, надолго поселились в его сознании, подсознании и даже во всем его теле. Легкой, немного подпрыгивающей энергичной походкой он возвращался домой, почти каждому прохожему, а тем более прохожей, улыбался приятной, еле заметной улыбкой с ямочками, мысли, словно чистый горный ручей, бежали легко и непринужденно и, наверное, именно поэтому они сами себе доставляли удовольствие. Настроение было как нельзя лучше, все прошлое и настоящее и даже будущее представлялось в замечательно-розовых тонах.
   Предчувствие того, что каких-то две-три ступеньки, поворот ключа, привычный щелчок замка, дверь отворится и на пороге его встретит долгожданный друг и товарищ Мурзик! О-о-о! Боже, что это?.. Наверно, поступить по-другому Владимир Помнящий просто не мог. Вы и представить себе не можете, в какое негодование поверглась его душа, сознание, подсознание и тело, когда, открыв дверь и зайдя в квартиру, Владимир беспокойно заметил, что огромные горы кошачьей еды, разложенные по мискам, остались не тронутыми, а пройдя далее, с непередаваемым ужасом обнаружил грустного Мурзика, по рассеянности им же запертого на балконе...
   В общем, примерно такие люди и встречались нашему герою на протяжении всего его нелегкого, но определенно интересного приключения. Иной читатель позволит себе усомниться в столь ярких отклонениях от человеческих стандартов, но я хотел бы, набравшись смелости, возразить и заверить вас, что если быть немножечко повнимательнее к миру, то без труда таких людей в достатке можно встретить и в своем окружении. Их, честно говоря, настолько много, что если бы я творил с необычайной скоростью и произведения мои одно за другим выходили бы из-под пера, то даже тогда их, этих индивидов, хватило бы на все. И, сознаюсь, мне им почему-то за это хочется сказать спасибо.
   "дд. мм. гг.
   Подумать только, как давно не писал, наверное, именно поэтому очень хочется всем сказать: "Привет" - родителям, Ярославу, миру и конечно же моей прекрасной Веронике. Долгое молчание могу объяснить очень плотным рабочим графиком, хотя, если честно, причина просто в человеческой лени. Мгновение назад в голове промелькнула мысль, что я уже два с половиной месяца в Киеве. Должно быть, мой календарь имеет серьезную разницу с тем, по которому живут остальные люди, так как мне сдается, что времени прошло гораздо больше, лет этак пять или шесть. В подтверждение этого можно привести и то, что внешне мое лицо, и особенно глаза, изменились и стали заметно старше. И произошло это настолько быстро, что данную метаморфозу стало заметно и самому, чего обычно с людьми не случается.
   Работа моя идет хорошо. Конечно, поначалу было очень сложно, даже думал, что я выбрал неправильный для себя путь, так как, казалось, все, что только могло, шло не так и валилось из рук. Очень сильно в тот период подводила машина. Но я перетерпел, и сейчас будто бы все успокоилось и обрело свое русло. Заказов у меня очень много, так что Анатолий насчет Киева и объемов его спроса был прав. Заказчики звонят постоянно, и уже со второй половины дня у меня формируется работа на следующий день. И, само собой разумеется, я не мог в таких условиях не поднять цену на перевозку. Вчера считал деньги, оказалось, отложил уже четырнадцать тысяч и это при том, что сейчас зима. Если так пойдет дальше, то я обязательно уже весной куплю вторую ГАЗель. Новую, конечно, не получится, но б/у вполне осилю, и если не за свои, то хотя бы за кредитные. Почему-то кажется, что когда будет четыре или пять машин, мне станет гораздо легче, но думаю, это случится не ранее, чем через два года. Так что будем трудиться и ждать...
   Недавно я сделал большое открытие. Никогда не мог подумать, что одиночество, кроме того, что тягостно, тяжело и невыносимо, еще и прекрасно. Конечно, у одиночества, если говорить совсем откровенно, есть свои недостатки, но и наравне с этим, иногда, если так можно выразиться, оно становится магическим. Пожалуй, нет в жизни человека таких минут, в которые он мог бы чувствовать себя таким свободным. Одиночество - каким иногда прекрасным оно бывает! Как порою чаруют мгновения пребывания наедине с собой. Разноцветные мысли, которых уже давно не было, одна за одной нежной дымкой оседают и ласкают сознание. В такие минуты рождается чувство, что воздух пропитывается неизвестным веществом и в нем начинает ощущаться мудрость. Тишина медленно расходится вокруг, и все твое существо отправляется в честное перед самим собой путешествие.
   Суета, извечная пустая болтовня и поступки, многие из которых, уже подобно мудреной машине, стали автоматическими, равнодушно проносят нас мимо жизни, да так стремительно, что задаться вопросом: "Кто я?", а тем более найти на него ответ, не остается времени. И так было бы со всеми, если бы некоторые, должно быть, особенно правильные люди, временами не оставались бы наедине. Не бойтесь одиночества, сделайте его своим другом, и тогда вам многое откроется.
   И еще - одиночество обретает особый оттенок, если, подобно диаманту, обрамленному в благородный металл, украшается оно стихами. "Только сейчас ко мне пришло осознание, даже не знаю, с чем это связано (то ли с возрастом, то ли с ситуацией и обстановкой, в какую попал), красоты и глубокого смысла стихотворений, иногда даже доходит до того, что ловлю себя на восхищенной думе: "Как вообще можно так мыслить?" Особенно нравится отрывок Н. Гумилева "Мои читатели":
  
   ... Но когда вокруг свищут пули,
   Когда волны ломают борта,
   Я учу их, как не бояться,
   Не бояться и делать, что надо.
   И когда женщина с прекрасным лицом,
   Единственно дорогим во Вселенной,
   Скажет: я не люблю вас, ?
   Я учу их, как улыбнуться,
   И уйти, и не возвращаться больше...
  
   Не скрою, в моей жизни пули над головой не свищут, но, невзирая на это, трудности все равно меня преследуют и некоторые из них переносятся особенно тяжело, порою даже настолько, что опускаются руки, и тут сам себе шепчу: "Мои читатели", и сразу вроде бы становится легче и чувствуешь себя уверенней. Все-таки великая сила содержится в стихотворении, как прекрасны они порой бывают, как они мне нравятся...
   Скоро Новый Год. Чтобы понять это, календарь не нужен, это чувствуется в округе за несколько дней до ожидаемого всеми события, сам воздух меняет свой состав и даже пахнет уже по-другому. Мой любимый праздник. Я бы очень хотел уехать и встретить его дома, вместе с близкими. В такие минуты по ним я особенно сильно грущу, и, по всей вероятности, моя грусть обречена каждый день становиться все крепче и крепче, ведь обстоятельства складываются так, что уехать мне не представляется возможным. Каждый день на вес золота, каждые легкомысленно потраченные сто гривен - месяц жизни. Ну ничего, встречу в этот раз Новый Год один, куплю конфет, шампанского, апельсинов... Ничего, ничего... вдалеке свет... вперед, мой друг, вперед!"
   ...Прошло три месяца и десять дней. Апрель, как молодой рыжий жеребенок, на всем скаку, вскидывая тонкие ноги к ушам, нахально ворвался весной и ознаменовал собою начало жизни. Ветер своими невидимыми потоками с каждым днем становился все теплее и без разбору ласкал ноздри людям, добродетельным и хулиганам. Свежий, легкий, порою с росою утренний цвет зеленых газонов и луговых трав, как ничто в эту пору, радовал человеческий глаз. Коты, словно взбесившись, бегали друг за другом. Реки, глотая излучины, разливались все более и, как живые, меняли химический состав и непонятно почему голубели далями. Ивы, как беременные милые русские женщины, набухали большими почками и, казалось, вот-вот разродятся буйством молодых побегов. Лица прохожих, словно по команде, сбрасывали зимнюю серь, и, похоже, вот-вот расцветут. Бестолковые пушистые воробьи беспорядочными стаями облетали улицы и закоулки Киева, наперебой сообщая всему живому радостную весть: "Весна пришла! Весна пришла!"
   Эге-ге-ге-й! Как все-таки прекрасна весна! Особенно, если наступает она в аккурат после зимы.
   В этом году весна, впрочем, как и положено ей, всем своим существом разлилась повсюду. Ни городские закоулки, ни медвежьи берлоги, ни глади полей, ни стены деревянных хижин, ни зверье, ни души и сердца людей, ничто не оставалось без ее озорной власти и внимания, все, все окутала и меняла весна, и потому захудалая времянка Максима Орлова не могла стать исключением.
   Веселые лучи молодого солнца уверенно проникали сквозь единственное окно внутрь и освещали чистым светом всю комнату, отчего на душе, особенно поутру, становилось хорошо и спокойно. Жизнь Орлова, подобно гордому тополю, набиралась свежих соков, от которых воздух мира хотелось вдыхать все больше и больше.
   Пик лишений и тяжести, как ему самому думалось, миновал. Жизнь за эти несколько месяцев несколько утряслась и стала в некотором смысле более размеренной и предсказуемой, моральное напряжение поубавилось и во многом уступило место холодному экономическому расчету. Отношения с клиентами, с Надеждой Ивановной и со многими прочими окружающими людьми были доброжелательными, а временами даже теплыми. Грезы не оставляли его, и Вероника продолжала побуждать к великому подвигу.
   Максим Орлов, как и планировал изначально, в конце марта купил вторую ГАЗель. Приобретена она была частично в кредит, а именно не хватало двадцати пяти тысяч гривен, которые и были заимствованы в одном из банков на три года.
   Только что упомянул, будто многообразие забот, которые еще совсем недавно беспощадно терзали нашего героя, порядком поубавилось. Да, отчасти это так, но взамен им, в связи с последними событиями, появились другие. К примеру, добавилась необходимость, помимо откладывания денег на третью машину, собирать еще и на ежемесячное погашение кредита. Надо ли тут говорить, насколько тяжело ему приходилось лавировать между всеми этими статьями расходов. Мысли о том, чтобы купить себе что-либо из одежды, напрочь и, по-видимому, надолго оставили его сильное сознание. День за днем, неделя за неделей он, словно робот, покупал запчасти, ремонтировал автомобили, откладывал средства на следующую машину и кредит и тратился лишь на самое необходимое и самую малость. С появлением второй машины Орлов счел целесообразным снять в Погребах, на территории тракторной бригады, свободный бокс с ямой и ремонтировать автомобили по возможности своими силами. Бокс обходился в семьсот гривен в месяц, конечно, это немало, но, как считал Орлов, далее, когда парк будет увеличиваться и ремонт станет постоянным, это позволит существенно экономить.
   Многие старые знакомые и полудрузья успели его уже забыть. Ярослав, а особенно родители постепенно смирились с его поступком и даже искренне начали переживать за благополучный исход мероприятия сына. Ностальгия по-прежнему мертвой хваткой безжалостно терзала душу, но он теперь знал, что человек - это существо, которое ко всему привыкает, поэтому, не выдумывая ничего нового, пытался свыкнуться с нею. В общем, все шло более или менее хорошо, и Максим полагал, что, если так будет дальше, то за несколько лет он обязательно станет богатым настолько, насколько это было ему нужно.
   Эх, извечная примитивность и глупость людей, должно быть, еще не раз ты явишь себя миру. Хвастать будущим - так же уродливо, как женщине в подвенечном платье сквернословить...
   Спустя месяц, как раз в начале мая, случилось непредвиденное и даже ужасное событие... В этот день, с самого утра, Максим занимался ремонтом своего автомобиля в яме, на открытой площадке. Ходовая его автомобиля порядочно износилась, а несколько листов рессор и вовсе из-за перегрузов лопнули, в совершенную непригодность пришла также и корзина сцепления, некоторые лопнувшие детали рамы следовало снять и отвезти к сварщику.
   В общем, работы с головой хватало на один, а то и на два дня, а денег на все про все требовалось от четырех до пяти тысяч. Сумма для Орлова конечно же внушительная, но ремонт, как говорится в таких случаях, был неотложным, а потому, хочешь не хочешь, раскошеливаться нашему герою надо было в любом случае.
   День, словно по заказу, выдался славным. Воздух был сухим и теплым, еле-еле заметные дуновения ветерка пугливо доносили ароматы ранних деревенских цветов и трав, отчего все тело наполнялось известной весенней приятностью. Одинокую, стоящую рядом, Бог знает, откуда взявшуюся на территории тракторной бригады липу с усердием облетали пчелы, отчего она начинала гудеть, словно трансформаторная будка. Гайки откручивались быстро и весело, настроение было как нельзя лучше, под стать процессу, в общем, работа шла на удивление легко и даже доставляла своеобразное удовольствие. Таким образом, ничто не предвещало беды.
   В тот самый момент, когда, держа в своих масляных руках ключ на двадцать четыре, Максим с охотой, умело им орудовал, к воротам бригады, недалеко от места, где ремонтировался автомобиль, медленно, будто крадучись, подъехал эвакуатор. Само по себе событие ничем не примечательно, да и эвакуатор был совершенно обычным, за исключением лишь одной маленькой детали, а именно: на его кузове, предназначенном для перевозки аварийных машин, находилась его еще совсем недавно купленная ГАЗель. Максим, увидев это из ямы, вылез и медленно, не веря своим глазам, направился к подъехавшей машине. Навстречу, с виновато опущенными глазами, шел Иван, второй водитель. ГАЗель, погруженная на эвакуатор, своим внешним видом сильно отличалась от тех, что обычно сходят с автозаводского конвейера: ветровое стекло отсутствовало, на то, что оно должно быть, указывали острые осколки по всему периметру кабины, передние колеса, как глаза раскосого гражданина, уродливо смотрели в разные стороны, правая сторона спереди была очень серьезно помята, сама кабина резко ушла в одну сторону, а кузов - в другую, пластиковая торпеда в нескольких местах треснула, тент с правого бока изорван и лохмотьями свисал книзу.
   В ушах шумело кровяное давление, лицо краснело, Максим отказывался верить своим глазам, в эту минуту ему больше всего на свете хотелось обмануться в увиденном. Приближаясь с каждым шагом все ближе и ближе, он убеждал себя: "Нет! Нет, это не моя машина, этого просто не может быть! Да, кабина бежевая, как у меня; да нет же, тент синий, как у меня; да, похожа, похожа, но не моя, не моя, ей-Богу не моя..." Он даже, всю жизнь считавший себя убежденным атеистом, вдруг ни с того ни с сего начал молиться, просить и умолять Бога сделать так, чтобы это оказалась не его машина.
   Но то ли Бог не всемогущий, то ли действительно уже ничего нельзя было поделать, так как автомобиль был и оставался именно тем, который всего полтора с лишним месяца назад обрел своего нового хозяина по имени Максим, по фамилии Орлов.
   Иван усилием воли поднял виноватые глаза и, сбиваясь, неуверенным голосом произнес:
   - Мне навстречу джип выехал, прямо в лоб шел, деваться некуда было, я и давай вправо уходить. А там, как назло, бетонные плиты у дороги... Ну, я и в них. Хорошо, что сам царапинами отделался...
   Немного погодя Иван и водитель эвакуатора спустили машину. Все это время Максим не мог проронить ни слова, впрочем, разговаривать ему не хотелось, скорее, в эту минуту он бы предпочел, чтобы его вообще не было.
   Освободив Ивана, он медленно, с опущенной головой, шоркая, как старый дед ногами, спустился в ремонтную яму и присел на стоящий в ней деревянный ящик.
   "Это все. Это все, - думал он. - Я умер, я погиб. Заройте меня прямо в этой яме и поставьте табличку: "Здесь покоится самый великий, некогда живший на земле глупец". Это все, это все, я не выкарабкаюсь, - повторял он. - Что я могу? Да что я вообще мог, с самого начала? Кто я? Прыщ, возомнивший, что даже самая маленькая, поганая песчинка способна превратиться в бурю. Нет, нет! Это невозможно изначально. Боже, как я ее сделаю, у меня кредит. Сколько надо? Двадцать? Тридцать тысяч? Где их взять? А тут еще эту делать, несколько дней займет. Да и деньги тоже нужны. Вот же дурак! Машина разбита, так еще и кредит висит. Похозяйничал, дохозяйнувався. Да если б я заболел или, к примеру, машину угнали на пару недель, то тогда еще что-то можно придумать. А тут что? Все, все..."
   Как жалко, целых полгода, таких тяжелых полгода борьбы, лишений, и все напрасно, коту под хвост. Почему это случилось со мной? Почему людей, порою живущих, как растения, которые пьют, курят, дебоширят и часто нарушают законы, подобные проблемы обходят стороной, а меня - человека, который, подобно ребенку, беззаветно следует за своей благородной и красивой мечтой, настигло такое горе, такая беда. Почему? Почему? Как дальше жить? Неужели возвращаться? Ну а что остается? Кончено, все, хватит, напутешествовался. Боже, как горько на душе..."
   Страх, слабость, неверие ни во что и упадок всех жизненных сил переплелись в черную вязкую массу и безжалостно, как горячий укол хлористого кальция, растеклись по всему телу.
   "Я уеду... Я оставлю все, над чем трудился и над чем думал каждую секунду, для чего билось мое горячее, но глупое и большое сердце. Оставлю уже ставшую мне родной времянку, оставлю суету и особенный воздух киевских улиц. Оставлю с таким трудом наработанные связи, оставлю свои высокие амбиции. Здесь навсегда останется Вероника, навсегда, как с добрым старым другом, распрощаюсь с мечтой, и здесь навсегда останется моя душа, и теперь я уже никогда не буду таким. Меня не спасут ни стихи, ни Ярослав, ни афоризмы мудрецов, ничто, ничто на свете меня не спасет..."
   С каждой минутой он все больше и больше уходил в себя, в свое подсознание, в свое "я". Сила души постепенно, как полукруг раннего оранжевого солнца на Востоке, проявляла себя, потихоньку разгоняя мрак.
   - Да, да! - уже не про себя, уже с искаженным гримасой лицом, громко кричал он. - Да, да! - сложно, сложно, знаю, сложно! Но я жив. И это есть богатство! Все, что случается в жизни, это ведь не стена, нет, это преграда, и пусть большая, и пусть трудна, но ведь преодолима. Что может сломать человека? Стена? Преграда? Нет! Нет! - как обезумевший, кричал он. - Воля! Недостаток воли и слабость человека - единственные враги. Скажи, Максим? Друг мой, - спрашивал сам себя, - ты слаб? ты безволен? - при этих словах он бесконтрольно сжимал правую ладонь в кулак, который вмиг от отходящей крови резко становился белым, как мел.
   Имя мое Максим Орлов! Скажите, Максим Орлов слаб? Максим Орлов - медуза? Максим Орлов - пустое место? Нет, - орал он, брызгая белой слюной. - Максим Орлов - личность, - говоря это, он делал ударение на последнем слове, - Максим Орлов - настоящий человек, это значит, что я не сдамся.
   В этот самый момент, невзирая на громкие утверждения, сомнения беспощадным осиным роем теребили и жалили душу, которая так хотела, как, наверное, еще никогда в жизни, брызнуть слезами наружу.
   - Орлов - какая гордая фамилия. Мой прадед воевал казаком, куренем командовал, великий, по-настоящему великий человек! Орлов звучит гордо! Я ведь тоже Орлов. Разве я, зная об этом, могу проявить слабость? Да, знаю! Это проблема! Более скажу - это огромная проблема! Но я ведь личность, я ведь сильный человек, разве я сделал все, что можно? Конечно же нет. Ведь напротив, чем труднее препятствие, тем больше сил и энтузиазма должно быть для его преодоления. Это всего лишь препятствия, и если говорить совсем широко, то это даже хорошо. Ведь, преодолевая препятствия, мы становимся сильнее, и только преодолев какую-либо сложность, ты можешь чувствовать себя счастливым, так и только так можешь чувствовать себя НАСТОЯЩИМ.
   Сознание и разум на короткие промежутки времени возвращались, и он по-прежнему, корчась, со страшным, обезумевшим лицом кричал:
   - Как тяжело, как тяжело, дайте мне сил. Если я сдамся и уеду, буду ли я оставшуюся жизнь уважать себя? Не буду ли я жалеть, о том, что не пошел до конца?
   Борьба двух "я", слабости и воли, делали что-то невыносимо страшное с ним, великие процессы, словно раскаленная магма вулкана, бились внутри и, не выдерживая, вырывались наружу. Он привстал.
   - Я личность! - выкрикнул он, а затем обессилено, еле слышно прошептал, - обратись к себе. Обратись к себе...
   Его правая рука слегка поднялась вверх, и зажатый в ней ключ на двадцать четыре неуверенно лег на ржавую гайку задней корневой рессоры. Горячие, как кипяток, мокрые струи лились по щекам, спускаясь и обжигая при этом левую, опущенную книзу руку...
   Утром, неспешно просыпаясь в своем аккуратном, ухоженном двухэтажном загородном доме, окруженном темно-зеленым газоном, он важно выезжал за рулем уже не ГАЗели, а захудалого четырехлитрового "Туарега" черного цвета. Так же неспешно, никуда не торопясь, он подкатил к небольшому предприятию, беглый взгляд на которое распознавал в нем аккуратное, ухоженное автопредприятие. На бежевом фасаде его, справа от коричневой с фигурками металлической двери, надпись синими буквами: "Транспортный дом Орлов".
   Проходя внутрь, он радужно, с некой долей беспечности или, скорее, дружелюбия приветствует диспетчера, бухгалтера, секретаря, да и вообще всех тех, кто только попадется ему на глаза, а они, в свою очередь, отвечали: "Добрый день вам, Максим Владимирович!" Все вертелось и крутилось в этой трудовой карусели, все приносило прибыль.
   Прошло шесть лет. Ему тридцать три. Тридцать пять грузовых ГАЗелей, как трудолюбивые муравьи, шныряли туда-сюда по всем улицам Киева и Киевской области. Правильная финансовая политика и усердие уже с полгода назад позволили рассчитаться с кредитами. Постепенно в сфере перевозок осваивались новые направления, так, к примеру, уже год как осуществлялись перевозки фурами крупных грузов по всей территории Украины и СНГ. Ежемесячный заработок Орлова составлял 30 - 40 тысяч долларов, что делало его поистине богатым человеком не только для провинциального города S, но и даже для самого славного города Киева.
   Опыт борьбы со множеством трудностей, внутренняя гордость и уважение к себе, немалое богатство, плюс сам по себе возраст Христа несколько изменили его или, скорее, наиболее полно раскрыли характер.
   Его взгляд чем-то отдаленно напоминал взор ястреба, что-то уверенное, сильное, надежное и располагающее было в нем, движения четкие, не слишком резкие и не слишком плавные, некая степенность и грация улавливались в них. Голос... голос, впрочем, как и взгляд, был тоже сильным, уверенным и в то же время располагающе-бархатным.
   Многие, увидев его, интуитивно проникались уважением и даже сами незаметно для себя пытались ему понравиться. Так Максим Орлов стал полной настоящей личностью.
   У каждого, даже неодушевленного существа есть судьба. Подобно тому, как подснежнику, пробивающемуся из-под земли, - судьба распуститься нежным белым вестником весны, так и у Максима Орлова была своя.
   Вечером, когда ранние октябрьские сумерки только-только начали спускаться на город, лаская при этом макушки многоэтажек, в то самое время, когда черный, как уголь, "Туарег" пролетал Соломенскую площадь, раздался звонок телефона. Звонок, ответ на который Орлов готовил целых шесть лет.
   На другом конце раздался голос сотрудника детективного агентства, который уже довольно долго следит за Вероникой и важными событиями ее жизни.
   - Добрый вечер, Максим Владимирович!
   - Добрый вечер, Руслан.
   - Хочу сообщить очень важную для вас информацию.
   - Слушаю тебя.
   - Контролируемый объект выходит замуж.
   - Когда?
   - Через месяц ...-го числа.
   - И я скажу вам, Руслан, что это очень хорошо! - произнес Орлов.
   - Есть информация по жениху. Доложить?
   - Не стоит. Это лишнее... Все, что мне нужно, ты уже сказал, - добавил он после небольшой паузы. - Приеду через неделю, ...-го числа, встретьте меня, пожалуйста.
   - Непременно, Максим Владимирович, буду ждать.
   - Хорошо. До свидания, Руслан.
   - И вам всего хорошего.
   Через неделю в центральном аэропорту города S с трапа самолета сошел и ступил на землю, которую он покинул шесть лет назад, человек обаятельной наружности с ястребиным блеском в глазах. Все, от носков ботинок до кончиков волос блестело и дышало в нем опрятностью. Черный, сверкающий на бледном ноябрьском солнце джип подкатил к нему. Максим сел и тут же, не медля ни секунды, отправился к местному цыганскому барону Гурану.
   Проживавшей в провинциальном городе Веронике в тот момент исполнилось двадцать два. Свадебные заботы с каждым днем все больше охватывали ее хрупкую девичью душу волнением и свойственным для таких ситуаций беспокойством. Подружки то и дело по очереди раздавали советы о длине платья, на какую сторону зачесать пробор, по каким местным достопримечательностям нужно проехаться во время свадьбы. В общем, для человека бывалого советы, скажем прямо, обыкновенные.
   Жених по своей натуре человеком был неприметным, ростом высок, худощав, внешность приличная. А вот остальное в известной степени хромало. По профессии был программист. На работу, впрочем, как и многие, ходил лишь для того, чтобы не умереть с голоду. Свою будущую супругу, казалось, да впрочем, так оно и было на самом деле, он любил гораздо больше, чем она его. Перед свадьбой, когда обычно молодые обсуждают и планируют, на что потратить подаренные гостями и родителями деньги, Вероника как-то предложила улететь на несколько дней на остров ее мечты и тем самым сделать свадьбу незабываемой. При этом надо сказать, что со временем некогда святая мечта, как и все юношеские мечты, стала забываться... Будущий жених, не найдя ответа лучше, предложил приобрести (как он сам выражался) самый навороченный "комп" для сложных работ в графических редакторах, а на остальные купить теплую зимнюю одежду. В общем, человеком он был как раз тем, про которых, мой друг Коля Гоголь, говорил: "Ни то ни се".
   Вечер, как и положено в ноябре, был холодным, пасмурным и хмурым... Вечеринка в ресторане была в самом разгаре. Стол от еды и спиртного ломился, пьяные гости разряжались в женские платья и весело танцевали канкан. Мужчины со стороны жениха, украдкой поглядывали на разодетых подружек невесты и искали тихий уголок и удобный случай для знакомства поближе, даже те из них, кто был женат, даже они не оставляли столь греховных, но смелых намерений. Гости по очереди произносили мудрые и глупые тосты, то по одному, то хором пели пьяные песни.
   Одиноко сидящая в дальнем краю стола дальняя родственница жениха, лет сорока, хаяла про себя подвенечное платье невесты и украдкой, чтобы никто не заметил, складывала в целлофановый пакет вареные бедра утки и нарезанную колечками копченую колбасу. Каждые пять-десять минут очередной опомнившийся гость во все горло вскрикивал: "Го-о-орь-ко!.. Го-о-орь-ко!"
   И потом всей толпой, целой компанией, хором начинали вести непонятный счет: один, два, три,.. пятнадцать,.. двадцать четыре...
   Свадьба шла, свадьба кипела, в общем, как говорилось выше, для человека бывалого все обыкновенно. И тут в самый разгар, в тот самый момент, когда в голову особенно активному гостю пришла веселая мысль украсть туфлю и заломить за нее выкуп, в просторный зал ресторана вихрем ворвалась толпа колоритных цыган. Их шелковые рубашки ярко-зеленого и ярко-красного цвета, как огонь, переливались отблесками, черные глаза блестели, словно антрацит в лунную ночь. Их густые, черные бороды внушали уважение, а кое-кому и страх. Гитары вздрогнули первыми звонкими аккордами, женщины в бесчисленных юбках обступили гостей и полонили их своим хороводом, казалось, весь цыганский табор, со всей своей харизмой, со всей своей удалью пустился в пляс и уносил всех в небо. Цыганские женщины были одна краше другой, каждый из мужчин был мужчина, и одним из них был наш герой. Круг сузился и превратился в живой хоровод, гости, жених, невеста, цыгане - все перемешалось, все спуталось.
   Орлов, воспользовавшись замешательством и не церемонясь ни секунды, взял ничего не подозревающую Веронику на руки. Вынес из ресторана и посадил на заднее сиденье большой черной машины, а сам мигом обежал ее сзади и сел рядом. Правой рукой нежно обнял ее, а левой незаметно достал заранее подготовленный платок с... и со словами: "С праздником, дорогая!" - поднес к ее лицу. Крепкий сон завладел ею. Орлов стянул с лица наклеенную густую бороду, повернулся к сидящему за рулем Руслану и произнес:
   - Трогай.
   Черный джип подкатил к небольшому спортивному аэродрому, на котором их уже поджидал частный самолет. Спустя пять минут торжествующий Максим и спящая Вероника были уже в нем.
   Рев двигателя усилился... взлетная полоса сделала усилие и тронулась с места... последнее соприкосновение колес с планетой позади, и только еле заметный, мигающий свет сигнального фонаря, который еще чуть-чуть и вовсе растворится в прохладном ночном пространстве рокового ноября...
   Она лежала безмятежно и неподвижно, как Венера Милосская, трудно было определить, в каком состоянии она была прекрасней, ее покойный сон был настолько хрупок и нежен, что в сознании невольно рождал мысль, будто перед тобой некое божество, божество, истинно совершенное, истинно оконченное, казалось, вид спящей Вероники не мог допустить каких-то дополнений и излишеств, настолько идеальной она представлялась взгляду.
   Промежуток времени в шесть непростых лет, подобно талантливому и усердному мастеру, умело завершил ее природу небывалым изяществом и грацией, женской мудростью, непосредственностью, ясностью взора и мысли, детской веселостью и добротой, словом, в ней было все то необходимое, ради чего можно ждать шесть и даже более лет.
   Во сне по ее гладкому, чистому лицу пробежала легкая тень беспокойства. Так обычно бывает, когда человек готов вот-вот, через секунду, пробудиться от долгого сна. Длинные, строгие ресницы пришли в еле заметное движение, веки, словно чего-то испугавшись, слегка задрожали, еще чуть-чуть, еще миг, и она проснется.
   Ее красивые глаза открылись и в первый раз за долгое время увидели свет.
   Ее взору открылось, как белоснежный цветок, шелковистое ложе, на котором она и лежала, подле нее, там же, на низеньком деревянном столе, стоял орех пальмы коко-де-мер. Затем, оглянувшись, она поняла, что находится в просторном бунгало, которое не имело дверей. Вместо них был ведущий книзу очень широкий проем, через него открывался вид на кусочек тропического рая. Прозрачная светлая тонкая ткань у входа, еле-еле покачиваясь от дуновений ветерка, томной дымкой пропускала сквозь себя светлые, нереально голубые просторы бескрайнего океана. Робкие белые барашки несмело взбирались на редкие невысокие гребни волн и наездниками мчались к краю, после чего так же несмело или уже, скорее, бережно опрокидывались на белый берег и ласкали его. Справа этот сказочный пейзаж украшала высокая пальма, ее толстый коричневый ствол рос немного наклонно, отчего ее зеленая, пышная, как у гигантского одуванчика, крона склонялась над водой и, казалось, в редкие, особенно прекрасные минуты что-то тихо шептала ей.
   Помутнение и сонный дурман постепенно отпускали сознание, чистота мысли вместе с памятью возвращались к ней. "Где я, как сюда попала?" - первый вопрос, беспокойно вспыхнувший в голове. Оглядевшись еще раз и не говоря ни слова, она медленно приподнялась и встала, не спеша приблизилась к выходу из бунгало. Страх и неимоверное по своей глубине волнение читались в каждом ее движении, в каждом ее вдохе. Несмелая мысль или, скорее, намек на то, что, возможно, вот-вот произойдет что-то решающее, что-то неизмеримо важное в ее жизни коснулся сознания и немного испугал ее. Она отодвинула прозрачную ткань и ступила на деревянный порог. Ее взору открылась затерянная в водах океана цепь тропических островов! Солнце радостно ласкало удивительно белые, словно мел, песчаные пляжи с огромными стройными пальмами, чьи кроны безмятежно склонялись над водной гладью океана. Где-то там, на глубине, недалеко от берега, в величественных садах подводного безмолвия прятались кораллы, разноцветные рыбешки и самые разные моллюски.
   Широко открытыми глазами она вбирала в себя окружающую ее магию другого мира. Все, что до этого мгновения знала она, все, чем она жила, все, что она помнила: и работа, и друзья, и близкие, и родители, и неудачное замужество, - все в это мгновение провалилось и исчезло в небытие. Она блаженно замерла, лицо застыло и приняло выражение безграничного неподдельного удивления, перехватило дыхание... Негромко вслух она произнесла первое слово: "Сейшелы". Да! Она узнала их. Она не могла не узнать.
   Вокруг ни души, пустынные просторы манили ее. Спустившись вниз по ступенькам, она сделала с десяток шагов и оказалась у края острова. Маленькие длинные волны разливались по берегу и приятной теплой влагой заботливо омывали ее босые ноги, невероятно мелкий, белый песок прикасался к коже, и ей казалось, она даже была уверенна в том, что это прикосновение китайского шелка. Легкий, свежий, как сама весна, ветер ненавязчиво дул в лицо, нежно развевал ее по-прежнему прекрасные темные волосы, за спиной слышался легкий шелест листьев пальмы коко-де-мер. В голове, само по себе, цифра за цифрой, слово за словом, тихим, уверенным громом прозвучало: семь градусов и шесть минут южной широты, и пятьдесят два градуса и сорок шесть минут восточной долготы.
   Справа, недалеко, метрах в трехстах, показался молодой высокий мужчина. Он неспешной походкой шел по берегу острова и вглядывался в Веронику. Как пустынно было в округе. Только эти двое... Вскоре он подошел к ней.
   Она узнала его...
   В памяти, словно красочные слайды старого кинофильма, отрывками пронеслись: отдых на море... первый футбольный матч... сладкие, как майский мед, поцелуи... прощальная беседа в кабине ГАЗели и фраза: "Ну, тогда я тебя украду!"... набежавшие в зал ресторана цыгане...
   Они пристально рассматривали друг друга, не произнося при этом ни единого слова, ни единого звука. Изумление, растерянность и что-то еще очень душевное, подобно ласковой волне, нахлынули на нее. Руки стали непослушны, колени ослабли, глаза заблестели от волнения влагой, дыхание перехватило на вдохе. Воздух меж ними был словно пропитан электричеством: вот-вот сверкнет молния, и следом за ней подует такой ветер, или взметнется смерч, который сметет все живое с земли... Пауза... Безмолвная минута, длящаяся вечность, еще чуть-чуть, и ее мокрые глаза заблестели еще больше, уголки их слегка приподнялись от легкой и светлой улыбки. Какой-то счастливый, еле уловимый блеск сверкнул в лице. Он понял, что это означало - впредь, с этой самой минуты, с этого самого мига, с этого самого места ОНИ ВМЕСТЕ...

05.2008 г. - 19.11.2009 г.

Как умирал человек

РАССКАЗ

  
  
  
  
  

Посвящается А. Канапольской

   Яркий свет. Вдалеке, словно нарастающий огненный шар, приближался чей-то нереально светящийся силуэт. Через секунду он стал еще ближе, и казалось, можно дотянуться до него рукой и ощутить пальцами прикосновение мягкого и очень приятного шелка, из которого была сделана накидка фантастического незнакомца. То ли это был Бог, может, кто-то из ангелов или апостол Петр, думаю, это не столь важно. Во всей этой истории важно лишь одно - протянутая к лицу нашего героя дряблая рука незнакомого старца и четкие страшные слова: "Сегодня вечером ты умрешь!"
   - Нет, нет, - вздрогнул от собственного крика и проснулся Сергей.
   Он весь дрожал, будто только что пережил автокатастрофу. Руки едва слушались, язык онемел, лишь дикий озноб и одна, всепоглощающая мысль: "Что это?"
   "Это был сон, да, конечно, сон, что же еще, я спал, и мне все это приснилось. Просто какой-то ночной кошмар, по-моему, это был апостол Петр, к чему бы... ума не приложу". Все эти отговорки Сергей твердил, очень волнуясь, пытаясь обмануть самого себя, ведь в ту минуту и стены, и воздух, и все предметы, и даже птицы за окном, а главное сердце, бешено и безошибочно убеждали безоговорочно принять уже ниспосланную свыше истину: "Сегодня вечером ты умрешь, сегодня вечером ты умрешь, сегодня вечером ты умрешь". Эти слова, подобно эху, повторял внутренний голос, насильно заставляя сердце выскочить из груди. Не знаю, может, в жизни так не бывает, но в то утро наш герой понял одно: этот день для него последний, и это была правда.
   Сергей был обычным человеком, лет сорока или сорока пяти, точно не помню. Работал на заводе слесарем, слыл ценным работником и имел, как выражались коллеги, золотые руки, особым образованием не блистал, просто, но искренне выражал свои мысли, к богатству не стремился, самая большая ценность - семья. Было у него двое детей: Машенька, смышленая и немного разбалованная мягкостью отца, ученица третьего класса, и Миша, преданный ему старший ребенок. Супруга Сергея работала в средней школе и преподавала какой-то предмет в старших классах, порой очень много внимания уделяя профессии, из-за чего нередко вечерами в ожидании любимой он оставался один. Как и во всех семьях, в семье Сергея иногда возникали недоразумения и легкие ссоры, которые, как правило, он заглаживал своей уступчивостью, а во всем остальном, если бы не сегодняшнее утро, они - обычные, серые люди, в общем, как и все.
   Алла заерзала в кровати и, похоже, вот-вот проснется, Сергей сразу понял, ведь уже лет двадцать подряд она слегка покряхтит, протрет глаза, повернется и скажет: "Привет". И тут Сергея словно током поразило: говорить жене о своей близкой смерти или нет? Выбор был нелегкий, но он все же решил, что такая весть ранит душу жены и будет для нее потрясением. Хотя, скорее всего, она и вовсе не поверит. Она всегда с большим пренебрежением относится к признаниям Сергея в любви, а уж чтоб в такое поверить... Поэтому Сергей решил, что лучше всего промолчать.
   - Привет, - повернувшись, сказала Алла.
   - Доброе утро, дорогая, - с легкой дрожью и волнением ответил Сергей. Его волнение было вызвано возможностью видеть и разговаривать с женой, которую, несмотря на долгую совместную жизнь, он все еще любил, а сегодня, он это чувствовал, она была ему по-особенному дорога.
   - Ты по утрам такая смешная, ты просто прелесть, - с умилением в сердце сказал Сергей.
   - На себя посмотри, клоун.
   Алла встала, накинула халат, разбудила детей и пошла на кухню разогревать завтрак.
   Диск солнца робко заглянул в окно спальни и вмиг заполнил оранжевыми лучами комнату, на секунду ослепив нашего героя.
   - Солнышко, здравствуй! - по-детски сказал Сергей.
   - Какое ты, я даже раньше и не замечал, любопытно, как же все-таки ты устроено, вроде такое маленькое, а такое теплое и сколько людей одновременно согреваешь, неужели я больше никогда, никогда тебя не увижу, не почувствую твоего тепла? Странно, сколько лет живу и никогда не замечал, какое ты все же на самом деле прекрасное.
   Сергей встал и через минуту присоединился к сонной семье, которая с легкой жадностью уплетала разогретые блины и клубничное варенье. Прямо напротив сидела Маша, ее резкие необдуманные движения вызывали в отцовском сердце улыбку и легкий внутренний смех, ее девичий задор и смелый нрав делали Сергея счастливым, он буквально боготворил ее.
   "Счастья тебе, дитя мое", - сказал он про себя.
   Дети с женой ушли в школу, а Сергей по привычке собрался идти на завод ремонтировать свои родные станки, которые за много лет стали неотъемлемой частью его в некоторой степени механической жизни.
   Он вышел из подъезда своего дома, подул легкий ветерок, и его охватила волна безумной свежести, его легкие, казалось, лишились ограничений и стали необъятными. Все сознание, как и каждая клетка, питали небывалую жадность к этому весеннему, пропитанному ароматом цветущих каштанов и акаций, кристально чистому весеннему воздуху. Легкие, словно жабры только что выловленной рыбы, ненасытно вдыхают, вдыхают, вдыхают.
   На часах было девять. Свежий ветер прямо-таки нес на невидимых крыльях нашего героя по до боли привычному и надоевшему пути. Пути, который изо дня в день, из года в год Сергей проделывал, идя на работу.
   Через несколько минут он оказался на троллейбусной остановке. В этот миг бездушные шумные машины, то и дело снующие взад и вперед, казались ему огромными жуками, которые жадно стремились забрать у него драгоценное время и жизнь. Он пошел пешком.
   Какой-то странный длинный нос, а у этого широкие глаза, третий вообще лысый. Ха-ха. Какие же они все-таки разные. Раньше все вроде были похожими друг на друга, одним словом, серыми. Сергей внезапно почувствовал рожденную глубинами его души любовь к людям. Всем им, и лысым, молодым, и старым, мужчинам и женщинам, даже самому неприметному человеку, который только мог встретиться на пути, очень хотелось сказать: "Доброе утро, удачного дня!"
   Сергей с диким ужасом заметил, как большая стрелка его ручных часов приблизилась к отметке шесть. Полдесятого, Боже, как быстро, жестоко и неумолимо испаряется мое время, как найти волшебное средство, чтобы его остановить хотя бы на минуту, - ведь это последний день! Как я был не прав, когда не ценил каждый день, подаренный судьбой, каждый час, каждую минуту, да что минуту, каждый мимолетный миг жизни на этой человеческой планете Земля. Как я был не прав когда разрешал себе смотреть телевизор. Зачем позволял себе спать больше пяти часов. Боже, как много я терял.
   Трепетно и непрерывно размышляя о грядущей смерти, Сергей оказался на участке дороги, к которой примыкала окраина большого парка, и взгляд, словно зачарованный, окунулся в нереально живую зелень огромных деревьев, стоящих на отшибе, словно строгие старожилы райского сада. Удивительная своей красотой природа враз отбила желание идти на работу, настойчиво звала к себе, и Сергей послушно покорился.
   Свернув направо, он несколько минут шел по узкой тропинке, которая в конце примкнула к небольшой реке и больше от нее не отклонялась. Пройдя немного, он остановился, его внимание привлекли веселые блики солнца, отраженные на ребристой поверхности стремительно мчащегося водного потока, они, словно калейдоскоп, рисовали разные узоры - девственные, первобытные шедевры, которые в эти минуты наш герой не променял бы ни на что.
   Весеннее солнце приятно грело.
   Сергей шел дальше. Дорога уходила в сосновую рощу, в самую глубь. Густые хвойные деревья на самом верхнем рубеже вели неустанную борьбу с оранжевыми лучами солнца, которые вот-вот, кажется, найдут слабое место в обороне сосновых крон и разрежут ее своим ослепительным светом, отчего привыкшие к постоянной полутьме букашки вмиг трусливо разбегутся. Насыщенный здоровьем хвойный воздух непривычно дурманил. Откуда-то издали доносился зов кукушки. Похоже, никогда ее нарастающий клич не был таким долгим... "Наверное, смеется", - грустно подумал Сергей, слегка обидевшись на птицу.
   Легкая тенистая прохлада закончилась, как и закончилась сосновая роща. Впереди широкая асфальтированная аллея, по которой снуют люди и весело, кто на чем гоняют дети.
   В эти минуты он был убежден, что глупы люди, которые живут надеждой попасть в рай. Ведь если весь наш мир, вся наша планета не рай, то что же тогда? Что может быть справедливей самой жизни, как здорово, что у людей есть работа, есть дни, когда они отдыхают, как прекрасно чувствовать себя отцом и знать, что от тебя что-то зависит, как хорошо, что есть боль, как хорошо что есть горе и радость, ведь если убрать хотя бы одно, то скоро не станет и второго. Весь ваш рай - ничто по сравнению с моей планетой, весь ваш эдэмов сад - ничто по сравнению с любым деревом этого парка. У меня нет выбора, я умираю, но больше всего на свете я бы хотел остаться в этом "жестоком, многострадальном и несправедливом" мире.
   Справа показались березы.
   Сергей свернул.
   Свежий пушистый ковер из сочной молодой весенней травы манил, приглашая присесть.
   Березы... Уже само слово вызывает непередаваемые ощущения нежности. Только русский человек в силах понять меня. Их тонкие белые стволы будто живые, и в них живет душа. Тонкие ветви и маленькие легкие листья, покачиваясь на ветру, что-то тихо шепчут, ненавязчиво колышутся, словно хотят понравиться, а упругие свисающие сережки - как дорогие украшения женщины.
   С ветки на ветку, держа в крошечных лапках орех, прыгнула белка, за ней другая, а та убегать, только бы сохранить добычу.
   Сергей лег на траву, смотрел на небо.
   Я вижу тебя в последний раз. Хотелось заплакать, но сознательная-неприродная мысль запретила душе: "Ты же мужчина. Мужчины не плачут".
   Под облаками долго кружили два голубя, затем они сели на тонкую березовую ветку, терлись друг о друга клювами и заботливо чистили перья.
   Продолжая лежать, Сергей медленно закрыл глаза, и, словно мегатонная водородная бомба, в сознании, буква за буквой, взорвалось любимое имя ААААА-ЛЛЛЛ-ЛЛЛЛ-ААААА!!!
   "Только сейчас понял, что с самой первой минуты рождения каждый удар моего сердца, каждый вздох был посвящен тебе, - думал он. Никого в жизни я так не любил. Первые нежные слова - тебе. Первый поцелуй - тебе. Первый стих - тебе. Если бы я жил еще лет сто, я бы не переставал тебя любить, а с каждым годом любовь крепла бы и становилась сильней, а каждый день, прожитый с тобой, пролетал, как секунда счастья. С каким нетерпением я жду выходных, только для того чтобы в лучах солнца видеть, как ты прекрасна. Ты и представить себе не можешь, с какой нежностью бьется мое сердце, когда наблюдаю за тем, как ты спишь, в такие минуты я жизнь готов отдать, лишь бы это помогло уберечь тебя от неприятных снов. Думаю, ты заметила, что когда ты болеешь, я болен еще больше, просто виду не подаю. Я только за прекрасных подаренных детей готов благодарить тебя вечно. А когда допоздна остаюсь на заводе, мое сердце приятно обжигает сознание, что сверхурочные позволят купить для тебя украшение или новое платье, ведь ты это так любишь. Когда ты готовишь, мой глупый желудок радуется сам по себе. Как здорово говорить тебе перед сном: "Спокойной ночи", - и наблюдать, как весело по утрам солнечный луч играет на твоем еще сонном лице. Как бесконечно интересно с тобой говорить, знаешь, я ведь не очень мудрый и многое из твоих слов не понимаю, но моему счастью это совсем не мешает. Иногда ты бываешь со мной немного жестокой, но, должно быть, ты просто не замечаешь моей боли, думаю, это пройдет, потому что каждый удар сердца в моей жизни - для тебя.
   Если бы ты была маленькой вишней, я бы рыхлил землю у твоих корней, чтоб им легче было дышать. Раз в неделю присылал дождевое облако и бережно протирал пыль с твоих зеленых листьев. А если б была цветной бабочкой, я выбрал бы для тебя самый красивый цветок со свежей и нежной пыльцой. С упоением следил бы за каждым легким взмахом твоих нежных крыльев. Я весь твой, и мое сердце стучит для тебя".

****

   Смеркалось. Сергей шел обратно мимо пруда с цветущими лилиями. По дороге потратил все свои деньги на детвору, гуляющую в парке.
   Открыл дверь своей квартиры. Босоножки в прихожей, она дома, обрадовался Сергей. На звук хлопнувшей двери вышла Алла. В этот день, как никогда, она казалась ему особенно близкой. Он стал перед ней на колени и протянул большой букет полевых цветов.
   - Это для тебя.
   - Что с тобой? - спросила Алла.
   Несколько секунд он молча качал головой, а потом тихо сказал:
   - Ничего.
   В горле ком, но все та же сознательно-неприродная мысль напомнила подруге-душе: "Ты мужчина. Мужчины не плачут".
   За ужином не спускал с нее глаз. На любимой радиоволне зазвучала приятная лирическая песня. Сергей усилил звук.
   - Сделай тише или выключи вообще, сегодня был очень тяжелый день, и я выжата, как лимон, - раздраженно сказала Алла.
   - Я думаю, не стоит, дорогая, помнишь, как лет десять назад мы под нее танцевали, тогда казалось, что больше ничего и не надо.
   - Ты что, не понял? - повысила тон Алла. Сергей молча выключил приемник.
   Он принял ванну, и они легли спать.
   Лежали и вместе смотрели на потолок, Сергей задавал незначительные вопросы, пытаясь создать подходящий момент, а она лениво отвечала.
   В последний час своей жизни он должен, он обязан сказать, как ее любит.
   Возникла небольшая пауза.
   "Вот он", - нерешительно подумал Сергей. Волнение переполняло его и делало неуверенным. Глубоко набрал воздух. И прерывисто начал:
   - Хочу тебе сказать. - В нерешительности он замолчал, жить оставалось совсем чуть-чуть, это был самый серьезный поступок, итог жизни, сердце хотело выскочить, выступил пот. Через секунду продолжил:
   - Я хочу сказать, что если можно было бы соединить все горы на земле в одну, то моя любовь к тебе - была бы больше, если бы океаны слились в один, то моя любовь - была бы необъятней. Больше всего на свете я лю...
   - Знаешь, давай как-нибудь в другой раз, - на полуслове перебила Алла. - Сегодня был тяжелый день, спи лучше, - она повернулась на бок, к стене.
   Он молча смотрел в потолок. Каждый орган сам по себе сжимался от невыносимой боли. В голове с космической скоростью промелькнула уже знакомая неприродная мысль.
   Солнце зашло за горизонт.
   Тело стало тяжелеть.
   Тук-тук...
   Это для тебя.
   Тук-тук...
   Это для тебя, Алла.
   Тук-тук...
   И это тоже.
   Тук-тук.
   Где-то на пятом ударе все закончилось.
   И лишь тонкая блестящая дорожка протянулась из уголка широко открытых немигающих глаз.

13 февраля 2004 г.

  

Одиннадцать месяцев

и один день

РАССКАЗ

  
  
   В последнее время очень грустно.
   Еду по тихой городской улице на заднем сиденьи ночного такси, за окном сплошной стеной пролетают придорожные столбы, в горле застрял ком, и все на свете начинает ужасно злить, ведь еще вчера в таком же такси я ехал не один.
   Голова уперлась в боковое стекло задней двери и слегка покачивалась на мягких кочках - в такт движению машины. Грустный взгляд направлен в сторону городских тротуаров, но совершенно ни на чем не останавливается, словно видя все насквозь...
   Перед глазами пожелтевшие осенние листья, в ушах журчание небольшой, чистой реки. Я уже на мосту, и тут взор совершенно случайно уловил ее нежный образ...
   Она сидела на крутом выступе берега, свесив ноги, под слегка укрывающими ее ветвями ивы и, водя простым карандашом по листу белой бумаги, что-то рисовала.
   Так начали тикать, отсчитывая одиннадцатимесячный срок наши с ней куранты...
   Я ждал ее у входа в театр очень долго. А после у той же реки мы много говорили и постепенно, словно два мощных магнита, покоряясь неведомой силе, тянулись друг к другу, а взгляд все чаще начинал скользить от глаз вниз, к губам. Смутно помню, что тогда рассказывал, но зато никогда не забуду, как наши губы в конце концов нежно сомкнулись и, точно боясь спугнуть маленькую птичку, ласкали друг друга. И затем ее тихий шепот:
   - Такой сладкий.
   Нам обоим казалось, что земля уходила из-под ног, и есть лишь рай, который мы старались друг для друга создать.
   Иногда дарил ей подарки, были разные, смешные. Помню, как-то раз купил для нее вырезанный из ароматного можжевельника кленовый лист, сочинив при этом нехитрую легенду о том, что раз в тысячу лет он, сорвавшись со старого сухого клена, прилетает к самой идеальной паре на планете, и якобы в один из осенних воскресных вечеров лист этот опустился на мою ладонь. Помню, как она обрадовалась подарку, как принялась усердно меня целовать, да так, что я с трудом выдерживал эту "атаку". А иногда, поздними вечерами, когда за окнами лил дождь, а в комнате было тихо и уютно, время от времени сбиваясь на сложном тексте, читал ей из Бальзака, и вскоре от моей монотонности она медленно опускала мне на плечо голову и тихонько засыпала.
   Всякое было...
   Помню, как изредка, боясь пропустить хотя бы миллиметр моей колючей щетины, она меня старательно брила, помню, какими вкусными у нее были завтраки. Иногда для меня она рисовала картины, а бывало, что, прощаясь, уже на ступеньке старого троллейбуса протягивала мне согнутый вдвое лист бумаги и с просьбой прочитать дома уезжала прочь. Дома я его разворачивал и читал, это был ее стих, который она для меня сочинила. Помню, я целовал строчки и тихо повторял: "Милая Таня, милая Таня".
   А еще как-то я взобрался на самую высокую гору Крыма, и мысли мои были вольны и многообразны, покуда на самой вершине я не увидел маленький, лохматый фиолетовый цветок эдельвейса. В тот момент я вспомнил о ней. Спускаясь со склона горы, я спотыкался и падал, рвал одежду, но так же продолжал бережно нести его в своих ладонях. Когда мы встретились, я его ей подарил. Думаю, он по сей день лежит в ее маленькой шкатулке.
   Летом мы часто ходили в горы, жарили шашлыки. Как-то она поднялась на холм и долго не возвращалась - плела для нас обоих венки. Я так волновался, что даже пошел ее искать. Вечером у костра допоздна пели песни, а когда наступила холодная ночь, пытаясь заснуть в брезентовой палатке, изо всех сил прижимались друг к другу в надежде хотя бы чуть-чуть согреться.
   Не знаю, может, мы друг друга и не любили, но, когда мы не виделись больше недели, каждый из нас ужасно скучал и считал дни, часы, минуты до следующей встречи. И, сами того не замечая, ловили себя на мысли, что, возможно, это и есть то огромное всепоглощающее чувство, которое мы не решались назвать. Дать ему легкое имя - любовь.
   0x08 graphic
   Еще помню, как мы, отдыхая в старом маленьком городе, взобрались на высокую гору и шли по ее вершине, густо заросшей дубами, а затем я взял ее на руки, попросил закрыть глаза и пронес несколько десятков метров. И когда разрешил открыть глаза, то ее взору предстал огромный обрыв, а далеко внизу начиналась бескрайняя туманная степь. Ветер дул в лицо и развевал ее волосы, обнажая красивую шею. Скажу просто, мы были счастливы...
   Снова наступила осень, и снова перед глазами пожелтевшие листья и сереющие свинцовым отливом облака. Примерно так закончились одиннадцать месяцев, но оставался еще один день. День, в который она сказала: "Нам нужно расстаться".
   До сих пор не пойму причину, уверен, она тоже ее не знает. Должно быть, то глубинное, порой неуловимое природное чувство непостоянности, живущее во всякой женщине, меня победило...
   - Приехали, - повернувшись ко мне, сказал таксист.
   - Сколько?
   - Пять.
   - Держи...(пауза). Вырви мне сердце.
   - Че-ё. Не понял? - сказал опешивший таксист и посмотрел мне в глаза.
   Секунды три я выдержал на нем свой не менее пристальный взгляд и, ничего не ответив, вышел.
   Медленно подошел к подъезду своего дома, посмотрел на горящее окно пятого этажа, а в горле все тот же ком, и все так же, по-прежнему продолжает все на свете злить.
   Она меня, наверное, уже совсем забыла.
   Да, в последнее время очень грустно...
   Но жизнь продолжается....
   И впереди будет очень много хорошего...
   Нужно это помнить...
   И тогда грустить будет веселее...

ИСТОРИЯ...

  
   Одна маленькая, но очень гордая птичка одним ясным днем как-то летела по небу, и вдруг, словно ниоткуда, к ней подлетела она, и с тех пор они всегда летали вместе.
   Зимой замерзшими лапками он разгребал холодный снег, добывал ржаное семя и приносил его ей.
   Весной из васильков и ромашек он плел для нее венок, и в минуты, когда он украшал ее голову, она казалась ему идеальной.
   А летом они вместе вили гнездо для птенцов, которые скоро должны были появиться.
   Она говорила ему:
   - Не надо, отдохни, я сама все сделаю.
   А он отвечал:
   - Не надо, отдохни, я сам все сделаю.
   А затем наступила осень... и что-то случилось. То ли она разбилась о провода, то ли мальчишка подстрелил из рогатки, то ли что-то еще, я не знаю, никто не знает, ее просто не стало.
   Он жил как все, и ел, как все. Но в отличие от них у него никогда не было птенцов и больше никогда не было подруги. Потому что он ждал, ждал, что таким же ясным днем, так же, словно ниоткуда, она прилетит к нему снова. Но то ли в маленьком птичьем сознании или в ничтожной воробьиной душе таилось страшное предчувствие, что будет это уже не в этой жизни...
  

Литературно-художественное издание

Максим Владиславович Болдырев

Феерия мечты

Редактор

С.Н.Солодовникова

Корректор

С.В. Олевская

Художник

О.И. Гончаров

Фотограф

Т.А. Евсеенко

Дизайн и верстка

Артем Безумнов

   Б 79 Болдырев М.В. Феерия мечты. Повесть. Рассказы. - Симферополь: Салта, 2010 - 320 с. Илл.
   ISBN 978-966-1623-16-2
  
   Первая книга молодого автора посвящена проблемам современной молодежи, ее мечтам и устремлениям, становлению личности.
   ББК 84-44
   Перша книга молодого автора присвячена проблемам сучасно§ молодi, §§ мрiям та прагненням, становленню особистостi.
  

_________________________________________________

  

Подписано в печать 14.04.2010. Формат 64 х 90/20.

Бумага офсетная. Гарнитура Times New Roman.

Печать офсетная. Услов. печ. листы 8.56.

Физ. изд. листы 8. Тираж 5000 экз. Заказ N 208

Отпечатано в типографии ООО "Фирма "Салта" ЛТД".

95001, Украина, АР Крым, г. Симферополь, ул. Коммунальная, 24/3.

Тел./факс: (0652) 24-84-72, 54-81-41, 54-73-41

e:mail salta@saltaprint.com

 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"