Муха встречает хозяина звонким рассыпчатым лаем. Вскочив на крышу собачьей будки, она радостно сучит лапками и машет пышным, как веер, хвостом. Ей не нравится, когда кто-то надолго уходит из дома. Зато как хорошо, когда все в сборе, когда дети играют во дворе, а не бегают на пустыре за забором, на котором повадился сидеть новый жилец Науметовых - чёрный, в подпалинах, кот, подобранный сердобольной хозяйкой в больнице, когда она лежала там с приступом астмы. Муха неодобрительно косится на кота, но уже не лает - привыкла.
А кот, на зависть собаке, торчит себе на заборе и равнодушно взирает с высоты на играющих у калитки девочек - Зою и Настю. Зоя уже большая, она ходит в десятый класс, а Настенька совсем маленькая - ей нет пока еще и пяти лет. Настю дома балуют, и она, пользуясь всеобщей любовью и снисходительностью, носится из комнаты в комнату, хватает без спросу то бабушкино зеркало, то Зоину тетрадку, то дедушкин инструмент, сложенный в корзинку, сплетенную из лозы. Все это от нее отбирают, ставят на место, но она опять что-то тащит, вовлекая взрослых в эту занятную, на ходу придуманную игру, догадываясь, что она в любой момент может оборваться сердитым выговором или легким необидным шлепком по одному месту.
Настя уже понимает, что корзины и вазы дедушка делает из тонких белых прутиков. Иногда она их ему подает, когда он сидит за столом в большой комнате и, прутик за прутиком, гнет и скручивает, скручивает и гнет, пока из них не получится ваза для яблок или красивый, как солнышко, плетеный кружок на стену. Ей пока невдомек, как все это, шаг за шагом, делается, а вот Зоя прекрасно знает, что лозу дедушка заготовляет зимой или ранней весной, бродя в поисках подходящего материала по колено в снегу вдоль рек, канав и оврагов, что бывает она разных сортов и разных оттенков, от снежно-белого и желтого до зеленого и голубовато-серого, что для придания гибкости и красоты ее надо сперва очистить от коры (и насчет этого у Бадри Нургалиевича имеется свой секрет), а потом выварить в большой эмалированной кастрюле, как обыкновенные макароны. С той лишь разницей, что держать лозу на медленном огне нужно долго: от получаса до сорока и более минут, а вот откидывать потом на дуршлаг и обдавать холодной водой совсем ни к чему.
Зоя и обмолвилась однажды, будучи с экскурсией в краеведческом музее, что ее дед, Науметов Бадри Нургалиевич, делает такие необыкновенные вещи из обыкновенного ивняка и раздаривает их потом друзьям и знакомым.
С этого все и пошло. Скромное занятие, за которое Бадри Нургалиевич взялся, чтобы не сидеть, сложа руки, когда вышел на пенсию с завода "Горизонт", заинтересовало многих. Ему даже предлагали вести уроки по основам ремесла, и он, все взвесив, согласился, сказав, однако, что сам до всего дошел самоучкой и многого до сих пор не знает - не худо бы и самому у кого-нибудь поучиться.
Он и учится. В основном, на собственном опыте, который приобретает самым трудным, но самым надежным путем. Путем проб и ошибок. Да еще по книжкам, которые берет в библиотеке. Но книги, сколько бы их ни было, ответов на все вопросы они не дают. Он находит их сам, когда смотрит вместе с женой сериалы по телевизору или передачи про путешествия в другие края.
Пока Вера Павловна следит за хитросплетениями сюжета или любуется красотой далеких экзотических стран, он замечает где-нибудь на втором плане какую-то особым образом сплетенную вазу или корзину для цветов и умудряется разглядеть рисунок, который тут же, пока он не стерся в памяти, старается повторить на прутьях, которые у него всегда под рукой
Запасая их впрок, он исходил вдоль и поперек всю боровичскую округу и прекрасно знает теперь, где и в какую пору можно срезать краснотал, где отыскать белотал, где вербу, где - тугую, упругую ракиту, из которой плетут дачную мебель. Заняться мебелью - давнее намерение Бадри Нургалиевича. Но, чтобы осуществить его, надо, как минимум, знать все тонкости этого непростого дела.
До этого еще далеко. А пока он по-прежнему плетет по вечерам ладные аккуратные корзинки, замысловатых форм вазы для цветов и фруктов и круглые настенные украшения, названные с чьей-то легкой руки "солнышками". Каждый такой кружок (а все они разные) и впрямь чем-то напоминает нарисованное детской рукой полуденное светило, сияющее золотыми ивовыми лучами и прожилками ракиты и краснотала.
Относится он к себе строго и придирчиво. Ошибки и изъяны своих творений знает наперечет и, прежде, чем взяться за новую работу, загодя обдумывает ее, чтобы не повторить, по причине поспешности, старых огрехов.
Он и во всем таков. В юности увлекся шахматами и достиг в них известных успехов, о чем говорят бесчисленные грамоты и дипломы, которые он хранит в коробке с документами. Правда, все это он не относит к большим достижениям, считая, что мог бы добиться и большего, если бы занимался шахматами не от случая к случаю, а каждодневно и постоянно. Но где взять на это время, когда на тебе дом, хозяйство, семья?
Шахматы так и остались увлечением. И он часто вспоминает, как играл с приезжавшим в Боровичи Михаилом Талем, как держался во время сеанса одновременной игры до последнего... Все давным-давно сложили свои доски и разошлись, а он все корпел над ответными ходами, надеясь свести партию вничью, но экс-чемпион мира все же одолел его и с чувством пожал настырному боровичанину руку.
С пенсионной размеренностью пришлось расстаться и вернуться родной завод, благо там как раз в эту пору освободилось место слесаря-сантехника. На заводе он всегда был на хорошем счету, и его без слов взяли на работу. И это было очень кстати, потому что со средствами у Науметовых как раз вышла заминка.
Люди они ко всему привычные, и на сей счет в уныние не впадают. Картошка на огородных и дачных сотках растет. Урожай бывает хоть и не ахти какой, но на зиму обычно хватает. Хватает и зелени, и овощей, и солений, и варений. Чтобы пережить трудные времена, пришлось даже немного потеснить цветник под окнами и устроить дополнительные грядки. Цветы у Науметовых цветут с ранней весны до поздней осени, и отнюдь не на продажу, а исключительно для красоты и благолепия. Ни Бадри Нургалиевич, ни Вера Павловна, ни их дочь Лариса, ни сын Павел коммерческих наклонностей не имеют, и к тому, чтобы торговать плодами своего труда, относятся со старомодным предубеждением. Им легче подарить или отдать по доброте душевной, чем продать, хотя деньги в их доме, при двух внучках и безработной дочери, никогда не бывают лишними.
Дом этот на пересечении двух улиц, одна из которых до революции называлась Завальной, а после революции была переименована в улицу Гоголя, они купили в начале восьмидесятых, когда переехали в Боровичи из брянского города Стародуб. Дом был старый, запущенный. Но дотошный Бадри Нургалиевич, осмотрел его с подвала до чердака и, обнаружив, что венцы нижние совершенно здоровы, не колеблясь, выложил хозяевам немалые по тем временам деньги - семь тысяч рублей, много больше того, что предлагали другие. И ни разу потом об этом не пожалел.
Дом вымыли, выскребли, покрасили и утеплили. Коридор переделали в кухню, а кухню - в жилую комнату. Перебрали печки. Печника не нанимали. Бадри Нургалиевич сложил их сам, по своим чертежам и схемам. Выучившись в школе ФЗО на каменщика, профессию печника приобрел, как и многое в жизни, самостоятельно, и столько за свою жизнь сработал "стояков", "лежанок", "шведок" и "голландок", что мог бы, наверное, как это делают художники и скульпторы, составить по ним объемистый каталог.
- Я бы, наверное, как смеются печники, и подводную печку сварганил, если бы она кому-нибудь вдруг понадобилась, - с улыбкой в голосе сказал он, затягиваясь сигаретой, когда вышел нас проводить. - Все может сделать человек, когда захочет. Вот только дымить никак не бросить... Три года ведь не курил. Думал, все, отвык навсегда. Нет, снова втянулся. А что вы хотите? Сызмала смолю. Я же детдомовец. А в детдоме - как все, так и ты... И плохому, и хорошему научат. Но если выдержал эту суровую школу, нигде не пропадешь и всего сам добьешься.
Вечерело. Дымок от сигареты таял в стынущем мареве подступающих сумерек, мешаясь с дымной горечью тлеющих где-то за городом костров. На пустыре перед домом темнели, выстроившись чередой, старые липы. Сквозь причудливую путаницу замерших к ночи ветвей проступала бледная, точно из белотала, тень восходящей луны.