Аннотация: Предлагаю вашему вниманию стенограмму передачи "Линия жизни с Владимиром Соловьевым" 2013 год.
Линия жизни. Владимир Рудольфович Соловьев
Добрый вечер. Я за свою жизнь так много беседовал с людьми, что мне кажется, как только я родился, сразу начал беседовать.
Но общение с людьми иногда играет забавную мистическую роль. Чем больше ты говоришь с людьми, тем меньше знают тебя. Ты интервьюируешь, ты беседуешь, ты раскрываешь. Но ты всегда остаешься где-то там. И зачастую отражение твоих вопросов люди переносят на тебя. И они начинают тебе придумывать, какой ты наверное. И зачастую они ошибаются.
Поэтому сегодня я не буду заниматься тем, чем я занимаюсь многие-многие годы, а сегодня постараюсь ответить на ваши вопросы максимально честно, хотя скажу вам, я очень серьезно отношусь к тому что делаю и крайне несерьезно к себе. Я себя каждое утро вижу в зеркало, поэтому у меня нет иллюзий. Я не двух-метровый блондин, я настолько фанатично всю жизнь занимаюсь спортом с такими бездарными результатами, что если бы у меня была хоть толика спортивного таланта, я бы уже наверняка был спортивным чемпионом. Мне страшно нравится петь, но к счастью у меня хватает иронии понимать, что делать это профессионально и на публике не надо. Самое точное определение моего пения дал Женя Маргулис. Он сказал: поешь ты Вовка, громко.
Мне очень нравится театр. Безумно нравится театр. Но мне всегда было лень учить роли, и я понимал, что вот сейчас выделить в графике несколько дней для того, чтобы тяжело и серьезно работать, а потом выйти на сцену, надо быть уверенным в материале и в режиссере. Я пока не уверен ни в первом, ни во втором.
Очень хочется сняться в кино. Но не в роли себя, проходящего мимо телевизионными коридорами, и говорящего какой-нибудь очередной молоденькой девушке: может у вас все получится...
Не этого хочется. Хочется большой-большой работы. Но есть обязательства образа и профессии. Я настолько требовательно отношусь к своему предназначению, что не могу делать что-то плохо. Если у меня нет ощущения, что я делаю это лучше всех, я не буду это делать. Это не значит, что лучше чем кто-то другой. Но вот то, что делаю лично я, здесь и сейчас, я должен делать на 150%, на 200%.
Я всегда знал, что я -- гений. Это обозначает только одно. Отличие гения от простого человека я для себя сформулировал в очень раннем возрасте. Гений осознает ответственность перед Богом за дарованный талант. Поэтому там, где обычный человек може т пожаловаться на жизнь, на судьбу, на козни врагов и друзей, на непонимание начальства, найти оправдание собственным неудачам, гений этого делать не может. Он должен пахать в сто раз больше, чем человек, которому есть время на что-то жаловаться. Так что гением может стать каждый, кому не жалко положить свою жизнь на то, что кажется ему его призванием. А как определить, что твое призвание, а что -- нет, ну спросите -- расскажу.
- Как определить, есть призвание или нет?
- Милая дама на галерке задала вопрос: а как узнать -- твое призвание или нет. Это Анна Шафран. Моя со-ведущая на радио. Мой соавтор. Как определить, есть призвание или нет? Есть несколько очень четких и ясных критериев. Первое. Господь не без милости. Если ты делаешь то, что ты должен делать, вдруг у тебя все начинает получаться. Вот ты ходишь, мучаешься, ходишь на нелюбимую работу, получаешь за нее деньги, которые тебя не устраивают, но ты боишься, что если ты не будешь ходить на работу, не будешь получать ничего. Как только ты начинаешь заниматься любимым делом, вдруг все выстраивается в правильном направлении. Появляется все, в том числе деньги. Т.е. Господь как бы тебе говорит: О! А я тебе что говорил?
А главное, у тебя появляется странное ощущение когда ты засыпаешь и когда ты просыпаешься. Эти два пограничных состояния, когда Эго засыпает первым, а Совесть еще мучительно говорит тебе: ну! И вот когда даже Совесть не говорит тебе: старичок, зачем ты так бездарно проживаешь свою жизнь? - значит ты нашел свое призвание. Сочетание с материальным для мужчины является принципиально важным. Я не понимаю голодных художников. Совсем не понимаю. Голодный художник -- это не тот у которого семья и дети голодают. Голодный -- он голодный до результата, до творчества. Он голодный до успеха. Он должен хотеть успеха до разрыва аорты. Но о семье изволь позаботиться. Если ты мужик, ты обязан сделать все, чтобы у твоей семьи не было вопросов где спать и что есть. Разгружай вагоны, подвози людей, нарубай мясо тонкими ломтями. Но изволь пахать. Если ты берешь на себя ответственность, у тебя родители, у тебя жена, у тебя дети -- изволь соответствовать. Мужские сопли -- это мерзко.
- Владимир, скажите пожалуйста, вы имели кумира в детстве и юности? Был ли такой человек?
- Он и есть. Это моя мама. Которая сидит прямо здесь. И благодаря моей маме я всегда рос в атмосфере любви, в которой не было сюсюканья, в которой была потрясающая требовательность. Потому что у нас очень сильная семья, и у нас в семье все перфекционисты. Абсолютно все. Вот у меня 8 детей и один внук, и они все перфекционисты. Абсолютно. И они потрясающие. И о каждом из своих детей я могу говорить долго. Мне повезло. Я, бесспорно, жалкая тень моей мамы, и мои дети гораздо талантливее чем я. Так что самый неспособный в семье -- это я. И мне приятно это осознавать.
Моя мама закончила институт, в котором было, как я понимаю, искусствоведческо-педагогическое отделение, историческое, поэтому мама и историк, отработавшая много лет в музее-панораме "Бородинская битва". Моя мама -- человек фантастической красоты, перед красотой которой не могли устоять сильные мира сего. Они падали на колени и умоляли мою маму осчастливить их. И среди них были и Рауль Кастро, и Володя Мигуля. А моя мама говорила: отнюдь. Т.к. полюбила морячка. Я не буду комментировать почему. А то звали бы меня сейчас Володя Кастро Рус, и ходил бы я по Кубе с золотым калашниковым и в берете.
- Владимир, скажите, любили ли вы ходить в школу и какой предмет нравился больше остальных?
- Спасибо большое. Я ничего не знаю о моем детстве. Объясню почему. Потому что память человека услужлива. Она же всегда редактирует воспоминания. Она всегда выставляет тебя чуть больше героем, она сохраняет твое достоинство. Мы ведь действительно никогда не можем вернуться в прошлое. У меня остались такие странные воспоминания. Я помню, когда мне было... казалось ужас-ужас, я понимал, что надо запомнить это состояние, пройдет немного времени, и я вспомню, когда мне казалось ужас-ужас, а уже все пройдет. Такие ментальные упражнения я делал постоянно. Когда было очень больно при расставании с любимой женщиной. Или она тебя очень больно обижает. Обида ведь тоже всегда работает одинаково. Ведь когда люди ссорятся, они всегда разыгрывают уже привычный гамбит. Т.е. ты знаешь, что скажешь ты, представляешь, что ответят тебе, и в какой-то момент времени попадают больно. Ага! Второй раз больно. А третий раз уже не больно.
Я мысленно пробегал эти ситуации, и у меня там вырабатывался такой мозоль. Я подходил к состоянию, когда очень больно, и -- вроде и не больно. И откатывал назад. И уже не работает.
Конечно, что огорчает мою жену, которая сидит прямо здесь, это мое умение быть дома и не дома. Вот я вроде в семье, а вроде меня и нет. Я уже на передаче. Я уже думаю о книге. Вот я вроде здесь, и поддерживаю беседу, и по-прежнему социализируюсь, а на самом деле думаю о чем-то совсем другом. В лихие 90-е, когда приходилось по-разному отправляться на работу, я занимался тогда бизнесом-бизнесом. И все, кто прожил 90-е, помнит, что это время было лихое, когда был стресс, выяснилось, что у меня специфическая реакция на стресс. Я засыпал. А представьте, что это такое: вы пришли домой, ругаетесь с женой, вам все высказывают, а вы заснули. Бесит страшно. Поэтому жить со мной -- это страшное испытание. Я -- тяжелейший человек в личной жизни. То, что моя жена терпит меня столько лет и еще вдобавок рожает детей, - это подвиг. Потому что реально я -- тяжелейший человек. Неудобный, сложный, весь в каких-то своих мыслях, что-то все время обдумывающий. И отец очень тяжелый. Вот мой сын сидит, он может подтвердить. Вот Саша. Он не пошел по моим стопам, а пошел в параллель. Саша -- режиссер.
Вот как-то раз мы снимали фильм о Муссолини. Надеюсь, этот фильм покажут в нашем холдинге. Саша на этом фильме режиссер, а я рассказываю, и сценарий. Саша понял, какой ужас работать с отцом. Я страшно требовательный к профессии. Нереально требовательный. Если ты выходишь к аудитории, нет никаких оправданий.
- Владимир, скажите пожалуйста, как вы выбрали свою профессию, и как попали в институт стали и сплавов?
- Я попал в институт стали и сплавов, потому что меня больше никуда не взяли. Потому что я хотел стать актером и был весь такой актерский, на что мама сказала: сынок, у мужчины должна быть профессия. Ты лучше сначала стань инженером. В параллелном классе учился Глеб Ошанин, внук Льва Ивановича Ошанина. Я очень дружил и с Глебом, и с Машей. Они брат и сестра. И родственник Глеба был физик, Сергей Федорович Бурлацкий. И Глеб увлекался физикой. И я как-то так решил: ну хорошо. И стал заниматься. Мама тогда зарабатывала немного. И чтобы зарабатывать больше, чтобы хватало на репетиторов, пошла на вторую работу. Это было тяжелейшее время для моих родителей. Но благодаря этому я вдруг из гуманитария превратился в технаря. В 1980 году постарался поступить на факультет аэродинамики и летательной техники физтеха, в МИФИ пытался поступать. Не знал, что тогда евреев туда не брали. Вот бывает такое смешное сочетание -- Владимир Соловьев -- и еврей. Ну бывает. Ничего не менял. Короче -- стали и сплавов. Поэтому я пришел в стали и сплавов, Поэтому я пришел в стали и сплавов. Никогда не блистал, но закончил с красным дипломом из жадности. Потому что денег в семье было немного, а платили повышенную стипендию.
Я вообще, сколько себя помню, всю жизнь работал. У меня дед был фантастический человек. К сожалению ушел из жизни. Вот он всю жизнь пахал. И в каком бы состоянии ни приходил домой, приносил своей жене цветочек, особенно если нарушал режим, а дочери -- кулек конфет. Очень мудро.
Я не настолько склонен к таким проявлениям, я не часто приношу домой цветы, но надеюсь, что моя жена всегда выглядит как королева. Я, будучи инженером, с красным дипломом, работал, что-то переводил, зарабатывал неплохо денег... Что только не делал! Началась перестройка -- шапочки шил, тренировал каратэ -шмарате... Много было разного. Машины гонял из Средней Азии. При этом денег было столько, что в какой-то момент я вообще не понял, зачем мне покупать машину. Я понял, что просто дешевле все время ездить на такси. С этим была связана странная история. Я заканчивал институт стали и сплавов, и понимаю, что инженером я быть не хочу. Начисто. Красный диплом, распределение. И благодаря моему приятелю Саше Шаповалову, из Питера кстати, вдруг выясняется, что есть такой институт мировой экономики и международных отношений академии наук СССР. Я говорю: пойду-ка я туда в аспирантуру. Это надо понимать, что советское время, и молодой нахал-инженер, единственный, который вдруг решает поступать в элитарное учреждение, это было нечто. Сказано -- сделано. Единственная проблема, что в феврале я защитил диплом, а экзамены только в октябре. Поэтому месяцев немало, надо что-то делать. Можно, конечно, учить политэкономию подметая улицы, что я и делал, подметал, кстати, дворец культуры имени Горбунова. Деньги приносил немалые. А еще в школу пошел преподавать, в которой сам учился. Преподавал алгебру, геометрию, физику, астрономию.
В школе, оказывается, платили зарплату. А я уже машины гонял. И за один заезд привозил такую сумку денег, совершенно официально. И меня удивляло, что мне еще зарплату начисляли. Я своим студентам, которые были из небогатых семей, в школе, я им стипендию платил. А тут мне говорят: вы же педагог? Да, я педагог. Вот вам нагрузка. А у меня были выпускные классы. Вы должны их отвезти на пикник. Я думаю: какой пикник! Это значит идти с рюкзаком! Электрички! Выхожу на Кутузовский проспект, торможу автобус, рейсовый, говорю: едем на пикник. Куда?! Хорошо. После чего загружаю класс, отвожу на пикник, не даю никому напиться, наблюдаю, как дети жарят купленные шашлыки, потом они их съедают, погружаю обратно, доставляю родителям. Это к тому, что тогда уже было не совсем пионерское время.
У меня тогда был такой подход к жизни. Я не понимал, зачем просто так тратить время. Сегодня, кстати, иду сюда, на улице меня встречает человек, хватает за локоть и говорит: Владимир Рудольфыч? Я: да. Он: Я ваш ученик. Стоит такой дедушка. Господи! Как же выгляжу я?!
Так получилось. Был инженер. В инженерии перспектив не было. Стал экономистом. Быстро защитился. Нравилась мне экономика. Реально нравилась.
Вдруг начались обмены с Америкой. Много общался с американцами. Им дико понравилась веселость моего нрава. И неплохая работа, которую я написал. Пригласили поработать в университете Алабамы в городе Таскалуса. И когда все наши ездили туда учиться, я поехал туда преподавать. Это, конечно, надо было видеть. По-преподавал. Встретился с Бушем, президентом. Вообще, это надо было видеть, как я с президентом встречался. Это надо понимать: приезжает советский человек в Америку. Костюм купленный -- финский, купленный в магазине для молодоженов, тогда там все продавалось. Батник пакистанский, не имеющий никакого отношения к этому костюму. Галстук, который хорош тем, что его раз завязал, и раз 50 можно аккуратно ослабляя продолжать носить, и ботинки саламандра. Но это же ладно. Что тогда еще отличало советского человека -- у него всегда были белые теннисные носочки. Когда-то я увидел такие же носочки у генерала Лебедя, спросил: А.И., строгий черный костюм, ну, я понимаю, зеленый галстук, символ военнослужащего, а носочки-то почему белые? Он говорит: Понимаешь, Владимир, это символ чистоты.
В Америке этот символ чистоты производил тяжелое впечатление, поэтому первое, что со мной сделал мой приятель, когда понял, что в таком виде я собираюсь к президенту, он сказал: минуточку. И мы зашли в ближайший магазин, и из него я вышел такой среднестатистический американец. Но умище-то я куда дену? Поэтому когда Буш и его жена вдруг осознали, что перед ними профессор, да еще и русский, у них глаза были такого размера, что они наверное ждали, что я достану из кармана болгарский зонтик и буду колоть их в ногу ядовитыми субстанциями.
Беседа была, конечно, удивительной. Что меня поразило в Буше, что когда я встретил его через пару лет, он помнил кто я, как меня зовут, и очень мило общался. Но гринкарт не получал, оставался всегда российским гражданином, паспорт не менял. Потом занялся бизнесом. Извините, что долго рассказываю, просто иначе не понять, как я пришел в журналистику.
Представляете: приезжаешь в Америку. Все, конечно, хорошо. Все замечательно. Но денег нет, знакомых нет, связей нет. И ты борешься за выживание сам. Для меня единственный русский, который был, да и тот украинец, звали его Остап Штромеки, он бежал с уходящими немецкими частями с Западной Украины. Поэтому он преподавал русский язык -- это надо было слышать. Я умирал от смеха. Его выпускников университета можно было опознать сразу, они говорили с диким западно-украинским акцентом, и считали, что ручка -- это пэро, слова ручка -- нет. Они выдавали эмоции: тю-ю-ю. Фантастический был язык. Поэтому когда я говорил по-русски, я говорил медленно-медленно, а Штормеки краснел. Потому что его студенты плохо понимали о чем я говорю.
Но это был город довольно необычный, потому что именно туда приехал Вернер фон Браун со своей командой немецких ракетчиков. Поэтому там действовал специфический режим, было очень много европейцев. Там находился Редстоунский арсенал, где делали мозги к ракетам "Патриот" и прочие высокотехнологичные кампании. Поэтому в какой-то момент времени ФБРовцы строевым маршем зашли к ректору школы бизнеса, где я преподавал, и сказали: тут у вас есть профессор, и с ним надо расторгнуть контракт. Он слишком опасный. Контракт контрактом, а у меня жена должна рожать. Что делать? И я начинаю зарабатывать. Продаю огнетушители, пугая биг блэк мама с тем, какой пожар начнется в их домах, если они тут же не купят у меня сумасшедший огнетушитель. Это та школа жизни, которую надо пройти. И после этого, когда мне говорят: есть люди, с которыми вы не сможете договориться? - я смеюсь. Поэтому Жириновский просто отдыхает. Кой-то момент времени я по-продавал огнетушители, постриг траву, поэтому я стал писать аналитические отчеты как надо строить, чтобы люди, приезжавшие в город Hansell из разных частей Америки, хотели купить жилье. И заработал на этом неплохо денег.
Познакомился с англичанином, который занимался дискотечным оборудованием, и который сказал: давай откроем завод в России. И с этого начались тяжелые заводские будни. Сначала завод в России, потом на Филиппинах, потом попытка открыть завод в Ирландии. Продавали товар по всему миру. Я же на работу езжу. Я же радио включаю. Там такое несут! Думаю: кто эти люди? О чем они говорят? Какой-то бред!
Продолжая переживать какой бред, как-то раз приезжаю на работу, увольняю очередную даму, которая у меня работает, (у меня еще было параллельно агенство по трудоустройству, потому что людей невозможно было найти, даже к себе), и вдруг эта дама через некоторое время звонит, Женя ее звали, и говорит: В.Р. , я устроилась на радиостанцию, заболела ведущая, которая преподает английский у микрофона, вы не могли бы прийти подменить?
Я пришел. Стал рассказывать о своем житье-бытье в Америке. И когда закончил (прошло часа три), руководство радиостанции -- Наташа Синдеева и Дима Савицкий, - сказали: мужчина, все что угодно, только у нас работать.
Но надо было видеть этого мужчину. Весил я тогда килограмм 150, 66-й размер одежды. И когда я говорил людям, не вовремя платившим деньги Верни наши деньги, верни мои деньги, - то они бежали менять памперсы. Это было страшное зрелище.
Но никогда не платил никаким бандитам, ни за какую крышу. Всегда их презирал. Презираю и сейчас. Вот бандитов презираю. В любом обличье. Считаю, что мужчина должен созидать и приумножать. А делить и отнимать -- это не мужское дело. Неправильное. Поэтому никакой благосклонности к этой романтике у меня нет.
Ну вот. И началось радио. Тут, там -- рассказываю. И как-то услышал это Игорь Мишин, человек, создавший в Екатеринбурге 4-й канал, рассказал очень известному продюсерам Скворцову и Корчагину -- такая пара была, - слушайте, вот парень клевый, попробуйте. Параллельно с этим Саша Левин услышал примерно такие же рекомендации от других людей. Поэтому одновременно я услышал предложения работать на телевидении и на канале ТНТ, и на первом канале, который тогда назывался ОРТ.
Значит, я такой колобок, и Саша Гордон -- утонченный, интеллигентный. С этого момента мы стали работать парой. Поэтому когда Саша рассказывает, что он меня привел на телевидение, это очень трогательная, но совсем не правдивая история.
Дальше я походил по всем каналам не по своей воле. На некоторых каналах оказывался в печальной роли -- на мне они заканчивались.
- Владимир, а вы узнали Москву, когда вернулись из Америки, и как вам все это понравилось?
Ну, я вообще к лужковскому ампиру, точнее вампиру отношусь сложно. Потому что я видел Москву страшной, темной, запущенной. Я видел Москву всю в мешочниках, в этих жутких сумках, в этих гигантских страшных пакетах. С людьми, у которых на лицах было написано, что они не улыбаются никогда. Если ты им улыбаешься в ответ, было ощущение, что ты над ними издеваешься. Когда я открыл агенство по трудоустройству, я долгое время объяснял нашим людям, что такое улыбка. Я говорил: поймите, когда человек улыбается, у него оба уголка губ одновременно должны быть устремлены наверх. Потому что в России была модной тяжелая ухмылка. При этом еще есть такая наша российская черта, говорили: ненавижу американцев, они такие лживые. У них такая лживая улыбка. Для меня лучше лживая улыбка, чем натуральное хамство. Так же меня бесит фраза, когда подходит и говорит: Владимир, я вам скажу правду. Откуда ты ее знаешь? Ну с чего ты решил, что твое мнение, выраженное в хамской форме, является правдой? И почему ты решил, что твое право его высказать мне выше, чем мое право его не слышать? Ну когда ты смотришь меня по телевизору, у тебя же есть кнопка вкл-выкл. Или ты можешь переключить канал. Но когда ты ко мне подходишь, у тебя же этой кнопки нет. Это не равные ситуации. Не все, что нам кажется правдой, правдой является. Я обожаю фразу: Владимир, дайте же, наконец, возможность выйти и сказать Жириновскому всю правду в глаза. А как мы будем искать простого человека? Вот я сколько лет живу, простых людей не встречал. Нет никакого абстрактного простого человека. Каждый человек -- это космос. Со своими переживаниями, трагедиями, сложными хитросплетениями. "Я -- простой человек". Нет таких. Совсем нет. И не бывает по определению. Вот проходит мимо вас человек. А это целая вселенная. Это полное собрание сочинений Л.Н.Толстого. И ему навстречу еще идут полные собрания сочинений. Это удивительно, как Господь сотворил такое хитросплетение. Насколько все мы живем, как мы соотносимся друг с другом, в каких сложнейших связях. Ведь когда начинаешь об этом думать, понимаешь, как сложно устроен этот мир. Вы знаете, как у человека: все отлично, и вдруг раз -- и палец порезал. И ведь так начинает мучить этот порез, думаешь: Господи. Я никогда не обращал внимание, как тонко устроен. И что какой-то один порез -- и все начинает из рук валиться. А представляете, каждый из нас -- элемент удивительно сложной системы, которую мы даже не можем осознать. И она меняется каждую секунду. Это такая красота мироздания!
- Знакомо ли мне чувство страха? Страх очень важен. Страх по идее должен работать как система предупреждения и спасать человека. Когда мне было лет 10-11, во дворе я почувствовал, что ситуация развивается как-то неправильно, ребята, которые были гораздо старше меня, они приближались-приближались, и я понимал, что наверное будут бить. Так иногда бывает. Даже с теми, кого любят. И я вдруг понял, что когда мне будет очень больно, все равно так страшно больно, чтобы я не мог вытерпеть, не будет. Потому что организм отключится. А потом, если он отключится, какая мне разница, все равно рано или поздно придется умирать. Я вдруг настолько холодно отнеся к этой ситуации, что взял кирпич и долбанул по башке первому приближающемуся. И как-то они все куда-то рассосались.
У меня нет чувства страха. Для меня страх действует как транквилизатор. Он меня наоборот подталкивает. Потому что -- идти еще жестче. Т.е. меня нельзя запугать.
Естественно, любого человека можно лишить жизни, и когда-то это происходит по естественным или не естественным причинам, и всегда об этом тяжело говорить, когда тебя слышат твои дети, твоя жена, твоя мама, твой отец. Но это та профессия, которую я выбрал. Если бы я обладал чувством страха, я бы рассказывал о личной жизни наших звезд. И о творчестве Стаса Михайлова. Но это не мое. Я занимаюсь жесткой политической журналистикой, я позволяю себе иногда делать очень четкие конкретные расследования. Я воюю не абстрактно против всего мирового зла, и против абстрактной коррупции, а четко называю имя и фамилию, доводя до суда. А это уже другая работа. Поэтому приходится думать и о собственной безопасности.
Но чувства страха нет. И это наследственно. Когда-то меня спасла моя мама. Мы отдыхали в Тарусе. Я был где-то в этом же возрасте -- 10-11-12. Мама купалась в реке, а я был на пляже. Ну какой там пляж, в Тарусе. И шла компания ребят, от 17 до 23. Они были то ли пьяные, то ли под воздействием чего-то еще. Это советское время. И они меня так окружили, и назревал, уже пошел гнилой базар. От них пахло кровью. И мама вдруг из воды выскочила, нырнула в этот круг агрессивных молодых здоровых волков, и стала их с какими-то приговорками: ой, ребятки, чего это вы.. - расталкивать, расталкивать, расталкивать, расталкивать. И вытолкала их. И мы с мамой вышли из круга. Они поднялись вверх по реке еще метров 500 и убили человека. Т.е. они реально человека убили. Потом было громкое дело, их судили. А так они бы убили меня. Им неважно кого, им нужна была кровь. Но мама ничего не испугалась. Она действовала абсолютно холодно, не теряя рассудка, и не показывая даже элемента слабости. Иначе тоже стала бы жертвой. В маме была сила. А сила идет на отсутствии страха.
У нас настолько сильный семейный корень, что в нем нет места страху. Я и своего младшего сына... он старший из младших, - Дане 11 лет, красив как бог, длинные белокурые волосы, такой ангел. Очень хорошо учится, его любят девочки, вызывает ревность у некоторых мальчиков, и я Дане объясняю: бей. Я отвел Даню в зал бокса. И Даня бьет. И занимается мой старший, И занимается Даня. И сейчас подрастут Володя и Иван, и тоже будут заниматься. Потому что добро должно быть с кулаками. Мужчина должен уметь постоять за свою семью. И за то, что он считает правильным.
- Скажите пожалуйста, вот у вас замечательная интересная передача, Миллионная радио и теле аудитория. А вы еще книги пишете. А зачем?
- Это все форма мыслительной активности. Я просто очень люблю думать. Есть разные формы размышления. Книг, радио и теле эфиры -- абсолютно разные формы в глубину проникновения. Поэтому для меня -- это лишь формы мыслительной активности. Моя профессия -- она всего лишь сиюминутна. Уволить человека, убрать его из радио или теле эфира в нашей стране -- это две секунды, всего лишь один телефонный звонок. Уборщицу с телецентра уволить тяжелее. На канале Россия мне удалось сделать то, о чем мечтает каждый журналист. Потому что когда ты ведешь в прямом эфире политические дебаты перед выборами, и ты знаешь что это прямой эфир, и ты помогаешь своим согражданам осознать кто эти люди и за кого они будут голосовать, это дорогого стоит. Это для меня важно. Именно поэтому я ненавижу любую форму ретуши. Когда мне говорят: а зачем, когда они у тебя так кричат! А я хочу, чтобы вы их увидели настоящими. Не причесанными, не произносящими речи спичрайтеров, чтобы в них не было придумок, чтобы вы видели за кого вы голосуете, кто люди, определяющие судьбы страны. Не придуманные персонажи, не глянцевые образы, а вот какие они -- ругающиеся на женщин, не способные выслушать друг друга. Эмоциональные или не очень. Лгущие или нет. Но чтобы вы наконец-то увидели их настоящими.
Я могу вам сказать точно, что нет ни одной другой программы на телевидении, ну кроме моих бесконечных клонов, где бы вы видели такие эмоции. Но это не моя заслуга. Вот сколько лет я работаю на телевидении, со мной работает абсолютный телевизионные гений Гаянэ Самсоновна Амбарцумян. И вообще телевидение -- профессия , где зачастую вы видите только лицо. А это феноменальный труд съемочной бригады. Ничего невозможно без этих людей, от их слаженной работы, начиная с редактора. И все, кто работает: гримеры, костюмеры, операторы, звукорежиссеры, рабочие, бесконечные сложные работы пультовиков, от которых столько зависит, потому что картинки... ведь вовремя не взял, оператор не снял, не увидел, режиссер вовремя кнопку не нажал -- все, эмоция ушла. Вы же видите уже готовый продукт. И есть некий Владимир Соловьев, который вот он! Ничего подобного. Я -- это собирательный образ. Без команды меня нет. Я -- это олицетворение всей телевизионной пирамиды, которая приводит к появлению продукта. И к сожалению, обычно титры бегут быстро. Но это люди, которые заслуживают гигантского уважения. В России, где мощнейшая телевизионная индустрия, полностью отсутствует достойная индустрии академия, и полностью отсутствует даже иллюзия телевизионной критики. Есть набор телевизионных персонажей, пишущих о политике, прикрываясь телевидением. Но которые ничего не понимают в телевидении. Которые не бывают на съемках. Которые не осознают, в чем состоит сложность работы каждого отдельного телевизионного профессионала. И не способны понять и преподнести эту тенденцию. Ты будь исследователем. Ты пойми индустрию. Ты почувствуй. Тогда тебя начнут уважать.
А в нашей индустрии как мы относимся к критике? Как к бездарностям, которые не смогли состояться в профессии. Как могут оценить работу профессионалов дилетанты, которые даже не понимают о чем идет речь?
- Владимир, то, что вы колоссальное время проводите в эфире, это всем известно.
- Меньше, чем приглашают. Вот сюда пришел только потому что решил что надо. А в принципе считаю что нельзя собой перекармливать. Поэтому отказываюсь от многих предложений, от разных каналов -- прийти и посветить.
- Я продолжу. У вас очень содержательные, по смыслу содержательные выступления. Как вы успеваете наработать эту содержательность, откуда вы берете это время?
- Вот нашли в деревне Кукуево мужика -- вылитый Карл Маркс. Ну вылитый! Но тракторист. Приезжают, говорят: вы, конечно, извините, но нехорошо. Ну такая узнаваемость... Ну давайте хоть усы и бороду сбрейте. - Усы-то и бороду я сбрею, а умище-то куда девать?
Понимаете, я занимаюсь любимым делом. Я же просто в этом живу. Я общаюсь с теми людьми, которые являются носителями информации. Я знаю Д.О. Рогозина с 1986 года. Я помню Чубайса худым, скромным ленинградским экономистом. Я когда-то пытался печататься в журнале "Коммунист", где заместителем гл. ред. был Гайдар. Я был аспирантом у Е.М.Примакова. Я с таким количеством людей на таком протяжении времени нахожусь рядом, что им тяжело мне врать. Могу рассказать следующий анекдот на эту тему. Когда Рабинович в 36 году 57-й раз никак не может вступить в партию. И жена говорит ему: Изя, ну что, ну почему опять? - Я прихожу, они спрашивают: Рабинович? - Я. - Вы играли на свадьбе у батьки Махно на баяне? - Ну сидят уважаемые люди, ну не могу врать, глядя в глаза райкому партии, говорю: да, играл. - Изя, ну скажи, что не играл! - А как я им совру, они же все на той свадьбе гуляли!
Поэтому... у меня абсолютно такая ситуация. Ну что они мне будут рассказывать, если они знают, что я там был и все это видел и слышал.
Все очень просто. Плюс я все время нахожусь в этом информационном массиве. И я много читаю. Я люблю читать. Мне интересно читать. Я много слушаю. Я предпочитаю взять время у сна, но почитать. Посмотреть новости, послушать, подумать. Нет ничего в мире интересней политики. Это чистые эмоции. Это абсолютный Шекспир наших дней. Вы больше нигде не найдете такого яркого, четкого, ясного выражения человеческих эмоций. Нигде. Ведь нет более страшного греха чем гордыня. Вот то что люди не понимают. Говорят: вот у Сталина не было ничего. Шинель... У него был такой уровень силы и власти, что зачем ему было материальное наполнение? Это какой уровень гордыни! Не случайно мой приятель афонский монах Афанасий, человек уникальный, он когда-то пешком дошел из Владивостока до Иерусалима. Несколько лет шел. И он такой.... Непростой в общении! Ух! Я ему говорю: Смотри, вот папа Римский -- аскет. Не хочет жить в папских палатах. Сам себе готовить будет. От автомобиля отказался. А тот прямо чуть не плачет. Говорит: беда страшная. Говорит: ведь ты представляешь, какой уровень гордыни! Ведь никого страшней папы Римского в принципе нет. Это какой уровень гордыни возомнить себя кому равным, что каждое слово твое истина в конечной инстанции! Он может и годами голодать. Гордыня все сожрет. Вот взгляд афонского монаха. Непривычный для нас. Мы же видим все по-другому. Как вдруг иначе открываются миры. Возникает совершенно иное зрение, совершенно иное понимание всего происходящего. И мне нравится это увидеть и рассказать. Без сюсюканья. Зачастую крайне жестко. Вот как у Гумилева "Мои читатели". Вот так.
- Кто из ваших героев стал для вас самым трудным?
- Самым трудным был президент Калмыкии (на тот момент) Кирсан Илюмжинов. Мы снимали передачу "Смотрите кто пришел", а он на нее не пришел. Поэтому это была самая трудная роль. Потому что прямой эфир, телемост, я смотрю: сидит человек, который ни за какие коврижки не похож на Кирсана. Это был его адвокат. 15 минут я над ним издевался так, что рейтинги зашкаливали. Кирсан после этого долго со мной не разговаривал.
- Как вам удается находить взаимопонимание с разными людьми?
- Элементарно. Надо всего лишь слышать людей. Самое тяжелое в профессии журналиста -- это не говорить. Самое тяжелое в профессии интервьюера -- это слышать.
Ко мне на передачу "Воскресный вечер" пришел А.А.Проханов. Ну казалось бы -- Проханова слышали все миллионы раз. То, каким он был у меня -- он не был нигде. Потому что я его слышал. А когда ты слышишь, ты понимаешь, о чем человека спросить. Ты ему помогаешь раскрыться. Ты не пытаешься самоутвердиться, сказав: вот я какой! Смотрите! Вот я взял и нахамил, ха-ха-ха! Нет. Ты героя раскрываешь. В этом отличие профессионала. Нахамить может любой дурак. А вот раскрыть гостя -- это искусство. Надо уметь слышать. А чтобы уметь слышать, надо знать. А чтобы установить этот уровень доверия, надо, если к тебе приходит писатель, его читать. Надо знать, о чем этот человек говорит, его биографию, каков он. За каждой произнесенной фразой должны быть прочитаны тома. Тогда ты не будешь легковесным.
Саше Гордону, когда у нас завязывались разнообразные перепалки, я говорил: Саша, проблема в том, что ты читаешь названия книг, а я -- еще и сами книги. Поэтому не пытайся со мной спорить, не владея материалом.
Я в свое время, когда народ сильно умничал: Макиавелли, да, кто... Я говорил: покажи хотя бы ориентировочно, книжка толстая, тонкая. Сколько страниц? Наступала, как правило, неловкая пауза. Ну ничего... Паузу надо уметь держать.
- Владимир, вас слушают миллионы зрителей, и смотрят вас. Как все-таки вы относитесь к аудитории и какую основную мысль хотели бы донести вот хотя бы до нас, до ваших слушателей и зрителей?
- Я лет 14 вещаю на радио, и лет уже не знаю сколько на телевидении. Неужели вы считаете, что есть хоть одна мысль, которую я не смог донести? В свое время было много рассуждений о том, как себя должен вести христианин, которым я не являюсь, в Великий пост. И одному священнослужителю принадлежит такая фраза на вопрос что можно и что нельзя. Он сказал: деточки, вы главное друг друга не кушайте. Зачастую мне кажется, что основная мысль, которую я пытаюсь донести до человека, что бы ни происходило, у него всегда есть возможность услышать голос Бога. Я пытаюсь показать каждому, что у него есть ответственность. Не вечные вопли, что все вы сволочи, мерзавцы, подонки, воры, грабители, коррупционеры, - а что есть ты. И твоя ответственность, чтобы жизнь вокруг тебя была бы лучше. Есть ты, который должен каждый день вести эту колоссальную битву прежде всего с собой. И каждый день бороться за то, чтобы этот мерцающий огонек добра присутствовал. Иногда это очень больно. Иногда это очень тяжело. Это никогда не сюсюканье, не поглаживание по головке. Иногда требуются экстремальные меры. Но ты должен разбудить человека. Вот для этого я выхожу в эфир. Я пытаюсь сказать людям, что они не звери. Что их не задушило мещанство. Потому что я смотрю и вижу, что очень много тел, а зачастую на все тела не хватило душ. Вот я хочу, чтобы у человека была душа.
Знаете, что самое тяжелое в нашей профессии? Не потерять веру в людей. И любовь к ним. Но как только ты становишься глухим, тебе надо уходить. Как только ты наслаждаешься тем, что тебя показывают, тем, что ... я, журналист, мне воду отключили, сейчас позвоню, и все решится... Нет. Надо завершать. Ты должен чувствовать чужую боль настолько, что у тебя должна появляться слеза.
Спасибо, люди добрые, извините, что без песен. Но хотя бы с прибаутками. Всего вам хорошего.