Год назад, даже полгода, я думал, что я писатель. Сейчас я об этом уже не думаю, просто я писатель.
(Генри Миллер, "Тропик Рака").
Глаза слипались. На внешней поверхности белой чашки засохла кривая коричневая полоса - там, где пробежала чайная слеза.
Хотелось написать стихотворение. Что-нибудь в духе Бодлера, или, в крайнем случае - Рембо. Но нет. "Мне в эту ночь не писалось - я привыкал быть великим немым" - в такт настроению поет через колонки Арбенин. Да и что писать после "Алисы"? Только прозу. Хотя какая проза после "Мистера Брауна"?
Вслепую шарил по Интернету в надежде почитать что-нибудь "незатертое". "Незатертые" авторы имеют свой особый шарм, начисто стираемый пиаром. Вот взять Сартра. Он, конечно, классно пишет. Но по этому ли я его читал? Да фиг ли! Я читал его за имя. Это не мешало мне восхищаться, но... если бы я случайно бы на него наткнулся на него, не слыша раньше. Или если бы он был "широко известен в узком кругу". Ну, вы поняли: когда имя на слуху - это давит. Не всегда, правда. Вот Гессе это совершенно не мешает, по-моему. Герман Гессе - он сам по себе, а слава, критика, нобелека - это отдельно. Но исключения, как известно, подтверждают. И все, довольно об этом, а не то я опять начну лаять в сторону "Династии Посвященных". Sapienti sat.
Я искал в Интернете "незатертое". Но, к сожалению, современные авторы обчитались/обсмотрелись японских комиксов. А я обчитался Генри Миллера. У меня закипели мозги и болит душа. После каши из образов и полунамеков, густо заваренной на безнадежной романтике и безысходной тоске, читать кашу из подхваченных иноземных словечек, труднопроизносимых японских (псевдо-японских?) имен, кое-как сваренную на жиденьком сюжете - увольте.
Хотелось сказать что-нибудь пафосное. Что-нибудь такое прочувственное. Что бы сказать - и как отрезать - и уйти спать с чистой совестью. В стиле Гассета. Или Ницше. Или Довлатова. И еще, желательно - с многозначительностью. Не как у Павича, а как у Борхеса. Ну, или, Кастанеды.
"Я взял одно мгновение у вечности взаймы" - поет Арбенин в колонках. Вот оно, мгновение. Что-то закипает в груди. Все, писца мне. Сейчас будет афоризм. Как там у Гришковца? Цитирую по памяти, уж простите, если не точно: "Дядя... он не сказал, нет... он молвил". Вот и я разверз уста. И молвил.
- Б**...- Да уж. За такое Начальник всех писателей в Советском Союзе меня по головке не погладит. Он меня за такое ославит и укусит за плечо. За правое. И так всегда, б**.
А-а! После могучего русского матюга, как по волшебству, появилась моя самая верная подруга. Она появилась не в чате, не на форуме, нет. Она появилась в затылке. Это не ресурс такой, это часть головы. Моя подруга - головная боль.
Когда она наглеет, я пугаю ее таблеткой. Но ей куда как страшней, что я ее персонифицирую. Персонификация - это такое писательское оружие. Это значит, что возьму я головную боль и сделаю ее Головной Болью. С большой буквы - не потому, что такая крутая она после этого будет (хотя - кто знает?), а потому, что имя нарицательное станет именем собственным. И вот, раньше она была ощущением, а станет образом, а то и хуже того - персонажем. На самом деле нет участи более поганой, чем быть персонажем - я пробовал, я знаю.
Так вот, моя головная боль будет сидеть на жестком стуле. Худая, в черном вечернем платье, в черной шляпке с вуалью, скрывающей узкое лицо. Она дама, ей можно в шляпке даже в помещении. Ее руки, желтовато-бледные, как у Пьющей Абсент, скрещены на коленях. В правой руке - сигарета в длинном мундштуке. Вот и все, в общем-то, вуаля. Попалась подружка.
На самом деле, современным писателям нужно сочувствовать. Даже там, кто пишет про большеглазых персонажей комиксов. Даже тем, кто пишет бред, вроде моего. Вдумайтесь: раньше писатели были писателями среди читателей. А сейчас приходится быть писателями среди писателей. А это - совсем другой коленкор. Знаю я одну великолепную поэтессу. Так вот, по ее мнению, словосочетание "творческая личность" это такой эвфемизм понятий "самовлюбленная мразь", "мерзавец", "подлец" и т.п. Звучит обсценно, но здравое зерно в таком суждении есть.
Далее следовало бы рассказать про потоки нечистот, которыми ловко обливают друг друга господа хорошие и про то, как неприятно наблюдать за ними со стороны, а еще неприятнее - от них увертываться. После чего, мне - хоть убей - нужно сделать печальное обобщающее умозаключение. В духе того, что, мол, пропала Россия. Или, в крайнем случае, жестом опытного спирита-некроманта поднять (не иначе, как из праха) Вечный Вопрос. Но, поскольку на этой ниве мне никогда не переплюнуть Чернышевского, я избавлю тебя, любезный читатель, от подобной фигни. Пощади и ты меня, прости неумение красиво оканчивать разговор и позволь уйти на полуслове, не прощаясь. Полшестого утра, все-таки.