Крещенская Светлана : другие произведения.

Дворник

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
       Рассказ-сказка напечатан где-то в 2003-2005 годах в украинских журналах: дамском, глянцевом - "Натали" и литературно-художественном "Ренессанс". Публикации в "Ренессансе" предшествовала следующая история. По предварительной договоренности с главным редактором журнала Виктором Владимировичем Шлапаком я привезла распечатку "Дворника" на Владимирскую, в Дом учёных, где на презентации очередного номера должен был выступать Валерий Золотухин. По дороге я попала под жуткий ливень, бумаги мои промокли и, приехав на место, мне пришлось развесить листы на спинках стульев, приблизительно так, как развешивают для просушки влажное бельё. Когда в зал входил Валерий Сергеевич, дверь резко распахнулась и мои "творения" разметало по паркету сквозняком. "Теперь точно напечатают! Такая примета..." - подбадривающе улыбнулся мне артист и c какой-то извинительной аккуратностью - на носочках, бочком и озираясь - переступая через слетевшие на пол листы, направился к сцене. В тот вечер Золотухин читал стихи и пел. Как сейчас помню, что-то очень народное, громкое и раскатистое. Микрофон ему был не нужен, потому что Золотухинский голос звучал с такой силой, что, казалось, стены Дома учёных вот-вот рухнут. А в ближайшем номере "Ренессанса", действительно, была напечатана моя реалистическая сказка - не иначе, как с благословения самого Золотухина - следом за его "Страстями по Бумбарашу". И теперь, когда стало известно, что его уже нет среди живых, эта история, для кого-то, возможно, ничего не значащая, вспоминается мне с какой-то особой щемящей теплотой. Вот прошёл по моей жизни - пусть даже по касательной! - такой необыкновенный человек...  
      Художник - Елена Капустина "Добрая волшебница".

  
  
   Светлана Крещенская "ДВОРНИК" (Новогодняя сказка).
  
  
   [Капустина Елена
   I
  Так уж, видно, устроен человек, что каким бы он не был, большим или маленьким, бедным или богатым, здоровым или больным, ждёт он или, по крайней мере, тихонько, про себя надеется, что произойдёт, обязательно случится какое-нибудь, пусть совсем незначительное, но, всё-таки, чудо, в эту, самую необыкновенную из всех ночей в году - Новогоднюю ночь...
   Поверив однажды в детстве в реальность волшебства, мы при всём своём взрослом скептицизме, не расстаёмся с этой верой до конца...
   И кружится, плывёт голова от хмельного запаха хвои, и перекликается-переливается стук сердца со звоном стеклянных колокольчиков, и блестят, искрятся глаза, как сверкающие ёлочные шары... И замирает, стынет душа в ожидании новогоднего чуда!
   Да и как тут не будешь ждать чудес, если город, киснувший под моросящими дождями весь декабрь, засыпало как по заказу сухим и колючим снегом всего за каких-то пару дней до Нового Года. Засыпало, замело снежной крошкой все дороги, улицы и переулки...
   Падал снег и казалось, что там, высоко на небе кто-то, примостившись на облачке, тёр на терке брусочки голубого льда. Тёр спокойно и старательно, а попросту - делал снег. Бывает, оказывается, и такая работа...
  
   ***
   Выпал снег и всем стало ясно, что, наконец, пришла самая настоящая зима: капризная, вздорная, молодящаяся бабёнка, жадно скупающая дорогие меха, косметику и драгоценности.
   Пришла, расшумелась... Разодрала в клочья старые слежавшиеся перины, высыпала белый пух за окно и приказала подать ей новый, сверхмодный матрас: "Венету мне! Венету! "
   Понеслась крашеная фурия по городу, пронзила своим леденящим взглядом всю городскую недвижимость, и..........................................................................................
   ...................................................два дома, один - шестнадцатиэтажный, крытый черепицей и обложенный плиткой, другой - полуразвалившаяся общага, уставились друг на друга непроницаемыми обледенелыми окнами...
   Сейчас уже и не припомнить, как устроилось их нелепое соседство: по чьему-то злому умыслу или благодаря чьему-то головотяпству... Теперь это вряд ли имеет какоё-то значение.
   Странно, если не сказать страшно, было другое: два совершенно разных дома, один - высокий, другой - низкий, один - обустроенный по лучшим европейским образцам, другой - обречённый на снос, живя каждый, своей собственной, обособленной жизнью, были объединены одним-единственным - ненавистью друг к другу.
   Обитатели общежития, глядя вверх, видели перед собой американский небоскрёб, в который им не суждено было переселиться даже во сне.
   Жители высотки, глядя вниз, вспоминали то, что очень хотели забыть: как это не прискорбно, а и они происходили не от какого-то вымышленного загогулистого колена, а тоже оттуда - снизу.
   И те, и другие прекрасно понимали, что по своей человеческой природе были совершенно одинаковы. Просто кому-то из них повезло больше, и, именно по этой причине, кому-то - меньше. Общеизвестный закон, не правда ли? Чистая физика!
   Находясь в буквальном смысле слова в униженном положении, бедная общага привыкла к высокомерным взглядам выхоленной шестнадцатиэтажки, застёгнутой на все замки и защёлки под самую крышу: пластиковые окна, зашторенные тяжёлыми дорогими шелками и гобеленами, смотрели всегда одинаково - сверху вниз...
   Да и жильцы высотного дома при всей своей надменности тоже притерпелись и свыклись с шумным, разухабистым соседом, у которого в любое время суток нараспашку было всё: и душа, и окна, и двери...
   Итак, сыпал сухой декабрьский снежок, цепенела вода на бельевых площадках и оба дома, разумеется, каждый - по-своему, готовились к встрече Нового Года. Готовились так, как это делают все люди на нашей беспокойной Земле - волнуясь, тревожась и радуясь...
  
   ***
   31 декабря, часов в шесть вечера, когда все плиты в общежитии были раскочегарены так, что со стен начал соскакивать кафель, по этажам разнеслась новость:
   Машку Бардину, шестнадцатилетнюю соплячку из 47-ой комнаты, пришёл поздравлять хахаль из соседней высотки.
   Вот это был, действительно, новогодний сюрприз!
   Прослышав новость, хозяйки бросали свои студни и пироги на Федотовну, общежитейскую кастеляншу и, не забыв по пути заскочить в прачечную, спешно сбегали в вестибюль.
   В прачечной тут же закручивались все как один краны и, рассекая густой сизый пар, с одного конца на другой неслись визгливые женские голоса.
   - Рай! Там к кому-то кавалер с высотки пришёл...
   - Да слышала уже! Говорят, с мармеладом...
   Федотовна, плоская и худая, как казённая подушка, прищурив свой косой глаз, заглядывала в духовку и хитро усмехалась: "Ходили тут и с мармаладом и шакаладом! Потом от этих сладостей без роддома управиться не могли..."
   Молодые женщины, набросив на мокрые волосы казённые полотенца, громко хохотали.
   - Скучная ты, Федотовна... Никакой романтики!
   Федотовна садилась на коллективно расшатанный табурет и, не спуская одного глаза - со шкварчащей сковороды, другого - с кипящей кастрюли, добродушно ворчала: "Надоело мне, девки, вашу романтику в пелёнки заворачивать..."
   И женщины, из которых, что правда, то правда, каждая вторая была матерью-одиночкой, нисколько не обижаясь на Федотовну, безотказную фельдшерицу и круглосуточную няню, уже смеялись с такой силой, что по обе стороны длинного коридора поочерёдно стали распахиваться двери.
   - Ну, дайте же поспать перед Новым Годом, сволочи!
   А в вестибюле общежития, заставленного детскими колясками и санями, действительно, стоял не то чтоб кавалер, а самый что ни на есть, обыкновенный мальчишка, проживающий (невероятно, но факт!)... в соседней высотке.
   Он был в новенькой коричневой дубленке, в вызывающе рыжих замшевых ботинках, с дурацкой коробкой мармелада "Клубничный" под мышкой.
   Благовоспитанный мальчик из добропорядочной семьи, экипированный в приличном магазине. Ведь одеваться на базаре - пошло! Не так ли?
   Пётр Григорыч, Машкин отец, человек совершенно неконфликтный (двадцать пять лет за рулём, и ни одной аварии) узнал о визитёре за домашней работой: он как раз ладил крестовину для сосны. Безразлично выслушав запыхавшуюся вахтёршу, он отложил в сторону плоскогубцы и, как был, в линялых спортивных штанах и застиранной тельняшке, спустился вниз.
   Устав после тяжёлого рейса, он не собирался ни с кем воевать, но, оказавшись в вестибюле, непривычно заполненном народом, понял, что это уже не только его личное дело.
   Немыслимо! Но женщины, немного-немало, а человек около десяти, переглядываясь друг с другом, тёрли, скребли окна, которые не то чтоб в декабре, в редкую весну мылись, да и то, после недельных угроз коменданта.
   - Не приберетесь - выселю к чертям собачьим!
   Мужчины, их было тоже не меньше десятка, с пионерским запалом чинили санки и коляски все подряд, без разбору, прямо как в кружке "Умелые руки".
   Пётр Григорыч был не в кабине КАМАЗа, но, привыкший к дороге, он на все ситуации в жизни смотрел просто - глазами светофора: зелёный - "вперед!", жёлтый - "думай, Петя... ", красный - "ни с места!".
   На этот раз ему показалось, что светил зелёный... И Пётр Григорьевич, человек миролюбивый, но вместе с тем, очень сознательный, против своей воли, конечно, но своей же тяжелой рукой, схватил парня за загривок при всём честном народе и... вышвырнул на крыльцо. Вместе с "мармаладом"!
   Ничего не поделаешь - силён дух коллективизма...
   Пока ошарашенный мальчишка отряхивал снег с новенькой дублёнки и собирал мармелад, в вестибюле общежития были свёрнуты все работы: уборочные, равно как и ремонтные.
   Пётр Григорыч, так и не решив для себя, по делу он наехал на парня или нет, отправился в свою, теперь уже легендарную, 47-ю комнату устанавливать ёлку, а все остальные жильцы общежития, распираемые радостью - праздновать победу. Какую? Да над высоткой, конечно же!
   Радость была такой, будто произошло перераспределение жилого фонда, и жителей высотки - за всё их возмутительное благополучие - выдворили в общежитие, а жильцов общежития - за всю их нескладуху, а не жизнь - разместили на экспроприированной территории, то есть, в доме напротив.
   Воистину: кому - война, а кому - мать родна...
  
   Вполночь, когда в шестнадцатиэтажке, благопристойно хлопнув шампанским, откупоривали более крепкие напитки, в общежитии, закончив казёнку, перешли на самогон. А между тем, и там, и здесь начиналась Новогодняя ночь...
   В одних окнах вальяжно оплывали свечи, в других - на предельной мощности полыхал казённый свет. Так или иначе - веселились все...
   И только двум жильцам было не до веселья: один из них, Лёшка, семнадцатилетний мальчишка из высотки, закрывшись в своей комнате, давился слезами и мармеладом. Другой, вернее другая, та самая Машка Бардина, из-за которой и заварилась эта история, спрятавшись от всех в бельевой, проплакала весь вечер и заснула после полуночи... на тюках с чужим грязным бельём...
  
   ***
   В первое утро нового года над городом, сытым и пьяным, наконец, уснувшим после длинной новогодней ночи, завис густой, сивушный туман. Вот и закончилась самая сумбурная ночь в году, ночь безрассудных подарков, нечаянных гостей и дежурных поздравлений...
   Машка осторожно закрыла бельевую и тихонько пробралась в свою комнату, где поперёк старой самодельной тахты спали мать, отец и двое её младших братьев. На неприбранном столе она взяла кусок подсохшего пирога, сняла с гвоздя ключ от дворницкой и, стараясь не стучать каблучками, спустилась в подвал.
   Там, в узенькой и низенькой кладовочке, мать хранила рабочий инвентарь и спецодежду. Машка на ощупь отыскала большую деревянную лопату и железный лом, набросила поверх своей лёгкой болоньевой курточки огромную фуфайку с нашивкой "ЖЭК-502" и вышла во двор.
   На улице тихо и мерно шёл снег, сладкий как кокосовая стружка. Машка дожевала свой пирог, натянула рабочие рукавицы и подняла тяжёлый железный лом. И тут чьи-то крепкие руки перехватили лом из её рук, и она услышала: "Давай... помогу... "
   От неожиданности у Машки на глазах выступили слёзы: перед ней стоял Алёшка, тот самый мальчишка из соседней высотки, в ярком спортивном костюме и нелепых охотничьих сапогах.
   В окнах 47-ой комнаты тут же вспыхнул свет, и резко разъехались в разные стороны лиловые штапельные занавески.
   Почти одновременно на 8-ом этаже соседней высотки забрезжил ночник, и дрогнул серебристый шёлковый ламбрекен.
   А на бело-голубой улице, освещённой одиноким долговязым фонарем, двоё, Машка и Алексей, разгорячено о чём-то споря, долбили лед. По очереди, передавая лом из рук в руки...
   В это время хрычовка-зима, засмотревшись в кривое зеркало, опрокинула коробочку с только что натолчённой пудрой, и полетели на землю вместо снега душистые розовые пылинки...
   Но даже если бы эта вездесущая ведьма ненароком рассыпала стиральный порошок, и весь город завалило бы сугробами из "Тайда", ни Машка, ни Алексей не обратили бы на это никакого внимания: они были счастливы, потому что только для них в этом городе все еще продолжалась Новогодняя ночь.
  
   II
  
   Ещё несколько дней подряд в одном доме и в другом через силу доедались прокисшие праздничные салаты и допивались остатки самогона и коньяка, ещё несколько дней, потеряв счёт времени и те, и другие спали до обеда... Вымотавшись вконец от затянувшихся выходных.
   Но на третий или четвёртый день ежедневных Алешкиных утренних свиданий, его мать, Виктория Викторовна с высоты домашних напольных весов осторожно спросила сына: "Алёша... А ты не мог бы найти себе Машу в своём лицее?"
   В это время Алёшка как раз собирался во двор. Прикидывая чем бы ещё набить карманы, он рассеянно протянул: "А у нас нет Маш, мама..."
   Сойдя с весов, Виктория Викторовна удивилась: "Как это нет?"
   И Алексей, понимая, что отделаться от матери так просто не удастся, скривил трагикомическую гримасу и пробасил: "Это печально, моя дорогая маман, но в нашем высокооплачиваемом лицее учатся только Синди и Барби - сплошной целлулоид, пардон, селикон..."
   Виктория Викторовна, подыгрывая сыну, хитро улыбнулась.
   - Ну, а твоя Маша, конечно, же, сделана из особого материала...
   Алёшка ответил не сразу. Сначала он застегнул спортивную куртку так, что взвизгнула молния, и только потом, театрально отбросив назад волосы, серьёзно и даже немножко трогательно возразил: "Да нет, мама, она просто живая. Понимаешь, она умеет смеяться и плакать..."
   Виктория Викторовна, изобразив понимание, закивала головой и, не скрывая иронии, невесело признесла: "Ну да... и именно поэтому ты решил стать дворником".
   И не услышав от сына объяснений, язвительно предупредила: "Учти, дворницкие места в нашем городе разобраны на ближайшие сто лет!"
   Лешка так торопился во двор, что не стал пререкаться. Он с трудом натянул не успевшие высохнуть за ночь отцовские охотничьи сапоги, натолкал карманы пастилой и шоколадом, и, отломив на глазах у оболдевшей матери цветок цикломена - прямо из горшка - выскочил за дверь.
   Глядя на обезглавленный вазон, Виктория Викторовна окончательно поняла, что пришло время отойти от кухонных дел и перейти к делам если не государственным, то не менее масштабным.
   Подобно своим удачливым подружкам, Виктория Викторовна была женщиной абсолютно уверенной в себе, а точнее, в абсолютной, просто таки непререкаемой, власти своей могущественной родни. Она не зря носила победное имя, подкреплённое победным отчеством, и без всяких дотошых книг знала как преуспеть в любом, самом безысходном деле.
   Тем более, что заканчивались беззаботные праздники и, судя по всему, наступали совсем не праздничные дни.
   Решившись на роль главнокомандующего, Виктория Викторовна достала из холодильника керамический бочонок, налила в хрустальный стакан огуречного рассолу и пошла будить мужа... По-бойцовски затянув поясок и поправив погоны нового бархатного халата.
  
   ***
   Леонид Алексеевич, Лёшкин отец, был директором вполне приличного банка... с иллюминированной вывеской и мраморным крыльцом.
   Именно там, на службе, он и проявлял свои организаторские способности - среди длинных рублей, женских ног и цветочных стеблей, так как с домашними делами и домработницей легко управлялась его жена. И Леониду Алексеевичу после банка не оставалось больше ничего, кроме карт, охоты и бани в окружении таких же как и он, решительных и деятельных мужей, отвечающих за финансы и досуг в любимом городе.
   При таком раскладе жаловаться ему было не на что и Леонид Алексеевич был всем доволен. Непыльная работёнка... Вполне одолимая без лома.
   Виктория Викторовна вошла в спальню как литерный поезд, заставив звенеть подвески хрустальной люстры. Она решительно поставила на тумбочку стакан с рассолом и, не менее энергично, сдёрнула с окна тяжёлую парчовую штору. Услышав шум, Леонид Алексеевич потянулся на весь объём своей цветастой шёлковой пижамы, лениво приподнялся на локоть и, щуря глаза от яркого дневного света, хрипло спросил: "Что случилось? Объявлена денежная реформа?"
   Не выдерживая запаха перегара, припитавшего одеяла и ковры, Виктория Викторовна открыла настежь окно, и комната быстро наполнилась отрезвляющим холодным воздухом.
   - Хуже! Твой сын решил стать дворником!
   Отхлебнув огуречного рассолу, Леонид Алексеевич снова растянулся на кровати.
   - Ну и что? Я в его возрасте хотел стать пожарником... И, как видишь, не стал...
   Даже таким насмешливым тоном Викторию Викторовну сложно было вывести из себя - она слишком иронически относилась к жизни. Мужчин же без снисхождения она воспринимать вообще не могла: все они, принадлежащие к её кругу, были, как на подбор, отвратительно самодовольны, хвастливы и глупы. Но Алешка со своей розовощёкой простотой... Нет! Это было святое.
   Почему он должен разменивать себя на расчистку дворов, улиц и подворотен?! Ведь в жизни есть (родители укажут!) куда более привлекательные ориентиры.
   - Не банк ли, сауна и казино? - манерно вопрошала её... её же собственная ирония.
   Виктория Викторовна распустила капюшон бархатного халата и накинула его на голову: между ней и её собственным "я" завязывалась, обречённая на "ничью", небольшая дамская драчка.
   - А что в этом предосудительного? - готовая наброситься защищалась она.
   - Так живет половина человечества, в то время как вторая его часть, завидуя первой, стремится к тому же самому... всеми праведными и неправедеными способами.
   Виктория Викторовна поправила венец из золотистых волос, покрытый воинственно-красным бархатом, и, завершая коротенькую дискуссию провозгласила себе... свою же собственную декларацию: "Алексей должен твёрдо стоять на ногах, а не летать между Венерой и Луной!"
   Виктория Викторовна выглянула в окно и, не увидев там сына, пошла в наступление: "Леонид! Ты напрасно ёрничаешь! Все значительно серьёзнее, чем ты предполагаешь! И поэтому я требую - до завтра ты сделаешь всё, чтобы расселить это злополучное общежитие!"
   Хлопнув пластиковой рамой, Виктория Викторовна отчаянно зашипела: "Эта девочка должна переехать! Не знаю куда... На Луну, на Венеру... Куда хочешь! Людей - расселить, а само общежитие - сравнять с землей, чтоб не осталось даже воспоминаний!"
   И, придумав что-то ещё более дерзновенное, Виктория Викторовна улыбнулась такой жуткой улыбкой, что Леонид Алексеевич понял: она, и в самом деле, не шутит. Зловещий шёпот жены перемежался с угрожающими воплями: "Если ты не примешь меры, я сама... Леонид, не доводи меня до предела!... Выйду во двор... с ломом! Надену манто... да-да, то самое от Гальяно и начну долбить лед! Ты меня знаешь."
   Выпалив последние слова, Виктория Викторовна гордо вышла из спальни. Роль главнокомандующего, признаться не без истерики, кажется, удалась...
   Выслушав её пафосную речь, замерзший Леонид Алексеевич снова забрался под одеяло. Он прекрасно знал характер своей жены, которая, надо учитывать, была дочерью не простого водителя. Как бы там ни было - она была дочерью транспортного министра. Кроме этого, среди её родни, дражайших тёть и дядь, были и другие, не менее важные, лица. Да и не только из супружеской солидарности, Леониду Алексеевичу самому уже порядком надоели эти удары кувалды по утрам...
   - Но манипулировать собой... - размышлял Леонид Алексеевич под одеялом, - он, директор банка, не позволит никому, даже самому транспортному министру!
   И Леонид Алексеевич, успокоенный своими собственными доводами, натянул на голову подушку, чтобы не слышать уличных звуков и уснул так крепко, что проснулся аж на следующее утро и то, только потому, что кто-то опять очень настойчиво и очень усердно... долбил лед.
   Отходя ото сна, Леонид Алексеевич посидел несколько минут на кровати, затем сунул ноги в огромные меховые тапочки и потащился к окну.
   То, что он увидел за стеклом, было похоже на уличный цирк.
   Смотрите все - смертельный номер!
   На улице всё еще стоял плотный утренний туман, а в общежитии, напоминающем горящий тонущий корабль, светились без исключения все окна. Более того, половина из них была распахнута настежь.
   На просторном общежитейском крыльце, невзирая на ранний час и зимний холод, стояли полуодетые обитатели общаги, непонятно почему покинувшие свои комнаты. Мужчины, выстроившись в монолитную живую цепь, сосредоточенно курили, женщины, сбившись, как испуганные птицы, в горестный кружок, качали на руках своих притихших заспанных детей. И все, как один, смотрели в одну точку - в глубь двора.
   Леонид Алексеевич рванул на себя раму и выглянул на улицу... Посередине, между двумя проснувшимися домами, Виктория Викторовна, раззадоренная вниманием зрителей, долбила лед. В манто от самого Гальяно...
   Директор банка нутром почувствовал, что курс его беззаботной жизни неуклонно поехал вниз, и наступило время безжалостных реформ и очень болезненных решений. Наступило и давит, сжимает его за горло согнутым в дугу железным ломом.
   Перебросив затёкшее тело из французской пижамы в английский костюм, Леонид Алексеевич спустился к гаражу. Он должен был во что бы то ни стало усадить жену в машину и увезти всё равно куда, хоть на край города, хоть на край света. Иначе, предусмотрительно подсказывал ему внутренный голос, случится что-то непредсказуемое.
   Пока Леонид Алексеевич, Алёшкин отец, продирая на ходу глаза, выводил из гаража свою новенькую "Тойоту", на противоположной стороне двора отец Машки, Пётр Григорьевич, заканчивал готовить к рейсу свой катанный-перекатанный, но отрехтованный со всеми шофёрскими заморочками "КАМАЗ".
   Поплевав на чистое полотенце, он в очередной раз протёр лобовое стекло, завернул в фуфайку дорожный термосок и сел за руль. Оставалось перепроверить документы и с чистой совестью двинуться в путь.
   Пригладив курчавые волосы, Петр Григорыч вытащил из нагрудного кармана путёвку, водительские права... и тут... почувствовал на себе чей-то сверлящий, насмешливый взгляд.
   - Не понял... - протянул Петр Григорыч.
   Всматриваясь в затуманенный двор, он придвинулся к стеклу...
   Со стороны высотки на него в упор смотрела своими бесстыжими раскосыми глазами красавица "Тойота". Задиристо-красная, новенькая, и безнаказанно-дорогая... Пётр Григорьевич знал, чья это была машина, совершающая каждый день свой привычный порочный круг - "банк - сауна - казино".
   Разглядев за лобовым стеклом разнаряженную дамочку, потешающуюся с дворницким инвентарем и своих переполошившихся соседей, Пётр Григорыч, не задумываясь почему и для чего он это делает, взял курс на "Тойоту" - лоб в лоб. Тяжело вздохнув, он повернул ключ и...
   К его удивлению, машина не завелась и, следовательно, не тронулася с места. Пётр Григорьевич, переходя на действенный шоферский лексикон, попытался завести её еще раз. Но "КАМАЗ", вместе с которым он мёрз на путанных горных серпантинах и сдыхал от жары в бесконечных южных степях, с которым он дотягивал на последнем горючем до ближайшего жилья, к которому прирос спиной и прикипел душой как сиамский близнец, не машина, надёжная и безотказная, а верный, испытанный друг, не хотел подчиняться его воле. Как-будто понимал, чувствовал своей железной душой, что это будет их первый и последний таран.
   Расходившись, Пётр Григорьевич крутанул ключ в третий раз и, вытаскивая машину на себе, лёг на руль всей своей мощной грудью.
   - Давай, родная, давай!
   И "КАМАЗ", нехотя, как старый, отъездивший своё, бык, понимающий, что его ведут на бойню, судорожно вздрогнул, заскрежетал и медленно двинулся с места. Уже через несколько секунд, привычно слившись со своим водителем в едином порыве, машина отчаянно неслась вперёд.
   Пётр Григорьевич не слышал, как, пытаясь его остановить, кричали люди, а громче всех - Федотовна.
   - Григорыч! - заклинала она.
   Он не видел, как из "Тойоты" выскочил её перепуганный, и, только теперь, окончательно протрезвевший, хозяин. Он не заметил чуть не угодившую под его колеса Викторию Викторовну, бросившую со страху в мусорный бак свою дорогую эксклюзивную шубу и, грозящий стать музейным экспонатом, ничем не примечательный, обыкновенный ржавый дрын.
   Он мчался вперёд на пределе убывающий человеческих и лошадинных сил... И только остановившись, когда полностью стих хруст грохот стекла и железа, ...слизывая кровь с разбитой губы, подумал, что сегодня, впервые за всю свою жизнь, он... поехал на "красный"...
   Через два часа, когда гаишники, в сотый раз перемерив двор, оттащили от сплющенной в гармошку "Тойоты" навсегда заглохший "КАМАЗ", двор опустел... от машин и от людей.
   А тем временем в соседних домах люди жили своей обычной размеренной жизнью: зажигали свечи, готовили кутю. Близился Святой вечер...
  
   III
  
   После случившегося, чего и следовало ожидать, Пётр Григорьевич вместо дальнего рейса был отправлен в ближайшее РОВэДэ, а Леонид Алексеевич - приставлен к жене... с нашатырным спиртом и портмоне. По предписанию транспортного министра...
   К ночи, в который раз с начала нового года на зло метеорологам разыгралась метель. По двору пошёл куролесить ненагулявшийся молодой январский ветер. А с неба повалило вперемешку всё подряд: и дождь, и град, и снег... Когда, наконец, выпали все известные атмосферные осадки, на землю посыпались обыкновенные опилки, судя по запаху, из сосны. По всему было понятно, что зимой в этом году оказалась привередливая тётка с неутомимой фантазией и горячей головой. А это означало, что даже на небесах было далеко до божьей благодати...
   Таких потрясений, что на небе, что на земле, бедной общаге не приходилось переживать ни разу за все свои неприкаянные сорок лет. И в ночь с 6-го на 7-е января - в Рождественскую ночь - на её единственное, парадное и не парадное, крыльцо, не выдержав напряжения, обрушился железобетонный козырёк.
   Зигзагообразная трещина легко прошила кирпичную кладку, и старый корпус с визгом и скрежетом разъехался на два, обращённых друг к другу, скорбных профиля.
   Как потом напишут в газетах, утешительным было одно: в результате случившегося не было жертв. И хотя журналистам верилось с трудом, действительно, железобетонная махина, пропоров крыльцо и вонзившись в землю почти наполовину, не задела даже самого паршивого кота.
   Тем не менее, общая картина была более чем ужасна: в считанные минуты была отключена электроэнергия, перекрыт газ, из лопнувших труб по обледенелым ступеням прямо во двор стекала кипящая ржавая вода...
   А разверзшееся общежитие, набитое взрослыми и детьми, потемнев и остынув, безропотно молчало.
   Никто не знал, что произойдет на Святки. Одно носилось в морозном воздухе: рождественские подарки и ряженные будут впереди...
  
   ***
   7-го января, с самого утра, двор, усыпанный битым стеклом после вчерашнего происшествия, не взирая на выходной, был заполнен машинами всевозможных городских служб, значащихся в телефонном справочнике под номерами: 01, 02,03, 04.
   Не рассчитывая на хлеб-соль, тихо, по-партизански, подтянулся с разных сторон разноязычий отряд журналистов.
   Последним прибыл сумрачно-чёрный эскорт транспортного министра.
   Специалисты всех мастей, в шляпах, каска и фуражках (вот вам и ряженые!), осмотрели общежитие, выстроившись в траурную процессию.
   Не стало дело и за прессой: мир увидел развалины совместной социалистической собственности со всеми жильцами, сожителями и приживалками в их неприкрытой красоте.
   Чтобы не дразнить презрительно молчащих людей и подозрительно замершую расщелину, процедура осмотра прошла за полчаса. Без резких движений, телефонных звонков и кашля.
   На грозное требование транспортного министра обстоятельно изложить причину случившегося, члены комиссии, не сговариваясь, единодушно сошлись на стихии. Такая страна, виноватых - нет, виновата во всем - стихия!
   Всю последующую неделю журналисты наперебой рассказывали о разрушении общаги, вызванном бесконтрольным поведением подземных вод, и организованном переселении всех ее жильцов в благоустроенные, бесплатные государственные квартиры (вот вам и подарки к Рождеству!)
   Средства массовой информации не преминули сообщить, что вместо "КАМАЗа", пострадавшего одновременно с общежитием, автопарку, на балансе которого числилась машина, было выделено несколько фур и тягачей иностранного производства. В роли импортёра выступили Набережные Челны.
   Водителю "КАМАЗа", получившему легкие телесные повреждения, в качестве компенсации был вручён разовый билет в городскую баню, берёзовый веник и ящик пива "Оболонь".
   За определённый гонорар газетчики утаили от своих читателей, что директор банка "Мираж", перепоручив больную жену родне, в срочном порядке купил новый автомобиль, взамен раздавленной, как спелый помидор, красавицы "Тойоты". Леонид Алексеевич не стал вторично испытывать судьбу: на этот раз он приобрел подержанный серенький "Volkswagen".
   По громогласному распоряжению своего тестя, умалчивали журналисты дальше, после покупки машины, директор банка был сослан на север - для осмотра достопримечательностей Иркутска.
   Транспортный министр грозился отправить зятя на дрезине. Но сведения о последних дрезинах были датированы прошлым веком, да и говорят, ни одной из них доехать до Иркутска не удалось...
  
   ***
   Через неделю бесплатные газеты разнесли по городу хорошо оплаченную новость (ничего более нелепого придумать не удалось): из квартиры одного предпринимателя во время завтрака исчез двухметровый удав. Проплыв полгорода по канализационной трубе, он обнаружил себя во время ужина в квартире другого предпринимателя.
   Примечательным было то, уверяли газеты, что оба бизнесмена хорошо знакомы... по банку, сауне и казино.
   Как это не грустно, но, перемывая пикантный террариумный сюжет, напоминающий классическую задачку из школьного учебника про две трубы и вечно льющуюся воду, легковерные горожане, ностальгирующие по элементарной математике, быстро забыли про свою доморощенную Помпею...
  
   IV
  
   И на конец...
   По иронии судьбы, а, скорее всего, именно это обстоятельство упростило и ускорило разъезд, все жители развалившейся общаги списочным составом были переселены в новую шестнадцатиэтажку, выстроенную на другом конце города в строгом соответствии европейским образцам.
   Не привыкшие к удобствам, ошарашенные новоселы обживали свои апартаменты тихо, с опаской.
   Вот и в новой квартире Петра Григорьевича Бардина, четырёх просторных комнат, отдельной кухни и собственной душевой, стояла зыбкая предрассветная тишина.
   Чтобы не разбудить своих младших братьев, распроставшихся на новой раскладной софе, Машка выскользнула из-под одеяла и тихонько, отрывая босые ступни от пахучего и липкого паркета, просеменила на кухню. Она допила остывший вечерний чай, подошла к непривычно незанавешенному окну и... остолбенела.
   За пластиковой рамой, не пропускающей ни одного уличного звука, она увидела знакомую фигуру... в ярком спортивном костюме и охотничьих сапогах. Ну, конечно же, это был Алёшка!
   Бесшумно, как в немом кино, он колотил по обледенелому асфальту осточертевшим всем дурацким ломом. С каждым его ударом солнце выбрасывало всё новые и новые горячие лучи. Набирая силу из пульсирующего огненного сердца, они набухали, росли и распускались на свежем утреннем небе лепестками розовых, лиловых и радостно-красных цикламенов.
   Ничего не говоря уже проснувшейся матери, Машка набросила поверх длинной ночной сорочки чье-то пальто, и, едва не сбив на своём пути хмельного отца, "обмывавшего" весь вчерашний вечер новую машину, побежала во двор.
   На улице было по-зимнему свежо и холодно, но от небес до земли все было залито слепящим солнечным светом. Увидев бегущую к нему Машку, Лёшка вытер перчаткой вспотевшее лицо и вонзил в сугроб своё орудие труда.
   - Сударыня! Вы слишком долго спите - я уже пол-улицы расчистил!
   Кутаясь в пропахшее бензином пальто, Машка подпрыгивала от холода и радости, с трудом удерживая на голых ногах, надетые впопыхах, широкие материны сапожки.
   - Алёшка, ты дурак... Ну, какой же ты дурак! - говорила она срывающимся голосом. - Сейчас придёт дворник и намылит тебе шею!
   Соскучившись по Машке, по её голосу, Алешка смотрел на неё своими искрящимися глазами.
   - Ошибаетесь, сударыня! Теперь я - Ваш штатный дворник!
   Алешка облизал обветренные губы и перешёл на шёпот.
   - Маш, ну, правда, не веришь? Я деда уломал. Это он сейчас - министр, а начинал обыкновенным стрелочником. Так что... у меня есть шанс стать министром жилищно-коммунального хозяйства!
   Устав от физической работы и бесконечных передряг, Алешка рухнул в сугроб на оба колена.
   - Сударыня, торопитесь! Место жены будущего министра, покамест, свободно!
   Алешка с удовольствием сознавал, что дни, когда он не видел Машку, не знал, где она и что с ней, наконец, закончились и теперь, когда она смотрела на него огромными голубыми глазами, похожими на две, ещё неизведанные ним планеты, он мог дурачиться и чудачить.
   Трясясь от холода, Машка смеялась на его шутки, но ведь общеизвестно, что женщины практичнее мужчин, и она, шестнадцатилетняя девочка, не была исключением из правил. Привыкнув к уличному морозу, Машка немного успокоилась и по-хозяйски осмотрела свой новый двор.
   - Алёша, а что мы будем делать с этим проклятым льдом? Ты посмотри, весь двор заморожен!
   Алексей поднялся с колен и с горячей решительностью, что и должно быть свойственно мужчинам более, чем женщинам, очень убедительно произнес: "Мы разобьём этот лёд, Машка! Мы разобьём его или растопим! Ведь скоро весна!"
   Лешка задрал голову и, обращаясь к тому, кто хозяйничал там, на небесах, громко крикнул: "Эй, вы, там, на небе! У вас что, крыша поехала? Швыряете на голову всё, что под руку попадёт!"
  
   ***
   В это время старуха-зима отдыхала в своём любимом продавленном кресле. Услышав оглушительный, мальчишечий голос, она посмотрела вниз и обиженно прикусила выпяченную губу.
   - Вот вам и благодарность за все мои труды... Никакого уважения ни к возрасту, ни к авторитету... Завтра же отправлюсь в монастырь! Куда угодно - на Луну, на Венеру! Прикажу за ночь уложить чемоданы...
   Отколов усыпанный блестками парик, она набросила на стриженую голову пуховый платок и, шаркая распухшими ногами, потащилась через всё небо отдавать приказания.
   - И правда, - говорила она сама с собой, - чего зря добро разбрасывать... Пора придержать снег и приструнить морозы... Ведь не сегодня, так завтра нагрянет весна! Всему городу слышно, как она пробивает себе дорогу... Успеть бы унести ноги...
   Запыхавшись от увещевательных речей, зима остановилась и... Узрев свои уродливые старушечьи боты, вернулась с полпути в любимое просиженное кресло. Она приколола на прежнее место накладные волосы, строго глянула вниз и, не найдя ничего другого под своей горячей рукой, сыпанула туда горсть сулемы, ядовитого белого порошка то ли из хлора, то ли из ртути. Так сказать, в предупредительных воспитательных целях.
   - В монастырь, ну, конечно, в монастырь!"- объявила она громко всему городу и, вспомнив про приближающийся Старый Новый Год, тут же с ехидцей добавила: - Я то - что, я - не против, я - женщина смирная... Вот только бы не подвёл характер!
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"