Крещенская Светлана : другие произведения.

Горько!

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Рассказ напечатан в журнале "Крещатик" (N24 -2004г.Германия). Акварель американского художника Херри Арифин.

   Светлана Крещенская "ГОРЬКО!"
  
  
   Ино горько проглотишь, да сладко выплюнешь.
   Русская народная пословица.
  
   [] Клементина Павловна, с виду легкомысленная дамочка в капоре, лисьей горжетке и ботиках, на самом деле была удивительно целеустремленной натурой. Она запросто закончила два неприступных института, как будто один из них был кружком вышивания, а другой - курсами кроя и шитья. Выходила замуж четыре, по крайней мере - три раза и в каждом случае, выпроваживая бухгалтера, инженера и рентгенолога, приговаривала - Клементина, не мелочись, бери выше! И в то время, когда её подруги, раздобрев и обрюзгнув, измеряли свои жизненные достижения совершенно определенными категориями: котиковыми шубками, плюшевыми шторами и костюмами-джерси, без чего и она ещё вчера считала свою жизнь потерянной, ей вздумалось родить ребёнка. Вот проехал мимо её окна чей-то дерматиновый экипаж, обвещанный погремушками, и Клементина вообразила себя заботливой мамашей...
   Разгадав её намерения, муж, и без того задёрганный бывшими женами и повзрослевшими детьми, перебрался спать на кухню. Какой ребёнок, очень хотелось бы ему знать, если из его длинноволосой головы уже месяц не выходит покупка нового саксофона! Но Клементина добилась своего: с помощью мужа или без, она, всё-таки, родила девочку и назвала её в пику всем... не то Аглаей, не то Аглаидой.
   С первых же дней ребёнок оказался невосприимчивым к мощным джазовым импровизациям, и трубач, тихонько собрав ноты, вынужден был незаметно уйти. Клементина, утомившись от бесконечных репетиций, а уж если говорить по правде, то... от бесконечных мужей, не очень-то и расстроилась. Ведь теперь она была не одна - рядом с ней была не то Аглая, не то Аглаида.
   Одержимая мать никак не могла дождаться, когда же её Ага начнёт сидеть, ходить и, наконец, когда она станет нотариусом или стенографисткой. И не прошло и двух десятков лет, как шкатулка со старыми письмами, локонами и счетами пополнилась Аглаиным математическим дипломом. Но Климентина Павловна по привычке брала выше... На этот раз она решила, что было бы неплохо выдать Аглаю замуж, а уж потом, после свадьбы осуществить свой очередной широкомасштабный план, отправившись к двоюродной сестре, в одесский особняк, с мансардой, винным погребом и клумбой из магнолий...
   И то ли от того, что Клементина выбрала Одессу, город который, как известно, любит шутить и разыгрывать, то ли по какой-то другой очень нешуточной причине, но вся беда была в том, что с Аглаиным замужеством ничего не получалось. С каждым годом девушка как комнатная герань, становилась старше, кряжестей и желтушней, а её положение от этого не делалось интересней.
   Соседи, милые и деликатные люди, нисколько не встревая в Аглаину личную жизнь, спрашивали её, интересуясь исключительно планами матери - не собирается ли Клементина Павловна в Одессу? Аглая отвечала им и через год, и через пять: "Отъезд отложен на неопределённый срок по той причине, что в кассах нет ни одного билета..."
   Может быть, Клементина Павловна и дальше смиренно ждала бы своего заблудшего зятя (она была уже совсем немолода и не совсем здорова), но когда Аглаины сверстницы, переженив детей, обзавелись кто - внуком, а кто - внучкой, поняла, что, как это не трудно, но в сторону будущей родни пора сделать несколько встречных движений.
   "Поможем, как же!" - отозвались соседки, и в какие-то два дня за три штапельных платка и постный ужин по их прикидкам был подобран подходящий кандидат, проживающий вместе с матерью - тёткой Катериной в двухкомнатной квартире через две площади, три улицы и четыре переулка. И на горизонте белой магнолией снова показалась желанная Одесса...
  
   ***
   Если Клементина Павловна и её дочь в своих самовязанных беретках цвета бэж, проткнутых старомодными костяными булавками, были так похожи, и так неразличимы, что трудно было сходу угадать, кто из них - мать, а кто - на выданье дочка, то Катерина Ивановна была не просто тётка, она была женщина-памятник, женщина - гранитный монумент. Пока её сынок тихонько слесарил в депо, она, покрикивая на бестолковых пассажиров, гоняла через весь город скоростной трамвай, а по выходным, перецеловав полсела родни, сажала огурцы, белила стены и распиливала доски.
   Глядя на неё, высокую и широкую, чернобровую и зелёноглазую, с аппетитными розовыми щеками и зачёсанными в бугристую тыкву рыжими волосами, люди не могли понять: как у этой женщины, видной за квартал лучше любого светофора, мог родиться такой дохленький и такой невзрачненький ребёнок! Трудно поверить, но сорокалетний, холостой, лысеющий мужичок в подростковом пальто и школьных ботинках со сбитыми носками, был ни кто другой как её кровный сыночек.
   И чего только тётка Катерина не придумывала для своего Сашуни! Какие молитвы она над ним не читала, каких приворотов не делала - на рыбу, на вербу, на пятницыну зарю, каких заговоров не шептала, как ни старалась присушить хоть какую-нибудь деваху: брошенную, битую, замужнюю или гулящую, а ни одна (подумать только, ни одна халера!) к её сыну не приставала... А как хотелось тётке Катерине, чтоб её единственный сынок был кому-то милее подруг, любимее матери, ближе сестры и роднее брата! Сама-то она о семейном счастье слыхала и видела только по радио да в кино. Покойный муж при жизни был с ней не очень ласков, а уж после смерти так и подавно грозил по ночам своим чёрным костылём: "Смотри, Катерина... хорошо смотри за сыном! Я с тебя на этом свете за всё спрошу!"
   Тётка Катерина была не из пугливых, но за сыном смотрела, как за больным дитём. А вот какой из этого смотрения толк вышел... Одни только слёзы. Познакомившись с Клементиной Павловной, она сразу поняла, с кем ей придётся породниться.
   - Интеллигэнция...ц... - цыкнула она недовольно, зная по своему вагоновожатскому опыту, что более нерасторопной и неустойчивой публики во всём городе просто не было.
   - Ладно! - рассуждала тётка Катерина, пересчитывая банки с консервацией, - какая разница, как зовут невестку - Аглаей или Аглаидой... лишь бы не горшком! Пока не вышли солёные огурцы, окончательно не облысел жених, и не поседела невеста, надо готовиться к свадьбе! Чего уж тут харчами перебирать...
  
   ***
   Ровно через неделю после сговора в доме жениха за свадебный стол село около тридцати человек приглашённого народу. Бледненькие городские дамочки в пересохших канотье, оттопырив ревматические мизинчики, гоняли по тарелкам маринованных опят. Толстые сельские тётки, перемотанные пуховыми платками, как пулемётными лентами, трощили фаршированных уток и жареных гусей.
   Понаехавшие гости завалили молодожёнов подарками. Как говорится, кто чем мог! Женихова родня навезла пять стёганых одеял, два ведра, ковёр с лебедями и шесть чайных сервизов. Невестины тёти и дядья снесли по толковому словарю и бронзовой статуэтке.
   В перерывах между романсами, гопаком и коридорными потасовками счастливые мамаши, отбивая ножичком регламент, расхваливали своих детей:
   - Спасибо, дочь... Не подвела, не опозорила, не принесла в подоле, как некоторые, не увлеклась женатым, как другие... Сберегла девичью честь... Дождалась-таки окончательной зрелости!
   - Спасибо и тебе, сынок, за то, что не привёл в дом кого попало, а спросил родительского совета... Спасибо, что не огорошил внезапной женитьбой, а дал время опомниться... собраться и мыслями, и копейкой.
   - Вот э-то - по-му-же-ски! - отстучал по слогам свадебный бубен.
   - Горько! - не терпелось выпить гогочущим мужикам.
   - Совет да любовь! - не могли налюбоваться на чмокающуюся пару растроганные женщины.
   Под праздничный шумок ушлые соседи спихнули молодым облезлое расстроенное пианино и очень вместительный детский эмалированный горшок.
   Только к ночи разгулявшиеся гости, спохватившись, что жениха пора оставлять наедине с невестой, начали расходиться. Одни, прихватив тётку Катерину, банку самогонки и десяток пирожков, побежали догонять последнюю электричку. Другие, забросив в одесский поезд Клементину Павловну и свои соломенные шляпки, разбрелись по трамваям и метро.
   Из-за рассеявшихся туч показался молодой медовый месяц... И венец безбрачия покатился по спящему городу ржавым велосипедным колесом...
  
   ***
   В отсутствие своих родительниц молодожёны зажили самостоятельной жизнью, чего раньше ни с одним из них не случалось. И со стороны всё выглядело просто и обыкновенно. Так обыкновенно, будто последние двадцать лет они только и делали, что состояли в законном браке. Утром Сашуня и Аглая расходились по работам, вечером также синхронно возвращались домой.
   И всё было хорошо, одно было непонятно: зачем каждый вечер и каждое утро, сотрясая дом, они передвигают с места на место какую-то тяжёлую вещь?
   - Ну, как, Сашуня, супружеская жизнь? - переходили женатику дорогу сердобольные соседи. - Шо-то не похож ты на счастливого молодожёна... И похудел, и, вроде как... стал меньше ростом... Да, парень, труба твоё дело! Пока вернётся мать, совсем загнешься. И чем только тебя кормит твоя Андромеда? Видать, сидите на кофях и чаях...
   Соседи были правы: смотреть на Сашуню было жалко, хотя и дело было вовсе не в еде. Остатков со свадебного стола хватило ему почти на две недели. Каждый день он завтракал тарелкой петушиного студня и ужинал бужениной и телячьим языком. Да и супруга, оказавшись вегетарианкой, его не объедала. Морщась при виде жирных деревенских блюд, Аглая молча глотала запаренный геркулес и запивала несладким чаем.
   Сашуня не привередничал - пускай! Его полностью устраивало такое разнородное меню, и если бы его неразговорчивая жена была с ним понежней и поласковей, он готов был с ней на пару жевать и заварку, и овёс. Но Аглая была невозмутима как пластмассовая кукла. Она не подпускала к себе Сашуню ни на шаг. Их брачная ночь ушла на мытьё посуды, а все последующие вечера, домучив своё фрикасе, она закрывалась от него в маленькой спаленке на метровый засов. Но и это было не всё. И именно это "не всё" не давало покоя бедным соседям.
   Рискуя развалить дом, Аглая упиралась ногами в стену и передвигала своей крепкой математической головой трухлявое пианино, баррикадируя ним намертво непрочную картонную дверь. Утром тем же способом она возвращала инструмент назад. И этот спиритический сеанс повторялся каждый божий день уже четвёртую неделю...
   К концу медового месяца отвергнутый муж кипел как укушенный лев и, несмотря на маленький рост и отсутствие мускулатуры, готов был разнести любую крепость, не то что там какой-то облупленный рояль.
   В ту последнюю их ночь он никак не мог уснуть: в окна светила такая яркая луна, что, казалось, вот-вот начнут дымиться занавески. Сашуня курил, давил орехи, грыз семечки, передразнивал распевшихся уличных котов, а, всё-таки, дождался утра.
   В 6.00 - как всегда, запело радио, в семь - прозвенел будильник, в восемь - у соседей, как водится, сбежало молоко... и, наконец, в 8.30 за Аглаей таки закрылась входная дверь. Осторожно, предварительно скинув тапочки и перекрестившись, Сашуня пробрался в её комнату. Его крошечные ручки изо всех сил сжимали наточенный с вечера огромный кухонный нож.
   - Математичка! Я покажу тебе уравнение с тремя неизвестными! - прошептал он дрожащими губами и ударил по подлому инструменту ножом.
   Отъехав в самый угол, пианино жалобно застонало на все лады. Но просить о помиловании было поздно - Сашуня не мог его простить. Он был унижен и оскорблён и уже не мог остановиться. На чёрной крышке один за другим быстро появились три сакраментальных знака - "икс", "игрек" и "йот".
   - Вот это по-мужески! - поддержал его упавший со стены свадебный бубен.
   Вечером Сашуня как ни в чём не бывало сел с Аглаей ужинать. Он ел со звериным аппетитом, и крупные куски солёного сала и перчёной колбасы исчезали с разделочной доски, будто он глотал их, не разжёвывая.
   Не подозревая ничего дурного, и Аглая, как всегда молча, допила свой чай и тихонько прошмыгнув в комнату, ставшую её временным укрытием, захлопнула спасительную дверь. Но не прошло и пяти минут, как она выскочила оттуда и, глянув на Сашуню потемневшими глазами, схватилась за лицо и побежала на лестничную площадку. На книжной полке повалился на бок сбитый с толку почтенный Даль...
   Соседи, замершие у своих глазков в ожидании спиритических передвижений, слышали как Аглаины шлёпанцы, громко пересчитав ступени, остановились где-то на крыльце. И десятки любознательных лиц, переметнувшись из коридоров на кухни, приклеились к запотевшим окнам.
   Во дворе шумел холодный весенний дождь, деревья выплясывали голышом и на одной ноге какой-то невообразимый туземный танец, а вокруг стояла непроглядная темнота: перепуганный месяц отсиживался между туч, экономные дворники отключили все уличные фонари.
   Остановившись посреди двора под прогнившим деревянным мухомором, Аглая за несколько минут вымокла насквозь. В мокром фланелевом халате со стекающей по голым ногам голубой текстильной краской ей некуда было идти, а возвращаться в чужую комнату с изувеченным пианино и ликующими попугаями на стенах она уже не могла. Кому, а главное - зачем, это было нужно?
   Аглая перебежала в соседний подъезд и в первом пролёте между этажами с потухшей лампочкой и разбитым окном спряталась за корявой батареей. Где-то наверху капризничал ребёнок, шумела вода, и удивительно чётко стучал чей-то старательный молоточек. Тук-тук-тук...
   - В нашем подъезде и такое интеллигентное лицо? - услышала она приближающийся мягкий мужской голос.
   - Милая, да вы совсем промокли! Как вас зовут?
   Аглая поправила мокрые волосы и попыталась отжать полы своего полинявшего халата.
   - Не знаю...- вздрагивая от холода, ответила она. - Не то Аглая, не то Аглаида...
   Над её головой вдруг загорелась лампочка, и стало видно, как с тонких женских пальцев скапывает синяя вода.
   Голос тихо засмеялся: "Да вы голубых кровей, оказывается... Ангел мой, идемте пить чай! Пока вы будете отогреваться, я вам сыграю..."
   Лампочка задребезжала и погасла совсем. Аглая снова вцепилась в батарею.
   - На саксофоне? - сердито спросила она, с трудом сдерживая чиханье.
   - Нет-нет! - успокоил её баритон. - Я не умею веселить людей. Если мне это удаётся, я заставляю их переживать и немного думать. Мне не хочется вас разочаровывать... Я играю на скрипке.
   Первый раз за этот месяц, а может быть, за всю свою жизнь, Аглая, сидя на чужой кухне, в чужой сорочке и чужих носках, блаженно улыбалась. Почихивая в рукав, она слушала незнакомого человека, его грустную музыку, и её отогревшееся сердце пыталось вырваться из тугой грудной клетки при каждом взмахе его хрупкого смычка.
   Подобрав ноги и сжав двумя руками горячую чашку с такой силой, что та должна была вот-вот треснуть, Аглая молила бога: "Господи, если только ты есть! Прошу тебя... пусть будет бесконечным этот чай, пусть будет бесконечной эта музыка, пусть будет бесконечным этот вечер..."
  
   ***
   А на улице тем временем продолжал идти дождь. Он не унимался целую ночь, носился по крышам, заглядывал в самые непроходимые переулки, как беспризорный мальчишка, раздобывший по случаю спички, питарды и динамит. Везде всё сверкало, гремело и только под утро затихло в одну минуту. И солнце раздвинуло тучи своей бедовой рыжей головой, и они разъехались в разные стороны, как надоевшие старые занавески.
   Но тишина была недолгой, и сонные жильцы не успели насладиться зыбким утренним покоем. Где-то совсем рядом что-то грохнуло, и дом повело в разные стороны... Зазвенели стёкла, завыли бродячие собаки, и вздыбились домашние коты. Из прикрытых форточек и замочных скважин потянулся подозрительный белый дымок.
   Перепуганные мамаши, закутав одеялами спящих детей, тут же кинулись к окнам, не успевшие протрезветь отцы, набросив шарфы и кепки, побежали на разведку - во двор. Народ постарше и поопытней спускался вниз, не спеша, основательно одевшись, не забыв прихватить с собой молочные бидоны, мусорные вёдра, болонок и такс.
   Общедворовая тревога не была напрасной. На улице жильцов ожидала неутешительная пожароопасная картина: прямо на детской площадке дымилась огромная пирамида, сложенная из новых одеял, ценных книг и статуэток, покрытых золотом фарфоровых чайников, чашек и блюд. У подножья её валялись обломки пианино, сброшенного Сашуней, судя по грохоту, с четвёртого этажа.
   Сам организатор феерического зрелища мирно сидел неподалёку от разгорающегося костра верхом на деревянной лошадке и с детским интересом наблюдал, как трещат и плавятся не пригодившиеся свадебные дары. Обгоревшие купидоны плакали бронзовыми слезами, почерневшие подушки взрывались, будто были наполнены кислородом, а не пухом и пером.
   - Ну, бабы, чего вы добились своей брачной конторой?
   - Довели мужика до белого коленья... теперь куда его прикажете отправлять?
   - И кто это вас уполномочил скрещивать щавель с ананасом? - не терпелось вставить своё словечко каждому из подошедших жильцов.
   - Одеял-то как жалко... И пианина бедная... пострадала ни за что, ни про что... Нам бы дали - мы б её выкрасили белилом и стояла б заместо буфета ещё сто лет... - вздыхала баба Таня.
   - Да что там пианина! Я про такой сервиз мечтала всю свою жизнь... - всхлипывала её сестра.
   В числе расшумевшихся наблюдателей, молча, стояла только Верка, молодая здоровая баба в наброшенном поверх смятой ночной сорочки огромном, с кистями, цветастом платке.
   Верка, прозванная за широту бёдер и души Верандой, жила со своим детским садом, как барыня - одновременно на первом и втором этажах и была замужем, согласно записей актов гражданского состояния, целых три раза. С очередным замужеством у неё прибавлялось по одной комнате, кухне, ванной и, соответственно, малышу...
   Первый раз Верка вышла замуж за столяра, проживающего в соседней квартире справа, окнами на юг. Второй раз - за токаря, занимающего коморку, опять-таки по соседству, только слева, с окнами на север. В третий раз - за механика, прописанного наверху. Она с удовольствием расширила бы свою жилплощадь и пошла бы замуж по четвёртому кругу, хоть на Запад, хоть на Восток. Но, похоже, на этом Веркино везение закончилось: одинокие специалисты среди ближайших соседей перевелись, да и под её квартирой располагалось не жилое помещение, а забитый крадеными вещами и мороженой свёклой подвал.
   Верка растолкала зевак и, не испугавшись ни огня, ни копоти, ни дыма, пошла к Сашуне напрямик. Подхватив белый кружевной подол и приоткрыв свои крепкие незагорелые ноги, она аккуратно перелезла через штакетник, переступила через песочницу и фанерный грузовичок.
   - Ну что, Александр Петрович, - погладила она его ласково, как маленького, по плешивой голове. - Ты чего это людей пугаешь? А ну-ка, пошли со мной, голубчик, я тебя и постригу, и побрею, и покормлю...
   Верка накинула на Сашуню половину своего роскошного платка. От её полного, играющего тела пахло грудным молоком, чистыми пелёнками и солёными огурцами. И голубчик, одурманенный Веркиным духом, поплёлся за ней весь в перьях, саже и мелу, не спрашивая "куда?" и "зачем?", как телёнок за мамкиным хвостом.
   - Верка! Верка! - кричали со всех сторон сбежавшиеся соседки, - У меня есть винегрет с капустой... У меня вареники с ливером... А у меня борщ вчерашний!
   Верка вела Сашуню, победно улыбаясь, раздвигая гудящую толпу своим разгорячённым плечом.
   - Вчерашний борщ можете сами лопать, а я Александра Петровича буду свежим рассольником кормить! - отбивалась она от настырных баб, кокетливо мотая растрёпанной головой.
   - Ну, Верка, ну, Веранда! - пытались поддеть её оскорбившиеся хозяйки. - Когда же это ты успела, семиделка! и настирать, и наварить?!
   Верка не обращала никакого внимания на бабий трёп. Она продолжала вышагивать через весь двор, покручивая сбитыми бёдрами и покусывая от удовольствия сочные губы. Сашуня шёл на её поводке, не понимая, чего шумит народ, и, думая только об одном - как бы не потерять одетые в запарке походные материны бурки...
   Верка поднялась на крыльцо, отряхнула на виду у всех приставшую к ногам батистовую сорочку и бесстыже засмеялась, расстроив своих доброжелательниц двумя рядами ровных белых зубов: "А кто рано встаёт - тому бог даёт!"
   Распалившиеся мужики, с опаской поглядывая на своих сердитых жён, взывали к Веркиному состраданию не то в шутку, не то, и в самом деле, всерьёз: "Верка! Да ты не слушай этих тёток! Верка, бери и нас на свой буксир! И мы на твою стрижку завсегда согласные... Стриги хоть под ноль!"
   Верка и не думала отвечать им на глупости. Ещё чего! Она втолкнула Сашуню в подъезд и, забросив край пёстрого платка на плечо так, что вокруг неё посыпались зелёные и красные искры, по-хозяйски грозно распорядилась: "Трепачи!... Чем языками молотить, вы бы лучше поприбирали тут, а то, ...говорят, ...Катерина Ивановна со дня на день должны вернуться... Ой и перепадёт тогда некоторым и на вареники, и на винегрет. А кое-кому и... на парикмахера достанется!"
  
   ***
   Прошло несколько дней... Тётка Катерина оказалась лёгкой на помине, и уже в среду у подъезда стояли её сумки, вёдра, корзины и мешки.
   Сашуня с Веркой и детворой встретили её, помогли занести вещи, помогли раздеться, умыться, усадили за стол уморившуюся в душной пригородной электричке мать. Пообедав с семьёй и выспавшись на накрахмаленных постелях, тётка Катерина пошла проведывать соседей - она умела помнить добро... С одного её плеча свисала тяжёлая луковая коса, с другого - мешок с фасолью и торба с мукой.
   - Ну, Катерина Ивановна, рассказывай... Как там кум, как кума... шифер купили?... - заходили издалека перепуганные городские подружки, угощая её чаем и её же медком, - Как там ...невестка... ка-ак там... сынок?
   - Всё хорошо! Шихвер не купили - передумали. Жалезо взяли... Оно надёжней! - отвечала тётка Катерина, легко разгрызая позапрошлогоднюю сушку. - И у молодят всё отлично, хорошие вы мои.... Помните, когда женился мой Сашуня, то взял такую городскую моль - не разглядишь без микроскопа. А теперь...
   Она выпила залпом литровую чашку чая и с шумом выдохнула:
   - Ху! Горячий какой!... А теперь за моим сынком невестка так поправилась, так похорошела, что другой раз думаю - а та ли?
   - Та! Та! И не думай, и не сомневайся! Она самая и есть! - застрекотали повеселевшие соседки, подсовывая гостье конфетки и подливая чай.
   Распихав карамельки по карманам, тётка Катерина стыдливо усмехнулась: "Детям - от зайца!" И расчувствовавшись, махнула своей натруженной рукой.
   - Да, бабы, судьбу не обманешь и не обведёшь! Ищешь её и там, и здесь... Не знаешь на каком трамвае к ней подъехать, какими подарками одарить... А она тебе... - тётка Катерина стала выбираться из-за стола. - Ну, шоб вы были живы, здоровы! - и договорила уже у самой двери. - А она тебе вот тут, под самым носом, за просто так улыбается...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"