Крещенская Светлана : другие произведения.

Не грустите, Мадам!

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
       История, главной героиней которой является собака - золотистый ретривер по имени Мадам. Удивительно то, что прототип Мадам, гольденретриверша по имени Рыжуха, в реальной жизни прожила в вестибюле Главного управления ветеринарии Украины лет двенадцать, и ни один из ветеринаров, а мимо собачьего коврика каждый день проходили десятки Айболитов, не признал в ней благородной породы. Вплоть до самой смерти собаки. Воистину, чтоб стать великой, надо для начала элементарно умереть.
      Художник - Erdinc Altun.

   Светлана Крещенская "НЕ ГРУСТИТЕ, МАДАМ!"
  
  
   [Erdinc Altun] Роман Юрьевич подписал приёмный акт, поднялся на третий этаж, и отсюда, сверху, начал знакомство с вверенным ему учреждением. Здание было старым, приземистым, с фронтоном, тяжёлой лепкой, толстенными колоннами, но Роману Юрьевичу именно это и нравилось: он сам был уже давно немолод и широк не только в плечах.
   Он шёл тёмными управленческими коридорами, забросив за спину руки, щуря то левый, то правый глаз.
   - Это что такое? А это... как прикажите понимать? - строго спрашивал он, выражая и видом, и тоном соответствующую оценку своему предшественнику. - Управление культуры называется! Уму не постижимо! Кто бы мог подумать!
   И, вправду, если бы не вывеска - никто...
   К этой обзорной экскурсии Роман Юрьевич приготовился заранее. Узнав о назначении, а из пяти кандидатур почему-то на нём остановил свой выбор его новоиспечённый зять, он перво-наперво купил чёрную фетровую шляпу, жёлтый кожаный портфель и подбил туфли металлическими набойками. Три дня назад Роман Юрьевич, отставной капитан, ещё вахтёрил в городской мэрии и мог спокойно обходиться без этого маскарада, но сегодня...
   - Папочка, поздравляю! Вот тебе ручка с золотым пером! - обняла его за завтраком дочь. - Будешь подписывать приказы. И не будь мямлей! Сейчас это не модно. Народ уважает зубастых!
   - Смелей, Роман Юрьевич! Смелей! Где - стукнуть, где - грюкнуть.... Не мне вас учить! Вы же... вояка! - благословил его зять, и жена тоже решила не оставаться в накладе:
   - Ромочка! В синем пакете - протёртый суп, в жёлтом - сидушка, в зелёном - шахматы и "Крокодил".
   Вдохновлённый роднёй, теперь Роман Юрьевич мог уверенно выстукивать подкованными каблуками, давая понять своим подчинённым, разбежавшимся по отделам, как тараканы по щелям, что их новый шеф - ого-го! Он умеет и смотреть строго, и спрашивать, и вышагивать, если не как генерал, то, как капитан, малость не дотянувший до генерала.
   - Безобразие! - возмутился он, зацепившись плечом за противопожарный щит, а тем, кто ещё не понял, что отныне со всеми безобразиями в этом учреждении раз и навсегда будет покончено, авторитетно пригрозил: - Анархии я не потерплю!
   И наткнувшись на какой-то колючий вазон, по-армейски рявкнул: "Чёрт возьми! Да почему ж так темно?"
   Роман Юрьевич не вредничал. В коридорах, действительно, было темно как в подземелье. По всей видимости, а точнее - невидимости, не только он один был таким предусмотрительным...
   Когда знакомый обувщик приколачивал к башмакам Романа Юрьевича звонкие железки, Михеич - электрик, слесарь и столяр в одном распухшем лице, приняв для подзарядки чекушку, выкрутил лампочки во всех коридорах, туалетах и подсобных помещениях. Варварская акция Михеича обминула священнейшую из местных достопримечательностей - буфет. Михеич не собирался таким способом выражать свой протест по поводу ухода прежнего шефа, с которым, однако, был оприходован не один литр. Перед ним стояла задача поскромнее. Дело в том, что Михеич пережил, а вернее, перепил не одного руководителя. И простой житейский опыт подсказывал ему - "новая метла" в первую очередь захочет пройтись по своим владениям, а в потёмках и стены, и полы, и двери, не говоря уже о прочих удобствах, простоявших без ремонта сто лет, будут смотреться, по крайней мере, лет на восемнадцать!
   Михеич как в воду глядел. Роман Юрьевич выбивал чечётку в полной темноте и полной уверенности, что ему досталось вполне приличное заведение и прикрикивать он должен для порядка, во всяком случае, так ему советовал зять, а электричество включат с минуты на минуту, вот только устранят поломку на ТЭЦ. А пока... Пока Роман Юрьевич кланялся каждому встречному и поперечному предмету, вокруг него вились две управленческие грымзы - Раиса Петровна, секретарь эксначальника управления, Ефима Захарыча, и Раиса Степановна - его первый и, стало быть, последний зам.
   Обе Раисы ненавидели друг друга так, что если бы с одной из них случилось что-нибудь криминальное, ни у кого не возникло бы сомнения - по чьей вине. Но сегодня был особый случай. Со сменой власти двух врагинь объединил обыкновенный шкурный интерес: каждая дрожала за своё насиженное место.
   Раиса Петровна, бесполое существо с рыбьим профилем, одетая с рождения в "белый верх - чёрный низ", отлично понимала, что времена бескорыстной собачьей преданности прошли, и что новый начальник первым же приказом заменит её длинноногой пластмассовой куклой с заводным виляющим задом. Повысит зарплату, а к слову "секретарь" добавит "референт". Но это будет уже без неё... Незадача!
   У Раисы Степановны имелась своя причина нервничать. Она была рыбкой пожирней и пооборотистей и служила изгнанному шефу не только душой. И если искать аналогии, то, скорее всего, она была золотой рыбкой, но только не той, ветхозаветной, которая терпеливо повинуется чужим капризам, а вполне адаптированной к современной экологии, той, которая за казённый счёт реализует исключительно свои. Так что, если уволенному Ефиму Захарычу выпадала дальняя дорога, то Раисе Степановне разбитое корыто светило только в лучшем случае, потому как в худшем - вполне реальным мог оказаться и казённый дом.
   Бывшему покровителю Раисы Степановны повезло: он отделался лёгкой контузией. Чмокнул свою боевую подругу через лобовое стекло и укатил с поля битвы на вороном джипе, прихватив гружённый трофеями прицеп. А её-то "Шкода" - хоть и невелика машинка, в карман не упрячешь! - торчит, как бельмо в глазу, прямо перед парадным входом у всех на виду. Объясняй теперь новому руководству, отчего да почему "ремонтных" денег с натяжкой хватило на кособокий фикус и захиревшую герань... Задача!
   Озабоченные женщины мельтешили вокруг Романа Юрьевича, изо всех сил пытаясь ему угодить. Не дослушав до конца его очередного вопроса, они тут же божились "Заменим!", "Перекрасим!", "Устраним!", будто и в самом деле собирались что-то поправлять.
   Бедняги! Две острозубые щучки, угодившие на один крючок...
   Через полчаса суетливая троица, где перебежками, где маршем, где ползком, добралась-таки до первого этажа. Но тут у Михеича вышла промашка. С вывинчиванием лампочек электрик справился легко, но не мог же он выкрутить солнце!
   Мощные солнечные лучи, шириной в хороший брус, били в окна, как назло, вымытые до блеска бестолковым утренним дождём. А при свете пустынный предбанник был уже не просто вестибюль, а широкомасштабная картина удручающего реализма. Облупленные стены, замызганный паркет и две допотопные люстры с выгоревшим новогодним серпантином, свисающим с битых плафонов серой лапшей...
   Запущенность была настолько колоритной, что без преувеличения просилась на полотно! Если бы в вестибюле располагалась почта, на мухах переправляли бы бандероли, была бы здесь прачечная, на паутине развешивали бы бельё.
   Роман Юрьевич сделал несколько шагов и остановился... Вместо того, чтобы заслониться ладошкой от яркого июльского солнца по примеру сопровождающих его Раис, он, напротив, смотрел вокруг себя, широко раскрыв глаза, будто только что прозрел. Как же так? Утром он входил именно в эту дверь, дышал этой же пылью, но мысли его были о другом, да к тому же на улице шёл дождь, и он ничего не заметил.
   - Теперь мне понятно, почему во всём здании ничего не видно, хоть глаз выколи... - протянул он. - Ах вы...
   Сгоряча он хотел добавить к вышесказанному несколько очень тёплых и очень ненормативных слов, но в эту минуту за распахнутой дверью жалобно заскулила какая-то собака. Похоже, бедолаге с размаху прищемили хвост.
   - Ни хрена себе! Собака в учреждении культуры! Кто развёл псарню?! - прошептал Роман Юрьевич, дёргая губами: его начинал разбирать нервический смех. - Надеюсь, на это раз я получу вразумительный ответ!
   Но на этот раз обе Раисы молчали. Они были тоже блондинками, как и эта скулящая псина, правда, одна причёсывалась под брачующегося дикобраза, другая - под курицу, ощипанную на пуховик, но к появлению собаки, надо отметить, очень своевременному, не имели никакого отношения.
   - Так... что же? - продолжал настаивать Роман Юрьевич, и Михеич, хоть и планировал отсидеться в кустах, но как человек до двух стаканов честный, вынужден был выбраться из своей спасительной каптёрки с изображением черепа и предупреждающей надписью "Не лезь! Убьёт!" на металлической двери.
   Надев изоляционные перчатки, он собрался заступиться за несчастное животное, приблудившееся пару дней назад, но, увидев при естественном освещении неестественно потемневшее лицо нового начальника, понял, что это будет нелегко.
   - Значит, это вы - электрик, и это - ваша работа?
   Имея в виду вырубленное электричество, Роман Юрьевич взметнул глаза на потолок. О, господи! К чертям собачьим - собаку! Он устал ходить, устал спрашивать, устал злиться, и хотел, как можно быстрее, закончить весь этот сыр-бор. В синем пакете его ожидал протёртый суп, в жёлтом - сидушка, в зелёном - шахматы и зачитанный до фланелевой мягкости "Крокодил"!
   - Моя... - виновато проговорил Михеич, прикидываясь дурачком. - Чья ж ещё? Моя... эта сука! Но если вам не нравится, пожалуйста! Не кипешуйте! Я её... к едрени фени... сейчас же сплавлю на мыло! Мне и Ефим Захарыч сколько раз клизму вставлял из-за этой твари. Он её терпеть не мог! А я лоханулся... Дурило! Пожалел! Оставил на свою башку! Так эта выхухоль ... Мать твою за ногу! Врубаетесь? Цапанула Ефима Захарыча напоследок за штаны... А какой был нехилый костюмчик! Вот и Раиса Степановна может подтвердить!
   - И не подумаю! - возмутилась Раиса Степановна и тут же заткнула свои нежные ушки. Её можно было понять...
   Когда Михеич был маленьким, и его товарищи по яслям, как все нормальные дети, учились говорить, собирая сначала из звуков слова, а затем из слов - предложения, Михеич упорно молчал. Он не говорил лет до пяти, но на шестом году ребёнка прорвало, и Михеич - а чо мелочиться? - начал сыпать сразу целыми выражениями. И горе было тому, кто вынужден был их услышать!
   Итак, продолжая демонстрировать разнообразие местного жаргона, Михеич достал из кладовки веник, отряхнул от сухих тараканов и занёс над притихшей собакой, будто в его руках была не метёлка из травы, а милицейская дубинка из резины. Но Роман Юрьевич его остановил. Последний год, работая вахтёром, он ведь только тем и занимался, что кого-то пропускал, а кого-то останавливал.
   - Товарищ! Вы куда? У вас разрешение имеется? - начал он по старой привычке. - Не прикасайтесь к собаке! Займитесь-ка лучше светом! А с этой... золотоволосой посетительницей я сам... как-нибудь разберусь!
   Роман Юрьевич ослабил сначала - галстук, затем - ремень, присел на корточки и стал внимательно рассматривать собаку.
   - Ах ты, умница! Дворняга, а красивая какая...
   Обе Раисы примостились в аналогичной позе, но объектом их внимания была не собака. Женщин больше занимало новое начальственное лицо. Оказывается, у их теперешнего шефа был очень недурственный голос и - надо же! - добрые серые глаза.
   - А давайте-ка, определим эту... Рыжуху на довольствие... Раиса Степановна! Не в службу, а в дружбу, набросайте приказ! А вы, Раиса Петровна, не сочтите за труд, сгоняйте в буфет, да выберите на хороший... собачий вкус что-нибудь из мясного ассортимента. Я потом зайду и расплачусь!
   Роману Юрьевичу так приглянулась рыжая псина,укусившая его предшественника, что он, не заработав на новом месте ни копейки, готов был пожертвовать ей на обед свой единственный рубль.
   - Подумаешь, цапнула за штаны, и сразу выгонять... А мы вот поступим иначе... Мы вот добросовестных работников будем поощрять! Верно?
   - Верно! - радостно взвизгнула разрумянившаяся Раиса Степановна, помогая разогнуться своей бледнолицей тёзке.
   - Раечка! После буфета заходите ко мне на кофе с коньячком! Да прихватите с собой Михеича! Ефим Захарыч оставил этому умнику канистру спирта!
   В ответ на приглашение Раиса Петровна хрустнула шейным позвонком и неумело улыбнулась. Ну вот, пакт о ненападении, кажется, был подписан...
  
   ***
   А на следующий день, во вторник по календарю, всё управление, исключая двоих - в декрете и одного - в запое, вышло на субботник. И к вечеру сотни лампочек высвечивали идеальную чистоту. Вестибюль источал запах двухпроцентного хлора и в случае перепрофилировки вполне мог сойти за больничный санпропускник. Вместо переходящих знамён и почётных грамот лучшим отделам, отличившимся при сдаче макулатуры, металлолома и стеклопосуды, вручили по хлёсткой китайской мухобойке и списанному министерскому компьютеру. Ещё через два дня управленцы, интеллигентные, тихие люди, убедившись, что новый начальник не так страшен, как рисовался, вышли из подполья.
   - Ну, что... - проносилось по этажам вместо утреннего "здравствуйте!" и вечернего "пока!" - Буря прошла и жизнь налаживается!
   Точнее не скажешь! По коридорам снова повеяло табачно-кофейным дымком, весело завертелись вентиляторы, поверх мрачных конторских книг уверенно расположились блестящие "Cosmopolitan", "Академия" и "Натали". Но больше всех ликовали, конечно же, Раисы: обе остались на своих прежних местах, с той только разницей, что теперь они - лучшие подруги.
   Роман Юрьевич никогда не верил в существование женской дружбы. Он, в недавнем прошлом человек военный, знал, что договор двух союзников, а тем более, союзниц - это, как правило, заговор против третьего. Третьим он быть не хотел. А по сему и решил направить энергию двух Раис по мирным целям. Он поручил подругам взять шефство над тощей рыжей псиной и Михеичем, который - сволочь, нечего сказать! - напивается каждый день, не выползая из своей каптёрки.
   На этом реформы Романа Юрьевича и закончились, если не считать одного нововведения. В приёмной вместо старого письменного стола установили новый - чёрный, похожий на случайно залетевшую птицу, с одним крылом - для секретаря Раисы Петровны, и другим - для референта - сбитой девицы в прозрачной белой майке с прицельно торчащими в разные стороны загорелыми грудями. Целыми днями девица играет в стрелялки на компьютере, пьёт вёдрами кофе и курит на балкончике, соединяющем приёмную и архив, с архивариусом Антоном, таким же неутомимым тружеником, как и сама. Раиса Петровна не протестует.
   - Ничего не поделаешь! Разнарядка министерства... Новое время - новые герои... - разгоняя дым, объясняет она сконфуженным посетителям - скромным работникам музеев, библиотек и музыкальных школ. - Раньше здесь стоял бронзовый бюст Ленина, теперь - женский бюст из силикона... Какая разница? Большая! С этого... не надо сдувать пыль!
   Но главную роль в остросюжетной жизни управления культуры довелось сыграть не её новому начальнику Роману Юрьевичу, тестю такого большого человека, что страшно произнести вслух, и не референту Алисе, девушке с убойным бюстом и пухлым младенческим лицом. Ника досталась Рыжухе.
  
   ***
   Рыжуха, именно так, просто, без претензий, не подозревая в ней благородных кровей, назвали прибившуюся псину, была не из тех собак, которые скулят по каждому пустяку. Рыжуха была терпелива и могла не сдержаться в исключительных случаях. Ну, например, когда, зевая на потолок, стояли на её хвосте. Обычно она молчала.
   За несколько месяцев новой жизни тощая дворняга превратилась в большую, красивую собаку. Раисы были дамами бездетными, но подопечную кормили строго по часам, как маленького ребёнка, кашками и супчиками, паровыми котлетками и базарным творожком. Михеич, в свою очередь, так же добросовестно и даже с азартом, выбирал Рыжухиных блох, выстригал колтуны и репейные шишки. Кто-то в шутку посоветовал ему натереть собачью шубу толчённым грецким орехом. Для блеску, так сказать, и от моли! Михеич не понял юмора, и в тот же день приступил к ореховым процедурам.
   "За мной бы кто... хоть недельку так поухаживал!" - говорил ему дворник Дубина, поглядывая на млеющую от удовольствия собаку и с завистью, и с возмущением. Михеич в ответ только улыбался. Дубина был не дурак. Уход за Рыжухой был не хуже чем в санатории!
   И месяца не прошло, как её бурая шерсть отросла, заблестела, улеглась золотыми волнами, исчезли складки на коже, окрепли и округлились лапы, веером распушился хвост. Теперь собаку не заносило от стены к стене, когда Михеич, всегда шебуршной и всегда, если не пьяный, то хмельной, подзывал к себе, ласково дразнил всякими ругательственными словами и подолгу тёрся об её длинную, гладкую морду своим небритым, одутловатым лицом.
   - Ах, ты, моя Рыжуха, золотая ты моя стервозина! Это ж надо, чтоб из такой беспородной худорбы сделалась такая кучерявая красавица!
   К Рыжухе, как и к новому начальнику, быстро привыкли, а, привыкнув, перестали замечать. По ночам Рыжуха выручала вахтёров: благодаря ей, можно было отлучиться с дежурства или, не хуже чем дома, спокойно поспать на казенной раскладушке. А вот днём собака, свернувшись калачом на шерстяном коврике и, положив голову на вытянутые лапы, дремала в дальнем углу вестибюля, напоминая своей вальяжной позой старинную фарфоровую пепельницу. Карие треугольные глаза её были прикрыты золотистыми ресницами, большие мягкие уши опущены, и со стороны могло показаться, что ей нет дела до проходящих мимо людей. Но так могло показаться только очень не далёкому человеку, потому что, на самом деле, не было ни одного лица, ни одного запаха, звука и даже незначительного шороха, не отмеченного её природным вниманием.
   Вот прошли основательно скошенные набок, прорезиненные чёрные туфли. По-хозяйски прошли, как по домашнему ковру ходят мягкие комнатные тапочки... И в вестибюле сразу потянуло травянистым запахом веника и метлы. Это - дворник Дубина.
   Вот пробежали пружинистые бело-голубые кроссовки, не успевшие отделаться от спёртого духа автобусной толчеи. Это - Андрюха, мальчишка-торгаш, по-нынешнему - дистрибьютор, сбывающий засидевшимся управленческим тёткам уценённую кухонную дребедень.
   А вот следы чьих-то неразборчивых каблучков, час назад вытряхнутых из новой картонной коробки, но уже успевших побывать в ближайшем гастрономе с кефирной лужей на кафельном крыльце. Ну, конечно же, это Раиса Степановна! Отправиться за сливочным маслом на шпильках от Gucci из местных женщин способна только она одна!
   Но случались и другие запахи, от которых сжималось и трепыхало собачье сердце. Они были из прошлой Рыжухиной жизни. Только раньше от этих запахов она начинала весело лаять, закатывать глаза и манерно покачивать длинными ушами, будто это были не уши, а массивные серьги из янтаря. Теперь эти запахи заставляли её страдать.
   Буквально вчера торопливый почтальон взбежал на второй этаж, бросил пачку новых газет и журналов в угол приёмной и, съезжая по перилам, помахал ей на прощанье рукой.
   - Не грустите, мадам!
   От сладковатого запаха меловой бумаги у Рыжухи поплыло перед глазами, мир разделился на части - одна была здесь, в вестибюле на полу, другая - там, за порогом, между землёй и небесами... И она, вспомнив свой старый дом, Валерия Ивановича, который не был ей хозяином, потому что был её лучшим другом, чуть не заскулила:
   "У-у-у ... Уж лучше бы этот быстроногий балбес прищемил мне хвост!"
  
  ***
   Когда две дамы обожествляют одного мужчину, им редко удаётся наладить хорошие отношения. Люцие Юрьевне, новой знакомой Валерия Ивановича и Рыжухе, кажется, удалось.
   С этой чудной женщиной, маленькой и толстенькой, похожей на ухоженную болонку, с розовыми кудряшками, цокающими каблучками и необыкновенным выражением лица, сочетающим детский восторг и смирение много пережившего человека, благодаря бледно-голубым, как два выгоревших на солнце цикория, глазам, Валерий Иванович познакомился полгода назад в очень прозаическом месте - обувной мастерской. Если бы мастер, старый кустарь, прозванный за трудолюбие Дятлом, соблюдая сроки выполнения заказов, по первому требованию выставил в крошечное окошко их отремонтированные штиблеты, знакомство состоялось бы вряд ли. Но заваленный работой Дятел, не отрывая глаз от жужжащего колеса, крикнул "Приходите завтра! А лучше, во вторник..." И незадачливым клиентам пришлось наведываться в обувной ларёк до следующей среды.
   - Как вовремя расклеились мои ботинки! Как нельзя кстати! - очень своеобразно выразил своё восхищение Люции Юрьевне Валерий Иванович при очередном свидании. Местом их встреч так и остался обувной ларёк.
   - А мои... Пятнадцать лет носились без ремонта, а тут... на тебе - развалились в один день... - смущённо моргала своими цикориями Люция Юрьевна, и Валерий Иванович понимал: он тоже ей не безразличен. - Ой, вы знаете, мне так неловко...
   Люция Юрьевна краснела, как пятнадцатилетняя девочка, подставляла для обязательного поцелуя левую ручку (на ней веснушек было меньше, чем на правой), и разрешала своему облысевшему рыцарю вести себя в ближайший парк. Рыжухе не оставалось ничего другого, как пристроиться рядом, а на слишком узких аллейках - сопровождать воркующую пару во втором ряду.
   - Что, Валерий Иванович! Гуля-ем? - окликали их протяжными голосами соседки, дремлющие на парковых лавочках.
   - Гуля-ем! - так же нараспев отвечал им довольный Валерий Иванович, улыбаясь сначала Люции Юрьевне - нежно и ласково, и только после Рыжухе - по-мальчишечьи, озорно.
   - Ну-ну, гуляйте... - великодушно разрешали им женщины, растягивая губы сердитым арифметическим минусом.
   - Ну, что вы на это скажите? Наглость невиданная! Оба - вдовые, а милуются как молодожёны!
   После этих слов миролюбивые бабуси превращались в ощетинившихся ежих.
   Соседей трудно было обвинить в необъективности. Валерий Иванович и Люция Юрьевна относились друг к другу с такой медовой нежностью, будто ни за ним, ни за ней не тянулся тяжёлый шлейф, сплетенный из пережитых невзгод и потерь, не затянувшихся ран и тяжёлых воспоминаний. Нет, разойдясь по домам, каждый возвращался в свой собственный, далёко не радостный мир. И там, и здесь - фотографии на стенах, ракушки на комоде, привезенные сто лет назад с каких-то сказочных морей... У неё - надетый единственный раз свадебный костюм мужа в шифоньере, у него - побитые молью кашемировые платья жены в не закрывающемся ореховом шкафу. Одинокая серебряная запонка, бусики из потускневшего янтаря, надколотая фарфоровая чашка... А ведь когда-то на праздничном столе красовался целый столовый сервиз...
   Всё это было для каждого и тяжело, и дорого, и свято, но встречаясь в парке, они на какое-то время - всего на два часа в день! - оставляли дома свои отчества, таблетки, радикулит, нефрит, холецистит, артрит... Всего два часа в день они были молоды, легкомысленны и беззаботны!
   Отношения их не были отмечены чернильным штампом брачной конторы, и ни он, ни она не собирались в этих отношениях что-либо менять, но однажды, во время очередной прогулки, Люцие Юрьевне пришлось-таки минут пять изображать рассерженную супругу. Она никогда не решилась бы на такую вольность, но Валерий Иванович, выступив в роли непутёвого мужа, вынудил зазвучать басом нежный дамский голосок...
   Дождавшись, когда он дочитает до конца стихи (а Валерий Иванович хоть и был до пенсии кабэшным инженером, знал стихи всех времён и народов и потихоньку пописывал свои), она тряхнула головой, и несколько дамских шпилек укоризненно упали на асфальт.
   - Ну, что же это такое! - вычитывала Люция Юрьевна своего Дон-Кихота вразумительным шёпотком. - Я не против благотворительности, но это же... последние ваши деньги... А вы отдали их совершенно незнакомому человеку так легко, будто семечек отсыпали!
   - Успокойтесь, моя дорогая! - пытался оправдаться Валерий Иванович. - Этот бомж уже два месяца торчит под нашим "Хлебным". Мы даже несколько раз здоровались... А деньги... Ну, что деньги! На днях мне должны позвонить из редакции. Стихи мои уже напечатаны, так что скоро я получу гонорар, и мы сможем немножко пошиковать!
   - Если вы получите гонорар, мы сразу же купим вам новые ботинки!
   - Не возражаю! По крайней мере, снова подклеим старые или, на худой конец, заменим шнурки, а на остальные деньги купим большой бисквитный торт и бутылочку шампанского! Вы согласны, Лю...? - вырвалось у Валерия Ивановича, и они оба остановились.
   "Лю!" - это коротенькое слово, похожее на выкрик, на слог, само слетело с его губ, выпорхнуло из грудной клетки и стало самым главным словом в его теперешней жизни.
   Прошептать "Лю!" - это было всё равно, что, глядя на небо в обыкновенные очки, открыть новую звезду, искрящуюся голубизной цикория, и втиснуть в строгий перечень астрономических атласов и каталогов её простенькое название - "Лю!"
   Произнести "Лю!", уверенно и безапелляционно, не имея на то никаких прав: Валерий Иванович не был учёным - означало установление новой и единственно возможной единицы измерения человеческого счастья. Абсолютная величина счастья тождественна одной "Лю!"
   Это не укладывалось в голове! Но, воскликнув "Лю!", Валерий Иванович, не музыкант, не композитор, не певец, совершал переворот в музыке - к семи, затёртым, запетым, затасканным, нотам - до, рэ, ми, фа, соль, ля, си - прибавлялась новая - доселе незнакомая - нота лю.
   - Как это неожиданно... Ну... что с вами поделаешь? - отступала Люция Юрьевна, польщённая своим новым именем. На её цветочных глазах от радости выступили похожие на утреннюю росу слёзы, и Валерий Иванович, заметив это, чуть не заплакал сам: она давала согласие быть его Лю! - любимой, желанной, единственной!
   Это обстоятельство поначалу расстроило только одно здравомыслящее существо - Рыжуху. Валерий Иванович обещал купить своей новой знакомой большой бисквитный торт и бутылочку шампанского. А что ей, его собственной собаке, при получении гонорара уже не на что рассчитывать?
   - Господи! - спохватилась Лю!, промокая слёзки. Шутка ли - два часа экзекуций перед трюмо? - Мы же совсем забыли про собаку!
   Валерий Иванович обернулся и вполне серьёзно произнёс: "Прошу прощенья, Мадам!"
   В знак примиренья Мадам (а ведь именно так и величали в то время Рыжуху!) вильнула хвостом, хотя терпеть не могла дворняжьих жестов, и, оставив Валерия Ивановича наедине с Лю!бимой женщиной, помчалась разгонять парковых сорок.
  
   ***
   Про публикацию стихов, а тем более обещанный гонорар Валерий Иванович безбожно врал. А, может быть, и не врал, а совсем немножко преувеличивал свою значительность. Для влюблённого мужчины, получающего грошовую пенсию, рядом с которым шествует любимая женщина, такая же нищая пенсионерка, как и он, это нормально! Но бутылочка шампанского и бисквитный торт не были для него банальным ухажёрским хвастовством. И буквально на следующее утро поэт Валерий Иванович Серов начал наступление на редакции новомодных газет и журналов.
   "Доисторическую лирику мы не печатаем! - насмешливо отвечали ему редактора и литконсультанты так, будто он показывал им не выстраданную бессонными стариковскими ночами рукопись, а свои клеенные-переклеенные ботинки. - А гонораров... тем более не платим!"
   Но Валерий Иванович не сдавался, он интеллигентно делал вид, что не замечает подколок, подмаргивал Мадам и, сверкая... за неимением поэтической шевелюры поэтической лысиной, открывал новую дверь.
   - Понимаете...- объяснял ему очередной редактор очередного глянцевого журнала, кружась на вертящемся стульчике и размахивая дымящей сигаркой. Журнал так и назывался - "Глянец". - Нам сейчас не до стихов. Ну, войдите в моё положение! Вы пишите о любви, лютиках, цветочках... В какую рубрику я должен поставить ваши вирши? "Криминал"? "Политика"? "Стройматериалы"? "Туризм"? Да и ваша фамилия... Серов... какая-то невзрачная для творческого человека! Вот видите, вы и сами смеётесь! - почему-то вывел редактор, хотя Валерию Ивановичу, подпирающему сутулой спиной холодную стенку было не до смеха.
   - Что же с вами делать, сэр? - протянул редактор, забросив ноги прямо на стол. Похоже, он готовился переименовать свой "Глянец" на "Washington Post". - Есть у меня один заказ... - редактор сунул руку в бумажный айсберг и тут же вытащил оттуда нужную бумажку. - Ну вот... заказ на рекламу в стихах от магазина "Шанхайский барс".
   Валерия Ивановича никто не приглашал, но от неожиданности он съехал по стене на низкий посетительский диванчик. Предвидя длинный разговор, рядом, у его уставших ног, в удобной позе - фарфоровой пепельницей - расположилась и Мадам.
   - Надо написать о крашенном кролике. Сейчас этот мех на взлёте! Ямбом или хореем - значения не имеет. Главное - убедить читателя обзавестись кроличьей шубейкой или кроличьим манто. Сможете?
   - Я попробую... - не стал отказываться Валерий Иванович. Кажется, он начал приходить в себя, но разыгравшийся редактор поразил его очередной идеей.
   - Послушайте! У меня есть ещё одно... куда более интересное предложение! Я готов переименовать рубрику "Полезные советы" в... "Полезные сонеты"! Вы становитесь нашим внештатным автором и ваяете по одному стихотворение в неделю... Из расчёта, скажем, доллар за строчку. Если вас смущает наша утилитарная тематика, придумайте себе псевдоним! Что-нибудь яркое и запоминающееся... Идёт?
   - Идёт... - растерянно согласился Валерий Иванович, разрывая свою любовную лирику на мелкие кусочки. Мадам внимательно следила за его дрожащими руками и за лицом, бледнеющим всё больше и больше по мере наполнения мусорной корзины.
   - Вот так, моя подружка! Будем писать баллады о стиральных порошках и оды тефлоновым сковородкам! - погладил её по спине Валерий Иванович и тяжёлым шагом вышел из редакции: с новым именем - теперь он был поэт Утилитаров - и небольшим задатком, вполне достаточным для покупки шампанского, бисквитного торта и колечка "Молочной" колбасы.
  
   ***
   Если бы в тот осенний день Валерию Ивановичу кто-нибудь сказал, что к Новому году он опубликует свой первый венок сонетов, посвящённых памперсам, полироли для мебели и антимолевым пилюлям - целых двенадцать штук добротно зарифмованных стихотворений, и за это получит приличный гонорар, он не стал бы так горевать по своему прихворнувшему Пегасу. Ну, постарела лошадка, пора и на покой! Зато теперь поэт Утилитаров, известный всему городу, в отличие от поэта Серова, неизвестного никому, мог кое-что себе позволить. Скажем, въехать на эскалаторе, как на ковре-самолёте, в ближайший супермаркет... Ведь скоро Новый год и пора покупать подарки!
   Но если бы на этом ковре-самолёте вместе с Валерием Ивановичем в супермаркет въёзжала его благоразумная Лю! Или любимица Мадам. В присутствии дам он не стал бы чудачить. Но Лю! в это время, обложившись трельяжными створками, вычерчивала бровки, Мадам с обычным собачим насморком спала в прихожей на половике.
   "Странная публика... - отметил Валерий Иванович про себя, осторожно рассматривая покупателей супермаркета. - Такие не прохлаждаются на парковых скамейках, не копаются в библиотечном каталоге, да и на Сенном рынке таких личностей я тоже не встречал..."
   Мимо него, то слева, то справа, проплывали роскошные норковые шубы, легкомысленные дублёнки в пёстрых птичьих перьях и подчёркнуто официальные - чёрные лайковые пальто. Он крутил головой во все стороны, пытаясь понять, кто они, эти... странные люди, с застывшими восковыми лицами а ля Тюссо, у которых так бесперебойно работают желудки? За каждым тянулось по прицепу: ветчина, солями, ананасы, сёмга, зернистая лососёвая икра...
   Устав наблюдать за покупателями, Валерий Иванович принялся рассматривать товары. Вот это было занятие! Плитка шоколада почему-то называлась "Сказки Пушкина", бисквитный торт - "Три толстяка". На конфетных ценниках был слишком мелкий шрифт, и Валерий Иванович с трудом прочёл - "Пи-ко-ва-я да-ма", "Спар-так", "Ма-с-с-ка-рад". Невероятно! Но поэту Серову, пораженному знакомыми названиями, вдруг показалось, что он, как всегда по четвергам, прохаживается по залам своей любимой библиотеки.
   - Какая суперобложка! - шептал он с восторгом старого библиофила: с сигарной коробки, перевязанной красным шёлковым бантом, на него смотрел списанный с Жерара де Пардье отважный граф Монте Кристо. - Подарочное издание... Ай, да художник! Талантище! Рисунок как рисунок... Ничего сверхъестественного... А смог-таки передать аромат эпохи..."
   Валерий Иванович сгребал с полок всё, что отбирал его изысканный читательский вкус: очерки французской истории, поэмы Пушкина, лучшие образцы зарубежной приключенческой литературы... Новейшие издания с золотым обрезом!
   Наблюдая со стороны, можно было подумать, что при виде всего этого гастрономического изобилия он, полуголодный пенсионер, сошёл с ума. Но это было не так! Если в экстремальных ситуациях срабатывает защитная реакция организма, то почему тогда же не может включаться защитная реакция души?
   Бедный Валерий Иванович не учёл одного пустяка - в публичке книги выдавались бесплатно, а в супермаркете за любую бумажку надо было платить. Отрезвление пришло возле кассы. Он приготовил ручку, чтобы по привычке - размашисто и наискосок - расписаться в библиотечной карточке, но кассир выдернул из аппарата метровый чек, и за любовь к классике пришлось дорого поплатиться. Мирабо оказался сыром, Напалеон - коньяком, "Полтава" с тиснёнными цифрами - 1709 - винницкими конфетами, а Свифтовский Гулливер и подавно - набором крупных яиц...
   Валерий Иванович не стал расстраиваться. Разве не ради такого дня он писал свои полезные сонеты?
   - Где наша не пропадала! - подморгнул он Жерару де Пардье, и здесь же, в супермаркете за последнюю сотню заказал Деда Мороза. Валерия Ивановичу предложили Снегурку - список блондинок, шатенок, с пед., мед. и муз.образованием, но в этой роли он представлял только Лю!
   Последние три месяца, за которые он выносил и зарифмовал множество дельных советов, и для него самого не прошли даром: вместе с продуктами он вывез из супермаркета и тележку. Точнее сказать, он эту тележку просто умыкнул...
   - У меня машина... вон за тем углом! - махнув на чернеющий вдалеке "Ford", соврал Валерий Иванович охраннику и быстро свернул за угол. Охранник не первый день нёс свою службу - он стоял неподвижно, как памятник, и в соответствии с фактурой монументально молчал. Он знал: тот, кто покупает такие дорогие продукты, не может, не имеет права ходить пешком.
   А за углом Валерий Иванович передохнул - погони не было! - и покатил свою телегу дальше. По дороге у него развязывались подаренные Лю! новые шёлковые шнурки то на одном, то на другом ботинке, и он вынужден был через каждые десять-пятнадцать шагов останавливаться, в то время как груженую тележку порывом ветра уносило вперёд; снег, сыпучий, как сахарный песок, сёк его разгорячённое лицо, но Валерий Иванович, устало улыбаясь, думал о другом.
   Ему представлялось, как, наконец, добравшись домой, он досыта накормит простуженную собаку, накроет стол, и, с превеликим удовольствием сбросив с балкона угнанный экипаж, встретит свою Лю! Она обязательно оценит его старания, она обязательно улыбнётся, тряхнёт розовыми кудрями и, неумело изображая рассерженную супругу, обязательно - иначе это будет не Лю! - скажет:
   "И после этого вы будете утверждать, что, став Утилитаровым, вы сделались практичней? Милый Валерий Иванович! Можете сколько угодно дурачить своих доверчивых читателей, а нас с Мадам не провести! Мы же видим, правда, Мадам? Вы - всё тот же... неисправимый романтик... Серов!"
  
   ***
   Валерию Ивановичу стоило неимоверных усилий затащить свои покупки в дом (лифта в его трёхэтажке отродясь не было, и тележку довелось оставить во дворе). Он накормил собаку и уже собирался накрывать стол, как в дверь позвонили.
   "Для Деда Мороза - слишком рано, а для Лю! - слишком резко... Может быть соседка за спичками..." - пробормотал он, бросил поверх гобеленовой скатерти лист ватмана, а чтобы бумага не скручивалась в трубу, прижал её бутылкой вина по середине и тарелочками - по краям, и, прихватив пару мандарин - гостинец для соседки, пошёл открывать.
   Валерий Иванович не ошибся. В дверь звонила не Лю! На пороге стоял незнакомый человек. Но был он такой презентабельной наружности, что было ясно и без слов - ни соль, ни спички ему не нужны. Скорее всего, и в мандаринах он не нуждался тоже.
   С ног до головы незнакомец был весь в белом, хотя не имел ничего общего с Дедом Морозом. Белая шляпа, белый костюм, белые плетеные туфли с длинными загнутыми носками, полное белое лицо, только галстук был чёрным, похожим на жирный восклицательный знак, перевёрнутый головой вниз.
   - Я могу войти? - спросил гость и снял шляпу, под которой оказалась аккуратненькая мальчишечья чёлка. С такой обычно ходят ученики младших классов, в старших - только отличники, а после тридцати - папенькины сынки. - Ваша собака не кусается?
   - Да... то есть, нет! - запутался Валерий Иванович и, рассовав мандарины по карманам, пропустил гостя. - Конечно, не кусается! Мадам - интеллигентнейшее существо! Это же золотистый ретривер! По крайней мере, тот, кто мне её подарил, был в этом абсолютно уверен. А родина золотистого ретривера - Англия, страна поэтов и хороших манер... Да, кстати, Мадам, ты не помнишь, куда я девал свои тапки?
   - Валерий Иванович! Где вас носит? Я к вам заезжаю в третий раз! Всё никак не могу застать вас!
   - В самом деле... А мы разве знакомы?
   - А разве нет? Вы - поэт Утилитаров, а я - фирма "Храповы: отец и сын"! - представился гость. Он осмотрел бегло комнату и, не найдя ничего белого, на чём можно было бы расположиться самому и пристроить шляпу, так и остался стоять посередине - со шляпой в руках. Терпкий аромат его дорогого о де колона быстро вытеснил запах промёрзших мандарин. - Я вижу, вы ожидаете гостей! Знаете, у нас с папой тоже свои планы! Так что... не будем друг друга задерживать!
   - Если можно...
   - Ну, невозможных вещей для нас не существует! Сначала мы хотели прислать к вам своего помощника, но потом подумали, что надо всё решить по-человечески... - сын Храпова, славы которого с избытком хватило бы на троих: в газетах его называли и Хватовым, и Нахраповым, и Ухватовым - по-детски засмеялся, но, представив на своём месте папу, прокашлялся и перешёл на другую тональность - он заговорил голосом не мальчика, но мужа. - В вашем доме три этажа, на каждом - по четыре квартиры... Следовательно, здесь проживает двенадцать семей, а уж если быть абсолютно точным... Фантастика! В доме N43 проживает сорок три... постоянно прописанных человека... Я понятно излагаю?
   - А нельзя ли... по сути? - начинал нервничать Валерий Иванович: Лю! могла прийти с минуты на минуту, а стол ещё не накрыт, да и он был в таком виде, точно весь день провёл на разгрузке вагонов. А этот гусь лапчатый нашёл время для математических задачек!
   - А суть, Валерий Иванович, такова: мы обошли одиннадцать квартир, переговорили с жильцами, и все они без исключения и, заметьте, в один голос дали своё согласие на переезд в новые квартиры. Остановка... за вами!
   - Если это... новогодняя шутка, то, заметьте, очень неудачная! - подражая интонации гостя, ответил Серов. - А если вы серьёзно.... То... такие вещи за две минуты не решаются. Кроме вас и вашего папаши, есть ещё ЖЭК, квартотдел, органы власти... В любом случае... даже если бы они что-то решили... Я вам своего согласия на переезд не дам!
   Сын Храпова надел шляпу и, посмотрев на Валерия Ивановича с искренним удивлением, громко рассмеялся. В самом деле, ну разве не смешно? Перед ним был не поэт Утилитаров, а бестолковый маленький мальчик, который ему, взрослому дяде, не хочет отдать взамен на новую свою старенькую, поломанную машинку.
   - Валерий Иванович, дорогой! Вы неправильно представляете себе ситуацию! Нам не требуется ваше со-гласие или не-согласие. Мы вас ставим перед фактом. Вашей хибаре сто лет! Она может рухнуть в любую минуту! И ЖЭКу на это, как и городской мэрии, глубоко наплевать! Только мы можем вам помочь! Ваши соседи, в отличие от вас, это прекрасно понимают! Они давно сидят на чемоданах и ждут, когда их вывезут из этого клоповника в Березино. А здесь, после капитального ремонта будет обыкновенное казино. Рулетка, покер, кости, баккара... Ну, не станете же вы маячить в домашней пижаме среди занятых важным делом людей... вместе со своей собакой, которая к гольден ретриверам имеет такое же отношение, как я к племени Мумбо-Юмбо...
   - Да мне нет никакого дела ни до вас, ни до вашего папы, ни до ваших... важных людей! Я не хочу переезжать в новую квартиру. Меня вполне устраивает старая! Здесь прошла почти вся моя жизнь! Каждый предмет, с вашей точки зрения не стоящий копейки... - Валерий Иванович тряхнул рукой в сторону плетёной этажерки. - ... мой клеенный-переклеенный Марк Твен, бабушкины слоники, самодельная шкатулка, сшитая из открыток женой... всё это связано с такими воспоминаниями... - голос его не выдерживал напряжения, а главное - стыда за самого себя: выкладывая этому расфуфыренному визитёру, может быть, самые дорогие, самые сокровенные вещи, Валерий Иванович чувствовал себя жалким старьевщиком. - Да что тут говорить! Вам смешно, а мне дорога здесь любая трещина на паркете! А в отношении собаки... Если вас смущает официальный стандарт: высота в холке, вес, окрас, то меня это мало волнует, потому что от золотистых ретриверов Мадам унаследовала главное - золотое сердце! Но вам этого не понять...
   - Валерий Иванович! Я вас отлично понимаю, но почему вы не хотите понять меня? Вы же современный человек! Печатаетесь в глянцевых журналах, народ просвещаете! А сами что? Вцепились в эти трущобы! Ну, как можно здесь жить? У меня в глазах рябит от ваших лютиков-цветочков! - гость пошёл по квартире. - Десять, двенадцать... да... для полного счастья... немного не хватает ... - шёпотом прикидывал он, измеряя комнату белыми плетёными туфлями. - Я вам удивляюсь! Как можно не понимать своей собственной выгоды? Вы переедете в высотный дом со всеми удобствами! Будете дышать чистым воздухом! Увидите мир с высоты птичьего полёта! Избавитесь от годами накопившегося мусора, от вашей допотопной газовой колонки! Да за всё это хламьё... - гость брезгливо скривил пухлые губки. -... на барахолке вам не дадут и десятки! А мы от доброго сердца выделяем вам комплект новосёла - шкаф, кровать, тумбочку и графин из соседнего, опять-таки, выкупленного нами, общежития! Да, признаем, сейчас Березино - окраина города. Но через каких-то пять-десять, ну... максимум - двадцать лет, там пустят метро, построят больницу, школу, театр, библиотеку! Да что это... я вас уговариваю! Я ведь не для этого приехал! Я хотел поздравить вас с новосельем! Вы представьте только, просыпаетесь утром, а вокруг всё новое. Современный дизайн: одна стена - жёлтая, другая - голубая, под ногами - стеклянный пол... И ничего лишнего! Свобода красок и геометрии... Представляете?
   - С трудом...- вздохнул Валерий Иванович и горько улыбнулся: речь гостья состояла из сплошных восклицательных знаков, беда, что все они были перевернуты головой вниз...
   - Ну, вот и чудненько! Вы уже улыбаетесь! Я рад, что мы поняли друг друга! - весело заключил гость и, смахнув со своего белого пиджака несколько собачьих ворсинок, вышел за дверь.
   - Так не забудьте! Переезд завтра в 10.00. Транспортные расходы мы берём на себя! Но и вы нас не подводите! Без четверти три строители начнут здесь всё крушить! - громко объявил он уже для всех жильцов, и по этажам в радостной перекличке одна за другой захлопали двери.
   - Переезд? А как же... Лю! - спохватился Валерий Иванович.
   - О-о-о! В Березино найдёте себе помоложе! - услышал он и в ту же минуту почувствовал, как ноги сделались мягкими, будто его выпотрошили, как старого игрушечного медведя, и вместо опилок набили модным синтепоном. Чтоб не упасть, Валерий Иванович стал хвататься за всё, что подворачивалось под руки: за штору, за скатерть, за торшер, пока с помощью Мадам не дотащил своё неуправляемое тело до тахты.
   - Какой же я... старый дурак! - прохрипел он и затрясся от рыданий. - Неужели...
   Звезда по имени "Лю!" оказалась всего-навсего метеоритом, ноту "Лю!" - так она была высока... - кроме Валерия Ивановича не смог взять никто, а человеческое счастье, к его удивлению, давно уже измеряют другими величинами... Плетёнными белыми туфлями с загнутыми носками, например...
   - Какой же я...
   Валерий Иванович не договорил, он задышал порывисто и часто, выгнул грудь и раскинул руки, будто это были крылья. Он пытался оттолкнуться от тахты. Он пытался встать, и, может быть, взлететь. И, в каком-том смысле, ему это удалось: продолжая что-то невнятно бормотать, Валерий Иванович медленно повалился на подушки.
   Мадам бегала вокруг него, тыкалась носом в его колени, дёргала за штанины, скулила и громко лаяла; по белому ватману, как по карте военных действий, красным контуром расползалось вино, торшер то загорался, то гас единственной не перегоревшей лампочкой. Наконец, через полчаса Лю! так колотила в дверь, что на площадку повыскакивали перепуганные соседи.
   - Что... уже начали ремонт? Почему так рано?
   - Может быть... для вас... и рано, а для кого-то - поздно...
   Но Валерий Иванович уже ничего не слышал - ни их причитаний, ни всхлипываний Лю!, ни тоскливого воя Мадам; он был невесом, совершенно спокоен и совершенно свободен, и смотрел куда-то невероятно далеко...
   Сын Храпова был бы очень удивлён, если бы узнал, что Валерий Иванович Серов, не выходя из своего дома, одним махом избавился от годами накопившегося хлама, и, закрыв бесконечно уставшие глаза, преспокойно смотрел на мир, как ему и обещали. С высоты птичьего полёта...
  
   ***
   В тот же день Мадам пришлось отправиться в обратном направлении - в тот же день ей пришлось спуститься с небес на землю. Небесами для неё была высота третьего этажа...
   Поначалу, не понимая, что случилось, она металась между больницей, куда увезли Валерия Ивановича, трёхэтажным домом, в котором жила, и маленьким сквериком - местом, где они вместе с Лю! имели счастье гулять, местом, где они, гуляя, имели счастье. Но с больничного крыльца её выметали веником.
   - Нечего тебе здесь ошиваться! Хозяин твой... гигнулся... Ищи теперь нового! - по-дружески советовала ей старая санитарка.
   Дом под номером 43 для неё теперь тоже был закрыт - с крыши слетали последние куски старого шифера, из выбитых окон и дверей надрывно визжали дрели и оглушительно тараторили молотки. Никто не ждал её и в скверике. Ни соседки-сплетницы, ни сороки, ни воробьи... От снега все лавки были белыми. Осторожно! Окрашено! Зима!
   Мадам не помнила, как и когда, она прибилась к дворнягам. Собачий голод оказался сильнее собачей памяти. Разгребая мусорные кучи, она забыла своё имя, манеры, родословную. Теперь Мадам окружали беспородные Бобики и Тузики. И она смирилась с их кобелиными ухаживаньями - она должна была как-то жить! Но их, родившихся в подворотнях, жилистых и злых, приспособившихся к бродяжьей доле, жалели, им бросали куски колбасы, как подают в метро профессиональным попрошайкам. Они умели просить. Её же, молчаливую, ещё не успевшую опуститься, со злобным фуканьем прогоняли вон.
   - Фу, по-о-шла, хитрюга! Дома поела, а теперь сюда пришла клянчить!
   И Мадам оставалось одно - бежать и от людей, и от собак... И она бежала, превращаясь на ходу из золотистого ретривера в рыжую дворнягу. Голодная, грязная, больная, она брела, тащилась, карабкалась, ползла... Она не понимала - куда? зачем?... Ещё немного и, наверное, ей, как и поэту Серову, открылся бы мир с высоты птичьего полёта...
   - Не грустите, Мадам! - уже слышала она знакомый до пронзительной собачьей тоски, поэтический голос. Но какой-то странный человек не дал ей его, Валерия Ивановича, увидеть. Человек выволок полуживую собаку прямо за хвост из-под пивного ларька и, пугая прохожих своей пьяной песней, понёс за шкирки, как несут кошку или кота. Он притащил её к себе в каптёрку, швырнул кусок заплесневевшего сыра, запер на ключ. И только утром на трезвую голову вспомнил про находку.
   - Здрасте, дерево! Шо за лабуда? Так ты, оказывается, каштанка?... Круто! А я-то, дурак, думал... шо ты... этот... как его? персидский кот!
  
  ***
   Обжив свой новый кабинет кривобокими кактусами, мраморной чернильницей и самоваром, Роман Юрьевич и за городскую культуру взялся с той же старомодной военной обстоятельностью. К середине декабря он закончил объезд библиотек, музыкальных школ и музеев, и в канун Нового года вместо праздничной стенгазеты с румяным Дедом Морозом в вестибюле управления был вывешен "План дислокации объектов культурного предназначения". Обшить чертёж деревом и стеклом поручили Михеичу.
   - Нашёл шо малевать! Мазила... - критиковал Михеич нового начальника, полирую наждаком дубовую рамку. - Пять несчастных библиотек и один не догоревший музей... На фига такой культуре управление как Верховный Совет?
   Михеич ворчал не зря. Михеич возмущался по делу. В отличие от Романа Юрьевича, совершившего вынужденную экскурсию по достопримечательностям города, он знал эти заведения изнутри. Да что там говорить... Как слесарь, электрик и столяр, он был знаком с ними на ощупь! Везде текли трубы, замыкало электричество, в строгом соответствии прогнозам гидрометеоцентра то градом, то изморосью сыпалась штукатурка. И если перед приездом нового начальника перепуганные библиотекарши раскатывали красную ковровую дорожку, чтобы прикрыть колдобины в полу, а, случалось, и раскрывали зонтик, чтоб никакая живность не позарилась на его чёрную шляпу, то Михеича, в оранжевой каске, обвешанного со всех сторон плоскогубцами, тросом, гаечными ключами, встречали и провожали по-свойски - стограммовой гранёной стопкой.
   Вот от кого зависело - жить или не жить культуре родного города! Михеич это знал, поэтому проглотив стаканчик самогона, всякий раз обнадёживал несчастных библиотечных тёток:
   "Жу-уть!", что в переводе на нормальный человеческий язык и означало - "Жить, конечно же!"
   Но, как стало известно под самый Новый год, не только Михеич радел за отечественную культуру. Под самый Новый год под его простым лозунгом выступил ещё один очень непростой человек.
   29 декабря, когда Михеич, сплёвывая на "План дислокации...", пытался натереть стекло до зеркального блеска, сам мэр города, проезжая мимо трехэтажного управленческого дворца, повторил фактически его же слова.
   "Ни фига себе! Это что ж получается... Культуры - кот наплакал, а управление - слон наложил! - интеллигентно возмутился Иван Иваныч на ухо своему шофёру. Мэром он был уже лет пять, не меньше, но, по всей видимости, в эти глухие места его машину занесло впервые. - Нет, Вась, ну ты подумай! Народ требует от меня дом культуры, а тут такой дворец порожняком простаивает! Совсем оборзели! Вот я покажу кое-кому, где раки зимуют!"
   Секретарши рядом не было, и Иван Иваныч, принялся вот так, на коленках, сочинять экстренный приказ, для удобства подложив под листик бумаги ноутбук.
   "При-ка-зы-ва-ю..." - начал он.
   Иван Иваныч помнил, что за городской культурой присматривал кто-то с самого верха, кто-то очень молодой и очень-очень зелёный. Значит, особнячок с колоннами этот "кто-то" уже основательно пометил. Зеленью, конечно, чем же ещё? Мэр расстроился...
   - Но ведь...- начал, было, успокаивать сам себя Иван Иваныч.
   Ведь это был тот самый случай, когда он мог лишний раз и, что очень существенно, совершенно бесплатно напомнить всем, кто в доме хозяин. Он - Иван Иваныч Иванюта был, есть и будет хозяином этого города! До выборов и после! Вот теперь пусть только посмеют не выбрать!
   Иван Иваныч подписал бумагу жирным серпантином, и в тот же декабрьский день вместо новогодних поздравлений городское управление культуры получило разгромный факс: "Приказываю... Учитывая многочисленные ходатайства трудящихся, до 31 декабря текущего года очистить занимаемое помещение под детский центр искусств. Разрешаю... оставить за собой на выбор - подвал или чердак".
   - Они что там... в мэрии... с ума посходили? - раскричался зять Романа Юрьевича, как только тот зачитал ему приказ по телефону. Новоявленный родич в это время грелся на греческом пляже. Он и не предполагал, что в декабре и под пальмой его может настигнуть солнечный удар. - Не для того, дорогой тестюшка, я вас туда ставил! У меня на этот дворец свой план имеется! Не вздумайте сдать помещение! До моего приезда займите оборону! Вы же вояка! А я... Завтра же... пришлю вам своего человека!
   Роман Юрьевич стоял между двух перепуганных Раис, соображая, что делать. В самом деле, что? Он уже начал привыкать и к просторному кабинету, и к вниманию этих двух дотошных дам, он уже любил Рыжуху, с горем пополам терпел и Михеича, а тут - на тебе! - неизвестно с какой радости надвигается война! Да и зять хорош! Отчитал его как последнего вахтёра. Роман Юрьевич так обиделся, что готов был крикнуть:
   - А не пора ли, дорогой зятёк, определиться, кто из нас - папа, а кто - всего лишь сынок?
   Но говорить было не с кем: из пикающей трубки веяло далеко не греческим холодком. И капитан в отставке решил обойтись без советчиков. Яйца курей не учат! Он не стал баррикадировать вестибюль. Для начала Роман Юрьевич наложил на полученную бумагу гриф "совершенно секретно" и приказал обеим Раисам до прояснения ситуации молчать.
   Разумное решение... Но только, благодаря этим превентивным мерам, на утро о приказе мэра по фамилии Иванюта можно было узнать даже из парижских и лондонских газет...
  
   ***
   О надвигающемся переселении народов Рыжухе никто ничего не говорил. Она сама почувствовала - наперекор календарю над крышей старинного бело-колонного дома собрались грозовые тучи.
   Утром её забыли покормить, и вместо завтрака ей пришлось уснуть, чтобы хоть как-то утихомирить голодный желудок. Прошло ещё полдня, но никто из её опекунов не удосужился поделиться с ней и обедом. Да что там еда... Никто не спустился к ней, не погладил по голове, не поговорил "о наболевшем, о женском". Вот что было до скулежа обидно...
   Но больше всего Рыжуху насторожила тишина. Она была странной, пугающей... Будто предупреждала - быть беде! В самом деле, утром около сотни людей вошли в эту дверь, разошлись по своим кабинетам, а над Рыжухиной головой было подозрительно тихо. Никто не смеялся, не кашлял, не стучал каблуками, как будто все надели бесшумные музейные бахилы. Ну, а когда в середине рабочего дня, наконец-то, появился Михеич, в тесном выходном костюме, галстуке, аккуратно выбритый, постриженный, а главное - абсолютно трезвый, она поняла, затишье - это только начало. А что-то очень важное, может быть, даже самое главное в её собачей судьбе ещё впереди.
   Хорошо зная Михеича, Рыжуха не могла не заметить, что сегодня он не просто странно вырядился. Прислушиваясь, принюхиваясь, приглядываясь, она заключила, что в довершение своего экстравагантного вида, он очень странно себя вёл.
   На первый взгляд вроде бы, Михеич всё делал, как всегда. Менял лампочки, чинил краны, выбивал Рыжухину подстилку, бегал в бухгалтерию и, стащив у кого-то из женщин два больших жирных блина, тут же выскакивал оттуда. Только делал он это как-то вяло, без озорства, без обычных своих гримас и присказок, и Рыжухе, глядя на него, аккуратно причёсанного, приглаженного, даже с голодухи хотелось больше спать, чем есть. Определённо, Михеич хотел кому-то понравиться, вот только неясно - кому и для чего?
   - Ну, давай, Рыжуха, не бузи! Жри, пожалуйста! Неизвестно, когда в следующий раз доведётся... - уговаривал он свою любимицу с подозрительной вежливостью. - Блинчики свежие, дрожжевые...
   Капризничать было не в Рыжухином характере, да и Михеича, не очень молодого и не очень счастливого человека, перебивающегося вчера - у Зинки, сегодня - у Томки, завтра - в подвале или под кустом, ей было жаль. Она проглотила блины, не чувствуя вкуса, и уже собралась, было, опять-таки из жалости к Михеичу вылизать тарелку. В это время входная дверь, взвизгнув от удара и едва не соскочив с петель, распахнулась. Вахтёрша Любаша, в бесконечных поддёвках и жилетках, толстая, но проворная тётка, тут же подпёрла её кирпичом, как это делалось всегда перед каким-то важным гостем или крупногабаритным грузом, и через несколько минут, когда в вестибюль намело снега и стало по-уличному холодно, вошёл человек в белом. Белая дублёнка, наброшенная поверх белого спортивного костюма, белый блейзер, белые кроссовки, и загоревшее, круглое лицо, пожалуй, слишком холённое, что бы быть лицом спортсмена.
   - Вы - поэт Утилитаров. - вспомнила Рыжуха. - А я - фирма "Храповы: отец и сын!
   В серо-буро-малиновом, в чёрном ли, с зонтиком, в очках, в профиль или со спины, она не могла не узнать Храпова. Она не могла обознаться, не могла спутать запах его "Живанши" с запахом луковых буфетных котлет. И когда он переступил порог, показывая всем своим видом, вот, мол, я какой, полюбуйтесь! - большой, красивый, важный, она ужаснулась: этот отвратительный окорок в лощеной упаковке - был Храпов. Храпов и никто другой!
   Рыжуха была уверена, вот сейчас он швырнёт по оценивающему взгляду налево и направо, радостно щёлкнет пальцами, и, не обращая внимания на вахтёршу и Михеича, начнёт измерять вестибюль своими белыми кроссовками. Как бы она хотела ошибиться! Но Храпов вскинул руки крыльями взлетающего лайнера и выстроил в одну линию свои крепкие ступни...
   - Es! Двадцать пять, сорок, пятьдесят четыре... Приличная дистанция! Но... для полного счастья немного не хватает... - услышала Рыжуха печально памятные слова, и судорожные хрипы вырвались из её горла.
   - Ша, Рыжуха, ша! - ласково похлопывал её по спине Михеич, но от телячьих нежностей собаку першило и трясло ещё больше.
   Только теперь, в пяти шагах от человека в белом, так неожиданно и вплотную, приблизившего к ней её недавнее прошлое, Рыжуха поняла, для чего нужна эта странная тишина. Да для того, чтобы слышать, как колотиться её маленькое, размером в собачий след, сердце. Вот, оказывается, для чего...
   - Ну, где твоё начальство, показывай! - скомандовал Храпов Михеичу, закончив обмеры, и, не спеша, по-хозяйски, с каким-то липким удовольствием поглаживая старинную кованую балюстраду, двинулся на второй этаж.
   Михеич не собирался проявлять гостеприимства. Он вообще не любил этих молодых, ранних и удачливых.
   - Не заблудишься... - огрызнулся он сквозь зубы и так же, как Храпов, вразвалочку, направился в противоположную сторону - в свою каптёрку. Роль Сусанина пришлось исполнить вахтёрше. Она подвязала поясницу пуховым платком, укрепила шпильками свой рыжеволосый кактус, и понеслась за посетителем. Рыжухе не оставалось ничего другого, как вернуться в угол, и, прислонившись к шершавой стене, слушать, о чём говорят над её головой - в приёмной.
   Ждать ей пришлось минут сорок, не меньше. Из патриотических соображений Любаша провела гостя в кабинет начальника чуть ли не через чердак - через четвёртый, технический полуэтаж, застряв по дороге в узком дверном проёме. Она жертвенно заслонила своим телом проход, точно это была вражеская амбразура, и Храпову, сбросив часть своего белоснежного гардероба на ящик с песком и мышиным помётом, пришлось выдавливать вахтёршу из западни и боком, и головой, и коленом.
   - Наверное, к президенту легче попасть, чем к вам! - услышала Рыжуха после того, как в приёмной сердито хлопнули дверью. - Управление культуры называется... Весь в мелу, в пыли, паутине! Час проторчал на вашем чердаке! А времени лишнего ни у меня, ни у вас, Роман Юрьевич, нет! Я к вам прямо из Афин. Так что давайте сразу к делу! Нас никто не слышит?
   - Обижаете! - усмехнулся Роман Юрьевич.
   - Нет! Ну, вы даёте! Кто бы говорил? - возмутился гость. Под ним заскрипел стул, какие-то бумаги рассыпались по столу, из графина звонкой струйкой полилась вода.
   - Даже в Греции уже знают, что в вашем здании после ремонта обоснуется детский центр искусств. Хор, кружок рисования, бальные танцы и прочая фигня... А вы не думали... - гость сделал несколько глотков. - Вы не думали, какая вас в этом случае ждёт перспектива?
   - Мэр города обещал оставить за нами самый верхний или самый нижний этаж. Так что, думаю, большую часть коллектива удастся сохранить.
   - Не смешите людей! Этот жук всем обещает, но делает только для себя или, как в вашем случае, только то, что ему на руку перед выборами. Так что... не тешьте себя иллюзиями! Ситуация простая как таблица умножения. Грымзы ваши пойдут под сокращение. Это однозначно! И поделом - пусть меньше болтают! А вас... На сколько мне известно, вы же не баянист, не хореограф... Так что вам, Роман Юрьевич, вручат почётную грамоту, шахматы и... под белы руки - на пенсию. Не обессудьте, но... придётся вам выгуливать пинчера в парке культуры и отдыха или...- а чем не занятие? - высаживать на даче огурцы.
   Теперь стул заёрзал под Романом Юрьевичем.
   - Ну, не стоит так переживать! - сжалился гость. - Это я так... по-новогоднему... шу-чу. Слава богу, есть другой вариант! Именно его... мы с вашим зятем проработали во всех деталях на греческом пляже.
   Храпов пересел поближе к Роману Юрьевичу и перешёл на шёпот.
   - Этому дому лет сто пятьдесят, не меньше! Согласитесь со мной, ну, не строился же он под управление культуры... Скорее всего здесь когда-то жила дворянская семья. И если судить по жилплощади, неплохо жила... Не бедствовала и не скучала. Вот мы и хотим вернуть особняку ему первозданный вид. Чтобы он заблестел золотом, засверкал хрусталём. Чтобы по мраморным лестницам расхаживали красивые женщины, вместо канцелярских столов стояли бильярдные, чтобы везде звучала музыка, над головой висели цветы... В подвале можно соорудить сауну, винный погреб, со стороны чёрного двора - конюшню. А вот третий этаж мы планируем отвести по номера. Здесь можно будет отдохнуть...- Храпов заговорил ещё тише. - ... и душой, и телом! Понимаете?
   - Не по-ни-ма-ю... - осторожно вдохнул и, замерев на несколько секунд, так же осторожно выдохнул Роман Юрьевич. - Не по-ни-ма-ю, какое отно-шение к ва-шему проек-ту име-ю я?
   Гость от удовольствия ударил себя по толстым ляжкам.
   - Как же! Самое непосредственное! Вам тоже найдётся работа! Дело в том, что наших клиентов должен будет встречать швейцар. Не толстая вахтёрша в фуфайке и валенках, а бывалый гусар или черкес в папахе и бурке. Человек с мужественным лицом! Так что, считайте, что это место за вами!
   У Романа Юрьевича задрожали не только руки, мелкой дробью заходили и его подбитые каблуки.
   - Хотите устроить здесь бордель, а меня, значит, выставить клоуном?
   - Ну, что вы, Роман Юрьевич! Зачем так грубо, по-солдафонски! Во-первых, не бордель, а клуб по интересам, а во-вторых, и это не тайна, вы же служили вахтёром и ничего... не брезговали...
   - Не путайте божий дар с яичницей! Я служил в приличном государственном учреждении, а участвовать в вашем безобразии... Знаете, я вам на это своего согласия не дам! - донеслось до Рыжухи и покатилось дальше затихающим эхом - не дам! не да...! не...
   Чтобы не пропустить ни одного слова, Рыжуха перестала дышать. На этот раз ей слышался не хриплый голос Романа Юрьевича. Прижавшись к стене всем туловищем, она отчётливо слышала, как спорит с Храповым поэт - Валерий Иванович Серов.
   - Да как можно не понимать своей собственной выгоды! - всё больше заводился гость. - Вам не придётся ездить по убогим библиотекам, в которых уже сегодня нет нужды, потому что весь книжный фонд города с помощью дисков можно уместить в коробке из-под туфель. Вам не придётся составлять липовые планы и отчитываться перед тупоголовыми проверяющими! Да на одних чаевых будете жить не хуже, чем принц Уэльский! И нужно быть абсолютным болваном, чтобы не понимать этого! - Храпов был так красноречив, что в приёмную позвонили из бухгалтерии и очень вежливо попросили приглушить радио, нам, дескать, не до сессии Верховного совета, а Роман Юрьевич, капитан, умеющий по-армейски и стукнуть, и грюкнуть - поразительно! - молчал.
   - Ну, а если всё, что я говорю, для вас, Роман Юрьевич, не аргументы... - Храпов любовно посмотрел на свои лакированные ноготки и предупредительно постучал об стол массивным обручальным кольцом. - То у меня против вас остаётся последний козырь. Не хотите думать о себе, подумайте хотя бы о дочери. Она у вас замужем и, говорят, не в первый раз... Вы же не хотите навредить её семейному счастью? К тому же, на сколько мне известно, не молодые живут у вас, а наоборот - вы у них на полном пансионе...
   Роман Юрьевич не отвечал. Вот чего он боялся больше всего! Это был удар ниже пояса, удар по печени, удар по коленкам, и он, как мальчик, которому было нестерпимо больно, но который стыдился расплакаться, тихонько захлюпал носом.
   - Ну, вот и славненько! Я вижу, мы обо всём договорились! - поспешил заключить Храпов, сгрёб свои бумажки и, опрокинув несколько стульев, выбрался из-за стола. - И не забудьте, завтра в 10.00 мэр города собирается выступить с новогодним обращением прямо с вашего крыльца. Мы с вами должны его опередить!
   Рыжуха слышала, как белые кроссовки зацепились за дорожку - чёрт бы вас побрал с вашей долбаной культурой! - и спешно вышли из кабинета. Дверь в приёмной громко хлопнула, и над собачьей головой засеменили женские каблуки. Зачем-то распахнулась балконная дверь, взметнулась штора, не понятно для чего, посреди зимы зажужжал вентилятор. Рыжуха не могла ничего понять - кто там суетится наверху? Раисы или, может быть, всё-таки, Лю? И кому стало плохо, если с человеком в белом воевал Валерий Иванович Серов?
   - Может, всё-таки, вызвать скорую? - настаивал женский голос.
   - Спасибо, не надо... - отдуваясь, возражал мужской. - У меня в пальто есть валидол.
  
   ***
   Рыжуха не знала, сколько она проспала. Час? День? Неделю? А может быть всё, что происходило с ней последний год, сначала - голодные дворняги, а потом и все эти люди - Михеич, Любаша, Роман Юрьевич и две его Раисы - может быть всё это ей только сниться? Вот заговорит сейчас радио или заиграет дверной звонок, и этот длинный, мучительный сон, в конце концов, закончится. Она откроет глаза и снова увидит комнату с цветочными обоями, покрытый самовязанной скатертью круглый стол, тощую гранёную вазочку за тюлевой занавеской, вдохнёт знакомый запах новых журналов и услышит...
   - Привет, старая знакомая! - - разбудил Рыжуху сердитый мужской голос. - А ты, оказывается, живучая... сучка!
   Ну, вот... Сон, такой прекрасный, душистый, розовый от обойных цветов и утреннего солнца, оборвался на самом замечательном месте, и Рыжуха вынуждена была открыть глаза. В двух шагах от неё стоял вездесущий человек в белой дублёнке, он же - Храпов, потому, как, вспомнилось ей, Храпова сын.
   - Да сдалась вам эта собака! - вступился за Рыжуху Михеич. Он догадывался, что посетитель, в белых тапочках и шапочке с красной птичкой, прибыл не из общества "Красного креста и полумесяца". - С неё пользы в базарный день - три блохи! Вы лучше расскажите, что там нам из села пишут. Будет ли наша богадельня работать, или, может, пора амбарный замок вешать да сухари сушить?
   Храпов усмехнулся: определенно, ему сегодня везло на дураков.
   - А ты что... очень хочешь остаться?
   - Очень не очень, а работу терять не хочется. - затараторил Михеич, пытаясь увести собеседника в сторону - подальше от Рыжухи. - Да и привык я к этому дому, к этому району. Меня здесь любая собака знает.
   Храпов глянул на часы.
   - Собака, говоришь? - задумчиво протянул он и вдруг, неожиданно для себя, обнял Михеича за плечи. - А ну, пошли со мной! Где у вас тут буфет?
   У Михеича были совсем другие планы: с прошлой среды он обещал техничке запаять вёдра и наломать веников. Но какая, спрашивается, могла быть работа, если его силком тащили в буфет!
   Рыжуха хотела остановить Михеича, залаять или ухватить за штаны, но - странное дело! - из этого ничего не получилось. Голос её почему-то осип, как говорила Лю!, сегодня она была не в голосе, а ноги сделались тяжёлыми, непослушными, будто и подавно принадлежали другой собаке. И она поняла, что сон, кошмарный, изматывающий, всё ещё продолжается. Ведь не мог же Храпов предлагать Михеичу в реальной жизни:
   - Сто баксов хочешь?
   Да и буфетчица, по прозвищу "местное радио", всегда болтливая до головной боли, разливая бутылку "Пшеничной", не задала им привычных вопросов, чего, сколько и по какому поводу. Она, молча, нарубила лимон, и - кто этому поверит? - отгородилась от посетителей занавеской.
   - Ну, за всё хорошее! - предложил Михеич универсальный тост и залпом выпил свой стакан.
   Храпов кивнул головой, но не стал пить, забросил в рот колечко лимона, пожевал, выплюнул в кулак пару косточек и, хитро посмеиваясь, пододвинул Михеичу свою порцию.
   - Давай, Петрович! А то я - за рулём.
   - Петрович в овощном ... - уточнил Михеич, - ... гнильё сортирует. А я - Михеич!
   - Иваныч, Трофимыч... Не всё ли равно? Ты... главное - не останавливайся, пей!
   Михеич знал, что после второго стакана из слесаря, столяра, сантехника он превращался в кусок пластилина. Это был его предел, запретная черта, после которой он был способен на всё: танцевать под церковью или грабить "Проминвестбанк" - о чём отлично знали обе Раисы, вахтёрша Любаша и, конечно же, Рыжуха. Но откуда, от кого о двух роковых стаканах, было известно Храпову?
   - Пей! - настаивал тот. - Пей, лопух! На ровном месте заработаешь сто баксов!
   И Михеич, зажмурившись, в три глотка управился и со вторым стаканом.
   - А теперь слушай меня внимательно, халявщик! - угрожающе прошептал Храпов ему в ухо. - Избавишься от собаки, и считай, что зелень у тебя в кармане! Завтра в 9.00 я буду здесь. Отчитаешься как в бухгалтерии, а там и на счёт дальнейшей работы поговорим. Понял?
   - Не дурак... - выдохнул Михеич, только сейчас оценив, что значит пить "на шару". - Не дурак, а лох, вот кто я.... - невесело вывел он про себя, и выложенная веером экзотическая закуска брызнула кашей-размазней из его жилистого кулака.
   Храпов рассчитался с буфетчицей, вместо чаевых оставил глянцевую визитку - Будут проблемы - звоните! - и, направился к выходу. На крыльце он отёр руки свежевыпавшим снежком и вдруг резко, точно его дёрнул кто-то за воротник, оглянулся.
   Сквозь замёрзшее стекло на него смотрела Рыжуха. Она смотрела широко, совсем не по-собачьи, раскрытыми глазами. В них не было ни злости, ни ненависти, не было даже обиды. Была только боль, глухая, неизлечимая, которую, как памятный медальон втайне от всех, и от собак, и от людей, она носила с прошлой зимы.
  
   ***
   Михеич проснулся на полу в своей каптёрке под утро. В галстуке, гэдээровском костюме, отрытом Зинкой в гуманитарной куче, постриженный, но небритый. Это последнее, не очень эстетическое обстоятельство обрадовало его больше всего, потому что от всего остального - кримпленового костюма, застёгнутого на все пуговицы, темноты и сложенных на груди рук - ему захотелось по себе, любимому заплакать.
   - От напасть! А какой хороший человек был этот Михеич... Надо бы его помянуть... - с неподдельной горечью прошептал он. - А то как-то не по-людски получается...
   Но помянуть хорошего человека было нечем. Под пустыми бутылками, разбросанными по углам, беспардонно скреблись тараканы, из замочной скважины пробивался дрожащий свет неоновой лампы. Было душно, жарко, грязно и очень хотелось пить, а рядом, свернувшись кольцом, спала Рыжуха. Она упиралась Михеичу в бок тёплыми лапами и дышала, горячо, ровно, со знакомым рыбьим душком, прямо в лицо. От Рыжухи всегда, чтобы она не ела, почему-то пахло селёдкой.
   - Спи, Рыжуха, спи... - заботливо погладил её по голове Михеич и начал осторожно подниматься. Но Рыжуха сердито рыкнула, и в темноте тревожно блеснули два её влажных карих глаза. Михеич опустился на колени и заплакал пьяными слезами. За ночь ему так и не удалось протрезветь.
   - Ты права, Рыжуха! На все сто права... Из нас двоих ты, Рыжуха, человек, а я... всего лишь собака! За какую-то бумажку продал душу этому белобилетнику... Рыжуха, дорогая моя... Это правда, распоследняя я скотина! Но, поверь мне, я - Михеич, и Герасимом я быть не хочу!
   Михеич ждал, что Рыжуха, как всегда, вильнет хвостом, лизнёт его в нос, повернёт голову на бок и улыбнётся. У неё была удивительная улыбка, куда там референту Алисе, вставившей фарфоровый зуб! Но Рыжуха не лащилась, не улыбалась, а Михеич столько принял на душу, что не мог больше говорить.
   - Это ж на..., ... лох... нуться...
   Время шло, и в каптёрке становилось всё жарче и светлей. Михеич, хоть и с похмелья, а понимал, что тянуть дальше нельзя и до девяти часов, пока не появился Храпов, он должен что-то предпринять. Он погладил Рыжуху по спине, в сотый или в тысячный раз погладил, открыл дверь на щитке с бело-красным плакатом - красной молнией и белой надписью "Высокое напряжение! Не лезь! Убьёт!" и, перекрестившись, сунул туда руку...
  
   ***
   Несмотря на безвластие, дворник Дубина, как всегда под перезвон первого трамвая, явился на работу. Управленческий особняк, теперь можно считать, бывший управленческий, с сегодняшнего дня не принадлежал никому. Паны дерутся, рассудил Дубина, а Новый год ещё никто не отменял. Он притащил с чёрного двора небольшую сосёнку, забытую впопыхах кем-то из сотрудников, воткнул её в ведро с противопожарным песком и пошёл искать по закоулкам, чем бы эту брошенную красавицу принарядить.
   - Вот те на! А ты чего тут загораешь? - промычал он, обнаружив рядом с Рыжухой, на коврике, спящего Михеича. - Тебе... часом... того... не плохо?
   Михеич потянулся, по-собачьи выставив вперёд все четыре конечности и откинув назад голову, с тем же собачьим удовольствием, до хруста в скулах, зевнул, затрясся всем туловищем, будто хотел освободиться от блох, и только после этого, уже по-человечьи, подхватился на ноги.
   - Ну вот, Дубина... Теперь всё в ажуре! Как стёклышко! Это я вчера перебрал, так что пришлось включать домашний вытрезвитель. Так зафигачило, так долбануло, что, думал, костей не соберу. А ничего... оклемался. Рыжуху вот только жалко, перепугалась на смерть... Вишь, её до сих пор типает.
   - Доиграешься когда-нибудь со своим электрошокером! Сколько раз тебе говорил, завязывай...
   - Да не трынди ты! - перебил завхоза Михеич. - Давай лучше покумекаем, что нам делать...
   - Ну, прежде всего, забаррикадировать парадный подъезд! - скомандовал кто-то сверху громовым голосом.
   От неожиданности Дубина, а надо заметить, этот был тот самый случай, когда внешность идеально гармонировала с фамилией, упал на Михеича, Михеич - на Рыжуху, и.........бабка на внучку, внучка - на Жучку,............. по всему вестибюлю затанцевали джаз пустые собачьи миски.
   А со второго этажа в сопровождении двух Раис чеканным шагом спускался Роман Юрьевич, в офицерской форме, не обношенной, с иголочки, хотя и старого образца, в блестящих от рыбьего жира яловых сапогах, с планшетом и кобурой на портупее. Не отставая от начальства, снизу, из подвальчика, выползала на толстых и коротеньких ножках вахтёрша Любаша. Но самым приятным сюрпризом было появление буфетчицы. В сахарном кокошнике, в накрахмаленном фартучке и нарукавниках, буфетчица, с пухлыми щёчками, притрушенными вместо пудры ванилином и мукой, была не женщиной, а безе или зефиром, предназначенными для сдабривания обстановки на десерт.
   - Это вам всем! Ешьте на здоровье! - пыхтела она, выкладывая на вахтёрский стол конфеты, пончики и пирожки. - Ешьте... У меня всё равно недостача! Сгорела хата, гори и сарай!
   Роман Юрьевич был сыт по горло ещё со вчерашнего дня. Он отодвинул пирожки, смахнул крошки и развернул карту оборонительных мероприятий. Потому с каким старанием она была вычерчена, было ясно - на эту карту он поставил всё...
   - Ну, что, бойцы? Судя по всему, не долго нам осталось здесь находиться... Но, как бы там ни было, борделя мы тут не допустим! Храпов сюда не войдёт! Нужен городу детский центр искусств - мы не возражаем, больше того, мы всей душой только "за!", а на нашу шею всё равно хомут найдётся. В крайнем случае пойдём консьержить! Надо вот только продержаться час, самое большее, час с четвертью, пока не подоспеет подкрепление: учителя, дети, родители. Раиса Степановна, перезвоните журналистам! Петровна, за вами телевиденье! Любаша, а вам... в случае... - Роман Юрьевич замялся: в случае с вахтёршей надо было подобрать какие-нибудь очень деликатные слова.
   - Да не переживайте вы так! Мне не впервой! Справлюсь! - громко засмеялась Любаша, без всякого стеснения поглаживая себя по выступающим достоинствам. - Перегорожу дорогу не хуже танка! Вот подъем пончиков, и ни одна муха через эту дверь не просочиться!
   - Михеич! - продолжал отдавать распоряжения Роман Юрьевич. - Включайте аварийное освещение!
   - Замётано!
   - Дубина! Приготовьте шланг с водой!
   - Сдэлаем!
   - А теперь... Рыжуха... - наконец вспомнил про собаку Роман Юрьевич и, сверив свои наградные часы с настенными, хлопнул в ладоши.
   Рыжуха так долго ждала этого момента - она ждала его целый год! - что, услышав своё имя, рванула с места и заметалась между людьми. Она не очень разобрала, что там для неё придумал Роман Юрьевич. Кажется, просил не путаться под ногами. Наивный человек! Свою роль и без его инструкций она давно уже знала на зубок.
   - Не дрейфь, Рыжуха! Держи хвост колбасой! - подморгнул ей Михеич и вместе с Любашей отправился в подвал за лестницей-стремянкой. Дубина на пару с буфетчицей пошли искать противопожарный кран. Роман Юрьевич и обе Раисы распределились по телефонам.
   Когда в вестибюле стало совсем тихо, Рыжухе послышалось, что...
   К парадному подъезду, и в самом деле, подкатила легковая машина, скрипнула входная дверь, от сквозняка тут же захлопали форточки, где-то в конце коридора посыпалось стекло, и... В вестибюль вошёл совершенно реальный Храпов. Рыжуха не могла не верить своим глазам, но на этот раз он показался ей не таким уже большим, не таким страшным, и не таким белым. В мягком терракотовом пальто он был похож на упитанного рыжего кота. А из белого на нём был только шарф, перчатки и сапожки. Во времена своей цыганской жизни ей встречались такие коты - с белоснежными воротничками и аккуратными белыми лапками. Когда она пережидала дождь под брюхом какого-нибудь заезжего мэрса, они лениво смотрели из окон, развалившись на тёплых хозяйских батареях.
   - А ведь именно этими белыми лапками он наследил в доме Валерия Ивановича... - подумала Рыжуха. - И, пометив полгорода, явился сюда за тем же...
   - Мадам?... - удивился Храпов, и вместо классического скрежета зубами проскрипел белыми сапожками. - А я-то думал, что вы уйдёте... по-английски!
   По-английски?! Храпов-Храпов... Рыжуха давно уже не знала, что это такое...
   Это когда-то, в доме поэта Серова, она, золотоволосая красавица Мадам, потомок английских спаниелей, ньюфаундлендов и сеттеров, наслаждалась Пушкиным, Байроном, Шекспиром, лёжа не на персидском, но, всё-таки, ковре. Ей хорошо был знаком вкус новых газет и журналов, ведь она подавала Валерию Ивановичу их чуть ли не каждый день. А с какой чувственностью Мадам подвывала Лю!, женщине с глазами цвета цикориев и волосами цвета маргариток, своим неподражаемым контральто! Попробовал бы кто-нибудь повторить: "Не уходи, побудь со мною... Здесь так отрадно и светло..."
   Воспитанная, грациозная, медлительная... Всё это было... Но сегодня она была не Мадам! И даже не Рыжуха. В углу вестибюля сидела простая дворовая сука. Злая собака. Гонимая, битая, затравленная; растерявшая всех своих щенков, рождённых неизвестно от каких Барбосов и Тузиков, по вонючим мусорным бачкам, по тёмным и холодным подвалам. Её глаза, сузившиеся в две косые уродливые полоски, сверкали волчьей злобой, острые клыки распирали рот, охотничий инстинкт бурлил в её крови...
   - Tally-ho! Sick him! - кричали английские лорды, приметив дичь, а ей вместо этого английского "Ату его! Ату!" слышалось другое: "За породу обидно!"
   Таких упрёков в свой адрес Рыжуха стерпеть не могла. Она вздохнула на всю глубину грудной клетки, её маленькое сердце остановилось, и она прыгнула наперерез Храпову.
   С улицы доносились возбуждённые детские голоса...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"