Крещенская Светлана. Собачий вальс

Светлана Крещенская "СОБАЧИЙ ВАЛЬС"

Эта история, в которой самым естественным образом был замешан один из известных криминальных авторитетов, начиналась просто, без взрывов и стрельбы - с крошечной заметки в воскресной газете: "Детской библиотеке имени И.А. Крылова ветеран войны и труда - архитектор Иванов П.В. подарил пианино". Для большинства подписчиков, привыкших к ежедневным убийствам, кражам, наводнениям и выходкам комет, эта новость была настолько неправдоподобной, что некоторые уже подумывали: "Вот ведь, мерзавцы, подсунули таки вместо свежего номера какой-то давнишний, завалявшийся на почте со старых брежневских времен!" И читающая публика из-за такой ерунды разошлась по интересам. Одни читатели вынюхивали факты с душком, сомневаясь в свежести газеты, другие, не думая - не гадая, закручивали в них кильку и колбасу. Библиотекарям было не до чтива: они раздвигали стеллажи, обустраивая для пианино небольшую сцену. Архитектора Иванова - на то он и архитектор! - тянуло к возвышенному: он сочинял дарственные стихи.

Остановка была за малым - дарёную вещь, которая оказалась не книгой, не картиной, не кашпо, необходимо было стащить с восьмого этажа и перевезти в библиотеку.

Пожилые библиотекарши осилить этого не могли: не было у бедных служителей культуры ни паршивенького грузовичка, ни подсобных рабочих, ни расхожих средств. И если бы это было известно герою войны и труда архитектору Иванову, отстоявшему и отстроившему свой город, в котором теперь иномарок было меньше чем в Париже, но, всё-таки, больше чем в Бордо, он сбросил бы свой "Zimmermann" прямо из окна.

Но бескорыстный даритель был интеллигентным человеком. По своей интеллигентной простоте он верил в расцвет отечественной культуры, он, в самом деле, верил в то, что искусство способно облагородить человечество. Старику Иванову, изучающему по ночам конструкцию купола большого диаметра Филиппо Брунулески, было невдомёк, что определенную часть рода человеческого способна облагородить... гранитная плита, а обратить к возвышенному - мраморная стела...

Узнав о волеизъявлении товарища Иванова, больше всех забеспокоилась заведующая библиотеки - Мария Тимофеевна - кругленькая бабулька с девичьей косой. Нет, на своём веку она, конечно, получала разные подарки. Были столетники, подшивки "Крокодила", скрепки и канцелярский клей. Но тут было чего нервничать: не каждый день дарили пианино. Да и, чего доброго, товарищ Иванов может передумать! Вот не получит завтра свою заслуженную пенсию и продаст инструмент или передарит тому, кто окажется проворней. Рядом с его домом ресторан, ломбард, пельменная и ЖЭК. Эти комерсанты быстро найдут и грузчиков, и транспорт ...

Мария Тимофевна захлопнула энциклопедию - ученые не брались ей помочь! - и покатила как колобок, по протоптанной ковровой дорожке.

Кажись, она придумала, кому звонить! Вот только б абонент был в досягаемой зоне...

***

Марии Тимофевне повезло: Валерий Крабов или просто Краб, как его называли подельники и сыскари, находился в городе - он только вчера вернулся из сказочной Греции. Там, на острове Родос, он провёл с маленьким сыном и молодой женой целую неделю.

Последние годы он не мог сидеть на месте. Вырвавшись в Европу, он исходил, изъездил, облетал её так, что знал благопристойные Мадриды и Амстердамы не хуже, чем вверенный ему район, весьма далекий от цивилизаций. После таких вояжей Крабова трудно было чем-то удивить, но эта коротенькая поездка в страну мифов и легенд его просто потрясла. Впервые в своей жизни Крабов попал в Долину бабочек...

Он впервые видел так много, что слепило в глазах, жёлтого и коричневого цвета. Он впервые боялся лишний раз вздохнуть, чтобы не вспугнуть это жёлто-коричневое чудо. Он не знал, что сотни, тысячи каких-то тщедушных мотыльков, разукрашенных двумя красками, это так удивительно красиво...

Он не знал... А они, когда он этого не знал, рождались, удивляли людей и погибали, едва задев друг друга своими роскошными крылами.

Там в Долине ему показалось, что в его бритой голове уже пробуждалась похожая мысль, и что то же чувство уже останавливало его сердце горячим тромбом. Сегодня Крабову позвонили из библиотеки, и он вспомнил, когда и где с ним это было...

***

Пять лет назад Крабов вернулся из заключения. Он не первый раз освобождался, но за все эти маятные годы, он впервые, решив "завязать", приехал в свой родной город.

В город, который он не узнал...

В том, прежнем городишке было всё просто и понятно. Каждое утро он бежал к старому обувщику - хромоногому еврею, дяде Яше. Забравшись на своё, выстеленное кусками свиной кожи, местечко в тесной будке, он подавал мастеру гвозди, разогревал клей и смешной суп из мороженой рыбы. После обеда надо было успеть так, чтобы никто не опередил, заскочить в молочный рундук на углу Парковой и Октябрьской. За три ведра горячей воды накрахмаленная тётка с распухшими ногами разрешала перевернуть двадцать пять пустых бидонов и нацедить из них по капельке до двух литров неразбавленного молока.

А вечером (но как же трудно было его дождаться!), натаскав от соседских дверей резиновых ковриков, циновок и шерстяных половиков, можно было неплохо устроиться на чердаке и "покемарить", пока большие, цедя по анекдоту, обыгрывали друг друга в покер и преферанс.

К новому городу, кичащемуся своей новомодной красотой, он не знал, как подступиться. Везде были замки, охранники, сигнализация, глазки. Везде была та же тюрьма, в которую он зарёкся не возвращаться. И ему вдруг захотелось стать прежним маленьким мальчиком. Забиться в какой-нибудь брошенный ржавый автомобиль или - ещё лучше! - потеряться среди деревьев и домов, зная, что ты никому не нужен и тебя никто не станет искать.

Но город, который он когда-то громил и обворовывал, был злопамятен - он Крабова не прощал. Город выбрасывал его на людные улицы, выталкивал на освещенные места. Что тут говорить... У великого города были свои великие дела: он воздвигал фонтаны, памятники, супермаркеты и церкви, и бывший вор, пусть и раскаявшийся, был ему не нужен. Бывший вор ему мешал...

Устав шататься по чужим дворам, Крабов, грязный, больной и голодный, получеловек, полуволк, полупёс, свалился на каком-то неприглядном крыльце. Сквозь сон он слышал, как непрерывно, то открываясь, то закрываясь, поскрипывала входная дверь... И что-то дрогнуло в его одичавшей душе от этого зазывающего скрипа.

Крабов осторожно толкнул дверь, и она - первая дверь в этом городе! - открылась ему сама. Он переступил порог, и оказался в тёплом и светлом вестибюле, завешанном от пола до потолка вьющимися цветами и забавной детской мазней. Следом за ним вбежали две болтливые девчушки. Толкнув одну из них портфелем в бок, выскочил на крыльцо белобрысый умник в тяжёлых, стянутых на макушке резинкой, профессорских очках. Крабов принюхался... На него пахнуло забытым запахом книг и осенних цветов. И он, удивляясь, что это не северный сон, понял, что это обычная - обычней не бывает... - детская библиотека.

Крабов немного подождал - его должны были выставить, как это делали везде, но, сколько он не маячил в своём потрёпанном ратиновом пальто, его почему-то не прогоняли. Тогда он тихонько попросил газету - любую, можно ненужную или списанный журнал... - и, стараясь не ступать по ковру, чтобы не наследить, как-то боком прошёл в конец читального зала. Мимо влажных жёлтых хризантем в глиняном кувшине с надбитым горлом...

Сняв пальто, он боязливо осмотрел просторную, с высокими книжными шкафами, почти под потолок, комнату, присел в самом углу, чтобы никто не мог смотреть ему в спину, и шершавыми пальцами медленно провёл по крышке письменного стола. Толстый слой краски, как ни старались его наложить, не мог скрыть четырех кривых букв - Ка, эР, А, Бэ - КРАБ - безжалостно вырезанных двадцать лет назад чьим-то перочинным ножичком...

Опустив бритую голову, Крабов закусил свою мозолистую ладонь и прикрыл лицо юмористической газетой. Чтобы никто не мог видеть его горьких слёз...

***

Валерий Крабов не был знаком с архитектором Ивановым и никогда не видел его антикварный "Zimmermann". Но, выслушав Марию Тимофевну, он сразу решил, что не стоит спускать с 8-го этажа источенную жучком доисторическую рухлядь. Проще купить белый рояль, а ещё лучше - синтезатор и отправить его в библиотеку от имени Иванова, уговорив архитектора сплавить его древность на дрова.

Но, приехав к дарителю и увидев, как тот бережно упаковывает ноты и книги, вытаскивая из них старые фотографии, записочки, открытки и засушенные цветы, Крабов понял - старик на это не пойдёт...

На следующее утро к крыльцу библиотеки медленно подкатил грузовик с обвязанным со всех сторон верёвками, точно именинный торт, увесистым подарком. Вслед за ним съехались, нос к носу, два чёрных бронированных джипа. Минут через пять прибыл белый "Chevrolet".

Под присмотром заказчиков грузчики молча делали свою работу. Двое молодых, откинув борт машины, спешили подпереть деревяшками библиотечную дверь. Двое других, они были и старше, и опытней, набросив на плечи широкие ремни и подцепив ними пианино, осторожно, но слаженно, выдерживая один уровень, спустили инструмент на тротуар.

Из легковых машин высыпали люди. Чёрные брюки, белые рубашки, золотые побрякушки и хороший о де колон. Не спеша - соблюдая начальственную дистанцию - из белого "Chevrolet" вылез Крабов. Кивнув на работающих грузчиков, он испытующе посмотрел на своих дружков.

- Ну что, братва, а самим-то - слабо?

Вместо ответа из прибывшей команды, разминаясь на ходу, как перед боем, выступили трое. Без всякой суеты они перехватили ремни с плеч нанятых доходяг и вместе с Крабовым понесли инструмент...

Им было не привыкать к одной упряжке, но с первых шагов стало ясно: нести пианино на вытянутых руках - не просто тяжкая ноша. Напряженные их лица налились кровью, белые рубашки вздулись от набухших мышц. Слышно было как, натянувшись, лопнул и ударился об ступеньку чей-то золотой браслет, но, не нарушив движения своим блеском, тут же был раздавлен, как завёрнутая в фольгу узенькая шоколадка.

Грузчики, обрадовавшись, что раньше времени закончили шабашку, за которую щедрые клиенты и деньги уплатили наперёд, развалились на выгоревшей траве. Глядя на своих пыхтящих сменщиков, они широко улыбались и, чтоб уж совсем не обидеть "коллег", вполголоса переговаривались между собой:

- Ну, кто ж так делает! Ухватились все разом... как за бабу... Ещё б папу с мамой прихватили...

- От качки... Да, ребята... попробуйте нашего хлебца... Это вам не гантельки тягать...

Дядя Вася, самый бывалый из четверых и самый сведущий по части погрузочно-разгрузочных работ, прикрикнул на шутников своим бронхитным голосом:

- Ша, гаврики! Хватит звенеть ведром! Вы чего не врубились шо эта за груз? Общак эта, ясно?!

Молодёжь переглянулась.

- Ты чего, дядь Вась, не допил вчера?

- Общак эта... точно... я вам говорю! Стали бы они с этой трухой возиться за абы так!

- Дядь Вась! Хорош гундосить! Давай, рассказывай... Ты знаком с ними... что ли?

И дядя Вася, не отрывая глаз от пианино и не шевеля губами, прошептал себе под нос: "Однокашники мы... учились вместе. Только меня после семилетки - под зад коленкой, а у ребят этих... характеристики были хорошие. Им пришлось на северах академии кончать..."

После дяди Васиной исповеди грузчики сидели тихо - потягивая "Приму" и пожёвывая траву. И когда злополучное пианино, наконец, скрылось за скрипучей библиотечной дверью, один из них, озираясь на чёрные джипы и белый "Chevrolet", осторожно привстал на колени.

- Нет, вы только подумайте, как хитро придумано... Книжечки, детишки... И бабулька эта в белых носочках... видно такая же библиотекарша, как я миллионер... Никогда не подкопаешься!

Дядя Вася согласно мотнул головой.

- Дык... шо ж ты думал, дурило, люди ж с головой! Почитай на каждого по три аспирантуры...

И недовольно глянув на перепуганного напарника, просипел: "Да не греми ты арматурой! Раскис как клубничное ж-жуле..."

***

Когда пианино стояло на месте, и Мария Тимофевна на пару с уборщицей оттирали его тряпками со всех боков, Крабов, закатывая разорванный рукав, спросил между прочим:

- А что... кто-нибудь умеет на нём ... играть?

Один из его товарищей, отряхивая брюки, устало крикнул: "Я - пас! Хватит с меня этой музыки!" Другой, самый молодой и самый смешливый из четверых, изобразил дурашливое лицо, хлопнул в ладоши и прошёлся хрящеватыми пальцами по рёбрам.

- Я - только ... собачий вальс... Сыграть?

Крабов тихо переспросил: "Собачий вальс?" И как-то странно, чуть ли не судорожно, усмехнулся, будто пытался сладить с одному ему известной тяжёлой внутренней болезнью, и по-отечески, всё равно, что немощный родитель треплет своего, такого же нездорового, сынка, похлопал товарища по плечу.

- Не надо, Костян! Мы этот собачий вальс всю жизнь играем... Не наиграемся никак...

И глянув на обступивших пианино детей, махнул своим браткам рукой.

- Ну, хватит бодяжить! Тут и без нас разберутся!

Отправив свою команду, он задержался ещё на несколько минут. Мария Тимофевна, понимая, что Валерий спешит, на ходу приглашала его на музыкальный вечер, на чай. Ей так хотелось в знак благодарности при всех, сотрудниках, архитекторе и детях, вручить ему блокнот, ручку и календарь. Она собиралась расспросить его о сыне, но дети дёргали её со всех сторон и она, не зная уже, что и кому отвечать, расстроилась и, испугавшись, что вот-вот расплачется, замолчала... Крабов взял её за руку.

- Милая Мария Тимофевна... Только не обижайтесь! Вы - последний мамонт на нашей вымирающей земле...

В читальном зале стих смех, и Крабов, учуяв тишину, по привычке насторожился. Но беззаботный детский голос, не предвещая опасности, громко объявил: "Караманов. Бабочка. Этюд".

Крабов остановился.

- Бабочка?! - вырвалось у него, - Здесь? В библиотеке? - спрашивал он оторопевшую Марию Тимофевну.

Неужели... одна из тех, что на острове Родос, роняющих каждый день на землю свою жёлто-коричневую пыльцу. Жёлтую - цвета срезанных хризантем, и коричневую - цвета треснувшей глины...

Водитель белого "Chevrolet", осторожно просигналив в очередной раз, торопил Крабова с отъездом, Мария Тимофевна жевала валидол, библиотечная уборщица, нарезав маковый пирог, расставляла новые чайные чашки. Каждый был занят своим делом, и только Крабов, оттягивая время, почему-то стоял в дверях...

Ему было так тяжело, будто он всё ещё нёс тяжёлое пианино, впившееся в его плечо обжигающей лямкой, и было горько... Потому, что он знал - в его прошлой жизни ничего уже нельзя изменить.

Оставить комментарий © Copyright Крещенская Светлана (mymosa@rambler.ru) Размещен: 22/05/2010, изменен: 30/03/2013. 17k. Статистика. Рассказ: Проза Иллюстрации/приложения: 2 шт.		Ваша оценка:
Аннотация: Рассказ был написан после моих многократных и бесполезных попыток подарить кому-нибудь пианино. Сбагрить, так сказать, безвозмездно концертный вариант фортепиано c поэтическим названием "Беларусь". Библиотеке, музыкальной школе, в конце концов, обществу Красного Креста... Вот такое наступило время! К музыкальным инструментам и книгам, которые ещё каких-то двадцать лет назад являлись показателями советской окультуренности, народ потерял всякий интерес. И духовный, и коммерческий. Вслед за продырявленными молью коврами и запыленным хрусталём. Канадский художник-сюрреалист - Роб Гонсалвес. "Люди и книги".

Крещенская Светлана : другие произведения.

Собачий вальс