Так мне хочется, чтобы
                   появиться могли
                   Голубые сугробы
                   с Петербургом вдали.

                           (А. Ахматова)
1
Виденье нечетко. Сознанье закутано в шарф.
Cтроений точеные образы. Прозелень бронзы...
В пространстве морозном дрожащие отзвуки арф.
И кони взлетают. И львы как надменные бонзы.

Вот солнце рождается, в талой воде раздвоясь.
И царственной сказкой - в замесе болота и славы -
Дворец возникает, решетки ажурная вязь
И всадник на камне фасада разбитой державы.


2
Ах, няня, позволь постою на чудесном мосту.
Да помню я, помню, что надо мне делать уроки.
Какую б судьба ни достала мне с неба звезду,
Я здесь проведу отведенные Господом сроки,

Лишь в городе этом. Ну, разве вот только война...
Волнуется мама? Наверно. "Ах Коленька, где ты...?" -
Вот вечно кричит мне, как маленькому, из окна!..
А нищий, смотри, на морозе - почти что раздетый...

Мешает мне ранец. Вон дама в промерзлом окне.
Тяжелое солнце, как всплывшая в облаке рыба...
Зачем же сегодня привиделось страшное мне
Во сне нехорошем? Но Богу сказал я спасибо,

За то что ведь сон это был. Только сон... Но какой!
Мне там говорили, что больше я жить недостоин.
И бил по лицу меня дядька, наотмашь - рукой.
Но я был спокоен. Как старый и опытный воин...

Ах, господи, няня, да что ты все крестишь меня?!
..........................................................................................
.........................................................................................
.........................................................................................
3
Во сне проплывает забытою лодкой весна.
Открылся канал... То есть, пО утру вскрылась Канава.
И Летнего сада нагая стоит тишина...
И в воздухе колокол музыкой медного сплава.

Намокшею птицей нахохлилась Мойка моя.
И в прорези веток скрипит по дороге телега.
Следы от полозьев разлезлись остатками снега.
И плачет зима закипающей струйкой ручья...

И тайные клады свои подымая со дна,
Я ключиком сна отпираю прапамяти ящик.
И прошлого рай воскрешаю в экране окна
Рассеянной роскошью звуков и красок дразнящих.

Там разные борозды жизней моих пролегли.
И питерской строчкой прошили мне личное дело...
Там сердца кораблик в залива промозглой дали
Непрошено реет над рябью тоски поределой.


4
Мой город распаренный солнечной баней весны,
Я вновь осязаю глазами под куполом неба
Колонны твои и виденья пролетов сквозных,
Где былью становится вся моя здешняя небыль.

Проржавлены ванны твоих коммунальных квартир.
Задернуты шторками тайны дворовых колодцев.
Здесь книги читали до пулей оплавленных дыр.
И строчка литая державной стопой отдается.


5
"Наверно, с моста сиганула", - прохожий сказал.
Зачем-то и я будто столб в этой куче народу.
Гляжу как сомнамбула в мутные эти глаза...
Счастливая женщина. Ты обретаешь свободу.

"Ах, кажется немка. Ну что с нее, глупой, возьмешь," -
Вздохнула какая-то дама в толпе за каретой.
Меня пробирает предательски мелкая дрожь.
А лекарь с колена встает, дескать, смысла-то нету...

Она и не женщина. Водка прожгла до нутра.
В обиде запекшийся рот уж не сплюнет упрека...
Орет полицейский, что всем расходиться пора.
И только шарманка с почтеньем замолкла до срока.

6
И вывернул залп на поверхность ущербное дно,
Где город мой стал революций убийственным Родей.
Допросов ночных он цедил чумовое вино
И взводом расстрельным командовал утром на взводе.

Тускнеет реальность на жизни разъемном мосту.
Закутаюсь в шарф, разгляжу у гранитной скрижали
Заветного города гибельную красоту,
Чью славу подонки в кровавое зелье смешали.

7
Полозья саней погребальных по сердцу скребли.
Ресничного инея ветры коснуться не смели.
Всех лучших уже увезли с этой мерзлой земли:
Их время смертей укачало в летальной качели.

Я шарфом своим подбородок тебе подвяжу.
Здесь все наважденье. Здесь нет никакого просвета.
Такую тоску и такую кромешную жуть
Не вспомнят, мой птенчик. И нет за зимой этой лета.

И нас больше нет. Наши весны зима унесла.
Цветочек мой нежный, мой лучший... На всем этом свете
Такая тоска. Ни рубашечки, ни волоска
Уже не поправить. И в стайке детей не заметить.


8
До полночи жгут чернокнижную память мою
Фонарные луны сквозь бисерно-черную морось.
До полдня мне ангелы песню прощально поют
И слово плывет, будто лебедь, рыдающий в голос.

Там женщина плачет без слез. Ее очи сухи.
Она только память и горя обугленный ветер.
Она выпевает немыслимой силы стихи.
И в каждой строке воскресают умершие дети.

9
Закутанный шарфом, свой ранец подросток несет.
И будочник мерзнет. И пушки еще не стреляли.
Шарманка поет о разбитой любви и печали.
Вплывает мой город в последний, тринадцатый год.