Аннотация: мысли русской киски в стороне английской, на сей раз о сокровенном...
Эффект Мандельштама - сопряжение дальних смыслов. Это не я сформулировала, но подписываюсь. Ни убавить..., НО прибавить можно.
Мандельштам - малахитовая шкатулка с волшебными драгоценностями. Каждый,
кто смотрит - находит своё. Кто видит яйца Фаберже, а кто купола русских церквей.
Кому перстни, а кому кубки, а кому и небеса! Небо вообще - его тема. Он в нём "заблудился... что делать"?! :-)
Католическое мироощушение Мандельштама - это синкретическое расширенное
видение выкреста. Он себя как бы ко всем религиям мира приписал ("Полночь. Роскошно буддийское лето").
А уж если по судьбе - то он ближе всех к полоумному Иешуа. Обожаю его ехидную фразу: "Выходит, самое главное - в живых остаться?" Он как бы антигерой - аж ничего
героического на физическом плане. Гротескно смешон по жизни - и неоднократно, и до конца... И всё же - он один осмелился дать пощёчину подлейшей эпохе, в которую ему довелось жить. Он ПЕРВЫЙ рванул кольцо гранаты! Сначала ЗА революцию. Потом - ЗА справедливость - то есть увидел лицо монстра-века - и первым шагнул навстречу ему! И пал в неравной борьбе. Пал физически. Духовно - поднялся. "И меня только равный убьёт". Равных пока не видно. Его поэзия - снежная вершина. Его проза на самделе - тоже поэзия, поэзия мыслей. Там всё напоминает готическую архитектуру: глубина структуры, синкопированная, но неумолимая ритмика, тщательная проработка деталей и - главное - таинственность общего замысла. - И такова у него каждая фраза!
Сейчас стало модно говорить о его полуначитанности и слабообразованности. А ведь Слава Богу - если это так. Значит вся эта калейдоскопическая масса впечатлений, субьективных и оригинальных суждений абсолютно первична - из СЕБЯ ЕДИНОГО вытащена!
Мандель - он Мандель и есть - веточка миндаля. Называть так любовно мы его с бывшмужем стали оч. давно, так как-то повелось... Столько знаю о нём как о человеке - что он мне как бы совсем и без отчества хорош. Ося. Ладн, если кого коробит - не стану. Просто когда-то давно, вечность назад, в последнем деcятилетии прошлого века я вела семинар для учителей - "Как давать творчество Мандельштама в школе" - (бедный Ося!) - и осторожность забыв, заглядывала в такие всякие архивны дебри, рылась в воспоминаниях... и стал он мне совсем родным. И вдобавок через Надю. Она - его ребро ведь.
Пушкину было легче всех. Он топал по целине, где кое-где виднелись следы Державина и Ломоносова. Он мог позволить себе роскошь недорифм - вроде: "она в семье своей родной казалась девочкой чужой"! А у "серебрят" такое уже пройти не могло. У поэтов, в том числе и дилетантов (для меня дилетант - комплимент!) нашего говновремени - при всей расхристанности - и подавно. Ведь расхристанность не означает бездарности. Хотя... наверное мы до Осипа конкретно - если опять к нему вернуться - не достанем никогда.
Для меня, как ни странно, не он всё же пушкинский наследник в 20 веке, а Ахматова. Она больше чем кто бы то ни было - Пушкин. Отсюда ее сцелеустремлённый интерес к его
творчеству и безукоризненное знание Пушкина - его творчества и жизни.
Марина разломала строку Пушкина, как хлеб божьего тела преломила, выломилась из Пушкина, его любя, и дала росток чему-то неведомому.
Ахматова шла пушкинским путём и вышла тоже на неведомое, куда собственно Пушкин и ведет.
А Осип "всемирно отзывчив?, он для меня вместе с Ахматовой воплощает ещё одну нить к пуповине поэзии - Данте. Они прямые его наследники - и у них в русской литературе нет предшественников. Пушкин - вне Данте. Серебрята объяли необъятное, потом стало некого обнимать. И появились разные вознесенские, обнимающие американов, и бродский - общее место, как и его "фамилие" - маленький интеллектуальный Матроскин, изобредший поэтический бутерброд колбасой вниз - "так вкуснее получается"... и пославший в фигвам сначала совдепию, потом запад, потом жизнь. Собственно - его путь - это путь фигвама.
А Осип - птичий царь, скоморох - "Лишь бы только любили меня эти мёртвые плахи..." Этот Осип, с его душезахватывающей птичьеполётностью ("прыжок - и я в уме" - Это после выпада - "выпадения" из окна!), этот Осип, с его монументальностью, и лёгкостью, и клёкотом, и немыслими головкружительными ассоциациями - тосковал по всенародности, по ласке и любви мужиков ("и спичка серная меня б согреть могла") и кричал расхристанной эпохе: "Я человек эпохи Москвошвея. Смотрите, как на мне топорщится пиджак!" Но эпоха гнала его прочь, и - какое счастье и горе! - не признавала его своим.
Осип - римлянин, Осип грек, Осип древний иудей, Осип русский - болезненно тоскующий втихомолку о славе Есенина, Осип - католик ХХ века, парижский гуляка, сорбоннский студентишка.
Осип - атипичный, невероятный для русской литературы фланёр - вдоль европейских улиц и площадей, вдоль перекрёстков времён и культур... Щегол он. Ничего орлиного. Этим он кажется редко бывал озабочен...
Марина в юности сбегАла в Париж, чтобы увидеть Сару Бернар в роли Орлёнка. Она тянулась ко всему орлиному - московская душа.
А Ося бежал за капором снега - и - догоняя синюю рессорную карету с друзьями - кричал: "я тоже хочу экутэ!!!"
И тут память подносит к глазам вертлявую куколку длинноносого и малорослого желтолицого Пушкина... Вот тут для меня сходство кажется более всего разительным. Хрупкая конституция, "всеобщность", открытость духовным порывам, ветрам и позору. Незащищённость. Дантес. Алёшка-юродивый-Толстой. Круг сомкнулся. Гений и злодейство - две вещи несовместные. Преступная эпоха(и\или страна?!) выгнали Поэта за пределы жизни. И за этими пределами - ему хорошо. Проваливается в тар-тарары эпоха за эпохой, а ОН вне досягательств и посягательств. Вне постижений и достижений... Боже, сохрани и помилуй Русское СЛОВО. Нам, говорящим по-русски, нищим осколкам преступной страны, отвергающим и отверженным - есть что представить в Судный День...