1
в моем северном детстве по небу был пролит холодный кефир
на эмалалево-голубоватой нездешней подкладке...
я смотрела на новый рассветный и невыцветающий мир.
мне его показали в смещенном недетском порядке. -

там бедра перелом у меня, и в больнице пацан обожженный поет,
а глаза его яблочным спасом от страха покинув орбиты -
странно вылезли, голубизны их безумный разброд и разлет -
пузырьки из лазури, небесным кефиром покрытой.

мне шесть лет. я забыла о спице в обломках кости. и беде вопреки -
я приникла к флакону духов, будто к духу спасительной сказки.
мазь вишневского в ноздри вползает из-под залосненной повязки -
но какие пацан выпевает мне песни. какие в тех песнях стихи -
он за голосом к богу летит из больничной тоски...
и глаза его так велики,
что весь мир придвигают к разгадке небесной закваски.

2.
оживает мой мир то волшебником с синим цветком в покрывале из сна,
то зарытым секретом - оберткой и мертвой стрекозкой - под стеклышком узким.
то героем военным, которым больна старина и гордится страна.
то разбитой, но тщательно склеенной вазой музейной этрусской.
то старинной Чайковского песенкой нежно-французской...
то любовью последней надсадной, на все времена
и по краю сознанья бегущей строкой безыскусной:
раздвоенье. разлука. отчизна. чужбина. война... и навеки вина.
эта строчка тебе не видна и вообще посторонним к чему перегрузки.

3
кто там плыл надо мной в южном детстве, любимый, до самой зари -
что меня сизари с петухами будить не решались.
только куры за сеткой квохтали в своей заполошной пыли
и своим ко-ко-ко-не-лег-ко били строго на детскую жалость.

мандолина вскипала, с гитарой сойдясь в роковом забытьи
за зеленым забором в соседской игре забубенной...
моя мама достав меня из густоты власяного затона
после бани вплетала упругие ленты во влажные косы мои

4
бредень-гребень. что чешешь? куда ты меня увлечешь?
без вопросов там полною мерой просыпано памяти просо.
над растрепой пионом усталый и низкий гудящий галдеж
пчелы там и шмели. вязнут в воздухе острополосые осы.

там без спросу схоронен в предсердия красном углу
заколдованный двор, где галчонок лежит хромоногий
в старой печке, за створкой... и разве похож на игру
клюв раскрытый, что выздоровления просит у нас как у бога?

кот подкрался неслышно. - все спали - и сцапал птенца
было страшно найти поутру только перышки у поддувала.
мы рыдали с сестрой. мы помчались на розыск - убить подлеца.
он доверчивый выскочил сам - наша злость почему-то пропала.

так всегда! - я могу только страшно рычать и рыдать и орать
а как взглянешь в глаза - там беспомощность жизни как рана, о Боже...
пусть останется жив кто мечтает унизить меня, расстрелять, растоптать.
лжец, гордец, полный хам - он подобье мое и - как странно - подобие Господа тоже.

5
мы повязаны в мире тончайших чудес чешуей.
отслоится фасетка - и взгляд оборвется навеки.
даже тянущий распрей унылый мотив бечевой,
хоть и зол на меня - стал давно дорогим человеком.

тут когда-нибудь каждого горестно в гроб уложив,
будут плакать родные с надеждой на свет воскресенья.
и листва на ветру жаждой жизни дрожит. без позерства и лжи -
всякий просит любви, то есть, просто - от смерти спасенья.