Аннотация: Рассказ вошел в сборник "Скрыто - не забыто" издательства Шико, 2012.
У небесных царей молодые лица. Когда мне было семь лет, я спросил у одного из жрецов: "Почему"? "Потому что молодость тела - это проявление силы духа", - ответил он.
Провожу рукой по каменным ликам, высеченным на стене храма. Ронхол, Саттано, Элайо... всего двенадцать имён. Наш мир существует шесть тысяч лет, по пятьсот на каждого царя. Солнечноликие, богоподобные, управляющие нами, своими детьми, из неведомых миров, затерявшихся меж звёзд. Большую часть жизни я был уверен, что следующее имя в этом святом списке будет моим.
Жрецы пришли в нашу Долину Весенних Цветов, когда мне только-только исполнилось три года. Указали на меня и дали родителям час на сборы и прощание. "Это ошибка, - повторяла мать и все никак не могла отпустить мою руку, - этого не может быть"! Но жрецы не ошибаются никогда. Я до сих пор помню тепло её ладони...
Ещё запах помню - нежный, немного терпкий. Так цветут только сады моей родины. Здесь, среди скал и северных ветров, это очень ценное воспоминание.
- Почему мне нельзя проведать своих? - спросил я, когда немного подрос и узнал, что родители мои всё ещё живы.
Гаррел, старый седой жрец, отложил ступу и посмотрел за горизонт.
- Потому что дом - место твоей силы, - ответил он, наконец. - Но если ты вернёшься, хотя бы на день, волшебство растает. Дом даёт тебе силу в обмен на боль и тоску.
И он снова принялся толочь в ступе какие-то семена.
Воспитать царя - всё равно, что взрастить цветок. Этим жрецы и занимались двадцать четыре часа в сутки. Ранняя побудка, ещё до рассвета, молитва и заплыв по туманному озеру. Потом урок борьбы и скудный завтрак. Занятия по истории до обеда, а после - по искусству. Вечером уроки музыки и спарринг с мальчишками-послушниками - будущими воинами. И никаких выходных. Цари не могут себе этого позволить. Лишь иногда, после учебных состязаний, нам с послушниками разрешалось поиграть в кости или салки. Как я веселился! Как вёл игру, подзадоривая противника и вдохновляя своих! Я был настоящим полководцем! Но, кидая изредка взгляд на Гаррела, который к тому времени стал моим воспитателем, я замечал, как он вздыхает и качает головой.
- Ты недоволен, что я общаюсь с друзьями? - спросил я его как-то вечером, после игры, направляясь в молельню.
- Друзья - это хорошо, - ответил он. - Только помни, что каждый из них может тебя предать. Помни об этом всегда. И никого не пускай в самые потаённые уголки своей души.
Летом, когда холодные ветра ненадолго отступали, в небольшом городке, расположенном близ монастыря, трое суток справляли "Полное солнце", что означало самые длинные дни в году. Горожане пели песни, жгли костры и пускали фейерверки. Мне очень хотелось туда, в самую гущу событий.
- Почему? - кричал я, еле сдерживая слезы. - Почему мне нельзя на праздник? Я же во всём вас слушаю и всё исполняю!
Но жрецы были непреклонны.
- Важно не то, что ты делаешь, - сказали они, - а то, чего ты не делаешь. Праздность - слишком сильное искушение. Твоя душа ещё не готова к нему.
И всё, что мне оставалось - довольствоваться небылицами вернувшихся на третий день, обезумевших от восторга друзей.
- Однажды небесные жители - любимые дети Бога - решили заселить Землю людьми, - рассказывал Олтэо, высокий худощавый жрец, на своих уроках истории. - И постановили они, что людьми будет управлять небесный царь, избираемый каждые пятьсот лет. Но перед тем, как взойти на престол, он должен будет прожить земную жизнь, чтобы знать, что это такое - быть человеком.
- Быть подневольным человеком, - вставил я.
- Не обманывайтесь, ваше величество, - ответил Олтэо. - Свободных людей вообще не бывает.
Однажды, прогуливаясь перед сном неподалёку от монастыря, я услышал доносящийся из кустов писк. Это был котёнок, маленький, истекающий кровью. Видимо, забрёл из города, и его покусали местные сторожевые псы, спускаемые на ночь с цепи. Я принёс его в свою комнату, обработал раны и налил ему в блюдце воды.
- Вряд ли поправится, - спокойно сказал Гаррел, присев рядом с коробкой. - Слишком глубокие раны.
Но я не послушал жреца и выхаживал котёнка ещё два дня. Он не вставал, ничего не ел, лишь изредка пил.
- Зачем ты продлеваешь его страдания? - спросил Гаррел через два дня. - Ты лишь помогаешь боли отравлять его душу. Если свернуть котенку шею - он умрет мгновенно.
- Что?! - крикнул я, ошарашенный его предложением.
- Когда-нибудь ты будешь насылать потопы и пожары. Чтобы спасти заблудшие человеческие души. Ты должен научиться брать на себя эту ответственность, - и жрец вышел, тихонько прикрыв за собой дверь.
А я взял котёнка, погладил нежную шёрстку и, закрыв глаза, одним резким движением переломил тоненькую шейку. И долго стоял потом, разглядывая обмякшее тельце. Тогда я впервые понял, как это больно и страшно - быть небесным царём.
Когда мне исполнилось шестнадцать, верховный жрец привел в монастырь двух каторжников. Они были грязными, ободранными, и от них дурно пахло. Гаррел усадил их за главный стол, а мне вручил поднос.
- Сегодня у нас гости. Ты будешь им служить.
Я еле сдерживал рвотный рефлекс, но ослушаться не мог. Носил каторжникам лучшие яства, которые мне никогда не позволяли даже надкусить, подливал вино в высокие серебряные кубки. И каждый раз, едва отойдя от гостей, получал удар по спине.
- Выпрямись! - шипел мне в ухо жрец. - Ты не прислуживаешь, ты СЛУЖИШЬ. Делай это достойно. Не опускай глаза! Улыбайся!
Тяну уголки губ вверх и ощупываю своё лицо. Как слепой, пытаюсь определить, насколько благосклонна была ко мне природа. Странно. Как незрячие судят о красоте? Как это можно ощупать?
Сегодня стол, накрытый только для меня, ломится от яств. Но я не хочу к ним притрагиваться. Хожу рядом, ловлю запахи, смазанно пробегаюсь взглядом, но остаюсь совершенно равнодушным. Грех праздности, как и чревоугодия, давно мной преодолён.
Ветер крутит на балконе листву, качает непослушные тяжёлые занавески. Я закутываюсь в теплый плащ, сажусь на пол, около главной стены, поближе к святым письменам. До меня доносится мерный гул, переливы колокольчиков и голоса жрецов из соседней залы.
Я стараюсь не думать о том, через что мне вскоре предстоит пройти. Грех сожаления - один из самых сильных, к тому же он до сих пор мне неподвластен. Да и глупо сожалеть о будущем.
Почти так же глупо, как верить, что царь имеет право на чувства.
Я влюбился в двадцать лет. Сайя... жительница города, раз в месяц приносившая в монастырь дары. До сих пор не могу понять, какая польза в сожжении лучшей части урожая? Но разве царей спрашивают?
У нее были маленькие круглые ушки, не знаю почему, но мне это безумно нравилось. Наверно мне просто казалось, что эти уши созданы не для обыденных звуков, а для чего-то большего, тончайшего, не слышимого остальным. Ещё мне очень нравилось, как она двигалась - мерно, ритмично, не по-женски. Так может двигаться лишь идеально отлаженный механизм.
Почти каждый вечер я писал ей письма. Они были очень короткими и по-детски наивными. Я прятал их под половицу, которую до этого аккуратно раскачал и мог вытащить в любой момент.
Сайя проводила у нас не больше десяти минут. Отдавала дары и ждала у дверей основного храма, когда ей вернут корзины. Она ни разу не заметила меня, украдкой рассматривающего её с одного из балконов. Хотя я был так близко, казалось, протяни руку - и коснешься её светлой кожи, пепельных прядей. Горячая волна пробегала по моему телу, отдаваясь внизу живота обещанием неведомого удовольствия.
Однажды вечером Гаррел застал меня за привычным вскрытием пола. Окинул оценивающим взглядом довольно увесистую пачку аккуратно сложенных в квадратики листов и тихо сказал:
- Нет нужды уродовать пол. Всё самое важное лучше прятать на видном месте.
С тех пор я хранил письма на своём столе.
Когда я впервые усомнился? Когда потерял веру? Когда объявил миру свою небольшую войну? Закрываю глаза и откидываю назад голову, чувствуя затылком холод каменной стены.
Когда мне показали его. Привезли в одну из деревень, четыре часа пути на восток, и нашептали в ухо, не выходя из крытой повозки:
- Видишь молодого кузнеца? Запомни его хорошенько. Именно он - будущий царь небес и твой хозяин. Ты - лишь прикрытие.
Он. Высокий, статный, загорелый. Длинные белые локоны и тонкие, благородные черты лица. Я до сих пор помню каждое его движение - выверенное, лаконичное. И улыбку. Он имел право так улыбаться - открыто и добродушно. Почему? Почему он имел на это право?
Вернувшись в монастырь, мы с Гаррелом отправились на вечернюю молитву. Я не мог дождаться этой минуты - встать на колени, опустить голову, чтобы не было видно слёз. Но жрец остановил меня у паперти, долго смотрел в глаза и, наконец, тихо произнёс:
- Ты должен понимать, что твоя ноша очень тяжела, но судьба твоя предначертана, а миссия очень важна. Ты должен выбрать её. Выбрать по-настоящему. И пожертвовать самым дорогим.
- А если я не смогу? - спросил я вымученно и тут же устыдился собственной слабости.
Но Гаррел, казалось, заглянул в самые глубины моей души.
- Тогда у мира не будет очередного небесного царя.
И, поклонившись, он тихо вышел.
Я долго стоял на коленях, рассматривая узорчатый свод молельни. Выбор. Как можно сделать выбор, если тебе его на самом деле не дают?
Так ничего и не решив, я отправился в свою келью. Там первым делом наткнулся взглядом на свои письма, и всё вдруг встало на свои места. Сгрёб их в охапку и вернулся в молельню. Хотите жертву? Хорошо! Вот вам моя жертва! Вот то единственное, что заставляет меня чувствовать себя живым, вот... Я рвал письма, шептал себе что-то под нос и думал лишь об одном: "Когда? Ну когда же, наконец, я заплачу?". Но слёз не было.
Посидев ещё немного и понаблюдав, как вечерний ветер кружит позёмкой мои разорванные чувства, я поднялся и пошёл спать.
Воспитать царя - всё равно, что изваять статую. Надо просто отсечь всё лишнее. А я докажу вам, обязательно докажу, что именно я - небесный царь.
Сайю я больше не видел.
- Ты готов?
Открываю глаза и смотрю на Гаррела. Долго, молча, безучастно. Моя война подходит к концу. Вот только почему я уже чувствую себя побеждённым?
Я пережил три нападения на монастырь. Я был в пяти военных походах. Я вёл за собой людей. Я брал на себя ответственность. Я.
- Да. Готов, - встаю, расправляя плащ.
- Подожди, - Гаррел дотрагивается до моей руки. - Ты помнишь мои слова?
Помню. Прошло десять лет, а я помню всё, до мельчайших подробностей. Даже твоё выражение лица в тот момент, Гаррел. "Тебе мало смириться со своей судьбой, мальчик мой, - сказал ты тогда, - ты должен полюбить его. Полюбить своего царя всем сердцем".
Несколько слов - твоя отрава, разъедающая меня все эти годы.
- Ты можешь отказаться, - говорит Гаррел, отворачиваясь. - На самом деле, ничего страшного от этого не будет. У нас уже есть небесный царь, а ты... ты волен сам выбрать свою судьбу. Сейчас. В этот момент. Мы поддержим тебя в любом случае. И в любом случае Бог будет тебя беречь, потому что ты помечен небом. Я жду...
Что я могу на это ответить, учитель? Ты нанёс мне смертельный удар. Что может быть болезненнее отсутствия выбора? Только отсутствие необходимости. Необходимости, которую во мне так тщательно воспитывали.
В тридцать три года небесный царь проходит обязательный обряд инициации. Он должен одолеть самого сильного воина. Вот только что будет, если воин этот выйдет победителем?
Круглая зала, метров тридцать в диаметре, потолка почти нет, слишком древнее строение. Сквозь огромные дыры солнечный свет рисует в центре почти идеальный круг. А в круге стоит он. Мой враг, мой господин. Делаю шаг навстречу. Ну, здравствуй, моё наваждение.
Он молод и свеж, хотя ему тоже тридцать три. Его красивое лицо покрыто загаром, моё - оспинами, слишком часто я оставался один на один с холодным ветром. Он широкоплеч и подтянут. У меня же одни жилы, в военных походах приходилось голодать. У него нет ни одного шрама. Все его шрамы достались мне.
Я ненавижу тебя!
Делаю шаг вперёд.
Я люблю тебя.
Ещё шаг.
Ненавижу!
Ещё.
Люблю...
Жрецы сидят молча. Они сделали всё, они больше не властны над нашими судьбами. Доставай свой меч, господин. Он отвешивает мне поклон, принимает стойку. Ну что же, посмотрим. Может быть, ты и избранный. Но у меня есть нечто очень ценное - мой опыт. А у тебя его нет. Ни один небесный царь ни разу не проиграл этого поединка. Но я тоже ни разу не проигрывал, так что наши силы равны. Давай! Покажи, на что ты годен!
Первый же его удар заставил меня покачнуться. Я покрепче сжал рукоятку меча и сделал неожиданный выпад. Попробуй вот так! А может, вот так? Это был восхитительный танец. Я обучался ему с рождения. Я знал каждую мелочь, мог просчитать любой поворот, любое движение руки, головы, глаз... Но, чёрт возьми, почему же с самого начала повёл он? Лицо моё, несмотря на осенний холод, покраснело от напряжения, а на глазах выступили слёзы. Так не честно! Откуда у него столько силы? Откуда ловкость и умение? Откуда?!
Я пропустил очередной удар и не удержался на ногах. Больно ударился правым боком о каменный пол и зло посмотрел на своего господина, стоящего против солнца. Такого любимого и ненавистного...
Гаррел подошёл к нему почти вплотную, тихо бросил:
- Ты знаешь, что делать.
Тот кивнул и, не задумываясь, проткнул мечом мою грудь.
Боль - это то, к чему невозможно привыкнуть. Но что я знал о боли до этого момента? Особенно о душевной.
"И в любом случае Бог будет тебя беречь..."
Я закричал. Я заплакал. Я закашлялся, потому что рот мой быстро наполнялся кровью. Гаррел склонился надо мной, тряхнул за плечи.
- Нет! Не смей! Смотри на меня!
Я не мог понять, чего он от меня хочет. Я ощущал только боль и обиду. Я видел только его - своего господина, аккуратно протирающего меч.
- Делай выбор. Делай! - Гаррел несколько раз ударил меня по щекам. - Или ты хочешь, чтобы мир остался без небесного царя?!
Зала поплыла, зазолотилась. Заколосилась бескрайним полем, волнующимся, как море, теплым, как мамины руки...
- Сынок...
Я ощутил ещё несколько болезненных ударов, но возвращаться мне не хотелось. Я уже шёл с мамой, по пояс в пшеничных колосьях, впереди был вечер в маленьком уютном доме и беззаботные игры с друзьями...
- ... делай выбор...- долетело откуда-то.
Я уже не обращал внимания на толчки и тряску. Боль взяла меня на руки, качала, убаюкивая, напевая что-то прекрасное и такое родное... такое...
И вдруг сильное, щемящее чувство пронзило меня. Люблю! И мне всё равно, воспитано ли это во мне или заложено. Люблю! Так, что кричать хочется, что грудь готов разорвать, лишь бы поместилось, не пролилось...
Вся моя жизнь - одна сплошная жертва, кусок хлеба, вырванный из рук под благовидным предлогом. Да, я выбираю! Я выбираю свой последний выбор. Это вы мне навязать не сможете!
Только пусть этот мир будет! Ради маминых рук. Ради пшеничного поля. Ради моих друзей. Ради врагов. Ради господина... Я не знаю, кто придумал эти глупые обряды, но перечить не стану. Лучшая часть урожая? Я готов быть ею. Божественная защита? Я готов от неё отказаться.
Но это мой выбор, слышите?
Мой!
И идите к чёрту!
Я вдруг понял, что сердце моё больше не бьётся. Но я видел Гаррела, он сидел рядом с моим телом и улыбался.
- Обряд инициации завершён.
- А что делать мне? - спросил мой господин, вкладывая в ножны чистый меч.
- Возвращайся домой, мы в тебе больше не нуждаемся. Только верни...
Господин встал на колени и сложил руки на груди. И я отчётливо увидел, как изливается из него сила, возвращаясь к жрецам. От каждого понемногу...
- Это будут хорошие пятьсот лет, - уверенно сказал Гаррел, поднимаясь.
А потом я полетел, туда, к самому солнцу. И даже показалось на секунду, что с неба протянулись ко мне чьи-то бесчисленные руки.