Уже неделю, с тех пор, как получила письмо из части, написанное незнакомой рукой, Мария Степановна ждала звонок в дверь, ждала напряженно, непрерывно, ежеминутно, даже во сне.
Но когда позвонили, и она открыла дверь, то, вглядываясь в высокого парня с худым землистым лицом, растеряно спросила:
-Вам кого?
И в ту же секунду, еще до ответа, по яростному, горячему толчку сердца поняла, кто это, и кинулась, повисла на шее.
- Здравствуй, мама, - тихо сказал Андрей, осторожно разжал ее руки, вошел в длинный коридор коммуналки, и повел ее за руку в комнату, странно волоча ноги.
И то, как он вел ее по коридору, и взрослое, непривычное выражение его лица, и походка, все это испугало мать. Она шла за сыном, чувствуя, как рука ее и лицо покрывает испарина испуга: что-то плохое произошло с сыном, и ей еще предстояло понять это и осмыслить.
Они вошли в комнату, разгороженную диваном и комодом, и сели у стола, вернее сын сел, а она осталась стоять и вглядывалась в него, уже не решаясь целовать и обнимать, и бурно выражать радость, которая, по мере того, как протекали минуты молчания, угасала, уходила, и на смену ее приходили тревога и недоумение.
Наконец Мария Степановна опустилась на стул, нарушила затянувшуюся тишину:
- Вернулся, сыночек, Андрюшенька, вернулся, счастье-то какое,- и она заплакала, заплакала, навзрыд ,- а отец-то, отец, не дождался, ушел, болезнь скрутила, инсульт в одночасье.
Она хотела добавить, что инсульт случился с отцом, когда он узнал, что сына отправляют в Чечню, на войну, но вовремя остановилась: побоялась, что сын почувствует себя без вины виноватым в смерти отца.
- Да, я знаю,- Андрей ответил не сразу, через молчание- ты мне писала.
- А я вот... Он запнулся, глянул на мать исподлобья,- а я вот вернулся, только, может быть, для тебя лучше было бы, если бы я не вернулся.
- Что ты, что ты такое говоришь, Андрюша, - Мария Степановна чуть не заголосила, но прикрыла рот рукой. - Господь с тобой! Вернулся живой, руки ноги целы, вся жизнь впереди, а я так тебя ждала, что ты такое говоришь, что с тобой...?
- Контузия у меня мама, с головой плохо. Боли сильные и провалы в памяти.- Сын замолчал, ссутулился, уставился в одну точку на полу. - Лучше бы руки или ноги не было, чем это. У меня припадки бывают, эпилепсия, так что ты готовься, сильно не пугайся, просто нужно меня держать в этот момент, а длятся они недолго, не больше пяти минут.
Мария Степановна вспомнила детство, соседа по коммуналке, которого корежило припадками после той, другой войны, вспомнила, как страдали его мать и жена, как мучился он сам.
- Ну что ж, сынок, значит так и будем жить.- вздохнула она.- И с этим живут люди. А потом постепенно все пройдет, забудется, выздоровеешь ты.
- Никто, мама, сказать не может, сколько это будет длиться, и вынесу ли я это.- Сын поднял глаза на мать, и вдруг погладил ее по руке: - Мама... Все же хорошо, что я дома.
- Да что ж я сижу, - всполошилась Мария Степановна, - я сейчас, пельмени варить поставлю. Я тебе пельменей налепила, помнишь, ты до армии их любил?
Сын кивнул. Лицо у него снова стало замкнутое и отсутствующее.
- Я пойду, помоюсь,-сказал он. -Пока ванна свободна.
- А Игорь с Мариной переехали, - вспомнила Мария Степановна о соседях, доставая из шкафа белье и полотенце. - Осталась одна бабка Лида, да Степаныч вот. Втроем живем здесь. Но тебе ведь теперь квартиру должны дать...
Сын на слова о квартире махнул рукой, белье взял, полотенце, а рубашку не взял, вынул из рюкзака другую, новую, видно купил недавно.
- Мне, мама, старая одежда не пойдет, я ведь вырос
Он ушел в ванную, а Мария Степановна побежала на кухню варить пельмени, накрывать на стол, доставать запотевшую бутылку водки из холодильника.
Сегодня у нее был выходной на работе, и праздник, большой праздник дома. Сын вернулся живой, пусть и покалеченный. Где-то там внутри, невидимо для глаза, испорченный.
***
Время шло. С момента возвращения Андрея прошла неделя, потом месяц, два, три.
Сын лежал на диване, смотрел в потолок, ел, что ему давала мать, пил, что приносили друзья, и молчал.
Когда Мария Степановна подходила к дивану, садилась рядом, брала сына за руку, заглядывала в глаза, он отворачивался.
Мария Степановна ходила в военкомат, хлопотать насчет квартиры, говорила, что вот сын болеет, и им особенно нужна квартира, припадки у него. Ей обещали помочь, но дело с места не двигалось.
Припадки были редкими, но изнурительными. Сына крутило так, что Мария Степановна, сильная женщина, не могла его удержать, боялась, что завалится у него язык, и он задохнется, или виском об угол стола стукнется. Но все обходилось.
Случались припадки вечерами, когда Мария Степановна была дома и могла помочь.
Мария Степановна в свои пятьдесят была женщиной решительной, привыкла полагаться на себя, и вот в одночасье собралась в Москву, к министру вооруженных сил, жаловаться на местные власти. А сына поручила двоюродной сестре.
Записалась на прием она легко, но нужно было ждать два дня. Ждать было невозможно, жить негде, и сын там один. Тетка его, конечно, покормит, но если случится приступ, то толку с нее никакого, силенки у нее не те.
И Мария Степановна решила пробиваться на прием. Проскочила мимо дежурного внизу, и поднялась на второй этаж в кабинет.
Секретарша преградила ей путь:
- Вы куда, вам назначено?
- Назначено,- строго ответила Мария Степановна. Таким тоном ответила, каким она с молодыми шоферами на базе разговаривала.
Секретарша кинулась к столу проверять.
- Вам только на пятницу, - сказала она.- И вообще к нему нельзя, у него совещание.
Тогда Мария Степановна, женщина дородная, обхватила пигалицу секретаршу за бедра, легко приподняла и отставила в сторону, а сама вошла в кабинет. Министр чинно трапезничал.
При виде Марии Степановны он кивнул, жестом указал на стул, не спеша дожевал, убрал салфетку и приготовился слушать, с чем она к нему пожаловала. Так прямо и спросил, с чем пожаловали?
И Мария Степановна все ему и рассказала: и какой сын вернулся, и что квартиры не дают, отбояриваются, и что билет у нее на четыре часа, и она опаздывает на поезд, а потому снахальничала, ворвалась в кабинет, как террористка какая-нибудь.
Министр выслушал, покивал головой, нажал какую-то кнопку и появился молоденький лейтенант, встал на вытяжку.
-Володя, - совсем не по-уставному обратился к нему министр.- Вот Мария Степановна Кочеткова, мать солдата, на поезд опаздывает, надо ее отвести, довести, чемоданы донести, и чтобы все в лучшем виде. - А насчет квартиры вы не беспокойтесь, дадут вам квартиру, - успокоил он ее.
И Мария Степановна вышла с лейтенантом.
Усадили ее в большую черную импортную машину и повезли. А у нее на душе нехорошо стало; вдруг куда-то завезут и бросят? Может быть у них, у министров, так принято обращаться с теми, кто нахально врывается в кабинеты?
Но нет, довез ее лейтенант до Курского вокзала, и поехала она в свой районный городишка, до которого полусуток на поезде, да еще на автобусе три часа трястись. Вернулась домой, а к ней, оказывается уже из военкома приходили, просили срочно прийти.
Даже смешно Марии Степановне стало, как местные власти после звонка из Москвы забегали.
Через месяц Мария Степановна и Андрей переехали.
От Андрея помощи никакой не было при переезде, но товарищи его, одноклассники пришли, вещи погрузили, и в новом доме без лифта на шестой этаж затащили.
И вот они в новой квартире, двухкомнатной, санузел раздельный, кругом чисто, кафель, плита четырехкомфорочная и вся в распоряжении Марии Степановны.
Но Андрюша как лег на диван, так и лежал.
И квартира не помогла.
***
Муж Марии Степановны был старше ее, слаб здоровьем, в шестьдесят с хвостиком его разбил инсульт, и его смерть она приняла как должное, еще в молодые годы смирившись с тем, что век свой будет доживать вдовой. Поплакала тогда, поплакала, что преждевременно ушел он от нее, да и смирилась. Но с состоянием сына смириться не могла, сын должен был жить, жениться, обзавестись детьми. Он вернулся на вид такой хороший, целый, а внутренние, душевные болезни она не понимала, и понимать не хотела. Что такое было там, на этой проклятой войне, что сломало, изуродовало ее веселого, общительного Андрея?
- Не только контузия, мама, виновата,- сказал он ей как-то.- Я видел то, чего вообще не должно быть в жизни, и забыть это невозможно.
Мария Степановна водила его в поликлинику, к участковой. Та посылала к невропатологу.
Молодая, сразу после института, врач испуганно слушала Марию Степановну, стеснялась смотреть на Андрея, и выписывала успокоительные. Андрей их пил, спал, припадки эпилепсии случались все реже, но он по-прежнему лежал и отрешенно глядел в потолок часами.
Городок, в котором родилась и всю жизнь прожила Мария Степановна был маленький, и все здесь всё друг про друга знали. Знали и про её горести.
- Как будто сглазили его, понимаешь?-сетовала на состояние сына Мария Степановна Маше, своей тезке и подруге.
Они всю жизнь проработали вместе на одной автобазе. Мария Степановна диспетчером, и обращались к ней давно по имени отчеству, а тезка работала шофером автобуса и откликалась на Машку.
Вот Машка и предложила измученной подруге попытать счастья у знахарки.
Мария Степановна послушалась и пошла. Немолодая знахарка выслушала ее и отказалась лечить Андрея.
- Я все больше заикание заговариваю, зубную боль, а такую напасть, что с твоим сыном случилась, я лечить не умею. Но дам я тебе адрес одной Московской бабушки-старушки. Наговорами лечит, да так хорошо, что к ней очередь. Берет она дорого, пять тысяч за сеанс. Но помогает. Бери сына и поезжай в Москву.
Да, поистине все дороги ведут в Москву, думала Мария Степановна. И к министру в Москву, и к знахарке в Москву. Поистратившись на первой поездке, она заняла денег у всех, кто мог дать и давал, купила билеты, подняла сына с дивана, и повезла его, горемычного в Москву. Сначала Андрей сопротивлялся, ехать не хотел, ни во что не верил, но жалеючи мать, уступил ей.
Записались они на прием, выстояли очередь.
Зашла Мария Степановна к знахарке вместе с сыном и обмерла от страха: за столом старуха, ну ведьма ведьмой: глаза горят, седые патлы дыбом, нос крючком, брови на переносице срослись. Остановилась Мария Степановна у порога, ноги ватными стали, ни шагу ступить не может. Голова пошла кругом, мысли помутились, и она упала бы, но тут страшная старуха заговорила:
-Ну, да, ведьма я, ведьма и есть, - сказала старуха, - но сыну твоему помогу.
Когда ведьма заговорила, то в рту у нее оказались не страшные клыки, а обыкновенные зубы, скорее всего вставные, очень уж ровные и белые для седых волос, впалых морщинистых щек и пронзительных, видящих насквозь глаз. И эти прозаические обычные зубы успокоительно подействовали на Марию Степановну. Она глядела старухе в рот, и обморочное состояние уплывало, оставляло Марию Степановну.
- Очухалась? -спросила старуха. -Тогда иди отсюда, оставь нас с сыном твоим вдвоем.
Мария Степановна повернулась, взглянула на Андрея и увидела на его лице выражение любопытства, так свойственное ему в детстве и не виденное ею с тех пор, как он вернулся.
Почувствовав легкость во всем теле, и упругость в ногах, она ровным шагом вышла из комнаты и, умиротворенная, села на стул у самой двери - ждать сына.
Топившиеся у двери смотрели на нее во все глаза, но молчали, не решаясь расспрашивать, а словоохотливая обычно Мария Степановна тоже молчала, молчала так, как будто ей завязали рот.
Андрей вышел тихий, размягченный, посмотрел на мать и медленно двинулся к выходу. Мария Степановна вздохнула и покорно пошла за сыном.
На улице Андрей спросил:
-Деньги на поездку занимала?
От его слов, от возникшего интереса к обычным житейским делам сердце у Марии Степановны запрыгало, закувыркалось зайцем.
Она остановилась и прижала руки к груди, стараясь остановить биение, утихомирить его. А Андрей повернулся к матери, замедлил шаг.
- Да ладно, - сказал он. - Не волнуйся. Выкрутимся. Пойду работать, все отдадим.
"Помогла", думала мать. Спотыкаясь, как слепая, она едва поспевала за сыном. "Помогла чертова ведьма, не обманула, пошли ей господь сил и здоровья!"