Он медленно переходил улицу. В темных очках, с палочкой в руке.
Совсем не походил на слепого, и одет был опрятно, чистенько одет.
Вообще не походил на слепого. Если бы я точно не знала, что он ничего не видит, то подумала бы, что просто уставший человек, безмерно уставший человек, вот и движется как во сне.
- Марина, глянь-ка, вон отец твой идет,- сказала я дочери.
Дочь посмотрела в окно совершенно равнодушно.
- Папа мой отец, - ответила она.
Папой она называла отчима, моего второго мужа.
Оно, конечно, все так, кто вырастил, кого любишь, тот и отец, но все же, все же мне почему-то стало обидно за Степана.
В конце концов, внешностью она пошла в него, в слепого, и статью, и глазами светлыми, со странным фиолетовым отливом, и волосами густыми, темными, все взяла от него, своего родного отца, красивая получилась.
Степан пересек улицу, и тихо постукивая палкой по тротуару, скрылся за поворотом, а я стояла в раздумье, упрекнуть мне дочь за равнодушие к калеке, или нет, и решилась осторожно высказаться, не прямо так, а вскользь напомнить, например, о Люсе, его второй дочери, Марининой единокровной сестре, о том, что она, Маринка, могла бы быть на ее, Люсином месте, если бы не я, не моя твердость и решительность.
Побойся я тогда людского осуждения, или прояви жалость к Степану, разве у нее, у Марины была бы такая жизнь, как сейчас?
Но пока я подбирала слова, а потом повернулась, то Маринки уже и след простыл, и разговаривать было не с кем.
Я стояла возле плиты, жарила блины и думала одновременно о себе, о дочери и о скрывшемся за поворотом бывшем муже.
Мне как никому понятно было, в кого Маринка такая: беспечно отрезает то в своей жизни, что может грозить ей проблемами, и стремится оставить возле себя только привычное, знакомое, ничего плохого не сулящее. Она далеко не подвижник и родилась не для того, чтобы повесить вериги себе на шею и нести их, и я тоже родилась не для этого.
Он, Степан, знал, мимо чьих окон проходит, хотя дома не видел в своем черном тумане, дом построили много лет после того, как он ослеп, но все равно, какой-то образ нашей пятиэтажки, где живет его бывшая жена и дочь, у него должен быть. И дочь, между прочим не бывшая, а носящая его фамилию девочка, и он напрягался, наверное в душе, может быть, хотел, нет не увидеть, видеть-то как раз он не мог, а просто как-то пообщаться с дочерью, со своей кровинкой.
Все эти мысли раздражали меня, вызывали неприятное чувство, как будто между лопатками кто-то водил наждачной бумагой.
Я даже поежилась, повела плечами, и разозлилась на Степана за его появление около нашего дома, и мне совершенно непонятно было куда и зачем он потащился с утра в субботу мимо наших окон.
Он всплыл на моем горизонте впервые за много лет. Знать, как он живет, я знала, не велик наш город, но вот встречаться не стремилась.
Я в свое время вычеркнула его из своей жизни не для того, чтобы вспоминать о нем.
Да и прожили мы всего ничего, чуть больше двух лет, и когда мы расставались, эти два года еще можно было считать за какой-то значительный отрезок времени, а сейчас, когда я замужем за Валерой одиннадцать лет, непродолжительное мое замужество и значения никакого не имеет, и все произошедшее так далеко, что невольно задаешься себе вопрос, а со мной ли это было? Только существование Маринки дает однозначный ответ: да, со мной.
В ту пору, четырнадцать лет назад свекровь меня возненавидела, считала, что я вышла замуж за зрячего, здорового, изображала любовь, вешалась на него, а когда он калекой стал, выкинула за порог, как собаку, за ненадобностью.
Да, за ненадобностью, да выкинула, и не ей судить меня, она-то всю жизнь прожила со зрячим, непьющим, работящим мужиком, имела достаток в доме, а я должна была в нищете и в горе жизнь прожить?
Им он был сын, и они должны были его принять обратно и приняли, а я не готова была к таким испытаниям судьбы, я вышла замуж, ища опоры и поддержки в жизни, хотела уйти из своей семьи, от отца с матерью, которые к тому времени мне надоели порядком.
Я вышла замуж, стала жить своей семьей, дочку родила, и все было, как я хотела, а тут вдруг муж ослеп из-за дурацкого несчастного случая.
И ожогов-то никаких на лице не осталось, а зрение он потерял на все сто процентов.
Не готова была я нести такой груз: маленького ребенка и слепого мужа.
Я счастья хотела, и было мне всего двадцать лет. И через месяц я сказала: уходи, я буду жить без тебя.
И он не возражал, не обиделся, не удивился. Я поняла, что он готовился к этому, как только ослеп. Наверное, еще лежал в больнице, и думал, как мы разойдемся.
Я собрала его вещи, приехал свекор на такси, взял чемодан, и они ушли из нашего жилища, вернулся он к родителям, а я осталась с полуторагодовалой Маринкой одна.
И никак нельзя было считать, что я вернулась в то же состояние, в котором была до замужества и что свалившаяся на Степана беда никак не отразилась на мне:
мужа я отринула от себя, но дочь осталась со мной, ее мне предстояло тащить одной неизвестно, сколько лет, пока кто-то не подвернется.
Свекровь хотела с внучкой общаться, но я не одобряла и старалась отвадить: то якобы забуду, что дед с бабкой придут, и опоздаю, а они ждут перед запертой дверью, то сразу откажу. Я жила в бараке недалеко от завода, в двухкомнатном отдельном отсеке, где раньше жила вся наша семья, а когда я вышла замуж, то отец с матерью и братом получили квартиру и ушли, а мы остались, сначала втроем, а теперь вот вдвоем.
Все было рядом, ясли, работа, и я справлялась и ни в чьей помощи не нуждалась: ни своей матери, ни тем более свекрови.
Степан после развода женился быстро, очень быстро, я и оглянуться не успела, а он уже сошелся с одной молодой, страшненькой такой, ну да слепой не видит.
Она тоже слепая была, и попрекать его убожеством не могла.
Слепые часто так делают, женятся друг на дружке и ребенка заводят: не детей, а одного стараются, много-то не прокормить, какая у них пенсия, слезы, и заработки нищенские, но одного ребенка заводят, чтобы зрячий в семье был, родители, которые их опекают, не вечные.
А уж каково ребенку с рождения в няньках ходить, это их, Степана и жену его новую не обеспокоило: родили и все, а я тем временем свекру со свекровью тихонько дала полный от ворот поворот, без скандала. К тому времени они уже понимали, что я не желаю их видеть, и тем более дочку к ним отпускать, чтобы она там к слепому отцу привыкала. И когда вторая внучка у них появилась, я им прямо сказала: у вас, мол есть о ком позаботиться, и за Степаном есть кому ходить в будущем, а Маринку вы оставьте в покое, она пока маленькая, ничего не помнит, отца не любит, и незачем ей это.
Конечно, они со своей стороны думали, что я злобная стерва, но мне было наплевать, слава богу, что они обо мне думают, когда родней были, я очень-то беспокоилась, а уж сейчас и подавно.
Мои мать с отцом меня, дочь свою, не очень жаловали, сыночек у них любимый был, но Маринку полюбили, всей душой полюбили, и когда я второй раз замуж вышла и родила Леночку, они к ней равнодушны остались, у них на уме только Маринка была: без отца, несчастная девочка с отчимом и такой матерью. Мать я хорошая, дети у меня ухожены, накормлены, но вот ласковой меня не назовешь, я не из тех, кто каждую минуту деток облизывает, вот деду с бабкой и казалось, что я плохая, суровая мать. Баловали они внучку, которая без родного отца росла, сладостями задаривали, обновки покупали. Я не возражала, какая-никакая, а материальная помощь.
С Валерой я после того, как познакомилась, быстро сошлась, он очень трогательно ухаживал, к Маринке хорошо относился, и когда я забеременела, мы расписались.
А к тому времени Надька, вторая жена Степана, уже родила Люську, и она получилась на год старше Лены, и ее рождение и сам факт ее существования напоминал мне, когда я ее встречала, что Степан, слепой утешился и нашел себе пару быстрее, чем я, зрячая. Ну да ведь у меня был маленький ребенок на руках. И не каждый, как Валера мог полюбить чужую девочку как свою собственную. А Валера смог.
Первый раз я увидела Люсю спустя пять лет после ее рождения, когда водила Лену на танцевальные занятия в наш дом культуры, куда привели и Люсю.
Каждый раз я исподтишка вглядывалась в черты этой девочки, пока она снимала пальтишко, и мне было страшно: она походила на мою Маринку, родство было видно издалека.
Странное чувство моей собственной причастности к рождению этого ребенка не покидало меня: не откажись я тогда жить со Степаном, он не женился бы на Надежде, и как ни крути, Люська именно мне обязана своим появлением на свет.
Наблюдая за ней, я видела, что она отличается от других детей.
После занятий, возбужденные дети выбегали толпой, и одевались и громко рассказывали, что и как было на занятиях, толкались друг с другом, шумно смеялись, а она выходила молча, ступала бесшумно; дед, новый тесть Степана гладил ее по голове, и они тихо и быстро уходили.
Девочка шла, опустив глаза, о чем-то напряженно думая, а я глядела ей вслед и представляла, что предстоит ей в будущем, когда ей придется взвалить на себя заботу о слепых родителях, и удастся ли ей выйти замуж, или она с рождения обречена на незавидную роль сиделки и кормилицы возле двух калек.
Еще я думала о том, что девочка эта будет нести груз, который отказалась нести я, и именно благодаря моему отказу у нее есть этот бесценный дар, ее собственная жизнь, и без такого назначения, которое ей предстояло в жизни, ее вообще бы не было и как она чувствует сейчас, и будет чувствовать потом, стоило ей появляться на свет у слепых родителей, или все лучше было им вообще не иметь детей?
Никаких угрызений совести за ее судьбу я не испытывала, это они, Степан со своей второй половиной, должны были испытывать муки совести, они ее родили для такой доли, но возможно, у них, слепых, совсем другая расценка ценностей, и для них каждый зрячий счастливец, потому что видит, видит этот мир, солнце, отражающееся от белого снега, зимой, солнце, играющее в листве деревьев летом, и может быть, если со своей точки зрения они считают ее счастливой, то и она будет чувствовать себя такой же.
Я знаю точно, что это не так, не может быть так:
Она будет выходить в большой мир, где у детей нормальные, здоровые родители, где дети защищены и ухожены и где счастья не расценивается только по одному параметру, видишь ты или нет.
И я еще и еще раз радовалась тому, что Маринка избежит этой участи, и у нее есть папа и мама, и за свое будущее она может быть спокойна. Я радовалась, убеждала себя, что много лет назад поступила правильно, досадовала, что увидела Степана утром, что он так неожиданно вторгся в нашу жизнь, взбаламутив ее одним своим появлением в качестве прохожего за стеклом окна. А блины у меня подгорали, один, второй, третий, ...