Оценщик представлял собой вечно размазанную по стулу массивную субстанцию, с широко посажеными глазами, в которых лениво тлело маслянисто-болезненное выражение. Он медленно, но верно заплывал жиром, не слезая с набившего изрядную оскомину рабочего места. Казалось, его шершавые щеки, покрытые наждаком коротенькой пегой щетины, вот-вот отвиснут до самой груди. Но, не смотря на всю неприязненность создаваемого впечатления, человек он был сносный. К тому же, если он покидал магазин и не был пьян, тени по углам пошептывали, что его жирные пальцы ради развлечения способны гнуть гвозди. Наверное, это было единственной причиной моего к нему интереса. Впрочем, толщина пуза, мерзость невзначай бросаемых фраз, занудство и заносчивость так и не смогли вызвать у меня презрение к начальству. Мне нравилось работать у него. Возможно, просто из-за самого магазина.
К несчастью, если смотреть правде в глаза, магазином наше обиталище можно было назвать разве что с хорошенькой натяжкой. Узенькое помещеньице, расположенное в подвале какой-то заплеванной пивнушки. Тусклый свет, едва проползающий через годами не мытые окна. Вытертый ковер, парочка устрашающего вида оленьих рогов на стене. Стеллаж, два стула, стол, оценщик и моя пепельница. Вот и весь интерьерчик. И все же, магазин умудрялся вызывать у меня некое странное ощущение уюта, а работа была не пыльной - сиди, записывай цены, названия, да раз в неделю мешки потаскивай. За полгода мое лицо успело примелькаться. Потому уже некоторое время меня не
беспокоила даже охрана, состоящая, как правило, из трех-четырех бритых отморозков.
Изредка над входной дверью чахоточно звякал охрипший колокольчик и появлялся клиент. Они, собственно, всегда одинаковы. Трясутся, упрятав руки в карманы, мнутся на проходе. Бледные все, нездоровые, с бегающими глазами. Старики. Меня они даже не забавляли, а оценщик и вовсе смотрел на них, как на скот.
-Гони воспоминания - и вали к чертям! - рявкал он, поскребывая по столу кривыми обкусанными ногтями,- Набежали...
"Набежавший" подскакивал, пытаясь не выплюнуть вжавшееся в кадык сердчишко, зеленея, подбредал к столу и обреченно всхлипывал что-то насчет денег, молодости, войны и прочего. Стандартный набор. Оценщик грузно ворочался на стуле, вставал, усаживал туда клиента и наклонялся. Мне никогда не хотелось смотреть на то, что он с ними делает. Мне не было страшно. Просто не хотелось. Это словно вляпаться во что-то сладкое и липкое.
-Слышь, седое! Запиши.., -слегка причмокивая сальными губами, он называл цену и непонятный мне набор цифр, никогда не забывая вызвериться, -Герои, твою мать, отечества...
Потом раздавался треск, словно разламывали арбуз, и на стол, чтобы почти сразу быть упакованным и убранным на стеллаж, ложился шприц. Большой, длиной в ладонь, странно граненый, с толстыми непрозрачными стенками и короткой иглой. Не то чтобы он вызывал у меня оторопь, но выглядело это неприятно. Пока заполнялись бумаги, клиент лежал в кресле неподвижно. Потом он вставал, чуть покачиваясь, моргал глазами, из которых сочилась какая-то темно-серая слизь, получал деньги и уходил. Всегда быстро, не прощаясь.
Совсем не старческой походкой.
...Мои глаза, как и всегда, тупо пялились в замызганное окно. Начальство ни разу не соизволило появиться раньше семи вечера, а потому мне было решительно нечего опасаться. Все, что мне оставалось делать в перерыв - с пяти до семи - так это раз за разом чистить и набивать красную керамическую трубку. Плотный сизоватый дым пах вишней и красиво закручивался, поднимаясь к обитому досками низкому потолку. Смаковать приятную горчинку оставляющего на пальцах влажные следы дорогого табака можно было по полчаса: оценщик платил хорошо. Кисет аккуратно лежал поверх стопки желтой разлинованной прессухи - самодельной бумаги по полмонеты, тусклый свет мягко скатывался по складкам моего плаща на ботинки. Снимать верхнюю одежду было возможно, только записывая очередного клиента - в магазине всегда было потрясающе холодно, не смотря ни на погоду, ни на отопление. Библиотека воспоминаний слепо пялилась мне в спину, скрипел видавший виды стул. Было хорошо. Мне всегда было хорошо в одиночестве.
Оценщик вошел неожиданно, излишне нервно переставляя столбообразные ноги. Табак полетел в пепельницу, трубка была невежливо вытерта куском старого бархата, и вот - я уже изображаю из себя безразличный кусок стены. Кусок белой полированной доски, оторвавшейся еще на прошлой неделе. Обычно начальство выливало на меня не меньше ведра ругани, но на этот раз его жирные губы были плотно и зло сомкнуты. Отодвинув стул, он сбросил со стопки прессухи мой кисет и со скрипом расселся за столом.
Звякнул колокольчик. Оценщик скрежетнул зубами и поудобнее устроил на столешнице руки. Моя левая бровь удивленно выгнулась, но привыкшая рука уже выводила строгими чернильными буквами каждодневное "Заказчик Номер...".
Вошедший мужчина был бледен до синевы. Но совсем не так, как приходившие раз за разом старики. Коротко остриженные и густые, его волосы вероятно должны были иметь блондинистый, или в крайнем случае рыжевато-песочный оттенок, но из-за дождя и пыли снаружи казались просто серыми. Несколько ассиметричное лицо определенно не было красивым, но вероятно часто притягивало взгляды. Или же просто чуть выдвинутый подбородок и нахмуренные брови смотрелись
слишком странно вдовесок к по-детски пухлым губам и аккуратным скулам.
-Кусок рвать будем или все?- как всегда резковато поинтересовался оценщик, кривя рот,- Ишь, хмырь безработный...
-Не все,- подумав, ласково улыбнулся мужчина и назвал интересующие его даты. Мои отчего-то одеревеневшие руки послушно терзали чернилами бумагу. Оценщик недоверчиво прищурился и рванул меня за плечо. Слава богу, ручка уже не могла касаться бумаги.
-Слышь, седое!- безупречно хамское обращение лениво заполнило уши,- Я тя нахрен нанял?.. Знаешь?! Ну вали работай!..
...Это всегда немного по-новому, и всегда капельку больнее. Подходить к клиенту, брать его за руку, закрывать глаза и говорить. Говорить все, что видишь. Неограниченный поток безумия памяти, проносящийся по изможденным жилочкам, как разворошенный пчелиный рой. И все потому, что оценщик счел новопришедшего наглеца подозрительным.
Обычно я говорю несколько часов, описывая детство, юность, сны, чувства, ощущения, запахи, смех, слезы - все. Это рвет меня на части, тянет из меня вены, наматывая их на судорожно ворочающийся язык. Бессчетные картинки проносятся перед глазами, царапая глазное яблоко изнутри, выдирая его с корнями из раскаленной от скачущего давления глазницы.
Я помню все. Я помню все, что когда-то помнили они. Десятки, даже сотни. Они продают любовь, продают погибшие семьи. Предательство они тоже продают. И получают за это больше, чем платят за дружбу. Непрощенное предательство вызывает больше эмоций. Они продают себя. Я помню их вместо себя!.. Твари. Падаль. Продажная падаль. Они продают себя, оставляя мне огрызки их собственного уродливого "Я".А потом приходят другие и покупают. Ради развлечения. Как дешевое пиво.
Именно дешевое - купленные воспоминания долго не держаться.
-Пойдет, урод долбанный.., -ворчит оценщик наконец, и на меня начинает наваливаться мягкая, теплая, приятная тьма, сквозь которую едва доносятся гулкие шаги начальства,- Времени мне не жалко... ТВОЮ МАТЬ!..
Спать...В такие моменты слишком хочется спать. Пульсирует в груди окровавленный ошметок плоти, кривит смешно трепыхающееся тело, не дает соображать. Сознание долгие две, а может, даже и три секунды гонит по кругу одну и ту же мысль:
"Пусть кричит...я не могу встать...Он кричит...ну и что... Спать...Спа-а...".Во мраке каждый раз мягко, невесомо, уютно и спокойно...
Левую ногу свело судорогой. В кое-как разлепивших блинообразные веки глазах медленно поплыл магазин. Руки упорно отказывались цепляться за обломанные куски паркета. Что-то бледно светилось, носясь вдоль обшарпанных стен. Клиент,наверное,уже ушел. Теперь нужно было вставать.
Из разбитых окон струился мягкий, ласково-приглушенный вечерний свет. Валялись на полу не пережившие штурма рога. На перевернутом, разнесенным на щепы непосильным грузом стеллаже, усыпанное осколками шприцов, лежало распростертое тело оценщика. В первый
раз он показался мне жалким, ничтожным человеком. Раскинутые руки его впивались в непрозрачное стекло крючьями пальцев, в горле так и застрял сухой, как солома, хрип. Мужчина, приходивший несколько часов назад, оказался его последним клиентом."Не потянул
начальник..,- усмешка больно кольнула губы,- Воспоминанием кинуло...".Это был невыносимый удар. А дальше - стеллаж. И все они.
Не потянул. Сердце разорвалось.
-Продажные!- мой хохот, замешанный на кровавой пене с еще не успевших подсохнуть губ, рванул потолок,- Продажные твари!..
Воспоминания носились вокруг, шипя и смеясь мне в лицо. Раздирая на части тело моего мертвого начальника. Рука машинально сунулась в стол, нащупывая деньги. Теперь можно. Теперь можно на улицу.
...Приветливый ветер игриво полоскал мои белые волосы. Кто-то кричал, кто-то уже не мог. В лужах отражались фонари.
Память, свиваясь сверкающим свистящим коконом, вилась вокруг меня в бешеном танце. МОЯ память.