Офицерскую форму мне выдали не сразу. Не было на воинском складе нужных размеров. Поэтому первые десять дней моей лейтенантской службы прошли в курилке возле казармы. Просто некуда было деваться больше. Единственное место, где был и навес от дождя и скамейки были.
Вот и сидел я целыми днями в этой курилке, а солдаты приходили покурить, поинтересоваться, кто я такой и почему сижу здесь целый день. Заводили ни к чему не обязывающий трёп, обсуждали друг с другом свои солдатские проблемы, пересыпая свою речь крутым матерком. Думаю, что если бы командир части был хоть немного умнее, он отправил бы меня куда-нибудь, и не заставлял бы болтаться целыми днями в гражданской одежде на территории части. Ведь пока я разгуливал в штатском, было нелепо требовать от солдат соблюдения субординации. Я оставался для них сугубо штатским парнем, вчерашним студентом. И даже впоследствии, уже переодевшись в офицерский мундир, я всё равно не мог рассчитывать на то, что отношение солдат ко мне быстро изменится. Мне пришлось начинать даже не с нуля, а с того уровня, до которого успел опуститься мой авторитет. Пока я, болтая с ними в курилке, ждал поступления формы на склад, солдаты успели почувствовать себя ровней со мной. Я, в их глазах, стал фигурой слабой, не обладающей ни силой, ни авторитетом, а потому беззащитной. А солдатская среда, как знает каждый, кто служил в армии, это среда жесткая, безжалостная, не прощающая слабости.
Вскоре после выдачи военной формы, меня назначили в суточный наряд помощником дежурного по части. Помощник дежурного -- не офицерская должность, однако для того, чтобы меня можно было в дальнейшем назначать дежурным по части, нужно было, чтобы я сходил в наряд вместе с опытным офицером. Чтобы посмотрел, что и как нужно делать, какие документы оформлять, кому докладывать.
Согласно приказу командира части, помощнику дежурного разрешалось ночью спать два часа -- с 2 до 4 часов. Поэтому я в два часа ночи пошел в казарму, выбрал свободную койку и лег на нее, сняв, предварительно, сапоги. Почти сразу стал засыпать. И вдруг, сквозь полудрему, увидел, как некая серая тень, бесшумно приблизившись ко мне, наклонилась над тем местом, где стояли снятые мной сапоги, и так же бесшумно удалилась. Все произошло так, что я даже подумал было, сквозь дрему, что мне это приснилось. Однако, пересилив себя, поднялся и, сев на кровати, стал натягивать сапоги. Но сапоги на мои ноги не налезали. И тут я сообразил, что тень, склонившаяся над моими сапогами, мне не приснилась.
Мои офицерские хромовые сапоги, сорок третьего размера, были подменены другими, поношенными солдатскими кирзачами, размера, примерно, тридцать пятого. Это была типично солдатская шутка, рассчитанная на то, что я буду смущаться, постесняюсь поднимать шум, не захочу выглядеть смешным, стану просить, чтобы мне вернули офицерские сапоги. Однако шутники просчитались.
Я разозлился, вышел прямо так, как был, в галифе и босиком, к тумбочке дневального, наорал на того, позвонил в штаб дежурному по части и сообщил ему, что у меня, прямо в казарме, в то время, как я, находясь на дежурстве, в соответствии с приказом командира отдыхал там, украли сапоги.
Дежурный по казарме и дневальный, поняв, что дело принимает неприятный для них оборот, засуетились. Откуда-то из дальнего угла казармы прибежал полусонный солдатик и принес мои сапоги. Доложил мне, что нечаянно обнаружил их стоящими в проходе возле стены. На этом инцидент был исчерпан. Ни дневальные, ни дежурный по роте, которые несут ответственность за порядок в казарме, наказания не понесли. Судя по этому, шутка с моими сапогами была проделана с ведома некоторых офицеров штаба. Мне становилось понятно, что подобного рода шутки являются естественными по отношению ко вчерашнему штатскому, пусть даже он надел погоны не по собственной воле.
Активно подключился к моему воспитанию и командир части. Штаб находился на небольшой возвышенности, и из окна своего кабинета командир мог, при желании, видеть всё, что творилось на территории. А если он вооружался биноклем, то от его взгляда вообще никакая мелочь не могла укрыться.
А я поначалу не придавал совсем никакого значения тому, отдал ли мне честь проходящий мимо солдат. Как человек сугубо штатский, наивно полагал, что мне его честь совершенно не нужна. Командир же решил доказать мне обратное.
Увидев, что солдат не козырнул мне, а я не обратил на это никакого внимания, командир тотчас же вызывал меня к себе в кабинет. Там, поставив меня по стойке "смирно", он орал хорошо отработанным командным голосом, что я, не требуя от солдат отдания чести, грубо нарушаю тем самым Устав -- главный закон воинской службы, непреложное соблюдение которого является главной обязанностью каждого военнослужащего.
И постепенно он добился того, что я обозлился и, чтобы избежать очередной выволочки от него, начал приставать к солдатам с требованием отдавать мне честь. А они уже стали привыкать к тому, что я не обращаю на это никакого внимания, и не хотели уступать, терять обретенную свободу.
Но особенно трудно давались мне попытки призвать к порядку "дедов". "Деды" -- это солдаты, у которых уже заканчивается срок службы. Им уже, как это было принято в то время, были назначены "дембельские работы", то есть было дано задание (обычно нужно было что-то построить), после выполнения которого их обещали сразу же отпустить домой. "Дедов" уже пьянил веющий из-за забора части ветер свободы. Они игнорировали утреннюю зарядку, подавая плохой пример остальным солдатам, бродили по части расстегнув воротники, держа руки в карманах. Их сдерживало только то, что командир части мог, если они его разозлят, существенно отодвинуть день их демобилизации. Конечно, командир на многое закрывал глаза, так как был заинтересован, чтобы дембельские работы были выполнены. Но существовала определенная граница, переходить которую "дедам" все-таки не следовало. И они прекрасно это понимали.
Когда пришла пора в первый раз заступать на самостоятельное дежурство по части, командир вызвал меня к себе на инструктаж и долго втолковывал, что я должен обратить особое внимание на "дедов", что они постоянно ходят в самоволки, приносят в часть алкоголь. Пока что их не удается поймать, но ловить нужно. И если кого-нибудь из них всё-таки удастся поймать и примерно наказать, то это окажет благотворное влияние на общее состояние дисциплины.
Дежурство началось спокойно. Я не спешил. Принял документацию, сейф с личным оружием офицеров, заглянул в караульное помещение, в казарму, принял доклады начальника караула, дежурного по казарме, дежурного по столовой, прошелся по территории. Доложил по телефону в штаб армии, что принял дежурство. И стал ждать.
Я был уверен, что "деды" не упустят возможности порезвиться во время первого дежурства офицера, только начинающего службу. Они считали меня малоопытным и безобидным.Однако я только казался безобидным. Внешность бывает обманчива. На самом деле я прошел достаточно суровую школу колымского детства, занимался борьбой и боксом, ходил в горы. Нет, мстительным я никогда не был. Но и обижать себя никогда никому не позволял.
Оказалось, что время, проведенное в курилке, не было потеряно мною впустую. Сидя там без дела и слушая беззаботную трепотню солдат, я поневоле узнал, в частности, как они ходят в самоволки, где они преодолевают забор, каким образом выбираются ночью из казармы и возвращаются обратно.
После полуночи, посадив на свое место, возле телефона, помощника дежурного, я пошел в казарму. На первый взгляд там все было в порядке. Однако по дрогнувшему вдруг взгляду дневального, по нарочито бравому тону его доклада, я понял, что пришел вовремя.
Ощупывать кровати солдат в поисках свернутых из шинели и простыней "кукол" я не стал Тем более, что самовольщики зачастую, для того, чтобы замести следы, укладывают на свои кровати других солдат, а "кукол" укладывают уже на их места. Так что, проводя поиски, мне пришлось бы будить людей, включать свет в казарме, поднимать шум. Это было бы нежелательно.
Я поступил иначе.
Я просто сделал вид, что поверил дневальному, тихо прошел по коридору, зашел, не включая света, в учебный класс, в котором обычно проводились политзанятия с личным составом, составил поудобнее, у стенки, где находился выключатель, стулья, и расположился там, полулежа. Задремал.
Дремать так, вопреки ожиданиям, пришлось недолго, минут сорок. За окном, выходящим в сторону забора, который отделял территорию части от всей остальной территории нашего государства, послышалась какая-то возня. Потом окно, почти бесшумно, открылось, и в него, по очереди, залезло несколько солдат.
Подождав, пока они закроют за собой окно, я встал и нажал кнопку выключателя. Передо мной, жмурясь от неожиданно вспыхнувшего света, стояли "деды". Они были нетрезвыми и никак не могли сообразить, что происходит, и каким образом я оказался здесь перед ними.
-- Знакомые всё лица. -- Сказал я. -- И какими же это судьбами занесло сюда таких людей?
Они молчали, не в силах ничего сообразить.
-- Ладно, -- сказал я им, -- идите спать. Поговорим обо всём этом утром.
Они, окончательно сбитые с толку, молча ушли. А я, теперь уже не выключая света, расположился на своем прежнем месте и опять задремал. Минут через двадцать входная дверь приоткрылась, и предводитель "дедов", сержант Мартынов робко протиснулся в класс. Я смотрел на него молча. Он, помявшись какое-то время, начал:
-- Товарищ лейтенант, Вы поймите -- нам ведь служить осталось всего неделю...
Беседа наша была недолгой, но мы хорошо поняли друг друга.
Командир части, предвкушая, какое удовольствие он получит, распекая новоиспеченного лейтенанта, приехал в часть рано. Только что прокричали подъем и личный состав строился на зарядку.
-- Товарищ полковник! За время дежурства происшествий не было... -- начал было я, но он меня остановил.
Я с удовольствием смотрел, как у него медленно отвисает челюсть. Взгляд его был устремлен на плац, где, в одном строю с солдатиками-первогодками, старательно маршировали и выполняли спортивные упражнения отпетые разгильдяи-"деды".
-- Так говоришь, все в порядке? Ну что ж, молодец, лейтенант. -- Выдавил он из себя, справившись, наконец, с изумлением, и пошел в сторону штаба.
Я, как и пообещал "дедам", оставил их самоволку без последствий. Просто умолчал об этом происшествии.
Они, в свою очередь, не подводили меня. Беспрекословно выполняли мои приказы, старательно козыряли мне при встрече, лишая командира части возможности получить удовольствие, распекая меня.
Дней через десять их демобилизовали. Мы расстались почти друзьями. Они были благодарны мне за то, что я не стал наказывать их за самоволку и дал, тем самым, возможность вовремя демобилизоваться, а я был благодарен им за то, что они помогли мне избавиться от прессинга, которому подверг меня командир части.