Где она?! Где ты ссука?! Выходи! Выходи и я разделаюсь с тобой, мерзкое животное! Кирпич утяжелил мою руку, ненависть охватила сердце из глаз летят молнии, изо рта слюна, я полон стремлений самых жестоких, самых кошмарных, я не отступлюсь! Переворачиваю кровать, она, поверженная валится на спину, тыча вверх коротенькими ножками, пинаю ногой тумбочку, она разлетается в дребезги, разинув дверцу в психопатическом ужасе, от неожиданности моего нападения! Я зол, сам Гитлер зарыдал бы как дитя, увидя мое неистовство! О, как я неистов! Столь неистов был лишь пресвятой Каин, когда убивал Авеля, смертоносной каменюкой! Голуби смотрят своими тупыми глазенками на мое буйство и валятся с карниза в пустоту! Валитесь, голуби, вы слабонервны, вам не понять человеческого безумия! Ха-ха, а я безумен настолько, что Фридрих Ницше зашевелил бы своими усищами в эпелептическом негодовании! Шевели, шевели усищами, что мне до тебя, когда замыслил я нечто, на что даже у тебя не хватило бы смелости и Заратустра твой, в недоумении принялся бы ковырять в своем сверхчеловеческом носу! Я - орел! Я - лев! Я - дитя!
Я попираю тапком бренный линолеум, переодически сотрясаю воздух громогласным воплем затоптанного во мне палача! Руку я поднимаю в небо и тут же опускаю грозным жестом, от которого сводит шею, поднимаю в небо и снова опускаю! На что мне небо?! Оно не достойно моей руки, чтобы я там ею потрясал! Обойдетесь! Шиш! Сокройтесь небеса!
Я хватаю засиженный табурет и бросаю со всех своих безумных сил в стену. Табурет ударяется седалищем в стену, седалище от удара крошится в милион щепок, ножки, лишившись соединяющей их доски, валятся на землю в полной беззащитности, разобщенности и еще чём-то там. Выходи! Выходи, гнусное животное и я разделаюсь с тобой! О, небесные светила, видимые и чей свет не долетел еще до меня, гляньте, гляньте, что вершу я темной ночью, как я кошмарен, как я истеричен, какой я такой, что просто все мирские понятия, вроде ужаса, террора, садизма, фашизма, иудаизма, ретроградства, мизантропии, капрофагии, шизофрении, обскурантизма, просто блекнут и кажутся эвфемизмами, ни в коем разе не рисующими мой образ до конца! И эти ужасные кагуляры, от которых бздела некогда вся Франция, и даже кое-где в Польше, кажутся мне не страшнее доярок, которых можно сколь угодно щипать за грудь и плевать в румяную рожу. Я ужасен настолько, что видящим меня прохожим срочно необходимо делать дифибрилляцию или искусственное дыхание чтоб привести их в чувства! О, скольких извел уж я своим ужасающим видом! Доберусь и до тебя мерзкое животное и изничтожу тебя, как непойманный кумир мой Потрошитель изводил проституток! Изведу тебя как, теперь уже хныкающий от ужаса, при взгляде на меня, Нерон изводил своих родственников! Где ты, где ты, дурнопахнущая скотина?! Я бегу в кухню и опрокидываю на пол холодильник, белый и толстый, валится он на земь вырывая какие-то провода из стены, штукатурка снегом посыпает его черный торец, обнажившийся теперь предо мной, как нахальный эксгибиционист. Грохот падающих внутри кастрюль, наполненых, чем-то жидким, позавчерашним и невкусным, пугает соседей, искрививших лицо в гримасе ужаса и смятения, прижимающих к себе своих плачущих детей, обоссавших все на свете от моих ночных эретизмов. Плачьте, плачьте по убитой кошке! Сейчас я разделаюсь с ней, потом дойдет очередь и до вас, но вы - потом, потом то уж мы побеседуем, когда я с топором за спиной постучусь в вашу квартиру!
Вот! Что-то мелькнуло, нечто серо-бело-черно-коричневое, с дебильным хвостом и нелепыми усищами, нечто озирающееся по сторонам зелеными глазенками, боящееся мяукнуть и завидев меня тут же убегающее в какой-то угол моей квартиры, такой угол, о котором я даже не подозревал, угол который могло найти только такое поганое животное. Я человек не лишенный меткости глаза, скажу это вам без лишней скромности, и тут же сориентировался и кинул кирпичом в угол, предательски впустивший в себя гнусную тварь. Кирпич уверенно ворвался в черноту угла, как врываются пьяные омоновцы в квартиру старухи самогонщицы, и угол в ответ кирпичу истошно мяукнул. Ха-ха! Кошка рванула изо всех своих кошачих сил, волоча за собой мертвую конечность задней лапы! О, как я меток, как хитер, как велик, как могуч, как ужасен, как коварен, как умен, как подл, тебе не скрыться от такого, вышеперечисленного меня, такого меткого, такого хитрого, такого великого, такого могучего, такого ужасного, такого коварного, такого умного, такого подлого, такого эдакого, эх!!! Небеса рыдают, глядя на меня! Рыдайте. Ницше шевелит усищами в эпелептическом негодовании. Шевели, шевели усищами, Ницше, в своем эпелептическом негодовании, в своем дурацком негодовании, негодуй на здоровье! А Шопенгауэр плечами пожимает и не шевелит ни чем. Нету усищ-то, негодовать, то-то же, усы отрасти - тогда и негодуй, а то усов нету, а все туда же. А Иисус смотрит и улыбается улыбкой идиота, он всегда такой, все лыбится и лыбится и не страшится главное, и не негодует, а усы то есть, и борода даже, а он лыбится - идиот.
Ну?! Куда опять делась? Думаешь убежала, спаслась? Ха-ха! Ну давай, давай, думай. Я хватаю кружку полную кипятка, я не беру, я хватаю, хватаю нелепо переплетая пальцы, в припадке маньиакального психоза, корча отвратительную рожу, обнажая зубы, прилепленные к красным деснам, которые я тоже обнажаю, кружка бьется в моей руке, расплескивая кипяток на синеющие, от напряжения, пальцы, я швыряю её в глянцевый квадрат кинескопа. БДУХ! Ха-ха! В ПИ-З-ДУУ!!! В пизду окно в мир! Ха-ха! Черный ящик панически дымится, серый дым змейками ползет в воздухе, намекая на то, что квартира может сгореть. На хуй! На хуй квартиру! Крадешься, падла! Швыряю телевизором в хромое животное, оно с визгом удирает от раззявившего, полную осколков, дымящуюся пасть, ящика. Телевизор разваливается, раскидывая микросхемы в пустоту моей квартиры. Подрываюсь за убегающей котярой, и с размаху пинаю её под торчащий хвост. Она разрезает воплем воздух, делает невообразимый пирует и ударившись мордой о стену, выплюнув на неё черную кровь, группируется и приземляется на все конечности. Паскудная паскуда! Бегу в ванну, пнув что-то зеленое по дороге! Вырываю чугунную, белоснежную раковину, кроша некачественные стены в пыль! Бегаю по засраной хрущевке с раковиной в руках, в поисках кошки. Бегаю!
Бегаю!
Ношусь!
Ношусь!
Перебираю ножищами по полу!
Раковина тяжелеет! Бегаю!
БЕ!
ГА!
ЙУ!
Швыряю молочную раковину в черное окно. Белая, она со звоном раздирает черноту и утопает в глубине девяти этажей и там разлетается на куски, пугая сидящих под окном гопников. Чтоб вы сдохли!!! Ору я гопникам, они в ответ бурчат какие-то бранные несуразности.
Где ты?! Где ты?! Вбегаю в спальню. Она в подушке! Иначе и быть не может. Кто подумает, что не может, тот ни разу не уничтожал кошек, тот не знает всего их коварства, всей их хитрости, тот не убьет ни одной кошки, даже если будет вооружен как троянская армия во время крестового похода на Русь! Хватаю пузо подушки и с треском раздираю засаленую наволочку. Подушка в беспомощности мнется в моих руках, поддаваясь каждому моему движению, как испуганная женщина. Я разрываю её живот, из него мухами вылетают белые перья, заполняя воздух, залезая в рот, облепляя несчастного меня и неприятно щекоча куски кожи, нашитые на тело небрежным портным. Нету!
Бегу в кухню. Перепрыгиваю через холодильничий труп. Обхватываю руками кран, торчащий из стены как хуй пьяного нахала, упираюсь одной ногой в стену. Не идет! Панически расшатываю кран! Снова упираюсь ногой в стену. Тянуууууууу! Ой, бля! Кран вырывается вместе с куском какой-то тощей трубы, вода, как поллюция юного Чекотилы, ударяет в желтый потолок и блестящими брызгами поливает мою красную рожу.
Ржавая водица застилает пол. Шлепаю по квартире, оставляя мокрые следы.
Где ты?! Где ты?! Хвостатая тварюга пробегает мимо! ХЛОБЫСЬ!
Беру блядюгу за облезлый хвост и швыряю о тяжелый пол! Еще живая скотина мяукает, в ответ на столкновение с полом! Острым краем кранотруба вспарываю паскудное брюхо! Кровь играючи выскакивает изнутря кошки мне на лицо! Сжимаю кошачью глотку, живучая сволочь еще брыкается и царапает стальными когтями паралон кожи! Пальцем выковыриваю кишки из сладостно кровоточащей раны и начинаю вытаскивать их наматывая на кулак! Кошка бьется и визжит, охватившей горло рукой я чувствую как вопль вибрируя проходит через глотку и как лопаются кошачьи связки! Чпокнув, красная лента кишок разрывается! Котяра хрипит исходя кровью изо всех возможных отверстий!
"ДУФ! ДУФ! ОТКРОЙТЕ, МИЛИЦИЯ!"
Кранотрубом бью по кошачьему телу! Брызги крови, куски мяса, осколки костей, яблоки глаз, шматы меха, разлетаются и шлепаются об пол! Очертания кошки еще видны, еще есть кошачье в этом сплетении кости и мяса, обтянутых мехом. Зубами впиваюсь в сочный кусок кошачьего трупа!
"ДУФ! ДУФ! ОТКРОЙТЕ!"
Чувствую мех во рту! Раздираю изувеченые останки желтыми зубами! Мясо неохотно разрывается! Жилы трещат и застревают в зубах! Раздробленные кости царапают язык! Кровь пачкает лицо! Внутренности лопаются и брызжат слизью!
"ДУФ! ДУФ! ДУФ! ДУФ!"
Отрываю рукой кошачью башку! Турбка горла отрывается от легких! Зажимаю оторванную голову в кулак и теменем бью ею об пол! Хруст разбившегося черепа и вывалившаяся от туда кучка мозгов! Разбиваю извилистую массу кулаком! ШЛЕП!
"ДУФ! ДУФ! ДУФ! ОТКРОЙТЕ, МИЛИЦИЯ!"
Ослабевшей рукой беру кранотруб. Сейчас, сейчас, подождите, открою.
Устало шлепаю к двери, весь в крови чем-то коричневом и кошачеьем.
Поворачиваю два раза замок, резко открываю дверь и с размаху бью туда, где в темноте светятся два зеленых, кошачьих глаза..........................