Их было двое. Нет, даже трое, если посчитать светлоголового мальчугана семи-восьми лет. На всех троих тяжело, как сырая попона на лошади, лежали грубые, складчатые, тёмные одеяния из вонючей козьей шерсти - не то рясы, не то саваны. Крестоносец постарше, почти старик, был обладателем шикарного лица телеведущего: выпирающие надбровные дуги, похожий на кильку нос, выразительный, волевой подбородок, за который охота схватиться, чтобы упёршись одним коленом в спину, неестественно вывернуть всю голову до рокового хруста. Что до молодого, то он был примечателен только веснушками. Настораживали рыскающие и настырные глаза. Как я поняла, ритуал крещения заключался в жестокой пытке, после которой на левой лопатке крещёного оставался ожог в виде пустого креста. По этой мете крестоносцев было легко отличать. Я претворилась простой чиновницей из министерства Веры. Я часто так поступала при контактах с посторонними людьми, взятыми непосредственно из жизни. Мне было не трудно спускаться и подниматься по социальной лестнице.
Эти двое были какие-то авторитеты, взяли их в глуши, в земляных пещерах. Неплохо оборудованных, кстати. Там был даже станок, на котором печатали что-то вроде вирусной рекламы. Крестоносцев, отшельников, беглецов становилось всё больше не только в краю молочных озёр, но и в соседних волостях. Люди бросали свои кофемолки и телевизоры, вместе с неоплаченными счетами и агонизирующей роднёй. В основном, это были, конечно же, бедняки, на которых и держится наша Держава. Самих крестоносцев породил прежний режим, гнилой, пакостный, самодовольный. А разгребать это безобразие выпало мне.
Высокие лбы крестоносцев источали жар, когда они пытались вычленить принципы своей мутной веры, - и я подумала: должно быть, вот так они и обогревают свои земляные норы.
- Каждый из нас, - бесхитростно проговорил старший, - рождается из Великой Сплоши. И принимает крест. Рождение человеком есть приятие креста.
- Вам тяжко живётся? - перебила я. - А сколько вам нужно в месяц? Ну, если по минимуму?
Крестоносцы переглянулись. Младший почертил пальцем в воздухе.
- Нам ничего не нужно от государства. Только покой, - сказал он удивительно нежным голосом.
- А в армии, значит, другие пусть служат, да? - дипломатично спросила я. - Налоги платят, телевизор смотрят - другие?
- Дело в том, что мы... - развёл руками старший, и я поняла, что этими самыми руками он совсем недавно ковырялся в земле.
- Мы служим только кресту, - вступился молодой.
- Я поняла. Крест - это ваша внутренняя Империя. И каждый из вас император, - подсказала я. - Такие вы гордые, в натуре, люди.
- Мы, честно сказать, не знаем, в чём конкретно состоит наша вера, - собравшись с мыслями, промолвил старший крестоносец. - Знаем только, что она у нас очень твёрдая. В сущности, мы не противники властей. Любой земной власти. Но у нас есть своя, сокровенная миссия.
- Понятно. Чистенькими хотите выйти? - снова насмешливо спросила я. - И для этого зарываетесь в землю? А почему листовки вздорные распространяете?
- Мы делаем это из добрых побуждений, - прищурился старший и нервно отвёл со лба наползшую сальную прядь. - Это никак не связано с политикой.
- Ой ли? - я привстала и оперлась на столешницу. - Да за одну только пропаганду уклонизма вас нужно бросить на растерзание львам. Это не дело, когда мужики выпадают из социума.
- Мы обязаны предупредить как можно больше самостоятельных людей! - убеждённо воскликнул молодой. - О том, что близится чудовищная катастрофа - Чука.
- Это что ещё за панические настроения? - я ударила кулаком по столу и сделала вид, что переворачиваю страницы некоего дела, заведённого на смутьянов, которые назвали себя крестоносцами или твёрдоверами. Само дело, в виде пока ещё пустой папки, лежало в углу стола.
Мальчик, выглядывающий из-за плеча старшего крестоносца, вдруг показал на меня пальцем, что-то ему шепнул и снова спрятался. Старший побледнел и, как говорится, вжал голову в плечи. Его товарищ, напротив, расправил крылышки и инстинктивно выставил перед собой сжатые кулаки. Что-что, а эти двое точно не были похожи на блаженных потребителей трансцендентальной истины. Скорее, на лесных разбойников.
- Эй, шкет, - позвала я. - Не прячься за дядьками, я их насквозь вижу. Посмотри вон лучше, - я показала на стенд, под стеклом которого были выставлены какие-то ярко-коричневые грамоты и зеркальные кубки. Кроме того, там лежали другие непонятные вещи, оставшиеся от прежних жильцов. Сейчас мы находились в толще грандиозного здания на Ледяной площади. Раньше его целиком занимала главная имперская жандармерия - ЦУГБ. А ныне в стенах его поместилось целиком всё правительство, все долбаные министерства и департаменты. Даже ещё осталось лишнее место. Вот и этот допрос я проводила в вакантном кабинете, куда сносили всякую дребедень. Надо мной с большого портрета таращился прежний бессменный президент, которого в народе прозвали Большой придурок. Никто так и не удосужился снять портрет со стены. Справа от меня угрожающе замер чёрный сейф ростом с человека.
Вняв моему приглашению, мальчуган осмелел. Не удостоив и взглядом стенд с призами, он сразу же придвинулся к сейфу и осторожно погладил его лысый металлический бок.
- Сечёшь фишку, - похвалила я. - Вот сюда в прежнее время запирали несговорчивых людей. И надолго. Хочешь, я тебя туда запру?
Наши глаза встретились. Мальчик был красив и бледен. Его не расправленный ум изнутри казался целой вселенной. Руки его опустились, он беззащитно стоял передо мной. В тёмных, прозрачных, точно колодезная вода, глазах я ухватила нечто манящее, грозное, но наудачу расшифровала это самое нечто как призыв о помощи. Мальчик был явно подавлен. У меня зачесалось в носу. Я вытащила из ящика стола разряженный пистолет с инкрустированной рукоятью и, взяв за дуло, протянула механизм малышу. Левая его ручка дёрнулась, маленький крестоносец растеряно оглянулся и отступил на шаг. Мне стало смешно и неловко.
- Так, может быть, вы что-нибудь напутали со своими приметами? - обратилась я к напряжённым мужчинам.
Старший резко встал, с приниженным видом подобрался к моему необъятному столу и подал мятый листок плохой бумаги. Я осторожно подвинула его к себе ручкой и пробежала частично смазанный текст с чёрно-белыми рисунками. После чего грозно глянула на крестоносцев. Они выглядели так, словно их вывели на расстрел.
- Что это за галиматья?
- Древнее пророчество, - независимо друг от друга заявили сектанты.
- Так называемое пророчество протопопа Менделя, - добавил младший.
- Естественно, в переводе на наш, к сожалению, весьма поглупевший велико державный язык, - пояснил старший и поклонился. - Вы поймите, мы против вас и вашей власти ничего за душой не держим. Просто фиксируем некую корреляцию между тем, что было предсказано, и тем, что происходит на наших глазах, в наше крестное время.
- Ты кем был в миру? - спросила я. - До того, как тебя заклеймили крестиком?
Старший снова поклонился, на этот раз почти до самого пола.
- Это уже не важно, - спокойно ответил он.
- А уже ничего не важно, правда? - поддразнила я.
- Важно, чтобы для людей это не стало неожиданностью. Неприятным откровением, - ответил он.
- Возможно, мы предлагаем способ спастись, - самоуверенно, почти нагло добавил младший.
- Возможно? - насмешливо переспросила я.
- Испытания, которые ждут человечество, настолько суровы, что...
- Но кто-то спасётся, - уверенно произнёс молодой, подкладывая свою уверенность под зависшую фразу старшего товарища. - Это тоже есть в пророчестве. История человека не прервётся. На вас, - добавил он с сарказмом.
- На нас, - кротко поправил его старший.
- Но почему вы решили, что пророчество какого-то там Менделя, - я небрежно смяла агитку, - стало сбываться? Это ведь всего лишь слова. Вы понимаете, о чём я говорю? А что, если это бред сивой кобылы? Я вот, допустим, как человек сугубо прикладной, не вижу никакой, как ты выразился, корреляции. Ну, текст и текст. Я сама тебе таких напишу.
- Для нас, верующих, не существует проблемы истолкования, - снова поклонился крестоносец. - Это так - и всё тут.
- Ладно. Зайдём с другой стороны. Если всё действительно так плохо, - я иронически улыбнулась, - то какой прок рыть землянки? Это что с вашей стороны - такая форма протеста?
- А вот тут вы не правы. Для нас только в этом и состоит возможность сохранить в целости свой разум и запасы духовной энергии. В пророчестве не сказано, что послужит конкретной причиной вырождения человечества. Но большинство из нас склоняется к тому, что это будет какая-нибудь новая технология. Сказано только, что человек обратится в обезьяну, в дикое, неразумное существо, и в таковом состоянии растворится в природе. А само мироустройство претерпит разительные изменения. Правда, исходный шаблон не изменится. Так Великий Некто смешивает прежний расклад и выбрасывает новый. Кости будут те же, но комбинация другая.
- Возможно, более удачная? - спросила я.
- Возможно, - кивнул импозантный отшельник, гипнотизируя меня прокалёнными глазами. - Разум погаснет, как светоч, садящийся в океан.
- Великий Некто. Красиво, - похвалила я. - Я тут порылась и нашла кое-что про вашего преподобного Менделя. Тут сказано, что он жил около двухсот лет назад в южной Гиперборее. Недаром мне показалось, что у вашей ереси - масонская закваска. Келейность, гордыня безмерная. Вполне допускаю, что вы приносите человеческие жертвы и практикуете сексуальные извращения. Городок Унынь, где родился и проживал упомянутый Мендель, славится своими масонскими традициями. Так-так, а вот это ещё интереснее. Оказывается, оригинал Менделя представлял собой серию офортов. Но из-за какого-то долбаного пожара, или даже роковой череды пожаров - до нас не дошло ни одной копии. То есть, пророчества Менделя - это пересказ каких-то картинок. Каля-маля! Ну, вы даёте! Получше выдумать не могли?
- Нас совершенно не трогает ваша ирония, - сказал молодой.
Я положила листок в пустую папку и не спеша вывела на её обложке свои рекомендации. С этого момента секта крестоносцев пошла в аппаратную разработку.
- А ты чего такой дерзкий? - спросила я, не поднимая глаз.
- Простите, - вступился старший, - что мы так неуклюжи. Просто не привыкли общаться с властями. Кстати, раз уж вы заговорили о Гиперборее. Там действительно много наших единоверцев. Если бы между нашими странами не было пропасти из вражды и непонимания, то наши братья по вере охотно переселились бы к нам.
- Ясен пень, - не без гордости сказала я. - В наш более подходящий климат, в наше более справедливое общество. Ведь у нас почти рай. Подлинная демократия. И выжить шансов побольше. В том случае, если пророчество Менделя сбудется.
- Оно сбудется, не сомневайтесь, - улыбнулся хитроумный крестоносец.
- Эй, старый, не пугай меня. Ты же в курсе, с кем базаришь?
- Нам выпала великая честь, - ответил он и вновь сложился в поклоне.
- Вот то-то же, - я встала и, повинуясь порыву, ухватила мальчика за руку.
Во время допроса за дверью кабинета бдели два следователя, один из ИД, второй из контрразведки.
- Слыхали? - спросила я у них. - И что думаете?
- Отпетые твари, - выразил своё мнение армеец. - Наверняка, у них есть схроны.
- Сомневаюсь, что они бойцы, - высказался второй дознаватель. - Главное их оружие - вот это продуманное безумие.
- Я думаю, они безобидны, - согласилась я со вторым. - Но, все равно, займитесь. Никто не вправе так вот запросто пренебрегать обществом. Особенно накануне войны. Заебали уже эти художники.
У мальчика было длинное, труднопроизносимое имя, которое начиналось на "а". Я стала звать его Алька. Он представлял для крестоносцев большую ценность. Они считали его воплощением протопопа Менделя. Дело в том, что Алька умел рисовать картинки, и крестоносцы считали, что рукой мальчика водит дух покойного пророка. Разумеется, мальчика надо было надёжно изолировать от этих фанатиков. И я стала за ним присматривать. Не опекать, не воспитывать, а именно присматривать, держать где-нибудь поблизости от себя. Это оказалось не трудно: Алька был на удивление смирный мальчик. Сначала я даже подумала, что он немного заторможен в развитии. Читать и писать его не научили. На имперском языке он говорил плохо. Его резвость была больше внутренняя, чем внешняя. Зато он много смотрел на мир особым, задумчиво-пытливым взглядом. Он никогда не ел ничего вкуснее дикого мёда. И тень от земли не сходила с него даже под ярким солнцем. Первым делом я решила научить его плавать и улыбаться. Отчего-то становилось спокойно, когда я думала, что Алька околачивается где-то рядом. Стоило мне заглянуть в его чистые и правдивые глаза, как внутри у меня включалось какое-то сладкое чувство.
Всё было ладно у Альки, за исключением левой руки. Это была умная, опытная рука. Она уверенно рисовала жутковатые картинки, скрепленные каким-то сюжетом, ускользающим от моего понимания. Я не хотела запрещать ребёнку делать то, что ему нравится. Эти рисунки не были автоматическими, то есть Алька понимал, что рисует. Злой дух, водившей его левой рукой, не был для Альки посторонним. Я поставила целью переключить внимание мальчика на другие предметы. Читала ему уютные книги, указывала на природу, как живую, так и мёртвую, на то, что вокруг. Но я не настаивала, не отбирала у него средства для рисования. Алькины рисунки действовали на меня странно. Я начинала заглядываться на них, точно катилась с извилистой ледяной горки. Мне казалось, ещё немного - и я вспомню, что на них изображено, и тогда они, буквально заряженные чужой, тошнотворной волей, оживут. Выбрасывать их было жалко. Не глядя, я складывала их под ключ. Подобно писателю, который смахивает с рабочего стола прилипчивые, вредные воспоминания, я хотела очистить свою жизнь от малейшего сходства с подвигом, с мифической эпопеей. Рядом с Алькой возникало пространство, в котором я переставала быть диктатором и становилась тётей Марусей.
Между тем, в стране стояла какая-то необыкновенная тишина, словно все языки империи придавила одна великая задача. Она состояла в том, чтобы полностью исключить ложь и насилие из жизни рядовых людей. Лгать и насиловать вправе была я одна, а также те, кому я делегировала это право. Принцип управления имперскими землями я положила в невмешательстве. Каждая различимая территориальная единица управлялась сословным собранием. Выяснилось, что в стране существует довольно большое сословие ленивых и никчёмных мужиков, и они-то представляют в таких земских собраниях большинство. Я хотела бы научить этих людей чему-нибудь полезному для выживания. И, соответственно, отучить от того самоубийственного уровня комфорта, которого они достигли при попустительстве прежних властей. Большие города оставались местами государственной силы. Но такой силы, к которой уже не хотелось прильнуть, прилепиться, чтобы получить выгоды или, наоборот, быть съеденным. Это была сила отталкивающая и вездесущая, с непостижимой для подбитого обывательского глаза частотой колебаний. Её воплощали Стражи, которые одновременно были и не были.
Убывающий обыватель, конечно, не раз задавался вопросом, откуда они взялись, пришли, где были до того момента, когда произошло обрушение прежней системы власти? Сказать мне на это особо нечего. Просто явились на зов Истории, уже в готовом виде. И эта внезапность наводила на мысли о нападении. Но никакого противодействия со стороны населения не было. Двенадцать крупных городов я возвела в статус бриллиантовых крепостей империи. Я хотела разгрузить эти города и одновременно повысить в них средний уровень жизни. Впервые в стране Атлантида, широкой и неисчерпаемой пространствами и людьми, прошли честные парламентские выборы. Их прозрачность и математическая точность в подсчёте голосов не вызывали никакого сомнения. В результате, партия Стражей, которая называлась "Единая Атлантида", заняла около двух третей мест в Вече, законодательном собрании. Три оппозиционные партии представляли хорошо знакомые мне люди. Партию Научного Прогресса привёл на выборы доктор Таблеткин. Партию Научного Коммунизма - бывший центрист Зювжински. Третья партия называлась Партией свободы, её сообразили мои бывшие компаньоны Московиц, Беркович и Пальметто. Поскольку Московиц сидел в тюрьме, Партия Свободы получила репутацию самой резко настроенной против власти. Премьер-министром стал многообещающий Иночкин. На него я могла положиться. Свалить очень многое, если не всё.
Теперь я как никогда была в преклонном возрасте. Два года деспотической власти состарили меня каждый на десять лет. Порядочно нахлебалась - и токсичного драконизма, и ненависти человеческой, и нечистоты запредельной. Под градом проклятий я заебалась и зачерствела, стала непрошибаемой, как камень. Санация и реформа власти стоила дорогого. А ведь помимо предателей, свивших гнездо в самом сердце правительственного аппарата, было немало частных людей, которые, так или иначе, запятнали себя сотрудничеством с масонами. Очередь дошла и до них. Целый обоз с проститутками, декламаторами, клоунами и трикстерами сопровождал прежнюю власть в её разнузданных гастролях по краю пропасти. Оставшись без своих хозяев, это стадо послушных свиней постепенно рассосалось в природе. Никто их нарочно вниз не сталкивал. Без спроса на их поеденные молью таланты и телеса, они сами пропали из вида.
Итак, я была уже не та полыхающая красотка. Перестала пользоваться косметикой - только студёная вода на серебре. Растительная пища, бодрящий кисель, что-нибудь для поддержания внутреннего электричества. Теперь всё делали за меня другие, а я только приказывала. Я чувствовала, что сформировавшееся окружение всё меньше нуждается в моей личности. Понятно выражаюсь? В моей жизни появилась ударная машина. Я перестала быть стрекозой со смертельными крыльями, я стала непроницаемым муравьём, который бегает по одним и тем же дорожкам. И эта перемена удручала. Теперь я жила, привязанная к солнечным часам. Каждое утро моё положение возобновлялось со сказочной легкостью.
Однако моё положение было не прочным. Солнце не отводило от меня лучей даже ночью, когда оно скрыто в душах спящих людей. Я видела, как глаза великого солнечного паука наливаются кровью. Проклятый Дракон листал свои любимые комиксы. Большой Белый Брат с расслабленной улыбкой ждал, когда я присоединюсь к его поголовью. И спирт разрушал мой мозг.
Раньше мне всё это было похую. Но вместе с Алькой в моей беспутной жизни появился большой страх.
В далёкой южной автономии Шангри-Ла произошёл острый внеплановый кризис. Мне пришлось провести несколько дней в отрыве от столицы Дегеле. Нетка отказалась принять Альку под своё попечительство. Впервые увидев мальчика с альбомом для рисования, она смутилась и призналась, что терпеть не может детей. Потому что дети - не совсем люди, а несколько отличные в лучшую сторону от людей существа. Стало быть, её сердце сразу преисполняется жалости. А детское творчество, без сомнения, самое лучшее, потому что пропитано удивлением. По её словам, взрослого человека формирует страх.
- Только прошу, не оставляй его здесь, - обеспокоилась она. - А то он обязательно утонет. Или упадёт со скалы.
- Ты боишься, что он приставать к тебе станет?
Нетка по-прежнему жила в своей палатке на берегу океана. Её волосы выцвели и стали цвета молока, кожа потемнела от солнца и отливала графитом. В глазах сквозило отсутствие. Меня не покидало ощущение, что моя бедная сестрёнка как-то невзначай, просто будучи, видоизменяет окружающий ландшафт, вносит в него некий порядок, рисунок. Океан больше не долбился в острые камни, не буянил, не протестовал против суши. Зачарованно вытянул струнки своих расстояний. Жирные чайки стали похожи на диковинных сувенирных птиц. А по ночам океан словно снимал защитную маску, и под ней слабо мерцала официальная улыбка. Он переливался за край и наползал на небесный свод, добавляя свои зеленоватые созвездия. От водного массива исходили хорошо различимые эфирные колебания, что-то среднее между звуком и образом. Сила ветра, тяготение к лунному диску и непомерная глубина совместно творили чарующее шоу. Да, Нета была права, океан жил, носил собственное имя. Чужой жизнью проникал в кровь, действовал как сильный наркотик. Я надеялась, что присутствие Альки выведет Нету из погружённости в себя, из невозможного одиночества. Но я ошибалась.
- У меня такое идиотское чувство, - призналась я Нете. - Что вот отвернусь - и он пропадёт.
- Зато я от тебя никуда не денусь, - нервно рассмеялась она.
Брать Альку с собой я, конечно, не стала. Оставить его со спокойной душой могла только Нете. Поэтому её афронт меня огорчил. Но крах в Шангри-Ла расстроил меня сильнее. К счастью, я вспомнила, что у меня есть верный раб, которому мне уже приходилось доверять свою жизнь. И главное, этот уважаемый в обществе человек, был решительный материалист. А ведь Алька, который быстро стал мне дороже моей собственной шкуры, в сущности, представлял собой материальный объект, живого мальчика, сироту, тело. Не более.
Мне пришлось оторвать от разных замечательных дел самого доктора Таблеткина. Мы немедленно встретились на острове Моро, в том самом отделении больницы, где проходил восстановительное лечение бедняга Барнабас. Доктор вёл его за руку в жизнь, но Барни упирался и спотыкался. Я регулярно получала сводки из лазарета. С одной стороны, они ободряли. Мой бывший жених развивал мускулатуру, плавал, бегал, с аппетитом ел, играл в покер онлайн, попросил Библию и два раза в день занимался сексом. Однако всё время молчал, не реагировал на вопросы и, по-видимому, ничего из прежней жизни не помнил. Сканер его души давал сбивчивые результаты. Док сказал, что психофизика - молодая, даже младенческая наука. После того, как Барнабас меня испугался, я больше с ним не контактировала. Пару раз наблюдала за ним через прозрачную стенку. Выглядел он вполне довольным собой и разумным. Смерть поставила на его лице чёткий штамп. И вместе с тем, словно пошла ему на пользу. Во всяком случае, из урода он превратился в симпатичного мужика с необыкновенной историей и роковой тайной. И я задавалась вопросом, а тот ли вообще человек вернулся ко мне с того света? Когда я озвучила свои сомнения Доку, его глаза разгорелись, он расчувствовался, как бабка на отходняке.
- Как друг Барни, я рад, что он жив, - сказал он с чувством глубокой благодарности. - Но как учёный, рад вдвойне, поскольку Барни являет собой крайне интересный феномен. Мы имеем возможность дотянуться до самых истоков так называемой личности.
- Доктор, - сказала я и потеребила его за пуговицу, - ты можешь разрезать Барни на мелкие кусочки, вывернуть наизнанку каждую клетку его тела. А все равно, не найдёшь у него внутри ни души, ни личности. Спорим?
- Да, но как же? - потерялся он. - А данные сканера?
- Это всего лишь маленькое колдовство, на которое всегда сыщется колдовство побольше. Вот, Док, знакомься, это Алька, - сказала я и подтолкнула мальчика в спину. - Я хочу, чтобы ты лично за ним присмотрел. Ну, и заодно чтоб обследовал его на предмет здоровья.
- Хай, - доктор ответил хорошо поставленной улыбкой телевизионного гуинплена. - Красивый мальчуган. Что, он тоже с подвохом?
- Я тебе покажу - с подвохом. Смотри, головой за него отвечаешь. Ты меня понял?
- Вот уж не думал, - Док отстранился и осторожно взял за руку мальчика. - Что в вас может проснуться... Такое...
- Что - такое?
- Материнский инстинкт, - выдохнул он.
Я уже собиралась дать ему в ухо, но вовремя опомнилась. Алька внимательно наблюдал за нами со стороны, словно мы были полустёртыми фигурками на древнем погребальном камне.
- Я тебя, кажется, вопрос задала. Ты понял, что я прошу? То есть, требую?
- Да не волнуйтесь вы так, - проговорил доктор Таблеткин с покровительственным выражением. - Здесь лучшая больница на свете. И самые чуткие люди.
- Я сказала, ты лично этим займёшься.
- Что - всё бросить? - возмутился он, но тут же добавил с улыбкой. - Значит, я теперь нянька?
- Ты - добрый доктор Таблеткин, - я похлопала его по плечу. - Вот тебе тема для размышлений. Что делает что-то - чьим-то? С какого момента вещь начинает принадлежать человеку? Что принадлежит чему - тело личности или личность телу? И почему один независимый человек становится рабом другого? А, что скажешь?
Я сделала Альке "обережный шар". Скрестив на груди руки, доктор смиренно ждал окончания походного обряда.
- Учти, дохтур. Что бы со мной не случилось, я его заберу.
Я даже не сомневалась - мой раб всё уразумел.
Не знаю, почему мать История, чтобы напомнить о своём былом величии, выбрала столь отдалённую во всех отношениях страну. Наверное, потому, что Шангри-Ла была страной отсталой, по крайней мере, на сто лет, а по сути - и больше. В этом смысле, она могла послужить хорошей моделью для Метрополии, которая безнадёжно запуталась в лабиринтах будущего. Я благодарна Провидению за то, что оно обратило моё внимание на этот красивейший край и на его подлинно миролюбивое и благонравное население.
У меня на территории Шангри-Ла было несколько стратегически важных объектов. Военные никогда особо не вмешивались во внутренние дела шерпов - коренного населения Шангри-Ла. В свою очередь, тамошние властители получали хорошую мзду и различные привилегии. Это были сказочно богатые люди. В своё время, знать сама напросилась под щит империи. Они боялись имперского Легиона и развращающей светской культуры. Но "людей с того берега", то есть жителей Антарктиды, они ужасались. Та реальность, что была отодвинута к югу, как здесь говорили, "сошла с ума", подёрнулась дымком ужасающей тайны. Они сделали правильный выбор.
Население края было бедным, но довольным. Оно полностью находилось под колпаком местной религии. Суды у них тоже были свои - ещё более варварские, чем имперские, но гораздо более справедливые, если не сказать - честные. Ещё у шерпов имелись разнообразные инструменты для извлечения звуков. В основном, они были сделаны из певучего камня. Нете нравилась просторная и бессвязная музыка шерпов. С севера в Шангри-Ла приезжало много туристов. Бывало, они разбивались или тонули, но сами собой. Гордостью Шангри-Ла являлись двадцать семь древних монастырей неописуемой красоты. По странному совпадению, ровно столько было погибших Стражей. Конечно, мои комиссары отправились за тридевять земель не для того, чтобы любоваться каменными гробницами и статуями из жидкого золота. Почти все они были талантливые инженеры с дополнительным магическим образованием.
Что в точности произошло, я не знала. Первым печальную новость мне сообщил Кругляш. Он поддерживал тесную связь с группой. Позже он должен был к ней присоединиться, привезти ценное оборудование. Я имею в виду систему "Глагол". От успешного её испытания зависела прочность наших южных рубежей. Каждый толковый специалист, разбиравшийся в этой прорывной технологии, был на вес золота. Но дело было даже не в компетенции погибших товарищей. Да, это были люди высшей пробы, настоящие герои и отличники. Но главное, это были мои люди. Они присягнули мне лично и в моём лице - Великой Срединной Империи. Они усвоили "дух свободы", волшебный напиток, в котором была моя кровь и частицы моей плоти. Это я послала их на смерть. Но лишь потому, что они сами вручили мне свои драгоценные сердца в обмен на миссию и полномочия. Чувства вины во мне не было. Во мне вилась и выла белая ярость. Как же они дали себя убить?
Вскоре пришло подтверждение. В этот момент я уже была на аэродроме. Совокупная боль от двадцати семи ножевых ударов помутила мой разум, когда я рассматривала фотографии обезображенных тел. Пунц, в отличие от меня, мельком взглянув на снимки, принялся изучать рапорты от наместника провинции и коменданта военной базы. Вырвав у него листы, я растоптала их и сказала, что на месте во всём этом разберусь. Шесть часов на "Стерхе" - и я там.
Мой телохранитель хмыкнул. Было видно, что ему плевать на гибель Стражей.
- Конечно, все так и думают, - развязно сказал он, - что ты сразу туда бросишься. Чтобы глаголом жечь. А комендант и наместник этот, генерал Просолупов, уже посасывают стволы. Ты становишься предсказуемой, Марго. И невнимательной.
- Прочь, - сказала я. - Если тут без меня какой шухер поднимется, гаси всех.
- Ну, погоди, Марго. Куда ты так ломанулась, шалая? - он грубовато схватил меня за локоть, и тут же увидел под левым своим глазом сияющее острие.
- Генерал Просолупов и полковник Хохо - надёжные люди, - сказала я и, подержав пару секунд, быстро спрятала широкое лезвие. - Но ты прав, тут что-то мутно.
Полимрак и Лимон, стоявшие за спиной у Пунца, тоже убрали свои стволы. Их лица были темны и непроницаемы. Пунц поднял руки и с растерянной улыбкой отступил назад.
- Я не могу тебя отпустить, - сказал он с лицом, побелевшим от гнева.
- Не волнуйся, бродяга. Меня хранят высшие силы, - сказала я и потрепала его по щеке, отчего высокомерное лицо его болезненно сжалось. - Или ты считаешь, что мне постоянно везёт?
Я видела, что Стражи тоже против моей затеи. Но, в отличие от Пунца, они не пытались меня отговорить. Я уже не раз им внушала, что моя жизнь диктатора должна быть не тяжелее пушинки и не дороже полушки. Что если от меня хоть что-то зависит, значит, наше дело заранее проиграно. Я редко когда береглась. Поэтому роль Пунца при мне была больше потешная. Он это сознавал и бесился. Однако сев в сверхзвуковой самолёт, я почувствовала, как внутри у меня что-то обрушилось, и из свежей трещины потянуло чем-то таким - не хорошим. Это была измена.
Я оглянулась и сказала Колобко, который занял место бортинженера:
- Вылазь. Вылазь, ёбана. Я полечу одна.
Мой карманный поэт задвигал челюстью, затягивая ремешок под шлемом, и замотал головой.
- Путём сердца! - воскликнул он, при этом изо рта у него вывалилась жвачка.
- Иди нахуй! Катись колбаской! - закричала я.
Колобко неловко выбрался из кабины. Свой шлем со свастикой он выронил, когда я, не выдержав этой вальяжности, ударила по нему кулаком.
Гигантский огнедышащий двигатель вытолкнул меня в пустынное небо. Управлять таким самолётом - работа холодная. В зеркале напротив я видела свои казавшиеся чужими глаза. Дегеле быстро пропал из виду, словно его кто-то скомкал в кулаке. Я отпустила свой разум и выпила немного водки. Машина идеально слушалась моих команд. Когда я стала ближе к небесному своду, чем к земле, меня охватило удовлетворение. Сознание моё очистилось. Перейдя звуковой барьер, я услышала музыку сфер.
Вероломное убийство Стражей было серьёзным вызовом национальной безопасности. Такие проблемы настоящий диктатор должен решать в одиночку. И горе тому, кто окажется у него на пути! Мне сверху видно всё, ты так и знай.
Когда я выскользнула из-под диктата сорных чувств, то сразу увидела всё как оно есть. Через несколько часов следом за мной вылетит транспорт с двумя следственными группами. Но расследование чрезвычайного происшествия уже стало пустой процедурой. Я всё поняла. Заговор рос в моём сознании, как чёрная воронка. Я пыталась её сковырнуть, но пошла кровь почти чёрного цвета. При соприкосновении с водкой она шипела. Наконец, я пришла к заключению, что мой личный "Стерх", скорее всего, не исправен. Но приборы продолжали уверять меня, что всё в полном порядке. Полёт продолжался уже четыре часа, когда моё беспокойство стало расти. Если я пропаду, что будет со Стражами? И новорожденной демократией? Точно маленькая девочка, стоит она посреди пустой площади, в одной руке держит автомат, в другой руке - микроскоп. Но скользит, наползает уже откуда-то слева, с того угла, где вжались друг в друга роддом, тюрьма и бордель, - грандиозная, мрачная тень насильника. А девочка не слышит, потому что увлечена своей персоной. А так же видом необычайно крупного лунного диска, похожего на светящуюся тарелку. Она отчётливо видит мельчайшие неровности, вздутия, шрамы, оставленные камнями. Луна похожа на избитую женщину, которую спихнули в тёмный ложок.
В какой-то момент, я пришла в себя и поняла, что давно уже лечу не по приборам. Вдобавок, я в начале полёта забыла включить рацию. Теперь рация скорбно молчала. Диск Луны набух, значит, я летела куда-то на юг. Ведь известно, что верный спутник максимально приближается к телу своего сюзерена именно над Антарктикой. Почему это рация не работает, подумала я, как вдруг, до свинячьего визга, мне захотелось содрать шлем. Руки сильно озябли. Недостатка кислорода я не ощущала. Один датчик показывал, что в кабине минус восемьдесят градусов по Цельсию. Потом я с трудом различила другие показания, столь же бредовые. Тогда я просто направила самолёт вниз. К сожалению, там ничего не было видно, сплошная тьма. И только перевернувшись, я смогла разобрать что-то круглое и седое, как голова.
Если бы не ободряющий свет от луны, я бы запаниковала. Никогда я не верила в то, что этот свет отражённый. Никогда я не верила в то, что Луна - просто мёртвая копия Земли. Но теперь было очевидно, что мои школьные представления об обустройстве Вселенной не соответствуют действительности. И проблема была не в том, что из диска Луна превратилась в полусферу. А в том, что в этой демонстрационной модели космоса отсутствовал важный элемент. Солнца не было. Просто бархатная тьма, а в ней шевелились какие-то тёмные, непостижимые твари. Также не было ни верха, ни низа. Сердце девственное, сердце чистое направлено вверх. Сердце отчаянное и прогоревшее - книзу. Мой прекрасный "Стерх" то ли падал, то ли взлетал с задранным брюхом. Руки сами направляли его точно в центр Луны, исполинского небесного тела.
Скорость стихла. Двигатели больше не изрыгали пространство. Отвесное падение стало неотличимо от состояния полного покоя.
Всему этому было разумное объяснение. Враги что-то испортили в славной машине. И подмешали в резервуар с алкоголем какой-то яд. Я дотронулась пальцем до утопленного под сидением рычажка катапульты. Приборная доска смешно мигала огоньками. Что если я пропаду? Нета навсегда останется в этом мире, запертая страшным словом. А Алька, что станет с ним, если тётя Маруся не вернётся из командировки?
Скорее всего, я упаду в океан. Может, лучше застрелиться?
Луна росла прямо на глазах. Но безмятежный свет, от неё исходивший, уверял меня в безопасности. Зрение моё обострилось настолько, что я могла различить каждый маленький камешек на её поверхности. В одном месте, на высоком холме, я увидела множество камешков, разложенных в определённом порядке. И тут я поняла, что это не лунный, а вполне себе земной ландшафт. Сумрачное скопление камня и льда. Неожиданно запищала пипка высотомера. Я надавила на рычажок, и невидимое чудовище ударило меня по голове.
- Масоны строят своё государство в образе пирамиды. Они оперируют гигантскими каменными блоками, в каждый из которых вложены миллионы человеческих жизней. В отличие от государства-пирамиды, государство-дерево врастает в эфир каждым своим листочком. Пирамида не может упасть, потому что она плоская. А дерево не падает, потому что его любовно поддерживает сама среда.
Существо, которое меня процитировало, напоминало опустившегося мачо. Из тех, для кого злоба - последний рубеж, за которым только распад. Только злоба позволяет таким мужикам поддерживать в себе свой внутренний образ. Лицо, зелёное, отёчное, брезгливое, как у покойника, было мне знакомо. Я узнала Богохульника, адского бродягу из Рыбацкого посёлка. Как и я, он был свидетелем самоубийства генерала Рю. Это он обоссал труп генерала до неузнаваемости. Только сейчас Богохульник несколько развоплотился. Из него словно вывалилась наружу какая-то иная природа. И от этого он стал во сто крат отвратительнее и страшнее.
Нос у него стал плоским и раструбился, веки ороговели, шея раздулась, грудь покрывали чешуйки коралловой сыпи. Между пальцами я заметила перепонки. Сами пальцы напоминали толстые, изогнутые шилья. Оседлав стул, Богохульник тяжело смотрел на меня, сопел и курил. А над головой у него вздымалась, висела какая-то непонятная штука. Она переливалась, плыла, меняла форму, сияла и мало сочеталась с босяцкой одеждой и обстановкой. Мы находились на веранде кособокого, прогнившего дома. Сильно, до тошноты, пахло морем и несвежей рыбой.
- Чо не жрёшь? - закричал он на меня. - Только бухаешь. Не жрёшь нихуя. Блядина!
- Не пизди! - каким-то чужим, вульгарным, паскудным голосом ответила я.
Полуголая, я сидела прямо на полу, забросанном бычками и объедками. На коже у меня были синяки, ссадины и расчёсы. А также налипшая рыбья чешуя. Под рукой - какое-то дрянное вино, довольно крепкое. На этикетке было надпись - "Талас".
- Что? Зеркало тебе показать? Зеркало хочешь? - свирепо набросился Богохульник, вскочил и затопал ногами, похожими на конусы. - Рожа!
Я пьяно засмеялась. Но тут до меня дошло, что вид мой и вправду ужасен. Даже не возьмусь его описать. Бр-р-р. Скажу только, что это был вид старой портовой шлюхи. Я с трудом скоординировала свои ноги и попыталась вырубить Богохульника. Но ничего из этого не вышло. Он небрежно толкнул меня в грудь - я отлетела от него пустой бутылкой.
- Шалашовка! - заорал он. - Манда! Хули ты выёбываешься? Ещё тебе уебать? Уебать?
- Ты слизняк, - обиженно проговорила я, отползая в угол. - Эй, дай сигарету.
- Сигарету, - передразнил он. - Чтобы ты всё спалила тут нахуй?
- Эй, отъебись, да, - сладеньким, противным, заискивающим тоном ответила я.
Богохульник заходил туда-сюда. Половицы скрипели и хлюпали под его толстыми, распухшими от какой-то болезни ногами.
- Вот же мразь. Мразь, мразь. Тварь, - повторял он, бросая на меня взгляды, полные отвращения.
Это было невыносимо: душная тьма, ревущий где-то поблизости океан, убогая обстановка и монотонные грубые слова. Я чувствовала себя так, точно была одна сплошная дыра. Даже мои рыдания были какие-то писклявые, кукольные, механические. Ни разу в жизни я ещё не испытывала такого унижения. Точнее сказать, вся моя блистательная жизнь обернулась сном разрушенного разума.
- Эй, - вскрикнула я. - Пидорас, блядь, дай сигарету.
- Я тебя гарпуном проткну! - прохрипел Богохульник и снова сел.
- Нет, ты, сука, - забормотала я, - эй, скажи, где мой самолёт?
Мой хулитель стал ещё меньше напоминать человека.
- Ага, значит, очухалась, - сказал он. - Пиздец твоему самолёту. И тебе тоже, в общем.
- Сама вижу, - снова сварливо протянула я. - Ну и?
- Ты сбилась с курса и залетела в пространство Антарктиды. После чего, система, которая называется "Плетень", сбросила тебя в океан. Правда, за мгновение до удара тебе посчастливилось катапультироваться. Второй раз тебе повезло ещё больше, когда твоё бесчувственное тело упало в тёплое течение. И всё же, течение не настолько тёплое, чтобы выжить больше часа. Ты удивительно везучая. Сука.
Он прикурил сигарету и бросил её передо мной на грязный пол. Но я не стала её брать, только посмотрела на тлеющий кончик.
- Я узнала тебя. Ты Богохульник. Скажи, кому служишь? Ты шпион Антарктиды?
- Нет, - сказал он.
- Ты работаешь на Гиперборею?
Он покачал головой, которая всё больше напоминала голову хищной рыбины.
- А что? Есть что-то ещё? - спросила я.
- Есть, конечно. Лемурия есть. Америка, - терпеливо проговорил он и добавил. - Нет, ты не ведьма. Ты тупая пизда.
Отчасти страшный бродяга был прав.
- Я гражданка великого Дегеле, - не слишком уверенно промолвила я.
- Ах, ах, ах. Да ёб твою мать! Где-то город стоит на земле, потонувший во лжи и во мгле, Дегеле, Дегеле, Дегеле, - глумливо пропел Богохульник. И взял прислоненную в углу лачуги длинную палицу. Не для угрозы, и не для фокуса, а с самым серьёзным намерением. - Я тебе сейчас покажу - Дегеле. Ты узнаешь сейчас у меня столицу мира.
- Будешь бить - так бей до смерти. Или не начинай совсем, - тихо сказала я.
Он замахнулся - я выставила перед собой вывернутые, переплетённые кисти. И почувствовала болевую отдачу в левом плече. Наверняка, я что-то там повредила. Дать отпор я не могла. Не могла даже прямо сидеть толком.
Остановила Богохульника не я. А та странная штука, которая колыхалась над его головой. Это выглядело так, точно ему неслышно приказали: замри! - и он застыл в неестественной позе. Странное явление, похожее на шаровую молнию, медленно приблизилось ко мне. Оно всё время меняло очертания, и на него было больно смотреть. Задняя его часть была как развевающийся флажок, на котором был нарисован яркий трезубец. А из передней части вылепилось поразительно красивое женское лицо, украшенное искрящейся диадемой. Глаза с рыжими коронами вокруг зрачков, несомненно, были глазами безжалостного врага. У этого существа также был голос - поставленный, волнующий, глубокий. Мой-то писклявый голосок ему и в подмётки не годился.
- Существует только одна Великая Империя. Была, есть и будет. С сотворения мира и до скончания веков, - спокойно проговорила парящая передо мной красотка. - Сегодня она есть, твоя Атлантида. А завтра - кто её помянет? Давай сразу перейдём к делу. Ты отдашь мне то, что у тебя завалялось. Даже не думай проявлять упрямство. Потому что я сильнее тебя. Ты просто ракушка, в которой выросла жемчужина. Ты просто близнец самому себе. Если два зеркала близко приставить друг к другу, между ними из пустоты может возникнуть нечто новое. Нечто дивное. Из пустоты. Вот, что такое истинная и неделимая Империя. Пустота. И её воплощение - Великий Океан. Ты никто, у тебя ничего нет. Поняла? А теперь скажи прощай Ангелу. Он мой.
Я не могла ничего возразить нахалке, взявшейся из ниоткуда. Меня вдруг вырвало. Золотая рыбка дёрнулась назад, на ясное, безмятежное лицо пала сеточка.
- Тьфу. Какая же ты жалкая. Ничтожная, ненастоящая. Скажи слово. Скажи слово, - серебряным колокольчиком рассмеялась проклятая рыба, и я почувствовала сильную боль во всём теле, словно сквозь меня потекла чужая энергия. В ушах красиво и странно забулькало. И россыпь жемчужных пузырьков заплясала вкруг головы.
- Ты что, не видишь? - с трудом вытолкнула я из себя. - Как мне хуёво?
- Сама виновата, - подмигнула рыбка. - Всё дело в тебе. В твоей низкой природе. Отпусти Ангела, не то я тебя уничтожу.
- Нужна ты ему, - вырвалось у меня.
Через мгновение я пожалела о том, что сказала.
Не знаю, сколько раз меня утопили и вновь привели в чувство. Я сбилась со счёта после второго раза. Мой измочаленный пыткой разум не раз и не два выбрасывал чёрный флаг.
- Всё поняла? - спросила жестокая рыбка. - Нет для тебя безопасного места. Ни в прошлом, ни в будущем, ни в настоящем.
В знак капитуляции я дёрнула вверх уголки губ. Каким-то образом до меня всё дошло. Дошло и разложилось в довольно невесёлую двухтактную картинку. В ней океан без конца порождал и проглатывал материки. И всегда оставался собой, цельным, утробным и диким. Материальность океана была внешняя, показная. Я смотрела в него как в скалу и гадала, что там, за ней, есть такого чудесного? Грезилось - там как-то лучше. Надёжнее, что ли. Там был надёжный мир. Но не для меня. И не для людей.
- Твой Ангел попадёт в хорошие руки, - пообещала посланница моря. - А вот с тобой он точно умрёт. Ты его совсем изморила.
У меня не было ни вопросов, ни возражений. Только стало жалко себя.
- Ничего. Бывало, от человека один палец останется - и то живёт, - продолжала рыбка.
- Не хочу тебя знать, - сказала я про себя.
- Все равно, ты его выдумала. Зачем тебе то, чего нет?
- Все равно, - снова подумала я. - Все равно. Все равно.
Рыбка метнулась, описала щеголеватую восьмёрку и неожиданно поцеловала меня в губы. Это был поцелуй боли. Да меня она не притронулась - на моих полопавшихся губах толстым слоем лежала соль.
- Как же вы с ним похожи, - сказала она. - Давай, не тяни. Скажи заветное слово. Обещаешь?
- Будь по-твоему, - сдалась я. - Это слово... Это такое матерное слово...
Выпытав из меня обещание, женщина-рыбка тотчас пропала. А вместе с ней пропала и вся обстановка. Остался только Богохульник, совсем утративший сходство с человеком. Едко пахнущее, скользкое чудовище загребло меня щупальцами и потащило навстречу морю. Зайдя в воду, оно сбросило меня и придавило ко дну чем-то тяжёлым и жёстким.
Я где-то уже видела эту сцену. Она была нарисована детской рукой.
Через минуту я захлебнулась жгучей водой и потеряла сознание.
И я умерла снова, глубоко, очень глубоко. Но не от воды, а от отчаяния.
7. Погружение.
- Лучше не двигайтесь. Так резко не надо двигаться, - услышала я незнакомый мужской голос. - У вас сломана левая рука и два ребра. Вы слишком поздно катапультировались.
Не стану описывать, как мне было хреново. Один глаз у меня заплыл. Зато второй быстро проделал свою работу, хоть и открылся с большой неохотой. Я находилась просторной горнице с затейливой резьбой на потолке. Два узких окна обрубали дневной свет. Объёмные световые брусочки ласкали взгляд. Пахло цветами. Во всём чувствовалась забота, радение. На полу были красиво разложены сухие листья. А напротив меня стоял бритый мужчина в одеянии духовного лица. Такое носила знать в Шангри-Ла, куда я, по всей видимости, таки долетела, до смерти загнав верного "Стерха". Лицо мужчины, славу богу, было лицом человека, а не духа или морского дьявола. И это лицо, без сомнения, принадлежало человеку образованному и облечённому властью. Я сразу прониклась к нему симпатией, хотя едва могла дышать от боли. Бледные краски окончательно убедила меня в том, что я нахожусь в реальности.
- Я Иванов, - он слегка наклонил голову. - Не удивляйтесь.
Он вдруг метнулся ко мне и подоткнул подушку, отчего моя голова приобрела более устойчивое положение.
- Моя настоящая фамилия слишком длинная. Так повелось...
Он задумался и вынул из мешочка, привязанного к поясу, округлый баллончик. Промелькнула фирменная этикетка, я узнала продукцию "Пробирочной палатки".
- Я тут подумал. Вы там, в Дегеле, вроде, этим пользуетесь. Лицензионный стимулятор, - он взглянул на этикетку и немного удивлённо произнёс, - "Пчёлка". Если хотите, я могу дать.
- Слушай, Иванов, - хрипло сказала я и немного обрадовалась, узнав свой родной голос. - А где моя сумочка? Там просто были важные предметы. Антикварные печати, ключи от казны, грёбаные коды для запуска, гербовые счёт-фактуры.
- Ничего не было. Должно быть, всё пропало, - он развёл руками.
- Да и ладно, - мои опухшие губы сложились в улыбку. - Не беда.
- Главное, что вы живы.
- Не надо так говорить - всё пропало, - кивнула я. - Мне надо бежать по делам. Ты можешь достать первитин?
Иванов пожал плечами. У него был вид человека, который может достать всё что угодно, но ему ничего этого не надо. И этот вид внушал мне доверие.
- Верни мне пистолет. Ну - и одежду.
Он смутился, сосредоточенно скосил глаза и вышел. По его походке я поняла, что он имеет какое-то отношение к армии. Я поискала глазом зеркальце и нашла. Выглядела я гораздо лучше, чем во сне-посещении. Молода и красива. Правда, волосы мои совсем поседели и стали такими же, как у той несчастной, забитой женщины, с которой меня отождествила мощная магия рыбки. Я настроилась, и свинцовая гематома под правым глазом, который я обычно зажмуриваю при выстреле, стала сходить. С рукой и рёбрами было сложнее. Иванов вернулся с лысым старцем, который нёс аккуратной стопкой сложенную одежду. Не мою, другую. Старец безразлично прицелился и что-то вколол мне в сгиб здоровой руки. После чего оглянулся на Иванова. Тот кивнул, не сводя с меня своих узких, блестящих глаз.
- Это особый знак. С ним вы можете чувствовать себя в полной безопасности. По крайней мере, если не будете далеко от меня удаляться, - медленно произнёс Иванов.
Старик замкнул на моей правой руке красиво оформленный золотой браслет, сложил руки на груди и с достоинством поклонился.
- Спасибо, - смущённо сказала я и тому и другому. - Вы очень добры.
- Пистолет я положил здесь, - показал Иванов, когда старый монах удалился. - Может, ещё чего-то нужно? Вина, поесть? Может, автомат вам нужен? Или гранаты?
- Вина не надо, - сказала я. - А что это за знак на браслете?
- О! Это один из наших сакральных символов. Знак бесконечности.
- Он означает - добрый космос или злой?
- В конкретном случае, он означает, что на территории Шангри-Ла никто не смеет тронуть вас пальцем. Даже смотреть на вас прямо нельзя. Это знак высшей касты.
- Заибись. А почему у тебя нет такого браслета?
- Я вижу, вам стало лучше? - участливо спросил Иванов. - Очень рад. А браслет я не ношу, потому что ваша военная комендатура объявила меня в розыск. Это очень странная история. Я полагаю, небо послало вас нам не зря. Вы должны нам помочь, предотвратить несправедливость. А пока что - отдыхайте. Восстанавливайте силы.
Я вскочила с кровати и взяла со стола пистолет. Он был заряжен. На мне ничего не было одето. Иванов отвернулся и смущённо потёр нос.
- Алле, - сказала я, направив оружие на гостеприимного хозяина. - В военную комендатуру. Мне как раз туда и надо. Составишь мне компанию.
Но тут я отвлеклась. Выглянула случайно в стрельчатое окошко и обомлела от вида. Это было что-то неописуемое - горы до неба с поросшими лесом склонами, тёмные кручи, бездна с извилистой речкой, пустынное небо. А справа, далеко внизу лежал океан, ровный, как наковальня. Я крутила головой и не могла понять, как всё это картинное великолепие втиснуто в одно поле зрения. Из соседнего окна показалась улыбающаяся голова Иванова.
- Ну-ка, дай диспозицию, - потребовала я. - Только коротко, по-военному.
- Мы находимся в храмовом комплексе близ Лехуо. Это самый южный городок Шангри-Ла, столица одноименной провинции, если вы не в курсе. Он расположен на полуострове, а по сути, на гигантской горе, которая круто уходит под воду. Здесь самый высокий на свете перепад высот. Столица нашей республики Омб находится на пятьсот километров севернее. А ваша военно-морская база - и того дальше, если по суше. Там дорога такая - змейкой, по перевалам. А если вы в бинокль на юг глянете, то, вероятно, сможете заметить на горизонте голубое облачко. Остров Бардов. От него уже и до Антарктиды рукой подать. Военные ищут обломки самолёта примерно вон там. Они засекли сигнал катапультирования. Поиски ваших останков шли вчера и идут сегодня. В конце концов, они вспомнят, что здесь есть течение. Я уже видел несколько вертолётов. Поверьте, им бы очень хотелось разыскать ваш труп.
- Хочешь сказать, что военные - мне враги?
- А как, по-вашему? Женщина - главком, это нормально?
- Ишь ты, - задумалась я.
Наши взгляды пересеклись, и я вспомнила, что моя нагота ни чем не прикрыта. Грубая мужская одежда, которую принёс старик, была, вероятно, из секонд-хенда. Я выглядела в ней смешно, как ряженая шлюшка. Мне было сложно сосредоточиться. Хотелось то ли побежать, размахивая пистолетом, то ли застрелиться от нахлынувшего сознания ничтожности. Реальные виды подавляли, а кошмар, из которого я вернулась, забрал все мои душевные силы.
- Неужели вы не рады, что живы? - задушевно спросил Иванов. - А я рад.
- Стражи погибли в провинции Лехуо, - вспомнила я то, что успела прочесть в рапорте коменданта перед своим вылетом. - Мне сообщили, что они ехали по горной дороге. В открытых машинах и без сопровождения. У нас есть правило не собираться большими компаниями в одном месте. И всегда, по возможности, быть под бронёй. Это очень странно, что они так попали.
- Только произошло это не в Лехуо, - мягко поправил Иванов. - Эта страшная трагедия имела другое место. На них напали в урочище недалеко от столицы. Напали те, кто их сопровождал. Я должен был встретить делегацию Стражей в одном населённом пункте. Но так и не дождался. А потом пришло сообщение, что за мной выехали. По мою, так сказать, душу.
- А вы собственно кто? - официальным тоном спросила я.
- А я ведь вас раньше видел вживую, - прищурился от смеха Иванов. - В Дегеле. Я там учился, жил, некоторое время работал, пока меня не призвал на родину долг перед стаей. Но вы, конечно, меня не запомнили. А я навсегда запомнил хрупкую девочку, которая легко, без усилий, мне, бугаю, наваляла. Мы дрались на соревнованиях. Но извините, я отвлёкся.
- Дай телефон. Я должна позвонить, - сказала я и церемонно протянула руку.
Иванов молниеносно протянул массивный армейский радиотелефон с нефритовыми кнопками. Его лицо сразу поскучнело. Я взяла телефон и задумалась. Нет, у меня хорошая память на цифры, но сейчас я могла вспомнить только старый номер Барнабаса. В голове то приближался, то удалялся звон. Или это воздух здесь так звенел сам собой?
- Кто ещё знает, что я здесь?
- Только мои люди. Ну, и те, кто вас выловил, - он усмехнулся. - Но они будут молчать. Все остальные, должно быть, считают, что вы погибли. Я тоже считаю... гм... что вам пока не стоит никуда звонить. Но вы можете пообщаться с моим поверенным, который находится в столице. Он исполнит любое ваше поручение.
- Почему вы мне помогаете? - резко спросила я. - Что у тебя на уме, Иванов?
- Поверьте, у меня на уме тишь да гладь. А помогаю я вам потому, что мне нравится то, что вы делаете. Я очень хотел представить Стражей моему э-эм учителю. Или хозяину, начальнику, не знаю, как точнее выразиться. Мы называем его просто Дэ. Он самый уважаемый у нас человек. Но, к сожалению, встреча не состоялась.
- Что-то мне душно стало. Давай-ка куда-нибудь лучше пойдём, чем здесь торчать, - предложила я и быстро приставила пистолет к спине Иванова.
- С превеликой радостью, - кивнул Иванов - и мы пошли.
А пошли мы по широким каменным коридорам и лестницам. В стенах были проделаны фигурные бойницы, пол был усыпан жухлыми листьями, которые непонятно откуда взялись. Несколько раз свернув, мы миновали просторный зал, где по периметру неподвижно сидели, уставившись в стену, бритые люди в монашеских одеяниях. В воздухе, как невидимые насекомые, шелестели слова. Резьба на стенах была так затейлива, что кружила голову. Да, голова моя немного кружилась, ощущение духоты не проходило. В какой-то маленькой комнатке я съела кусочек сыра и запила его кружкой горячего бульона. Пока я ела, Иванов говорил.
- Вы, должно быть, не слишком вникали в местную специфику. Знаете, что между нашими странами есть устная договорённость? Военные, а также имперские чиновники не заходят на территорию Лехуо. Иногда мы пускаем сюда туристов, паломников, разных замечательных людей - но не ваших военных. Причём, никаких телефонов, фотоаппаратов, - он усмехнулся, - никакого оружия и наркотиков. Лехуо - духовный центр нашей страны. Здесь ничего не менялось тысячу лет. Это твердыня.
- Продолжай, - сказала я, заметив его смущение.
- Так вот. После того, как в столице сменилась власть, начались небывалые, нехорошие вещи. Сразу появились банды разбойников. Здесь был мятеж в крупной колонии, недалеко от Шангри-Ла. Многие зэки рванули в горы. Кто-то их вооружил. Было несколько жестоких инцидентов. Но нам удалось решить эту проблему своими силами. Военные не то, чтобы нам не помогали - скорее даже вставляли палки в колёса. Подозревали, что банды укрываются в монастырях. Военные стали частыми гостями в Лехуо, - Иванов тяжело вздохнул. - Да вдобавок в среде нашей светской интеллигенции стали распространяться сепаратистские настроения. Вздорные слухи о том, что новая власть собирается нагадить в наши духовные истоки. Сделать шерпов наркоманами, материалистами, мелкими и порочными людьми. Ну, вы понимаете. Называли это криминальной революцией. Говорили о какой-то нездоровой женщине, которая якобы забрала власть при помощи чёрной магии.
- Вот же, блин, - вырвалось у меня. - Власть, чёрная магия. Прямо сказка какая-то!
- Но люди просвещённые, вроде меня, знали, что это не так. Конечно, мы постарались разобраться, в чём тут дело, откуда ветер дует. На это ушло порядочно времени. Но теперь у нас есть вещественные доказательства. Того, что скрыто и кажется другим.
В этот момент мы вышли на открытое место, и холодный, сияющий воздух хлестнул по лицу. Со стороны океана дул не слабый такой ветер.
- Ты не виляй, конкретно говори. Кого обвиняешь? - спросила я и полной грудью вздохнула.
Боль сломала меня пополам. Я закашлялась и сплюнула под ноги нечто железистое, пахнущее йодом. Иванов наблюдал за мной с интересом и сочувствием.
- У вас не всё ладно в системе управления, - дождавшись момента, с легкой укоризной произнёс он. - Некто майор Гондра, он там на базе по интендантской части. У него все начальники на побегушках. И полковник Хохо, и генерал Просолупов. Этот проклятый майор определённо решил посеять рознь между нашими народами.
- Гондра? - я уже была немного знакома с майором по давним делам. - Вообще-то он сам находится в розыске. Сукин сын!
Мы шли по террасе из ослепительно белого мрамора. Повернули - и я не сдержала возглас удивления. От одного края пропасти к другому тянулся подвесной мост. Он был примечателен не только своим ветхим видом и поразительной протяжённостью. Это инженерное сооружение выполняло функцию виселицы. Через одинаковые промежутки с моста свисали человеческие фигуры в чёрных пластиковых чехлах. Удавки были короткими, но сильный ветер мотал и раскачивал эти зловещие противовесы. Мост ходил ходуном, истошно скрипел и казался живым.
- Прикольный мост. И вообще, здесь бесподобно красиво, - признала я.
- Мост Знания - единственный способ попасть в монастырь из города, - охотно объяснил Иванов. - Можно ещё по воде. Но там у нас дозоры. Прошу.
- Ступай первый, - сказала я и ткнула ему в бок дулом пистолета.
- Тут сноровка некоторая нужна, - усмехнулся Иванов и вдруг смешно засеменил по переправе, перехватывая то одной, то другой рукой натянутый над головой трос.
Я двинулась следом, но медленно, как пьяный матрос по палубе. Телефон жёг карман. Хотелось узнать, как там Алька, может, даже поговорить с ним. Про Нету я старалась не думать. На середине моста показалось - ещё немного, и ветер зашвырнёт меня в пропасть. Пришлось ухватиться одной рукой за трос. Иванов подождал меня. Я немного стеснялась своей неуклюжести. От пластиковых мешков, болтавшихся под мостом, ощутимо пахло мертвечиной.