Крюгер Отмар Валентинович : другие произведения.

Деревня Чудищи

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
   ДЕРЕВНЯ ЧУДИЩИ.
  
   Часть первая.
  
   " В поисках истины".
  
  
  
  
  
   За последний год Северин Эдмундович понял, что устал. Больше четверти века он читал лекции по философии и считался крупным специалистом по Канту, Гегелю и Фейербаху. И вот устал. Услышав безобидное слово "парадигма" хотелось выть и лезть на стену.
   К концу весны, когда томление духа достигло своего апогея, Северин Эдмундович не выдержал.
   - Я больше так не могу! - сказал он своей жене Эвелине, которая пятый год писала докторскую по экзистенциализму Сведенборга, но что-то у неё не получалось, ибо не страдал шведский мистик этим недугом.
   - Почитай Кафку, он расслабляет - отвечала Эвелина, дымя папиросой "Казбек" и не отрывая взгляда от монитора.
   - Какой к Аристотелю Кафка? О чём ты говоришь, дорогая? - возопил почтенный муж. - Я хочу к народу, познать настоящую сермяжную правду жизни!
   Всё также, не отрывая свой взор от компьютера, супруга ладонью прикоснулась к мужнину лбу.
   - Уверяю тебя, я совершенно здоров!
   - Тогда сходи на Киевский вокзал.
  Северин Эдмундович тяжело вздохнул и ушёл в свой кабинет. Там он уселся на диван в позе одного гоголевского героя, который никак не мог дочитать книгу, застряв вот уже более ста пятидесяти лет на четырнадцатой странице.
   - Тварь я дрожащая, или право имею?
  Он вскочил с дивана, схватил свой кожаный портфель, который жена привезла из Италии, куда ездила на конференцию, посвящённую стоикам. Побросал туда трусы, носки, тёплый свитер и две пары рубашек. Снял с книжной полки томик Декарта, откуда достал свою заначку, целых пятьсот долларов. Мобильный телефон брать не стал, отшельничать, так отшельничать!
   Северин Эдмундович посмотрел в зеркало. Оттуда, умным и проницательным взглядом ему ответил чуть выше среднего роста поджарый мужчина в модном велюровом пиджаке. Густые, слегка тронутые сединой волосы закрывали сократовский лоб. Н-да, тем представительницам прекрасного пола, которые, отстав от современных реалий, ещё продолжают ценить в мужчинах ум и благородные манеры, такой типаж не мог не нравиться.
   - Прощай, дорогая! - поцеловал он жену в прохладный лоб.
   - И не вздумай подходить к игровым автоматам! - услышал вслед. - Помни, у тебя склонность к игромании.
   Вокзал встретил философа шумом, запахом кур-гриль и наглыми бомжами. Он купил билет на электричку до самой дальней станции, пару чебуреков и бутылку водки.
   Глядя, как за окном поезда остаётся полная бестолковой суеты Москва, Северин испытывал облегчение и одновременно странное возбуждение. Достал из итальянского портфеля бутылку, открыл и наполнил пластиковый стакан.
   - Ай-я-яй, пить в одиночку - первый признак алкоголизма! - раздался хриплый бас и до чутких философских ноздрей донёсся странный и не очень приятный запах.
   Напротив сел мужчина, заросший волосами, как Эдмонд Дантес, после десятилетнего пребывания в замке Иф. Несмотря на тёплый майский день на мужчине было толстое пальто с каракулевым воротником. Он с плохо скрываемым интересом смотрел на полный стакан. Северин Эдмундович с улыбкой протянул ему его.
   - Давай, брат помянем! - решил он разговаривать исключительно на языке улиц.
   - Как зовут усопшего? - поинтересовался "Дантес".
   - Давай, брат помянем моё прошлое, а потом выпьем за моё туманное будущее!
   - Исключительно неудачный тост, - заметил мужчина, однако с космической скоростью опорожнил стакан и по-хозяйски забрал у философа один чебурек. - Позволю заметить, что человек, похоронивший прошлое, лишён будущего. Как заметил в своё время Луций Анней Сенека...
   - О Боже!
   Северин Эдмундович схватился за голову, вскочил и убежал в другой вагон, где сел рядом с дремавшей старушкой. Вскоре и он задремал. Ему снился зелёный луг с частыми васильковыми островками. В небе носились стрижи и пели жаворонки. Он стоял посреди всего этого великолепия и чувствовал, как душу наполняет первозданная чистота. Навстречу ему по полю шёл старец в русской холщовой рубахе, перехваченной тонким пояском. Седая борода закрывала половину груди. Они встретились на середине луга.
   - Не могу молчать! - сказал старец и Северин понял, что перед ним само зеркало русской революции.
   В зеркале отражалась гигантская очередь, ведущая к Белому дому.
   - Вы последний? - поинтересовался философ у стоящего в конце мужчины. - А что дают?
   - Буш-младший даёт деньги на грядущую оранжевую революцию, - ответил тот.
   - Рубли или доллары?
   - А это кто как хочет. Я, например патриот России, поэтому мне исключительно рубли.
  Северин Эдмундович ощутил к стоящему впереди себя патриоту такую братскую любовь, что захотел обнять его. Он раскинул руки, сделал шаг навстречу, но зеркало не пустило, и он больно ткнулся в него носом.
   - Милок, просыпайся, поезд дальше не идёт!
   Старушка теребила его за нос. Ничего не соображая философ встал и, зажав портфель под мышкой, вслед за ней вышел из вагона. Небольшая станция со всех сторон была окружена лесом.
   - Мать, - обратился он к соседке по вагону, - а есть ли здесь настоящая русская деревня?
   - Да здесь, почитай, все деревни русские.
   - Ну, чтоб глухая была, в стороне от больших дорог.
   - Так это тебе в Чудищи надо, - посмотрела на него бабулька. - Туды два раза в день автобус ходит. На первый ты опоздал, а второй в восемь часов придёт.
   Северин Эдмундович посмотрел на часы. До вечернего автобуса ещё пять часов.
   - А далеко эти Чудищи.
   - Да вёрст пять, почитай будет. Это ежели по дороге, а через луга версты две срежешь.
   - Ты мне, мать направление укажи.
   - Вот по этой дорожке через лесопосадочку пройдёшь, а как в луга выйдешь, дорога налево повернёт. Ты через луга ступай. Увидишь холмы, а за ними Чудищи. Не бойсь, не заблудишься.
   Северин посмотрел в направлении, указанном доброй старушкой.
   - Спасибо, мать!
   Он обернулся, но бабки и след простыл.
   Через десять минут специалист по Канту, Гегелю и Фейербаху миновал смешанный лес и перед ним открылся потрясающий вид. Бескрайний зелёный луг с частыми васильковыми островками, а в небе стремительно носились стрижи, вот только жаворонков не было слышно. Это и неудивительно, ведь шёл четвёртый час пополудни.
   - Вот оно - вместилище истинной русской души! - воскликнул Северин Эдмундович, вступая в набиравшие сок травы, как в священные воды Иордана.
   Действительно, невозможно представить в этих душистых травах старика Канта, каким-то чудом вырвавшегося из одетого в бездушный камень Кенигсберга. Именно здесь, Северин был уверен, ему повстречаются чистые душой как младенцы, не отягощённые грузом бесполезных в настоящей жизни знаний люди.
   На пути ему попалось мирно пасущееся коровье стадо. Бурёнки невозмутимо щипали траву, бросая на пришельца лишённые гносеологии и рационализма взгляды.
   - Какие прекрасные животные! - умилился Северин Эдмундович.
   "Раз есть коровы, должен быть и пастух" - по привычке углубился он в логику. И действительно, неподалёку он увидел пастуха, скрытого травой по грудь. Взгляд того был серьёзен и сосредоточен. " О чём думает этот истинный сын народа? Уж точно не об эмпиризме Беркли".
   Завидев пиллигримма, пейзанин встал, смущённо натягивая одной рукой портки.
   - Покорнейше прошу простить, mon ami, что своим нелицеприятным видом испортил вам эту буколическую картину - проговорил он, справившись со штанами и подходя к Северину Эдмундовичу. - Диспепсические явления в прямой кишке вынудили мой организм к несвоевременной дефекации.
   В руке селянин держал томик Андре Боннара "Греческая цивилизация". "Похоже, я уже опоздал" - с грустью подумал приехавший. - "Ещё один искатель сермяжной правды". Он вздохнул и достал початую бутылку.
   - Ну, что, коллега, за знакомство? Вы, в каком вузе преподавали?
   - Простите, не понял?
   - В каком вузе работали, спрашиваю?
   - Да я, собственно с младых ногтей в пастухах.
   - Ну, полноте, коллега. Оставим розыгрыш.
   - Отнюдь. Я и не думал вас разыгрывать. Все мои предки по отцовской линии пасли скот в здешних краях.
   Северин Эдмундович внимательно посмотрел на пастуха. Такой загар и мозоли на руках не приобретёшь, работая на кафедре.
   - А это? - он кивнул на книгу.
   - Ах, это! Это, если позволите досуг. Работа моя не требует высокой квалификации, а следовательно и максимальных умственных затрат вот я, и повышаю культурный уровень. А водку уберите. Возникшая в 15 веке как лекарство, она и хороша при болезнях и исключительно в аптекарских дозах. Я вас лучше домашней настойкой угощу. Изумительная доложу я вам, вещь! На полыни и коровьих лепёшках.
   Часа через полтора он покинул странного туземца, обсудив с ним софизм Протагора, эпикурейцев и ранних сотериологов. Голова шла кругом не столько от настойки на коровьем дерьме, сколько от осознания того, что он мог так ошибиться в русском народе. Пока он посвящал себя науке о том, как легче пережить чужие трудности, народ тоже не терял времени даром, а отдельные его представители сумели достичь воистину недосягаемых вершин духа.
   Вскоре философ поднялся на гребень холма, и взору его открылась пастораль, воспеваемая поэтами и с любовью отображаемая на холстах художниками. Бревенчатые избы, утопаемые в молодой зелени, а на единственной улице ни шума трамваев, ни суетливой беготни людей. Деревня уютно расположилась меж семи холмов, с одной её стороны весело несла свои воды неширокая речушка.
   У подножия холма, во дворе коровника доярки не торопясь, доили бурёнок.
   - Бабоньки! - подходя, обратился к ним Северин Эдмундович. - Молочком не угостите?
   - Да нам не жалко, - ответила одна из них, - но вы мужчина солидный, в возрасте. А в парном молоке много казеина, поэтому есть риск заболеть бруцеллезом. Выпейте вот лучше родниковой водички.
   "Какие люди! Какая трогательная забота!" - умилённо думал он, напившись вкусной воды и выходя на главную и единственную улицу.
   Решив попроситься на постой в первую избу, он прочитал на калитке объявление, написанное каллиграфическим почерком:
  
   УВАЖАЕМЫЕ ОДНОСЕЛЬЧАНЕ!
   СЕГОДНЯ В ЭТОМ ДОМЕ СОСТОИТСЯ КОНФЕРЕНЦИЯ
   "ВЛИЯНИЕ МАНИХЕЙСТВА НА РАННЕСРЕДНЕВЕКОВУЮ
   ФИЛОСОФСКУЮ МЫСЛЬ ПЕРЕДНЕЙ АЗИИ".
   АВТОР ТЕМЫ И ВЕДУЩИЙ: скотник В.П. СКОТНИКОВ.
   НАЧАЛО В 19.00. ПРИГЛАШАЮТСЯ ВСЕ ЖЕЛАЮЩИЕ.
  
   " Ну, уж нет!" - Северин Эдмундович пошёл дальше и через несколько домов увидел здание местного клуба. - "А завклубом у них, должно быть Лао-Цзы". Поднявшись по ступенькам на широкое крыльцо, потянул на себя дверь, но та оказалась запертой. "Ай-я-яй, в такой деревне подобное заведение должно работать круглосуточно. Может там сейчас идёт лекция по масонским ложам второй половины 18-го века?".
   Приложил ухо, а потом и глаз к замочной скважине. Тишина и не совсем ясная видимость встретили два органа философских чувств. Вдруг сзади что-то сильно врезалось в ягодицы, и он больно стукнулся лбом о дверную ручку.
   - Ты чего тут, падла, высматриваешь?
   Потирая одной рукой зад, а другой лоб Северин выпрямился и обернулся. Перед ним стоял здоровенный детина в малиновом пиджаке, надетом на несвежую майку. На волосатой груди громоздилась массивная золотая цепь.
   - Да я, собственно...
   - Ты мне повякай ещё! Тоже, собственник выискался! Чего на мою территорию притащился, а? Разборок захотел?
   Северин с трудом проглотил вставший в горле ком.
   - Помилуйте, я просто проходил мимо, увидел клуб, решил вот заглянуть.
   - Суд тебя помилует, понял?
   Тут детина обратил внимание на велюровый пиджак Северина Эдмундовича и его импортный портфель.
   - Ты чё, журналюга что ли? Из Москвы?
   - Из Москвы, - кивнул тот, - но я, собственно не журналист, хотя несколько моих статей в "Вопросах философии" напечатали.
   - Из Москвы, а базаришь как наши лохи! - удивился детина. - Давай, брателло, колись, каким ветром тебя в наши края занесло. Тебя не Зюзюкин случаем прислал?
   - Человека с такой фамилией я не знаю, и никогда не имел чести знать!
   - Зуб даёшь? - пытливо взглянул ему в глаза "малиновый".
   - Простите, не понял?
   - Когда поймёшь, поздно будет. Так чего припёрся-то? И где тачка твоя? - детина повертел головой на толстой шее.
   От студентов Северин Эдмундович слышал, что тачкой сейчас называют личный автомобиль.
   - Э-э, я на поезде приехал. А тачки у меня никогда не было - поспешил заверить он и добавил: - У меня даже прав водительских нет.
   - Ты чё мне тут всякую тухлятину несёшь? Прав у него нет! Я дождусь сегодня ответа на свой вопрос? Или тебе по буквам сказать? За каким хреном припёрся сюда?
   Такой растерянности и безысходности философ не чувствовал, наверное, в своей жизни никогда. Даже когда Эвелина заявила ему, что ждёт ребёнка.
   - Да вот, хотел пожить у вас с недельку, - титаническим усилием воли взял он себя в руки, - свежим воздухом подышать. Буду вам очень благодарен, если вы подскажете, где можно остановиться.
   - Как не подсказать, подскажу! - золотозубо улыбнулся детина, вдруг резко сменив гнев на милость. - У нас сегодня, какое число?
   - Двадцать второе мая, - с готовностью ответил Северин.
   На лбу стала набухать шишка, мягкое место ещё хранило прикосновение чужого башмака. Последний раз с ним так обошлись в пятом классе, когда, возвращаясь из школы, он решил, чтобы сократить путь, пройти чужим двором. Он начал испытывать к золотозубому чувства, которые, наверное, испытывал философ Сенека к императору Нерону.
   - Жалко! - детина даже сплюнул с досады.
   - Простите, кого жалко?
   - Малолетки ещё неделю учатся, а то бы я тебя в нашу школу определил. А чё, десять баксов за сутки, считай даром. Если в кабинете географии захочешь упасть, то пятнадцать.
   - А почему в кабинете географии так дорого?
   - По кочану! Глобус там дорогой, понял?
   Северину Эдмундовичу захотелось домой к Эвелине, или на худой конец на кафедру.
   - Не грусти, брателло, а то грудь не будет расти!
   Детина хлопнул загрустившего философа по велюровому плечу.
   - Дак, ты чё, в натуре захотел у нас расслабиться? И правильно решил! Расслабон у нас мировой!
   Огромной пятернёй он почесал густую шевелюру, на его крупном лице отразилась гигантская работа мысли. И решение пришло.
   - В клубе тебя поселю. Но сам должен понять, место центровое, поэтому пятнашка с тебя.
   Добрый самаритянин протянул лопатообразную ладонь. У Северина самой мелкой купюрой была двадцатка.
   - А сдачи у вас будет?
   - У меня, брат с валютой временные трудности. Да ты не ссы, давай двадцатку. А на пять баксов я тебе литр самогонки возьму, да ещё экскурсию по клубу устрою. У нас лучшая в районе эта, как её, картинная галерея, во!
   Толстые пальцы с ловкостью фокусника выхватили зелёную бумажку из рук "туриста".
   - Ну, давай знакомиться! - благодушно улыбнулся детина, после того как валюта исчезла в кармане его спортивных брюк. - Я - смотрящий за этим хозяйством, - он указал на здание клуба, - зовут Павлентий, погоняло Дядя.
   Северин представился и скривился от боли, когда его изящная ладонь попала в тиски завклубовой ручищи.
   Павлентий достал массивный ключ и открыл входную дверь.
   - Я за самогоном побежал, а ты пока можешь посмотреть нашу картинную галерею. Только, чур, ничего не лапать, всё денег стоит. А то я вас, москвичей знаю.
   Дверь за Северином захлопнулась и он, услышав скрежет ключа, остался стоять в полутёмном коридоре, обе стены которого были увешаны какими-то картинами в пластиковых рамках. Экскурсант достал из кармана очки и подошёл к ближайшей. Увидел выключатель, но свет зажечь не решился, справедливо опасаясь, что хозяин клуба повысит плату за несанкционированную трату электроэнергии.
   Под картиной, писанной маслом была табличка с надписью: "А.Б. Чубайс вручает миллионный ваучер почётному гражданину Зел-ка". На самом холсте рыжий нелюбимец пенсионеров и маргиналов с неизменной оловянной улыбкой на гладком лице вручал сертификат субъекту, здорово смахивающему на героя Джигарханяна из знаменитого сериала про Чёрную кошку. Рассматривая полотно, Северин Эдмундович перенесся мыслями в бурные девяностые, когда его коллеги табунами, а вернее голодными стаями покидали кафедры, и уходили, кто торговать на рынке, а кто и просто лазать по помойкам.
   - Нравится? - вдруг услышал он.
   Павлентий появился неожиданно с чёрного хода. В руке его была зажата литровая бутыль какой-то мутной жидкости.
   - Быстро вы.
   - А я вообще шустрый. Иначе в пехоте до сих пор бы болтался.
   Он указал толстым перстом в эпическое полотно.
   - Пятьдесят зелёных отвалил. В Зел-ке проживает этот умелец, как его, Тютькин. Скажи, гений?
   - Талантливо - осторожно ответил Северин.
   Следующее творение г-на Тютькина носило название "Вынос отравленного врагами демократии Е.Т. Гайдара из стен Дублинского университета".
   - А эта - сорок баксов.
   - Почему же? Здесь масла ушло больше, да и работы. Вон сколько персонажей.
   - А ты посмотри внимательней - хитро взглянул на него завклубом.
   Северин Эдмундович внимательно рассматривал полотно, но явных дефектов не обнаружил.
   - Ну что?
   - Вроде бы всё нормально.
   - Эх ты, деревня! Его вперёд ногами выносят.
   И действительно, экономического гения нового времени выносили на улицу вперёд ногами, обутыми в модные туфли с острыми носами.
   - Я Тютькину базарю, мол, ошибочка у тебя, Санёк! По ящику сказали, что живой он, в натуре, остался. Давай, говорю, двигайся. Ну, он, ясное дело на червончик-то и подвинулся. А вообще, лох он. С его-то способностями мог в шоколаде ходить. Я ему посоветовал грины рисовать. А это всё, - он обвёл рукой "галерею", - как говорит наш Папа - вторично. Правда есть тут у меня одна, любимая - подвёл Павлентий экскурсанта к ещё одному "шедевру".
   Шедевр носил жёсткое название "Арест авторитета".
   - Ладно, потом досмотришь! Вмазать, жуть как охота.
   Вскоре они сидели в кабинете заведующего, где нашему пилигриму был предложен кров за пятнадцать долларов в сутки. У единственного окна океанским лайнером громоздился огромный кожаный диван времён наркома Ежова.
   - А почему вас Дядей зовут? - поинтересовался Северин, когда первый стакан термоядерного пойла был опустошён.
   - А потому, Сева, что Папа у нас уже есть.
   - А кто у вас папа?
   Самогон приятно кружил голову и Северин начинал испытывать к Павлентию чувства, какие философ Платон испытывал к философу Аристотелю.
   - А Папа у нас - главный смотрящий за всем этим бардаком. Абсолютов Кирилл Кирилыч - директор агропромышленного акционерного общества имени Ивана Медного. Вообще-то он любит, когда его называют папа Кир. Говорит, был давным-давно такой бригадир, отмороженный на полную голову.
   Они выпили по второй.
   - А Медный этот, он - местный ударник?
   - Можно сказать и так. Удар у него был, охо-хо какой! Помню, Стёпке Кочерыжкину ка-ак врезал, так тот неделю потом трактор с комбайном путал.
   - А что с ним случилось?
   - Со Стёпкой-то? А чего ему быку здоровенному будет?
   - Нет, я имел в виду Медного.
   - В город он подался, а там, в братве сильно поднялся. В 95-м на разборке завалили. Но он перед смертью Папе и посоветовал село это под свою крышу взять. Так что Сева, лет десять, как мы тут мазу держим.
   - А за что Медного убили?
   Завклубом посмотрел на Северина взглядом, от которого захотелось оказаться где-нибудь в Афинах и желательно за несколько сот лет до нашей эры.
   - За то, что самогон вовремя не разливал.
   Северин Эдмундович торопливо схватил бутыль и наполнил стаканы.
   - Ты, москвич свои лоховские вопросы брось! За что валят нашего брата по всей России-матушке? Потому что не жалеем мы живота своего для общака, тьфу, для страны! Давай, не чокаясь!
   Самогон ещё шёл по пищеводу, как на столе пронзительно зазвонил телефон. Павлентий посмотрел на него как смотрел, наверное, Галилео Галилей на инквизиторов.
   - Это Папа - не снимая трубки, определил он, - Ты выйди в коридор, нечего тебе наши базары слушать.
   Философ покорно вышел из кабинета, за который заплатил пятнадцать долларов и как за плохое поведение выставленный из класса ученик прислонился спиной к стене, как раз под картиной "Ожидание". На ней группа людей в строгих костюмах стояла перед трапом самолёта и видимо ждала выхода почётного гостя. На заднем плане было изображено здание аэропорта, на котором виднелась надпись "Shannon".
   Павлентий выскочил из кабинета, как чёрт из табакерки, на ходу застёгивая свой малиновый пиджак.
   - Папа к себе вызывает.
   Северин Эдмундович почувствовал облегчение, как когда-то Вольтер, покидая двор Фридриха Великого. Он испытывал потребность лечь на кожаный диван в освободившемся кабинете и осмыслить произошедшие с ним за день события с точки зрения сенсуализма. Но радовался он рано.
   - Тебя тоже видеть хочет - Павлентий по отечески поправил воротник на рубашке своего постояльца.
   Принюхавшись, он сморщил своё крупное лицо.
   - Ну, никак Николаич не научится её без запаха гнать! А ведь десять лет как химии малолеток учит.
   Он достал из кармана пиджака подушечку "Орбит" и сунул философу в рот.
   - Десять центов с тебя.
   - У меня нет таких мелких денег! - слабо запротестовал Северин.
   - Должен будешь. Ладно, поехали!
   За клубом стояла двухдверная "Нива". Северин Эдмундович сел на место пассажира и пристегнул себя ремнём.
   - Ты чего, москвич? - посмотрел на него завклубом. - Тут ехать всего два километра. Или ты ментов боишься?
   От его гомерического хохота затряслась вся машина. Двигатель завёлся с рёвом раненого зверя и "Нива" вылетела на главную улицу.
   Эти два километра Северин Эдмундович запомнит, наверное, до конца своих земных дней. Подобное он испытывал на аттракционе " американские горки" и пожалел, что ремень безопасности был только один.
   Через пять минут сильных ощущений они остановились у трёхэтажного особняка в мавританском стиле. Этот дворец Гаруна-аль-Рашида стоял на берегу большого пруда и не был обнесён никаким, даже символическим забором. Но, тем не менее, смотрелся неприступно.
   Прежде чем выйти из машины Павлентий положил свою нелёгкую длань на плечо ещё не пришедшего в себя от такой езды столичного гостя.
   - Ты Папе, смотри не проболтайся, что я с тебя деньги за постой беру, - ласково попросил он, - а то рога обломаю.
   Северин представил свою Эвелину, которая на их супружеском ложе наставляет ему рога с молодым аспирантом и опять, уже который раз за сегодняшний день загрустил.
   Дядя Павлентий подвёл его к двери, такой массивной, что она вполне могла сойти за ворота, и искатель сермяжной правды почувствовал себя Орфеем, стоящим перед входом в Аид. Павлентий дёрнул медную ручку, торчащую из стены, и где-то в глубине дома раздался мелодичный колокольный звон.
   - Павлуша, это ты? - раздался голос откуда-то сверху.
   - Я, Кирилл Кирилыч. И гость со мной.
   В дверях-воротах щёлкнуло, потом ещё раз и завклубом потянул на себя ещё одну большую медную ручку в виде львиной головы.
   Они вступили в огромный холл. Фигурные окна на высоте трёх метров от пола и никакой лестницы, ведущей наверх. Вдруг справа от них раздвинулись двери лифта. Сделанные под цвет стены, они были не видны постороннему взгляду.
   Лифт неслышно поднял их наверх. Двери с приятным шипением раскрылись, Северин Эдмундович первым шагнул наружу, но вдруг совсем по бабьи вскрикнул и, развернувшись, вцепился в малиновые лацканы своего ленд-лорда в поисках защиты.
   Прямо перед ним стоял огромный сарацин в шальварах и тюрбане. Красный шёлковый жилет обтягивал его мощную грудь, за синим кушаком, обёрнутым вокруг талии, торчал кривой ятаган.
   - Здорово, Абдулла! - приветствовал страшного мамелюка Павлентий, отрывая слабые философские пальцы от своей малиновой груди.
   - Привет!- страж расплылся в белозубой улыбке.
   Его акцент показался философу знакомым. Он вспомнил, как несколько лет назад работал в Университете Дружбы народов, где гости с Чёрного континента говорили именно так, растягивая русские слова.
   - Хозяин ждёт - посторонился Абдулла.
   Посреди большой комнаты журчал фонтан. Собственно, комната являлась зимним садом, ибо вся была в различных растениях, большинстве своём экзотических. Сквозь стеклянные стены беспрепятственно проникал солнечный свет, который, разливаясь по зеленеющим зарослям, и сам приобретал мягкий зеленоватый оттенок. Слышалось пение птиц, и Северин даже увидел прогуливавшегося меж кустов павлина.
   Абдулла провёл их сквозь заросли драцен и орхидей к дубовой двери. Павлентий пригладил рукой непокорный вихор, смахнул с пиджака невидимую пылинку и, наверное, поправил бы галстук, если бы у него таковой имелся. Проделав эти несложные манипуляции, он робко постучал в дверь.
   - Заходи, Павлуша, заходи, дорогой! А гость пускай пока в заду погуляет, пташек послушает.
   Голос доносился изо всех углов зимнего сада и Северин понял, что хозяин воспользовался громкой связью.
   Клубный работник бросил взгляд на философа, втянул свою крупную голову в широченные плечи и, словно ныряя в прорубь, открыл дверь и проскользнул внутрь.
   Северин остался наедине со страшным мавром и тропическим буйством сада. Подходящее место, чтобы быть съеденным, говорят, в Африке каннибализм сохранился до сих пор. Но Абдулла смотрел на него вполне дружелюбно, скаля свои крупные белые зубы. Специалист по Канту, Гегелю и Фейербаху представил, как эти зубы отгрызают кусок мяса с его берцовой кости.
   - Вы были в Африке? - спросил Абдулла.
   - В Африке? Нет, не доводилось.
   - Идёмте, я покажу вам мангровые заросли. - Они растут только на севере нашего континента, рядом с солёными водоёмами. Листья впитывают в себя соль. Я подбирал специальный состав воды.
   Сарацин прочитал Северину двадцатиминутную лекцию о флоре Северной Африки.
   - Откуда у вас такие познания в ботанике? - с интересом её, прослушав, спросил гость.
   - Я заканчиваю биофак РУДН.
   По-русски он говорил правильно, чувствовалось московское образование.
   - Абдулла, - раздался голос из динамиков, - проводи ко мне гостя.
   Когда гость вошёл в кабинет, Павлентий сидел на краешке венского стула. Кабинет поразил Северина Эдмундовича. О таком мечтает, наверное, любой гуманитарий. Отделан он был в английском стиле, стены обиты настоящими дубовыми панелями. Одну стену занимали дубовые же стеллажи, от пола до потолка, заставленные книгами. Приглядевшись, Северин заметил до боли знакомого Канта, гениального безумца Ницше и даже томик Монтескье. Ореховый стол размером с футбольное поле, за дальним концом которого в резном дубовом кресле восседал щуплый человечек с внешностью советского вахтёра. Если, конечно снять с него дорогие очки в золочёной оправе и шёлковую сорочку от Дольче и Габано. Это и был Папа - Макиавелли местного розлива.
   Судя по побитому виду Павлентия, разговор с Папой был для него отнюдь не приятной беседой о погоде и светских новостях. Уставив взгляд в пол, он грыз ноготь на своём толстом пальце.
   - Давайте знакомиться - предложил Папа, - Павлуша в силу ограниченности своего интеллекта так и не смог назвать мне вашего полного имени отчества. Меня зовут Кирилл Кириллович - он выжидательно уставился на гостя.
   Северин представился, отметив, что хозяин кабинета даже не приподнялся в своём кресле. Царствующей, пусть даже в такой глухой деревне особе подобное проявление вежливости, должно быть не положено.
   - Какое редкое имя - Северин.
   - Римское, - улыбнулся философ. - Отец преподавал римскую историю.
   - Как же, как же, читал! Произошло от римского родового имени Север, что значит суровый, жёсткий.
   - Ну, здесь родитель мой явно дал маху.
  - А вы, - Папа бросил насмешливый взгляд на Павлентия, который перестал грызть свой палец, пытаясь теперь засунуть его себе в ноздрю, что ему не удавалось по причине несовпадения размеров, - говорят, статьи пишете?
   Северин посмотрел на своего недавнего обидчика. Представилась возможность отплатить за неуважение, но врождённое благородство пересилило.
   - Пишу - ответил он.
   - И в какой же газете?
   - Собственно, в журнале "Вопросы философии".
   - О, да вы - философ - оживился Папа и даже встав с кресла вышел из-за стола.
   - Доктор наук - Северин расправил плечи.
   - Это же великолепно! Признаться, никогда не видел настоящего философа воочию, а уж тем более не имел возможности вести с вашим братом беседы.
   Росту Папа оказался метр с кепкой, но Северин Эдмундович помнил, что один такой недомерок завоевал почти всю Европу и лишь увязнув в бескрайних просторах России, в конце концов, окончил свои дни на крошечном островке, затерянном в океане.
   - Павлуша, ты свободен. И оставайся, пожалуйста, на связи.
   - Кирилл Кирилыч, да я всегда...
   - Ну, всё, ступай, ступай!
   "Смотрящий" за местной культурой поспешно выскочил из кабинета.
   - Прошу вас, располагайтесь.
   Папа указал на освободившийся стул.
   - Так вы в наших краях по делам или может быть проездом?
   - Не по делам, и не проездом, - отвечал Северин. - Я, знаете ли, устал от столичной суеты, работы...
   - Ах, так вы у нас, стало быть, на отдыхе, - обрадовался Папа, - позвольте поинтересоваться, а кто порекомендовал вам наши палестины?
   Северин Эдмундович вспомнил старушку, но упоминать о ней почему-то посчитал не совсем удобным.
   - Будем считать, что меня к вам привело Провидение.
   - Провидение! - восхитился Кирилл Кириллыч. - Ответ, достойный философа. Продолжайте и дальше следовать своему Провидению.
   Папа Кир сел на свой трон. Только сейчас гость заметил на стене, за спиной хозяина его портрет, конечно же, работы господина Тютькина.
   - Желаете чаю или кофе?
   - Благодарю вас, от чая я бы не отказался.
   - А может чего-нибудь покрепче, а?
   - Ваш заместитель уже угощал меня местным коньяком, а ещё раньше я пил с пастухом, читающим Боннара.
   - Вам повезло, что сегодня воскресенье, - заявил хозяин кабинета, - иначе вы подпали бы под нарушение местного законодательства.
   - Простите, какого законодательства? К тому же я здесь впервые и не знал.
   - Незнание не освобождает от ответственности. Это основной постулат любого обвинения. Ну и какая вещь вас больше всего поразила: местный самогон или деревенский пастух, штудирующий Боннара?
   - Пастух поразил меня больше - признался Северин. - Подозреваю, что без вас тут не обошлось?
   - Вот оно, логическое мышление! - засмеялся Папа. - Ваши подозрения вполне обоснованы.
   Он нажал под столом невидимую гостю кнопочку и обратился к старинному канделябру:
   - Абдулла, пускай Сонечка принесёт чаю, ну и что-нибудь ещё, на её усмотрение.
   Дубовые панели на стене под портретом неслышно разошлись в стороны, и хозяин достал оттуда бутылку Hennessey.
   - Если желаете, могу поведать вам здешнюю новейшую историю.
   - Конечно, желаю, но прежде позвольте один вопрос?
   - Я догадываюсь, какой, - улыбнулся Папа. - Как под этим небом уживаются Боннар, пастух и мой гоблиноподобный заместитель?
   - Отлично сформулировано! - восхитился Северин Эдмундович.
   - Формулировки - моя страсть. Ответ на него вы узнаете из краткого курса новейшей истории деревни Чудищи. В свою очередь позвольте спросить вас, вы, где остановились?
   - Павлентий предложил мне свой кабинет в клубе культуры.
   - И, небось, уже деньги за постой взял?
   Философ, не умеющий врать, покраснел и опустил голову, совсем как недавно завклубом. Вот только ногтей не грыз.
   - Вот шельма! - засмеялся Папа.
   Северин отметил, что смеялся он часто, показывая неестественно ровные и белые зубы.
   - Вы уж на него зла не держите, человек он не плохой, только глупый и жадный. Но это всё вторично, зато у него есть одно отменное качество - преданность мне и моей идее. Именно за это я и держу его подле себя.
   Московский гость не успел раскрыть рот, как папа Кир вновь опередил его.
   - А об идее и как она претворяется в жизнь, вы опять же узнаете, прослушав краткий курс.
   В дверь постучали, и в кабинет вошла, покачивая полными бёдрами, девица в индийском сари, неся в руках большой поднос, уставленный фарфоровым чайником и несколькими тарелками.
   - Спасибо Сонечка, спасибо солнышко! - проворковал Кирилл Кириллович.
   Сонечка стрельнув в гостя карими глазищами, в ритме индийского танца выплыла из кабинета. Гость обратил внимание на смуглую кожу и " третий глаз" на лбу, открывающий шестую чакру.
   - Настоящая, из Пенджаба - похвастался хозяин. Ну, за знакомство?
   Папа разлил коньяк по рюмкам и Северин третий раз за сегодня погряз в потреблении алкоголя. Зелёный луг и настойка на коровьих лепёшках, сельский клуб и крепкий самогон и вот теперь роскошный кабинет в сказочном дворце и высокосортный коньяк. Провидение к нему явно благоволило.
   - Следующий тост будет за сотрудничество, - провозгласил хозяин, разливая по второй.
   Когда выпили за сотрудничество, Кирилл Кирилыч достал из ящика стола трубку и стал набивать её ароматнейшим табаком.
   - Да вы не стесняйтесь, кушайте! - указал он на поднос.
   Проголодавшийся философ не заставил себя упрашивать дважды, густо намазал кусок свежайшего хлеба чёрной икрой. Папа разжёг трубку, затянулся и спросил:
   - Итак, вы готовы слушать?
   - Угу - ответил Северин с набитым ртом.
   Ниже я с позволения читателя привожу краткий курс новейшей истории Чудищ в изложении К.К. Абсолютова.
  
  
  
   НОВЕЙШАЯ ИСТОРИЯ ДЕРЕВНИ ЧУДИЩИ (в версии К.К.Абсолютова)
  
   История возникновения Чудищ теряется в такой исторической глубине, что не сохранилось никаких письменных источников, а лишь народные предания и легенды. Говорят, что раньше село это называлось совсем по-другому и Лука - герой знаменитой поэмы Баркова - уроженец здешних мест. Говорят, что в сороковых годах прошлого века знаменитый академик, лауреат сталинских премий создал в Чудищах опытное хозяйство, где выращивал кур с повышенным содержанием протеина, и даже коров, на вымени которых сосков имелось в два раза больше, чем у обычных, что многократно увеличивало надои. Ещё говорят, что после визита нашего горячего генсека в заморскую страну, где он, вооружённый одной туфлёй навёл страху на вражью силу, местные поля стали давать такой небывалый урожай маиса, что за опытом приезжали заморские крестьяне, которые этот маис выращивают с незапамятных времён.
   Весь этот расцвет относится к древнейшей истории села. Затем наступило мрачное Средневековье и село покатилось к своему закату. С точностью повторилась история последних дней Римской империи. Орды варваров топтали сельские просторы, местная аристократия в лице председателя колхоза, главного агронома и главного бухгалтера пребывала в моральном и духовном разложении, а народ... Народ безмолвствовал, пьянствовал и тоже неумолимо разлагался. Все местные производственные фонды были бессовестным образом разворованы, в экономике наступил коллапс. Основной статьёй дохода жителей стало изготовление и экспорт самогона. Село, некогда показавшее миру чудеса аграрной промышленности, катилось в глубокую пропасть нищеты, на дне которой его уже дожидались Буркина-Фассо, Гаити и Центрально-Африканская республика. Спасти Чудищи могло только чудо. И оно было явлено уставшему от пьянства и безысходности несчастному народу.
   Утром 1 июня 199* года на центральную площадь села въехал чёрный БМВ пятой модели. Опухшие сельчане угрюмо рассматривали "басурманский ахтомобиль" сквозь немытые стёкла окон своих запущенных жилищ. Для них начиналось ещё одно безрадостное утро и многие недоумевали, что нужно этой городской машине на пыльной площади их вымирающей деревни? Как верно заметил поэт "большое видится на расстояньи" и никто из мучавшихся похмельем людей не предполагал, что это утро станет зарёй их новой жизни.
   Из машины на пыльную землю ступила нога грядущего двигателя местного прогресса Кирилла Кирилловича Абсолютова. К тому времени будущий Папа Кир устал от нескончаемого разгула дикого капитализма. Войны и разборки с конкурентами глубоко ранили его душу созидателя. А если учесть ещё и безрадостное советское прошлое, в котором фарцовщик Кирилл постоянно ходил по лезвию, то картина получается и вовсе невесёлая. Но, находясь в вечном противоречии с системой, он всегда оставался верен самому себе; счастье не приходит без борьбы.
   Выходец из здешних мест Иван Медный давно предлагал Кирилл Кириллычу вложить первоначальные капиталы в некогда могучий колхоз, но тот отнекивался, ссылаясь, что в сельском хозяйстве совершеннейший профан. В ходе очередной битвы за тульское казино Медный схлопотал пулю в грудь и, несмотря на усилия врачей, покинул этот грешный мир. Перед кончиной он просил Абсолютова, за чьи интересы отдал жизнь взяться за родное село.
   - Народ у нас работящий, душевный, - хрипел умирающий. - Ему хорошего смотрящего, он горы свернёт. А землица какая...
   Тут голубые глаза лихого бригадира остекленели, из могучей груди вырвался последний вздох и душа, покинув грешное тело, отправилась на последний Суд.
   Предсмертные слова простого деревенского парня запали в душу Кирилл Кириллыча. Он понял, что в этом суетном мире настоящей ценностью обладает земля и живущие на ней люди. А всё остальное вторично. И решение, перевернувшее жизнь Чудищ было принято.
   Председатель Зюзюкин, вот уже десять лет терзавший односельчан своим неумелым руководством со вчерашнего вечера бражничал в конторе в компании бухгалтера и агронома. Под председательским столом валялись семь пустых литровых бутылок из-под знаменитого чудищенского самогона, а на столе ещё не взятым бастионом стояла восьмая. Агроном наяривал на гармошке популярную когда-то песню "Вот кто-то с горочки спустился", левая рука председателя покоилась на заплывшей талии главного бухгалтера, мутный взгляд был устремлён в разрез бухгалтерской блузки, где большими холмами возвышались груди, у рачительного хозяина должные вызвать мысль об увеличении надоев. Но у Зюзюкина бухгалтерские груди вызывали мысли исключительно похотливые, хотя дома его дожидалась жена. Вдруг дверь распахнулась, и на пороге триумвират узрел щуплого мужчину, одетого по-городскому.
   - Простите, что нарушил вашу вакханалию. Мне нужен господин Зюзюкин.
   Председатель с трудом сфокусировал на визитёре взгляд. Мозг по привычке последних лет идентифицировал его как ещё одного покупателя на колхозное имущество.
   - Всё продали, ик, ничего не осталось. Зина, я прав?
   Главбух Зинаида Прокопьевна убрала с талии председателеву руку и напустила на себя строгий, официальный вид.
   - На балансе числятся восемь граблей, вилы в количестве двенадцати штук, шесть оцинкованных ведер объёмом двадцать литров каждое...
   - Зинка, она зря говорить не будет, она у меня голова, - Зюзюкин опять посмотрел в вырез бухгалтерской кофточки. - Даже две... головы.
   Затем он с трудом поднял тяжёлую голову и воззрился на приезжего.
   - Ну, как, буушь брать?
   Будущий отец Чудищ молча рассматривал вконец разложившуюся троицу. Так, наверное, смотрел былинный богатырь на трёглавого Чуду-Юду, примериваясь, чтобы одним ударом отсечь все три головы.
   - Я буду брать всё и сразу - наконец произнёс он.
   - А тебе вёдра для молока или самогона?
   - Вёдра, так же как и грабли с вилами можете оставить себе. Я забираю всё хозяйство.
   - Не понял!
   Председатель встал во весь свой немалый рост.
   - Сейчас поймёте - Абсолютов достал из внутреннего кармана бумагу. - Ваше хозяйство продано мне за долги. Вот соответствующий документ.
   - А ты кто такой? - недобро посмотрел на него Зюзюкин.
   Кирилл Кириллыч не стал уподобляться бессмертному Шуре Балаганову и задавать пьяному председателю идентичный вопрос.
   - Здесь всё написано.
   Он развернул документ перед теперь уже бывшим руководством. Шесть мутных глаз впились в бумагу, шесть губ зашевелились, читая свою судьбу. МЕНЕ, ТЕКЕЛ, ПЕРЕС!
   Надо сказать, что на стыке эпох Зюзюкин не ощутил переломную важность момента и попытался выхватить из папиных рук исторический документ. Его подвела утерянная за годы беспробудного пьянства реакция. Папа же, регулярно посещавший бассейн и теннисный корт, оказался на высоте. Рука председателя зацепила лишь спёртый воздух конторы. Сам он потерял равновесие и, падая в последний момент, ухватился за Зинаиду Прокопьевну. Прожигатели народных денег пали ниц перед Абсолютовым. Это было Предзнаменование. Но главный агроном в силу своей духовной слепоты не увидел его. Отложив в сторону гармонь, он встал из-за стола и нехорошо улыбаясь, двинулся в сторону представителя прогрессивных сил.
   Папа тяжело вздохнул. Его первоначальный план, имевший своей целью бескровный переворот и добровольную передачу власти, явно не срабатывал. Пора было переходить к варианту Б.
   В контору ворвался закалённый в криминальных боях Павлуша с двумя бойцами, и повторились бы в Чудищах чилийские события 1972 года, не вмешайся Его Величество Случай. Вслед за боевиками в контору влетела жена Зюзюкина, вооружённая ухватом. Между двумя супругами последовал обмен любезностями, в ходе которого одна из сторон дважды пускала в ход предмет кухонной принадлежности и легко раненый Зюзюкин был госпитализирован домой. Агроном утратил к этому времени свою воинственность, но всё же получил от Павлуши пару раз в ухо, после чего вместе с Зинаидой Прокопьевной трусливо ретировался. Последняя, как самая трезвая из всего триумвирата получила устное предписание к завтрашнему дню привести в контору обоих своих соправителей для окончательной передачи власти.
   Но это было лишь первое сражение, выигранное Папой. После него, весь день победители объезжали свои новые владения. Кирилл Кириллыч делал в своём блокноте какие-то пометки, а Павлуша расклеивал на телеграфных столбах объявления. В прямой контакт с местными жителями в тот день они не вступали.
   Переночевали, кто в конторе, кто в машине. Утром, умывшись колодезной водой, стали ждать вчерашних пораженцев. Всеми подразумевалось, что придут они трезвыми и осознавшими неизбежность перемен.
   - Пацаны, атас! - закричал один из бойцов.
   Павлентий выскочил на крыльцо. К конторе, шатаясь, приближался Зюзюкин. В его трясущихся руках вибрировала охотничья двустволка.
   - Твою мать! - Павлентий бросился к БМВ, где в багажнике был спрятан арсенал.
   - Прикройте Кирыча! - на ходу крикнул он своим бойцам.
   Из багажника был извлечён АК-74, полный магазин с характерным щелчком встал на полагающееся место, клацнул затвор и Павлуша повернулся лицом к опасности.
   Это была сцена, достойная Серджио Леоне. Двое молча сходились на центральной площади села, и не хватало только музыки Эннио Морриконе.
   На левом фланге Павлентия возникла угроза в виде вооружённого топором агронома. Видимо деструктивные силы заранее договорились о совместной атаке на сданные вчера позиции. Агроном был нейтрализован одним из бойцов. Увидев направленный в его сторону пистолет, специалист по сельскому хозяйству выронил топор, и красное от частого употребления алкоголя лицо его стало бледнеть.
   Между тем на главном фронте театра военных действий противоборствующие силы достигли зоны непосредственного контакта. Два чёрных ствола были направлены в Павлушину грудь, ствол автомата смотрел в раздутый живот председателя. Напряжение готовой оборваться струной нависло над Чудищами.
  - Это мой колхоз! - крикнул Зюзюкин, но крик его был жалок.
  - В натуре? - сплюнул Павлуша в пыль.
  - Я вам его просто так не отдам. У меня свояк в Зел-ке в райкоме партии работает.
   -Да что вы говорите?
   На местную историческую сцену ступил Абсолютов. Как же он мог прятаться в здании конторы, когда здесь происходили такие события?
   - Да, в райкоме партии. И не последний человек, между прочим.
   - Осмелюсь заметить, господин Зюзюкин, что пока вы пропивали народное достояние, райкомы отменили за ненадобностью, а сама партия больше не является партией власти.
   - Брешете вы всё!
   -Брешут собаки. А вам с алкоголем надо завязывать. Представляете, как много нового вы узнаете?
   В глазах экс-председателя появилась тоска прямо-таки вселенского масштаба. Двустволка выпала из его ослабевших рук.
   - Что же мне делать? - спросил он.
   - Как я уже говорил, для начала бросить пить. Жизнь, глядите, понемногу наладится. А сейчас прошу в контору. Народ будет решать наши судьбы.
   В этот день в конторе собралось всё сознательное население Чудищ. Последние несколько лет деревня жила, опровергая постулат Маркса о первичности бытия. Сознанию уделялось первостепенное значение, но сознание селян было составляющей переменной. К вечеру его теряли, утром мучаясь от головной боли, находили, чтобы потерять вновь. Уж такое было свойство у чудищенского самогона.
   Многие, пришедшие в контору были недовольны, что их выбили из привычного ритма; Потеря, поиск, находка и снова потеря сознания - таков круговорот местной жизни. Сельчане давно не помышляли о том, чтобы этим сознанием воспользоваться. Поставив перед ними такую задачу, Папа сильно рисковал. Но уж такой он был человек, без риска жизнь для него была лишь прозябанием. А прозябать Абсолютов предоставлял своим врагам. К тому же ковать железо надо было именно сейчас, чтобы не дать врагу возможности перегруппировать свои силы.
   - Уважаемые крестьяне! - обратился он к собравшимся. - Да, да, именно крестьяне, ибо так, а не иначе испокон веку называли на Руси земледельцев - самое уважаемое и почитаемое сословие. Сегодня вам предстоит сделать выбор: идти вместе со мной в новую жизнь или оставаться в старой. Господин Зюзюкин целых десять лет был вашим председателем. К чему привело его правление, вы все прекрасно видите. Хозяйство, которым раньше гордилась вся страна, пришло в совершеннейший упадок. Вот скажите, когда вы последний раз получали зарплату?
   - Да мы и не помним!
   - Вот видите. А в новой жизни у вас будет стабильная зарплата, работа, которой занимались вы и ваши предки.
   - А самогон? - раздался голос с задних рядов.
   - Самогон останется, - Папа начал гипнотизировать взглядом собрание, - но как средство пополнения нашей с вами казны.
   - Это как?
   - Очень просто. Мы построим в Чудищах ликёроводочный завод, и будем гнать ваш знаменитый напиток за пределы села. А полученные от продажи деньги вкладывать в развитие нашего производства.
   -А нам?
   - Пьянство и экономическое процветание - несовместимые вещи! - жёстко отрезал Папа.
   В зале наступила напряжённая тишина. Программа-минимум была поставлена достаточно чётко и многие, слушая речь Абсолютова, с ностальгией вспоминали Советскую власть.
   Пару минут спустя зал взорвался дискуссией и Папа понял, что не зря верил чудищенцам. Сторонников хождения самогона как исключительно местной валюты оказалось меньшинство. 65% сельчан проголосовали за новое руководство, а надоевшего Зюзюкина вместе с бухгалтером и агрономом постановили отправить в эмиграцию.
   - Неча им тут делать! Всю кровушку испили!
   Это был настоящий триумф, звёздный час Кирилла Кирилловича.
   - Отец родной! - протягивали к нему руки чудищенцы. - Ты уж нас не обижай!
   В тот день и родился Папа с лёгкой руки Павлентия.
   Дальше начались суровые будни. Павлуша с бойцами изымал у сельчан самогон вместе с аппаратами, платя полтинник за бутылку. Тем, кто сдавал более ста литров, в подарок давали брошюру "Философский анализ социалистических воззрений русского крестьянства". Так была заложена основа нынешней гиперобразованности чудищенцев.
   Завод построили в рекордно короткие сроки. Продукцию выпускали двух видов: водка "Чудесная" и крепкоалкогольный напиток "Чудогон". Через три месяца начались перебои с поставкой тары. Осенью дороги раскисли, и подвоз необходимых компонентов стал нерентабельным, более 50% бутылок бились на ухабах. Положение как всегда спас Папин экономический гений. Многие считали, что выходов из сложившейся ситуации было два - строительство собственного стеклозавода или капитальный ремонт дороги до Зел-ка. На оба проекта у только что поднимающейся на ноги деревни средств не было, и Кирилл Кириллович предложил третий. Совместно с зел-кой компанией "Алкотраст" было решено провести от Чудищ до райцентра трубопровод. Учитывая стратегическую ценность жидкости, строительство 15-километровой трубы велось ночью. Сама труба зарывалась в землю, Павлуша с бойцами зорко следили, чтобы рядом не было никого из посторонних. По окончании строительства он предложил Папе по примеру древневосточных правителей вместе с трубой закопать и рабочих, но Кирилл Кириллыч отверг этот совет по причине его несоответствия современным реалиям.
   Проект был успешно претворён в жизнь, и труба стала для села поистине золотой жилой. На этом можно было успокоиться и почивать на лаврах. Но не таков был "отец здешних реформ". Из прибыли от перекачки самогона был создан Фонд Будущего Развития - ФБР, который разместили в одном Зел-ком банке. Для этого Папа не пожалел свой личный счёт, так он верил в светлое будущее села и всеми силами желал это будущее как можно скорее приблизить.
   Шли годы. В селе была построена крупнейшая в районе публичная библиотека, и Абсолютов объявил программу создания в Чудищах нового общества - homo intellectualium, то есть общества людей духовных. В ожидании пока ФБР будет набирать силу, чудищенцы начнут повышать свой IQ, чтобы быть достойными должного свалиться на них богатства. Для этого была установлена месячная норма потребления самогона - три литра на душу населения. Это также стимулировало рост рождаемости, так как в многодетных семьях детская порция доставалась главе семейства. "Пьяными" днями являлись суббота и воскресенье, в остальные пять дней недели самогонопитие было строжайше запрещено.
   Труд регламентировался в соответствии с международными стандартами. Папиным указом был установлен 8-часовой рабочий день. Отработав 8 часов на ликёроводочном заводе, а это было единственное ликвидное производственное предприятие на селе, чудищенцы с чистой совестью могли посвящать свой досуг ведению подсобного хозяйства, (вся их заработная плата ложилась на счёт ФБР), а также чтению и анализу философских трактатов. Жизнь сельчан приобрела гармонию и смысл: работа на будущее, добывание хлеба насущного и духовное совершенствование. Умеренное потребление качественного самогона наложило отпечаток на их характер. Чудищенцы стали весёлым, общительным народом, всегда желающим понять внутреннюю сущность даже самых простых вещей. Не о таком ли устройстве общества во все времена мечтали лучшие умы человечества?
   А для малочисленной несознательной части населения существовал Павлуша со своей "гвардией", ибо даже добро должно быть с кулаками. Надо сказать, что чудищенцы Павлушу не любили, но боялись за пудовые кулаки и крутой нрав. В отличие от них, живущих ожиданием светлого будущего, Павлентий получал от Папы ежемесячную зарплату и к тому же был у него на полном пансионе. В глазах сельчан Кирилл Кириллыч и его окружение должны быть людьми с чистыми руками, холодной головой и горячим сердцем, поэтому тратил Павлуша свои денежки в районном центре, где его знали все, без исключения путаны, и не было ни одного питейного заведения, в котором он не оставил свой яркий след. Зато совершенно не портил местной буколической идиллии. В силу ограниченности ума и патологической жадности Папин опричник иногда забывал о чистых руках и чудищенцы на себе узнали, что такое коррупция. За какой-то особо неблаговидный поступок Павлуша даже был публично порот на центральной площади.
   - Кирилл Кириллыч, это же беспредел! - хныкал он, лёжа на канапе в Папином кабинете, где Соня смазывала ему саднящие ягодицы какой-то очень целебной, но не менее вонючей мазью. - В натуре, незаконно!
   Абсолютов тогда ответил ему исторической фразой.
   - Справедливость, друг мой, она выше любого закона!
  
  
   - Поразительно! - восхитился Северин Эдмундович, выслушав рассказ, Кирилл Кириллыча. - Неужели вам удалось создать здесь Утопию?
   - Ну, не надо слишком идеализировать меня и здешнее общество, - скромно потупился Папа, - есть ещё много недостатков, да и груз прошлого тянет людей назад. Но, прошло ещё так мало времени. Что такое десять лет для истории нашего села? Это только телята быстро растут.
   - А какое сотрудничество вы предлагаете мне? - спросил Северин, глядя, как золотистая струйка коньяка перетекает из бутылки в его рюмку.
   - Давайте сначала за прекрасное будущее этих прекрасных мест!
   Они выпили, и Папа предложил выйти на свежий воздух. Через оранжерею они прошли на просторную веранду, выходившую на живописный деревенский пруд. Наступил вечер, и майское солнце уходило за холмы. На село опускалась прохлада. Хозяин и гость расположились в шезлонгах вокруг небольшого круглого столика, куда Абдулла поставил поднос из кабинета.
   - Между прочим, с этим прудом связан случай, тоже записанный в анналы местной истории. Хотите, расскажу?
   Соглашаясь, Северин Эдмундович в качестве комплимента заметил, что Папины истории будут поинтересней лекций о манихействе и его влияниях.
   - Это для вас, - улыбнулся хозяин. - Но согласитесь, что здешняя общественная жизнь бьёт ключом?
   Северин согласился.
   - Так вот, - Папа вновь наполнил рюмки, - пруду этому, уже почитай, больше ста лет. Выкопали его при помещике Иване Харитоновиче Краузе, был здесь такой во второй половине 19-го века. Между прочим, этот дом, - Кирилл Кириллович ткнул пальцем в пол, - построен на месте разрушенной в 1918 году помещичьей усадьбы. Был Иван Харитонович большим охотником до женской части. Ходит легенда, что одна из многих, лишённых им чести девушек, в этом самом пруду утопилась. С тех пор на водоёме лежало проклятье; рыба не разводится, почти каждый год кто-нибудь в нём тонул. Стали селяне обходить его стороной. Видели бы вы, каким он был десять лет назад, когда мне досталось это хозяйство? Раз наш Павлуша решил здесь искупаться. Разделся до трусов и полез в воду. Надо сказать, трусы у него были гигантские, как у знаменитого Порфирия Иванова. Они его чуть и не погубили. Зацепился он ими за корягу и стал тонуть. Я с ребятами сажусь в плоскодонку и гребём мы этого засранца спасать. Тянем-потянем, как в сказке, пока трусы не порвались. Тут коряга срабатывает как пружина и бьёт меня по спине, да с такой силой, что падаю за борт. Теперь все спасают уже меня. Затащили, наконец, в лодку, а у меня, каюсь, нервы не выдержали, хватаю весло и начинаю лупить им по воде. Павлуша, простая душа, меня потом спрашивает, чего это я на воду разозлился? Пришлось поведать ему историю о древнеперсидском царе Кире. Помните, когда он приказывает высечь море? С тех пор к Папе приклеилось ещё и имя древнего владыки.
   Северин Эдмундович с высоты веранды с опаской посмотрел на обманчиво спокойную гладь пруда.
   - Да вы не беспокойтесь! - улыбнулся Папа Кир. - Мы потом его вычистили. Теперь рыба в нём разводится и люди, тьфу-тьфу, не тонут.
   - А что было на дне?
   - О-о, на дне много чего было! Нашли "Руссо-Балт" времён гражданской войны, пулемёт "Максим", даже клок от Павлушиных трусов.
   - А девушку?
   - Это вы о жертве блудливого барина? Костей много там было. Я их в Зел-ск отправил, к патологоанатому. Все был идентифицированы как человеческие.
   - Ужас! - Северин поёжился в своём шезлонге.
   Потом они молча наблюдали как край солнечного диска исчезает за холмом. Где-то слышалось мычание возвращавшихся с пастбища коров.
   - Уже поздно - сказал хозяин, разлив остатки Hennessey по стопкам. - Спать здесь ложатся рано, так что о деле давайте поговорим завтра. Предлагаю вам остановиться у меня, места, сами видите, хватит. Ну, как, согласны?
   - Мне уже вроде бы как кабинет сдали.
   - Об этом не беспокойтесь. Я позвоню и Павлуша сейчас же привезёт ваши вещи и вернёт деньги.
   - Вот денег не надо! - запротестовал Северин. - Мне бы не хотелось, чтобы обо мне думали...
   - Всё понял! Деньги верну вам я. Сколько он с вас взял?
   - Вообще-то двадцать долларов, но пять я заплатил за самогон и осмотр картинной галерее.
   - Ох, Павлуша, Павлуша! Ничего его не берёт, ни публичная порка, ни словесные разносы, которые я ему время от времени устраиваю.
   - А вы попробуйте наказать его материально, - не удержался от мстительной подсказки Северин.
   - Пробовал, - вздохнул Кирилл Кириллович. - Он в ещё большую коррупцию ударяется, видимо, чтобы компенсировать.
   - А если его материально заинтересовать?
   - Ах, Северин Эдмундович, неужели вы не помните старика Ювенала: " жадность к монете растёт соответственно росту богатства"?
   - Да-а! - теперь пришла очередь вздыхать философу.
   - Ну и как вам творчество Тютькина? - уже переключился Папа.
   - Я думаю, ему удалось передать колорит современной эпохи.
   - Павлуша успел обратить ваше внимание на некоторые технические недочёты? Не с точки зрения живописи, а соответствия сюжета действительности.
   - Да, про вынос живого тела вперёд ногами...
   - Ну, это ещё что! На его картине "Встреча старых друзей" бывший наш президент встречается с тоже ныне бывшим лидером США. Господин Тютькин изобразил их в неформальной обстановке: кардиганы и чёрные брюки. Так вот представьте, у американского президента из-под чёрных брюк виднеются белые носки! - Папа зашёлся смехом. - Разве может глава супердержавы позволить себе такую безвкусицу? И самое смешное, что автор категорически отказался их закрасить. Я, мол, художник и имею право на ошибку. И вообще, это олицетворяет американское чистоплюйство. Пришлось это сделать Павлуше чёрным фломастером. А вообще, он талант. Я имею в виду Сашу Тютькина.
   Ещё целый час они посвятили беседе о живописи, затем Абдулла проводил уставшего от переполненного событиями дня гостя в отведённую ему комнату.
   Северин Эдмундович с полчаса постоял под душем, смывая с себя пыль дорог и обернувшись большим полотенцем, вышел в комнату. Итальянский портфель уже ждал хозяина у широченной кровати, и он лишний раз восхитился Папиной харизмой и безупречной организацией здешней жизни. Философ отдёрнул плотную штору и выглянул в окно. Полная луна светила над селом. Всё дышало покоем, редкие окна сельских домов были освещены. Усталые, но счастливые чудищенцы готовились ко сну. Он постоял, глядя на белые в свете луны крыши домов, в которых жили удивительные люди - труженики и философы.
   Видимо от переизбытка впечатлений Северин долго не мог заснуть. Когда он забылся тревожным сном, ему приснился зловещий пруд, блудливый помещик Краузе, почему-то очень похожий на заведующего клубом Павлентия, утопленница с зелёными волосами и в безразмерных семейных трусах. Она вошла в его комнату и Северин по "третьему глазу" узнал домработницу Сонечку. Утопленница легла рядом и прижалась к нему всем телом, которое оказалось горячим, хотя он читал, что утопленники на ощупь должны быть скользкие и холодные. От неё пахло сандалом и ещё какими-то благовониями и перед глазами философа стали всплывать картинки из "Камасутры", которую они с Эвелиной часто просматривали в молодости. Картинки с различными позами менялись с такой быстротой, что Северин не успевал ничего рассмотреть. Затем его накрыло горячей волной, картинки исчезли, и он провалился в черноту.
   Утром его разбудили соловьиные трели. Некоторое время он лежал и не мог сообразить, где находится. Потолок, в который был устремлён философский взгляд, отличался от давно требующего ремонта потолка в его московской квартире.
   - Проснулись, Северин Эдмундович? - голос, усиленный динамиками обрушился, словно ушат ледяной воды.
   Специалист-гегельянец вскочил с кровати и обнаружил, что на нём нет нижнего белья.
   - Как только закончите необходимые утренние процедуры, жду вас на веранде. Будем завтракать.
   Чувствуя себя лабораторной мышью, или рыбкой гуппи в аквариуме с подсветкой, Северин прикрывшись одеялом, стал оглядываться в поисках видеокамеры, но обнаружил лишь свои валявшиеся на полу трусы. Что-то он раньше не замечал у себя таких привычек, обычно этим занималась Эвелина, когда хотела проверить на нём основной постулат сенсуализма, что всё знание происходит из чувств, а не наоборот. Он натянул их, зелёные в белый горошек попытался сделать утреннюю гимнастику. Но чувствовал какую-то приятную слабость во всём теле, словно полночи совершал по выражению одного безымянного британского лорда бессмысленные телодвижения. Да и постель хранила какие-то непонятные, но приятные ароматы. Вздохнув, Северин отправился принимать душ.
   На веранде в этот утренний час было прохладно, и философ зябко поёжился в своей лёгкой рубашке. Кирилл Кириллович сделал Абдулле незаметный знак, мавр покинул веранду, чтобы через минуту принести гостю его велюровый пиджак.
   - Как спалось на новом месте?- спросил хозяин, наливая гостю густой кофе и, как показалось, бросая на него уж слишком заинтересованный взгляд.
   - Великолепно, благодарю вас.
   Кофе был крепкий и ароматный, а булочка с черничным джемом самой, что ни на есть первой свежести.
   -Если не возражаете, можем поговорить о деле, - Папа принялся набивать свою трубку. - О делах, знаете ли, лучше всего говорить утром. Отдохнувший за ночь мозг более полноценно впитывает информацию.
   - Я - весь внимание, - Северин поставил чашку на стол.
   - У нас тут на носу выборы, - Абсолютов с удовольствием затянулся, - в губернскую Думу, чудищенцы выдвинули мою кандидатуру. А мне недосуг, дел по горло.
   Он внимательно посмотрел на Северина Эдмундовича.
   - Предлагаю вам заняться этим. Вы, как я понял, человек серьёзный. Приличное вознаграждение я гарантирую.
   - Политтехнология - немного не моя специальность, - сконфузился Северин.
   - Ой, да бросьте вы! Не бином Ньютона. Тиснем пару ваших статей в губернскую прессу, будете, так сказать, секундировать меня на дебатах, если таковые будут иметь место. Работы не много. Но за неё я плачу хорошие деньги. Пятьдесят тысяч рублей не зависимо от результатов. Если прохожу в местный парламент, с меня сто тысяч тех же российских бумажек. Плюс, полный пансион. Соглашайтесь! Свежий воздух, хорошее питание, интересная работа.
   - Я должен позвонить жене.
   - Без проблем, - улыбнулся "отец чудищенских реформ". - Абдулла, принеси, дружок, трубку.
   Абдулла, сияющий как чищенный ваксой кирзовый сапог, положил перед Северином радиоуправляемую трубку. Философ набрал свой московский номер. Трубку долго не брали.
   - Алло! - наконец услышал он сонный и такой родной голос.
   - Дорогая?
   - Северин, ты куда пропал? Я звонила на Киевский вокзал, в отделение милиции. У них там оказывается полная камера философов. Сегодня утром собиралась идти тебя выручать.
   - Не надо меня выручать, дорогая! Я в полном порядке. Как ты смотришь на то, чтобы мне пожить немного в сельской глуши и поработать. Предлагают хорошие деньги.
   - А что за работа?
   - Философский анализ сельской политической жизни, - улыбнулся Северин Эдмундович.
   - Так ты не в милиции?
   - Дорогая, проснись!
   В трубке некоторое время царило молчание, супруга видимо следовала его указаниям. А, скорее всего, искала свои папиросы.
   - Дорогой! - наконец услышал он. - У меня страшное горе, трагедия всей моей жизни!
   - Ты меня пугаешь! Что случилось?
   - Пять лет, пять долгих лет, - в голосе супруги слышался надрыв, - я искала экзистенциализм у Сведенборга и представь себе, не нашла. У Пруста с Сартром есть, а у Сведенборга нет, чтоб ему пусто было!
   - Дорогая, а я ведь предупреждал тебя, ещё пять лет назад, что тема эта неперспективна. Ведь предупреждал?
   Кирилл Кириллович с лёгкой ироничной улыбкой слушал разговор супругов.
   - Ну что, вопрос с половиной решён? - спросил он, когда Северин, наконец, положил трубку.
   - Я согласен.
   - Ну, вот и сладили, - Папа потёр ладони. - Для начала напишем мою краткую биографию в двух вариантах. Одну в виде статьи, где естественно она будет увязана с местными реформами, а вторую, так сказать в лубочном исполнении для неискушённой публики большим тиражом. Павлуша со своей командой обеспечит их распространение по всей губернии. Материал для всего этого вы найдёте в клубе, мой заместитель обеспечит вас всем необходимым. Ну и естественно в любой момент вы можете связаться со мной. А вечерком жду вас на этом самом месте, будем ужинать.
   Абдулла проводил философа на улицу, где, урча мотором его ждала знакомая "Нива".
   - Доброе утречко!
   Павлентий золотозубо улыбался и был сама любезность. Даже майка под малиновым пиджаком в это утро была стираной. И что самое невероятное, он вышел и открыл перед Северином дверь со стороны пассажирского сиденья.
   Машина взвизгнув колодками рванула вперёд. Видимо скорость ниже ста километров в час завклубом просто не признавал. Промчавшись сотню метров Павлентий резко вывернул руль влево, и автомобиль развернулся на сто восемьдесят градусов, подняв большой столб пыли. И всё это на более чем приличной скорости. Машина чудом не перевернулась, Северин Эдмундович уже повторил про себя предсмертные слова Рабле "я ухожу в Великое Может Быть", но водитель твёрдой рукой выровнял своего железного коня и понёсся в противоположную от чудищенского очага культуры сторону.
   - Папа велел завод показать, - ответил Павлентий на испуганный взгляд философа.
   Вскоре они подъехали к местному индустриальному гиганту. Глядя на эту основу благополучия села, Северин подумал, что и внешний вид завода напоминает гигантский самогонный аппарат.
   На проходной их встретили суровые охранники, при виде Павлентия вытянувшиеся в струнку. Им выдали белоснежные халаты и вскоре они сидели в кабинете директора. Поликарп Давыдович Сидоркин в прошлом начальник колхозной МТС, местный Кулибин встретил их радушно, предложил чаю. Во времена разрухи, когда все экономические устои рухнули, Поликарп Давыдович не пал духом и открыл в селе мастерскую по ремонту и изготовлению самогонных аппаратов. За умеренную плату он снабжал необходимой техникой односельчан, за что снискал всеобщее уважение и когда Абсолютов придал нужный вектор энергии чудищенцев, назначение Сидоркина на директорскую должность было предопределено.
   И вот тут-то его технический гений получил полный простор. Обходя заводскую территорию, и вполуха слушая, как директор что-то бубнит ему про необходимое соотношение пропорций и соблюдение технологий, Северин Эдмундович дивился хитросплетениям многочисленных труб, обилию пятиведёрных колб, где булькала и ждала своего часа жидкость, благодаря которой Чудищи не канули в Лету подобно Вавилону. В заключение экскурсии, в цехе готовой продукции ему была предложена стограммовая мензурка на посошок. И это несмотря на трезвый понедельник. Но Павлуша резонно заметил, что это часть работы. После этого успокоенный философ, как заправский дегустатор взял жидкость на язык, посмаковал и отправил внутрь.
   -Ну, как? - спросил Сидоркин.
   - Вполне, - с видом знатока ответил Северин.
   А сам подумал, что такое же пойло, только в импортной бутылке с этикеткой, где было написано Hennessey он пил вчера в " мавританском доме".
   - В следующем году хотим на международную выставку ехать, - похвастался директор.
   - Позволю заметить, что ваши шансы высоки, - польстил ему гость, чувствуя, как огненная вода тевтонским клином несётся по пищепроводу, сметая всё на своём пути.
   Из этого цеха брала начало та самая труба, на которую молилось нынешнее поколение чудищенцев. Она шла прямо из медного бойлера и охранялась не хуже чем Госхран. Двое Павлушиных бойцов с помповыми ружьями и свирепыми ротвейлерами на поводках неотлучно, двадцать четыре часа в сутки находились рядом.
   Но, пора было приниматься за работу, и Северин поблагодарив за экскурсию, направился к ожидавшей его "Ниве", испытывая при этом чувства, какие обуревали, наверное, Томаса Мора, шедшего на эшафот.
   Пронесло и на этот раз, они благополучно добрались до клуба. В своём кабинете Павлентий усадил политтехнолога за кожаное кресло, а сам скромно присел на краешек дивана.
   - Спасибо тебе, Мудыч, что Папе не капнул на меня.
   - Да чего уж там, - Северин оглядел пустой стол. - А где материал?
   - А здесь, - завклубом ткнул пальцем в свою крупную голову. - Ты спрашивай, не стесняйся. Я тебе всё как на духу, а дальше уж сам. Не зря же тебя в университетах учили.
   - Ну и что, мы как два компьютера будем информацию из вашей головы в мою перегружать? Мне хотя бы ручка с бумагой нужна.
   - Понял, в натуре не дурак!
   Павлентий соскочил с древнего дивана и, подбежав к не менее древнему шкафу, достал оттуда стопку бумаги и бухнул на стол.
   - Вот!
   Из нагрудного кармана своего малинового пиджака он достал одноразовую ручку, зачем-то вытер её о свои тренировочные штаны и с почтением на физиономии протянул Северину Эдмундовичу.
   - С чего начнём? - спросил тот, кладя перед собой чистый лист.
   - Как с чего? С начала и начнём.
   - Ну, тогда назовите мне число, месяц, год и место рождения нашего кандидата.
   - А откуда мне знать? - удивился Павлуша. - Мне за это не платят. Хочешь, у самого и спроси. А я тебе могу рассказать, как меня с Папой жизнь-злодейка свела и что из этого вышло. Дальше ты уже на свой лоховской базар переведёшь. Ну, чтоб в газете напечатали.
   - Давайте, рассказывайте, - вздохнул Северин Эдмундович.
  
  
  
   ВСТРЕЧА.
  
   С будущим Папой Павлушу Гренкина свела производственная необходимость. В самом начале 90-х, когда твёрдая поступь демократии отозвалась в каждом неравнодушном сердце, юный сиделец, выйдя на просторы воспрянувшей от тоталитарного сна страны, активно включился в первоначальное накопление капитала. После отсидки он не вернулся на свою малую Родину, а осел в губернском центре по соседству с Москвой. На пару с дружком они занимались отъёмом денежных средств у населения. А если говорить пошлыми юридическими канцеляризмами, то деятельность их квалифицировалась как грабёж и разбойное нападение. "Работали" у сберкасс, подкарауливая пенсионеров. Если пенсионер попадался робкий, то обходились грабежом, ну, а если пожилые ловились несознательные, несговорчивые, или просто со скверным характером, то грабёж перманентно перетекал в разбой. Ведь, если здраво рассудить, зачем пенсионеру деньги, когда он сам ненужный балласт на дирижабле под названием Россияния? Сбросив этот балласт, дирижабль через пятьсот дней быстро достигнет высей экономического благополучия. В общем, делом на тот исторический момент друзья занимались архиважным, но как-то наткнулись на двух отставных военных, да не простых, а ветеранов спецназа ГРУ. Павлушин дружок с сотрясением мозга и двумя переломами загремел в больницу, откуда потом переместился на нары, а Гренкину, в первую же секунду потасовки сбитому с ног подсечкой, удалось достойно, хотя и стремительно ретироваться. Оказался он один и без работы в чужом городе. Но мир не без добрых людей и Павлушу взял в дело человечек из местной братвы. Дело было плёвое, разобраться с одним барыгой, не желающим делиться с "правильными пацанами". На этот раз на дело пошли подготовленными. У Павлушиного подельника за брючным ремнём был самодельный однозарядный пистолет, а сам Гренкин сунул в карман куртки отточенную отвёртку. Всё это на тот случай, если клиент не пожелает говорить по понятиям.
   На встречу, барыга подъехал на настоящем Мерседесе, правда, 10-летней давности. Но на Павлентия, одетого во вьетнамские треники и кожаную куртку, которую он носил с окончания школы, чудо германского автопрома произвело сильное впечатление. А вот его щуплый хозяин вызвал у двух рослых братков плотоядную ухмылку. Тем не менее, он резво выбрался из салона и с радушной улыбкой на лице совсем уж необычно поздоровался.
   - Я вас приветствую, господа!
   От возмущения оба раскрыли свои пролетарские рты. Подельник из местных и поэтому лучше разбиравшийся в раскладе политических и не очень сил, сразу взял быка за рога:
   - Ты почему, халдей, делиться не хочешь?
   - Как вы меня назвали? - всё так же дружелюбно улыбаясь, спросил барыга. - Халдей? Древнейшее семитское население Передней Азии и Кавказа, вытесненное в VII веке до нашей эры индоевропейцами - скифами и армянами.
   - Ты чё несёшь, лишенец? Какие армяне? На чёрных работаешь?
   Павлентий переглянулся с подельником. Будем мочить? Пока вопрос шёл из одного астрала в другой рядом с ними с визгом остановился видавший виды "Фольксваген". Вылезшие оттуда хлопцы были таких размеров, что отнюдь не мелкие "правильные пацаны" едва доставали им до плеча. Это были быки Зятька, а кто такой Зятёк и на какой ступени он стоит в городской иерархии, не знали, наверное, лишь местные новорождённые.
   - Успели? - почтительно спросили быки у щуплого.
   - Вы прибыли в самый подходящий момент, господа, - продолжал тот улыбаться.
   Оба "быка" обернулись к Павлентию и его дружку. Взгляды были такой тяжести, что участники наезда почувствовали, какая-то неумолимая сила вдавливает их в асфальт. Но бандитский имидж требовал сохранять достойную мину даже при таком провальном раскладе.
   - Я чё-то не въехал, пацаны? - подал голос Павлушин подельник. - Барыга этот, ваш что ли?
  Пудовый кулак тараном врезался под рёбра вопрошающему. Охнув, тот упал на колени.
   - Это тебе, отморозок, не барыга, а Кирилл Кириллович Абсолютов, понял? Если понял, повтори!
   Но подельник не первый год одиноким волком рыскал по городским джунглям. Ещё не восстановив до конца дыхание, он выдернул из-за пояса самоделку и направил в отнюдь не сократовский лоб своему экзекутору. Оружие, сделанное в каком-то гараже не совсем трезвым умельцем, подвело. Патрон перекосило в стволе, и выстрела не произошло.
   - О-о, да ты попал, братан! - обрадовался "бык".
   Он не совсем бережно забрал пистолет, отчего правая рука Пашиного подельника нехорошо хрустнула и повисла плетью, а сам он, посерев лицом, издал прокуренным горлом булькающий звук.
   - Давай его в машину! На Кубу отвезём.
   Кубой в городе называли окраину, где лепились друг к другу частные домишки, гаражи и старые складские помещения. Жители занимались кустарном производством, от сбора автомобилей из краденых запчастей до розлива палёной водки. Никаких налогов, лицензий и акцизов. Настоящий "остров свободы". Там же по слухам находилось кладбище, где хоронили несговорчивых бизнесменов и прочую вражью силу. Нет трупа, нет и преступления.
   - Этого тоже?
   Один из быков показал на замершего как соляной столб Павлентия.
   - Не оставлять же. Давай, тащи в машину!
   Сам Павлуша не отрывал взгляда от лица щуплого владельца Мерседеса, а тот в свою очередь без улыбки смотрел на него. Павлентий понял, что в этот момент решается его судьба.
   - Этого оставьте.
   "Быки" недоумевая, посмотрели на Кирилла Кирилловича, лицо которого вновь озарила улыбка.
   - Тебя как родители звали? - спросил он
   - Павлушей.
   - Ну вот, теперь Павлуша будет хорошим и послушным мальчиком. Правда, Павлуша?
   Тому ничего другого не оставалось, как кивнуть. Пока громилы запихивали в Фольксваген полубесчувственного комбатанта, он незаметно, как ему показалось, выбросил отвёртку. Но Абсолютов заметил этот жест доброй воли и по достоинству оценил его.
   - Умный мальчик!
   Павлентий зарделся как первоклассник, которого впервые похвалил учитель.
  
  
   Так состоялась эта предопределённая свыше встреча. А что ещё могло свести вместе выпускника Московского историко-архивного института, уличного фарцовщика, бизнесмена и непутёвого Павлушу Гренкина, с грехом пополам закончившего восьмилетку и отмотавшего пять лет за "хулиганку"? Только Судьба.
   Затем потекли годы, проведённые вместе, взаимно обогатившие этих двух совершенно разных людей. Поскольку большинство человечества не мыслит счастья без денежных знаков, то деятельность Абсолютова и Гренкина была направлена на поиски этих самых знаков. И тут Павлентий развернул перед Северином Эдмундовичем такую эпическую картину, что сам Бальзак похудел бы от зависти! Но перед философом стояла несоизмеримо более сложная задача. Всю эту череду действий Папы Кира, каждое из которых подпадало под статью Уголовного кодекса, надо было представить как бытие созидателя и подвижника. Этим он и занялся в кабинете сельского клуба, честно отрабатывая немалые деньги, ему обещанные. За работой не заметил, как на деревню опустился майский вечер. Позвонил Кирилл Кириллыч, но, поняв, что своего политтехнолога лучше не отвлекать тихо пожелал творческих успехов и повесил трубку. А через двадцать минут заведующий клубом поставил на стол литровый термос с крепким кофе и большую пластиковую коробку с бутербродами. Уважительно посмотрев на скрипящего пером Северина, он на цыпочках удалился.
   Часы на стене пробили полночь и спец по Канту, Гегелю и Фейербаху решил сделать перерыв по двум причинам: затекла рука, и он проголодался. Конечно, лупить по клавишам было более цивилизованно, но, во-первых, он постеснялся обременять Папу ещё одной просьбой о персональном компьютере, а во-вторых, пока рука выводила на бумаге различные закорючки, мысли облекались в нужные образы, из которых складывался портрет личности почти планетарного масштаба. Да и не было компьютера ни у Плутарха, ни у Декарта, даже у Сартра не было. Но это не помешало им остаться в веках. Так рассуждал Северин Эдмундович, разминая правую руку, а левой поднося к губам чашку крепкого кофе или запихивая в рот очередной бутерброд с чёрной икрой.
   Солнце уже поднялось над Чудищами, когда уставший, но довольный философ растянулся на кожаном диване и задремал под пение соловьёв.
   Ему снился странный сон. Будто стоит он на берегу пруда и пруд этот определённо разумное существо. Северин Эдмундович ведёт с водоёмом высокоинтеллектуальную беседу о суетности жизни, о том, что двухмерная человеческая логика несовершенна. Он поражался мудрости и вместе с тем простоте суждений, которые разумный пруд излагал ему, шелестя своими волнами. И тут на воду легла тёмная тень и она замолчала, будто затаилась. Философ оглянулся, но перед ним был лишь дом в мавританском стиле с пустой верандой наверху. А когда повернулся к озеру, то увидел, что оно стало обычной субстанцией с химической формулой H2O.
   Он открыл глаза. На столе телефон надрывался как младенец, которому мать вовремя не дала грудь. Чувствуя, как затекли все члены, Северин с трудом выбрался из кожаных объятий и схватил трубку.
   - Вы там ещё не умерли от истощения? - услышал он бодрый голос Абсолютова. - Первый завтрак уже пропустили, но в двенадцать жду вас на ланч. Надеюсь, ночь прошла не зря?
   - Есть кое-какие наброски, - отвечал Северин Эдмундович, - но последнее слово за вами.
   - Вот и ладненько! Берите свои зарисовки, за ланчем и обсудим. Павлуша будет через пять минут.
  
  
   - Гениально!
   Кирилл Кириллович перевернул последнюю страницу.
   - У вас определённо задатки художника. Тютькин и рядом не стоит со своим капиталистическим реализмом. Надо же до такого додуматься! Павлуша - жертва, выкуплен мной у жестоких бандитов.
   Только сейчас Северин заметил, что Папин смех какой-то нервный. Должно быть оттого, что ходит его обладатель всегда по краю.
   - А ведь я в вас не ошибся, - продолжал Папа, - прав, тысячу раз прав был этот английский юморист, когда сказал, что философия - наука о том, как легче пережить чужие трудности. И не зря понятие цинизма зародилось именно в вашей философской среде.
   От последней фразы философ чуть не подавился пончиком.
   - И что же вы видите в моём опусе циничного? - обиженно спросил он.
   - Ну-ну, не надо обижаться, событийная основа довольно близка к истине.
   - Я просто придал литературную форму тому, что мне рассказал ваш Малюта Скуратов.
   - Вы прекрасно поработали, господин философ! Лично у меня к моей биографии в вашем изложении претензий нет. Осталось лишь указать хронологические вехи и можно в редакцию всех трёх газет Зел-ка. А вот для листовочек слог должен быть попроще, чтобы электорат мой проникся. А электорат, сами знаете у меня сельские труженики, среди которых чудищенцы со своим гипертрофированным интеллектом - исключение. И в фантазиях можно не стесняться. Например, что живу я, - Кирилл Кириллович обвёл рукой свой особняк, - в коробке из-под холодильника. Народец наш любит убогих и бессеребренников.
   На веранде, как всегда незаметно появился Абдулла и, наклонившись к хозяину, что-то шепнул ему на ухо.
   - Прошу меня простить, но вынужден покинуть вас, - поднялся Абсолютов из-за стола. - Дела! А вы сегодня отдохните, как следует. Хотите, Павлуша повозит вас на машине, покажет местные красоты?
   - Нет, нет, премного благодарен! - поспешил отказаться Северин Эдмундович. - Красоты лучше рассматривать не из окна автомобиля.
   - И как всегда вы правы! Ну, всё, меня и вправду ждут.
   Кирилл Кириллович поспешно удалился, оставив гостя одного. А гость, допив свой кофе, подошёл к перилам веранды и, облокотившись, стал рассматривать безмятежную поверхность пруда. И вдруг ему опять показалось как в утреннем сне, что озеро будто изучает его невидимыми из-под воды глазами. Ощущение было настолько сильным, что Северин затряс головой, сбрасывая наваждение.
   За спиной у него кто-то кашлянул. Конечно, это был сарацин, но одетый в гавайскую рубашку и просторные шорты.
   - Хозяин велел показать лес.
   - Абдулла, - обратился к нему гость, - что за средневековые замашки? Хозяин, велел! Мы в ХХI веке, во вполне демократической стране.
   - Вы на велосипеде кататься умеете? - проигнорировал мавр замечание.
   - Последний раз катался лет тридцать назад. А что?
   - Значит умеете. Это как ходить, никогда не забывается.
   Забыть-то Северин Эдмундович не забыл, но вот атрофированные от малоподвижной жизни мышцы слушались плохо. Обливаясь потом, он с трудом крутил педали велосипеда стараясь не упустить из виду маячившую далеко впереди широкую спину Абдуллы. После плотного завтрака прошло всего полчаса и желудок полный пончиков давил на диафрагму. "Заворот кишок не получить бы" - думал философ тяжело дыша. Дорога всё время шла вверх и через пару километров ноги, будто налились свинцом, спина онемела.
   - Абдулла! - жалобно позвал он.
   Но сарацин не слышал, продолжая как вечный двигатель вращать педали своими мускулистыми ногами. Вскоре он скрылся за очередным поворотом. Философ остановился, слез со своего велосипеда и в изнеможении рухнул в траву. Сердце колотилось о грудную клетку, как пьяный муж головой о дверь, которого жена не хотела пускать домой. "В моём ли возрасте совершать такие олимпийские подвиги?" - думал он, глядя в безоблачное, голубое небо. Лежать в траве, и смотреть на небо было хорошо, и соответствовало истинно философскому состоянию созерцания. Мир вокруг был живым и подчинялся тем же законам, что и тысячи лет назад. И красота этой зелёной травы и голубеющего в вышине неба была такой же, как тысячи лет назад. Чего не скажешь о городах, где люди добровольно заперли себя и которые постоянно разрушают и перестраивают под свои капризы и вкусы.
   Внезапно голубое небо потемнело, вернее его закрыло чернокожее лицо, на котором выделялись белки глаз и белоснежные, как вершина Килиманджаро, зубы.
   - Воины моего племени могли часами лежать в траве, выслеживая льва.
   - К счастью львы здесь не водятся, - Северин поднялся. - А к какому вы принадлежите племени, Абдулла?
   - Иджо, - ответил Папин мамелюк. - Моё племя всегда воевало и сейчас воюет.
   - Со львами?
   - Скорее, с шакалами. С империалистами и продажным правительством, - сверкнул мавр белками глаз.
   - Национально-освободительное движение - это хорошо, - вспомнил Северин Эдмундович студенческие годы засилья марксистской философии. А вы тоже участвовали?
   - Каждый мужчина иджо должен попробовать на вкус кровь врага. Если он настоящий мужчина.
   " Как хорошо, что я не принадлежу к племени иджо", - подумал философ, отряхивая брюки.
   - Подъём скоро кончится, - сказал Абдулла, садясь в седло.
   И действительно через пару сотен метров дорога выровнялась, и вскоре они свернули на узенькую тропинку, уходившую под густые своды смешанного леса. В лесу царил сумрак, редкие солнечные лучи пробивались сквозь кроны деревьев. Лесная тропа была настолько узкой, что ветви с обеих сторон переплетались друг с другом. Они слезли с велосипедов, и пошли пешком. Северин чувствовал себя неуютно в полутёмном лесу в компании кровожадного ботаника из племени иджо.
   - Она должна была стать моей женой, - услышал он голос своего спутника. - Первой женой.
   - Это вы о ком?
   - Я хотел увезти её в Нигерию, познакомить с дядей. Мой дядя - уважаемый человек. А теперь не могу. Знаешь, почему?
   Абдулла, шедший впереди, повернулся.
   - Потому что она обесчещена.
   - Ничего не понимаю! Кто обесчещена?
   - Всё ты понимаешь! К тебе она приходила прошлой ночью!
   И тут до философа стал доходить смысл сказанного. Запах сандала, горячее тело! А он думал, что ему это всё приснилось!
   Так вот, куда вывела его парадигма жизни! Быть убитым в лесу этим Отелло за проступок, в котором он был совершенно не виноват. Ах, как глупо закончилась жизнь! Впрочем, так же глупо она и прошла. В поисках какого-то смысла, а зачем он, этот смысл, когда всё вот так, бесмыссленно заканчивается. Ну что ж, он умрёт достойно, подобно Архимеду!
   Он поднял глаза и без тени страха, как ему показалось, взглянул на Абдуллу.
   - Я знаю, ты не виноват. Ты спросил, кто обесчещена, но это неверный вопрос. Верный вопрос: кем обесчещена? Этот Папа, он совсем никакой не папа! Такие угоняли моих предков в рабство! Мы с Соней учились на одном факультете. Её родители узнали обо мне и перестали ей помогать, потому что там, в Индии нашли жениха, а тут какой-то негр.
   Абдулла горько усмехнулся, а Северин Эдмундович понял, что его никчёмное прозябание на этой земле продолжается.
   - Вы рассказывайте, рассказывайте, Абдулла, - решил он выступить в роли психолога. - Как говорят у нас в России, снимите камень с души.
   И вот какую историю он услышал от воина с дельты реки Нигер.
  
   ИСТОРИЯ СОНИ И АБДУЛЛЫ.
  
   Соня приехала в Россию из штата Пенджаб. Она родилась в уважаемой сикхской семье в городе Курукшетре. Город этот знаменит тем, что там, страшно подумать, аж, пять тысяч лет назад произошла битва между Пандавами и Кауравами, так красочно описанная в Махабхарате. Кто такие Пандавы и Кауравы Абдулла не знал, но долгими зимними московскими вечерами слушал, как любимая читала ему на хинди этот старейший литературный памятник человечества. Хотя, надо признаться, ровным счётом ничего не понимал. Так же как не понимала его Соня, когда он пел ей боевые песни иджо. Все эти культурные и прочие различия не мешали им любить друг друга, хотя Соню смущало, что её возлюбленный поставил себе целью обзавестись четырьмя жёнами. Но ради любви готова была терпеть ещё трёх.
   В то время пока влюблённые грызли гранит науки, изучая флору разных стран и континентов, родители Сони тоже не теряли времени даром и искали дочери жениха на родине. Он непременно должен быть сикхом, ибо так повелось уже не одно поколение. Индия - страна устойчивых, незыблемых традиций. Естественно, мусульманский юноша из Нигерии никак не вписывался в будущее Сони. На родине Пандавов и Кауравов ждали, когда дочь окончит университет, с получением высшего образования её шансы как невесты резко возрастут. Девушка знала о намерениях родителей, но пребывала в московской нирване и всё, происходившее в далёком Пенджабе её вроде бы и не касалось.
   Это случилось на третьем курсе. Уже, будучи на третьем месяце молодая индианка поняла, как далеко они с Абдуллой зашли. Такого слова как аборт Соня в свои девятнадцать лет не знала, да и не хотела знать. А вскоре о её беременности узнали и родители, должно быть, сообщил кто-то из земляков. Отец проклял её, а ведь ничего нет страшнее родительского проклятия. Мало того, что её лишили средств к существованию, все московские студенты из индийского Пенджаба отвернулись от опозоренной девушки. Правда вакуума не образовалось, потому что у неё был Абдулла, но мысль о том, что она опозорила свою уважаемую в родном штате семью, терзала Соню и однажды она, купив спички, бутылку "Уайт-спирита", села на первую попавшуюся электричку. Вышла на той самой станции, куда Провидение спустя три года приведёт Северина Эдмундовича. Стоял конец ноября и на землю уже лёг первый снег. Она направилась в лесопосадку, не заметив, старушки, которая ехала с ней в одном вагоне, а сейчас семенила следом. Бабулька увидела, как смуглая с нерусской внешностью девушка, остановившись меж деревьев, стала поливать себя из бутылки.
   - Дочка, ты чего надумала? - бросилась она к ней.
   Оказавшись проворной не по годам, бабушка в последний момент выбила зажженную спичку из Сониной руки. Девушка обессилено опустилась на снег.
   - Да ты что, родненькая? Ведь грех это! - приговаривала её спасительница, старческой, но ещё крепкой рукой гладя волосы цвета воронового крыла. Цветастый шёлковый платок сбился с Сониной головы и капюшоном свисал из-под ворота кашемирового пальто. Услышав ласковый голос, индианка вспомнила мать, которая сейчас, наверное, носа на улицу не кажет от стыда за дочь, вскочила и бросилась бежать по заснеженному лесу. Выскочив на дорогу, она угодила прямо под колёса проезжавшего "Вольво". К счастью за рулём был Кирилл Кириллович, а не Павлентий. Если бы машиной управлял Папин зам, носившийся по дорогам подобно пьяному опричнику, то Сонино стремление в тот день оставить этот суетный мир вполне могло бы осуществиться. Но Абсолютов, предпочитавший спокойную, неспешную езду и обладающий неплохими водительскими навыками вовремя ударил по тормозам. Или почти вовремя, потому что всё-таки девушку слегка зацепил передним бампером и та, пролетев пару метров, рухнула в ноябрьскую российскую слякоть. Так Соня оказалась в "мавританском" доме, на берегу пруда.
   В это время в Москве Абдулла сбился с ног, разыскивая любимую, пока известие о смерти отца не заставило его срочно улететь в родную Нигерию.
   А дочь уважаемого в штате Пенджаб человека металась в бреду. Не привычная к российскому климату она подхватила жестокую пневмонию, к тому же от удара животом о бампер у неё случился выкидыш. Лучшие врачи Зел-ка, доставленные Павлентием по распоряжению Папы 24 часа в сутки неотлучно находились около постели больной. Три месяца они боролись за жизнь Сони, потому что сама она жить не хотела. Но молодой организм вопреки отчаявшейся душе победил, и девушка пошла на поправку. Когда пришла в себя, то первым она увидела у своей постели тщедушного улыбчивого мужчину, который почему-то напомнил ей комедийный персонаж родных фильмов, этакого весёлого, никогда не унывающего дядюшку главного героя или героини.
   - Where is Abdullah? - было её первым вопросом.
   Кирилл Кириллович, довольно сносно владеющий английским, её понял.
   - Абдуллу, девочка, застрелил товарищ Сухов, почитай уж лет тридцать тому.
   Соня, понимавшая по-русски лучше, чем Абсолютов язык Свифта и Теккерея начала впадать в истерику. Пришлось вкатить ей большую дозу транквилизаторов, а Папа, чувствуя свою вину, распорядился найти этого Абдуллу, пусть даже из-под земли. Павлентий с бойцами облазали всю Москву, правда, под землю не спускались, пока не узнали в деканате университета, что искомый Абдулла отбыл на родину.
   - Кирилл Кириллыч, - докладывал Павлуша боссу по телефону, - Абдулла этот в Африку свою уехал.
   - Потешился, значит с девкой всласть, и нырнул в свои пампасы, - понял тот по-своему историю любви девушки из Пенджаба. - А в какую хоть страну-то уехал?
   - Щас, - завклубом достал из кармана клочок бумажки, - во, в Нигерию. Билеты брать?
   - Куда? - не понял Абсолютов.
   - Как куда? В Нигерию.
   - В Нигерии тебя только и не хватало. К тому же у тебя и загранпаспорта нет. Давайте, возвращайтесь.
   Зима в том году стояла лютая и затяжная, Павлентий представил жаркую Африку, и такая его зависть взяла к Абдулле.
   - Везёт же некоторым! Тут полгода задницу морозишь за копейку, а у них, банан съел и завалился под пальму с потной негритянкой.
   Бойцы сочувственно и понимающе кивали коротко бритыми головами.
   А Абдулла даже и не подозревал, что ему может кто-то завидовать в большой и далёкой России. Нигерия, даже по африканским меркам страна далеко не богатая, да и на севере, где обитали иджо, Павлентию вряд ли понравилось бы. Выжженная, каменистая пустыня и мутный Нигер чуть ли не единственный источник питьевой воды. К тому же Абдулле надо было возвращаться в Россию, где учиться ещё целых два года. Семья вложила деньги в его образование и он просто не имеет права подвести. Но это, как говорил Папа, вторично. Главное было то, что в большой и холодной России осталась Соня. Он должен найти её и увезти в свою Нигерию. Она примет ислам и станет его первой и самой любимой женой.
   В России начинался март, морозы отступили. Абдулла смотрел на уставшие от холодов и авитаминоза лица москвичей, они были ослепительно белыми и такими чужими. Он думал о Соне.
   Прошёл март, наступил апрель. Страна отмечала день Космонавтики, когда на пороге комнаты, где жил Абдулла, появился красномордый детина в чёрной кожаной куртке и спортивных штанах.
   - Здорово, Маугли!
   - Сам ты Маугли! - обиделся Абдулла.
   - Ой, какие мы борзые! А девку свою увидеть хочешь?
   Парень вскочил с кровати.
   - Где она?
   - Далеко, отсюда не видать!
   - Где она, говори!
   Он вцепился в толстую кожу куртки.
   - Руки-то свои немытые убери! - посоветовал гость.
   Абдулла же продолжал трясти гостя за отвороты. Тот ткнул его кулачищем под рёбра. Но не так просто было справиться с воином иджо! Едва успел кулак пришельца коснуться рёбер нигерийца, как его собственная челюсть затрещала от мощного удара локтём. Перед глазами поплыли разноцветные круги, сознание встало у выхода, ожидая очередной команды, чтобы покинуть черепную коробку. Усилием воли Павлентий сфокусировал взгляд на противнике и применил свою излюбленную комбинацию: сложив ладони лодочкой, ударил по ушам, одновременно ткнув коленом в пах. От дикой боли Абдулла сложился пополам и безвольной куклой упал на пол. Так состоялось их знакомство.
   Полчаса спустя они ехали в Чудищи, бросая друг на друга недобрые взгляды. Павлентий потирал челюсть, на левой стороне которой уже багровел большой синяк, Абдулла прислушивался к звону в ушах и пульсирующей боли в паху.
   Встреча влюблённых была такая, что если бы на ней присутствовал самый высокооплачиваемый режиссёр Болливуда без камеры, он бы умер от досады. Даже завклубом забыл про свою ушибленную челюсть и вспомнил то время, когда на просмотре индийского фильма совсем юным безбилетником ронял чистые слёзы на заплёванный пол сельского кинотеатра.
   Соня, как женщина восточная и, следовательно, не знающая границ благодарности, поклялась служить Папе до последнего вздоха. На что Кирилл Кириллович, как человек европейский, но по-русски великодушный, разрешил жить у себя влюблённым до получения ими диплома. На радостях от обретения любимой Абдулла дал согласие поработать мамелюком и даже согласился рядиться в тюрбан и красные шальвары.
  
  
   Слушая эту историю, Северин Эдмундович подумал, с какой дьявольской изобретательностью Папа обратил эту старую как мир ситуацию в свою пользу. Отвергнутая родным отцом, Соня свою невостребованную дочернюю покорность принесла на алтарь Абсолютову.
   - А зачем он девушку послал ко мне?
   Абдулла с жалостью посмотрел на философа.
   - Потому что папа Кир любит, чтобы все у него были, как у вас, русских, говорят, на крючке. Если кого-то на крючок не посадил, ночью спит плохо.
   - Прямо Люцифер!
   - Хуже, - мрачно сказал Абдулла. - Шайтан он!
   Под гору педали крутились легко и вскоре из-за холма показался особняк. Нигериец притормозил и внимательно посмотрел на дом.
   - Уехал.
   - Кто уехал?
   - Папа уехал.
   - Как вы узнали? - поразился Северин.
   - Я - иджо. Или ты забыл? Мы на расстоянии в полмили можем определить, есть ли зверь в логове.
   Философ с уважением посмотрел на своего темнокожего спутника. В этом огромном доме спокойно можно было спрятать роту солдат.
   Когда они поднялись на лифте, в зимнем саду их уже ждала Соня. На Северина она бросила мимолётный взгляд.
  - Когда вернётся? - спросил её Абдулла.
  - Сказал, что завтра.
  Девушка объявила, что через час накроет стол на веранде, и Северин отправился в свою комнату, принять душ и переодеться.
   Когда он с ещё мокрой головой явился к накрытому обеденному столу, молодые, сдвинув стулья, о чём-то оживлённо перешёптывались. Стараясь не смотреть на девушку, философ сел, и перед ним поставили тарелку с фаршированными блинчиками. Начинка оказалась острой и вкусной, хотя вкус этот был для него непривычным.
   - Мелко рубленое мясо цыплёнка в соусе тамаринда, - ответила Соня на невысказанный вопрос. - Папе очень нравится. Мой личный рецепт, русские блины и пенджабская начинка.
   Влюблённые с хитрыми улыбками смотрели на гостя.
   - В чём дело? - не выдержал Северин, расправившись с третьим блином.
   - Соня рассказала, как ты той ночью снял трусы и тискал подушку. - Абдулла уже улыбался во все тридцать два зуба.
   - Подушку?
   Северин помнил свои ощущения, хотя и смутно. Это была не подушка, а горячее девичье тело.
   - Все сикхские женщины немножко колдуньи, - призналась Соня.
   Северин Эдмундович воспринял это отнюдь не философски. Было обидно, как маленькому мальчику, вместо конфеты получившему фантик-пустышку.
   - Я думала, Папа мне как отец. Дочкой звал. А тут посылает к вам. Надо, говорит, дочка. Я думала, он мне добра хочет. Абдулла убить его хотел, еле отговорила.
   - Он тебе рассказывал, как много сделал для этой деревни, какие тут все счастливые, благодаря ему, - лицо Абдуллы, улыбчивое минуту назад, сделалось эбонитовым. - Люди работают, а их зарплату Папа кладёт себе на счёт. Я слышал, он говорил Павлуше, как только накопим миллион евро, будем делать ноги. А что такое по-русски делать ноги, я знаю. Люди тоже недовольны, что за работу не видят денег, но боятся Папы и его нукеров.
   - Но он дал людям образование, - пытался возразить философ.
   - Вы походите по деревне, послушайте, - посоветовала Соня.
   - А что, и пойду!
   Северин решил, отдохнув после обеда идти в народ. Ведь именно для этого он оставил сытую и лицемерную Москву! Чувствуя приятную тяжесть в желудке, он, поблагодарив Соню за обед, вернулся в свою комнату. Резкими движениями, взбив подушку, с которой ещё ночь назад предавался любовным утехам, фейербахо и кантовед лёг на кровать и уставился в потолок. Он думал, что надо возвращаться в Москву, где его ждёт любящая и страдающая от отсутствия экзистенциализма у Сведенборга, жена. Он вернётся, обязательно вернётся, но с большими деньгами в кармане. Этих денег им с Эвелиной должно хватить, чтобы посетить все места, где когда-либо жили и мыслили великие философы. Но для этого надо, чтобы Абсолютов стал губернским парламентарием. И он им станет. " Папины деньги, плюс мой дар убеждения - вот залог победы! Полчасика отдохну - и в народ. Надо убедить людей, что если Папа и зло, то - наименьшее. Народ меня поймёт, этот народ-труженик, народ-философ и он меня непременно полюбит. Не может не полюбить". Под эту приятную мысль Северин Эдмундович заснул.
   Проспал он не полчаса, а целых три. За окном вовсю буйствовал майский вечер. Прекрасно, селяне вернулись со своей трудовой повинности и сейчас, наверное, в собственное удовольствие копаются на огородах и сердца их открыты.
   Приведя себя в порядок, надев велюровый пиджак, Северин вышел из комнаты. В доме было тихо и пусто. Он прошёл через зимний сад, заглянул на веранду. Посередине стола стояла ваза с благоухающей сиренью, ещё в обед её не было. Философ подошёл к перилам и подмигнул пруду, как старому знакомому. Ему вдруг захотелось выпить, несмотря на будний день. Без угрозы наказанья, нет радости побега, говорили сыны Ямато. Надо найти Соню, или хотя бы кухню. Северин Эдмундович вернулся в зимний сад и осмотрелся. Вокруг были зелёные заросли, и только к двери Папиного кабинета вела гравиевая дорожка. Подойдя к двери, он потянул за ручку. Дверь оказалась незапертой, и философ вступил в полумрак дубового кабинета. Он вспомнил, что где-то за письменным столом в стене должен быть бар. Испытывая чувство лёгкого стыда, принялся ощупывать стену. Чувство это усилилось, когда он поднял глаза и увидел, что Кирилл Кириллович с отеческой строгостью смотрит на него. Надо было отдать должное Тютькину, ему удалось передать особенность Папиного взгляда. Мол, я всё-всё про вас знаю. У Северина Эдмундовича появилось непреодолимое желание повернуть портрет лицом к стене или хотя бы накрыть чем-нибудь. Он схватился за раму, дубовая панель вместе с картиной отошла в сторону, открыв проход, во тьме которого с трудом были видны ведущие вниз ступени "Прямо-таки тайны Мадридского двора". В кармане пиджака лежали спички, Северин иногда позволял себе дома и на работе трубку с хорошим голландским табаком, да и рассеянная Эвелина часто забывала где-нибудь свою зажигалку.
   Крохотный огонёк высветил бетонные стены, и он стал осторожно спускаться вниз, пока не уткнулся в ламинированную дверь. Та оказалась заперта, но философ, словно повинуясь внутреннему голосу, стал шарить по ней, и нащупал задвижку. За дверью был коридор, а в середине его мягко, переливаясь цветами радуги, светилось окно, расположенное примерно на уровне груди. Северин заглянул за толстое разноцветное стекло и увидел комнату, у противоположной от окна стены которой стояла широкая кровать, а на кровати... Окно располагалось под самым потолком, и комната была видна как сцена из императорской ложи.
   На кровати происходило такое, что заставило его забыть о выпивке, Канте вместе с Гегелем и Фейербахом, об отсутствии экзистенциализма у Сведенборга и вообще обо всём на свете. Два переплетённых тела, одно чёрное, другое чуть светлее в немыслимых, почти гимнастических позах, приоткрытые в немом крике рты. На такое, даже в пору буйной молодости у них с Эвелиной не хватало фантазии. Во рту у Северина пересохло, рука непроизвольно потянулась к ширинке.
   Абдулла в изнеможении откинулся на подушки, а счастливая Соня с благодарной нежностью погладила его внушительный моджо, который из грозного тарана стал превращаться в палку кровяной колбасы. Пальцы воина иджо ласкали коричневый сосок возлюбленной. Затем девушка, обернувшись простынёй, вышла из комнаты, должно быть, отправилась в ванную.
   "Однако, какое большое хозяйство!" - с лёгкой завистью подумал наш философ, получив свою толику удовольствия. - "Больше, наверное, только у Папы, да и то вместе с заливными лугами".
   Минуту спустя комнату покинул и Абдулла, и Северин понял, что место действия переместилось в ванную комнату и больше он здесь ничего не увидит. С трудом, отведя взгляд от тайного окна, он огляделся. Конец коридора тоже заканчивался дверью и за ней оказалась большая, но уютная спальня. Кровать была таких размеров, что дальний край её, казалось, уходил за горизонт. Огромное ложе было застелено китайским шёлковым покрывалом, цветы лотоса на тёмно-красном фоне. Рядом стоял стеклянный бар, где философ узрел многочисленные сосуды с вожделенной жидкостью. Он до краёв наполнил хрустальный фужер янтарным напитком и залпом выпил, совсем уж по простецки крякнув и поднеся к носу велюровый рукав. В голове прояснилось и кровь быстрее побежала по венам.
   Ай да Папа, ай да сатир! Не удивительно, что ни в этой спальне, ни в кабинете нет телевизора. А зачем ему телевизор? В потайное окошечко насмотришься мавританских страстей, так и программа "Окна" покажется такой же пресной, как во времена исторического материализма передача " Ленинский университет миллионов".
   Северин Эдмундович заметил на кровати два банных халата, и один из них явно женский. - "Что за одалиску прячет здесь чудищенский Гарун аль-Рашид?". В большой ванной комнате, куда он заглянул, на стеклянной полке теснилось множество баночек и флаконов, а в красивом пластиковом стакане стояли две зубные щётки.
   - Что это со мной? - вдруг спохватился Северин. - Лезу в чужие жизни в грязных ботинках, вместо того, чтобы идти в народ.
   Кровь от выпитого бросилась в голову и он подошёл к раковине, чтобы сполоснуть лицо холодной водой. Подняв глаза, как ему сначала показалось к зеркалу, он увидел в нём две смуглые женские груди, ритмично колыхавшиеся. Всё это было так неожиданно, что философ поначалу отпрянул от чудо-зеркала, но потом упёрся горячим лбом в прохладное стекло, за которым появился открытый Сонин рот с двумя рядами жемчужных зубов, а на заднем плане потная, чёрная, мускулистая грудь нигерийца.
   - Господи, да что же это такое? - простонал Северин Эдмундович, трясущимися руками расстегиваю непослушную ширинку.
   На ватных ногах он по тайному коридору вернулся в кабинет, закрывая за собой все двери. Поставил Папин портрет на место, и панель, видимо бывшая на роликах, которые ходили по специальному пазу, почти бесшумно тут же закрыла проход. Пройдя в свою комнату, рухнул на кровать, не снимая пиджака. Идти в народ совсем не было сил.
   Северин чувствовал себя последней скотиной, ещё бы, всего за два дня он уже три раза изменил Эвелине, и нет ему прощения! И что это он разлёгся, как кот, объевшийся сметаны? Решительно встал, разделся и прошёл в душ, где с остервенением тёр себя мочалкой, как будто уничтожая следы похоти на своём теле.
   Через десять минут он уже решительно шёл по направлению к деревне.
   -Куда спешим?
   Из-за большого куста, что рос на обочине дороги, которая от Папиного дома вела в село, появилась рослая фигура, и, приглядевшись, Северин узнал одного из гвардейцев Павлентия.
   - А в чём собственно дело? - вызывающе спросил он.
   - Всё нормально, отец, - ответил тот, хотя был младше Северина лет на десять.
   - И никакой я вам не отец, а иду прогуляться по сельской улице.
   - Понятно. Тогда мне с вами по пути.
   - Это ещё зачем?
   - Приказ Кирилл Кириллыча без сопровождения вас не выпускать.
   - Я что, под арестом?
   - Да бросьте вы, - засмеялся "гвардеец", - под каким арестом! Переживает он за вас, вот и приставил охрану.
   - А-а! - Северин Эдмундович был явно польщён. - Но что же здесь со мной может случиться?
   - Да мало ли что! Из соседнего села пьяная молодёжь иногда забредает. Неделю назад двоих с завода поймали, били и требовали, чтобы вынесли им канистру "Чудогона". Про нашу продукцию слава-то на всю область.
   - И сильно били?
   - Сильно. Папа, простите, Кирилл Кириллыч даже им больничные листы выдал.
   За придорожным кустом, откуда появился страж, Северин заметил ещё одного. Тот возлежал на зелёной мураве, но отнюдь не с праздным видом, зорко следя за парадной дверью Папиного особняка.
   "Пожалуй, провожатый для хождения в народ лишним не будет" - подумал он, выслушав эту жуткую историю.
   Вдвоём они двинулись вдоль по главной улице, причём навязавшийся хранитель философского тела бросил многозначительный взгляд в сторону оставшегося товарища.
   Напрасно Северин озирался по сторонам в поисках приветливых сельских лиц, улица была пуста, как ночной клуб в полдень. Он видел лишь закрытые калитки, даже окна, несмотря на тёплый вечер, были затворены. Пару раз померещился чей-то враждебный взгляд, вот только непонятно кому предназначавшийся, ему, с открытой душой идущему к людям, или его провожатому?
   Охранник, хотя и не отличающийся тучностью, скорее наоборот был мосласт и худ, очень сильно потел. Он то и дело вытирал затылок несвежим платком, при этом фыркал как тюлень. Северин морщился, начиная тяготиться таким обществом.
   Так они шли прогулочным шагом, пока улица не упёрлась одним концом в подножие холма. С его вершины открывался захватывающий вид на заливные луга и видневшийся вдалеке лес.
   - Благодать! - произнёс охранник, словно опахалом обмахивая себя грязным платком.
   Вид был действительно впечатляющим, но замечание этого потеющего мужика вызвало у Северина Эдмундовича раздражение.
   "Вот увязался на мою голову! - с неприязнью подумал он. - Мало того, народ распугал, опричник, так ещё и со своими дурацкими фразами!". Хотелось побыть одному, поразмышлять о чём-нибудь высоком после неожиданного двойного взрыва низменных чувств.
   - Упарились, небось, а, касатики?
   Оба одновременно обернулись. Перед ними, уперев руки в бока, стояла старушенция, в которой философ признал свою попутчицу, когда ехал на электропоезде в эти удивительные края.
   Бабулька смотрела на них с хитрой, но добродушной улыбкой.
   - Тебе чего, мать? - спросил её охранник.
   - Мать, она у человека одна. Твоя-то жива ещё?
   - Да я и не знаю, - наморщил тот лысеющий лоб. - Лет десять дома не был.
   - Ну вот, свою родительницу забыл, а меня матерью кличешь. Спрашиваю, упарились, поди, в такую-то теплынь?
   - Есть немного, - ответил Северинов провожатый, в очередной раз, вытирая свой затылок.
   - Идёмте, я вас квасом холодным угощу. Настоящий квас, домашний.
   - А покрепче у тебя чего-нибудь найдётся? - с надеждой спросил охранник.
   - Так ведь вторник нынче?
   - Да мы не скажем никому.
   - Ты кваску моего попробуй, и не захочешь больше ничего, - заверила его старушка.
   Хотя и разговаривала бабулька с охранником, но почему-то всё время смотрела на Северина.
   Добротный бабкин дом одиноко стоял по другую сторону холма. Было ему лет за сто, но сразу бросалось в глаза, что за домом следили, краска нигде не шелушилась, оконные ставни не кособочились, забор ровный, а калитка справная.
   - Присядьте-ка вон пока на завалинку, а я вам кувшин вынесу.
   Спутник Северина тут же уселся на скамейку у калитки, вытянув ноги, от которых окрест распространился запах сыра рокфор. Философ демонстративно встал чуть поодаль.
   Хозяйка вынесла глиняный кувшин и две алюминиевые кружки. Первая была поднесена охраннику, и он с жадностью выпил её.
   - Ох, и славный у тебя квас, бабка!
   - Пей, милок ещё! - пенистый напиток вновь наполнил кружку.
   Философ, на которого старушка не обращала никакого внимания, почувствовал прямо-таки детскую обиду.
   - А мне, можно? - жалобно вопросил он.
   - А ты, - не поворачивая к нему головы, отвечала хозяйка, - водицы попьёшь из колодца.
  
   Стрелял я в девушку, стрелял в хорошую, по обстоятельствам, а не со зла!
  
   Это охранник противным голосом затянул песню. Северин с ужасом увидел, что глаза его закатились, а тело безвольно стало сползать с завалинки на землю.
   - Ну-ка, антилигент, усади его поудобней! А то не дай Господи, простудится, на земле-то лежачи! Земля-то ещё не прогрелась. Ну, чего встал-то? Живой он, живой, просто устал немного! Пару часиков отдохнёт и будет как огурчик.
   Несмотря на кажущуюся худобу, Павлушин гвардеец был ох как тяжёл! Кряхтя и беспокоясь, как бы не испачкать свой импортный пиджак, философ с трудом усадил его на лавку, прислонив для устойчивости к стенке избы.
   Старушка открыла калитку и поманила Северина пальцем.
   - Вон по той тропиночке, мимо огородов пойдёшь. Увидишь большой амбар, туды и заходи, не бойся.
   В амбаре собралось человек пятьдесят. Когда он вошёл все повернули к нему головы, с неодобрением разглядывая велюровый пиджак. У дальней стены стоял грубо сколоченный стол, за которым председательствовал загорелый, что было удивительно, ибо лето ещё не наступило, почти до черноты мужчина в белой с короткими рукавами рубашке.
   - А вот и господин философ пожаловал! - объявил он, привстав из-за стола. - Я думаю, такому почётному гостю место только в президиуме.
   Люди молчали, нейтрально разглядывая гостя. Приняв это молчание за знак согласия, председатель указал на место рядом с собой.
   - Прошу вас!
   - Может я лучше где-нибудь в уголочке? - смутился Северин Эдмундович.
   - Ваше городское жеманство здесь не уместно! - сказал один из присутствующих, и он узнал в говорившем давешнего пастуха, любителя Боннара.
   - Ну, какое уж тут жеманство, - пробормотал философ, проходя между рядов к председательскому столу.
   Председатель мельком взглянул на него и обратился к собранию:
   - Очередное заседание подпольного комитета сопротивления позвольте считать открытым. В зале присутствует пятьдесят два человека, из них восемь - члены комитета, остальные активисты нашего ширящегося движения. А также гость. Будьте добры, представьтесь, пожалуйста?
   Северин Эдмундович встал и представился. Когда подпольщики услышали, что перед ними целый доктор, да ещё философских наук, в зале, то есть в амбаре послышался лёгкий шум, а взгляды, из нейтральных превратились в одобрительно-уважающие.
   - Тише товарищи, перейдём к регламенту, - председатель постучал по столу костяшками пальцев.
   В "зале" тут же установилась тишина, и Северин про себя отметил, что собравшиеся спаяны железной дисциплиной.
   - Итак, на сегодняшней повестке дня три пункта, - начал председательствующий. - Выступление бывшего председателя нашего хозяйства, а ныне политэмигранта Зюзюкина, который специально прибыл к нам из Верхних Грязей. Пункт второй - подведение итогов деятельности нашего комитета за зимне-весенний период. Пункт третий - постановка новых целей и задач в меняющихся условиях борьбы. Я имею в виду выборы в губернскую думу, в которых хочет принять участие представитель нашей нынешней власти. Ну и в заключение, как всегда наш символический акт неповиновения.
   Казённый язык председателя напомнил Северину молодые комсомольские годы, и лёгкая волна ностальгической грусти накрыла его.
   К председательскому столу уже протискивался крупный мужчина с одутловатым лицом попившего всласть, и философ понял, что это и есть исторический персонаж Зюзюкин, прибывший на родину контрабандными тропами. Бывший председатель обратил покаянный взор к собранию и начал свою речь.
   - Земляки! Односельчане! Братья и сёстры! Родные мои!
   - Ближе к делу, Матвей! - остановил его затянувшееся обращение председательствующий.
   - Ну да, - Зюзюкин одёрнул полы мятого пиджака. - Я, конечно перед вами кругом виноват! Пил, воровал колхозное имущество. Эх, да что там говорить! - махнул он рукой. - Нет мне прощения!
   Бывший председатель опустил крупную голову. "Зал" молчал, видимо ожидая, когда экс-расхититель бухнется перед ним на колени.
   - Но и вы тоже должны понимать, время было такое! Всё рушится, из райкома - никаких директив, как в рот воды набрали! Ну, я и сорвался. А тут на днях Пушкина прочёл, "Маленькие трагедии" называется. Там одна трагедия есть, "Пир во время чумы". И так она меня проняла! Ведь это мы с Зинкой и Колькой Травкиным пировали!
   - А раньше ты не мог её прочитать, - раздался насмешливый голос из "зала", - когда председательствовал?
   - Раньше всё недосуг было, - виновато отвечал Зюзюкин.
   Из самой середины народной гущи поднялся сухонький мужичок в майке с глубоким вырезом, открывающим жилистую шею кирпичного цвета, и Северин подумал, что не зря американцы зовут своих фермеров красные шеи.
   - Раскаяние - дело, конечно, нужное, как учат нас святые отцы. Но вот Мани утверждал, что душа человека безгрешна, а всё зло от материй...
   Философ догадался, что красношейный - местный специалист по манихейской ереси, своей трудовой деятельностью доказывающий, всё материальное в этом мире рано или поздно превращается в навоз, ибо это и есть квинтэссенция всего нашего бытия, которое по Марксу должно определять наше же сознание.
   - Поликарпыч, давай не будем затевать здесь философские диспуты, - прервал скотника-теолога председательствующий, бросив быстрый взгляд на гостя. - Для этих целей тебе Абсолютов предоставил воскресенье. Ведь Матвей не за этим к нам приехал, верно? Давай, Матвей, говори по существу!
   - Можно и по существу, - кивнул Зюзюкин. - У меня свояк в Зел-ске, в банке работает.
   - Это тот из райкома, которым ты Папу стращал?
   - Он самый! И ничего смешного здесь не вижу! Райкомовские, они ни при какой власти не пропадут.
   - Это точно! - подал голос Скотников. - Дерьмо, оно не тонет. Это я тебе как скотник говорю.
   - Давайте не будем превращать собрание в базар! - возвысил голос председательствующий.
   Зюзюкин некоторое время обиженно посопел, а затем продолжал:
   - Вот вчера свояк мне и поведал, что Папа ваш, валютный счёт открыл, и с рублёвого на него все деньги перевёл. Говорит, сумма-то немалая!
   Последнюю фразу он произнёс с явным злорадством.
   - Никакой он нам не папа! - зашумел зал, и председатель собрания опять стал призывать к порядку.
   - В банке том, в валютном отделе Зинка Брындина работает. У-у, змеюка! Сколько я через неё от Клавы своей натерпелся, ведь чуть из дому не выгнала.
   Речь шла о бывшем колхозном бухгалтере, опять догадался Северин Эдмундович, знакомый с историей Чудищ.
   - Абсолютов с ней шашни крутит, - продолжал Зюзюкин. - А на днях, на этой, как её, корпоративной, - последнее слово с трудом далось ему, - вечеринке Зинка пьяная хвасталась, что охмурила клиента номер один, влюбился, мол, в её прелести, как пацан, и готов на всё. Обещал даже забрать из банка все свои сбережения и бросить к её ногам. Вот!
   Бывший сельский глава замолчал и вытер рукавом пот со лба. В "зале" установилась нехорошая тишина.
   Сосед Северина по столу медленно произнёс:
   - Я так полагаю, что речь идёт о нашем фонде будущего развития?
   - А ведь говорил я вам селяне, - опять вскочил скотник Скотников, - не будет добра от этого ФБРа! Что это за аббревиатура такая? Зловещая, я вам скажу аббревиатура!
   - Да при чём тут аббревиатура, Поликарпыч? - махнул рукой председательствующий. - Надо думать, как наши кровные в село вернуть.
   И тут "зал" взорвался. Северин подумал, что доски старого амбара не выдержат, а охранник на завалинке, несмотря на дурман-квас проснётся. Предложения сыпались как горох из дырявого мешка. Взять штурмом Папину резиденцию, взять где-нибудь на дороге Папу в заложники, и даже ограбить Зел-ский банк, но опустошить исключительно счёт Абсолютова, где вот уже несколько лет покоится пресловутый ФБР.
   Напрасно председательствующий взывал к порядку. Взрыв возмущения был настолько сильным, что люди забыли о дисциплине и конспирации.
   "До чего же доверчив и наивен наш народ! - думал Северин Эдмундович, отстранённо наблюдая, как волны народного гнева бьются о дощатые стены амбара. - Как падок на посулы и обещания этот народ-богоносец, народ-ребёнок!" Вот уж действительно, народ-ребёнок, улыбнулся он своему определению. Сколько детской непосредственности в русском характере! Вроде бы и тысячелетие истории давно отметили, но древний русич отличался от московита, как тот в свою очередь разнился с русским времён Империи. Затем новый тип, который инакомыслящие называли совок, и вот сейчас россияне. Как змея весной сбрасывает кожу, так и люди, живущие на просторах Евразии, сбрасывают груз прошлого, без сожаления расставаясь с ним, возрождаясь к новой жизни. Не то, что чопорные англичане, цепляющиеся за свои традиции, или грузины до сих пор говорящие на языке Шота Руставели. Правда новая жизнь для народа, в итоге, оказывается не лучше старой, но надежда, должно быть, умрёт вместе с последним русским.
   Между тем регламент летел ко всем чертям, и председатель принял решение досрочно распустить собрание.
   - Остаются только члены комитета, - провозгласил он. - Остальные, разбившись на пары, тихо расходятся по домам.
   - А как же акт неповиновения?
   Люди вцепились в скамьи, словно боялись, что их начнут выносить на руках. "Что же это за акт неповиновения такой, - подумал философ, - если им нельзя пренебречь как вторым и третьим пунктом регламента?".
   - Поликарпыч, - вздохнул председательствующий, - зови бабу Дусю.
   Скотник поспешно исчез в дверях амбара, который сейчас напоминал растревоженный улей.
   - Ничто не ново под солнцем, - слышались голоса, - белые пришли - грабят, красные пришли - грабят!
   - К топору, хрестьяне! Пустим в басурманский дом красного петуха!
   - Ситуация становится непредсказуемой, - наклонился к уху Северина председательствующий. Максимум через час о рассказе Зюзюкина будет знать вся деревня и чем это закончится, прогнозировать трудно.
   Он обеспокоено оглядывал "зал".
   - Извините, забыл представиться. Залетаев Борис Петрович - директор местной средней школы и по совместительству глава подпольного комитета.
   Тем временем в амбар вошла баба Дуся, а за ней красный от натуги Поликарпыч внёс 10-литровую флягу, которую водрузил на стол.
   Шум стих, как по мановению волшебной палочки. Пятьдесят пар глаз впились в алюминиевую бадью, по обеим сторонам которой встали как часовые бабка и скотник.
   - Соблюдаем очередность и порядок, - обратился к людям Залетаев. - Женщин пропускаем вперёд.
   Женщин среди собравшихся было едва на треть. Баба Дуся достала из передника алюминиевую кружку, а манихеевед открыл крышку фляги. По амбару поплыл сивушный запах. Каждому подходившему бабка подносила кружку и говорила какие-то не слышные Северину слова. Он заметил, что, совершив акт неповиновения, лица людей приобретали умиротворённое выражение.
   Когда акт причащения, простите, неповиновения, был завершён, селяне, со счастливыми улыбками разбившись на пары, покидали амбар. Соблюдая принцип конспирации, пары ждали не менее двух минут после выхода предыдущей.
   Через полчаса в амбаре остались восемь комитетчиков, баба Дуся, статус которой в этой организации Северину Эдмундовичу был неведом, сам он, да одиноко сидевший в дальнем углу Зюзюкин, в трезвых глазах которого стыла тоска. Тоска эта, должно быть, поселилась в его грешной, вопреки основному манихейскому догмату, душе с тех пор, как Абсолютов отобрал у него власть.
   Скотников вылил из фляги остатки самогона в кружку, наполнив её наполовину.
   - Матвей, - окликнул он тосковавшего Зюзюкина, - а ты чего там сидишь как сыч? Даже к фляжке не подошёл. Али боишься проявить политическую нелояльность?
   - Ничего я не боюсь! - отвечал бывший председатель. - К фляжке вашей не подошёл, потому год уже как в завязке. Прошлой весной Клавка мне торпеду вшила. Прям вот сюда, - ткнул он пальцем в свою массивную ляжку. А сижу здесь, потому что жду задание от вашего подпольного комитета. Готов на любую работу! Потому как искупить хочу немалую вину свою перед народом!
   - Как сказал, а! - восхитился Поликарпыч. - Неужели Пушкин на тебя так повлиял?
   - А хотя бы и Пушкин!
   - Можно ли доверять пусть бывшему, но расхитителю? - высказал опасение один из членов комитета.
   - Враг моего врага - мой друг, - принял решение Залетаев. - Присаживайся, Матвей, поближе.
   - Северин Эдмундыч, - придвинул кружку к философу Скотников, - уж вы не побрезгуйте.
   - Я сегодня уже совершил один акт неповиновения, - засмеялся тот. - Причём из Папиных запасов и из его посуды.
   - Эх, борьба наша требует повседневных лишений! - Поликарпыч опрокинул кружку в рот.
   - Всё юродствуешь, - с жалостью посмотрел на него глава подпольного комитета.
   - Друзья мои, - встав из-за стола и благородно приосанившись, подал голос Северин, - так как я не являюсь членом вашего комитета, и даже не имею чести быть жителем этого замечательного села, а, кроме того, в настоящее время работаю на Абсолютова, то своё пребывание здесь нахожу, как бы сказать, не совсем уместным.
   - Мы хотим сделать вам предложение, - быстро сказал Залетаев.
   - Перевербовывать будем, - усмехнулся Поликарпыч.
   - А вы знаете, сколько Абсолютов предложил мне за PR-акцию?
   - Для вас, значит, деньги решают всё? - ехидно спросил пастух, знаток Боннара.
   Северин Эдмундович смутился. Убежать из дома в поисках правды жизни и оказаться на службе у пусть талантливого, но проходимца - это ли не ирония судьбы?
   - Я тебя, касатик как в вагоне-то приметила, так сразу голос мне был, - заговорила баба Дуся. - Мол, он это, Посланец. А уж когда ты на нашей станции сошёл, поняла, что вот она свершается Божья воля. Зачем, милок противишься ей?
   - Ну и чего вы от меня хотите?
   - Для начала, сядьте.
   Философ сел.
   - Наш подпольный комитет, - начал Залетаев, - вот уже два года ведёт нелёгкую борьбу в условиях жесточайшей диктатуры.
   - Ну почему наведение порядка всегда отождествляют с диктатурой? - перебил его Северин. - Абсолютов вывел вас из тьмы пьянства и невежества! Разве не так?
   - О, афиняне были гораздо менее изощрёнными, - откликнулся пастух. - Своим рабам образования они не давали. Как это благородно со стороны Абсолютова, вывести нас из тьмы невежества, чтобы тут же окунуть во тьму бесправия! Вы вот в столицах ваших тоже зарплату отдаёте в фонд будущего развития?
   - Надо пойти на диалог, прийти к согласию. Я могу выступить посредником.
   - Как это типично для нашей интеллигенции, встретить в тёмном переулке грабителя и вступить с ним в диалог! О чём прикажете беседовать с Абсолютовым? О стоицизме Сенеки, или о гегелевской "вещи в себе"? А если волки напали на моё стадо, мне, что, тоже с ними диалоги вести?
   - Ты закончил, Степан? - сурово посмотрел на разошедшегося пастуха Залетаев, и повернулся к гостю. - Когда я сказал, что у нас к вам предложение, я имел в виду именно деловое предложение. Сколько вам обещал Абсолютов за подготовку к выборам?
   - А при чём тут это?
   - Мы заплатим столько же, если вы поможете разоблачить его именно во время выборов. Мы здесь хоть и философы, - усмехнулся он, - но далеко не идеалисты. Вашу статью об Абсолютове и созданном им в нашем селе экономическом рае, я уже прочёл. Что могу сказать? Чувствуется рука мастера. Даже в сыром виде она впечатляет, ложь выглядит правдивее самой правды. Как только её опубликуют в областной прессе, журналисты слетятся сюда как мухи на мёд. Абсолютов, естественно постарается, чтобы на конференции были проверенные им люди. А вам он пока верит.
   - Когда вы успели прочесть мои наброски? - поразился Северин Эдмундович. - Как смогли? Текст всегда был при мне, даже Абсолютов читал в моём присутствии.
   - У нас свои секреты мастерства. Итак, сколько обещал вам Абсолютов?
   - Сто тысяч, в случае если он победит.
   Слова эти с трудом дались Северину, верившему, что духовное должно главенствовать, и даже трёхдневная щетина не смогла скрыть румянца смущения.
   Половина комитета ахнула.
   - Но я готов и за меньшую сумму, - поспешно добавил он.
   - Если мы выведем Абсолютова на чистую воду, вы получите свои сто тысяч, - твёрдо заявил Залетаев.
   - Всё равно платить будет Папа, - хохотнул Поликарпыч.
   - Ну что, по рукам?
   Где-то в глубине Северина зашевелилось слабое чувство тревоги. Перед глазами почему-то встало лишённое духовности и сострадания лицо Павлентия.
   - Решайте быстрее, ваш соглядатай скоро проснётся. Или вы не до конца ответили себе на вопрос, кто во всей этой чудищенской новейшей истории виноват? - в последнем вопросе Залетаева слышался сарказм.
   Ох, как тяжело было, наверное, принцу Датскому, когда перед ним встал вопрос "to be or not to be"!
   - По рукам!
   Так Северин Эдмундович предал Папу.
  
  
  
   - Подождите!
   Охранник тяжело бежал по дороге, смешно прижимая мосластые кулаки к впалой груди и поднимая пыль. Догнав философа, он достал совсем уже грязный платок и привычно вытер затылок.
   - Ну, ты и спать, братец! - улыбнулся философ, - Да так сладко, рука не поднялась разбудить.
   - Сам не пойму, как это со мной! Будто сознание потерял! И долго я так?
   - Часа полтора, не меньше, - посмотрел Северин Эдмундович на часы.
   - Я прошу вас, не говорите Павлу Егорычу! - умоляюще воздел к нему руки незадачливый страж. - Он у нас строгий, враз уволит без выходного пособия! А мне уже сорок пять, куда я пойду? У меня сын в Зел-ке в этом году в институт поступать собрался. Вы - интеллигентный человек, сами должны знать, какие деньги там требуют.
   -Успокойся, любезный, этот казус останется между нами, - снисходительно заверил его Северин. - И много требуют за поступление?
   Охранник почему-то подошёл к нему так близко, что Северин почувствовал несвежий запах изо рта и прошептал сумму в самое ухо.
   - Хм-м, ну и аппетиты у зел-ских сеятелей разумного, доброго и вечного! - нервно проговорил философ.
   За такую же сумму ему предстояло восстановить поруганную справедливость в Чудищах.
   Страж проводил его до самого дома, и даже услужливо распахнул тяжёлую дверь.
   Дом встретил Северина какими-то звуками. Поднявшись наверх, он понял, что это было журчание маленького искусственного водопадика в зимнем саду, да тёплый майский ветер с открытой веранды с чуть слышным шелестом ласкал цветы рододендрона и магнолий.
   Веранда была пуста, на столе одиноко стояла в вазе сирень, сорванная Соней ещё утром.
   Философ зашёл в английский кабинет, не забыв предварительно постучать. Кто его знает, этого Абсолютова, вдруг вернулся и сидит тихо за своим ореховым столом?
   Комната Сони и Абдуллы была также пуста. Несколько минут он постоял у цветного окошка в надежде, что вот сейчас влюблённые войдут, и он увидит третий акт.
   В спальне Абсолютова он обнаружил третью дверь, за которой оказался устланный ковровой дорожкой коридор. Из трёх больших окон совсем близко виднелся пруд, а рядом с Папиной, была дверь в номер влюблённых. Северин постучал, с минуту послушав тишину, толкнул дверь и вошёл. В спальной всё носило явные следы поспешного сбора.
   -" Неужели влюблённые решили покинуть это гостеприимное гнёздышко, даже не попрощавшись с хозяином? Кирилл Кирилыч будет неприятно удивлён", - подумал философ. О том, как будет удивлён Папа, если узнает, что его политтехнолог вступил в тайный сговор с оппозицией, думать почему-то не хотелось.
   Коридор заканчивался лестницей наверх, которая вывела его в самую гущу зимнего сада, и Северин понял, почему со стороны веранды не замечал эту дверь, ведущую на первый этаж. Вход был скрыт под густой листвой экзотических растений.
   С противоположной стороны зимнего сада он увидел ещё одну дверь, которая вела в вожделенную кухню. Только сейчас Северин вспомнил, что с полудня ничего не ел. А между тем на Чудищи опустилась ночь. За окном внезапно начавшийся ветер трепал листву и гудел в проводах.
   Философ раскрыл огромный холодильник, доверху забитый продуктами. Он схватил первое, что попалось ему под руку. Это оказались фаршированные блинчики, приготовленные Соней ещё в первой половине дня. Не разогревая их, Северин с жадностью съел три штуки. Затем, обозрев холодильник в поисках питья, нашёл литровую бутыль с холодным молоком.
   Когда насытившийся спец по Канту, Гегелю и Фейербаху добрался до своей комнаты, майский дождь стеной обрушился на деревню. В чёрном небе заблистали электрические разряды, от небесного грохота Папин особняк сотрясался, как заядлый курильщик от приступа сильного кашля. Казалось, природа решила наказать непокорных жителей за неблагодарность к своему благодетелю.
   Северин прикрыл большое окно, и устало опустился на кровать. Ногой он подвинул к себе итальянский портфель, в котором под голубой сорочкой из страны Сенеки и турецкими трусами лежал томик Рене Декарта.
   -"Что там говорил великий француз? Мыслю - значит существую. Ну, что ж, жизнь продолжается". Северин откинулся на подушку и принялся размышлять.
  
  
  
   Земля за считанные минуты раскисла, но дождь продолжал вбивать крупные капли в чернозём, хлестал по деревьям и крышам домов. В этот поздний час главная улица была пуста, да в ответвляющихся от неё проулках не было видно не души. Из коровника раздавалось испуганное мычание, молнии сверкали в непосредственной близости и пугали бурёнок.
   Громовые раскаты напомнили Поликарпычу шедшие в этих местах бои в мае сорок второго. Он тогда семилетним пацаном прятался с матерью в погребе.
   С улицы раздался сигнал автомобиля. Скотник выглянул из дверей и увидел знакомую полуторку. Схватив в каждую руку по два больших ведра, он, с трудом вытаскивая ноги из глубокой грязи, двинулся к грузовику.
   За рулём сидел сам глава подпольного комитета.
   - Неси ещё столько же! - крикнул он, перекрывая шум дождя.
   - Дык, ведь всегда четыре брали?
   - Про философа забыл? Новая статья расходов.
   - Понял! - расплылся в беззубой улыбке знаток манихейства.
   Вскоре, потяжелевшая на восемь пустых вёдер и Поликарпыча, машина стала медленно подниматься по дороге, ведшей через холм, пронзая фарами плотные струи дождя. С трудом, преодолев пару километров по глубокой колее, в которой плескалась густая чёрная жижа, она остановилась у узкого, заросшего густым кустарником оврага. Скотник, несмотря на немолодые годы, проворно перелез из кабины в кузов и побросал в густую траву все ведра.
   Кустарник по краям балки рос так плотно, что, несмотря на ливень, редкие дождевые капли достигали её дна. Ночную тьму время от времени прорезали вспышки молний.
   Скинув на дно оврага оцинкованные вёдра, подпольщики, скользя и цепляясь за частые кусты, спустились сами. Залетаев достал из кармана своего необъятного дождевика большой фонарь и принялся метр за метром шарить лучом по стенке балки.
   - Здесь! - наконец сказал он. - Поликарпыч, а ну, помоги!
   Вдвоём они уцепились за большой куст, и он оказался у них в руках вместе с большим, почти квадратной формы куском дёрна.
   - Кладём на землю. Аккуратней! - скомандовал директор школы.
   В образовавшуюся дыру мог запросто пролезть взрослый человек, если он, конечно не крупногабаритных размеров. Главный подпольщик Чудищ, имевший поджарую, среднего роста фигуру в мгновение ока исчез в ней и вскоре протянул наружу обе руки, куда Поликарпыч сунул два ведра. Когда все восемь объёмистых сосудов оказались внутри, туда же юркнул и шустрый манихеевед.
   Пятиметровый, выложенный бетоном лаз привёл двух членов комитета в бетонный же склеп, два на два метра площадью и около полутора метров высотой. В крохотном помещении как раз уместились восемь вёдер и присевшие на корточки заговорщики. Вдоль одной из стен шла стальная шестидюймовая труба.
   - Вот она, кормилица!
   Поликарпыч нежно погладил тускло блестевший в свете фонаря металл.
   - К делу, Поликарпыч, к делу!
   Скотник подставил ведро и вытащил затычку. Из дырки весело побежала неопределённого цвета струя и "склеп" наполнился волнующими сердце каждого сельского жителя ароматами.
   - Пошла, родная! - как ребёнок засмеялся Поликарпыч. - Петрович, как это там, у хохлов называется? Технический отбор, кажись?
   Не заполнив и половину ведра, струя внезапно исчезла.
   - Эй, ты чего это, голубушка? - встревожился Скотников. - А ну, кончай эти шутки!
   Он ласково, как бурёнку погладил стальной бок. Потом приставил к дырке глаз и даже приложился к ней ртом, пытаясь высосать изнутри драгоценную жидкость. Но все усилия его были тщетны, дырка насмешливо следила за манипуляциями знатока манихейства, не выдав больше ни капли.
   - Петрович, что это, а?
   Залетаев был спокоен, как и полагается в любых ситуациях быть главе организации, вставшей на тернистый и опасный путь подпольной борьбы. Лишь загорелое лицо его выражало недюжинную работу мысли.
   - Это значит, что на заводе перекрыли все краны, - наконец выдавил он. - И это значит, что кто-то нас предал.
   - Ну, ясно, кто! Пижон этот московский!
   - Пошевели мозгами! Он не знает о тайнике, да и об отборе.
   Сам Борис Петрович активно шевелил серым веществом, дедуктивным методом пытаясь вычислить предателя. К трубе подпольному комитету удалось подключиться два месяца назад, но этому предшествовала титаническая подготовительная работа.
   - О месте врезки кроме нас с тобой не знает никто, - начал размышлять вслух Залетаев, - иначе нас бы здесь ждала засада. С Абсолютовым шутки плохи. Так?
   - Ну, так.
   В апреле, лишь только сошёл снег, они с Поликарпычем сделали подкоп и выложили лаз бетоном, тщательно замаскировав его. Работали вдвоём целую неделю. О том, что проводится "технический отбор" посвятили всех восьмерых членов комитета. Значит, изменника предстояло искать среди ближайших соратников.
   - Степан, - начал загибать пальцы Скотников, - Пётр Николаевич, баба Дуся, Тонька моя, братья Хрулёвы, да мы с тобой. За Тоньку я головой ручаюсь! Тридцать лет как-никак вместе, воспитал. Верю как себе.
   - А я Матвей и себе не верю. Разрежь меня на две половинки, одна другой верить не будет!
   - Тяжко тебе, Петрович! А ведь детей учишь.
   - Детям верю! А знаешь, почему? Потому что насквозь их вижу. Но вот взрослых homo sapiens ещё не научился. Меня сейчас, Матвей, другое волнует, чем мы философу чёрный пиар оплачивать будем?
   - А может, это, - Поликарпыч почесал затылок, - трубу-то эту всё одно включат. Папа за простой сам немало теряет.
   - Поэтому, - стал развивать мысль Залетаев, - объявляю круглосуточное дежурство. Завтра вечером я тебя сменю.
   - Дык, это, а закусь? - кивнул скотник на неполное ведро.
   - Сейчас спать ложись, а утром, перед работой я тебе чего-нибудь привезу.
   - Совсем забыл! - вдруг хлопнул себя по лбу Борис Петрович. - Завтра же выпускной! Придётся тебе, Поликарпыч, пару деньков здесь посидеть.
   - Заживо меня похоронить хочешь?
   -Ты когда в комитет вступал, клятву давал?
   - Давал, - обречённо вздохнул скотник.
   Глава подпольщиков стал пробираться к выходу, оставив знатока манихейства в тесном склепе с пустой трубой, фонарём и ведром, заполненным на треть.
  
  
   * * *
  
  
  
   Часть вторая.
  
   Трое в лодке, не считая, кошки.
  
  
  
   Как не странно, но размышления, эта основа человеческого существования привела философа в объятья Морфея и Северин Эдмундович уснул сном младенца. Он спал так, будто и не предавал благодетеля, давшего ему пищу, кров и работу. Ему снились разносюжетные розовые и голубые сны, и в каждом был скрыт глубокий философский смысл.
   Кирилл Кириллович смотрел на безмятежное лицо философа, шевелившего во сне губами, и в душе его боролись противоречивые чувства. Папа уже знал об измене недавно приобретённого политтехнолога, свой человек в подпольном комитете был у него буквально с первых дней его существования. Надо сказать, что Абсолютов получал немалое удовольствие, наблюдая, как он выражался, за мышиной вознёй чудищенских подпольщиков. И то, что они "врезались" в местную золотую жилу и воровали три дня в неделю по четыре ведра драгоценной жидкости, могло папу Кира лишь забавлять. Масштабы впечатляли своей смехотворной мелочностью. Но оппозиция, пусть даже такая была нужна Абсолютову. Она не давала почивать на лаврах и впадать в праздность - эту, на его взгляд, крайнюю степень деградации. "И вечный бой, покой нам только снится" - сказал поэт. Кирилл Кириллычу покой если и снился, то лишь в кошмарных снах. Покой - это смерть, любил говорить он. А смерть в этой жизни вторична. Надо сказать, что в загробную жизнь Папа не верил, а в отличие от своего политического оппонента Залетаева верил в себя.
   Но то, что подпольщикам удалось переманить на свою сторону слабохарактерного москвича, говорило об обострении борьбы. Учитывая его публицистический талант, Северин был сильным козырем, который Папа хотел попридержать в рукаве, чтобы в нужный момент достать и эффектно завершить игру. И вдруг этот козырь у него крадут! И кто? Неискушённые в интригах землепашцы, не прошедшие той суровой византийской школы, которую довелось пройти ему.
   Поначалу была у Абсолютова мысль приказать Павлуше привязать столичному гостю камень на шею и бросить в гостеприимные объятия обновлённого водохранилища, а затем обрушить всю мощь своей репрессивной машины на Залетаева и его "банду восьмерых". Но это было примитивно и пошло и не в его стиле. А стиль для Папы был даже важнее жажды. Поэтому Кирилл Кириллович и стоял сейчас над телом спящего философа и думал крепкую думу. А именно, как обратить обстоятельства себе на пользу.
   За последние два дня события стали нарастать как снежный ком. И события, в основном не предвещавшие для него ничего хорошего. Узнав о том, что Папа выдвинул свою кандидатуру в депутаты губернской думы, подняли головы давние, затаившиеся враги, политические и не только. Тут надо проявлять предельную осторожность. И вот тебе на, переметнулся во вражеский стан этот наспех сделанный московский интеллигентик, исчезла афро-азиатская влюблённая пара. О люди! Имя вам - неблагодарность!
   Кирилл Кириллыч тяжело вздохнул, ещё раз с завистью взглянул на спящего Северина и вышел из его спальни. В полумраке английского кабинета, восседая на своём троне, ему думалось легче.
   - В конце концов, - рассуждал Папа, - ста тысячами больше, ста тысячами меньше! Деньги для того и существуют, чтобы на них что-нибудь или кого-нибудь покупать.
   Он начал перебирать свои аудиодиски. "Полёт Валькирий" будет, наверное, в самый раз.
   Северину Эдмундовичу снилось Сонино смуглое тело, мелькавшее среди тонких берёзок. Он бежал за ней по лесу, легко, словно молодой олень, не чувствуя никакой одышки, но расстояние между ними никак не хотело сокращаться. И ещё его смущал испуганный взгляд девушки, когда она время от времени оглядывалась назад.
   Вагнер ворвался в берёзовую рощу подобно немецкому танковому батальону. Деревья сменились белыми снегами Килиманджаро, и Северин не сразу понял, что это потолок спальни. Некоторое время он непонимающе таращил в него глаза, пока, наконец, явь не ворвалась в его сознание оглушающей бравурной музыкой.
   Музыку сменил бодрый, знакомый голос, усиленный динамиками:
   - Проснулись, господин философ? Добро пожаловать в мой кабинет!
   Сердце Северина сжалось от нехорошего предчувствия. Почему в кабинет, а не как обычно по утрам на веранду, где его ждал крепкий кофе и свежие булочки?
   Он посмотрел за окно. Солнце поднималось из-за холмов, день обещал быть погожим. На веранде самое подходящее место для завтрака и неторопливой беседы на философские темы.
   Наспех проделав утренние процедуры, одевшись, Северин робко постучал в массивную дверь кабинета.
   - Входите!
   Папа сидел за обширным столом и бросил на вошедшего взгляд, которым, наверное, одаривал Игнатий Лойола закоренелых еретиков. Вошедший попытался выдержать этот осуждающий взор, но через полминуты покаянно опустил голову. В суровых глазах Абсолютова промелькнуло удовлетворение.
   - Буду с вами честен и откровенен, - с места в карьер начал Кирилл Кирилыч, - мне всё известно. Как вы считаете, я вправе ждать объяснений?
   - Если вам всё известно, - обречённо ответил Северин Эдмундович, - то какие могут быть объяснения?
   - Ну, как же, - в голосе Абсолютова звучал сарказм, - хотелось бы знать логику вашего поступка, наконец, моральную сторону.
   Теперь настал черёд саркастически улыбнуться московскому гостю.
   - Моральную сторону? И это говорит человек, собирающийся добытое, не побоюсь этого слова, потом и кровью вверенных ему Провидением селян бросить к ногам содержанки! Или вы считаете, что вам как Юпитеру можно всё?
   Северин Эдмундович стоял перед Папой, как Цицерон перед Сенатом и каждое его слово подобно каменному ядру, пущенному баллистой, пробивало брешь в толстой стене цинизма, за которой пряталась Папина душа. По крайней мере, говорившему так казалось.
   Абсолютов, приоткрыв рот, внимал гневной филлипике московского гостя. Сарказм уступил место восхищению. Да, чтобы так излагать, надо не один год простоять за кафедрой! Папа понял, что московский гость - его будущее. Уйдут в небытие торговля поношенными джинсами, неуплата налогов, устранение конкурентов и прочие неприятные реалии эпохи криминальной революции. С подачи московского гостя родится новая личность, духовный лидер современности.
   Между тем Северин взял паузу, которой хозяин кабинета и поспешил воспользоваться.
   - Двести тысяч! Я плачу вам двести тысяч, если вы остаётесь со мной. Подумайте, это дорогого стоит! Я прощаю предательство и удваиваю ставку.
   - При чём тут деньги! - взвился философ.
   - Вопрос неверный, деньги не при чём, а при ком. В данной ситуации деньги при мне.
   - Вы хотите ограбить людей, доверившихся вам. А это, между прочим, тоже, согласитесь, отнюдь не благовидный поступок
   - Вы выслушали одну сторону, так может быть, выслушаете другую? Ведь нельзя же огульно обвинить человека и не дать ему возможности защитить себя.
   В этом был резон и Северин Эдмундович склонил благородную голову в знак согласия.
   - Зинаида Прокопьевна! - сказал Папа в канделябр, - поднимитесь, голубушка в мой кабинет.
   Он вновь посмотрел на стоящего посреди кабинета Северина.
   - Ну, что же вы стоите передо мной, как Спаситель перед Понтием Пилатом. Прошу вас, садитесь.
   Философ сдержанно поблагодарил и присел на краешек венского стула. Наступило неловкое молчание.
   - А что, наши молодые, - счёл нужным прервать его Кирилл Кириллыч, - перед своим, э-э, отъездом ничего вам не сказали?
   - Да собственно, ничего. Вчера мы вместе обедали, договорились встретиться за ужином, а тут...- Северин развёл руками.
   - Н-да, - вздохнул Абсолютов, - они были мне как сын и дочь.
   Философ хотел сказать, что дочь не посылают в постель к первому встречному, но посчитал, что это будет чересчур.
   В это время в дверь кабинета постучали, и на пороге возникла Зинаида Прокопьевна Брындина собственной персоной.
   Сказать, что бывший колхозный бухгалтер произвела на московского гостя впечатление, значит не сказать ничего. В шёлковом халате, облегающем роскошное тело сорокалетней, умудрённой житейским опытом матроны она вплыла в кабинет подобно Царице-лебедь из сказки. Светло-русые волосы пучком уложенные на затылке, открывали длинную белоснежную шею. И венцом всего этого творения были изумрудные глаза, распахнутые навстречу суете бренного мира.
   Северин Эдмундович вскочил со стула и склонил голову в поклоне.
   - Знакомься, Зиночка, это заочно известный тебе философ из столицы, любезно согласившийся поработать на меня во время выборов.
   Изящная рука, белизна которой нарушалась лишь тонкими голубыми прожилками, оказалась в сантиметре от философских губ и он поспешил запечатлеть поцелуй на тонких, пахнущих лавандой пальцах. Кирилл Кириллыч наблюдал за всем этим с явным удовольствием.
   Зинаида Прокопьевна остановилась посреди кабинета и выжидающе посмотрела на его хозяина. Северин с поспешной галантностью придвинул ей стул. Мимолётный изумрудный блеск глаз, в которых наш философ прочёл благодарность, и вошедшая грациозно опустила всё великолепие своей филейной части на сиденье венского стула.
   - Я, Зиночка, тебя позвал, чтобы ты своими ушками услышала из уст столичного гостя до чего дошли наши с тобой недоброжелатели. Северин Эдмундович, не сочтите за труд повторить всё, что вы услышали на заседании подпольного комитета.
   Последние три слова Кирилл Кирилыч произнёс сквозь свои вставные зубы с оттенком явного презрения.
   Северин послушно повторил всё, что слышал на сходке от бывшего председателя Зюзюкина. Время от времени он бросал на Зинаиду Прокопьевну робкий взгляд. Та сидела не шелохнувшись, словно всё сказанное её совершенно не касалось. Когда он закончил, в английском кабинете наступила тишина, нарушаемая лишь тиком настенных швейцарских часов, да один раз донесшимся из зимнего сада криком павлина. И хозяин, и гость смотрели на замершую как статуя Зинаиду Прокопьевну.
   - Ну и что вы от меня-то хотите? - раздался, наконец, её чарующий голос.
   - Скажу тебе честно, Зиночка, - начал Папа, - недоброжелателям нашим, используя эту ложь, удалось склонить на свою сторону нашего гостя, а его публицистический талант мог очень мне пригодиться. Ну, в общем, ему надо открыть глаза.
   - Ты что же хочешь, чтобы я перед первым встречным душу вывернула наизнанку?
   Теперь уже бывший колхозный бухгалтер не казалась статуей. Весь её облик дышал негодованием, щёки раскраснелись, а пятого размера грудь бурно вздымалась под тонким шёлком. Во взгляде обоих мужчин мелькнуло восхищение.
   - Это, Зиночка не простой встречный, - заметил Папа. - Представь, что ты на приёме у врача.
   - Может мне ещё и раздеться?
   - Северин Эдмундович, голубчик, - несмотря на ласковое обращение, в голосе Абсолютова зазвенел металл. Прошу вас, оставьте нас на пять минут вдвоём с Зинаидой Прокопьевной. Погуляйте по зимнему саду, можете погладить павлина. Только осторожнее, он довольно неприятно щиплет клювом.
   Философ, не в силах противостоять Папиной харизме, послушно вышел из кабинета. К павлину подойти не решился и встал у фонтана, прислушиваясь к журчанию воды. Мысли перепутались в его голове. Бинарность логики здесь явно не годилась. Кто-то из циников заметил, что глупо делить мир на белые и чёрные цвета. Мир серый как мышиная возня, происходящая в нём от века к веку. Вчерашние революционеры сегодня становятся реакционерами и наоборот, и слабый человеческий ум не в силах понять, где кончается Добро и начинается Зло. Непротивленец Злу насилием, высокий старец с косой и бородой до пояса, учитель для миллионов, отлучён от церкви, а злобный тиран и душегуб Иван IV Рюриков сочинял душещипательные покаянные псалмы, ставшие классикой церковного песнопения.
   - Северин Эдмундович, можете зайти!
   Когда он вошёл в кабинет, Зинаида Прокопьевна уже не выглядела ни статуей, ни разъярённой фурией. Перед ним сидела женщина, уставшая от жизни и жаждущая только одного - покоя.
   - Садитесь, - Папа выглядел режиссёром, только что проведшим генеральную репетицию спектакля, - и выслушайте рассказ Зиночки. Может это прольёт свет на многие неясности здешней жизни.
  
  
  
  
  
  
  
  
   ИСТОРИЯ ЗИНАИДЫ ПРОКОПЬЕВНЫ.
  
   Зиночка Караваева, а именно так звучала её девичья фамилия, происходила из семьи уважаемых в городе Зел-ке людей. Её отец, Прокоп Петрович работал слесарем-наладчиком на Зел-ском заводе клапанов и был на хорошем счету у начальства. Выпивал он исключительно по выходным и всенародным праздникам, да и то в кругу семьи. Пропустит за столом три рюмочки, посадит дочь на колени и начнёт рассказывать ей разные смешные истории. Маленькая Зиночка очень любила эти субботние вечера. Единственное, что ей не нравилось, так это сивушный запах, исходивший из папиного рта. Она, подобно маме кривила личико и зажимала розовыми пальчиками свой аккуратный носик, доставшийся ей, между прочим, от папы.
   Как уже говорилось, начальство ценило слесаря Караваева за добросовестный труд и активную жизненную позицию. Прокоп Петрович не пропускал ни одного профсоюзного собрания, был политически грамотен. Именно он предложил в 1983-м послать тогдашнему президенту США письмо протеста в связи с нарушением южнокорейским пассажирским лайнером воздушного пространства СССР. Бывший второсортный актёришка сгоряча назвал самую демократическую страну мира "империей зла". И всё из-за того, что сбили всего-навсего один самолёт!
   - А что, напишем, а Зинка моя переведёт! - горячился слесарь-наладчик. - У неё по иностранному с пятого класса одни пятёрки.
   Надо сказать, что руководство завода выказывало своё благоволение к нему не только в виде повышенных квартальных премий и элитных турпутёвок. Каждый год на 7-е ноября Караваеву было доверено шагать в первых рядах демонстрации, то есть шествия демонов и нести ни много, ни мало, а портрет самого Генерального секретаря. Так носил он и незабвенной памяти Леонида Ильича, и первого реформатора Юрия Владимировича, и даже Константина Устиновича, который не успел поудобней усесться в генсековском кресле, как Господь призвал его на Свой суд. Однажды случилось на октябрьские Прокопу Петровичу захворать, и портрет доверили нести токарю Злыднюку. Начало ноября в тот год выдалось морозным, и токарь для согрева принял перед началом демонического шествия на грудь, да не рассчитал своих сил. Сначала запел не подобающую моменту старорежимную песню "По диким степям Забайкалья", а через пятьсот метров поскользнувшись, и вовсе рухнул вместе с драгоценным портретом на мёрзлую землю. Задние ряды, тоже разгорячённые алкоголем, не смогли вовремя остановиться и словно эскадрон кавалерийских лошадей, обойдя упавшего токаря, прошлись по затылку поверженного на землю генсека.
   Мистический ужас охватил демонстрантов.
   - Леонид Ильич, дорогой, прости! - рухнул на колени рядом с портретом член заводского парткома, учётчик Пахомов.
   Произошёл страшный скандал, стоивший Злыднюку партбилета. Случись это на четверть века раньше, многим бы пришлось долбить мёрзлую землю где-нибудь под Воркутой. Но времена были не такие суровые, поэтому и обошлись малой кровью.
   С той поры должность портретоносца окончательно закрепили за Прокопом Петровичем. Глядя, как он крепко сжимает древко, на которое было приколочено первое лицо государства, начальство пребывало в относительном спокойствии.
   Матушка Зиночки напротив была человеком в общественной жизни тихим, можно даже сказать аполитичным. Но, только в общественной, ибо в семье давно уже было ясно, кто хозяин.
   Работала учителем в школе, преподавала в старших классах русский язык и литературу. Была Антонина Степановна в молодости заядлой театралкой и дочери своей сумела привить любовь к театру. Да так, что после окончания школы собралась Зиночка ехать в Москву, поступать в Щукинское, но потом передумала. Мать убедила её, что нет у девушки особых актёрских задатков, да и дикция оставляет желать лучшего. Зато всегда была лучшей в классе по точным наукам, особенно математике, поэтому после непродолжительных, но бурных семейных дебатов решено было поступать на экономический.
   - А что, занятие-то хорошее! - рассуждал Прокоп Петрович, принявший по случаю субботнего дня свои сто пятьдесят. - Да и при деньгах, дочка, оно всё приятней, чем при моих-то железках, да Тонькиных тетрадках.
   Мама с дочкой тяжело вздохнули. Как не крути, отец был прав. Зина посмотрела в окно и увидела, как её мечта об актёрской карьере белым лебедем улетает вдаль.
   - Да не грусти доча! - слесарь обнял её за плечи, и Зинины чуткие нюхательные рецепторы уловили водочно-чесночный выхлоп. - Неужто я тебе денег на театральный билет не дам?
   Зинаида высвободилась из отцовских объятий и, сославшись на недомогание, ушла в свою комнату. Подойдя к большому зеркалу, она осмотрела своё отображение с головы до ног и осталась довольна. Лебединая шея, высокая грудь, на которую засматривались сверстники, милое, немного грустное лицо. И глаза, необыкновенного, зелёного цвета. Во всей школе ни у кого таких не было.
   - Почему люди не летают? - спросила она своё отображение и сама не заметила, как стала декламировать Катерину из островской "Грозы".
   Послушная дочь - благодать для родителей. Несмотря на страсть к театральным подмосткам она подала документы в Плановый институт Зел-ска и блестяще сдала вступительные экзамены. Но, видимо в небесной канцелярии решили, что у Зины к лицедейству не страсть, а настоящая любовь и жизнь её чудесным образом, неожиданно, как увлёкшийся тенор в оркестровую яму попала в пучину местной театральной жизни.
   Произошло это следующим образом. Стоял конец апреля. Зина заканчивала второй курс и основательно готовилась к летней сессии, сидела в своей комнате, обложившись учебниками.
   - Зиночка! - раздался голос Антонины Степановны. - Тебя к телефону.
   Это была её лучшая подруга Ксюха Сугробова по прозвищу Снежная Королева. Прозвище это она получила за свою холодно-величавую манеру поведения с противоположным полом и одна Зина знала, что за манерой этой скрывается испуганная девчушка, боявшаяся к нужному времени остаться в одиночестве.
   - Привет Зинок! Всё пашешь как колхозная лошадь?
   - Почему сразу, как лошадь? - обиделась Зина. - Почему не постигаю науки, как Софья Ковалевская или Мария Складовская-Кюри?
   - Скажешь тоже! Какая ты к лешему Кюри? Ты их рожи на портретах видела? А ты у нас больше на Фатееву похожа.
   - Вот ты всегда так, Сугробова! Сначала обхамишь, а потом начинаешь подлизываться. - Зине было лестно, что её сравнивают с самой красивой актрисой советского кино. - Хочешь, наверное, чтобы я тебе к вышке подготовиться помогла?
   - Да ты и так поможешь. Мы ведь подруги?
   Возразить на это было нечего. А Ксюха, зараза этакая, ещё паузу выдержала, потом задала пару пустяковых вопросов по учёбе и, наконец, выложила на десерт:
   - Мне сегодня маманя два билета в драму принесла. На "Интервью с Ильичём". Я голову сломала, кого мне с собой взять, Толика Веденеева или...
   - Я тебе покажу Толика Веденеева! - взвизгнула Зина.
   - Ну, тогда через час встречаемся у входа.
   На театральной площади толпились такие же, как и Зина, одержимые и спрашивали лишний билетик. Всего неделю должна была идти нашумевшая в начале сезона в столице пьеса, и театралов Зел-ска трясло, как в лихорадке. Ксюха к театру была равнодушна, но хотела "соответствовать". Ей легко было соответствовать, мама - профсоюзный босс и билеты не были такой проблемой, как для простых смертных.
   Пьеса была написана в жанре интервью. Молодой британский журналист приезжает в страну победившего пролетариата и встречается ни с кем-нибудь, а с самим вождём. Не очень разбираясь в реалиях местной политической жизни, он задаёт смелые, а порой наивные вопросы. Ильич со своим знаменитым прищуром весьма обстоятельно и с революционным остроумием на них отвечает.
   - Мистер Ленин, вот вы обозвали Льва Троцкого политической проституткой. Вы не опасаетесь негативной реакции со стороны сионистских сил?
   - Помилуйте, голубчик, - раздаётся знаменитый на всю прогрессивную часть планеты смех, - мне ли, интернационалисту бояться каких-то жалких местечковых политиканов? Сознаюсь, погорячился, но от слов своих не отказываюсь. Кстати, Лев Давыдыч на меня не в обиде, не далее, как вчера пили с ним пиво.
   Были вопросы и о личной жизни вождя, об отношениях с Крупской и Инессой Арманд. Последние Ильич определил, как исключительно партийные, напрочь отвергнув все досужие контрреволюционные домыслы.
   - Мы так хотели с Наденькой завести детей, - грустно говорил он под занавес, мечтательно глядя в зал, - но революция требует меня всего, без остатка. Настоящий революционер, - тут вождь поднялся с простенького стула. Под прессом ленинской харизмы вскочил и секунду назад вальяжно развалившийся в плетёном кресле подданный британской короны.
   - Настоящий революционер должен быть готов своё личное счастье принести на алтарь общественного!
   Зал взорвался аплодисментами, а Зине показалось, что последний взор вождя был направлен именно на неё. Пока она и не догадывалась, что этот день перевернёт её пресную жизнь, но для этого ей предстояло надкусить сладкое яблоко греха.
   Как и театр, Зинино грехопадение началось с вешалки. После спектакля, который потряс зел-ских театралов своим нетрадиционным взглядом на овеянные легендами события семидесятилетней давности, публика, как водится, ринулась в гардероб. Зина с Сугробовой встали в очередь, молча, осмысливая только что увиденное. Зина думала о том, что если бы этот спектакль посмотрел её отец, то это окончательно подорвало бы его ослабленное еженедельными возлияниями здоровье. Подумать только, Ленин пьёт пиво, да не с кем-нибудь, а с политической проституткой Троцким!
   Когда их очередь подошла, оказалось, что на месте Зининого весеннего плаща висит мужская кожаная куртка, причём гардеробщица недоумевала, почему девушка не хочет брать такую дорогую и стильную вещь. Вскоре объявился и хозяин вещи. Высокий, но склонный к полноте широкоплечий красавец удивлённо рассматривал Зинин плащ, казавшийся в его сильных руках игрушечным. Когда возникшая по вине гардеробщицы путаница благополучно разъяснилась, он галантно помог его надеть красивой молодой женщине и предложил довезти обеих подруг до дома.
   Но тут и с Ксюхой случился совершенно такой же казус. Вместо югославского пальто ей выдали бежевый плащ явно не женского покроя, сделанный в стране, уроженец которой вот уже несколько лет правил в Ватикане.
   Хозяин польского плаща всё никак не появлялся и в воздухе назревал скандал.
   Он появился, когда Ксения с металлом в голосе пообещала гардеробщице пожаловаться в профком работников культуры. Патлатый шатен в узких джинсиках не доходящих до щиколоток и свитере, на локтях которого намечались дыры. Между джинсами и ботинками "прощай молодость" виднелись рваные носки ядовито-зелёного цвета. Молча забрал свой плащ, а на белёсую Сугробову не обратил никакого внимания. И тут его рассеянный взгляд наткнулся на Зину, по нервному лицу пробежала дрожь вожделения. Собственно о том, что это была дрожь именно вожделения, подумал лишь владелец кожаной куртки, да и то много времени спустя, переосмысливая события.
   А тогда шатен в рваных носках нахально втиснулся между Зиной и кожаной курткой и отрекомендовался:
   - Василий Венедиктович Талантов, драматург. Для друзей и очаровательных дам - просто Вася.
   - Так это ваша пьеса? - спросила Ксюха.
   Талантов несколько смутился.
   - Да ты что! - осадила подругу Зина. - Драматург - москвич, и фамилия у него другая.
   - Он звал меня в соавторы, но мне творческая свобода дороже, - скромно потупившись, отвечал шатен.
   Караваева с интересом посмотрела на независимого драматурга.
   Девушки позволили посадить себя в красные Жигули шестой модели и их обладатель, представившийся Матвеем, повёз их по вечернему городу. Как само собой разумеющеюся в салоне с ними оказался и Василий, потому что все трое оживлённо обсуждали спектакль и представляли собой на тот момент как бы единое целое. Что совершенно не понравилось водителю.
   - Послушай, просто Вася, у меня, между прочим, здесь не такси.
   Театралы недоумевающее уставились на него.
   - Выходим! - решительно заявила Сугробова.
   - Да бросьте вы, я же пошутил. Предлагаю покататься по вечернему городу, а потом мы с Васей обдумаем дальнейшую культурную программу.
   Зина из вежливости спросила водителя о спектакле.
   Матвей признался, что действо ему не понравилось.
   - Нельзя так порочить идею социализма, - говорил он, гипнотизируя её через зеркало заднего вида своими серо-голубыми глазами.
   - Никто никого не порочил, - отвечала сокурсница, которой явно приглянулся и водитель, и его модная куртка, не говоря уже о почти новой машине. - Просто авторы хотели сказать, что довольно из наших вождей делать идолов. Они ведь были живыми людьми.
   - Опасные вы вещи говорите, - зыркнул на неё Матвей, - а у меня, между прочим, родственник в райкоме партии работает.
   - И что? - засмеялась подруга. - Арестует меня как контрреволюционерку?
   По телевизору уже вовсю говорили о гласности и плюрализме мнений, лёгкий ветерок будущей свободы, через несколько лет ураганом обрушившейся на одну шестую часть суши, гулял по салону Жигулей, играя с локонами девушек.
   - Они всё-таки вожди, - гнул свою консервативную линию Матвей, - а если их без глянца показывать, тут до такого можно дойти.
   - А что, - озорно взглянула на Зину сокурсница, - неплохо было бы посмотреть спектакль "Революционный треугольник", что-нибудь о личной жизни Ленина, Инессы Арманд и Крупской.
   - Эротический? - серьёзно спросил водитель.
   - Это уж насколько у режиссёра смелости хватит.
   - У меня хватит, - быстро сказал Василий. - Я сейчас драму пишу о французской революции. Полная обнажёнка!
   - Ну, голого Марата мы на картинке видели, - блеснула познаниями в истории Ксюха, - но вот чтобы наши вожди!
   Зина представила голого Ленина, такую же Надежду Константиновну. А вот заседание Совнаркома, где голые комиссары обсуждают проблемы революции, представить не смогла, как не пыталась.
   - Это аллегория, - увлечённо начал рассказывать Вася. - Аллегория полной, безоговорочной свободы. Свободы от условностей, от закостеневших традиций.
   Зина не согласилась.
   - А вот Карл Маркс сказал, что свобода - это осознанная необходимость.
   - Не надо делать из марксизма догму.
   " А ведь он прав" - подумала Караваева, вспомнив висевший в одной из институтских аудиторий плакат "марксизм не догма, а руководство к действию".
   - Предлагаю заехать ко мне, выпить болгарского бренди, ну, и заодно поговорить о театре, - встрял в их интеллектуальную беседу водитель.
   - А телефон в вашей квартире имеется? - спросила Сугробова.
   - А как же.
   Квартира находилась на набережной реки Зелёнки, и из окон на третьем этаже открывался великолепный вид. Хозяин тут же заставил драматурга и Ксению резать колбасу, сыр и сервировать стол. Зину он повёл на балкон, чтобы показать реку и первые в этом году пароходы. Вид завораживал, но вскоре девушке стало холодно в своём вечернем платье.
   - Замёрзла? - заботливо спросил Матвей.
   Она кивнула, надеясь, что он накинет ей на плечи свой пиджак. Но Матвей обнял сзади, горячо дыша в шею, ладони легли на её большие груди и стали мять их. Зина почувствовала его возбуждение и ей двадцатилетней, не имевшей сексуального опыта, к тому же воспитанной в почти пуританских условиях, стало страшно.
   - Не надо, прошу вас.
   Она попыталась отстранить его рукой и наткнулась на что-то твердое и очень тёплое.
   Обладатель этого твёрдого и тёплого зарычал почти по звериному и губами впился девушке в шею. После короткой, но яростной борьбы Зине удалось вырваться и проскользнуть через балконную дверь в комнату.
   - Вы что там, целовались? - спросила её подруга. - Стол уже накрыт.
   Вася же бросил на неё взгляд полный тоски.
   - Ксюша, пошли домой!
   - Да ты что, Зин? Неудобно как-то.
   - Ну, тогда ты оставайся, а я уйду.
   - Зин, ну, перестань! Посидим часок, да и пойдём, время-то детское.
   Матвей появился минут через пять.
   - Почему не пьём? - с нарочитой весёлостью спросил он.
   - Вас ждём! - стреляя глазками отвечала Ксюха.
   От её надменности и холодности не осталось и следа.
   После недолгих размышлений Зинаида решила не бросать подругу, но предусмотрительно села между ней и Васей, прикрыв локонами, начинающий багроветь засос. Если от Матвея пахло хорошим одеколоном, то независимый драматург вонял нестиранными носками, но ей, глупой казалось, что от него исходит волшебный запах театра.
   Хозяин квартиры, между тем разлил "Солнечный берег" по рюмкам и, глядя на Зину горящими глазами, провозгласил тост:
   - За любовь!
   - К театру! - смеясь, добавила Сугробова.
   И они почти одновременно опрокинули в себя рюмки, как кочегар бросает в топку лопату угля. Зина слегка пригубила обжигающий напиток, Вася индифферентно отхлебнул из своей рюмки.
   Следующую рюмку Матвей поднял за торжество социализма во всём мире. Причём пить надо было до дна, иначе он будет считать ослушавшихся классовыми врагами, со всеми вытекающими последствиями.
   Потом пили за здоровье генерального секретаря, за перестройку и ещё за какие-то важные вещи, но Зина уже не помнила.
   Очнулась она в спальне, на большой кровати. На ней ёрзал совершенно голый Матвей, и она чуть не умерла от страха, что случилось непоправимое. Но трусики и колготки были надеты, а его ещё пару часов назад огнедышащий на балконе дракон выглядел земляным червём.
   С трудом выбралась из-под девяностокилограммового тела. Тело поворочалось, выпустило газы и, наконец, успокоилось. В темноте принялась собирать свою одежду.
   Зину тошнило, и жутко болела голова. В гостиной на кресле мирно похрапывала её подруга. Вася неподвижно сидел на стуле, уставившись в чёрное окно телевизора.
   - Который час? - спросила она.
   - Почти час ночи, - он даже не повернул в её сторону головы.
   - Ой, мамочки! - Зина едва успела закрыть рукой рот и бросилась в туалет.
   Потом они втроём бродили по ночному городу, чтобы выветрился алкоголь, Зине совершенно не хотелось, чтобы мама узнала о том, что её дочь участвовала в этой безобразной попойке. Ксюха, давно захватившая власть в своей семье требовала продолжения банкета. Двух часов сна ей вполне хватило, чтобы чувствовать себя заново родившейся.
   - Ну, чего ты дёргаешься, Зин? Когда вы на балконе с этим боровом обнимались, я Антонине Степановне позвонила и сказала, что ты ночуешь у меня.
   Слово "боров" было местью, за то, что Матвей предпочёл ей другую. С большим трудом Зине удалось уговорить подругу разойтись по домам. Сначала довели полупьяную Сугробову до дома, а потом Вася провожал Зину. Они шли и молчали.
   - Странно, - наконец прервала Зина их затянувшееся молчание, - Матвей такой сильный мужчина, а опьянел больше всех.
   Вася посмотрел на неё и загадочно улыбнулся. Они вышли на берег реки. Звёзды, отражающиеся в тёмной воде, редкие последние льдины. Свежий ветер весны окончательно выдул из Зининой головки остатки алкоголя, и её охватило романтическое настроение.
   - Зина, - вдруг сказал Вася, обратив к ней своё лицо, - будь моей Музой!
   - Это что, предложение руки и сердца?
   - Моё сердце уже принадлежит тебе. Прислушайся, в тебе бьётся два.
   - Действительно, - засмеялась она, - мне с моим сердечком такой лошадиной дозы алкоголя просто было не выдержать. Выходит, ты спас мне жизнь?
   Вася обнял её. Апрельский ветер унёс в сторону ароматы его нестиранных носок и давно немытых волос, но когда он стал нежно целовать её в губы, она почувствовала запах каких-то лекарств.
   - Пойдём ко мне, - зашептал он ей в ухо, - я почитаю тебе мою новую пьесу.
   Подчиняясь неведомому ей раньше инстинкту, Зина согласилась.
   Пока они шли по ночному городу, она пыталась представить Васину квартиру. Почему-то она виделась ей похожей на театральную гримёрную, или на бутафорскую. Сваленный в кучу реквизит, на стенах плакаты с анонсами.
   Вася жил в 12-метровой комнатке коммунальной квартиры на первом этаже, зато в самом центре города. Квартира была с тремя соседями, а комната с пустыми бутылками на грязном полу, кучей нестиранного белья на продавленном кресле. Правда, на стенах действительно висели плакаты, но с голыми женщинами. А по плакатам бегали наглые тараканы, не обращавшие на людей никакого внимания. Зина попросила проводить её в туалет, а там, на унитазе сидела огромная жирная крыса. Девушка с визгом выскочила из сортира.
   - За стеной общепитовская столовая, - пояснил Вася, - вот они и шмыгают. Сейчас прогоню.
   Потом он усадил её на диван, долго собирал по комнате листки бумаги.
   - Вот! Называется "Последнее искушение фюрера". О любви Гитлера к еврейской девушке.
   Невыразительным голосом начал читать пьесу. Посещая краковское гетто, Гитлер встретил неземной красоты девушку и влюбился в неё. Он приказывает привезти её в свой бункер под видом прислуги. Об их связи узнаёт Ева Браун и, пылая ревностью, готовит против фюрера заговор. Проницательный Адольф его раскрывает, Ева получает свою дозу цианида, а влюблённые, он - в одежде раввина, она - в эсэсовской форме бегут в землю обетованную.
   Под его монотонное чтение Зина заснула. Когда она проснулась, в пыльное окно светило солнце, со стены на неё смотрели голые бесстыжие красотки, зато тараканов не было видно.
   Вася спал, откинувшись на спинку дивана. В его правой ладони была зажата пачка из-под каких-то таблеток. " Бедненький, да он ещё и болен", - со щемящей нежностью подумала Зина, глядя на его безмятежное лицо. Осторожно, чтобы не разбудить, вынула коробочку из руки. Надпись гласила, что это тазепам, показан при неврозах. Ну, да, творческая личность. Где-то Зина читала, что многие гениальные писатели страдали нервными расстройствами, Достоевский, вон, вообще, был эпилептиком. Она спустила ноги на пол, быстро надела плащ, и вышла, тихо прикрыв за собой дверь.
   Дома она застала мать, которая собиралась на работу. Зина совсем и забыла, что всю эту неделю у неё уроки во вторую смену.
   Антонина Степановна обладала проницательностью и почти звериным чутьём, которое с годами, правда, немного притупилось. В первые годы супружеской жизни, ещё в обед она могла почувствовать, что муж придёт с работы под шафе. Следовал звонок в заводской профком, жена умела добиться того, чтобы слесаря нашли и пригласили к телефону.
   - Караваев, сегодня после смены, сразу домой. Иначе, я обещаю тебе неприятности по партийной и профсоюзной линии.
   Испуганный Прокоп Петрович мгновенно соглашался. Так, она отучила его злоупотреблять вне стен их квартиры.
   И вот сейчас, внимательно посмотрев на дочь, заметив тёмные круги под её глазами, помятое лицо, безаппеляционно заявила:
   - Зина, ты не ночевала у Сугробовых. Где ты была?
   - Да что ты, мамочка? Ксюха же тебе звонила!
   Не сводя с дочери серых глаз, Антонина Сергеевна спросила:
   - Ты хочешь, чтобы я позвонила Ксюшиной маме?
   Мозг Зины начал лихорадочно работать. Если мать узнает о попойке, то страшно подумать, какую бурю это может вызвать. К тому же было невыносимо стыдно вспоминать себя, полуголой, лежащей под пьяным мужчиной.
   Решение пришло само собой.
   - Я полюбила, мама.
   - И эту ночь ты провела у него?
   - Мы гуляли по городу.
   - И где же ты так измяла своё платье?
   Зине пришлось рассказать о том, как она уснула под чтение пьесы о любовном треугольнике Третьего рейха.
   - Ты сегодня же пойдёшь к Майе Львовне.
   Майя Львовна была гинекологом, подругой матери.
   - Это ещё зачем? - испугалась дочь. - Между нами ничего не было!
   - Ты думаешь, я смогу спокойно жить после того, как моя дочь провела ночь с мужчиной?
   В этом был свой резон, и Зина покорно согласилась.
   - Да, и ещё я хотела бы познакомиться с этим молодым человеком.
   Вот теперь девушка поняла, что влипла окончательно, потому что если мать сказала, что хочет познакомиться, значит, познакомится, независимо от того поможет ей дочь в этом, или нет.
   Весь остаток дня она просидела в своей комнате перед учебниками, но не прочла ни строчки, размышляя над сложившейся ситуацией. Мысли вертелись вокруг того, что если Васю приодеть и помыть, он может произвести неплохое впечатление на мать.
   В коридоре зазвонил телефон. Должно быть, Ксюха, отоспалась после ночных приключений, подумала Зина, вылезая из-за стола.
   Но это был Вася.
   - Тебе не понравилась моя пьеса? - был его первый вопрос.
   - Какая пьеса? Ах, пьеса! Понравилась, но я не очень люблю про войну, - начала лепетать она.
   - Пьеса про любовь, - напомнил Вася.
   - Да, но там у тебя фашисты.
   - Любят все, и фашисты и коммунисты.
   С этим трудно было не согласиться.
   - Где ты взял мой номер телефона?
   На этот раз промолчал он, и некоторое время оба слушали тишину, каждый в своей трубке.
   - Я хочу тебя видеть.
   - Моя мама тоже хочет тебя видеть.
   Вася не подвёл. Он явился к ним в гэдээровском костюме, с букетом революционных гвоздик (поклон в сторону Прокопа Петровича), и, как будто проверяя, на месте ли, достал из кармана студенческий билет.
   Зинин папа потирал трудовые руки в предвкушении выпивки, но тут будущий зять его разочаровал. К рюмке едва прикоснулся и через каждые полчаса бегал в туалет, откуда возвращался повеселевший. " Надо бы сводить его к Майе Львовне", - подумала Антонина Степановна, - "у парня явно проблемы с мочевым пузырём".
   Весь вечер говорили о театре. Прокоп Петрович заскучал, особенно после того, как, приняв свои законные три по пятьдесят, потянувшись за четвёртой, наткнулся на строгий предостерегающий взгляд жены.
   - Васенька, - направив на молодого человека в меру строгий учительский взор, обратилась Антонина Степановна, после того, как они обсудили игру звезды зел-ской сцены Григория Борового, - сколько же вам лет, и кто ваши родители?
   Вася тщательно прокашлялся.
   - Двадцать два. Отца я не помню, он ушёл из семьи, когда мне было два года, а мама вот уже пять лет живёт в Москве.
   - И вы что же, с семнадцати лет живёте совсем один?
   - Я жил с бабушкой, но в прошлом году она умерла.
   "Бедный мальчик", - подумала Зинина мама.
   - У вашей мамы видимо была очень веская причина перебраться в столицу?
   - Конечно. Она вышла замуж.
   - Вот бабы! - крякнул Прокоп Петрович. - Сама замуж, а дитё без пригляда!
   - Караваев! - чуть повысила голос Антонина Степановна. - Ты не у себя в цехе!
   - Зря ты так, Тоня, с рабочим классом!
   - Не с рабочим классом, а со своим мужем!
   Она взяла полупустую бутылку с водкой и ушла с ней на кухню.
   - Доча, постой на стрёме, - отдал отцовский наказ слесарь-наладчик и на цыпочках, но скоренько ринулся к буфету, где у него имелась заначка.
   Провожали Васю всей семьёй. Прокоп Петрович даже обнял на лестничной площадке.
   - Не дрейфь, паря! Мы из тебя настоящего мужика сделаем!
   Так у Зины появился официальный жених. Через месяц после того, как они стали встречаться, она сделала несколько неприятных открытий: настоящая фамилия Васи была не Талантов, а Брындин, учился он всего-навсего в медицинском училище, да и то бросил на последнем курсе, а в театре драмы работал самым обыкновенным рабочим сцены. К тому же Зинин жених "сидел на колёсах", принимал таблетки с галлюциногенами. Это помогало ему поддерживать свой творческий потенциал, ибо, не за горами тот день, когда он прославится на всю страну как талантливый драматург. Зина этому верила, а сословные предрассудки ей, дочери учительницы и заводского слесаря, были глубоко чужды.
   Не смотря на то, что роман их протекал вяло, рок событий неумолимо нёс пару к свадьбе. И всему виной был театр. Если бы не этот храм лицедейства, и не Зинина любовь к нему, никогда они не были бы вместе. Зине нравился Чацкий, а Вася был вечным студентом Петей Трофимовым. Но на его старых ботинках лежала театральная пыль, под его неухоженные ногти въелась театральная грязь, он мог входить в старинное здание на Театральной площади Зел-ска в любое время, и это решало всё. Да будь он самим Отелло, каждую ночь ломавшим своими огромными ручищами её нежную шею, будь хоть подлецом Яго, она продолжала бы бегать на свидания.
   К тому же парень пришёлся по душе Антонине Степановне, считавшей, что мальчик, оставленный родной матерью нуждается в опеке. А мать даже для двадцатилетней Зины была непререкаемым авторитетом.
   Однажды Вася пригласил свою девушку на междусобойчик, посвящённый окончанию ещё одного сезона. Собралось человек двадцать, пришёл даже Боровой, которого все запросто звали Гришей. Пили водку и портвейн, и Вася читал свою пьесу о личной жизни Гагарина.
   - Ты, брат, талантище, - нежно погладил его по плечу Боровой, - но такую вещицу могут поставить лишь где-нибудь в Париже, а здесь схлопочешь срок. Убери, и никому больше не показывай.
   Слова его оказались пророческими, всё-таки творческая личность. Но и пророчество оказалось зловещим, ибо до Парижа, где его драматургию оценили бы по достоинству, добраться из-за железного занавеса рабочему сцены, чья зарплата была семьдесят рублей практически невозможно, а вот критиков и на одной шестой части суши хватало со всеми вытекающими последствиями.
   Шёл второй год перестройки. Зина окончила третий курс, а её жених поехал в Москву, подавать документы в институт имени Горького. К тому времени она уже стала в Зел-ском театре драмы своим человеком, и для неё был всегда открыт служебный вход.
   Через три дня Зина заскучала. Родители уехали в профилакторий, лечить печень Прокопа Петровича, сессия сдана, лучшая подруга Сугробова подалась с родителями на юга, а "Прошлым летом в Чулимске" она смотрела столько раз, что текст пьесы знала лучше играющих в ней актёров. Город покрылся зеленью, оправдывая своё название и сидеть в душной квартире было просто невыносимо. А тут ещё Вася, подлец, не разу не позвонил!
   В этот июньский вечер ЦПКО им. Мичурина был заполнен гуляющими. В тенистых аллеях старого парка молодёжь целовалась на скамейках, пила водку, курила анашу.
   Девушке с такой внешностью, как Зина было опасно ходить одной, в чём она скоро и убедилась.
   - Глянь, Колян, вот это бикса шкандыбает! Давай, в натуре заснимем? У меня предки на даче, хата свободна, мы её в двуху зажарим!
   Перед Зиной появились два молодых gomo hominis . Прямоходящими их можно было считать с большой натяжкой, потому что сила земного притяжения неукротимо влекла сократить градус с девяноста до сорока.
   - Здорово, красавица! Айда с нами, у нас водка есть.
   - Извините, я тороплюсь, - девушка попыталась обойти двух пьяных парней.
   - Да ладно, целочку из себя-то не строй.
   Грязные руки с обгрызенными ногтями вцепились ей в запястье.
   - Пустите!
   - Тихо, тихо! Чего орёшь-то? Мы же по-хорошему пока приглашаем.
   Зине стало страшно. Кроме неё и этих пьяных отморозков на аллее никого не было, с обеих сторон нависали густые заросли, как в южноамериканской сельве. Подходящее место, чтобы быть изнасилованной.
   - Я сейчас кричать начну, - тихо пригрозила она.
   - А мы тебе ротик закроем. Вот так!
   Пахнущая табаком и селёдкой потная ладонь зажала ей рот.
   - А ну, отпусти девушку, урод!
   Слава Богу, благородные спасители водятся не только в романтических книжках!
   Дальнейшее Зина помнила смутно. Трёхэтажный мат, звуки ударов. Когда всё закончилось, она увидела в сантиметре от своего бледного лица лицо Матвея.
   - Зина, с тобой всё в порядке?
   Она потрясла головой и огляделась. Незадачливые донжуаны уползали в кусты.
   Окончательно пришла в себя, сидя на лавочке в компании Матвея и его друзей. Все отмечали окончание сельхозакадемии.
   Была уже полночь, когда будущий председатель колхоза провожал её домой. Ночь была тёплой, в садах на левом берегу Зелёнки пели запоздавшие соловьи.
   - Давно мы с тобой не виделись, - сказал Матвей. - Сколько времени прошло?
   - Не помню, - Зина пожала плечами.
   Вспоминать не хотелось, потому что стыд опять зажёг румянцем щёки, но её провожатый продолжал копаться в прошлогодней теме.
   - Зин, а тогда между нами... Ну, ты понимаешь.
   - Тогда между нами ничего не было, - отрезала она.
   - Конечно, не было! - с горечью проговорил Матвей. - Да и как могло быть, когда этот патлатый мне в коньяк какой-то дряни подмешал.
   - Кто, Вася? Чего ты такое говоришь?
   - Мне твоя подруга потом и рассказала. Я целую неделю отходил, даже в больницу пошёл.
   - Что сказали врачи?
   - Сказали, токсикоз.
   - Ну, вот, коньяком и отравился.
   - Ага, - саркастически усмехнулся он, - я один отравился. А вы, что, противоядие приняли?
   На это Зине возразить было нечего, и она промолчала.
   - Ладно, попадётся мне этот отравитель!
   Матвей сжал свои большие кулаки, которыми ещё час назад поверг на землю двух здоровенных парней. Зина представила, как эти кулаки бьют по бледному лицу её жениха, непризнанного драматурга и он как Пушкин падает окровавленный в январский снег.
   - Матвей, - она взяла его под руку, - обещай мне, что ты не тронешь Васю.
   Матвей удивлённо посмотрел на неё. Его локоть касался горячего девичьего тела, и немного закружилась голова.
   - Обещаю.
   Зина не помнила, как оказалась в квартире с видом на реку, где они пили "Алазанскую долину". Потом спаситель ласкал языком её соски, потихоньку освобождая жаждущее любви и ласки тело от одежды. С Васей у неё такого не было, они просто целовались в губы без всякого желания идти дальше. Что было тому причиной, транквилизаторы, которые тот поглощал горстями, или что-то ещё, она не знала. А сегодняшней летней ночью она извивалась в объятьях выпускника сельхозакадемии, потому что всякому овощу - своё время.
   Утреннее солнце ещё не успело отразиться в водах реки, а Зина уже выскользнула из квартиры. Утомлённый Матвей спал, разбросав своё крупное тело поперёк широкой кровати. Ещё не хватало, чтобы он провожал её до дома! Зина была уверена, что любовные треугольники хороши лишь в театральных драмах, а в жизни их следует избегать. Её безумный поступок останется приятным, но всего лишь эпизодом. Всё это она себе внушала по дороге домой, потому что сегодня ночью случилось непоправимое - она потеряла девственность.
   Вася приехал через неделю, хмурый и подавленный. В институт не поступил, с матерью разругался вдрызг.
   - Васенька, а давай поженимся? - Зина прижалась к его щуплому плечику начинающей тяжелеть грудью.
   - Так мы вроде собирались после того, как ты институт окончишь?
   - А чего ждать-то? Полтора года уже встречаемся.
   - А Антонина Степановна не будет против?
   - Не будет, не будет. Она тебя любит как сына.
   Они сидели в Зининой комнате. До приезда родителей оставалось два дня, до визита к Майе Львовне - неделя, и следовало подстраховаться.
   Поэтому Зина полезла к Васе в штаны.
   - Васенька, а почему он у тебя такой вялый?
   - На вступительных, наверное, переволновался, - смутился тот.
   - Кто переволновался, он, или ты?
   Увидев её налитые груди с нежно-розовыми сосками, Вася затрясся как в пляске святого Витта, и со спущенными штанами устремился в ванную комнату. Преждевременная эякуляция, как скажет позднее Майя Львовна.
   Свадьбу сыграли в последнюю пятницу августа. Мать Василия не приехала, отделавшись поздравительной телеграммой. Зато Ксюха Сугробова вовсю блистала в роли свидетельницы. Со стороны жениха, в это Зине не верится до сих пор, свидетелем выступил сам Григорий Боровой.
   А утром первого сентября четверокурсницу Зину Брындину у входа в институт поджидал Матвей Зюзюкин с огромным букетом роз. Был он серьёзен и даже смущённо переминался с ноги на ногу.
   - Зин, а я в район уезжаю, - заявил он, вручая цветы. - Через год обещали колхоз дать.
   - Поздравляю.
   - Поедешь со мной?
   - Куда? В колхоз? А чего я там забыла? Там даже театра нет! К тому же я замужем.
   Она махнула перед ошеломлённым Матвеем рукой с тоненьким обручальным колечком и зацокала каблучками по ступенькам.
   - А муж-то кто? - успел вопросить несчастный.
   - Тебе-то, какая разница?
   Во влюблённой душе Зюзюкина сверкнула молния, после которой воцарилась кромешная тьма.
   Примерно полгода спустя Васю вызвали в Зел-ское управление КГБ, откуда он уже домой не вернулся. Кто-то не смог поступиться принципами и написал в Контору Глубокого Бурения анонимное письмо, из которого следовало, что Брындин В.В. занимается антисоветчиной. В его комнате провели обыск и обнаружили ту самую пьесу "Последнее искушение фюрера". За распространение порнографии и пропаганду фашизма горе-драматургу вкатили десятку. А он так и не разу не удовлетворил Зину как женщину.
   Прокоп Петрович потребовал от дочери подать на развод
   - Пригрел змеёныша на своей пролетарской груди! - сокрушался он.
   Весной Зина родила четырёхкиллограмового карапуза, как две капли похожего на Матвея Зюзюкина. Мальчика назвали Венедиктом.
   - У-у, антисоветский выродок! - приветствовал внука Прокоп Петрович.
   - Сын за отца не отвечает! - укорила Антонина Степановна мужа и взяла свёрток с младенцем на руки. - Ой, ну, вылитый Васенька! Ничего, мы из тебя вырастим настоящего советского человека.
   Характером Зина пошла в мать, поэтому на развод подавать не стала. Не лила слёзы по порушенному семейному счастью, которого, если признаться честно, у них с Васей даже не намечалось. Она целиком отдалась заботе о сыне и учёбе. Антонина Степановна тоже не оставалась в стороне, и даже дед иногда выкатывал во двор коляску с классовым врагом.
   Однажды по телевизору Зина увидела Матвея. Шла передача о том, как перестроить сельское хозяйство, не разрушив фундамента, который создавался на костях и крови миллионов русских крестьян. О последнем, разумеется, не говорилось, лес рубят, щепки летят, да и кто сейчас помнит об этих щепках, давно сгнивших в сырой земле?
   - А сейчас мы познакомим вас с самым молодым в Зел-й области председателем колхоза Матвеем Ивановичем Зюзюкиным, - рассказывал ведущий. - Меньше года Матвей Иванович возглавляет колхоз "Заре навстречу", а уже в этом году собирается увеличить сбор урожая на тридцать процентов.
   На экране появился Матвей и с суровым лицом начал рассказывать, как он собирается повысить сбор урожая. Из его маловразумительной речи Зина поняла лишь то, что задачи партии надо выполнять любой ценой.
   В последний месяц лета свежих, только что испечённых экономистов распределяли по предприятиям Зел-й области. Распределение напоминало лотерею и Зине выпал шар с надписью: колхоз "Заре навстречу". Колхозный главбух работала второй год после пенсии и пока ещё была в состоянии поделиться опытом. Отказаться, даже прикрываясь грудным ребёнком, было политически нецелесообразно, за ней и так тянулся шлейф жены антисоветчика, и через три дня Зина выходила из рейсового автобуса на сельской площади.
   На семейном совете за день до этого, было решено оставить полуторагодовалого Веню с бабкой и дедом
   Колхоз "Заре навстречу" встретил молодого экономиста низко нависшим свинцовым сентябрьским небом, огромной после ночного дождя лужей, в котором плескалась жирная хавронья. " Совсем как в гоголевском Миргороде", - с тоской подумала Зина. Правда, картину созданную полтораста лет назад классиком нарушал стоявший у покосившегося забора полуразобранный трактор.
   В здании правления она застала красномордого парня, который сидел за столом и играл что-то заунывное на гармошке. Перед гармонистом стояла наполовину опустошённая бутыль с самогоном. Шёл 1989-й год, перестройка вошла в главную свою фазу, фазу разрушения.
   - А председатель в полях, - ответил на её вопрос красномордый. - Часика через два обещали быть. А ты, красавица кто такая будешь?
   Он с вожделением оглядел ладную девичью фигуру.
   - Тяжко тебе придётся, экономист, - вздохнул гармонист, когда Зина представилась. - Главбухшу дня три назад в райцентр увезли, в больницу. Опухоль у неё какую-то нашли. Говорят, злокачественная. Да ты садись, не стесняйся! Самогоночки, вон, выпей!
   - Я лучше по деревне пройдусь, - сказала Зина. - Вещи можно у вас оставить?
   - Чего ж нельзя? Оставляй. А от самогонки зря отказываешься, продукт у нас лучший в районе. Кстати, меня Николаем зовут.
   - Очень приятно, - процедила она сквозь зубы, покидая провонявший сивухой кабинет. На самом деле ей совсем не было приятно. А даже наоборот.
   Около часа бродила по главной деревенской улице. Попадавшиеся навстречу редкие сельчане настороженно разглядывали приезжую и едва кивали головой. В те смутные годы чудищенцы ещё не были теми жизнерадостными философами и мало чем отличались от остальной части колхозного населения страны. Зина зашла в магазин, с тоской оглядела пустые прилавки и, наткнувшись на хмурый взгляд продавщицы, поспешно вышла.
   Визжа тормозами, около неё остановился заляпанный грязью "ГАЗ-69" и оттуда вылез сияющий как новый трактор Матвей.
   - Ну, здравствуй, красавица! Знакомишься с новым полем деятельности?
   - Просто гуляю, - ответила Зина.
   - А вещи-то где?
   - В конторе вашей оставила. Там у вас пьяный мужик на гармошке играет.
   - Колька? Так он не мужик, агроном наш главный. И фамилия у него самая что ни есть агрономическая - Травкин.
   - Да уж. Только он больше на пьянчужку похож.
   Матвей подошёл к ней вплотную, и Зина почувствовала исходивший от него запах осеннего леса и пробивающийся сквозь него аромат сивухи.
   - А ты стала ещё красивее, - горячо зашептал он в самое ухо.
   - Товарищ председатель, пойдёмте в контору, - она сделала шаг назад.
   Он усмехнулся одними губами, вернулся к машине и распахнул дверцу со стороны пассажира.
   - Прошу!
   Матвей показал ей кабинет, где почти сорок лет хозяйничала прежний главбух.
   - К работе приступишь завтра, а сейчас поедем, покажу тебе твои хоромы. Правда, они ещё не готовы, так что с мясяц-другой придётся тебе квартировать у бабы Дуси.
   Он привёз её к сельскому клубу, где со стороны чёрного входа трое чернявых мужиков делали, пристрой из песчаника. Увидев Зину, они восхищённо зацокали языками, бросая друг другу гортанные фразы.
   - Ну, что, Лечо, к холодам закончите? - спросил Матвей у самого старшего.
   - Аллах его знает, - почесал тот небритый подбородок. - Плохо будешь кормить, обыдимся, быстро-плохо сделаем, уедем. Хорошо кормить будешь, останемся, сделаем хорошо.
   - Давай, Лечо так; делаете быстро-хорошо, а я уж вас не обижу.
   - Это для неё? - понизив голос Лечо, стрельнул в сторону Зины чёрными глазищами. - Для такой красивый девушка сделаем как для себя, мамой клянусь!
   Потом Матвей привёз её к старому, но добротному дому на окраине села.
   - Баба Дуся, принимай постоялицу! - забарабанил он в калитку.
   Вечером они с бабой Дусей чаёвничали на открытой веранде. Сентябрьский воздух был свежим, но ещё тёплым.
   - А муж твой в деревню, значит, ехать не захотел?
   - У него в городе работы много, - молодая женщина опустила голову, потому что мама с детства втолковывала ей, что врать нехорошо.
   - Ты, дочка, варенье-то кушай, не стесняйси!
   Зина не заставила себя упрашивать и щедро наложила в розетку торнового варенья.
   - Значит, говоришь, в городе у него работы много?
   - Ну, да.
   - А председатель-то наш смотрит на тебя как кот на сметану, - хитро улыбнулась хозяйка. Вот блудодей! Ты от него подальше держись, уж больно Клавка его лютая. Глаза выцарапает, и фамилии не спросит.
   - А Клавка это жена?
   - Жена, жена. Прошлым летом оженились, дитё уже народили.
   Это для Зины было новостью, которую она, впрочем, восприняла довольно равнодушно.
   Баба Дуся скорбно смотрела на молодого бухгалтера.
   - А почему вы на меня так смотрите? - не выдержала та.
   - Ты хоть знаешь, кто на мужа твоего донос написал?
   - Какой донос? - не поняла Зина.
   - В органы. Что он, значит, враг советской власти.
   - А вы откуда знаете?
   - Я, дочка, крест несу такой. Мне больше чем другим видится. А ты мне верь, не сомневайся. Ведь твой-то, сидит?
   - Сидит, - вздохнула Зина.
   - Ты не переживай, его скоро выпустят. Вот как только власть эта бесовская кончится, так и выпустят. Только он к тебе не вернётся.
   Странно, но Зина это и сама поняла.
   - Так, кто же на него донёс?
   - А зачем тебе это знать? Злоба тебя есть начнёт, состаришься раньше времени.
   Больше они с бабой Дусей к этому разговору не возвращались.
   Она начала работать, держась с Матвеем, подчёркнуто официально. Пару раз в контору заглядывала его жена, бросая на молодого главбуха недобрые взгляды. Коля Травкин напрягал все свои мужские силы, чтобы затащить Зину в постель. Однажды даже она услышала из своего кабинета, как за перегородкой между председателем и агрономом произошёл нешуточный разговор о том у кого на неё больше прав. Не выдержав, ворвалась в соседний кабинет.
   - Я вам что, вещь или рабыня какая? Что ж вы меня делите, как шкуру живого медведя? Вы лучше больше времени своим жёнам уделяйте!
   На годовщину Октября утром к дому бабы Дуси подъехал Зюзюкин.
   - Собирай вещи, Зинаида Прокопьевна, хоромы твои готовы!
   День был хмурый и слякотный, словно сама природа выражала недовольство сомнительным праздником.
   - Ты, дочка, на чай-то заходи хоть иногда, - сказала ей хозяйка, провожая до машины.
   Зинины хоромы состояли из крохотной кухоньки и почти такой же комнаты, где едва уместились кровать с панцирной сеткой, стол и двухстворчатый шкаф.
   - Ну, как? - спросил председатель, когда занесли вещи.
   - Сгодится.
   Матвей вдруг подошёл сзади и обнял, как тогда на балконе.
   - Пусти!
   - Зина, ну, чего ты кочевряжишься? Я ведь твой первый.
   - Пусти же! - Зина вырвалась из его цепких объятий. - Первый - не последний.
   - Да я же люблю тебя, глупая.
   - И давно у тебя любовь эта?
   - С той самой ночи. Забыть тебя никак не могу.
   - У тебя, между прочим, жена есть.
   Матвей недоуменно посмотрел на неё.
   - Так это ж Клавка, у неё отец - начальник нашего райотдела.
   - Ну, это меняет дело! - засмеялась Зина. - Всё, иди уж, мне новую квартиру в порядок надо привести.
   - На новоселье пригласишь? - Зюзюкин положил ей руки на талию и заглянул в глаза.
   - Только вместе с женой.
   Она оторвала его руки.
   - А чего ждать-то? - раздался голос. - Сейчас прямо новоселье и справим.
   В дверях стояла Клавдия Зюзюкина, уперев внушительные кулаки в округлые бока. Была председателева жена на голову выше главного экономиста колхоза и килограмм на двадцать тяжелее.
   Матвей обернулся, и на лице его заиграла заискивающая улыбка.
   - Ну, что, бабоньки, я за самогоночкой сгоняю?
   - Сгоняешь, сгоняешь, - зловеще процедила Клавдия. - Я тебе даже пинка для скорости дам.
   Она ухватила своей крепкой рукой мужа за ухо и потащила к выходу. На крыльце председатель получил обещанный пинок, слетев со ступенек и следуя закону инерции, остановился лишь у своего газика.
   - Заводи свою тарахтелку, кобель драный! А ты, шалава, - пристально глядя на Зину, проговорила Клавдия, - ближе, чем на два метра к моему мужу подойдёшь, без моргалок останешься. Это я тебе как дочь мента говорю.
   Сплюнув на свежевыструганный пол, она направилась к выходу.
   - Да, чуть не забыла, - обернулась в дверях. - С новосельем вас, Зинаида Прокопьевна!
   В этот день, когда вся деревня праздновала годовщину захвата государственного штурвала умом, честью и совестью нашей эпохи Зина проплакала в своей крохотной квартирке. Даже убираться не стала. А вечером в дверь постучался пьяный агроном с литровой бутылкой самогона под мышкой. Пришлось Зине использовать технологию общения с противоположным полом мадам Зюзюкиной. Технология полностью себя оправдала и Коля Травкин несолоно нахлебавшись, идя, домой и время, от времени отхлёбывая для согрева из бутылки, всё недоумевал, какая муха укусила обычно спокойную и вежливую главбухшу.
   Между тем, дела в колхозе "Заре навстречу" явно шли к закату. Экономика не выдержала перестройки и дала течь. Одной из многих дыр, откуда утекало народное богатство, было сельское хозяйство, а чудищенский колхоз стал маленькой дырочкой, под которую лишённый партийной опеки председатель подставил свои широкие ладони. Без Зины тут никак было не обойтись. Бывший экономист колхоза готовилась к переходу в мир иной, опухоль разрасталась, и шестидесятилетней женщине было не до экономических проблем родного хозяйства. Проблемы эти тяжким грузом легли на хрупкие Зинины плечи. Теория суха, а древо жизни плодоносит, сказал поэт и плоды эти оказались для молодого бухгалтера горькими. Молодая женщина, не разобравшись до конца в хитросплетениях колхозной экономики, усугубленных всеобщим бардаком, оказалась сначала невольной, а потом, махнув на принципы рукой уже и вольной соучастницей двух расхитителей колхозной собственности. На самом деле их было гораздо больше, но остальные явно уступали председателю и агроному в масштабах. Надо сказать, что оба, отвергнутые как любовники, затаили на Зинаиду нешуточную обиду.
   Васю выпустили за год до путча. Обиженный, он тут же подался на Британские острова, где его пьесы были переведены на европейские языки и стали пользоваться огромной популярностью. Их ставили в лондонском Ковент-Гардене, парижском Одеоне и миланском Пикколо. В Англии прославленный драматург, наконец, определился со своей сексуальной ориентацией и теперь счастливо живёт в гражданском браке с Гришей Боровым, несмотря на почти десятилетнюю разницу в возрасте.
   Веня рос под присмотром бабки и деда. Зина раз в три месяца их навещала. Сын вырос в крупного мальчика и здорово напоминал Матвея Зюзюкина. И не только внешностью.
   - Кем ты хочешь стать, когда вырастешь? - спрашивала его мать.
   - Генеральным секретарём Коммунистической партии Советского Союза, - гордо отвечал сын.
   Сама Зина изменилась не только внешне, но и внутренне. Пока колхоз, не в пример легендарному Титанику, долго и тяжело шёл ко дну, она раздобрела, раздалась в талии и бёдрах, а на смену её искреннему жизнелюбию пришёл цинизм равнодушной созерцательницы. Именно в таком состоянии, её и застало явление Абсолютова.
   Став свидетельницей короткой, но яростной борьбы за власть она будто пробудилась от тяжёлого сна и увидела в Кирилл Кирилыче мужчину действительно достойного уважения. И не только уважения. Нет, в выгоревшей Зининой душе ещё не могла поселиться любовь, но вот любить себя, такому мужчине она вполне могла позволить. Кто знает, может быть ему под силу воскресить её к жизни?
  
  
   Слушая эту пронзительную исповедь, Северин Эдмундович не один раз промокнул глаза платком. Когда Зинаида Прокопьевна закончила, он вскочил, не в силах усидеть от волнения.
   - Ах, если бы я владел пером хотя бы наполовину как Достоевский, какую бы драму я преподнёс читателям!
   - Да, уж, потянет на Букеровскую премию, никак не меньше, - добавил Папа со своего места. - Теперь-то вы поняли, что это чистой воды оговор?
   - Несомненно, Зюзюкин - подлец! - Северин не сводил глаз с печального и прекрасного лица экс-бухгалтера. - Ведь, это он донёс на вашего мужа?
   - Вот вы, своей чуткой душой философа это сразу поняли! - восхитился Абсолютов. Теперь-то вы поняли, в какую компанию попали? Ах, да, совсем забыл, какая же революция обходится без поддержки интеллигенции! Но не забывайте, Северин Эдмундович, что делают революцию фанатики, а плодами её пользуются подлецы.
   Северину Эдмундовичу ничего не оставалось, как чистосердечно рассказать Папе всё. Или почти всё, потому что охранника, чей сын этим летом собирался поступать в вуз, он пожалел, соврав, что убежал от своего стража, затерявшись среди бредущих с пастбища коров.
   - А знаете ли вы, откуда они смогли бы достать сумму, необходимую для того, чтобы перекупить вас?
   Северин Эдмундович понятия не имел, в чём тут же и признался.
   - Эти канальи воруют из трубы самогон и продают в соседних деревнях. Мало того, что воруют, ещё и цены демпингуют! Они ведь не мне вредят, а своему благополучию в первую очередь!
   Во время этой гневной тирады на огромном столе зазвонил телефон.
   - У аппарата! - проговорил всё ещё разгорячённый Абсолютов в трубку. - Да, это я. Слушаю вас!
   Некоторое время он сосредоточенно слушал. Северин хранил почтительное, а Зинаида Прокопьевна внешне равнодушное молчание.
   - Удобно ли господам журналистам приехать завтра? - внезапно елейным голосом заговорил Кирилл Кирилыч. - Ну, вот и договорились!
   - Уф! - он положил трубку. - Поздравляю, Северин Эдмундович, ваша статья дала резонанс. Завтра в наши пенаты пожалуют две акулы пера из областного центра.
   - Я могу идти, Кирилл? - устало спросила женщина.
   Абсолютов ответить не успел, так как телефон зазвонил вновь. На этот раз звонили из самой Первопрестольной и тоже напрашивались на интервью.
   - Вот это действительно акулы, а предыдущие были лишь пираньи. Представляете, из самой "Комсомолки!
   Папа торжественно оглядел собравшихся в своём кабинете.
   - Завтра предстоит нелёгкий день, а посему сегодня предлагаю хорошенько отдохнуть. Как насчёт ужина с французским коньяком на веранде?
   - Я не возражаю, - тут же согласился проголодавшийся философ, - но до ужина могу не дожить, ибо сегодня ещё даже не завтракал.
   - Ах, да, конечно сейчас распоряжусь, - улыбнулся хозяин кабинета и тут же хлопнул себя ладонью по лбу. - Вот старый дурак, совсем запамятовал, Сонечка-то нас покинула.
   Он умоляюще взглянул на Зинаиду Прокопьевну. Та встала со стула с таким величием, с каким, наверное, вставали с трона русские императрицы.
   - Вам куда подать, в кабинет или на веранду? - с сарказмом спросила она.
   - Зина, как тебе это не к лицу, - покачал головой Папа.
   Потом они втроём сидели на веранде. Северин с завидным аппетитом ел пончики и пил кофе, Абсолютов лишь пару раз отхлебнул из своей чашки, задумчиво глядя на водную гладь пруда, вдова слишком пристально рассматривала кофейную гущу, словно надеялась в ней найти ответы на все мучавшие её вопросы.
   После завтрака политтехнолог с хозяином отправились в английский кабинет, готовиться к завтрашней пресс-конференции, оставив Зинаиду Прокопьевну наедине с грязной посудой и своими мыслями.
  
   Поликарпычу снились чёрные дыры экономики. Дыры эти затягивали огромные шматы сала, хлебные караваи, размером с Круглый стол рыцарей Камелота, солёные огурцы и квашеную капусту. Потом он увидел, как к дырам протянулась стальная труба с родным самогоном, и это невыносимое зрелище помогло ему вырваться из объятий Морфея. Но явь оказалась ещё кошмарней. Вернее её совсем не оказалось, так как перед глазами знатока манихейства стояла непроглядная тьма. Такая, наверное, была в первоначальном Хаосе.
   - Дьявольское обольщение!
   Скотник ощупал руками стену, к которой прислонилось его бренное тело. Пальцы ощутили сырость и холод. Неужели он подобно автору "Мёртвых душ" впал в летаргическую спячку и его похоронили заживо? От этой мысли бросило в холодный пот, руки бессильно упали на сырую землю. Что это? Поликарпыч обхватил рукой холодный металл и нащупал пальцем кнопку. Тусклый свет фонарика едва осветил мрачный склеп, но стальная труба, шедшая вдоль стены вернула его в реальность.
  "Приснится же такое!" - подумал он, направив луч в чёрную дырку, из которой ещё недавно они с Залетаевым совершали технический отбор. Сейчас дыра загадочно глядела в выцветшие глаза скотника.
   Поликарпыч вспомнил, что несёт круглосуточное дежурство, но, сколько времени, он не помнил. Да и часов у него не было. Судя по тому, что живот сводило от голода и жутко хотелось выпить, он сидит здесь не одно десятилетие. Но где же Залетаев, который обещал принести харчи и хоть какие-то новости?
   Вдруг в трубе что-то забулькало, заворчало.
   - Неужели пошла родная? Не иначе, как Мани услышал мои молитвы.
   Вскоре из дырки весело брызнул самогон, но струя попала не в рот, а в глаз.
   - Ничего, дело поправимое! - засмеялся скотник, вытирая начавший гореть глаз рукавом брезентухи и подставляя свой беззубый рот.
   Напор набирал силу, и он едва успевал глотать драгоценную влагу. В голове сначала прояснилось, затем помутилось, и Поликарпыч стал торопливо шарить по земле в поисках заглушки.
   - Да куда ж эта хреновина запропастилась? Вот наказание!
   Заглушка не находилась, а тут как назло погас фонарь и тогда ветеран сельского хозяйства бесстрашно закрыл дыру грудью. Это помогло, но ненадолго. Через пару минут не только одежда, но и он сам весь пропитался основной статьёй дохода родной деревни. Самогон начал заполнять тесный склеп, жидкость уже хлюпала под ногами, и Скотникову стало страшно. В полной темноте он на ощупь нашёл лаз и быстро пополз к выходу.
   Яркий свет майского солнца больно резанул по глазам, когда знаток манихейства вывалился на дно оврага. Оглушённый сивушными парами он как раненый зверь заметался по влажной после вчерашнего дождя земле, пока не споткнувшись о торчавший из земли корень, растянулся во весь рост.
  
  
   Когда-то давным-давно, храм этот славился если не на всю губернию, то уж в волости о нём знал и стар и млад. Колокольный звон разносился по всей округе, сзывая жителей окрёстных сёл на литургию.
   Средства на строительство церкви дал майор Генрих Краузе, которого матушка-государыня наградила Чудищами за Крымскую компанию, где в Очаковском деле майор бился храбро и лишился левой руки. После выздоровления от тяжёлого ранения он перешёл в православие и поехал принимать имение с необычным для немецкого уха названием уже Григорием Краузе, отставным майором и русским помещиком.
   Места уроженцу Тюрингии открылись просто замечательные. Меж семи холмов расположилась живописная деревенька, а на самом высоком холме, носившем название Спасского, стояла одноимённая старая деревянная церковь.
   - Тля такой гроссдорф должен быть гросс кирха, - заявил он, осмотрев свои владения.
   Немцы, как известно, своему слову хозяева и уже через два года на месте старой церкви, взоры крестьян радовал новый каменный храм. Купола покрыты были золотой краской, расписывать стены приезжали мастера из самой Первопрестольной. А какой вид открывался с колокольни, аж дух захватывало!
   - Барин-то наш, даром, что нехристь, а какую церкву отгрохал!
   - Сам ты нехристь! Я, намедни, сама видала, как он у отца Варсонофия благословенье получал. Неужто наш батюшка басурману какому своё благословение-то даст?
  Такой диалог запросто мог состояться у подножия Спасского холма в те далёкие времена.
   Не одно поколение чудищенцев крестилось, венчалось и отпевалось в этом храме. Да что чудищинцев, с окрестных деревень, а то и из дальних приходили к храму крестьяне!
   Пока не наступили времена смутные и безбожные. Последнего священника увезли в зел-кое ГПУ зимой 1925-го, церковь заколотили намертво. Слава Богу, вздыхали прихожане, что хоть не взорвали! С тех пор отца Макария никто здесь не видел. В селе осталась его жена с трёхлетней дочкой на руках.
   С годами храм пришёл в запустение. Селяне обходили его стороной, и не из-за того, что вдруг попёр из них атеизм, а из чувства тайного стыда. Что предали веру своих отцов и дедов.
   Баба Дуся стояла перед полуразрушенным храмом и пыталась вспомнить лицо отца. Это ей никак не удавалось, потому что перед глазами стояла простоволосая мать, бежавшая босиком по снегу вслед за повозкой, увозившей арестованного мужа. Увозившей навсегда. Всё это маленькая Дуня могла видеть из окна родной избы. Старая бабка прижимала внучку к себе и шептала слова молитвы.
   - Господи, услыши молитву мою, внуши моление моё во истине твоей...
   Баба Дуся перекрестилась, глядя на то место, где раньше перед входом висел лик Спасителя, и тяжело вздохнула.
   Вдруг она увидела, как чья-то тень мелькнула в оконном проёме полуразрушенной церкви. Зрение, несмотря на возраст у чудищенской подпольщицы было неплохое.
   - Свят, свят, свят, кого это там нелёгкая носит? А ну вылазь, паршивец! - крикнула она, решив, что озорничает кто-то из местной ребятни.
   Она бесстрашно подошла к проёму и заглянула внутрь. Из полутьмы на неё уставились белки чьих-то глаз.
   - Матушка, Царица Небесная, спаси и помилуй! За какие грехи мне, старой дуре черти чумазые мерещатся?
   - Не бойся, бабка, - услышала баба Дуся голос с необычным акцентом.
   В проёме появился и его обладатель, в котором подпольщица признала папиного арапа.
   - Я-то своё уже отбоялась, а вот ты, нехристь чегой-то туды залез? Али гнева Божьего не боишься?
   - Боюсь, бабка, боюсь! Но, как у вас говорят, Бог высоко, а вот Папа близко.
   - Так ты здесь от начальства нашего хоронишься?
   - От начальства, - оскалил Абдулла свои зубы.
   - Хитрый, - похвалила его бабка. - Пока тебя папин супостат этот в скоморошьем пиджаке по станциям ищет, ты, значится, здесь прячешься?
   - Ага, - опять ощерился нигериец. - Кушать хочется.
   Опытная подпольщица внимательно осмотрела окрестности. С холма вся деревня, лежавшая внизу была как на ладони.
   - И давно ты здесь?
   - Вчера, как Папа в город уехал, мы убежали.
   - Так с тобой ещё кто?
   Рядом с Абдуллой показалось смуглое лицо индианки, чему всеведущая Евдокия Макаровна нисколько не удивилась.
   - Ладно, сидите здесь тихо, я харчей принесу.
  "А чегой-то папины лиходеи голубей этих сизокрылых по окрестностям ищут?" - размышляла про себя баба Дуся, спускаясь с холма по тропинке, которая вела прямо к её дому. " Ну, сбегли, так и что с того? Он их что, купил что ли?".
  
   А Кирилл Кириллович действительно послал Павлентия легавой рыскать по окрестностям в поисках сбежавшей пары, проверять электропоезда и автобусы. И не из одного лишь отеческого желания вернуть заблудших детей под отеческий кров. Была у отца чудищенцев задумка и молодые, вернее Соня, а ещё вернее её разгневанный, но всё ещё любящий отец, переживавшей за дочь в далёком Курукшетре, являлся частью задуманного плана. Дело в том, что дальше держать деньги в зел-ском банке, носившем актуальное название "Справедливость" становилось опасным. Свои люди доложили Абсолютову, что к осени грядёт проверка из Москвы и проверки этой "Справедливость" не пройдёт, банк, скорее всего, лишат лицензии. Будут проверять происхождение счетов, заинтересуются фондом будущего развития, а интерес этот Папе был совсем не нужен. Сонин отец, уважаемый в Пенджабе человек, был управляющим банка и несколько месяцев назад Абсолютов убедил девушку написать отцу покаянное письмо и не забыть, разумеется, упомянуть о нём, как блюстителе девичьей чести единственной дочери пенджабского банкира. Удивительно, но почтенный сикх ответил и ничего удивительного в том, что письмо, прежде чем попасть к Соне, прошло через папины руки. Кирилл Кирилычу повезло - письмо было написано по-английски. Впрочем, если бы оно даже было написано на хинди или суахили, он всё равно прочитал бы его, просто сроки были бы другие. Поиск переводчика, ну, и сам перевод.
   В письме Сонин отец просил непутёвую дочь передать свою благодарность господину Абсолютову и заявил, что он всегда к его услугам. Он всю свою сознательную жизнь любил и уважал Россию, как великую страну, поэтому и послал дочь учиться в Москву, хотя был в состоянии потянуть и Кембридж.
   Папа набрался наглости и ответил. Его письмо на английский язык в самых изысканных выражениях перевёл заведующий кафедрой иностранных языков Зел-ского университета, с которым директор агропромышленного комплекса имени Ивана Медного тянул студенческую лямку в Первопрестольной. Этот высокохудожественный перевод обошёлся Папе в бутылку "Hennessy". Бутылка была настоящей, а вот её содержимое было произведено, конечно же, на Чудищенском ликёроводочном заводе.
   Так завязалась эта переписка, благодаря которой заведующий кафедрой собрал у себя дома целую коллекцию разнокалиберных бутылок с одним и тем же содержимым. Но он был специалистом в области английской литературы викторианской эпохи, а вовсе не гурманом по части дорогих спиртосодержащих напитков. Да и технология у Поликарпа Давыдовича Сидоркина была отработанной на совесть, тем более что псевдоимпортное пойло делалось по заказу самого хозяина. В самогон, заливавшийся в бутылку из-под джина, директор завода добавлял экстракт можжевельника, а жидкости, предназначенной стать знаменитым коньяком, умудрялся придать дубовый аромат. В общем, завкафедрой гордился своей коллекцией и в благодарность выдавал в допотопный Курукшетр перлы, достойные пера Оскара Уайльда.
   Понемногу Папа перешёл от светских фраз к деловым предложениям. Так дело дошло до инженеринга. Этим новомодным словом называли перекачку денег в иностранные банки под несуществующие проекты. Так что Матвей Зюзюкин не так уж и грешил против истины, фонд будущего развития ждал своего часа, чтобы повторить путь, который проделали много тысяч лет назад древние арии. И час этот был недалёк. Сонин отец дал согласие на этот самый инженеринг с условием, что его деловой друг из далёкой России доведёт дочь до получения диплома и лично доставит её на родину Пандавов и Кауравов. Разумеется, без молодого человека из Нигерии.
  
  
   - Нельзя недооценивать влияние перипатетиков на античный мир, причём, на все сферы его деятельности. Формион - один из последователей великого Аристотеля давал дельные советы по военному искусству Ганнибалу, величайшему полководцу того времени.
   Степан с торжествующим видом оглядел своих слушателей. На поляне, вокруг раскидистого дуба в непринуждённых позах сидели и просто валялись на траве пассионарии почти из всех деревень округи: Орловки, Верхних и Нижних Грязей, Перепёловки, и Степан ощущал себя не простым деревенским пастухом, а вождём, ведущим свой народ к победе и славе.
   Его давно не устраивала жалкая имитация борьбы против тирании Абсолютова, которую затеял Залетаев в созданном им подпольном комитете. Да и сам комитет - жалкое плебейское сборище, которое, случись оно в Афинах, тут же было бы предано остракизму. С такой точкой опоры мир не перевернёшь! От коров и то, больше толку! То ли дело эти отчаянные парни! Пудовые кулаки, горящие жаждой разрушения глаза!
   Через пару месяцев "работы" в комитете, он предложил свои услуги Абсолютову. Предложил из чувства обиды. В самом комитете Залетаев создал Ближний круг, куда Степану доступа не было. Папа платил за информацию продукцией ликероводочного завода, а когда пастух, набравшись смелости, стал требовать деньги, велел охране гнать его в шею.
   Степан оглядел разношерстное воинство, расположившееся у его ног. Сегодня наступит его звёздный час, а для тирана и сквалыги Абсолютова час расплаты!
   - Кончай про своих педиков нам втирать, вмазать охота! - сплюнул в траву средний из братьев Лыкиных. - Давай, веди, куда обещал!
   - Правильно, кончай базар! - поддержали его остальные.
   - Ну что ж, друзья мои, пришло время действовать! Но предупреждаю, объект охраняется!
   - Ладно, не пугай, на месте разберёмся!
   Люди поднялись и сбились в нестройную колонну. Коровы, пасущиеся неподалёку, бросали на чужаков неодобрительные взгляды.
   - За мной! - Степан поднял свой кнут. - Разорим гнездо тирана!
   Птицы с высоты полёта наблюдали за людской толпой, направлявшейся к семи холмам, и тревожно кричали, предчувствуя беду.
  
  
   Поликарпыч с трудом поднялся, годы уже не те, чтобы весёлым козликом скакать по родным просторам. Да и не до веселья сейчас. Он оглянулся. Из секретного бункера на землю струился пока тоненький ручеёк и тут же впитывался матушкой в свои недра. К запахам юной природы примешивался сивушный аромат, постепенно наполнявший овраг.
   - Господи, да что же это такое? - поднял скотник лицо к бирюзовому небу. - Никак, конец света грядёт!
   Необходимо было предупредить Залетаева. Южный конец оврага как раз упирался в поворот дороги, ведущей к селу. Спотыкаясь о торчащие корни деревьев он, насколько позволяли силы, побежал по дну оврага и цепляясь за кусты стал карабкаться по склону наверх. Вдруг до уха манихееведа донесся какой-то шум. Скотник на всякий случай присел и осторожно выглянул из-за кустарника на дорогу. А по ней, поднимая пыль кирзовыми сапогами и дешёвыми китайскими кроссовками, двигались нестройными рядами несколько десятков людей с похмельными злыми лицами. И двигались они в сторону родного села. Поликарпыч узнал некоторых известных в округе дебоширов и буянов. А возглавлял это сборище член подпольного комитета пастух Степан, с которым вечерами скотник вёл долгие споры о преимуществах античной философии и манихейского нонматериализма.
   Скотников испытал то чувство, которое должно быть испытывал древнеримский разведчик, первым увидевший приближающуюся к границам Империи орду варваров.
   - Истинно, конец света!
   Между тем, скопище протопало мимо затаившегося в овраге скотника и скрылось за поворотом. Поликарпыч выскочил на дорогу и припустил следом, держась ближе к обочине, чтобы в случае опасности спрятаться в придорожные кусты. У подножия Спасского холма он решил срезать путь и стал подниматься на вершину, где стояла старая церковь. В своё время он предлагал землякам построить на её месте храм, посвящённый пророку Мани, но идея не нашла отклика в сердцах чудищенцев. Манихеевед тогда посетовал на охвативший народ атеизм и забыл.
   Подъём оказался для скотника трудным. Несколько раз он присаживался в траву, чтобы унять сбившееся дыхание и дрожь в старых членах. В голове шумели винные пары и как будто бы рвались наружу. Когда он, наконец, поднялся на вершину и обогнул северную стену храма, то увидел, что на заросшей травой паперти сидит смуглая девушка, обмотанную жёлтой занавеской. Ему тут же припомнился старый фильм "Бродяга" с легендарным основателем индийской актёрской династии в главной роли.
   - И откуда такой южный цветок в наших северных лесах? - беззубо заулыбался скотник, подходя к смуглянке.
   Девушка испуганно вскочила, а в следующее мгновение Поликарпыч был сбит с ног и чьи-то сильные руки крепко прижали его к земле. Он попытался закричать, но набившаяся в рот трава помешала.
   Абдулла своими крепкими пальцами сжимал жилистую шею, такую же смуглую, как и его собственная, и думал, что же ему делать с этим свидетелем. Если отпустить, то не побежит ли он к Папе? Убить? Но здесь не дельта реки Нигер, где врага можно было бросить на съедение крокодилам.
   - Ты что же, ирод, делаешь? А ну, отпусти!
   Баба Дуся поднималась по тропинке со стороны противоположной, той, откуда пришёл манихеевед, прижимая к груди банку с молоком и свёрток с пирожками.
   Абдулла чуть ослабил хватку.
   - Нельзя отпускать! Он Папу приведёт.
   - Да никого он не приведёт! Это наш подпольщик, прости Господи!
   Поликарпыч с трудом поднялся отплёвываясь.
   Увидев Абдуллу, он вскрикнул и спрятался за бабу Дусю.
   - Папин негра!
   - Да ты не бойся! Сбегли они от Папы!
   - Вон оно, что? Что творится, а, Макаровна! Трубу прорвало, на деревню вражья сила идёт!
   - Чего ты несёшь? Предупреждала ведь я тебя, Вася, до добра пьянство не доведёт.
   - Ей Богу, не вру, Макаровна! Вот тебе крест!
   - Про крест вспомнил! А как своё ахинейство, прости Господи, расхваливал, ты что-то о кресте не вспоминал!
   - Манихейство, Макаровна!
   - Да какая разница? Всё одно - дьявольщина!
   - Эй, смотрите! - Абдулла указывал рукой на другой конец села. Оттуда в небо поднимался густой клуб дыма.
   Поликарпыч, подобно древнему богатырю на картине Васнецова приложил ладонь ко лбу.
   - Кажись, Папин завод горит!
  
  
   - Есть там один вредный журналюга, въедливый до умопомрачения! И фамилия соответствующая - Цеппельман. Он, наверняка будет задавать каверзные вопросы и о моей деятельности в бурные девяностые, и о социальной защите чудищенцев. И ведь владеет, шельма, информацией обо мне! Я уже что-то забыл, а он напомнит! Надо его как-то нейтрализовать.
   Папа выжидающе посмотрел на Северина.
   - Есть у меня идея, - ответил тот. - Попробуем переключить его на другой ассоциативный ряд. Например, я затрону еврейский вопрос в современной России. Он обязательно клюнет.
   - А какое отношение имеет еврейский вопрос к моей особе?
   Абсолютов поднял на философа свои маслинового цвета глаза и Северин Эдмундович понял, что этот древний вопрос волнует не только дотошного Цеппельмана.
   - Кирилл Кириллович, да при чём тут вы? Это исключительно психологический приём.
   - Давайте еврейский вопрос оставим до лучших времён. Вы просто зададите ему другой вопрос, на какие средства его жена, работавшая простым корректором, открыла свою частную типографию? Как раз после последних выборов, во время которых господин Цеппельман всё своё время проводил в свите нынешнего мэра Зел-ска. Надеюсь, он вас поймёт как политтехнолог политтехнолога. С остальными, я думаю, проблем возникнуть не должно.
   На столе зазвонил телефон. Папа недовольно посмотрел на него, словно надеясь, что под его начальственным взглядом дерзкий аппарат замолчит. Но телефон продолжал трезвонить настойчиво и, как показалось Северину тревожно.
   - Я слушаю! - Абсолютов, наконец, снял трубку.
   - Кирилл Кирилыч! - взорвалась та. - Это Сидоркин.
   - Что случилось, Поликарп Давыдович? В нашей продукции упал градус?
   - Завод горит!
   - Что?!
   Папа вскочил во весь свой малый рост и Северин Эдмундович увидел, как побелели его пальцы, сжимавшие телефонную трубку.
  
   Напрасно Степан пытался убедить своих воинов, что сначала надо взять штурмом мавританский дом, после чего он самолично объявит Абсолютову о том, что тот низложен восставшим народом. Его воины на одну треть охваченные духом анархии, а на две другие желанием напиться, наконец, вдоволь из источника экономического благополучия, направили свои ряды к заводу. По дороге экспроприировали грузовик. Человек шесть умудрились забраться в кабину, остальные набились и облепили со всех сторон кузов. Старенькая машина как бы нехотя повезла всю эту орду по пыльной дороге, оставив одного обескураженного вождя. Но в бездействии Степан пребывал недолго. Необходимо было держать под контролем нарастающие как снежный ком события, и он затрусил вслед за грузовиком.
   Между тем грузовик, недовольно урча, подъехал к заводу и остановился в пятидесяти метрах от ворот, которые в разгар рабочего дня были открыты. Пассионарии решили воспользоваться этим, повыскакивали из грузовика и бросились на приступ. Им удалось беспрепятственно проникнуть на территорию, но здесь они остановились в нерешительности, ибо не знали куда идти. Спасли положение братья Лыкины, чьи чуткие ноздри уловили милый сердцу аромат, и возглавляемое ими воинство ринулось в цех готовой продукции.
   - Стоять!
   Навстречу им вышли трое охранников, вооружённых помповыми ружьями. При виде оружия войско в нерешительности затопталось на месте. Но вновь проявила себя троица Лыкиных. Должно быть, сегодня звёзды были к ним благосклонны, или жажда утроила их умственные способности, несмотря на полученное одно на всех восьмилетнее образование.
   - Братва, да вы чего это? Мы же на экскурсию приехали. Из райцентра.
   Улыбаясь во все на троих тридцать два зуба, братья приблизились к охранникам на расстояние вытянутой руки, которые при слове "экскурсия" немного расслабились. И это им стоило дорого. Три пудовых кулака одновременно достигли челюстей и незадачливые стражи, выронив ружья, рухнули без памяти на землю. Толпа восторженным рёвом приветствовала эту первую победу.
   Но рано было почивать на лаврах. Четвёртый охранник, оставшийся внутри, спустил с цепи свирепых ротвейлеров. Три обученных пса бесстрашно бросились на толпу. Братья Лыкины подняли с земли помповые ружья, и пролилась кровь выполнявших свой долг животных. Пассионарии бросились к входу в цех. Охранник попытался закрыть железную дверь, но был сметён жаждущими.
   Дальше началось то, что уже не единожды случалось под солнцем. И при взятии Рима Аларихом, Константинополя крестоносцами, а поляками Москвы.
   Когда запыхавшийся Степан прибежал на территорию завода, то увидел там несколько десятков существ весьма отдалённо напоминающих людей. Существа ползали по земле, издавали нечленораздельные звуки, а из окон заводского корпуса наружу рвалось пламя.
  
  
   - Где его черти носят?
   Папа с силой давил на кнопки сотового телефона, словно хотел выдавить из него искомое как пасту из тюбика. Вот уже несколько минут он пытался дозвониться до своего начальника безопасности. Павлентий с тремя бойцами обшаривал пригородные электрички в поисках Сони и Абдуллы и видимо был вне зоны досягаемости.
   Сидоркин в телефонном разговоре прерывающимся от волнения голосом сообщил Абсолютову, что с час назад на завод ворвалась толпа людей мужского пола, нейтрализовала охрану и принялась грабить склад готовой продукции. Он слышал выстрелы и даже видел в окно своего кабинета убитых псов и лежащих без сознания охранников. Среди нападавших тоже есть потери. Начальник склада, успевший в последний момент избежать расправы и подобно капитану тонущего корабля последним покинуть помещение, видел, как несколько человек упали в огромный бойлер с самогоном.
   - Это не боевые потери, - покачал Кирилл Кириллович головой. - Это добровольное приношение себя в жертву Бахусу. Пожарных вызвали?
   - Звонил в пожарную часть райцентра. Сказали, что смогут подъехать не раньше чем через час.
   - Ну что за бардак! - Абсолютов посмотрел на сидящего на противоположном конце стола Северина. - Философия здесь бессильна, а, Северин Эдмундович?
   Московский гость тяжело вздохнул. Он думал о том, что в свете последних событий обещанное вознаграждение ему, скорее всего, не светит.
   - Павлентий пропал, пожарные задерживаются. Остаётся уповать лишь на Него.
   Папа уставил указательный палец в потолок. И словно в ответ голубое небо за окном заволокло чёрными тучами, поднялся сильный ветер, засверкали молнии. Тяжёлые шторы на окнах Папиного кабинета взметнулись к потолку. Через несколько минут на Чудищи обрушился ливень такой силы, что казалось, дождевые капли пробьют крышу мавританского дома. Хозяин и гость бросились к окну. На улице за плотной стеной дождя ничего нельзя было разглядеть.
   - Вот и вся философия! - Абсолютов торжествующе посмотрел на Северина. - Я всегда знал, что Он помогает лишь сильным мира сего. Потому-то они и сильные.
   Кирилл Кирилыч прошёл к своему бару, достал хрустальные бокалы и бутылку коньяка.
   - Этот ливень погасит не только пожар, но и смоёт всю ту нечисть, которая посягнула на то, что я создавал годы. Давайте, Северин Эдмундович, предоставим разобраться со всеми проблемами природе, а сами выпьем за то, чтобы созидающее начало всегда преобладало над разрушающим.
   Они выпили, потом ещё.
   - Да куда же запропастился этот Павлентий? И ведь не появится, пока не найдёт эту парочку. А он её найдёт, уверяю вас. Хоть в Нигерии, хоть в Индии.
   Абсолютов опять посмотрел в окно, где тропический ливень никак не хотел уняться.
   - О, ещё полчаса этакого дождя и Чудищи ожидает потоп.
   Слова его оказались пророческими. Через десять минут в кабинет без стука ворвалась перепуганная Зинаида Прокопьевна.
   - Кирилл! Там на веранде!
   - Что, на веранде, голубушка?
   От хорошего коньяка Папа впал в эйфорию.
   - Посмотри сам!
   Все трое через зимний сад проследовали на веранду. Пруд плескался уже в десяти сантиметрах от пола. А невиданный в здешних местах дождь и не думал прекращаться.
   - Ну, это уже слишком, - поднял Кирилл Кириллович лицо к небу. - Ну, довольно, довольно! Сейчас позвоню Сидоркину, узнаю, прекратился ли на заводе пожар.
   Но связи с заводом не было. Не работала также и сотовая связь. Папа особенно не удивился, при таком разгуле стихии это не мудрено!
   Северин Эдмундович с ужасом наблюдал, как вода достигла веранды и устремилась по плиточному полу в зимний сад.
   - Надо открыть заглушку! - сквозь шум дождя услышал он Папин голос.- Тогда вода по подземному каналу уйдёт в Чудищенку.
   - А где она, эта заглушка? - спросил философ.
   - Вон у того берега, видите, где лодочный сарай.
   - Как же я могу что-нибудь видеть при таком ливне? К тому же я не умею плавать.
   - А что, на кафедре философии этому не учат? - не удержался Абсолютов от едкого вопроса.
   - Представьте себе, не учат!
   - Не заводитесь, Северин Эдмундович! У нас с вами общая задача - спастись.
   Потоки воды низвергались с неба, не переставая. Казалось, дождю этому нет ни начала, ни конца. Северину стало по настоящему страшно.
   - Похоже, я переоценил свои возможности, - задумчиво сказал Кирилл Кириллович. А где же Зиночка?
   Они стояли на веранде уже по колено в воде, которая продолжала прибывать. Из плотной пелены дождя, прямо у перил веранды материализовалась лодка, в которой стояла женская фигура в дождевике и с веслом. Северин Эдмундович узнал Зинаиду Прокопьевну.
   - Есть женщины в русских селеньях! - восхищённо продекламировал Абсолютов. - Зиночка, у нас есть пять минут, чтобы забрать вещи первой необходимости?
   - Три минуты! - отвечала Зинаида Прокопьевна.
   Папа, подобно маленькому пароходу, поднимая небольшую волну, взял курс на английский кабинет, за ним в гостевую комнату последовал и Северин. Ровно через три минуты они встретились на веранде. На Абсолютове был надет изящный дождевик, а в руке он держал небольшой чемодан, явно из кожи крокодила. Столичный гость прижимал к велюровой груди свой итальянский портфель с бельём и томиком Декарта, в котором притаились зелёные бумажки с портретами американских президентов. Они перебрались в лодку.
   - Позвольте? - Северин галантно взял из рук Зинаиды Прокопьевны весло. - Куда плывём, Кирилл Кирилыч?
   - К неведомым пределам, как говорил поэт!
   Абсолютов был как-то по особенному возбуждён, причём никакой подавленности в его настроении не ощущалось.
   - Как я люблю вот такие переломные моменты! - словно отвечая на невысказанный вопрос, заговорил Папа. - А знаете, почему? Потому что впереди ждёт так много нового и интересного, что ради этого не жаль потерять всё.
   Северину осталось только восхититься подобному жизнелюбию. Сам он этим похвастаться не мог, ибо тропический ливень вымочил до нитки его велюровый пиджак, несмотря на то, что Зинаида Прокопьевна заботливо укутала его большим куском политэлена. Вид философа был жалок, да и настроение соответствующее. Он уже видел себя метавшимся в бреду на больничной койке с тяжёлой пневмонией, а у постели сидела рыдающая Эвелина. Или Зинаида Прокопьевна. Нет, пусть лучше обе проливают свои чистые слёзы, а он слабой рукой будет гладить их по коленкам.
   Какое-то время они плыли в плотной пелене дождя. Вода была везде, и Северину подумалось, что Земля вернулась на миллиард лет назад, когда её основой были бескрайние мировые океаны. Однако вскоре они чуть не столкнулись с торчавшей из воды оградой. За плотной дождевой завесой едва виднелась крыша дома. Всё остальное было скрыто под водой.
   - Их-то, за что? - вопросил Абсолютов, задирая голову.
   Обогнув ограду, Северин подгрёб к затопленному дому. Вода плескалась у самой крыши, и вряд ли в доме был кто-нибудь живой, если только у хозяев не произошла мгновенная мутация. Например, появились жабры и перепонки между пальцами.
   Северин направил их крохотный ковчег дальше. Зинаида Прокопьевна и Кирилл Кириллович энергично черпали литровыми банками воду со дна лодки и выливали за борт. Но вода в лодке прибывала быстрее и их гибель в пучине была лишь вопросом времени.
   - Сизифов труд! - мрачно заметил философ.
   - Ну, почему же? - беззаботно отвечал Папа. - Лично мне больше нравится сказка о лягушке, взбившей молоко в масло и таким образом спасшейся.
   Северин ничего не ответил, продолжая грести и всматриваясь вперёд, впрочем, безрезультатно. Ближе трёх метров ничего не было видно. Иногда лодка натыкалась на торчавшую из воды ограду, за которой стояли затопленные по самые крыши дома. Людей нигде не было видно, и лишь на одной из крыш они увидели громко мяукающую кошку. Зинаида Прокопьевна сняла перепуганного и вымокшего зверька и спрятала под дождевик на своей пышной груди.
   Дождь начал понемногу стихать. Вокруг прояснилось, и Кирилл Кириллович определил, что находятся они недалеко от завода. Вскоре показалась и заводская ограда, скрытая наполовину под водой. На заводской трубе Северин увидел три фигуры, сидящие на железных скобах. Это были братья Лыкины. Они орали похабные песни, и время от времени передавали друг другу двухлитровую пластиковую бутыль с самогоном.
   - Вот за что я люблю русского мужика, - счёл нужным заметить Абсолютов, - что он даже Апокалипсис способен превратить в праздник.
   - Закусь есть? - закричали братья, завидев лодку.
   - Есть, но её не на чем приготовить! - крикнул Абсолютов и тихо добавил: - К тому же она согревает мою любимую женщину.
   - Их надо забрать, - сказала Зинаида Прокопьевна, - долго они не продержатся. Напьются, свалятся с трубы и утонут.
   - Если мы их возьмём в лодку, то утонем вместе с ними, - заметил Папа. - А этого мне на заре моей новой жизни очень не хочется. Северин Эдмундович, берём курс норд-вест!
   - Слушаюсь, капитан! - весело отвечал философ, хотя совершенно не представлял в какой стороне этот норд-вест. А веселье его посетило, потому что дождь прекратился окончательно и небо над погружённым в пучину селом начало светлеть. Абсолютов и Брындина утроили свои усилия и лодка, освободившись от набравшейся в неё воды, заскользила быстрее.
   Перед командой маленького судёнышка предстала печальная картина. Вся деревня стала жертвой стихии. Из воды торчали одни лишь крыши, а наиболее ветхие, ушедшие в культурный слой дома скрылись под ней полностью.
   - Неужели все погибли? - со слезами на прекрасных глазах вопрошала Зинаида Прокопьевна.
   - Давай, Зиночка, надеяться на лучшее? - обнял её за плечи Кирилл Кириллович.
   - Смотрите! - вдруг закричал Северин Эдмундович и показал рукой вдаль.
   На самом большом из семи холмов, том самом, где стояла заброшенная, полуразрушенная церковь они увидели множество людей и домашних животных. Образовавшееся на месте села озеро плескалось у подножия. Люди одной большой тесной кучей сидели, прижавшись, друг к другу и до лодки доносилось нестройное многоголосое пение. Коровы, овцы, козы, домашняя птица и собаки с кошками располагались у самой воды.
   - Вот видишь, Зиночка, а ты боялась!
   Северин направил утлую лодочку к этому острову спасения. Увидев их, радостно заблеяли козы с овцами, коровы приветливо замахали хвостами, а собаки подняли весёлый лай.
   - Возлюбленные мои пейзане! - радостно закричал Кирилл Кириллович. - Как я рад видеть вас всех живыми!
   - У нас тут остров свободы! - закричал с берега пастух Степан. - Нам тираны не нужны!
   - Это я - тиран? - возмутился Папа. Да если бы не я, то единственное в чём бы ты разбирался, были бы коровьи лепёшки!
   - Знание умножает скорбь! - не остался в долгу пастух. - И видит Зевс, как я скорблю, что не родился на две тысячи лет раньше и столько же километров южнее!
   Лодка ткнулась носом в берег, и Северин Эдмундович помог сойти на землю женщине и Абсолютову. Весло он из рук не выпустил и напоминал ликтора, охранявшего римского сенатора. Сенатором, конечно же, был Папа, запахнувшийся в свой дождевик как в тогу. Спасённая ими кошка благодарно тёрлась о ноги Зинаиды Прокопьевны.
   - Послушайте, тираноборец, - обратился Абсолютов к Степану. - Учтите, если меня с вами не будет, то политическая жизнь на вашем острове совсем захиреет.
   Они стали подниматься на вершину холма, с трудом протискиваясь между плотно сидящими людьми. Чудищенцы не обращали на троицу никакого внимания, глаза их были устремлены на водную гладь, в которой остались их дома, и они пели... Это была православная молитва "Святый Боже, Святый крепкий, Святый бессмертный помилуй нас". У арки, где когда-то были храмовые ворота, стояла баба Дуся с иконой Спасителя в руках. Прежде икона эта висела над Царскими вратами, но после ареста отца Макария все эти годы хранилась в доме, где осталась семья священника. Когда начался ливень, баба Дуся бросилась к избе, и всё, что она вынесла, была эта старинная икона, писаная ещё по заказу майора Краузе.
   - Все спаслись? - деловито осведомился Кирилл Кириллович у Евдокии Макаровны.
   - Это уж как Господь решил, - отвечала та, прижимая икону к груди и продолжая смотреть куда-то вдаль выцветшими глазами. - На заводе твоём, говорят, много людей утопло.
   - Так это не наши, не чудищинские, - ответил подошедший Поликарпыч. - Сам видел, как толпа к заводу шла. Хотел предупредить, да не успел.
   - Соседи наши?
   - Известное дело! Хулиганьё со всей округи. Перепились, должно быть, до чертей, тут их потопом-то и накрыло.
   - А из наших кого здесь нет? - продолжал чинить свой допрос Папа.
   Скотник владел информацией, ибо вместе с Абдуллой и Соней принимал спасавшихся людей.
   - Школьный директор с утра в район укатил со своим педсоветом. Сидоркина опять же нет. Кто-то видел, как он уплыл в большом чане в сторону Орловки.
   - Хорошо, хоть сельская интеллигенция всего этого не видела, - вздохнул Абсолютов, имея в виду педагогов. - Особенно преподаватели естественных наук. Ведь твёрдо уверены, что в здешних широтах подобных природных явлений не бывает, а вот тебе на! Но как наши маргинальные соседи решились напасть на завод? Неужели был катализатор?
   - Да какой там катализатор! - захихикал Поликарпыч.
   В отсутствие Залетаева он признал безоговорочным лидером на острове Кирилл Кирилыча и пытался влезть тому в доверие.
   - Вон он, катализатор! - показал он рукой на Степана, который стоя среди своих коров, напряжённо наблюдал за ними.- Заболтает любого, вот и подбил эту братию на такую дерзость.
   Взгляд Папы сверкнул, подобно молнии и разоблачённый подстрекатель бросился с берега в воды только что возникшего озера.
   - Гляди-ка, саженками поплыл!
   Пастух плыл условным кролем, широко загребая руками.
   - Одной деструктивной единицей меньше, - удовлетворённо заметил Кирилл Кириллович, глядя вслед удаляющемуся Степану. - Возлюбленные мои пейзане! - вновь он обратился к сидящим плотными рядами чудищенцам. - Что делать-то будем?
   - Молиться, что же ещё! - отвечала за всех баба Дуся. - Покарал Господь деревню нашу за безбожие, ох долго придётся отмаливать!
   - Молиться - это, конечно, дело нужное, - согласился Папа. - Но, есть хорошая поговорка " на Бога надейся, а сам не плошай". Обещаю, вместе с селом, восстановить и храм. Каюсь, что в заботе о хлебе насущном, не сделал этого раньше.
   - А не врёшь? - спросила баба Дуся.
   - Не вру, - серьёзно отвечал Кирилл Кириллович.
   Тут он заметил Абдуллу, который прижимал к себе дочь пенджабского банкира.
   - И вы здесь, голубки! Ай-я-яй, как нехорошо, как неблагодарно! А я ведь, Соня, твоему отцу обещал, что буду заботиться о тебе.
   - Заботиться о Соне буду я! - с вызовом ответил воин иджо.
   - А ты не груби старшим! - осадил его Папа. - Непослушание, оно до хорошего не доводит. Сам видишь!
   Картинным жестом он указал на бескрайнее озеро. Тут Абдулле крыть было нечем. Плохие люди хотели сжечь завод, Аллах разгневался и покарал всех, ибо Аллах велик, и гнев его, как и милосердие не знает границ.
   Между тем кроваво-красное солнце постепенно окуналось в воды Чудищенского моря. День, который селяне запомнят до конца своих жизней, и будут рассказывать о нём внукам и правнукам, заканчивался. На Спасский остров опускалась ночь.
   - Возлюбленные мои пейзане! - в третий раз обратился Кирилл Кириллович к пастве. - Утро вечера мудренее. Всем нам сегодня пришлось не легко, поэтому предлагаю, как следует выспаться, а завтра мы решим, что будем делать дальше. В конце концов, у нас есть лодка, и мы пошлём за помощью.
   Затопленцы, уставшие от переживаний сегодняшнего дня, стали готовиться к ночлегу, и вскоре на острове был слышен лишь храп отдельных людей, да изредка блеяли овцы. Надо отдать должное Абсолютову, занятие философией в его правление и выработало у чудищенцев философский взгляд даже на случившуюся катастрофу.
   Утро началось с неприятностей. Пропала единственная лодка, а вместе с ней афро-индийская пара. Папа был в ярости, но через короткое время успокоился и взял себя в руки. Не пристало лидеру проявлять свои эмоции, да ещё на людях. В этот момент вдруг "проснулся" его сотовый. Это звонил Павлуша.
   - Так-то ты блюдёшь мою безопасность? - накинулся на него Абсолютов. - Деревню затопило, а ты шляешься неизвестно где!
   - Как затопило?
   - Обыкновенно, водой!
   - Вы в порядке шеф?
   - Боже мой, какая забота! Твой вопрос опоздал на целые сутки. Ну, что, нашёл наших Дафниса и Хлою?
   - Кого?
   - Кого я тебе велел!
   - Я до Москвы добрался, всю общагу облазил. Как в воду канули.
   - Это ты, верно, заметил, как в воду. Хреновый из тебя следопыт, Павлуша!
   В этот момент в аккумуляторе телефона кончился заряд и он замолчал. Кирилл Кириллович посмотрел на него и широко размахнувшись, швырнул аппарат в воду. Потом оглядел холм, вчера ставший островом. Вокруг храма росло с дюжину деревьев, вязов и дубов.
   - Будем строить плот! - объявил директор утонувшего агропромышленного комплекса имени Ивана Медного.
   Но плот строить не пришлось. Примерно через час над островом закружили вертолёты МЧС, затем подошли вездеходы-амфибии, и началась эвакуация. Вместе со спасателями прибыли и журналисты, как местные, так и из Москвы. Кирилл Кириллович под многочисленными объективами фото и телекамер вместе со спасателями помогал рассаживать людей, и покинул остров последним, успев ещё и дать короткое, но запоминающееся интервью, где говорил о мужестве людей, которых постигла такая страшная беда.
   - Я приложу все усилия для восстановления села и уверен, оно станет жемчужиной не только здешнего края, но и всей России.
   Этой своей заключительной фразой он сорвал у акул пера аплодисменты и даже вредный Цеппельман воздержался от подковыристых вопросов.
  
  
  
   * * *
  
  
   Эпилог.
  
  
   Прошло полгода. Северин Эдмундович давно истратил вознаграждение, полученное от Абсолютова. Они с Эвелиной отправились в круиз по Средиземноморью. Глядя с верхней палубы теплохода на лазурную гладь моря, гуляя по узким улочкам Генуи и Ла-Валлетты, он почему-то вспоминал деревню, уютно расположившуюся меж семи холмов.
   В последних числах ноября философ сидел в своей московской квартире и потягивал из рюмки кизлярский коньяк. Погода была скверная, и Северин битый час откладывал поход в ближайший продуктовый магазин за пельменями. Последние пару месяцев "медвежьи уши" были его основной пищей. Жена, отчаявшись найти экзистенциализм у Сведенборга, взяла за основу мужнину кандидатскую о Шопенгауэре и сидя в соседней комнате, бойко перепечатывала её, вставляя в конце каждого абзаца свои замечания, для того, чтобы расширить объём до докторской. Её гастрономические способности и раньше оставляли желать лучшего, но в период "творчества" Эвелина появлялась на кухне лишь для того, чтобы заварить себе чашку кофе, да достать из хлебницы чёрствую корочку.
   Философ вновь наполнил рюмку и поднёс её к носу, вдыхая запах. Ему вдруг вспомнился другой аромат, аромат чудищенского самогона. Эх, сюда бы сейчас Сониных блинчиков с начинкой из цыплёнка в соусе тамаринда!
   В животе заурчало. Что ж, придётся идти за пельменями. Северин потянулся в своём кожаном кресле и взглянул на экран телевизора. Улыбчивая ведущая, сидя в уютной студии, рассказывала о том, что всего в ста с небольшим километрах от Москвы есть уникальное село.
   - В чём же его уникальность? - спросила она, улыбаясь во весь экран. - Во-первых, главой местной администрации и одновременно директором агропромышленного комплекса является женщина, что, согласитесь, в сельской местности встречается не часто. А во-вторых, в селе есть знаменитый на всю область зимний сад, в котором представлены практически все растения нашей Земли.
   На большом экране в студии появилась картинка, и Северин увидел лицо Зинаиды Прокопьевны, которая принялась рассказывать об успехах достигнутых их хозяйством.
   - Мы слышали, что полгода назад ваше село постигло страшное стихийное бедствие, оно было полностью затоплено.
   Да, это так, отвечала Зинаида Прокопьевна, но власти выделили большие средства на восстановление села. Осушение велось уникальным способом. В ближайшей низине вырыли огромный котлован, а местный Кулибин, Поликарп Давыдович Сидоркин сконструировал гигантскую помпу, работающую на солнечных батареях. В течение недели несколько сот тонн воды было "заперто" в котловане.
   Потом показали знаменитую оранжерею, и короткое интервью дал его директор. Конечно, это был Абдулла, а его замом была жена Соня. Северин Эдмундович искренне порадовался, что у афро-индийской пары всё сложилось хорошо. "Наверное, и детишки есть", - со слезой умиления подумал он.
   В заключение ведущая спросила:
   - А вот вам, такой эффектной женщине, жене депутата Государственной Думы, не скучно жить, можно сказать, в глухой провинции?
   Зинаида Прокопьевна скромно опустила свои прекрасные глаза.
   - Вот вы меня назвали эффектной, а ведь в жизни главное не эффектность, а эффективность.
   " Чувствуется влияние мужа, депутата государственной думы", - подумал Северин Эдмундович, кряхтя, поднимаясь со своего любимого кресла.
  
   - Глянь-ка, Матвей! Вон твоя мымра по телевизеру выступает. А задницу-то отрастила, скоро больше моей будет!
   Зюзюкин поморщился. Последнее время он много времени уделял чтению русской классики и нелитературный язык, на котором изъяснялась жена, был для него скрежетом железа по стеклу.
   - Больше твоей, Клавдия, - он положил ладонь на массивный круп своей боевой подруги, - не сыщешь во всей Зел-ской губернии.
   - Руки-то убери, чать не купил ещё!
   - А разве любовь покупается?
   Клавдия всем своим немалым весом опустилась мужу на колени.
   - Сегодни-то как меня любить будешь? Как Рогожин Настасью Филипповну?
   " Тюкнуть бы тебя топориком по кумполу, как Раскольников старуху процентщицу", - с тоской подумал Матвей, слыша, как жалобно заскрипели под ними пружины дивана.
  
  
   Аэробус мягко коснулся колесами бетонной полосы и стал постепенно сбавлять ход. Павлентий больше всего не любил такие моменты. В ушах закладывает, а из сердца рвётся наружу страх. А вдруг приземлимся неудачно, не сработают шасси, или самолёт даст сильный крен? Но, слава Богу, и на этот раз всё обошлось благополучно. Стюардесса, лучезарно улыбаясь, сообщила, что они прибыли в аэропорт Дели и температура за бортом +37 градусов по Цельсию. Павлентий довольно сносно стал понимать по английски и даже мог сказать с десяток фраз.
   Зажав под мышкой свой малиновый пиджак, а в другой руке спортивную сумку, он спустился по трапу одним из первых. Жарища такая же, как и в этом чёртовом Лагосе, откуда он вылетел несколько часов назад.
   Нигерия Папиному опричнику не понравилась, жара надоела, снег стал по ночам сниться. Да и Абдуллу с девкой он там не нашёл, хотя облазил всю страну.
   - Ничего, ничего! - бормотал он. - Земля круглая, так что никуда не денутся. Мы и Индию вдоль и поперёк прочешем. А то тоже, сказанул - хреновый следопыт! А я докажу, докажу, что не хреновый я!
   - Хелло, шеф! - обратился он к таксисту у здания аэропорта. - До Курукшетра хау матч?
  
  
   Баба Дуся стояла перед обновлённым храмом и всё никак не могла налюбоваться на золотые маковки куполов, сверкающие белизной на декабрьском солнце стены.
   Всё было сделано так, как завещал отец Макарий. Завещание вместе с тысячью золотых червонцев и драгоценной церковной утварью было найдено в тайнике за алтарём. Сам же тайник был указан Евдокии отцом Макарием во сне. Однажды июньской ночью батюшка явился к ней весь в белом и с укоризной произнёс:
   - Что же ты дщерь моя наставлений отцовых не читаешь?
   Евдокии тогда помыслилось, что он хотел сказать "не чтишь", но батюшка ещё раз повторил с ударением на "не читаешь".
   - Где читать-то, отец родной? - спросила баба Дуся.
   - А ты у Спасителя спроси, Он тебе и поможет.
   Наутро сон этот всё не выходил у бабы Дуси из головы. В то лето она каждый день приходила к храму, где велись восстановительные работы. Папа не обманул, и после того как осушили деревню, занялся восстановлением церкви. Но деньги выделял в час по чайной ложке, хотя добровольных помощников было, хоть отбавляй, опять же зарплату платить не надо, чем Абсолютов не преминул воспользоваться. Вот и в этот день на стройке сидели с десяток рабочих, ждали, когда подвезут песок и кирпич. Причём, ждали уже третий день.
   Перед тем, как подняться на Спасский холм, Евдокия Макаровна долго молилась у иконы Спасителя. Но ответа на свой сон так и не получила. Но ведь не зря явился батюшка ей сегодняшней ночью, ох не зря!
   Она сняла икону со стены и всмотрелась в Лик. Иконописцу удалось передать скорбное выражение глаз Иисуса. Причём читалась в них не скорбь о предстоящих муках, а о греховности людской. На обратной стороне иконы было что-то написано. Баба Дуся бережно положила её на стол и отправилась за очками.
   Надпись гласила:
   " А более всего почитайте Святую нашу Троицу, ибо на этих трёх кирпичиках зиждется всё мироздание и каждый из них осенён животворящим крестом".
   И больше ничего. Что это могло означать, баба Дуся не знала.
   Разгадка пришла, когда она поднялась к восстанавливаемому храму. Строители в ожидании материала курили лёжа на зелёной травке, а старушка вошла в прохладный полумрак церкви. Три кирпичика никак не выходили у неё из головы. Стены строены ещё в восемнадцатом столетии, и кирпичи были намертво спаяны раствором, замешанным на яичном желтке. Вдруг на трёх кирпичах восточной стены она увидела нацарапанные православные кресты. Подняв с земли щепочку, баба Дуся принялась скрести швы между ними. Вскоре кирпичи были вынуты, а за ними обнаружилась ниша, где лежали сокровища и записка.
   " Времена Антихриста пройдут, ибо Господь попираем не бывает! Но у лукавого много способов, как отвратить людей от Лица Господа нашего, ибо он был и остаётся отцом обмана.
   В феврале восемнадцатого года явился я в имение господ Краузе, чтобы с Божьей помощью спасти его от разграбления. Тогда мне удалось успокоить крестьян, уговорить их разойтись по домам. Так вот, каюсь, грешным делом копался я тогда в библиотеке и прочёл семейные архивы (они сгорели вместе с имением летом того же года). Писано там было, что деньги, отданные на строительство нашего храма, майор Краузе отобрал при разграблении Очакова у купца-армянина, которого вместе с женой и детьми заколол. Известно, что армянские люди христианской веры, стало быть, сгубил христианские души.
   А когда колокол на звонницу ставили, то двадцатипудовый сорвался и до смерти придавил колокольных дел мастера Козьму Огнева. А в 1871-м году пономарь вниз сорвался. Видно Господь не принял эти деньги.
   Всё, что найдёте в тайнике нажито праведным трудом, семь лет я прятал сокровища от антихристовой власти. Потратьте деньги на восстановление нашего храма, когда это станет возможным".
   Внизу записки стояла подпись и дата: 27 января 1925 года.
   А спустя три дня отца Макария арестовали.
   Когда клад перевели в современные рубли, сумма получилась совсем не маленькая и работа пошла веселей. Абсолютов привёз самосвал кирпичей и на этом его участие в восстановлении закончилось. Появились более важные дела, ликёроводочный завод тоже ждать не будет. А потом Папу в Госдуму выбрали, и в селе его стали видеть редко. Ну, да это и к лучшему, подумала баба Дуся, взявшая на себя руководство работами.
   Среди строителей суетился Поликарпыч, замаливавший грех манихейской ереси, пастух Степан, по выходным помогал Залетаев.
   "Объект" сдали на Казанскую. Сердце Евдокии затрепетало, когда над деревней поплыл колокольный звон.
   - Вот теперь и помирать можно, - вытерла она с морщинистой щеки слезинку.
  
   Северин Эдмундович возвращался домой по слякотной улице, неся в пакете пельмени, опротивевшие ему до смерти. Московское небо затянула дымка смога. До обещанной оранжевой революции оставался ещё целый год.
   Чёрная "Вольво" с депутатским номером пронеслась мимо, обдав его грязной жижей.
   - Поаккуратней с народом! - высказал водителю щуплый мужчина, сидящий на заднем сиденье.
  
  
  
  
   Конец.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"