Аннотация: Я спустился в склеп. Гроб стоял посередине в окружении трёх горящих факелов. Но он, чёрт возьми, был пуст! Бархатная подушечка ещё хранила вмятину от умнейшей во всей Курляндии головы, но Карл-Иоганн исчез!
Здравствуй о, моя ветхая Родина! Вновь вижу я твои скудные нивы, густые леса всё ещё полные дичи, и, конечно же, гордые замки, возвышающиеся как немой укор от наших славных предков своим захудалым потомкам!
Вот такие мысли, достойные пиита, вертелись в моей голове, когда переправился я на левый берег реки, именуемой туземцами Даугавой.
Десять долгих лет не был я на родине. И честно скажу тебе, дорогой читатель, то, что я, наконец, здесь, считаю воистину чудом! Лежать бы мне теперь в сырой земле за тысячу миль отсюда. Это не мудрено, когда сражаешься под русскими знамёнами. Сколько раз я мог погибнуть от татарской сабли или турецкой пули, известно одному Всевышнему. При штурме Измаила чудом не свалился с тридцатифутовой высоты, чуть не утонул при переправе через Прут. Что и говорить, подёргал костлявую за её белый саван!
Но видимо не пришёл ещё мой черёд покинуть эту грешную землю и вот я стою на земле милой сердцу Курляндии.
Ну что ж, пришла пора представиться. Я - Готфрид-Юлиус фон Даненберг. Да, да, именно потомок того самого графа, который чёрт знает сколько лет назад пал от руки язычников в Саульской земле. Пал, как утверждают анналы с именем Божьим на устах.
Думаю, предок мой, там, на небесах может мной гордиться. Уж я не посрамил честь Даненбергов! Сам Suvoroff обнял и расцеловал меня на развалинах Измаила, а это дорогого стоит!
Семнадцатилетним юношей покинул я милые сердцу земли, чтобы достойно служить русской императрице. И вот теперь капитаном Таганрогского драгунского полка вернулся улаживать свои семейные дела.
Матушки своей я лишился еще, будучи в младенческом возрасте. Батюшка, почитавший прусского императора выше всего на свете, подался ко двору в Сан-Суси, а оттуда в английские колонии, где и схлопотал пулю от вирджинского комбатанта. Мир праху его - вот и всё, что могу сказать, ибо не помню его совсем. Так что, воспитывал меня брат отца, Карл-Иоганн фон Даненберг. И я вам скажу, это был умнейший человек во всей Курляндии! Потому что считал преданность моего родителя королю Фридриху глупостью, ибо будущее, по его словам было за Россией.
- Вот где будут решаться судьбы Европы, а в дальнейшем и всего мира! - такими словами провожал он меня на русскую службу.
Дядя оказался прав. Французы завязли в междоусобных распрях, и, страшно сказать, аристократом там, стало быть, опасно! Вся Европа боится подцепить эту заразу. Одна Россия успешно решает свои дела во всех четырёх сторонах света.
Перед самым Рождеством получил я от дядюшки письмо. Карл-Иоганн писал, что болен, и времени отмерено ему на этом свете совсем немного. Хотел бы любимого племянника видеть перед смертью.
Целый месяц добивался я заслуженного отпуска. Ещё месяц ушёл на дорогу из тёплого Крыма до холодного Санкт-Петербурга. Наконец, третьего марта 1793 года я стою на берегу реки, кутаясь под холодным ветром в свой плащ из добротного английского сукна, подбитого горностаем. В кошельке моём весело позвякивают русские золотые червонцы, в багаже - подарки из России. Самые ценные - шесть собольих и шесть беличьих шкурок для Урсулы.
Об особе, именуемой Урсулой нужно сказать отдельно. Мы познакомились в Мемельбурге, где я, пятнадцатилетний молокосос гостил у родственников моей покойной матушки. Там я и встретил это прелестное дитя, десяти лет от роду. Сказать, что золотистые локоны и голубые как небо глаза произвели на меня сильное впечатление, значит не сказать ничего. В любой части света и через сто лет я буду думать о моей Урсуле. А тогда мы были детьми и играли в песчаных дюнах в Арминия и Туснельду . Но всё хорошее рано или поздно заканчивается, и мою любовь увезли в родовой замок Тизенгаузенов, что на берегу Юмурдского озера.
Последнее письмо я получил от неё тотчас по завершении турецкой кампании. Писала она, что живёт теперь с братом под Митавой, буквально в полудне пути от нашего замка. И я возблагодарил судьбу за это!
Лишь к вечеру добрался я до деревни, что в двух милях от нашего имения. Никак не могу выучить её земгальское название, уж слишком дик и непривычен для моего немецкого уха их варварский язык. Жители её были лютеранами, что в Земгалии большая редкость, ибо местные наученные польскими ксендзами очень уважают Папу. Выгоды лютеранства показал им ещё мой прапрадед на закате Реформации . Скорее всего, он показал им свой большой меч, но кто сейчас помнит об этом?
От деревни путь в замок лежал через лес, полный всякого зверья. В лесу этом охотились мои предки ещё со времён старой доброй Ливонии.
Имел я соблазн заночевать в деревенском трактире, путь до замка хоть и недальний, но через дремучий лес. А волки в конце зимы голодные, бывали случаи, что и на человека нападали. Но очень уж хотелось обнять старого любимого дядюшку. К тому же шпага моя всегда при мне, под рукой пара сёдельных пистолетов, да ружьё.
В тёмном небе стояла полная луна, когда из-за поворота показались стены родного имения. Лес, как всегда был полон своих звуков. Пару раз я слышал голодный вой, однажды даже показалось, что сквозь кусты горят зелёные огоньки глаз, но лесную чащу я пересёк без приключений.
На крыльце меня уже ждали. В высоком человеке с фонарём в руке я узнал старого мажордома Себастьяна. Хотя дядюшка и предпочитал прусскому королю русскую императрицу, но дворецкого выписал себе из самого Кенигсберга. Случилось это, правда, за год до моего отбытия на русскую службу, а до того был швед Янсберг. Он утонул в местной речушке. Много ходило тогда о его гибели слухов. Речушка та в самом глубоком месте едва доходила взрослому человеку до пояса. Так что, Себастьяна я знал плохо, но дядя в своих письмах всегда отзывался о нём в самых лестных эпитетах.
- Молодой граф! - кинулся ко мне дворецкий. - Видит Бог, как я рад вас видеть!
- И я чертовски рад, Себастьян! Но веди скорей меня к дорогому дядюшке!
- Вы разве не получили моё письмо? Я выслал вам навстречу курьера ещё вчера.
- Что случилось? - в тревоге спросил я.
- Граф Карл-Иоганн почил в бозе вечером позапрошлого дня. Он лежит сейчас в фамильном склепе.
Матерь Божья, я опоздал! Старик так хотел прижать к сердцу дорогого племянника перед смертью, а я опоздал! Виной тому тот бочонок мозельского, который я заказал в одном трактире в Ревеле. Потом, как русский снег на мою курляндскую голову свалилась эта польская красотка. Не то, чтобы я об этом жалею, но видит Бог, не заслужил Карл-Иоганн к себе такого отношения, да ещё со стороны родного племянника!
В глубокой скорби я последовал за дворецким в фамильный склеп. Для этого нужно было пройти через двор, сквозную галерею и выйти в сад, в глубине коего и располагалось семейное кладбище Даненбергов. Там, в мрачном каменном склепе, освещаемые чадящими факелами лежали бренные останки человека, заменившего мне отца.
Сражённый горем, я даже не заметил, что замок был пуст. Ни обычной суеты слуг, ни лая охотничьих псов!
Я вглядывался в восковое лицо и вспоминал своего дядю живым. За моей спиной переминался с ноги на ногу старый мажордом.
- Себастьян! - наконец обернулся я к нему, устав от созерцания мёртвой плоти. - А не отыщется ли в замковых погребах чего-нибудь выпить?
- Господин граф, в обеденном зале накрыт стол с вином и закусками.
- Превосходно!
Бросив ещё один взгляд на дядю, я отправился в обеденную залу. И мне перед уходом показалось, что губы мертвеца чуть раздвинулись в улыбке.
Этот митавский, как его называли, замок Даненбергов, был не очень древним. Построенный сразу же по окончанию последней польско-шведской войны, он за сто с лишним лет не успел обветшать. Так что Урсулу фон Тизенгаузен привезти сюда будет совсем не стыдно.
Мы проследовали в обеденный зал на втором этаже, где я отдал должное стряпне нашей кухарки Гертруды, запивая всё это недурственным рейнвейном.
Сама Гертруда стояла в дверях вместе с Себастьяном и с умилением смотрела, как я поглощаю запасы.
Несмотря на великолепный ужин, я пребывал в меланхолии, вызванной такой несвоевременной кончиной любимого дядюшки. Спросил у мажордома, куда делись остальные слуги, рассеянно выслушав объяснения, которые тут же вылетели из моей головы. Незадолго до полуночи отпустил кухарку и дворецкого и продолжил трапезу в одиночестве.
Пребывание в родном гнезде настроило меня на воспоминания о моих детских и юных годах, проведённых в этом замке. Допив, уже не помню, какой по счёту бокал вина, я вышел в сад, всё ещё покрытый снегом, подышать воздухом родины. В тёмном небе висела полная луна, и голые ветки деревьев, трясясь под холодным мартовским ветром, отбрасывали на белую землю свои причудливые тени. Мне почему-то вспомнилось, что летом сад выглядел совсем по-другому, и больше напоминал дремучий лес. Сколько раз малолетним сорванцом я прятался в его густых зарослях от няни. Да и от дядюшки, заставлявшего меня зубрить немецкую грамматику, учить наизусть отрывки из "Орлеанской девственницы".
Бедный, бедный дядя! Пойду, навещу его перед сном, пожелаю покойному спокойной ночи.
Я спустился в склеп. Гроб стоял посередине в окружении трёх горящих факелов. Но он, чёрт возьми, был пуст! Бархатная подушечка ещё хранила вмятину от умнейшей во всей Курляндии головы, но Карл-Иоганн исчез!
Я, как сын своего материалистского века чужд предрассудков, но на ум тут же пришли простонародные поверья о покойниках, бродящих по ночам в коридорах замков. Выхватив из стены факел, я внимательнейшим образом осмотрел весь склеп. Никаких потайных дверей и глубоких ниш, где мог бы затаиться мёртвый проказник. Затем потряс головой, и даже сунул палец в огонь.
Надо будить Себастьяна! Я бросился в замок.
То ли рейнвейн сыграл со мной злую шутку, то ли сказалось десятилетнее отсутствие в родовом имении, но этой ночью я заблудился в многочисленных анфиладах комнат и лестничных переходах. После целого часа блужданий я уже не был уверен в том, что видел гроб моего дядюшки пустым. Утомлённый бесплодными поисками Себастьяна, я прилёг на первое подвернувшееся канапе и заснул мертвецким сном.
Когда я открыл глаза, в окно заглядывало уже весеннее солнце, и всё происшедшее ночью показалось мне дурным сном. Всё же я не поленился спуститься в склеп. Как и следовало предположить, дядюшка лежал в своём гробу умиротворённый, и на его бледно-жёлтом лице не было и следа румянца от ночной прогулки.
Себастьяну ничего о своих ночных видениях рассказывать я не стал. Позавтракав на скорую руку, оседлал своего коня, чтобы мчаться в имение Тизенгаузенов.
Но у конюшни меня дожидалась наша кухарка.
- Не мог бы молодой барин уделить мне немного времени для разговора? - спросила она, теребя свой фартук, и испуганно, как мне показалось, оглядываясь по сторонам.
- Пренепременно, Гертруда. Как только вернусь, мы с тобой поговорим за бокалом твоего великолепного грога, вспомним мои детские годы, когда ты угощала меня маринованными грушами. Поверь, это было лучшее время в моей жизни!
И я дал шпоры своему коню.
Путь до имения Тизенгаузенов преодолел я за четыре часа, рискуя загнать своего жеребца, но обошлось. Должно быть, крылья любви, что выросли за моей спиной, помогли преодолеть за столь короткий срок расстояние, на которое обычно уходит полдня.
Надо ли говорить, что встреча была радостной. Урсула, превратившаяся в очаровательную девушку, склонилась передо мной в глубоком реверансе и протянула свою нежную ручку для поцелуя. Чем я, в свою очередь не промедлил воспользоваться. Когда прикладывал губы к белоснежной в голубых прожилках руке, вовсе некстати вспомнил жаркие губы польской красотки, а также турчанку Ясмину, взятую мной на шпагу в Куджук-кале, и проданную потом донскому казаку в Азове. Воспоминания эти бросили меня в краску, что вызвало удовлетворённую ухмылку у брата Урсулы Георга. Должно быть, принял изменение цвета моего лица за юношескую застенчивость. Урсула же смотрела на меня, закусив губку, что с детства являлось у неё признаком либо глубокого раздумья, либо крайней степени досады.
Меня проводили в гостиную залу и усадили за обеденный стол. Бросая незаметные взгляды по сторонам, я видел скудость обстановки, и давно требующие починки стены. После обмена любезностями, я приступил к сути моего визита.
- Любезный Георг! Вы знаете, как я отношусь к Вашей возлюбленной сестре. Много лет мы связаны с ней клятвой в нерушимой верности и любви. Для Вас, дорогой Георг, не секрет, что двенадцать лет назад мы с Урсулой были обручены. И вот сейчас, когда я дослужился до капитана русской императорской армии, императрица может назначить мне довольно таки приличный пансион...
Я посмотрел на скудный стол. Судя по нему, финансовое состояние Георга фон Тизенгаузена знало лучшие времена.
- на который я мог бы достойно содержать свою семью, если таковая в ближайшее время у меня появится.
Закончив эту короткую речь, я взглянул на брата с сестрой.
- Каково сейчас Ваше состояние, граф? - тихо спросил Георг.
- По выходу со службы мне назначат пенсион не менее трёхсот рублей в год, а также имение со ста пятидесятью крестьянами. В России этих людей называют почему-то душами.
- А триста рублей, это же, сколько в шиллингах? - спросил Тизенгаузен.
Я растерялся, ибо не знал таких экономических тонкостей. На помощь мне пришла Урсула.
- Георг, шиллинги вот уже как тринадцать лет не чеканят!
- Ну, а в польских грошах сколько? - не сдавался тот.
- Ах, дорогой мой братец, - заворковала моя возлюбленная, - сразу видно, что ты ничего не смыслишь в финансовых делах. Кому сейчас нужны наши шиллинги и польские гроши? Я полагаю, что о них даже не упоминается в лондонских вексельных котировках. А вот русский рубль имеет там цену.
Я, разинув рот, смотрел на свою будущую жену. Что ж, пожалуй, хоть здесь я сделал верный выбор.
Приказав лакею принести мой саквояж из телячьей кожи, вывалил на стол русские меха.
- Какая прелесть! - захлопала в ладоши баронесса фон Тизенгаузен.
- Прелесть - это Вы. Надеюсь, эти меха из далёкой, холодной Сибири придадут Вашей германской красоте чуть-чуть русского очарования.
- О Готфрид, Вы так куртуазны! Но мне кажется, русские напрочь лишены очарования, должно быть, до сих пор ходят в медвежьих шкурах?
- Ну что Вы, дорогая, они давно перешли на европейское платье. Да и красавиц среди тамошних женщин встречается немало.
- И всё равно, мне кажется, что Московия - страна грубых и диких людей! - надула губки моя невеста.
Я промолчал, отнеся её нелюбовь к России на счёт обычной женской ревности.
Упоминание о лондонских вексельных котировках и вид искрящегося соболиного меха произвели на Георга сильное впечатление.
- Когда будем играть свадьбу? - с тевтонской прямотой спросил он.
- Видите ли, дорогой мой Георг, сначала мы должны отдать последний долг человеку, который был мне многие годы вместо отца. Мой дядя, граф Даненберг скончался два дня назад и...
Я оборвал себя на полуслове, ибо теперь брат с сестрой смотрели на меня раскрыв рты, а глаза их были круглее курляндского шиллинга.
- Вы случаем не заболели, Готфрид? - заботливо спросила Урсула.
-Я чувствую себя лучше, чем когда-либо, дорогая Урсула! - бодро ответил я. - Могу я в свою очередь поинтересоваться, что подвигло Вас задать этот вопрос?
- Дело в том, Готфрид, - медленно произнесла она, - что мы похоронили Вашего дядю пару месяцев назад.
- Да, да! - подхватил её братец. - Кроме нас приезжали Веймарны и Корфы. Графиня фон Медем прислала своего поверенного, а герцог Пётр курьера с письмом соболезнования.
Я в недоумении переводил взгляд с одного лица на другое.
- Говорят, русский климат ужасен! - сочла нужным заметить моя невеста.
Во взглядах брата и сестры читалось живое участие и... жалость.
Никогда Даненберги не нуждались в чьей-либо жалости! Мой предок, павший от руки дикарей в Саульской земле, не просил о милосердии и до самого конца не выпускал из рук оружия!
- Очень сожалею, но неотложные дела требуют моего скорейшего присутствия в родовом имении, - щёлкнул я по военному шпорами.
Вскоре я, оседлав своё бедное животное, мчался в обратный путь. Понукаемый конь косил недоумённым глазом, он-то рассчитывал на более длительный отдых. Тем не менее, незадолго до полуночи я подъезжал к стенам родного замка.
Старый мажордом был один в большой зале.
- Можешь ты мне объяснить, что здесь, чёрт побери, происходит?
- Не понимаю, о чём вы? - сделал тот невинные глаза.
В это время большие напольные часы, которые ещё мой дед заказал у нюренбергских мастеров, пробили полночь.
- Следуй за мной! - приказал я, решительно направляясь к выходу в сад.
Как и следовало ожидать, дядюшкин гроб был пуст.
- А как ты объяснишь вот это? - обернулся я к Себастьяну.
Тот изменился в лице и бросился вон из склепа.
- А ну, стой, старый прохвост!
На этот раз я не плутал в родном жилище, и нашёл дворецкого на кухне, где тот испуганно жался у плиты и протягивал к жаровне озябшие руки.
- Если ты немедленно мне всё не расскажешь, я прикажу всыпать тебе батогов!
Тот изумлённо воззрился на меня. Должно быть, его поразило варварское слово batоgi, а вовсе не моя угроза. Да и кому я мог приказать, если кроме меня и него в замке никого не было? Гертруда, со слов дворецкого до утра отпросилась в деревню. Впрочем, будь она здесь, трудно было представить нашу кухарку в роли экзекутора!
- Сдаётся мне, что старый граф продал душу дьяволу, - наконец, нехотя произнёс он.
- Что ты такое несёшь? Дядя всегда был верным лютеранином и богобоязненным человеком!
- Ах, герр Готфрид, когда Вы последний раз видели своего дядюшку?
- Каждые полгода он присылал мне по письму!
Себастьян посмотрел на меня, совсем как мой дядя в детстве, когда я совершал какую-либо шалость.
- Вы хотите знать, что здесь произошло?
- Рассказывай!
Я уселся в единственное на кухне кресло, которое подвинул ближе к огню, и жестом предложил мажордому сесть на плетёный стул напротив.
- Началось это полтора года назад, - начал Себастьян свой рассказ, - да, именно дождливым сентябрьским вечером позапрошлого года. Я запомнил этот день, потому что Ваша невеста с братом почтили нас тогда своим визитом.
- Урсула была здесь? - перебил я. - Странно, мне она об этом ничего не писала.
- В тот вечер они втроём заперлись в библиотеке, а когда спустя три часа вышли оттуда, граф был очень сердит на гостей.
- Сердит на кого? На мою невесту и её брата? Что же между ними произошло?
- У меня нет обыкновения подслушивать разговоры своих господ, - вскинул свой дряблый подбородок Себастьян. - А только все трое раскрасневшиеся выскочили из библиотеки, и на пороге граф произнёс такую фразу: - Я думаю, вы понимаете, господа, что после этого путь вам в наш замок заказан?
- Вот как! А что же они?
- Барон Тизенгаузен, этак нехорошо усмехнулся и ответил: - Ну что Вы, граф! Мы пренепременно будем на Ваших похоронах. А дядюшка Ваш, уж на что, человек старой выдержки, и то, замахнулся на молодого барона своей тростью.
- Что же было дальше?
- Барон и баронесса уехали, а Карла-Иоганна после этого словно подменили. До поздней ночи сидел он в библиотеке, обложившись толстенными фолиантами.
- Дядя всегда был страстным книгочеем.
- Да, но Священного писания среди них не было. Большинство книг было не на немецком.
- Ну и что, с того?
- Книги были по алхимии и на французском. А уж всем известно, что сейчас творится во Франции. Настоящий вертеп безбожников и вольнодумцев!
- Оставь свои политические страсти для Гертруды! Рассказывай, что было дальше!
- Перед самым Рождеством старый граф вызвал меня. Я скоро умру, Себастьян, сказал он, а так хотелось увидеть Готфрида, прижать его к сердцу. Ты же знаешь, мальчик был мне как родной сын!
Дворецкий всхлипнул на последней фразе. У меня и самого на глаза навернулись слёзы. Себастьян между тем продолжил:
- И дядя Ваш высказал более, чем странную просьбу. Когда я умру, Себастьян, сказал он, не спеши после похорон замуровывать склеп. Хочу, чтобы мой любимый племянник увидел меня по приезду, хотя бы и мёртвым.
Довольно странная просьба, подумал я. Никогда не мог заподозрить дядюшку в подобной сентиментальности, доходящей до эксцентричности.
- Значит, смерть моего дяди наступила два месяца назад?
- Прибавьте ещё четыре дня, чтобы быть точным.
- Но тело за такой срок должно было хорошенько разложиться?
- В том-то и дело, что не зря ваш дядюшка ночи напролёт просиживал в библиотеке. Он по древним рецептам изготовил какие-то бальзамические масла. Говорил, что в допотопные времена ими пользовались египетские короли.
- Очень мило. А что, эти египетские короли тоже после смерти вылезают из своих саркофагов и разгуливают по пустыне?
Себастьян почему-то оглянулся по сторонам, словно нас кто-то мог подслушивать, и, понизив голос, сказал:
- В этот древнеегипетский бальзам он добавил каплю вещества, формулу которого вычитал в одном старинном трактате об изготовлении и оживлении альпов.
- Ты клевещешь на своего господина?
Я вскочил с кресла и навис во весь свой немалый рост над дворецким.
- Клянусь, он сам рассказал мне об этом в тот вечер накануне Рождества!
Волосы на моей голове встали дыбом. Альп - это немецкое название инкубуса - развратного демона, склоняющего женщин к блуду. Я где-то читал, что чернокнижники путём заклинаний и каких-то естественных опытов могли создавать этих мерзких существ. А буквально в трёх милях отсюда монастырь святой Бригитты!
Но этого не может быть! Скорей всего, старик что-то напутал.
- Граф стал отлучаться из склепа буквально в первую же ночь после похорон, - продолжал Себастьян. - Причём я ни разу не видел самого исхода. После полуночи я находил гроб пустым, а перед рассветом дядюшка Ваш изволили возвращаться. Представляете, сколько страху натерпелись мы с Гертрудой?
Интересно, что скажет об этом Гертруда, подумал я.
- То же самое, что и я, - отвечал дворецкий, и я понял, что думаю вслух. - Что только долг и любовь к Вашей семье заставляет её, цепенея от ужаса всё же не покидать это проклятое место!
Старик видимо закончил свой рассказ и теперь взирал на меня с торжествующим видом.
- Его отпевали? - спросил я, словно ответом на этот вопрос можно было считать эту жуткую историю дурацкой выдумкой.
- Приезжал пастор Аллендорф. Он три дня читал псалмы у гроба Вашего дядюшки.
- Завтра днём надо будет съездить к нему в деревню. А сейчас я хотел бы посидеть в библиотеке. Ты можешь ложиться, Себастьян.
Захватив с кухни солидный кусок свиного окорока и кувшин с грогом, я поднялся на третий этаж, где располагалась наша библиотека. Мне необходимо было подумать. К тому же надеялся, что найду там кое-какие ответы на свои невысказанные вопросы. Как бы не был правдив мажордом, и он мог что-нибудь напутать, просто в силу своего невежества.
М-да, диспозиция, как любил говаривать мой командир, принц Вюртембергский, скверная. Это вам не призрак Белой Дамы. Чувствую, что всё гораздо серьёзней!
Я поднимался на третий этаж по скрипящим ступеням и замок мой уже не казался мне таким милым и безопасным. Если уж завелись демоны, то недалеко до их хозяина, самого Люцифера!
Подумав об этом, свернул в коридор на втором этаже, где располагалась моя спальня. Там, под кроватью всегда держал пару заряженных пистолетов, кои и захватил в книгохранилище. Против нечистой силы помогают мало, но мне так будет спокойней. Когда вновь выходил из своей комнаты, мне показалось, что в противоположном конце коридора, у окна, в которое светила полная луна, промелькнула чья-то тень. Я, было, развернулся в ту сторону, но в последний момент передумал, здраво рассудив, что ночью в большом и пустом замке может всякое привидеться.
Библиотека встретила меня тишиной. Поставив фонарь на secretaire, зажёг трёхсвечный канделябр и уселся в удобное кресло. Так вот где последние дни большую часть жизни проводил Карл-Иоганн!
Откинув письменную крышку, увидел в ящике несколько книг. Это те, которые дядя читал незадолго до кончины. Вот они, нелюбимые Себастьяном французы! "Кандид" Вольтера, "Персидские письма" Монтескье. Следом я извлёк сборник легенд. Ну, эти леденящие кровь истории я читал ещё в юности! Легенда о докторе Фаусте, о пражском Големе. Ну, а где же трактаты по алхимии?
Взяв фонарь, я посветил вглубь ящика. Этот фолиант был под цвет морёного дуба, поэтому в полутьме я его и не заметил.
Я достал книгу. Ни года издания, ни места, где она была напечатана, на титульном листе не было. Также не стояло имени автора. Но от названия мороз пробежал по моей коже. Надо сказать, что название я прочитал с трудом, ибо сие богопротивное сочинение было написано частью на старонемецком, частью на латыни.
"Заклинания, позволяющие вызывать суккубов и инкубов, а также подчинять их своей власти"
Дядя, бедный мой дядя, что же ты наделал? Неужели, всё это из любви ко мне?
Раньше этой книги в нашей библиотеке не было, скорей всего дядя приобрёл её уже после моего отбытия на военную службу. Только я знал за ним одну особенность. Приобретая очередную книгу, Карл-Иоганн ставил на ней в укромном месте оттиск со своего перстня и мелким почерком писал дату покупки.
Я добросовестно пролистал и даже прощупал мерзкий фолиант, но не нашёл дядиной печати. Из этого следовало два вывода. Либо он одолжил её на время, либо...
Либо кто-то принёс её сюда без его ведома.
Надо сказать, что второе предположение казалось мне предпочтительней.
Где-то в одном из углов огромной комнаты послышалось шуршание. Должно быть мыши. И тут же настенные часы пробили два часа пополуночи.
Я встал, потянулся, взял канделябр и оглядел стеллажи с книгами. На самом верхнем, в правом углу, словно выбитый зуб меж аккуратно уставленных книг зияла пустота. Когда-то я помнил наизусть все сочинения, хранившиеся здесь. Вот и сейчас попытался напрячь память. Что-то о рыцарских орденах времён medium auevum , по моему.
Следует отметить, что дядя дорожил своей библиотекой и очень неохотно давал кому-либо наши книги.
Опять где-то зашуршало. Я замер. Тихий шорох явно доносился из-за двери, и это были не мыши!
Взяв в каждую руку по пистолету, двумя прыжками преодолев расстояние до двери, я пинком распахнул её. Но, как бы не был я быстр, тот, кто стоял в тёмном коридоре оказался быстрее. Когда я выскочил в коридор, то услышал в темноте быстро удаляющиеся шаги.
- А ну, стой!
Я бросился за незнакомцем, который, судя по звукам, спускался по лестнице. Перепрыгивая через две ступеньки, достиг первого этажа и успел увидеть край чёрного плаща, когда преследуемый мной скрылся за поворотом.
Нижний этаж замка был погружён во тьму, и я пожалел, что не взял с собой свечи. Но тут же вспомнил, что у меня только две руки, а бежать с канделябром и двумя пистолетами мне было бы крайне неудобно.
Шагов таинственного незнакомца нигде не было слышно. Должно быть, через галерею выскочил в сад. Туда же направился и я.
Неожиданно со стороны большой гостиной залы я услышал быстрый перестук каблуков. Повернулся лицом к опасности и взвёл курки пистолетов.
- Господи, Себастьян! Я же мог застрелить тебя!
Дворецкий держал в поднятой руке канделябр с двумя зажжёнными свечами, и лицо у него было точь в точь, как у Карла-Иоганна, когда тот после ночных моционов отдыхал в своём гробу.
- Что случилось?
- Думаю, Вам стоит самому взглянуть на это.
Окна большой гостиной залы выходили на подступающий к замку лес. Между лесом и полуразрушенной оградой была межа шириной около ста футов.
Дворецкий подвёл меня к окну.
Всё неширокое поле было заполнено зелёными огнями.
- Что это? - повернулся я к Себастьяну.
Вместо ответа он приоткрыл оконную створку. Жуткий многоголосый вой ворвался в залу. Я быстро затворил окно.
- Волки? Не знал, что в нашем лесу их так много.
Я принялся считать глаза и на тридцатой паре сбился.
- Но что им от нас нужно? Не помню, чтобы я приглашал их на ужин.
- Боюсь, что вы, герр Готфрид уже не хозяин в этом замке.
- Что ты такое несёшь, болван?
- Всем известно, что волк - любимое животное дьявола, - медленно произнёс мажордом, задумчиво глядя в окно. - Может быть, они явились на зов своего хозяина?
Даненберги всегда встречали любую опасность лицом к лицу, трусов в моём роду никогда не было. Но, глядя на сотни серых хищников, воющих под окнами моего замка, я почувствовал, как страх сковывает мои члены.
- Пойду, принесу ружьё.
Бездействие не являлось чертой нашего рода. Хоть звери эти и слуги сатаны, но плоть-то у них есть, и самое время проверить её на прочность.
- Герр Готфрид! - вздохнул Себастьян. - Во всём замке не найдётся столько боеприпасов! Вот если бы здесь был Ваш драгунский полк.
Я с уважением посмотрел на него. Для старого дворецкого он держался неплохо.
- Да, здесь бы получилась славная баталия! Но, думаю, хватило бы и роты.
Напоминание о моих боевых товарищах придало мне силы.
- Я надеюсь, все двери заперты.
- Обижаете, экселенц!
- Тогда неси сюда выпивку. Будем ждать, чем всё это кончится.
За лесом едва зарозовело, и волчьи глаза стали гаснуть, как угли тлеющего костра. К тому времени я опустошил уже несколько бокалов грога, который имел какой-то странный вкус, и потяжелевшая голова то и дело падала на грудь. Чтобы взбодриться, я встал и открыл окно. За ним стояла необычная тишина, а ведь природа всегда полна каких-нибудь звуков, будь то шум ветра или щебетание птиц. Межа была пустой и, что самое странное, на снегу не видно никаких следов.
Утомлённый бессонной ночью я отправился в свою опочивальню и заснул мёртвым сном. Впрочем, не совсем мёртвым. Мне снился дядя, преследовавший меня по тёмным коридорам родного замка. Потом он превратился в обнажённую Урсулу, протягивающую ко мне свои руки с невероятной длины ногтями и хищно улыбающейся.
- Герр Готфрид, проснитесь!
Себастьян тряс меня за плечо.
- Ну что опять стряслось? - с трудом я открыл глаза и увидел мрачное выражение лица своего мажордома.
- Приехали крестьяне из деревни.
- Что им надо, и который час?
- Два часа пополудни и думаю, Вам стоит самому поговорить с ними.
Когда-то похожую фразу я уже слышал. Не далее, как сегодня ночью.
- Ох, не нравится мне, когда ты так говоришь, - мрачно заметил я, вдевая ноги в ботфорты.
- Мне самому не нравится всё, что здесь происходит, - так же мрачно ответил он.
Мои предчувствия оправдались. Земгалы, двое мужиков среднего возраста переминались с ноги на ногу у ограды.
- Что вам нужно? - спросил я, выходя на крыльцо.
Один из двоих, тот, что постарше, подошёл и с поклоном положил передо мной свёрток из материи.
- Что это?
- Нашли в лесу, господин.
- Бог мой, да это же пелерина Гертруды! - выступил из-за моей спины бледный Себастьян.
Только сейчас я заметил, что жалкая тряпка, бывшая когда-то пелериной буквально пропитана кровью.
- А где сама Гертруда? Она же ночевала в деревне.
- Пастор говорит, она ушла рано утром.
Бедная Гертруда! Быть растерзанной хищными зверями - незавидная участь для такой благопристойной женщины. Да и стряпня её мне нравилась.
- Вы начали поиски... тела?
Старший молча кивнул.
После того, как земгалы удалились, я отправился к себе, и в изнеможении рухнул на кровать. Невесёлые мысли теснились в моей голове. После смерти дяди, будто злой рок навис над родовым гнездом Даненбергов. Словно сам Господь не хотел, чтобы я продолжил наш род. Неужели старый мажордом прав, и я уже не хозяин в своём замке?
Интересно, а почему никто не говорит мне о завещании? Карл-Иоганн был не из тех, кто умер бы не оставив завещания своему продолжателю.
От этой мысли я даже вскочил с кровати.
Себастьяна я нашёл в кухне, где он пытался разжечь огонь в жаровне.
- Почему ты не рассказал мне ничего о завещании? Обнародовал ли его старый граф?
Мажордом растерянно посмотрел на меня.
- Я даже не знаю, экселенц, было ли оно составлено. За пару дней до смерти приезжал пастор, и они с Вашим дядей запирались на целый час в спальне.
- Я еду в деревню. Прикажи оседлать коня.
- В замке нас двое, герр Готфрид, - язвительно заметил Себастьян. - Сам себе я приказать не могу, поскольку пытаюсь разжечь плиту, чтобы приготовить ужин. Вам приказывать я не имею права...
- Ладно, продолжай заниматься стряпнёй, я всё сделаю сам.
Я - человек военный и оседлать коня для меня - пара пустяков. Через полчаса я уже ехал рысью по лесной дороге, зорко смотря по сторонам. Заряженное ружьё, висевшее за моей спиной на широком кожаном ремне, да шпага на боку придавали уверенности.
Мартовское небо стало заволакивать тучами, и вскоре пошёл мокрый снег. Когда я подъезжал к деревне, снег перешёл в дождь. Всю дорогу меня не отпускало ощущение, что за мной кто-то следит. За время крымских походов я привык чувствовать опасность. Вот и сейчас, спину будто жёг чей-то недобрый взгляд. Чей он был; волчий, или всё же человеческий?
Но, тем не менее, до деревни я добрался без помех, если не считать того, что основательно вымок.
Скромный домик пастора находился рядом с деревенской кирхой. Я завёл коня в стойло, и поднялся на крыльцо.
- Готфрид, сын мой! - тепло приветствовал меня священник. - Мне, конечно же, сообщили о твоём приезде. Я сегодня как раз собрался навестить ваше имение, но произошло это ужасное событие.
- Бедная Гертруда! - в который раз за сегодняшний день горестно произнёс я. - Думаю, надо собрать мужиков и устроить облаву на волков. А то они начнут таскать младенцев прямо из домов.
- Ну, я бы не делал таких мрачных предположений, Готфрид. За последнюю пару зим в деревне нашей было всего три случая, когда хищники задирали у крестьян скот. Бедная женщина, видимо заблудилась.
Пастор пригласил меня в дом и предложил горячего грога. Мы уселись за простой деревянный стол в кухне, где было тепло и уютно. За окном продолжал лить дождь, и под его струями неохотно таял мартовский снег. И лишь тревога моя росла, подобно снежному кому, катящемуся с горы.
- Не помню я, чтобы в этих краях в марте шёл дождь, - заметил пастор Аллендорф. - Сие природное явление более характерно для Баварии.
- Или для новоросских земель, - добавил я.
- Интересно было бы послушать о твоих приключениях в Азии, Готфрид.
Я хотел рассказать пастору историю о том, как мы спасли от татарского разорения греческое поселение, но рассказу моему не суждено было прозвучать. В окно постучали, и я узнал того самого пейзанина, который принёс в замок пелерину Гертруды. Сердце моё сжалось от нехорошего предчувствия. Я уже мысленно обозвал мужика этого вестником смерти.
Мужик поманил нас наружу. Когда мы вышли, то увидели на крыльце что-то завёрнутое в грубую мешковину.
- Мы нашли её. Лежала в овражке, присыпанная снегом. Так бы и не заметили, только снег нынче тает под дождём-то, вот мы и увидали.
- Волки оттащили её с дороги и спрятали, - догадался я. - Довольно-таки распространённое поведение среди этих хищников.
- Это были не волки, - покачал головой земгал.
- А кто же? - в один голос с пастором спросили мы.
Вместо ответа крестьянин отдёрнул мешковину. Я увидел удивлённые, широко раскрытые глаза Гертруды. Её горло было перерезано от уха до уха.
- Волчьи зубы такого аккуратного надреза сделать, уж точно, не в состоянии. А вот турки и татары - большие мастера на подобные штуки, - заметил я, разглядывая мёртвую кухарку.
- Но здесь нет ни турок, ни татар! - воскликнул потрясённый увиденным пастор.
- Зато есть тот, кто знаком с их приёмами. Пройдёмте в дом, Ваше преподобие, мне нужно кое о чём у вас спросить.
Пастор распорядился, чтобы бедную женщину начали готовить к отпеванию, и мы зашли в дом. Я передал ему рассказ Себастьяна, который пастор, как и положено священнику выслушал с невозмутимым лицом.
- За всей этой жуткой и малоправдоподобной историей, - закончив свою повесть, подытожил я, - совершенно забылось такое обстоятельство, как завещание. Не мог Карл-Иоганн его не оставить, не такой он был человек. Вы исповедовали и причащали его перед смертью, уж вам он должен был поведать обо всём.
- Не забывайте о тайне исповеди, сын мой! - строго произнёс пастор Аллендорф.
Затем взгляд его смягчился и он добавил:
- Разумеется, я затронул этот немаловажный вопрос, но должен тебя огорчить, Готфрид, твой дядя отнёсся к этому непростительно легкомысленно.
- Но это так на него не похоже! - воскликнул я.
- Тем не менее, на мой вопрос о завещании, он ответил, что ты мальчик уже взрослый и сам в состоянии о себе позаботиться, и что завещание, если таковое он напишет, всё равно будет утоплено тобой в бочке амброзии.