Кручинкин Сергей Александрович : другие произведения.

Будни

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:

   Я сижу в палате и пью кофе. Мне разрешили его только со вчерашнего дня. Я наслаждаюсь первыми за последнюю пару недель сигаретами и перечитываю свои наброски. Некоторым несколько лет, некоторым несколько дней. Моя жизнь. Наша жизнь. Какой-то накопленный опыт. Возможно из них и выйдет моя небольшая история. О чём?
  
  
   * * *
  
   Будни
  
   - Смотри звезда полетела.
   - Да, я видел. Вон ещё одна.
   - На ковровые бомбардировки похоже.
   - Это нормально - август.
   - Можно желания загадывать.
   - Можно. Только два миллиона и через
   полчаса - не рекомендую.
   - А что?
   - Я пробовал - не получается.
  
   Когда вы собираетесь выйти из своего дома, вы проверяете свет, газ, электрические приборы, воду холодную и горячую в ванной, кран на кухне, пепельницу? Выключены ли они? Выдернуты ли все штепселя из розеток, не собирается ли что-либо закоротить, вспыхнуть, взорваться, спалить всё ваше имущество? Я проверяю. Несколько раз прежде чем выйти. Затем захлопываю дверь. Закрываю нижний замок. Закрываю верхний замок. Выхожу на улицу, прикуриваю, оглядываюсь. Делаю пару шагов неизвестно куда. Останавливаюсь. Разворачиваюсь. Выкидываю зажженную сигарету. Захожу обратно в подъезд. Быстрыми шагами поднимаюсь к своей двери. Открываю нижний замок. Открываю верхний замок. Проверяю всё ещё раз. Свет, газ, электрические приборы, вода холодная и горячая в ванной, кран на кухне, пепельница. Подхожу к зеркалу, показываю себе язык...
   Думаете я идиот? Параноик? Кажется, врачи называют это маниакально депрессивным педантизмом. Меня обследовали - у меня его нет. Я вообще, по их мнению, абсолютно здоров. Как и подавляющее большинство из нас.
  
   Итак, манипуляции телом окончены. Выхожу на улицу. Прикуриваю. Оглядываюсь по сторонам. Делаю два шага и ... иду неизвестно куда. Это прогулка для себя. Прогулка для себя с самим собой. Без определённой цели, без определённого направления, без определённой потребности удовлетворения каких-либо желаний. Наверное, самая распространённая из всех. Самая типовая. Такая никогда ничем не заканчивается. Или заканчивается хорошо. Или плохо. Но это как повезёт. Кого встретишь. Хотя, когда город, как у нас, небольшой, то встретишь кого-нибудь обязательно. Это уж точно. А если кого встретил, то это обязательно чем-то окончится. И даже если это "это", то чему ещё только предстоит произойти, и оканчивается ничем, то это значит, что оно всё равно окончилось. Просто окончилось банально. В общем, всё по Чапеку.
   Итак, закуриваю, делаю шаг, собираюсь догонять черепаху.
  
   Мой путь на дороге. Я иду по ней и вижу чётко очерченную линию своего пути. Более того, я вижу тот клубок, что катится чуть впереди меня, разматываясь, оставляет свой след зелёной шерстяной нити. Он катится по шоссе, автострадам, тротуарам и трамвайным линиям, перекатывается через поля, лесные лужайки, маленькие деревушки и никогда не брезгует большими городами. Иногда он закатывается в метро и тогда я тоже спускаюсь и иду за ним по туннелю. Он катится, а я делаю шаг за шагом.
   Когда мы оказываемся с ним в поездах, я бреду за ним по вагонам и тамбурам, и я никогда не боюсь проводников и контролёров. У меня свой проводник. Мой единственный контролёр реальности. Я шагаю за ним и единственным ограничением является длина его нити.
   Раскинув руки я могу взять всё, что мне нужно. Я не привередлив это позволяет мне не отставать.
   Мы проходим с ним через солнечные и пасмурные дни, через дождь и ураганные ветры. Он переводит меня через границы, благодаря ему я не замечаю их. Шагаю по воде и мне не страшно, пока он катится впереди - я пройду и по дну. Мы проходим сквозь облака, через туманы утренних улиц. Бредя за ним, я слышал и утренние молитвы и вечерний набат. Я входил в церкви и выходил из мечетей. Шилом протыкая пространство, мы пересекаем все континенты. Экватор принимает нас своим жарким дыханием, но не просит остаться. Полюса стелют свой лёд.
   Мы входим в большие дома и перечерчиваем ночь общежитий. Солнечные зайчики играют на мысках моих, покрытых слоем пыли ботинок, мириадами звёзд отражаясь в игривом свете. Я иду. Лужи, окурки, использованные презервативы и совершенно новые портмоне. Друзья. Лица мужские и женские, как за стеклом уезжающего прочь вагона подземки.
   Города, города, города. Большие и маленькие, самые захолустные и мегаполисы. Периферия, провинции, центры цивилизации, культуры и личности. Лица. Агрессивные, злые, враждебные, ненавидящие, добрые и влюблённые. Мысли. Мысли обо всём. "Я тебя ненавижу. Я люблю тебя. Зачем? Извини! Прощай! Я рад тебя видеть."
   Я прохожу сквозь стены - мой проводник ведёт меня за собой. Стены пропускают, принимают меня. Я принимаю их. Я принимаю всё. Всё впитывается в меня. Я испускаю это обратно. Одариваю, словно зеркало, его же лучами. Проекцией на себя. И иду, иду, иду.
   Миллионы миллионов шагов. Гребков. Маленькой, рыбацкой лодкой, вырываюсь я из бухты заиндевелой повседневности, оставляя в ней на вечном причале корабли человеческих жизней, перегруженные всевозможными достигнутыми целями. Им меня не догнать. Им даже не двинуться с места.
   Рюкзак за спиной. Этого ль мне недостаточно? В нём есть всё, всегда. Как и во мне. Как и в каждом. Как и во всём. Достаточно для того, что я существую.
   Я городской сумасшедший. Я - светило. Я раб и хозяин. Слуга, домохозяйка, свободный художник. Я - босс. Я лента Мёбиуса и шизофрения. Я - всё. Я во всём. И всё во мне.
  
   Льётся песня, льётся. Как сопли из сконфуженного насморком организма. Шлёп по луже. Где же ты мой небанальный финал?
   Стоп. Обратно. Шлёп по луже. Нет, лужа это уже слишком. Как дети малые:
  -- Мама! Мама! Я ноги промочил!
  -- Переодень носки! С левого на правый.
   Тьфу. Взрослые люди, а не могут поставить себя на место!
   Нет. Лужу перешагиваю. Иду дальше, смотрю под ноги. Ну, иногда по сторонам. Задумываюсь о вечном. Или о не частом. Короче о том чего всегда не хватает.
   Минуты через три понимаю, что стало скучно.
   Сплошь подсознание и жизнь на инстинктах. Не раздумываю о том, что следовало бы сделать вздох и абсолютно так же веду себя во многих других случаях. Даже нажимаю на кнопки.
  -- Алло. Привет. Да, да, это - я. Ты дома? Хорошо. Сейчас зайду.
   Короткая прогулка, всегда гостеприимно открытый подъезд, зажатый пальцами нос, несколько лестничных маршей вверх, отдышка, мысль о вреде табака, звонок.
   Дверь долго гремит, но открываться не собирается.
  -- Открывай, открывай. Заперся как Нюф-Нюф.
  -- Наф-Наф.
  -- Что?
   Дверь, наконец, соизволивает открыться, но так узко, как будто, принадлежит жилищу палестинского террориста, семнадцать с половиной лет скрывающегося от массада. Я проталкиваю Вову внутрь прихожей и захожу сам.
  -- Наф-Наф. Наф-Наф спрятался в каменном домике.
  -- Да хоть Ныф-Ныф. Я и говорю - заперся как свинья в сортире.
  -- Ну вот. Не успел зайти...
  -- Ладно, извини, чем занимаешься?
  -- Ничем. Газету читаю.
  -- Газету - это полезно. Про что пишут?
  -- Про частную собственность, знаешь, всё такое в духе: нужна - не нужна, принимать -не принимать.
   Острая тема. Действительно, вопрос частной собственности перед жителями нашей страны буквально стоит ребром. Болезненно выпирающим. Думаю для их успокоения, такой закон обязательно нужно принять. Вот только, боюсь, количество этих жителей после принятия такого закона уменьшится, причём как минимум вдвое. Надо бы ещё ношение оружия узаконить. Для полноты счастья. Вот красота будет - зови в гости, убивай, потом скажешь, что он на твою частную собственность посягал, на телевизор допустим, и свободен, как сами знаете что. В полёте.
  -- Нет, - говорю, - нельзя принимать закон о частной собственности, а то моя жена тебя на следующий день после принятия застрелит, она и без него то об этом подумывает. А тут такой случай подвернётся. Я, с такими законами, вообще через неделю без друзей останусь.
  -- Ну что ж, не скажу что это меня радует, но... Как только объявят что закон принят, брошу, к чёртовой матери, работу, заведу восемнадцать любовниц и буду прожигать жизнь. Даже какать перестану. Всё равно, говоришь, застрелят быстрее, чем лопну.
  -- Нет уж, ты лучше какай, о то вдруг всё таки лопнешь быстрее. Кровь, как бы, отмывать то по проще будет. Слушай, - мой взгляд падает на раскиданные по прихожей музыкальные приспособления, - Я вот подумал, почему бы у тебя гитару не взять.
  -- Что, уже к имуществу приглядываешься? На кой чёрт тебе гитара понадобилась, если ты даже играть не умеешь?
  -- Как нашатырь, - говорю, - буду использовать как нашатырь. В реанимационных целях. Апатия на меня, понимаешь, последнее время наваливается. Вот как в следующий раз в впаду, так сразу за гитару. По струнам лупить буду, песни орать, пока обратно из неё не вывалюсь. А что? Вдруг поможет?
  -- Барабан себе купи. Как нашатырь массового поражения.
  -- Ну ладно, дай хоть маракасы.
   В итоге не получаю ничего. Вова не жадный, просто ему всё это нужно. В ближайшие дни.
   Несколько лестничных маршей вниз, отдышка, мысль о вреде табака.
   Выходим на улицу. Растираю, раздавленный пальцами нос. В какой раз клянусь себе не ходить в этот дом без ватно-марлевой повязки.
  -- Вова, а ты никогда не замечал, что у вас в подъезде наблюдается некоторое амбре?
  -- Ага. Говном несёт. Это в подвале великан умер, и его ноги, как раз под наш подъезд попали. Вот носки и воняют.
  -- Ну, тогда понятно. Великан - это судьба. А от судьбы даже ассенизаторы не спасут.
  -- Судьба - это носки. И ещё - Родина.
   Шлёп по луже. Шлёп, шлёп по луже.
   Всё таки чарующий у нас климат. Завораживающий. В некотором роде даже психоделический. Особенно с сентября по июнь. Просто закрываешь глаза, на несколько мгновений отрешаешься от всего, не думаешь не о чём. Затем резко открываешь. Бах! По несколько минут можно не понимать какое вокруг время года. Грязь, она, знаете ли всегда одинаковая. Вот так. А вы: "искривление пространства, искривление пространства!" Тут без галлюцинагенов потеряешься.
   По щиколотку окунаясь в покрытую масляной плёнкой лужу, Вова извлекает из недр своего интеллекта сопровождённую трёхэтажной поддержкой гипотезу:
  -- Знаешь, мне кажется, что джипы у нас в стране так популярны не потому, что это, типа, много и круто, а потому, что это внедорожник. То есть единственный возможный способ передвижения без использования резиновых сапог, не чреватый ежемесячной сменой гардероба в полном объёме.
  -- Что, слава Архимеда покоя не даёт? Предлагаю также и Парацельсу уподобится. Вон как раз пара джипов. Сходи проверь гипотезу.
   Как раз проходим мимо элитного ночного заведения. Нет, не бордель конечно. Кабак. И пусть сложно назвать ночным то, что закрывается раньше, чем наступает утро, но при всём богатстве выбора - других альтернатив нет. Это ещё Альтшуллер доказал, и я с ним спорить не буду. Пусть не ночное, зато - элитное. Сюда бандиты даже из соседних районов приезжают. Вот это я понимаю. Размах. Так что, за собственные деньги, по роже здесь можно получить совершенно цивилизованно и качественно. А если получится, то и дать. Не приветствуется, конечно, но и не запрещается. А что делать? Национальное развлечение.
  
   Несколько часов я сижу в баре один. Я не смотрю вокруг, не находя в себе к этому интереса. Полупустая рюмка влажным кратером возвышается передо мной на безмятежной равнине стойки. Близится извержение. Я пьян. В пределах возможностей бокового зрения маячит фигура моего старого знакомого. Не друг - не враг, знакомый.
   - Как дела, - подходит ко мне, кладёт руку мне на плечё, спрашивает, как будто ему действительно есть до этого дело. Нет, ему все равно, но он считает это чертовски правильным. Он вообще считает себя всего чертовски правильным.
   Интересный малый. Я чувствую раздражение. Какого чёрта, если ты такой правильный, шляться по кабакам? Сиди дома, пей сок, воспитывай детей, иди в спортзал.
   Я хлопаю рюмку, запиваю её пресной водой и смотрю на него.
   - Ничего, - говорю я ему, чувствуя как глаза у меня наливаются кровью.
   Что-то щёлкает внутри меня, поворачивая незримый тумблер. Я хватаю пустой стакан из-под воды и запускаю в него.
   В последний момент он понимает, что со мной что-то не то (не то как обычно) и, реагируя на моё резкое движение пригибается. Стакан пролетает поверх его головы.
   Я вскакиваю и бросаюсь на него, пытаясь дать ему кулаком в челюсть. Он опережает меня, хватает за грудки, резко дёргает и, переворачивая меня, получает явную фору.
   Секунду мы смотрим друг на друга, мои глаза пылают, он недоверчиво испуган, но понимает своё преимущество.
   Чувствуя, что он чуть ослабил хватку, я всем телом подаюсь на него и бью лбом ему в зубы, ощущая, как они впиваются мне в кожу. В тот же момент я получаю коленом в живот, валюсь на пол, увлекая его за собой и мы катаемся по полу мутузя друг друга.
   Подбегают люди, растаскивают нас, мы пытаясь отдышаться, садимся рядом.
   Я вытираю рассечённый лоб салфеткой, одновременно замечая, что услужливый официант уже подал счёт за разбитый стакан. Счёт явно завышен, но мне плевать. Злоба прошла осталась только тупая боль во лбу и животе и опьянение.
   - Знаешь, - говорю я этому парню, - может быть ты мне и не нравишься, но я бы никогда не полез если бы не водка. Я пьян. Извини, парень.
  -- Ничего, всё нормально, - он достаёт сигареты, закуривает, предлагает мне, - я понимаю.
   Я не отказываюсь. Несколько минут мы сидим, курим.
   - Нормально, всё нормально, - вдруг повторяет он, встаёт и выходит из бара.
   Мы все понимаем друг друга.
  
  -- Зайдём?
  -- Ты заешь, а... Думаю не стоит. Пойдём...погуляем. Где-нибудь ещё.
   Не то, что я очень боюсь. Но зачем лишние неприятности?
  -- А что у тебя там произошло?
  -- Как тебе сказать? Ничего особенного, просто - так получилось.
   С видом только что вышедшего из отпуска патологоанатома, Вова разглядывает моё невинное выражение лица. Затем интерес пропадает. Наверное из-за отсутствия трупных пятен.
  -- Ну ладно. Нет так нет. Плохо конечно. Там какие-нибудь девчонки могут быть. Можно было бы сделать что-нибудь аморальное.
  -- Аморальное?
   Ну да. Вива аморальность! С хорошим количеством аморальности, нам никакая мораль не страшна. Плохо конечно когда узнаёшь, что тебе жена изменяет. Ещё хуже когда она узнаёт это о тебе. Но если не рассматривать вопрос с точки зрения униженных и оскорблённых, то ... Вива аморальность! Меня всегда озадачивали маньяки, убивающие проституток и мотивирующие это тем, что чистят землю от плохой и вредной профессии. По-моему, очень милая и полезная профессия. Возможно даже более полезная, чем инспектор по делам несовершеннолетних.
  -- Эх, - чувствуя на себе вину, причём и перед ним и, что не маловажно, перед собой, машу рукой. - Ладно. Пойдём. Будет тебе аморальность.
  -- Обещаешь?
  -- Не так, что бы лично, но что-нибудь придумаем.
  -- Не придумаешь - будешь отвечать лично.
  -- Хорошо. Но я всё таки надеюсь и на тебя. Так что иди и испускай флюиды.
  -- Окей. Только в процессе ходьбы не получиться. Сконцентрироваться надо. А когда идёшь - не получится.
  -- Что?
  -- Флюиды извергать, говорю, не получиться. Это хорошо на кухне у холодильника получается.
  -- У любого?
  -- Чего?
  -- У любого холодильника или только у своего?
  -- У любого. Пиво будем?
  -- Да.
  -- У любого. Главное расслабиться. А ещё лучше на него облокотиться. Тогда они пачками валют.
  -- Кто?
  -- Девчонки.
  -- Сильно.
  -- Ага. И часто.
  -- Да нет. Теория сильная.
  -- Ну да.
  -- И часто практикуешься?
  -- В чём?
  -- Во флюидоизвержении.
  -- Постоянно. А что, ты не замечал, что я на всех праздниках на кухне предпочитаю сидеть?
  -- Ну, замечал конечно, но может, я не знаю, ты туалет контролируешь?
  -- Два пива, будьте добры. Да. Туалет - это важный стратегический центр. Спасибо.
  -- А я про что? И вообще я сам всегда на кухне предпочитаю сидеть, но флюиды не испускаю.
  -- Потому что не умеешь.
  -- А ты бы мог и поделиться секретом великого самца, вместо того, что бы на меня поиск аморальности сваливать.
  -- Я и не сваливал. Ты сам обещал.
  -- Беру своё обещание обратно.
  -- Не отдам.
  -- Нет уж, извольте.
  -- Хрен тебе. У тебя зажигалка есть?
  -- Да. Зачем?
  -- Пиво открыть.
  -- Так я и думал. А мне опять женщины будут говорить, что я их грызу? Не дам.
  -- А ты скажи, что это новый способ похудения. Они оценят. Давай зажигалку.
  -- Не дам. Своей открывай.
  -- У меня спички.
  -- На. Завтра тоже спички заведу.
  -- Заводи. Ты от них всё равно прикуриваешь неправильно.
  -- Всё я делаю правильно, просто серный дым глотать не хочу - вот и жду пока она прогорит. Верни зажигалку.
  -- Забирай. Спички - это стильно.
  -- Рак тоже стильно?
  -- Нет рак - менее стильно. Подожди мне кто-то звонит.
  
   Выбирай жизнь. Выбирай будущее. Выбирай всё, что ты хочешь, будешь и должен иметь. Выбирай всё то, что тебе хотелось бы. Выбирай, и когда получишь это вдруг окажется, что это - что-то не то. Оно будет иметь вкус, цвет и запах того, что ты хотел, но не будет являться им. Ты получишь большой кусок давно желаемого тобой пирога, но не получишь от него удовольствия. Ты слишком долго ел его в своих снах. Ты слишком долго его хотел. Мы учимся, работаем, переучиваемся, переделываем что-то вновь, стремимся, рвём на себе волосы, депрессируем от неудач, добиваемся своего и внезапно ощущаем, что это не приносит нам искомого удовольствия.
   Я бы не хотел иметь в своей жизни такое, к чему бы стремился течь всем своим жизненным соком. Не хотел бы видеть в конце своего жизненного пути чётко очерченную цель. Почему? Я не верю в удовольствие от достижения результата. Каждый раз добиваясь своего, я не находил того ощущения радости, которое ожидал. Я - день сегодняшний. Я - сейчас.
   Я осознаю потребность в воздухе, в воде, в пище, в сигаретах, кофе, любви. Нахожу в настоящем, а не завтра. Завтра тоже будет сейчас. Не умея насладиться жизнью в данный момент - не насладишься ей никогда.
   Можно спланировать хороший пикник на последнее воскресенье этого месяца, пригласить заранее лучших друзей, весело погулять и получить удовольствие. Можно. Но это никогда не будет тем вихрем жизни, той бурей эмоций, возникающей при случайной спонтанной встрече двух старых друзей. Случайного наслаждения полнотой жизни.
   Я сижу в баре и пью кофе. Я мог бы пить пиво, водку, виски, коньяк, чай, что-то глотать или ширнуться и не было бы никакой разницы, потому что это происходит сейчас, и я получаю от этого удовольствие, Я захотел, и я получил это. Сделал. Сию минуту.
   Мы можем работать, зарабатывать деньги, одевать кабалу новой должности, изо дня в день приходить в десять и уходить в шесть. Ты можешь общаться с клиентами. Вести деловые переговоры. Покупать, продавать, двигать, раскручивать, опускать, впаривать, получать за это деньги, тратить их и покупать, покупать, покупать. Ты можешь работать всё сильнее, получать за это всё больше и больше. Увязать в этом всё глубже, глубже и глубже. Стоп! Но никогда от нового телевизора, холодильника, стиральной машины, микроволновой печи или водопроводного крана, ты не получишь того удовольствия, которое ты испытал от первой покупки на впервые выданные тебе карманные деньги. Всё просто. Тебе их дали - ты купил. Ты не ждал, не вкалывал на работе, не копил, не отказывал себе в чём-то, ты жил и иногда получал желаемое. Ты не тратил то количество сил, с которым ты всегда после обретения будешь сравнивать достигнутое. Ты всё равно будешь задаваться вопросом: а стоило ли оно того? Не знаю. Думаю не всегда.
   Чушь! Скажет кто-то. "Я всегда иду к цели и наслаждаюсь её достижением. Я знаю, что я что-то могу, я знаю, что я что-то стою".
   Чушь! Скажу я. Это самоутверждение, а не наслаждение жизнью.
   В погоне за целью, процессу отдаётся второстепенное значение, если отдаётся вообще. Но процесс - это время, жизнь, а результат - это "вещь". В своём вечном стремлении к цели, достижении, постановке новой и вновь в стремлении к ней, ты становишься складом "вещей" с запасом воспоминаний о действиях. Ты можешь напиться после тяжёлого рабочего дня, ты, казалось бы, можешь позволить себе и иметь всё на заработанные, сделанные тобой деньги, но ты никогда не получишь бесшабашного веселья школьников, распивающих свою первую бутылку. Для тебя всё это промежуточно. Главное цель! И было бы замечательно, если бы у резко очерченной цели был резко очерченный вкус, а не затхлый запах самоутвердительной фразы " Я получил это".
   Я сижу в баре и пью кофе. За большим стеклом запотевшего окна прошла красивая девушка. Я не побегу за ней. Не буду дарить цветы, острить, пытаться понравиться, добиваться взаимной симпатии. Она для меня только завтра. А я - сейчас. Мне ближе та, что сидит за соседним столиком и пьёт второй бокал пива. Она менее красива, но она - это сегодня. И если я встану и подойду к ней - я думаю, мы обойдёмся без вечерних серенад под балконом. Я не слаб. Я просто хочу сейчас, хочу в данный момент, сию же минуту, а не завтра (через неделю, через год), когда мне позволят, захотят, я смогу или ещё какая-нибудь дребедень в том же духе.
   Я сижу в баре и пью кофе. Двадцать минут назад я шёл сюда расплёскивая мысли, скопившиеся в голове. Я боялся потерять каждую из них, я бился за каждую. Я не донёс ни одну. Тридцать минут назад я жаждал общества. Сорок минут назад я не хотел никого. И каждый раз - это было СЕЙЧАС. Каждый отдельный дискретный момент. Которым можно либо насладиться, либо выкинуть его к чёртовой матери и забыть, что ты жив ещё / всегда / никогда, и всецело поглотиться отысканием смысла своего бытия, постановкой задач, достижением цели, отрезками жизни проведёнными через две точки / рождение - Смерть/ , / старая должность - новая должность/ , / зарплата - зарплата/. Скачками, условно обозначенными линиями, толщина которых, полнота - ноль, её нет. Абстрактное существование.
   Я сижу в баре и пью кофе. Я живу сейчас. Не вчера и не завтра. Сегодня. Сейчас. Сию минуту. В данный момент. Моя пепельница полна, а кофе в чашке уже на дне. Но я могу сменить пепельницу и заказать новый кофе. Что бы выпить сейчас. Я выбираю это. Сейчас. Сейчас, сейчас, сейчас. А не в ближайшем будущем. И я не вспомню об этом завтра, потому что завтра будет свой данный момент.
  
   Я конечно понимаю, что мне завтра стоило бы сходить на работу. Понимаю что мне надо кормить семью. Громко звучит, но смирюсь с помпезностью (так уж это называется). Я это всё очень хорошо понимаю. Понимаю, так же как и то, что трачу не много и не мало, а столько сколько есть в наличии. Хотя иногда остаётся и совсем чуть-чуть (помните старый анекдот про то, что дома ни грамма водки, а ты за хлебом? Вам смешно, а я такое один раз действительно жене выдал). В общем завожусь с пол оборота не приняв ни миллиграмма, при этом обхожусь без запоев, но пить могу несколько дней, задвигая все, так называемые, жизненно важные дела.
   Заходим в квартиру, прохожу на кухню. Присаживаюсь возле холодильника. Достаю сигарету. Закуриваю. Оглядываюсь.
   Кухня. Разговоры. Стол. Водка. Пельмени. Рядом абсолютно пустая комната. Не традиции, но ментальность. Возможно гены. Зарабатывать на водку научились, разбавлять её льдом - нет. Я слышал, что даже люди, имеющие больше многоэтажные особняки, предпочитают сидеть с друзьями на кухнях.
   Об махровый хозяйкин халат кто-то уже успел вытереть руки. Чистоплотность - вот черта, определяющая истинных джентльменов и леди. Слава богу не пошли ко мне как сразу хотели.
   Слава богу, пошли к Лене. Вернее не сами пошли, а нас позвали, и, даже, не она, а кто-то из её гостей, но это уже не важно. В итоге мирно соседствую с неожиданно оказавшейся здесь девушкой Таней и Вовой, угрюмо спихивающем с собственных колен Ленину подружку. Подружка, иронично наречённая папой, майором-ракетчиком, не потерявшем в своё время чувство юмора, Катей, на вовины поползновения отвечает в духе семейных традиций - периодически задевает локтём область вовиного подбородка. Тот как истинный дипломат, принимает заверения о случайном попадании локтя в его физиономию и ноту протеста прямо не заявляет, но не отбрасывая надежду сбросить иго, попутно ведёт закулисные переговоры, предлагая сидящим рядом Махрову и Егорову разделить с ним тяжесть не обдуманных действий майора военно-ракетных войск.
   Дима Пивин разливает водку по рюмкам. Рюмки полнеют, окружающие беседуют о своём. Вова, потеряв всякую надежду, смиряется с участью и задумчиво разглядывает булькающую жидкость.
  -- Вот за это я и не люблю наш маленький город.
   С ужасом ожидаю что-то о габаритах жилища и присутствии Кати. Мне, вроде бы, должно быть и всё равно, проблемы то будут не мои, но когда вокруг начинают ругаться, я чувствую себя так, словно я им денег должен. К тому же, как показывает практика, за что нибудь, да перепадёт всё равно. В общем становится на столько же неосознанно неприятно, как если какая-нибудь глупая старуха из соседнего дома распространяет слухи о всеобщей мобилизации.
  -- За что ты не любишь наш маленький городишко? - Дима доливает последнюю рюмку.
  -- За то, что кроме как пить, делать здесь больше нечего. Даже пойти некуда. А если и есть, то только туда, где опять же пьют.
  -- Да. И марихуану не легализуют. Жлобство какое-то, - оживает Егоров.
   У Саши Егорова есть голубая мечта. В лучшем смысле этого слова. Уже очень давно Саша мечтает съездить в Амстердам. Для этого ему, всего на всего, надо бросить пить. Но вот здесь то и начинаются проблемы, идущие в разрез с его мечтами.
  -- Может и хреновый городишко, зато чистый, - Катя, видимо, серьёзно решила заступиться за родину. Лёгкий адвокатский спринт, потомственного защитника отечества.
  -- Ну да. Чистота - это, типа, круто.
  -- Это, типа, чисто.
  -- Братья и сёстры, дерьмо это всё, лучше выпьем, - Махров, размахивая рюмкой, лезет ко всем чокаться и целоваться, абсолютно игнорируя последствия данных действий для собственной рубашки. В конце концов добившись некоторого вида взаимности от Егорова утихает. Хорош! Но, что делать, человек пятый день в отпуске.
   Оценив плавную смену курса произведённую Махровым, погружаюсь в разговор о истории искусства, о коей естественно имею не большее представление, чем и большинство присутствующих, параллельно размышляя о провокационной политике некоторых стран, изящно переплетённой с подробностями интимной жизни отсутствующих знакомых.
   Через полчаса относим Махрова на кровать, укрываем байковым одеялом. Спи, маленький, только никому не мешай. Итак занимаешь дефицитную горизонтальную площадь.
   Кстати, вы когда нибудь видели как человек засыпает "мордой в салате"? Буквально? Я видел. Круто. Лежит себе, пузыри в майонезе пускает.
   Возвращаемся на кухню. Разливаем, выпиваем, разливаем.
  -- Сильный ход.
  -- Ты про Махрова?
  -- Ага. Мог бы и захлебнуться.
  -- Да, думаю, что бы спать в майонезе требуется практика, - Лена, поддерживая образ гостеприимности, осуществляет рокировку двух тарелок с пельменями, - ну ничего, зато скоро уже сможет открыть курсы по этому делу. Что-то в альтернативу дайвингу.
  -- Действительно, - говорю, - действительно есть смысл попробовать ещё несколько раз уснуть и не захлебнуться.
  -- Это что, - говорит Дима, - Вот когда он уснул, слезая с трубы котельной.
  -- В смысле?
   - В прямом. Пили мы как-то втроём. С нами ещё Толик был. Выпили бутылку и решили процесс разнообразить. Взяли ещё две. Пошли к котельной. Подошли к трубе. Посмотрели. Поняли, что нужен допинг. В общем выпили вторую. Залезли на трубу. По лестнице. Есть там такая с боку, с сеткой. На верху холод, ветер, но что мы хуже Амундсена что ли? Распечатали третью. Короче уже допиваем, вдруг слышим Махров маму зовёт:
  -- Мама, мама.
   Затем поворачивается в сторону от нас:
  -- Официант, мне, пожалуйста, ещё бутылочку на мой счёт.
   Понимаем - с парнем что то не то.
  -- Махров, - говорю, - давай ка спускаться.
   Встает в позу.
  -- Нет, капитан покидает корабль последним. Лезьте вперёд.
   В итоге Толик лезет первым, за ним я, за мной, практически вплотную, распевая песню о крейсере "Варяг", спускается Махров.
   Спустились всего чуть-чуть, вдруг он умолкает, говорит "ах", и плавно спадает мне на руки. Я еле успеваю схватиться за сетку, встаю в растопырку, пытаюсь удержаться. На мне совершенно тихий Махров, подо мной метров пятьдесят шесть высоты.
   Я начинаю пихать его всем чем могу, ору на ухо:
  -- Махров, Махров, ты чего, офигел? Слезай с меня, Махров!
   И тут понимаю, что этот гад - спит. Попытался его кусать - ноль эмоций. На седьмой попытке получил лёгкий пинок ногой и бессознательное обещание дать в морду.
   В это время, спустившийся до середины трубы Толик видит нас и начинает лезть обратно. Я ору что бы он спускался и бежал за помощью. Он орёт, что не знает куда бежать. Я ору, что может бежать куда хочет, только пусть под нами что-нибудь натянут, мы туда сейчас падать будем.
   Внизу собираются люди. Кричат что-то из серии:
  -- Спускайтесь, спускайтесь.
   Я кричу что с удовольствием, но не могу. Так что пусть вызовут пожарных. Они вызывают милицию. Приезжает милицейский УАЗик, из него выскакивают два милиционера. Подбегают к трубе и тоже начинают орать:
  -- Спускайтесь, спускайтесь.
   В конце концов приехали пожарные с лестницей, каким-то чудом нас оттуда сняли и сдали на руки милиционером. Те, не долго думая, засунули нас в УАЗик и отвезли в отделение. В отделении оказалось, что Махров потерял один ботинок. Тот как раз очухался, заявил, что это безобразие и что он должен за ним слазить на трубу.
   Дежурный посмотрел на нас и посадил меня в одну камеру, а Махрова с Толиком в другую. Затем подумал и посадил Толика ко мне, а к Махрову какого-то бомжа. Махров же спьяну решил, что это Толик вернулся, сгрёб бомжа в охапку и уснул на нём. Бомж до утра так и не пикнул, пока Махров не проснулся.
   С утра Толика быстро допросили и отпустили, а меня, почему-то вызвали вместе с Махровым.
   Заходим в кабинет. За столом сидит молодой лейтенант, что-то пишет и смеётся. Посмотрел на нас:
  -- Здравствуйте, садитесь.
   Мы садимся.
  -- Молодые люди, не могли бы вы объяснить, зачем вы на трубу лазили.
   Махров посмотрел на него и говорит:
  -- Я не лазил.
  -- Как не лазил.
  -- А вот так. Не лазил и всё.
  -- Значит не лазил?
  -- Нет.
  -- А где твой ботинок?
  -- Я его брату жены подарил. А про трубу - у вас свидетелей нет.
   Тут лейтенант начинает просто ржать.
   - Ну как же нет? Тридцать восемь человек - все сотрудники котельной!
   Пока мы объяснительную писали, Толик сходил к котельной, нашёл ботинок Махрова и отнёс его жене. Сказал что да, ночью пили вместе, и когда тот уходил, то обувь перепутал, а где Махров сейчас он не знает. А Махров когда из милиции шёл домой, тоже зашёл к котельной. Естественно, ботинок ему найти не удалось и он, решив что уж лучше совсем без, чем в одном, выкинул свой.
   Смотрю на обездоленно опустевшую бутылку и Диму.
  -- Молодец. Сам придумал?
  -- Не веришь - Толика спроси. Или у Махрова, когда проснётся.
  -- У Махрова? У Махрова спрошу, только вот, боюсь, он ещё недельку попьёт, у него и не такие галлюцинации начнутся.
  -- Нет, - говорит Вова, - действительно. Я что-то такое слышал.
  -- Ладно, ладно. Верю. А что, водка уже закончилась?
  -- Да брось ты. В морозилке глянь.
  -- Хм, правда в морозилке.
  -- Что ж вы её, ироды, морозите, она же живая.
  -- Ничего, не умрёт.
  -- Я бы за такое изуверство на её месте у вас поперёк горла встал.
  -- Если нагреть - точно встанет.
   Открывается. Разливается. Выпивается.
  -- Про маньяка слышали? - сменившая дислокацию Катя, открывает вечер мистического триллера, - говорят, в нашей лесополосе маньяк объявился.
  -- В нашей лесополосе даже Махров водится, что уж тут про маньяка удивляться.
  -- Вам смешно, а я по вечерам от подъезда к подъезду исключительно рысцой передвигаюсь.
  -- Ничего, ещё неделя дождей и на брас перейдёшь, - Вова, освободившись от Катиного гнёта, пытается проявить симпатию, - а зимой, вообще хорошо будет, коньки, лыжи... Потерпи немного.
  -- Надо, - говорю, - на рассмотрение нашего мэра указ выдвинуть, об обязательном снабжении всех лиц женского пола одной парой спортивной обуви. Сразу и помощь и компенсация морального ущерба.
  -- Брехня, - говорит Дима, - это "отцы города" слухи распускают, что бы фонари не чинить. А так: народ дома - свет не нужен.
  -- Рассекая телом пространство, открывается дверь. Заходит Лёня. В глазах огонь, в руках кипа исписанной бумаги, изо рта перегар.
   Лёня -начинающий литератор. Талант. Только больно уж начинающий. Постоянно что-то начинает, но ничего не заканчивает. Во всяком случае я у него ничего законченного не видел. Ещё есть у Лёни одна потрясающая литературная привычка, всё время имея что-то в той или иной степени законченности написания, он практически никому не даёт это читать. Однажды, доверительно получив от него один из его стартов, я, случайно, кому-то его показал. Так Лёня когда узнал, отнял у меня все распечатки и пообещал, что если он в своей жизни мне когда-нибудь что-нибудь даст, то это только в морду. А тут...
  -- Вот. Роман пишу. Про гражданскую войну. Собственное видение.
   Ба! Явление Христа народу. Что ж с людьми водка делает.
   Заинтересовываемся. Берём листы. Рассматриваем каракули. Очень своеобразные буквы. Только не понятные. То есть читать, в принципе можно, но не сейчас.
  -- И что ты хочешь, что бы мы с этим сделали?
  -- Прочитали.
  -- Ого!
  -- Не ого, а сейчас.
   Вот это да! Почти ультиматум. Что же их всех сегодня разобрало - один с программой по выживанию, другой с программой по литературе. Смотрю на каракули, потом на Лёню. Гад, дать бы тебе в глаз за твою каллиграфию. Но, здраво оценив его размеры, понимаю, что лучше случайно уронить табурет на спящее тело.
  -- Слушай, Лёнь, может ты это напечатаешь, а мы потом все вместе прочтём. Можем хором.
  -- Нет. Читайте сейчас. Вдруг на меня кто табурет уронит. Не хочу умирать не признанным гением.
   Меня аж передёрнуло. Человек! Пьёт как лошадь, а мысли читает. Или по глазам видит?
  -- Лёнь, а ты уверен...
  -- Уверен.
  -- Дим, налей ему.
  -- Налил уже.
  -- Да побольше налей.
  -- Пусть это сначала выпьет.
  -- Лёня, - не покидает меня надежда, - когда в прошлый раз я дал кому-то почитать твою повесть про кипятильник, ты очень долго и громко ругался.
  -- Было дело.
  -- А сейчас ты хочешь, что бы я читал её здесь вслух?
  -- Могу я почитать.
  -- Нет, я уж сам.
  -- Выпей сначала, - Дима услужливо протягивает рюмку.
   Делать нечего. Гениев не обижают. Тем более пьяных. Тем более когда они по массе больше. С трудом нахожу первую страницу. Кухня стремительно начинает пустеть, словно концлагерь перед освобождением. Собираюсь со зрением и силами. Фокусируюсь. Старт! Первый пошёл! ПОЕХАЛИ!
  
   "Подъехать бы сюда на настоящем революционном бронепоезде, да и долбануть бы по нему из пушки со всей дури, - подумал Павел и зло покосился на выступающего.
   Меж тем оратор не унимался.
   - ... давить контрреволюционную белую гниду, - орал он с трибуны, - утробно - блякающую из фекально - реакционного прошлого...
   " Нет, точно, долбануть так, что бы в ошмётки разлетелся. Потом собрать эти ошмётки, сложить в разделочной паровоза, и, макая в мазут, размеренно кидать в топку. А потом, дав пару, рвануть на этом паровозе в светлое будущее."
   При мысли о паровозе Павел грустно улыбнулся.
   Какой же, всё-таки, героический человек была Люба, думал он, пожертвовать собой и своим ребёнком, что бы его, Павла, паровоз пришёл точно в срок. Идейно отдать собственное и своё самое близкое, самое дорогое тело дочери на пропитание ненасытному чреву топки, во имя незыблемости декрета "О соблюдении графика"... И всё зря, всё зря. Мост всё равно взорвали, поезд опоздал, а товарищ Хрумов получил нагоняй за отсутствие контроля над ситуацией и неспособность к организации железнодорожного движения.
   Павел смахнул скупую мужскую слезу.
   Не раскисай! Ты же коммунист, одёрнул он сам себя, как ты будешь смотреть в глаза своим внукам!
   Последние слова прозвучали в голове Павла твёрдо, как стальные гвозди, которые в последнее время так полюбились чекистам при общении с не желающими перевоспитываться сынами церкви.
   - Павел, - окликнул его кто- то. Он повернулся и увидел подходящего к нему Илью Охаськина.
   - Какими судьбами? Как живёшь? Ну ка угости табачком. - Охаськин весело похлопал Павла по плечу.
   - Да, так вот, - матерясь про себя, ответил Павел. Делиться табаком не хотелось, но могли и застрелить, - помаленьку паровозы гоняю.
   - А чё? Правда штоль?- обрадовался Илья, - Небось настоящий революционный бронепоезд водишь!
  -- Да нет, - потупился Павел, - пассажирский.
  -- А вот это вот - зря.
   Илья испытывающе посмотрел на Павла, затем как будто стряхнув с себя нахлынувшие грустные мысли продолжил:
   - Ты понимаешь, Паш. Как только что очень правильно сказал товарищ Штольц, в то время как наша молодая социалистическая республика рыгает кровью, сплёвывая харкотину царского ига, не можем мы, не имеем, так сказать, морального права быть в стороне от процесса.
   На путях что-то ухнуло и люди разбежались в разные стороны.
   Павел скрутил козью ножку.
   - Штольц - это тот, что ли, которого битых два часа с трибуны выгнать не могли? - поинтересовался он.
   - Да. Ему последнее слово дали. Перед расстрелом за контрреволюционную деятельность. Вот он время и тянул.
   Илья закурил, затянулся и выпустил плотную, ароматную струю дыма.
  -- А что, действительно контрреволюционер был?
   -Ну что ты говоришь, Паш, какая в нашем уезде контрреволюция? Ты же знаешь - топлива нигде не хватает. Ломоть хорошего мяса порой на вес золота идёт. Вот и тянут ребята жребий. Каждого десятого, как говориться, по закону военного времени...
   Павел подумал о том, как хорошо, что в своё время он стал машинистом. Ведь даже Илья, при всех своих достоинствах, при кожаной куртке, очках и маузере на боку, вряд ли когда-нибудь сможет сдать на такую же, как у него, Павла, оценку все нормативы по пользованию паровым гудком. Не сделай он тогда такого замечательного шага, играл бы он сейчас в "рулетку", как все.
   - А сам то, ты, чем сейчас занимаешься? - скорее из вежливости, чем из любопытства задал вопрос Павел.
   Лицо Ильи наполнилось неимоверным чувством собственного достоинства.
   - А я, Паша, - чеканя каждое слово сказал он, - внутренних паразитов давлю. Глистов, так сказать, в теле нашей Родины.
   - Я бы сказал тогда - в жопе! - фыркнул Павел, но тут же осёкся и взглянул на Охаськина.
   Тот продолжал, словно не слышал этой хамской, по отношению ко всему мировому пролетариату реплики.
   - Я теперь, Паша, в ЧК работаю. Большой человек! Даже твой Хрумов меня боится. Вот, что ты, Паша, думаешь о товарище Хрумове?
   - Товарищ Хрумов - очень хороший человек и прекрасный специалист, - выдавил из пересохшего горла Павел, отчётливо понимая, что день может закончиться плачевно.
   - А я тебе скажу, что товарищ Хрумов алкоголик и мудило, - весело ответствовал Илья, - В последний раз, когда мы отмечали победу Красной Армии над повстанцами в каком-то селе, он нажрался как свинья и заблевал мне в кабинете весь коврик.
   Чекист весело заржал.
   - Да ладно, расслабься ты, - Охаськин потрепал Павла по плечу, - хотя с жопой ты, конечно, не прав был. Ну да ладно, восприятие мы тебе на правильное изменим. Но сейчас, ты мне лучше вот, что скажи. Ты каких баб любишь.
   - Живых.
   - Ладно тебе, остряк, хренов. Понимаю, что работа к некрофилии склоняет, но я серьёзно. Блондинок, брюнеток?
   - А тебе это зачем.
   - Как это зачем? Я старого друга встретил! Тебя между прочим. И хочу с ним выпить и пообщаться с женщинами, а так как любую здесь я могу освободить от почётной обязанности пойти на топливо, то прошу выбирать.
   - А-а. Понятно. Тогда мне дородную, можно хоть лысую, но с сильным высоким голосом.
   Илья с сомнением посмотрел на него.
  -- Голос то тебе на кой?
   - Ну, понимаешь, привык я, это, в паровозе, а теперь, как кучер - дальнобойщик без запаха навоза, без звука гудка немощи мужской боюсь.
  -- Понятно. Ну ладно, сделаем. Поехали.
   Павел облегчённо вздохнул. Чекисты слов своих на ветер не бросали. Если, что обещали - делали. Пока бабу с таким голосом ему не найдут - в расход не пустят. И то мило дело. А откуда ж бабы в такой мороз, да в холодных избах голосистыми будут. Так что время у него до ближайших оттепелей есть, а то и прямо до весны.
   Из размышлений его вырвал голос Ильи.
   - Слушай, а ты профиль работы сменить не хочешь? - он развернулся на переднем сидении служебного автомобиля, - у меня место зама вчера освободилось. Этот гад офицерскую жену себе забрал. Комнату свою ей топил. Представляешь? Вместо того, чтобы, как все сознательные сыны революции, последнее с себя снять и отдать для её победы, использовал народное добро в личных целях. Сволочь!
   Илья зло сплюнул под ноги.
   Павел откинулся на кожаную спинку сиденья.
   " Час от часу не легче. Но почему бы и нет, - промелькнуло ему, - почему он, врач по образованию, должен водить эти чёртовы составы, вместо того, что бы работать с людьми. Да и как работать! Выявлять и уничтожать в болезненно слабом теле молодого государства раковые опухоли, не давая развиться метастазам империализма."
   - Согласен, - сказал он Илье, чувствуя, как внутри у него нарастает уверенность в интерактивной победе всемирного гегемона.
   - Принят, - просто сказал Илья и добавил, - с испытательным сроком.
   Если бы сейчас у Павла во рту был леденец, он бы обязательно им подавился и умер. Слова про испытательный срок повисли в сердце, как самовар на шее утопленника. Но он прекрасно понимал, что простые коммунисты, так же впрочем, как и рядовые (и нерядовые) сотрудники ЧК не имеют право разбрасываться словами. И если уж он сказал "согласен", то должен держать данное слово. Как говорится: Ввязался в драку - выбирай за кого будешь драться. Однажды примкнувши к большевикам, как к наиболее, на его, тогда ещё студенческий взгляд, прогрессивному течению, он, в отличие от многих своих сокурсников не метался между различными противоборствующими лагерями. Во многом благодаря чему, до сих пор оставался жив.
  
  
   Дуэль с коллегой в операционной. А моя ассистентка - бабуинесса прыгнула на пациента и разорвала его в клочья. Бабуины всегда нападают на самую слабую сторону в ссоре. И правильно. Мы ни на минуту не должны забывать своего достославного человекоподобного наследия. Противником выступал Док Браубек. Абортмахер на пенсии и пухлый шифер (вообще-то он был ветеринаром) , призванный на службу ввиду нехватки людских ресурсов. Так вот, Док все утро проваландался в больничной кухне, ставя пистоны в жопы медсестрам, заправляясь угольным газом и Климом - а перед самой операцией вкатывает себе двойную дозу муската, нервы успокоить."
   У меня был бодун ягический, ей-богу, и я не собирался терпеть всё это дерьмо от Браубека. Тут он полез со своими советами, мол, я должен разрез начинать не с переда, а с зада, причем бормочет какую-то хрень невнятную - чтоб я точно вырезал желчный пузырь, не то он все мясо на хуй испортит. Думал, что он - на ферме, курицу потрошит. Я велел ему идти и засунуть голову обратно в духовку, после чего у него хватило бесстыдства пихнуть меня под руку, которой я отделял бедренную артерию пациента. Кровь забила фонтаном - и прямо в глаза анестезиологу, который выскочил и воплями помчался по коридорам, ни черта не видя. Браубек попытался заехать мне в коленом в промежность, а мне удалось чикнуть ему по подколенным сухожилиям. Он пополз по полу, тыча меня скальпелем в ноги. Виолетта - это моя ассистентка - бабуинесса, единственная женщина, на которую мне было не наплевать, - совсем ополоумела. Я уже вскарабкался на стол и приготовился прыгнуть на Браубека и затоптать его обеими ногами, когда ворвались легавые.
   Ну вот, вся эта катавасия в операционной, "это невыразимое происшествие", как его назвал Супер, стало, можно сказать, последней каплей. Готовая поживиться нами, волчья стая сомкнулась вокруг. Распятие - больше никак это не назовешь. Конечно, я и сам тоже "думхайтов" понаделал то тут, то там. А кто нет? Был случай, когда мы с анестезиологом выжрали весь эфир, и на нас пациент наехал, а меня обвинили в том, что я забалтываю кокаин средством для чистки унитазов. На самом деле, этим Виолетта занималась. Но не мог же я даму подставить....
   В конце концов вышибли нас из отрасли. И дело не в том, что Виолетта не была bona fide коновалом, да и Браубек, в общем-то, им тоже не был, но даже мой диплом поставили под сомнение. Виолетта же знала о медицине больше, чем вся Клиника Майо. У нее была потрясающая интуиция и высокое чувство долга.
  
   Поворачиваюсь к благодарной аудитории. Вернее к её остаткам.
  -- Господа, наливайте пожалуйста почаще. У меня горло пересыхает.
  -- Дайте ему отдельный графинчик.
  
   В кабинете уездного управления ЧК душно и накурено. В воздухе не висел, а буквально стоял запах смеси табака, пота и самогона.
   Посмотрев на припавшего лбом к стакану человека в кожаной куртке, Илья вдруг со всего размаху врезал ему сапогом в живот. Громко крякнув, но не проснувшись, любитель стеклянных постаментов отлетел в угол и упал на два распростёртых там трупа. Услышав шум, в комнату вбежал молодой парень в выбивающейся из штанов грязной рубахе и уставился на Охаськина.
   - Это что за ёб вашу мать? - заорал Илья, расстегивая кобуру и доставая из неё чёрный, поблёскивающий в электрическом свете маузер.
   Подошёл к трупам, пнул их ногой, затем вернулся к столу, посмотрел на бумаги и повернулся к вбежавшему:
   - Что за нах..й? Где отчёты, где контрольные? - его голос сорвался на визг, - где контрольные, блядь, я тебя спрашиваю!
   Он опять подошёл к трупам и всадил по две пули в голову каждому. Потом подумал и выстрелил в лицо лежащего рядом чекиста. Тело чекиста дёрнулось и обмякло.
   Илья повернулся к стоящему в дверях молодому парню и ткнул в него дулом маузера.
   - А если бы они сбежали, если бы кто-нибудь из них остался жив и очухался бы, пока вы здесь баб...,мать вашу, да обожранные валяетесь. А? Ты подумал об этом? И где отчёты? Где протокол допроса? Что писать разучились? Перо в руках не держится? Так я тебе руки отрежу и ногами писать научу, козёл.
   Он развернулся и показал пистолетом в сторону Павла:
   - Вот познакомься мой новый заместитель по общим вопросам, зовут его Павел. Знакомьтесь и срабатывайтесь. И ты, Паш, тоже знакомься - мой новый зам по работе с подозреваемыми, - Илья указал вооружённой рукой на готового обоссаться со страху парня, - Иван Жилов.
   - Ты Вань, - сказал он уже более мягко, - ширинку застёгивай, бабу свою предупреди, что б никуда не сбегала - мы к ней сейчас придём, а сам сюда и организуй уборочку, негоже нам, доблестному ЧК в таком бардаке работать. Посетителям в глаза смотреть стыдно будет.
  
   Вечером, в связи с назначением Павла на новую должность было решено отправиться в театр. Павел, как человек, получавший образование в аристократичном предвоенном Петербурге, относился к провинциальным театрам с очень большим сомнением, но за годы, прожитые при военном коммунизме, успел достаточно сильно истосковаться по, пусть не первосортному, но искусству, отчего возражений против данного культурного мероприятия не имел.
   Илья заехал за ним без пятнадцати минут семь, и к моменту начала первого действия они уже были в театре.
   Их провели в бывшую графскую ложу и Павел, зайдя в неё, обнаружил там двух слегка обнажённых женщин, двадцатилитровая бутыль спирта и большую жестяную коробку из-под папирос "Керчь", наполненную порошком, сильно смахивающим на средство от насморка.
   - Заходи, располагайся, - Илья подтолкнул его в спину.
   Павел сел и Охаськин, растянувшись в улыбке налил четыре металлические кружки спирта.
   - Прошу знакомиться, - он сделал галантный жест рукой и подмигнул Павлу, - Татьяна, тенор местного театра.
   Илья хитро подмигнул Павлу.
   - А этого молодого человека, раба богатых форм и пения искусства, Павлом нарекли когда-то.
   Илья улыбнулся ещё шире.
   - Между прочим, Танюша, - он посмотрел на певицу, - Дон Жуан, каких свет не видывал. Мы, помню, тогда ещё, сосунки, под портретом Великой княгини мастурбировали, а у юной жены графа Севадского тройня родилась. Графу тогда, как раз, восемьдесят четыре, по моему, стукнуло. И всем бы в семье Севадских радоваться, да вот только не нравилось старому хрычу, что племянничек его молодой больно часто уж в гости к дяде захаживает.
   Павел почувствовал как Таня, глупо хихикая, провела у него рукой между ног.
   - Так вот, зашёл этот племянник, как-то раз дядьку навестить...
   Илья не успел договорить. Что то гулко рвануло рядом и на них посыпалась штукатурка. Кто-то закричал. Раздались выстрелы.
   Все четверо рухнули на пол.
   - Илья, что случилось? - Павел лежал на полу графской ложи, прикрытый мощным Таниным телом. Певица брыкалась, активно пытаясь слезть с него, но Павел крепко удерживал её сверху.
   - Провокация эсеров, - Илья немного высвободился из-за надёжного щита, сооружённого им из потерявшей сознание спутницы Тани, - этих сук на прошлой недели девять человек отловили и повесили, на хрен, на рыночной площади. Даже в топку не пустили, пожертвовали, бля, в пропагандистских целях. Народ совсем охуел, распустился. Трупов то никто не видит, а нет трупов - нету и страха. Да все равно, много их ещё - контры недобитой.
   Из коридора рядом с дверью в графскую ложу послышались выстрелы, а затем что-то грохнуло.
  -- А чего они своей провокацией доказать то хотят?
  -- Да ничего они не хотят доказывать. Меня они укокошить хотят. Дух мой революционный сломить! Хуй им!
   Илья чуть высвободил голову и раскатисто, чеканя каждое слово, заревел на весь зал:
  
   Вставай, проклятьем заклеймённый
   Весь мир голодных и рабов
   Кипит наш разум возмущённый
   И в смертный бой идти готов...
  
   В коридоре ещё раз громыхнуло, часть двери разлетелась в щепки и в образовавшуюся щель влетела граната. Илья молниеносно накрыв упавшую на пол гранату бессознательным телом Таниной спутницы, загорлопанил:
  
   Это есть наш последний
   И решительный бой...
  
   В ложе долбануло так, что Павлу показалось, не будь он прикрыт Таней, вряд ли бы его грудь выдержала такие перегрузки. Брызги крови обдали ложу и прыснули в зал.
   - Отведайте революционной крови, суки, - Илья заржал, выхватил маузер, перекинул руку через перила ложи и начал, не глядя, палить в портер.
   Вторая граната влетела в ложу тем же путём и подкатилась к ногам Охаськина.
   - Паша, спасай, - дурным голосом заорал чекист, не переставая палить.
   Павел, что было мочи, рванул неподъёмное тело вопящей Тани и, матерясь, что не заказал себе балерину, рухнул с ней на пол, придавив её животом гранату, а собой её тело, которое, повинуясь мерзкому нежеланию жертвовать собой ради других норовило сползти с адской машины, тем самым угробив всех.
   Под Павлом глухо ухнуло и больно ударило в живот. В тот же момент он почувствовал, что вся его, в принципе ещё новая гимнастёрка пропитана кровью и брезгливо отпрыгнул от тела.
   - Третью не переживём, - вставляя новую обойму, сказал Илья, - хватай бадью, нет, хватай кокаин, а бадью кидай в коридор. Мы им сейчас устроим акт пролетарского самосожжения.
   Павел схватил спирт и врезал ногой по покореженной двери. Часть двери отвалилась, и он швырнул бутыль в образовавшийся проём. Стекло стукнулось об кафельный пол и разлетелось, превращая своё содержимое в огромную лужу.
   - Вот вам, сволочи, - засмеялся Охаськин, одной рукой срывая портеру, а другой доставая, сделанную из стреляной гильзы зажигалку. - Вот вам, - повторил он, и швырнул подожженную тряпку в растёкшийся спирт.
   Весь коридор, потерявший в связи с развернувшимися в нём локальными военными действиями, всю свою былую привлекательность и освещение, тут же озарился нежным синим пламенем горящего спирта и гобеленов.
   - Пора, - крикнул Илья, и безостановочно паля наугад, рванул в пылающий коридор, а из него, мимо пылающего эсера, на лестницу. Павел бросился за ним, но догнал лишь на первом этаже.
   - Ты зачем женщину застрелил, - спросил он, пытаясь отдышаться.
   - Какую женщину? - удивился Илья.
   - Ну, там... Она в коридоре в углу зажалась. Ты ей прям в лоб засветил.
   - Не знаю, это наверно не я.
   - Да нет - ты. Я видел, как ты в неё попал.
   - Да чёрт с ней, что ты ко мне докопался. Подумаешь! Ещё одна жертва контрреволюции.
   Он огляделся по сторонам и аккуратно выглянул из-за угла.
   - В жопу консьержку! Выбираться надо.
   Он вытер лицо рукавом.
   - Ну-ка, дай мне кокс.
   Павел протянул ему банку. Илья подцепил кокаин пальцем и распихал по обеим ноздрям.
   - Там за углом несколько человек. Я тебе сейчас дам пистолет, и ты мне поможешь уничтожить антинародный заговор.
   Он полез за пазуху и вынул оттуда наган.
   - На, держи, и рекомендую тоже приложиться, - он ткнул стволом в порошок.
   Павел прошёлся носом по перемазанному стволу и взвёл курок.
   - Именем революции, - услышал он гулко, как церковный набат, отдающиеся в мозгу слова...
   Стрелялось легко и задорно. Весёлые, выпархивающие из ствола, язычки алого пламени приносили бурный восторг и радость. Головы врагов коммунизма хлопали и разлетались ошмётками, как проткнутые шилом воздушные шары, а пол, словно пришедший из детства, был густо смазан красной, удивительно красивой и, в тоже время, такой скользкой мастикой, по которой ноги, как по чудесному катку, скользили без всяких коньков. Павел улыбался и был благодарен всему. Этим милым ребятам, которые так забавно корчились и строили ему страшные рожицы. Он был благодарен Илье, который подарил ему такой чудный вечер, которого захотелось обнять и спрятать в своей груди, когда злой бородатый мужик, хрипя и отхаркиваясь кровью, погрозил им гранатой...
  
   Обращаю внимание, что все опять собрались вместе. Все кому нужно перепихнулись. Кому не нужно тоже. Но как бы менее восторженно. В общем в лицо друг другу особо часто не заглядывают.
   Удовлетворённо откладываю последний исписанный лист. Всё. Гляжу на Лёню. Думал спит. Чёрта с два! С интересом наблюдает.
  -- Ну как?
  -- Ничего.
  -- И всё?
  -- А ты мне ещё после восьмой бутылки это подсунь. Я тебе лекцию прочитаю. Про стилистические ошибки.
   Тут вспоминаю, что действительно хотел что-то спросить.
  -- Слушай, а чего это ты туда Берроуза забабахал?
   Лёня расцветает. Как вишнёвый куст. Нет. Нет. Как одуванчик. Во все стороны. Сейчас искриться начнёт.
  -- А это я новый вид литературы придумал. Аналогичной строительству. Вот смотри. Когда дом строят, берут уже готовые, кем-то сделанные кирпичи, а сами только раствор мешают. И я нарежу кусков по смыслу подходящих из разных произведений, небольшой растворчик сам напишу, а получу из этого нечто целое и новое. Я это лего-литературой назову. Войду в анналы.
  -- Вот, вот. В аналы ты точно войдёшь.
  -- Смейся сколько хочешь, только чур мою идею не тырить.
   Да вот ещё! Нужна мне его идея. Хотя...
  
   Вечером, накануне моего отъезда из полевого госпиталя, пришел Ринальди с ним наш главный врач. Они сказали, что меня отправляют в Милан, в американский госпиталь, который только что открылся. Ожидалось прибытие из Америки нескольких санитарных отрядов, и этот госпиталь должен был обслуживать их и всех других американцев в итальянской армии. В Красном Кресте их было много. Соединенные Штаты объявили войну Германии, но не Австрии. Итальянцы были уверены, что Америка объявит войну и Австрии, и поэтому они очень радовались приезду американцев, хотя бы просто служащих Красного Креста. Меня спросили, как я думаю, объявит ли президент Вильсон войну Австрии, и я сказал, что это вопрос дней. Я не знал, что мы имеем против Австрии, но казалось логичным, что раз объявили войну Германии, значит, объявят и Австрии. Меня спросили, объявим ли мы войну Турции. Я сказал: да, вероятно, мы объявим войну Турции. А Болгарии? Мы уже выпили несколько стаканов коньяку, и я сказал: да, черт побери, и Болгарии тоже и Японии. Как же так, сказали они, ведь Япония союзница Англии. Все равно, этим гадам англичанам доверять нельзя. Японцы хотят Гавайские острова, сказал я. А где это Гавайские острова? В Тихом океане. А почему японцы их хотят? Да они их и не хотят вовсе, сказал я. Это все одни разговоры. Японцы прелестный маленький народ, любят танцы и легкое вино. Совсем как французы, сказал майор. Мы отнимем у французов Ниццу и Савойю. И Корсику отнимем, и Адриатическое побережье, сказал Ринальди. К Италии возвратится величие Рима, сказал майор. Мне не нравится Рим, сказал я. Там жарко и полно блох. Вам не нравится Рим? Нет, я люблю Рим. Рим - мать народов. Никогда не забуду, как Ромул сосал Тибр. Что? Ничего. Поедемте все в Рим. Поедемте в Рим сегодня вечером и больше не вернемся. Рим - прекрасный город, сказал майор. Отец и мать народов, сказал я. Roma женского рода, сказал Ринальди. Roma не может быть отцом. А кто же тогда отец? Святой дух? Не богохульствуйте. Я не богохульствую, я прошу разъяснения. Вы пьяны, бэйби. Кто меня напоил? Я вас напоил, сказал майор. Я вас напоил, потому что люблю вас и потому что Америка вступила в войну. Дальше некуда, сказал я. Вы утром уезжаете, бэйби, сказал Ринальди. В Рим, сказал я. Нет, в Милан, сказал майор, в "Кристаль-Палас", в "Кова", к Кампари, к Биффи, в Galleria. Счастливчик. В"Гран-Италиа", сказал я, где я возьму взаймы у Жоржа. В "Ла Скала", сказал Ринальди. Вы будете ходить в "Ла Скала". Каждый вечер, сказал я. Вам будет не по карману каждый вечер, сказал майор. Билеты очень дороги. Я выпишу предъявительский чек на своего дедушку, сказал я. Какой чек? Предъявительский. Он должен уплатить, или меня посадят в тюрьму. Мистер Кэнингэм в банке устроит мне это. Я живу предъявительскими чеками. Неужели дедушка отправит в тюрьму патриота-внука, который умирает за спасение Италии? Да здравствует американский Гарибальди, сказал Ринальди. Да здравствуют предъявительские чеки, сказал я. Не надо шуметь, сказал майор. Нас уже несколько раз просили не шуметь. Так вы правда завтра едете, Федерико? Я же вам говорил, он едет в американский госпиталь, сказал Ринальди. К красоткам сестрам. Не то что бородатые сиделки полевого госпиталя. Да, да, сказал майор, я знаю, что он едет в американский госпиталь. Мне не мешают бороды, сказал я. Если кто хочет отпустить бороду -на здоровье. Отчего бы вам не отпустить бороду, signor maggiore? Она не влезет в противогаз. Влезет. В противогаз все влезет. Я раз наблевал в противогаз. Не так громко, бэйби, сказал Ринальди. Мы все знаем, что вы былина фронте. Ах вы, милый бэйби, что я буду делать, когда вы уедете? Нам пора, сказал майор. А то начинаются сантименты. Слушайте, у меня для вас есть сюрприз. Ваша англичанка. Знаете? Та, к которой вы каждый вечер ходили в английский госпиталь? Она тоже едет в Милан. Она и еще одна сестра едут на службу в американский госпиталь. Из Америки еще не прибыли сестры. Я сегодня говорил с начальником их riparto. У них слишком много женщин здесь, на фронте. Решили отправить часть в тыл. Как это вам нравится, бэйби? Ничего? А? Будете жить в большом городе и любезничать со своей англичанкой. Почему я не ранен? Еще успеете, сказал я. Нам пора, сказал майор. Мы пьем и шумим и беспокоим Федерико. Не уходите. Нет, нам пора. До свидания. Счастливый путь. Всего хорошего. Ciao. Ciao. Ciao. Поскорее возвращайтесь, бэйби. Ринальди поцеловал меня. От вас пахнет лизолом. До свидания, бэйби. До свидания. Всего хорошего. Майор похлопал меня по плечу. Они вышли на цыпочках. Я чувствовал, что совершенно пьян, но заснул.
  
   Пробуждение неимоверно. Понимаю, что явно вчера перебрал. Отвратительная смесь сивушных масел водки, вина и ужасной пародии к пиву, явно изготовленной какими-то местными кудесниками, видимо вышедшими из числа бывших прибалтийских депортантов, и за это всех до сих пор ненавидящих, крякая и издыхая внутри, яростно вырывается наружу (Господи, что ж мы вчера пили то?). Смятая, зажёванная антигедоническим ночным бытиём книга, безбожно попавшая в перетирающий всё пресс тела и костенеющего матраса, валяется растерзанная и раскрытая на случайной странице. С трудом подтягиваю руки к голове и упираюсь пальцами в раскалывающиеся виски. Депрессия накатывается пенной, мутной волной охватывая всё рваное побережье сознания. Блеклые пятна воспоминаний заполняются ароматизированным, текучим веществом коричневого цвета, разъедающим радость всёжеслучившегося пробуждения, открытия век, осознания себя самого, себя как единого целого.
   Всё. Хватит с этой гадостью. Открываю глаза.
   - Боже ты мой!
   - Боже здесь не при чём.
   Лёжа на соседней кровати Таня с едва заметным ехидством наблюдает за моими мучениями.
   Таня неплохая девушка. Но не сейчас. Её ласковый голос абсолютно не стимулирует.
   - И не поможет он тебе. На хрен ты ему нужен?
   Задумчиво почёсываю правую ягодицу. Затем начинаю плаксиво постанывать:
   - Это как это так? А почему?
   - Ну, как бы тебе это лучше объяснить? Вот зачем ты вчера Егорову руку сломал? Турнир по армреслингу у них видишь ли. Ну турнир и турнир, а человека зачем калечить? Теперь будешь ему апельсины носить.
   Таня зябко ёжится.
   - Совсем дурак. Пили водку сидели, вот и пили бы. Ну нет, на спорт потянуло. Чемпионат устроили. Олимпийцы.
   Я тоже потихоньку начинаю зябнуть
   - Да и чёрт с ним, с этим переломом, срослась бы рука у него за две недели, - она останавливается и вдруг выдаёт. - Но вот то, что вы решив, что это вывих (эскулапы хреновы) её вправлять начали, вернее дёргать, а ты, так вообще ему руку тянул, ногами в дверной косяк упершись... В итоге, когда доктор приехал и на всё это дело посмотрел, то он хоть и врач, и клятву Гиппократа давал, а тебя, к чёртовой матери, прибить хотел. Насмерть. Насилу оттащили. В общем - мудак ты, - заключила она.
   Моё тело в шоке передёргивается на кровати, возможно от того, что я начинаю хоть что-то понимать.
   - Как сломал? - переспрашиваю.
  -- Ну как - как? - оскалилась Таня, - я то откуда знаю. Говорю - на руках боролись. Упёрлись как два барана на одной табуретке. Она у Сашки и выгнулась в обратную сторону. Кстати, врачи нам не поверили и сказали, что такого не бывает. Записали у себя, что в соре упал с лестницы. Два раза.
   Заглядываю внутрь себя. Чёрт, ничего такого не помню. В принципе это нормально.
  -- Слушай, а это до лёниного романа было или после.
  -- После.
  -- Понятно. Значит роман так подействовал.
  -- Обязательно. Это вы его так удачно с водкой смешали.
   - Угу, - тупо таращусь на одеревенелые ноги.
   Пора приводить себя в порядок.
   Поднажав, беру себя в руки.
   Вода.
   Аспирин.
   Помочиться.
   Чистить зубы.
   Стакан чая и сигарета...
   Выполняю всю последовательность, чувствую себя немного легче. Возвращаюсь в комнату.
  -- Как себя чувствуешь?
  -- Абстрактно. - Хорошо Тане - явно никакого похмелья.
  -- Ну-ну, не будь как все. Сначала отходов нажрутся, а потом девушек обижают.
   Таня смеётся, достаёт сигарету, закуривает.
  -- Что, так головка бобо?
  -- Угу, бобо,.
  -- Так иди ко мне. Знаю отличное средство от головной боли.
  
   Ну вот. Уже лучше. Спокойней. Приятней. Легче. Перед глазами незамысловатый узор обоев.
   - Отошёл?
   Всё таки переворачиваюсь. Ловлю не самый весёлый танин взгляд.
  
   Я просто ей тогда сказал, что чувствую себя лучше в кафе, чем у окна с надписью "Холодные закуски". В общем вмяли меня в журнальный столик. Я её и так и так. Она меня так и этак. И каблук ей ещё тогда сломали. Потом починили.
   Несколько раз после виделись. Кровать раздолбленная, соседи неврастеники. Думаю, до сих пор ассоциируюсь у неё со вкусом наволочки. Хотя, пусть не шоколад, но воспоминания своеобразные. Мне тоже досталось. Никогда не думал, что люди так линяют. Тем более к осени. Хуже деревьев. Как-то простыню не стряхнул - проснулся среди ночи, как будто в войлоке. До утра с переменным успехом мылся и водяной сток прочищал. Не выспался, но победил. Вымылся. Прочистил.
   Прощаться толком - никогда не прощались. Слюни, сопли, поцелуи - никогда не было. Впрочем, как всегда. Пока-пока. Звони-звони.
   Своеобразный человек. Не жалуется, не просит. Общается мало, но хватает. Внутри аж всё мутится. Вроде бы всё хорошо, а самому даже и не так сразу. Подвох какой ищешь. Находишь. Потом понимаешь, что ошибся. Плюёшься о своей мнительности. Сам себя материшь, а внутри вдруг и хорошо как-то. Видно не можешь без проблем - организм не приспособлен. Так раз за разом, вроде бы и в нормальную жизненную колею попадаешь. Хотя искал что-то новое. Сразу скучно. Значит опять всё менять надо.
   В конце концов, прощаясь, попросил помочь по дому. Собрал пакет с мусором. Завязал. Сказал, чтобы выкинула по дороге. Смотрела на меня не долго, но внимательно. Не обиделась. Взяла. Больше не приходила.
  
  -- Отошёл?
  -- Вроде как.
  -- Тогда вставай. Не плохо было бы тебя в душ отправить.
  -- Что воняю?
  -- Нет, но скоро начнёшь.
   Встаёт.
  -- Да, пожалуй, иди в душ.
  -- Чего это ты тут раскомандаволась? Не пойду.
  -- Фу! С какими мы грязнулями водимся.
  -- Не водись.
   Села. Надула губки.
  -- Ладно, ладно. Просто не люблю чужие ванные. Обязательно вечером или завтра с утра дома помоюсь.
  -- Если домой попадёшь.
  -- Ну, если не попаду, то помоюсь здесь.
  -- Ты же чужие ванные не любишь?
  -- Полюблю. Ради здоровья полюблю.
   С трудом, но встаю.
  -- Ради здоровья лучше водку разлюби.
  -- Водку не могу. Я ей усталость снимаю.
  -- По твоей помятой физиономии видно.
  -- Хамишь.
  -- Констатирую факт.
  -- Кстати, по поводу водки. Чёрт, не та брючина. Не плохо и похмелиться.
  -- На кухню иди. Там уже давно похмеляются.
   Одеваюсь, захожу на кухню. Действительно - похмеляются. Некоторым уже скоро врач- анестезиолог понадобится. Диме например.
  -- Салют, костолом.
  -- Сам дурак.
  -- Вряд ли. Не я людям руки ломаю.
  -- Между прочем, когда её вправлять решили, он руку дёргал, а вы с Махровым Егорова за плечи держали.
   По моему Катин адвокатский спринт превращается в стайер. Спасибо, Катенька, заступница ты моя.
  -- Махров, а ты чего молчишь?
  -- Он не молчит, он спит.
  -- А, понятно.
   Чувствую себя не совсем в своей тарелке. Вернее совсем не своей.
  -- А что у нас с утренним выпить?
  -- С утренним? Ты на часы смотрел?
  -- Нет.
  -- Посмотри.
  -- Чёрт. А что у нас с вечерним выпить?
  -- Налейте ему кто-нибудь.
   Наливают. Выпил.
  -- Повторить?
  -- Ага.
  -- Повторить?
  -- Ага.
  -- Повторить?
  -- Нет. Пока хватит.
   Иду в комнату. Кинозал какой-то. Все лупятся в телевизор. То ли телемагазин, то ли телемарафон. Нет передача про наркоманов. Про то как это плохо и про то как какой-то дяденька-доктор придумал наркоманам часть мозга удалять, что бы им потом от наркотиков хорошо не было. У дяденьки лицо такое арийское, арийское. Видимо, его дедушка ещё у немцев опыты над людьми ставил.
  -- Жаль Егорова нет, ему бы понравилось.
  -- Молчал бы.
  -- Да ладно тебе, бывает.
  -- Сашка позже обещал зайти. Как ты ему в глаза смотреть будешь?
  -- Нормально. Я напьюсь и мне будет всё равно. В конце концов смотрю же я как-то в глаза своей жене.
  -- Козёл.
   Веско. И ответить нечего. Как говорит одна моя знакомая
   (Не самый приятный женский голос):
   -Всё понимаю, только сказать ничего не могу, потому что рот занят.
   Нет ответить, конечно можно. Вот только в голову лезет всякая пошлость и грубости. А как хочется с похмелья блистать интеллектом и эрудицией! Почти также как спьяну. Эх, Кати нет заступиться.
   Тут Вова очень кстати приносит с кухни водку.
  -- Будешь?
  -- Буду.
  -- Ну, за скорейшее выздоровление Егорова.
  -- Козлы.
  -- Не повторяйся.
   Выпили. Уселись смотреть передачу.
  
   Все мы немножко наркоманы. Можно сказать чуть-чуть, по домашнему. Вот жена - ногти красит, лаком несёт на всю квартиру. Можно на стенку лезть. Хотя можно и не лезть - результат один и тот же. Но это - ладно, а вот что бывает, когда она этот лак обратно с ногтей стереть пытается. Ацетоном. Подростки с их нецеленаправленным использованием горючих и клеящих средств - отдыхают.
   Но я тоже не отстаю. Может к покраске ногтей меня пока и не тянет (Хотя о-го-го, что ещё может ждать впереди!), но курить то, курить вполне мужское занятие. Вот я и курю. Курю. Не знаю как там героин, а никотином у меня у меня даже седло на унитазе пропиталось (впрочем, как и ацетоном и лаком). Так что если совсем финансово туго станет - можно будет стены лизать. Запас сделан. На любую ломку хватит.
   Но это так. На необъяснимо туманное будущее. Карибский кризис какой или парижские баррикады, хотя думаю с ацетоном то уж проблемы вряд ли возникнут. А сейчас в нашей семье в моде наркомания психологическая, которая, впрочем, и покруче любой физической зависимости выйдет. Вот, допустим, не выходит человек из запоя. День пьёт, два, неделю, вторую. А его под капельницу - бах, влили пару литров физраствора, и вроде бы уже и нормальный. В принципе, так и полгода не пить может. Да и с героина, вроде бы, на долгие сроки слезают. А вот что будет, если моя жена, хоть раз, ногти не накрасит? Или ещё хлеще - накрасит неудачно. Так она пока до работы доедет, сама себя (получше любого йоги) в такое коматозное состояние введёт, что её потом не то что капельница, героин из него не выведет. А если ей, дополнением к этому, сказать что бы она полгода ногти не красила? Здесь уже точно начнутся рефлексы прожженного наркомана. Сама не удавится, но вас удавит точно. И, при этом, не сможет объяснить, что же такого жизненно важного в покраске ногтей.
   Вот и я. Курю. Курю. Почти каждый день натыкаюсь на передачи о раке лёгких. На статистику, предупреждения и прочие проповеди. Но курить не бросаю. Хотя лизать стены уже гораздо безопаснее. Во всяком случае для лёгких. Всё понимаю, но ведь не хочу выпускать из своих рук дымящуюся сигарету, сигариллу, сигару. Даже трубку.
  
  -- Знаешь, а это здорово, -говорю. Разливаю остатки бутылки по рюмкам, - Если человеку можно вырезать центр наслаждения в голове, так ведь можно и мозжечок вырезать. Сразу космонавт получится. Тошнить уж при верчении точно не будет. Дим, принеси пожалуйста водки.
  -- Вообще-то мозжечок отвечает за координацию.
  -- Знаю, только на фига им координация? Всё равно как мешки в невесомости болтаются. Или, например, вырезать людям часть мозга отвечающую за анализ поступающей информации. Представляешь какие солдаты шикарные выйдут? Что не прикажи - всё выполнят. Только приказы придётся отдавать короткие, что бы не переутомить. Лежать, копать, стрелять.
  -- Предлагаю вырезать часть мозга отвечающую за словоблудие.
  -- Пошёл ты.
   Вбегает испуганный Дима.
  -- Беда, люди, беда.
  -- Что такое?
  -- Водка кончилась, - затем уже совсем сникшим голосом добавляет, - и пиво тоже.
  
   Поход за спиртным вечером второго дня беззапойного потребления - штука, в своём роде, тоже очень своеобразная. Начиная от не прогнозируемости результатов и заканчивая неопределённости в требуемом времени. На это могут пойти только очень смелые и очень напористые люди. Как правило количество таких составляет процентов девяносто от присутствующих. Это смелых и напористых. А вот желающих идти, как правило очень мало. Так же как и мало желающих внести посильный вклад в праздничный бюджет. Хотя опять же посильный вклад вносят практически все, только больно уж вклады эти хилые. Но чего греха таить - сам периодически сачкую.
  -- Так, со всех, со всех. Понемногу, но со всех.
   Агитация принимает массовые размеры.
  -- Дима, ты куда делся? Ты деньги дал? Кому? Лене? Вот возьми их у Лены и отдай Вове.
  -- Вове не надо, он их потеряет.
  -- Не бойся, Катя, не потеряет. Он почти трезвый.
  -- Как я на ногах не стою? Если я не стою, то иди сама. А! То-то же.
   Звонок в дверь.
  -- А, Егоров! Привет. Как рука? У тебя деньги есть? Да знаю куда я должен идти. Вот правильно, постой пока в коридоре, а то не дай бог руку заденем. Вова, обувайся. Это не твои ботинки. Это тоже. Найдите кто-нибудь вовины ботинки. Так, кто деньги дал, выйдете пока из прихожей. Я же сказал кто дал. Дима, я знаю, что ты уже давал. Поспи пока солнышко. Нет, обязательно разбудим когда вернёмся. Егоров, пойдёшь с нами? Правильно. Нечего по ночам со сломанной рукой разгуливать. Что? Егоров, честное слово, я же тебя не заставлял со мной на руках бороться. Нет, я серьёзно - извини. Я тоже не помню. Рассказали. Рад. Очень рад. Ладно, мы пошли, всем счастливо. Шутка. Выходим, выходим.
   В конце концов финансовый вопрос всё равно ложится на плечи самых пьяных и самоотверженных.
   Выходим с Вовой на улицу. Прикуриваю. Оглядываюсь по сторонам.
  -- Идём?
  -- Идём.
  -- Ну как аморальность?
  -- В смысле?
  -- В смысле - нашёл?
  -- А, ты про это. Нормально. Сама нашлась.
  -- Флюиды?
  -- Нет, алкоголь.
  -- Ну, алкоголь, это даже как-то не интересно.
  -- Зато очень приятно.
  -- Это если вспомнишь.
  -- Да, вспомнить, как правило, проблема. Дай сигарету.
   Закуривает. Догоняют Катя и Таня.
  -- Быстрее. Если мы так будем идти, то вернёмся к утру.
  -- Ха- ха-ха.
  -- Вы чего?
  -- Ха-ха-ха.
  -- Кажется они с Егоровым дунуть успели.
  -- Ха-ха-ха.
  -- Стой, - Вова лезет в карман, - вот, твоя жена звонит. А чего это она мне звонит?
  -- Я телефон отключил. Вчера вечером.
  -- Молодец! Что ей сказать?
  -- Ха-ха-ха.
  -- Девушки, давайте помолчим.. Скажи, что меня нет.
  -- А где ты?
  -- Ты не знаешь. Нет, скажи, что я в Москву уехал. На репетицию.
  -- На какую репетицию?
  -- Скажи, что я в театр поступил. Актёром буду. Или помощником осветителя. Всё равно.
  -- Алло. Да, да, привет. Муж? Твой? Муж говорит, что он в Москву уехал.
  -- Идиот.
  -- Нет. Рядом нет. Кто матерится? Ну... Кто-то матерится. Голос его? Ах да, точно он. Только что появился.
  -- Ты..., ты...
  -- Ха-ха-ха.
  -- Да заткнитесь вы.
  -- На поговори со своей женой.
  -- Сдурел?
  -- Бери, бери.
  -- Алло, дорогая, привет. Как дела? Где я? Я, я -абстрактно. Собираюсь. Не знаю. Вечером. Что? Уже ночь? Значит утром. Должен. В смысле "кто смеётся"?
  -- Ха-ха-ха.
  -- А! Рядом. Это Вовина новая девушка. Нет, ты её не знаешь. Два голоса? Нет это она одна. Да, она идёт и сама с собой разговаривает. Нет, ты не идиотка. И она тоже не идиотка. Она в театральный поступает. Вот репетирует.
  -- Ха-ха-ха.
  -- Видишь как хорошо получается. Нет, в театральный без меня. Что? Вчера? Вчера был с Вовой. От него девушка ушла. У него депрессия была, а я его реанимировал.
  -- Что?
  -- Да помолчи ты. Алло, алло. Да вот эта, с которой он к нам заходил. Что, правильно? Почему? Козёл? Такой же? Ну, начинается. Слушай, извини, тут аккумулятор садится. Нет, правда. Давай. Пока.
  -- Ты зачем меня приплёл?
  -- Друзья, типа, должны выручать друг друга, и всё такое. В общем, мы вчера с тобой общались вдвоём. Интимно. Пойдём.
  
   Приоткрытая дверь балкона. Смешанная среда с новыми людьми. Курение на свежем воздухе. Запрет на курение на кухне, ввиду его чрезмерного обилия. Музыка - синоним изменения стиля вечера, её накаты сквозь дверной проём. Общение с вновь прибывшими как случайное попадание снаряда в общественный туалет - берёшь на себя ответственность по выполнению нудной работы, а затем обнаруживаешь в оторванной части тела контейнер чистого кокаина. Ну и сдаёшь его, конечно, куда надо.
   Покуриваем на балконе. Люди меняются - запах остаётся. Внизу, на расстоянии не более двух полётов окурка, проходят люди.
   Махров докуривает сигарету, бросает её вниз и, не смотря на протесты соседки с нижнего этажа, которой услужливый ветер заносит на балкон не затушенные окурки, закуривает новую, с видом человека, не собирающегося прекращать эту процедуру ещё минут двенадцать. Затем перегибается через балконные перила.
  -- Мы здесь ещё новый год встречать будем. С фейверками.
   Я пытаюсь уладить их крушащиеся отношения.
  -- Махров, не стоит, пожалуй, она ведь и милицию вызвать может. Мы здесь вторые сутки гуляем.
  -- Не вызовет. Она самогон гонит. По всей лестничной клетке воняет. Так, что мы с ней одинаково вне закона. Только я выше. По крайней мере на этаж.
  -- Окей, - говорю, - только когда её муж тоже выше поднимется, по крайней мере на этаж, и морду тебе бить начнёт, я буду далеко не на твоей стороне.
  -- Да чёрт с ним, - вмешивается Вова, - ему не привыкать. Он, спьяну, в институтском общежитии регулярно в окно чьи-нибудь будильники выкидывал. Пока под одним из окон "Мерседес" не оказался. Хорошо хоть он застрахован был. В общем, на страховую выплату за перелом руки и сотрясение мозга, крышу он тем ребятам кое-как выпрямил.
   Тут звонок в дверь.
   - Махров, - говорю, - допрыгался ты. Иди открывай дверь, тебе морду бить будут, а мы пошли на кухню. За подмогой.
   На кухни собрались все кроме, соответственно, Махрова. Не протолкнуться. Опять чрезмерная популизация кухни, свидетельствующая о том, что через какое-то время, лечь в комнатах можно будет лишь на полу.
  -- Лена, - говорю, пробираясь через граждан выпивающих, - я, конечно, не ябеда, но там пришли Махрову в лицо дать, могут квартиру испачкать.
  -- А, - говорит, - надоел он мне. Лицо у него привыкшее, на полу лежит линолеум, на стенах - моющиеся обои. Второе и третье - ототру, а первому - ни черта не будет.
   В конце концов все остаются сидеть на кухне.
   Среди прочих на кухни сидит и Лёня. В руках у него угрожающе пухлая папка. Если бы я не знал, сколько Лёня перечёркивает из того, что он написал, то самое время было бы убегать. Возможно, я даже бы ринулся на подмогу Махрову и геройски погиб. Но я остаюсь. Вот, кстати, и явное опровержение правила "Меньше знаешь - лучше спишь". То есть - я это знаю и никуда не побегу. Обещаю. Себе. В общем, при виде Лёни сердце учащённо биться не начинает, хотя предчувствие сегодняшнего не ангажированного выступления в роли чтеца внутри присутствует. Таким образом ноги мои меня никуда не уносят, а наоборот, подводят к столу и усаживают.
   Между мной и Лёней мгновенно возникает некая телекиническая связь, как свойства некоего высшего понимания другого человека, обычно заканчивающееся дикими головными болями, от чрезмерности совместно выпитого. Периодически мы бросаем друг на друга изучающие взгляды. Он прощупывает на сколько далеко он может быть послан, я - на сколько объёмный венец творения получу на зачитывание. Не подумайте ничего - читаю я вполне сносно, и это не сложно мне ну не капельки, просто уж больно я ленивый. Короче, выглядим как двое разругавшихся на почве чрезмерной ревности влюблённых гомосексуалиста перед примирением. Вокруг все распивают. Мы участвуем. Вскоре уже Вова начинает ехидно поглаживать меня по спине, говоря, что это послание от клуба влюблённых писателей.
   Делаю, якобы, бешенный взгляд, поворачиваюсь к нему.
  -- Перестань меня трогать, а то я тебе две ноги сломаю, в больницу даже общественным транспортом не доберёшься.
  -- Не испугаешь, -говорит, - свободную мысль. Я Махрова найму на частные перевозки.
  -- Не наймешь, -вмешивается Лена, - у него машины нет.
  -- Как нет? Была.
  -- В том то и дело, что была. До прошлых выходных. А вы, что? Не знаете?
  -- Нет.
  -- Напился он в прошлую пятницу, снял в кабаке девку, надо куда-то вести. Дома -жена, знакомые - ключи не дают. Делать нечего, пошёл с ней в гараж. Выпили, для продолжения - не хватает. Махров говорит, посиди мол, я сейчас ещё принесу. Запер девку в гараже, сам за бутылкой пошёл. По дороге встретил Толика с кем-то, решил с ними чуть-чуть выпить, соответственно про девку в гараже никому ничего не сказал. Ну Махрова и его чуть-чуть знаете. Короче, принёс его Толик ночью домой, сдал жене на руки, а на следующий похмелять пришёл. Похмелились они, как всегда удачно, день, естественно, закончился по аналогии с предыдущим. В общем о том, что у него в гараже баба заперта, вспомнил Махров к вечеру воскресенья, когда жена его туда за картошкой отправила. Прибегает он к гаражу, открывает и видит: на крыше автомобиля в позе лотоса сидит баба с кувалдой, сама машина без стёкол, вся покореженная, а кузов покрыт узором из дырок, выполненным в шахматном порядке. Соответственно всё остальное в гараже тоже либо разбито либо продырявлено. Тут баба вскакивает и (откуда силы взялись?) запускает кувалдой в несостоявшегося любовника. Махров, как-то уворачивается и дёру оттуда. Баба за ним. Насилу убежал. Ну, в общем, если учесть, что это гараж и машина тестя, то не мудрено, что Махров уже неделю квасит, а жена его домой не пускает.
  -- Видишь, - говорю Вове, -лучше не лезь ко мне, а то с тобой тоже какая-нибудь гадость в этом духе случится.
  -- Окей, -говорит, -последний раз и всё, больше не буду.
  -- Эй, эй. Прекрати, а то тебе, по-моему, понравилось.
   Продолжаем распивать и обмениваться с Лёней многозначительными взглядами. Через какое-то время кухня опустевает, и Лёня сдаётся. Не знаю, что уж здесь первично.
   Достав из папки достаточно серьёзное количество, сильно изуродованной разнообразными перечёркиваниями бумаги, Лёня с невинным видом укладывает его на стол, как бы на середину, но явно ближе ко мне.
  -- Ребята, у меня тут ещё кое-что написано. Не хотите почитать.
  -- Мы для тебя что, целевая аудитория что ли? - спрашивает Дима.
  -- Нет, - совершенно спокойно отвечает Лёня, - вы для меня пока единственная аудитория. Но зато, когда книжки выйдут, то я вам первым автографы поставлю.
  -- Огромное спасибо.
   Тут я понимаю, что водка сделала свою работу по сбору героизма в теле, и Лёня не только не сдаётся, но и преисполнен мужества ринуться в бой. По всем показателям, одним только советом по организации какого-либо похода в определённое место я не отделаюсь. Бой предстоит насмерть. Последний и решительный. Уже собираясь привести двенадцать веских причин почему мы это делать не будем, я, внезапно, осознаю, что мне действительно интересно, что же он там ещё написал. Делая диаметрально-противоположный вариант выражения лица, забираю у него исписанную бумагу.
  -- Ну ка, дай сюда. Тоже лего-литература?
  -- Нет. Перипетийно - диалоговая мистика.
  -- Что?
  -- Читай.
  -- Но хотя бы воевать будем?
  -- Нет. Читай.
  -- Я воевать хочу.
  -- Читай, говорю.
  -- А автограф точно поставишь?
  -- Обещаю.
  -- Ну, тогда уговорил.
  
  
  
   Он считал своим долгом волю
   Знал многое, помнил о боли
   Рассветом своим поминал закат
   Пил с чаем размешенный яд
   И, отражаясь в зеркале сна
   Гулял за пределом окна
  
   Она поставила точку. Встала. Прошлась по комнате. Вернулась к столу. Схватила лежащий листок. Отбросила его.
   Нет. Нет. Не так. Не то.
  
  
   Мгновения. Ветер в лицо.
   Шум. Машины. Ветер. Люди подо мной. Глубина. Ветер. Машины. Карниз позади. Люди подо мной. Огни. Ветер. Скорость пролетающих окон. Люди подо мной. Близко. Ветер. Шум. Огни. Лица. Каждое так близко. Масли. Для чего? Боль. Тишина.
  
   Чёрт, кажется я оглохла и стала дальтоником.
  -- Молодой человек. Молодой человек! Да обернитесь же вы в конце концов. Сволочь!
   Что ж за люди, попросить никого нельзя. О, боже, что это?
  -- Эй, что здесь произошло? Господи, сколько крови. Кто она?
   Нет, не может быть.
  -- Нет. Эй, эй, Кто это? Нет. Это не я, нет. Не могу быть я. Я живая. Я - вот...Боже...Боже...
  -- Здравствуй, Алиса.
  -- Что? Я вас не знаю.
  -- Я тебя знаю. Этого достаточно.
  -- Что здесь произошло? Кто это лежит?
  -- Ты.
  -- Нет. Я стою перед вами.
  -- Это лежит твоё мёртвое тело.
  -- Не говорите чушь.
  -- Посмотри, убедись.
  -- Господи! Кто вы?
  -- Смерть.
  -- О...
  -- Ты только что выпрыгнула из окна своей квартиры. Четырнадцатый этаж, номер сто девяносто два. Через полчаса, точнее через двадцать четыре минуты, твоё тело отвезут в седьмой городской морг, где завтра утром тебя опознает двоюродная сестра. После этого твоё тело кремируют, а урну с прахом захоронят рядом с родителями, погибшими в автокатастрофе шесть лет назад. Видишь, я знаю не только прошлое, но и будущее.
  -- Бред, какая Смерть? Выпрыгнула, кремируют. Что вы несёте? Если бы я выпрыгнула из окна, я думаю я бы это помнила.
  -- Это шок. Ты вспомнишь.
  -- Хорошо. Там сейчас лежу я, но тогда кто, чёрт возьми, стоит перед вами?
  -- Твоя душа.
  -- Не верю. Я себя нормально чувствую, ощущаю. Почти нормально. И я вижу себя и этих людей.
  -- Возможно, но об этом никто из них уже не узнает. Тебя для них нет. Если хочешь, проверь, позови кого нибудь.
  -- Я вам не верю, вот эта женщина меня только что обошла.
  -- Подсознательно они тебя чувствуют, но, естественно, не понимают этого. Просто они делают шаг в ту или иную сторону. Не веришь? Позови её, можешь толкнуть.
  -- Эй, женщина, эй! Да что ж вы! Вот дерьмо, я не могу её толкнуть!
  -- Говорю тебе - они тебя не видят и не осязают. Тебя для неё нет.
  -- Кажется в чём-то ты права, хотя в это очень сложно поверить.
  -- Не беспокойся, поверишь.
  -- Так. Хорошо. Допустим - это действительно мой труп и я действительно умерла.
  -- Молодец, умная девочка. Я рада, что ты начинаешь это осознавать.
  -- Не разделяю твоей радости.
  -- Твоё право.
  -- Спасибо и на этом. Но если я умерла, то что теперь со мной будет?
  -- Ничего. Останешься здесь. Я тут как раз для того, что бы помочь тебе освоиться.
  -- И что, ни рая ни ада?
  -- Не-а, даже чистилища нет.
  -- Здорово. Грустно, но здорово. Ха, послушай, но если ты - Смерть, то где твоя коса?
  -- Какая коса.
  -- Ну... коса, знаешь, такая штука которой сено косят.
  -- Нет косы.
  -- Нет, нет. Все говорят, что Смерть с косой.
  -- Не знаю, у меня нет. Пойдём.
  -- Куда?
  -- Пойдём. Я тебе всё покажу.
  -- Хорошо, что делать, пойдём. Скажи мне, а почему всё вокруг такое?
  -- Какое?
  -- Ну какое-то серое, без красок и замедленное. И почему я тебя слышу, а этих людей - нет?
  -- Не знаю, может быть из-за физических свойств души. Они другие, не такие как у тела.
  -- Господи, я только что попала в загробный мир, а ты мне рассказываешь о физических различиях? Может быть здесь ещё и законы физики действуют?
  -- Не знаю. Может быть.
  -- Чего не знаешь?
  -- Законов.
   Нет. Бред. Бред какой-то.
  -- Смотри, Смерть, а что это за парень. Вон тот. На перекрёстке. Что он там делает? Такое ощущение, что он меня видит.
  -- Да. Я думаю видит. Это один из ангелов. Не помню кто. Он должен кого-то спасти. Но, кажется, забыл кого. И он всё время ждёт.
  -- Один из ангелов? Ангелы действительно существуют?
  -- Опять начинаешь?
  -- Ой, извини. И что, они за нами наблюдают?
  -- Ну да, должны.
  -- То есть как это - должны?
  -- Ну раньше наблюдали, а потом потихоньку начали сходить с ума. Теперь даже за собой усмотреть не могут. Вчера мне весь бар заблевали.
  -- Бар?
  -- Да, бар? Чему ты так удивилась? Почему у меня не может быть бара? Мой бар - один из лучших, а они его заблевали так, что я весь вечер отмывала, еле к тебе успела.
  -- Постой, постой, что значит ко мне? Ты что знала, что со мной случиться?
  -- Да.
  -- Откуда?
  -- Не знаю. Просто знала и всё.
   Знала, а? Просто знала и всё, а? И никто ничего не сделал! Чёрт, да они тут все спятили. Чёрт, чёрт. Тьфу.
  -- Слушай, как тебя там ... а...
  -- Смерть.
  -- Да, Смерть, объясни, если в мире каждую минуту рождается и умирает по одному человеку...
  -- Ну, с этими китайцами рождаемость и побольше будет.
  -- Ладно, не важно, всё равно, как ты везде успеваешь?
  -- Не знаю, так получается. Сейчас я с тобой, но я также и в других местах, где мне надо быть. Говорят, что это проще понять людям, знакомым с пятым измерением.
  -- Но если, например, погибает сразу несколько человек вместе, то ты как - на всех одна или вас является несколько.
  -- Нет, для каждого я своя.
  -- В таком случае несколько?
  -- Нет.
  -- Постой. Я не понимаю. Допустим мы погибаем с моим парнем и его друзьями...
  -- Какая ты кровожадная.
  -- Ладно с моим парнем...
  -- И добрая.
  -- Окей, погибаем с кем то вдвоём, то что я вижу тебя, его и тебя ещё раз. Или он валяется как валенок либо разговаривает сам с собой.
  -- Не то, не другое и не третье. Сразу после смерти вы вообще друг для друга невидимы и становитесь видимы только когда немного адаптируетесь. Многие из-за этого теряются.
  -- Понятно. А скажи, ты здесь всех знаешь?
  -- Думаю да. Ты тоже скоро всех узнаешь.
  -- И что, здесь все сумасшедшие?
  -- Почти.
  -- То есть?
  -- Ну ангелы то наверно все. А вот среди простых умерших, особенно среди тех, что недавно, встречаются ещё не совсем свихнувшиеся.
  -- Скажи, Смерть, а бог есть?
  -- Не знаю. Я не видела.
  -- То есть как это "не знаю"?
  -- Мы ходим в церковь, молимся. Некоторые читают молитвы на ночь, особенно недавно умершие - привыкли. Я хожу в церковь только по воскресеньем.
   Вау! Что она несёт? Зачем они здесь ходят в церковь?
  -- Послушай, Смерть, а это точно загробный мир? Больно он уж похож на настоящий.
  -- Что значит настоящий? Мир вообще один. Но жить в нём можно по разному. Когда ты жива - для тебя он цветной, яркий, быстрый. Но видишь ты только его часть. А когда умираешь, то начинаешь видеть всё, но мир для тебя тускнеет.
  -- Куда мы идём?
  -- Для начала - ко мне в бар. Тебе надо привыкнуть. Познакомлю тебя с Совой.
  -- С Совой?
  -- Говорят Сова самый умный из ангелов, тоже помешанный, но - самый умный. Я то в этом не разбираюсь, но раз говорят, значит так и есть.
  -- Слушай, но если ты говоришь, что бога нет...
  -- Я не говорила, что бога нет. Я сказала, что я его не видела.
  -- Ладно. Но раз его никто не видел, то кто всем этим управляет?
  -- Чем?
  -- Ну всем этим миром?
  -- Не знаю. Кто-то, наверно, управляет. Спроси, может Сова знает.
  -- Смерть, а почему они все сходят с ума?
  -- Поживи вечность - поймёшь.
  -- Значит все рано или поздно станут сумасшедшими? А ты?
  -- А что я? Я тоже, наверное.
  -- Сумасшедшая?
  -- Ну да.
  -- Скажи, а можно вернуться в тот мир? Ну в тот, другой. То есть в этот, но яркий. Можно обратно?
  -- Не знаю. Говорят можно. Но для этого нужно разрешение.
  -- Разрешение? А где его взять?
  -- Не знаю. Никто не знает. Многие хотят вернуться. Ходят, друг у друга разрешения спрашивают.
  -- Издеваешься?
  -- Нет.
  -- А кто-нибудь возвращался?
  -- Не знаю. Может быть и возвращался.
  -- Почему ты всё время говоришь "не знаю". Ты же смерть. Ты здесь давно. Ты должна всё знать.
  -- Я здесь не давно, я здесь вечно. И ты, кстати, теперь тоже. Поживешь, поймёшь разницу. А по поводу... Мир большой - всего не узнаешь, а узнаешь так не запомнишь. Ты всё поймёшь. Все понимают.
  -- Кто все?
  -- Все кто умер. Так, стой, мы пришли.
  -- Пришли? Но ведь это...
  -- Вполне возможно. В той жизни многое выглядит иначе. Но это мой бар и мы действительно пришли. Заходи.
  -- Что это?
  -- Что?
  -- Что это?
  -- Да, что?
  -- Это... Это... Это у них... гитары?
  -- Что? А, это. Это тоже ангелы. Музыканты. Раньше в церкви на органах играли, а теперь на людей насмотрелись. Прыгают голые с гитарами, со сцены блюют. Совсем озверели. Вон там, за тем столиком с двумя девками парня видишь?
  -- С длинными чёрными волосами?
  -- Да. Это и есть Сова.
  -- А что это он делает?
  -- Не знаю. Какой-то порошок нюхает. Он этим круглые сутки занимается. Сидит здесь и нюхает. Говорит, это возвращает ему чувство реальности. Врёт по-моему. Он это чувство давно потерял. Но все говорят - он умный. А я умных уважаю, так что пусть сидит. Только не блюёт. Хочешь я вас познакомлю?
  -- Да, хочу.
  -- Тогда, пошли, подойдём. Здравствуй Сова, как дела? Всё нюхаешь? Со мной девушка, она здесь недавно.
  -- А! Алиса. Здравствуй. Девочки, погуляйте пока.
  -- Откуда вы знаете как меня зовут?
  -- Я всё знаю. Должен знать.
  -- Странно. Вы всё знаете, смерть ничего не знает.
  -- Смерть? Ха-ха. Просто она...
  -- Похами, похами, вмиг отсюда вылетишь.
  -- Пардон, мадам. Ну, в общем - каждому своё. Будешь?
  -- Нет, не буду. А что это?
  -- Кокаин.
  -- Кокаин?
  -- Кокаин. А что такого? Да ладно, брось ты. Теперь это уже не вредно. Всё самое вредное с тобой уже произошло. У-уф. Фу-у. Но, что интересно, говорят, что эффект тот же. Это я про кокс.
  -- Нет, всё равно не буду.
  -- Не будешь, так не будешь. Только не говори, что никогда этого не делала.
  -- Я никогда этого не делала.
  -- Алиса.
  -- Что?
  -- Алиса. Я, вообще-то тебя не заставляю, у меня его и у самого мало. Просто взрослым врать - не хорошо.
  -- А детям врать - хорошо?
  -- Не считай себя умнее других.
  -- Вот именно.
  -- Ладно, давай не будем ссориться. Просто когда ты прыгнула, мы все выскочили посмотреть.
  -- Выскочили посмотреть? Да это длилось доли секунды.
  -- Это тебе кажется, что доли секунды. На самом же деле, заверяю тебя - это был очень эффектный полёт. Ну так вот. Мы вскочили посмотреть и, когда мы всё это увидели, то у нас вышел спор.
  -- Спор.
  -- Да, спор. Спор о причине данного действия. Понимаешь, у нас возникло несколько точек зрения по этому вопросу. Каждый считал правильной свою и надо было что-то делать.
  -- Окей. И что же вы сделали?
  -- Пошли смотреть твою медицинскую карту.
  -- Вау! Ну и что в ней написано?
  -- Наркотическая зависимость.
  -- Прямо так и написано - наркотическая зависимость?
  -- Да. Так и написано - наркотическая зависимость.
  -- Значит наркотическая зависимость. Хм... Ну... Может быть.
  -- Ладно. Если ты не хочешь об этом говорить - давай не будем. Кстати, так ты будешь или нет?
  -- Нет. Не хочу. Сова, скажи, а все сюда попадают?
  -- Ну да. А как же ещё?
  -- А как мне отличить тех, кто уже умер от живых?
  -- Да никак. Они сами тебя отличат. Зачем тебе.
  -- Не знаю. Ну вообще, я, наверное, хотела бы найти родителей. Это возможно?
  -- Если они здесь, то теоретически - да.
  -- А практически?
  -- Практически - сложно.
  -- Почему?
  -- Ну знаешь, здесь же нет границ. Каждый живёт там где хочет. Земля большая. Одуреешь пока всё обойдёшь. Но это что. Некоторые же и под землёй живут.
  -- Под землёй?
  -- Ага. Я знаю одного парня, так он с двумя ангелами уже лет четыреста квасит в каком-то метро. Они если и вылезают оттуда, то только за спиртным, а потом сразу обратно.
  -- Ха, врёшь! Четыреста лет назад метро ещё не было.
  -- Верно, не было. Ну значит не в метро, значит в катакомбах.
  -- Грустно. Получается - не найду?
  -- Да ты не расстраивайся, походи по городу, посмотри, а вдруг? Люди, особенно в течении первой полсотни лет, часто не уходят из того места где они жили. Бывает даже, что, например, погибшие шахтёры потом живут в шахтах где проработали всю жизнь и где их где их в конце концов удачно засыпало. Так что посмотри.
  -- Ну ладно. Спасибо. Я пошла. Ещё увидимся.
  -- Не исключено. Счастливо.
  
   Дочитав, сканирую окружающее пространство. Большинство мест в партере пустует. Что не ново. Бельэтаж, по архитектурным причинам, отсутствует. На оставшихся местах происходят самые разнообразные действия. Таня крутит в руках черновики, перечитывает текст самолично. Вова углублён в изучение азов маникюра. Дима медитирует над стаканом.
   Не дождавшись аплодисментов, приступаю к детальному изучению автора. На этот раз подрёмывает, пьяница. Хотя, что я его так, быть может и хороший писатель выйдет. В любом случае первичные задатки есть - пьёт много. Поворачиваюсь к особе, обеспокоенной красотой рук.
  -- Владимир, послушайте, у меня к вам деловое предложение.
  -- От которого я не смогу отказаться?
  -- Что-то в этом роде.
  -- Предлагаешь торговать наркотиками?
  -- Почти. Предлагаю заняться антерпритёрством. Текст идейно интересный. Доработаем, переработаем, короче, продадим Лёню по спекулятивным ценам.
  -- Угу, создадим промоутерскую контору, заработаем денег, купим дом на две семьи.
  -- В калифорнии.
  -- В калифорнии.
  -- Да. В доме жён поселим, а сами будем пить целыми сутками в вагончике рядом.
  -- В каком вагончике?
  -- В железнодорожном.
  -- А где мы вагончик возьмём?
  -- Купим. У нас же промоутерская контора, забыл?
  -- Точно. И кадровое агентство, что бы секретарш подбирали.
  -- Нет. С такими темпами, как Лёня сейчас пьёт, на кадровое агентство не хватит.
  -- С такими темпами, как Лёня сейчас пьёт, нам, даже, на пиво не хватит. А с твоими повадками ведения бизнеса, кстати, домик тоже не в калифорнии светит, а в Магадане, причём государственный. Проще сразу наркотиками торговать. Хоть прибыль гарантированная.
   Подлец, намекает на то, что я, лет в тринадцать, достаточно плотно с органами пообщался. Мы тогда картошку охраняли. Совхозную. Каждый вечер кто-нибудь из охранников уносил домой по сумке. Подошла моя очередь. Естественно, именно в этот вечер приехал милицейский патруль. Начали завешивать, сколько я уже на вывоз приготовил. Оказалось, что две с половиной тонны...
  -- Лёня, проснись.
  -- Ага! - Подскакивает.
  -- Ты чего?
  -- Понравилось?
  -- Не мельтеши.
  -- Но ведь понравилось же.
  -- Ну...
  -- Но я же вижу, что понравилось.
  -- Ничего ты не видишь, спишь ты.
  -- Я не сплю, я симулирую. Чтобы не отвлекать. Так понравилось?
  -- Хорошо.
  -- Но ведь понравилось же, понравилось. Вот - гад ты, сплошное личностное отношение.
   Это он прав. Ну не готов я к мысли, что буду рассказывать своим детям (хотя к мысли о детях, я, как и большинство мужчин, на мой взгляд, тоже не особо готов), что буду рассказывать им о том, что с дяденькой, чьё творчество они на уроках проходят, в молодости неоднократно в одной луже валялся. Для этого самому что-то сделать надо, а то возникает какое-то чувство неполноценности.
   Опрокидывая рюмку, влезает Дима.
  -- Мне понравилось, только ты это откуда-то содрал.
  -- Ничего я не сдирал.
  -- У меня такое ощущение, что содрал.
  -- Нет.
  -- Да.
  -- Я тебе сейчас в морду дам.
   Ого, - думаю, - назревает насыщенный литературно - художественный спор. Причём очень весомо аргументированный.
   Тут Лёня, нервно раскачивающийся на табуретке и набухающий от праведного гнева, сильно отклоняется назад, слетает с неё, задевает ногами стол и опрокидывает на себя тарелки, спиртное и Таню.
   В кухню вбегает Катя. Быстро оценив ситуацию кричит:
  -- Лена, они тут напились и посуду бьют.
   Дима, разглядывающий лежащего Лёню, начинает отрицательно размахивать руками.
  -- Мы не посуду бьём, мы дерёмся.
   Катя, властно указывает пальцем в сторону входной двери и смотрит на Диму.
  -- Драться - на лестницу.
  -- А чего ты мне говоришь. Ты ему скажи. Он начал.
  -- Плевать мне кто начал. Оба на лестницу.
   Лёня одной рукой трёт затылок, а другой - заляпанную кетчупом рубашку.
  -- Не пойду я на лестницу, хватит с меня. Лучше выпить налейте.
  -- Правильно, солнышко, выпей ещё. Может в следующий раз насмерть зашибёшься.
  -- Пивин!
  -- А что я? Я ничего. Кому ещё налить?
   Жаркий литературно - художественный спор потихоньку стихает. Ах, Катя, ты не адвокат - ты солдат-миротворец.
   Входит Махров.
  -- Кого бьём?
  -- Не сменишь тему - будем тебя.
  -- Ты чего Кать?
  -- Махров, ты проспался? Если проспался, то иди домой.
  -- Не пойду. У меня ещё задание есть.
  -- Какое?
  -- Не скажу.
  -- Какое?
  -- Секретное.
  -- Придурок.
   Катя гневно выходит с кухни.
   Всегда с интересом обращал внимание, как количество выпитого действует на человека. Некоторые пьют и с каждым днем всё добрее и добрее. Сначала деньги раздавать начинают, затем мебель из квартиры, телевизоры... А некоторые ведь пьют и как мегеры. Нет, Катя, плохой из тебя солдат-миротворец. Даже адвокат некудышний.
  -- Ладно вам, -говорю, -не ругайтесь. Лучше наливайте.
  -- Что, панацея?
  -- Ага, как Панадол - УПСА.
  -- Кстати, нестандартное использование чего-либо, допустим того же Панадол -УПСА как средства для снятия сглаза, можно запатентовать как полезную модель или ещё что-то. В общем потом никто кроме тебя её так использовать права иметь не будет, - выдаёт умную мысль, дочитавшая лёнино произведение Таня.
  -- Вова, слышишь? Вот, - поворачиваюсь к нему, - давай займёмся, будем в телевизоре целыми днями сидеть, поклонниц приобретём и на дом с вагончиком заработаем.
  -- Обязательно, - отвечает, - только без тебя, а то с тобой и за Панадол посадят. Я тебе лучше процент за идею платить буду.
  -- Знаю, - говорю, - твои проценты, даже на вагончик не хватит. Я к тебе тайным советником устроюсь. По планированию и ведению бизнеса.
  -- Нет уж. Я лучше никаким панадолом заниматься не буду.
  -- Ну и чёрт с тобой, доставай из морозилки всё, предлагаю - за Лёню и его мистическую лего - литературу...
  
   Вечером, накануне моего отъезда из полевого госпиталя, пришел Ринальди с ним наш главный врач. Они сказали, что меня отправляют в Милан, в американский госпиталь, который только что открылся. Ожидалось прибытие из Америки нескольких санитарных отрядов, и этот госпиталь должен был обслуживать их и всех других американцев в итальянской армии. В Красном Кресте их было много. Соединенные Штаты объявили войну Германии, но не Австрии. Итальянцы были уверены, что Америка объявит войну и Австрии, и поэтому они очень радовались приезду американцев, хотя бы просто служащих Красного Креста. Меня спросили, как я думаю, объявит ли президент Вильсон войну Австрии, и я сказал, что это вопрос дней. Я не знал, что мы имеем против Австрии, но казалось логичным, что раз объявили войну Германии, значит, объявят и Австрии. Меня спросили, объявим ли мы войну Турции. Я сказал: да, вероятно, мы объявим войну Турции. А Болгарии? Мы уже выпили несколько стаканов коньяку, и я сказал: да, черт побери, и Болгарии тоже и Японии. Как же так, сказали они, ведь Япония союзница Англии. Все равно, этим гадам англичанам доверять нельзя. Японцы хотят Гавайские острова, сказал я. А где это Гавайские острова? В Тихом океане. А почему японцы их хотят? Да они их и не хотят вовсе, сказал я. Это все одни разговоры. Японцы прелестный маленький народ, любят танцы и легкое вино. Совсем как французы, сказал майор. Мы отнимем у французов Ниццу и Савойю. И Корсику отнимем, и Адриатическое побережье, сказал Ринальди. К Италии возвратится величие Рима, сказал майор. Мне не нравится Рим, сказал я. Там жарко и полно блох. Вам не нравится Рим? Нет, я люблю Рим. Рим - мать народов. Никогда не забуду, как Ромул сосал Тибр. Что? Ничего. Поедемте все в Рим. Поедемте в Рим сегодня вечером и больше не вернемся. Рим - прекрасный город, сказал майор. Отец и мать народов, сказал я. Roma женского рода, сказал Ринальди. Roma не может быть отцом. А кто же тогда отец? Святой дух? Не богохульствуйте. Я не богохульствую, я прошу разъяснения. Вы пьяны, бэйби. Кто меня напоил? Я вас напоил, сказал майор. Я вас напоил, потому что люблю вас и потому что Америка вступила в войну. Дальше некуда, сказал я. Вы утром уезжаете, бэйби, сказал Ринальди. В Рим, сказал я. Нет, в Милан, сказал майор, в "Кристаль-Палас", в "Кова", к Кампари, к Биффи, в Galleria. Счастливчик. В"Гран-Италиа", сказал я, где я возьму взаймы у Жоржа. В "Ла Скала", сказал Ринальди. Вы будете ходить в "Ла Скала". Каждый вечер, сказал я. Вам будет не по карману каждый вечер, сказал майор. Билеты очень дороги. Я выпишу предъявительский чек на своего дедушку, сказал я. Какой чек? Предъявительский. Он должен уплатить, или меня посадят в тюрьму. Мистер Кэнингэм в банке устроит мне это. Я живу предъявительскими чеками. Неужели дедушка отправит в тюрьму патриота-внука, который умирает за спасение Италии? Да здравствует американский Гарибальди, сказал Ринальди. Да здравствуют предъявительские чеки, сказал я. Не надо шуметь, сказал майор. Нас уже несколько раз просили не шуметь. Так вы правда завтра едете, Федерико? Я же вам говорил, он едет в американский госпиталь, сказал Ринальди. К красоткам сестрам. Не то что бородатые сиделки полевого госпиталя. Да, да, сказал майор, я знаю, что он едет в американский госпиталь. Мне не мешают бороды, сказал я. Если кто хочет отпустить бороду -на здоровье. Отчего бы вам не отпустить бороду, signor maggiore? Она не влезет в противогаз. Влезет. В противогаз все влезет. Я раз наблевал в противогаз. Не так громко, бэйби, сказал Ринальди. Мы все знаем, что вы былина фронте. Ах вы, милый бэйби, что я буду делать, когда вы уедете? Нам пора, сказал майор. А то начинаются сантименты. Слушайте, у меня для вас есть сюрприз. Ваша англичанка. Знаете? Та, к которой вы каждый вечер ходили в английский госпиталь? Она тоже едет в Милан. Она и еще одна сестра едут на службу в американский госпиталь. Из Америки еще не прибыли сестры. Я сегодня говорил с начальником их riparto. У них слишком много женщин здесь, на фронте. Решили отправить часть в тыл. Как это вам нравится, бэйби? Ничего? А? Будете жить в большом городе и любезничать со своей англичанкой. Почему я не ранен? Еще успеете, сказал я. Нам пора, сказал майор. Мы пьем и шумим и беспокоим Федерико. Не уходите. Нет, нам пора. До свидания. Счастливый путь. Всего хорошего. Ciao. Ciao. Ciao. Поскорее возвращайтесь, бэйби. Ринальди поцеловал меня. От вас пахнет лизолом. До свидания, бэйби. До свидания. Всего хорошего. Майор похлопал меня по плечу. Они вышли на цыпочках. Я чувствовал, что совершенно пьян, но заснул...
  
   * * *
  
   Когда вы собираетесь выйти из своего дома, вы проверяете свет, газ, электрические приборы, воду холодную и горячую в ванной, кран на кухне, пепельницу? Выключены ли они? Выдернуты ли все штепселя из розеток, не собирается ли что-либо закоротить, вспыхнуть, взорваться, спалить всё ваше имущество? Я проверяю. Несколько раз прежде чем выйти. Затем захлопываю дверь. Закрываю нижний замок. Закрываю верхний замок. Выхожу на улицу, прикуриваю, оглядываюсь. Делаю пару шагов неизвестно куда. Останавливаюсь. Разворачиваюсь. Выкидываю зажженную сигарету. Захожу обратно в подъезд. Быстрыми шагами поднимаюсь к своей двери. Открываю нижний замок. Открываю верхний замок. Проверяю всё ещё раз. Свет, газ, электрические приборы, вода холодная и горячая в ванной, кран на кухне, пепельница. Подхожу к зеркалу, показываю себе язык...
   Думаете я идиот? Параноик? Кажется, врачи называют это маниакально депрессивным педантизмом. Меня обследовали - у меня его нет. Я вообще, по их мнению, абсолютно здоров. Как и подавляющее большинство моих сограждан. Во всяком случае, сегодня это написали в моей больничной карте.
   Я сижу в палате и пью кофе. Мне разрешили его только со вчерашнего дня. Я наслаждаюсь первыми за последнюю пару недель сигаретами и перечитываю свои наброски. Некоторым несколько лет, другим несколько дней. Возможно из них выйдет моя небольшая история. О чём?
   Для некоторых - о том, как я попал сюда, для других - о бездумном прожигании жизни.
   Для меня же это просто попытка запечатлеть интерес, яркость и силу жизни, несущуюся в каждом дне, минуте, мгновении, на которые мы, чаще всего, не обращаем внимания, называя их буднями.
   Будни. Кручинкин Copyright 12.11.01
  
   1
  
  
   39
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"