Большинство правителей Накатамской империи относились к церкви как к полезному инструменту, позволяющему без особых хлопот обеспечивать повиновение простонародья и держать в узде заносчивых лотвигов. Не вмешиваясь без особой необходимости в церковные дела, они тем не менее не допускали резких изменений в канонах богослужения, жёстко пресекая различные расколы и ереси. После распада империи перебравшийся в Каулон Верховный Хранитель счёл, что статус главы церкви ставит его намного выше десятков новоявленных королей и герцогов, а право считать правильным всё что угодно даровано ему самим Альфиром и посему не подлежит ни сомнению, ни обсуждению.
Примерно так же рассуждал и дорвавшийся до Престола Отелетера Лагаяст, которому показалось, что его портреты будут хорошо смотреться рядом с иконами Отелетера, Толфесты и Альфира. Епископы встретили это нововведение без особой радости, дворяне и часть горожан его проигнорировали, а многие селяне сочли прямым оскорблением основ веры, за которое следует поднимать на вилы. Череда бунтов вынудила королей открыто выразить своё неудовольствие, что очень расстроило Лагаяста. Обиженный тем, что жители Бонтоса не желают видеть его рядом с ликами богов, Верховный Хранитель повелел вообще убрать иконы из храмов, так как эти примитивные изображения якобы умаляют совершенство и божественную сущность создателей мира. Простой люд ответил на это погромами утративших привычный облик храмов, а дворяне стали заказывать иконы лучшим живописцам, которые раньше практически никогда не занимались иконописью.
Через пару лет Лагаяст однажды утром не смог проснуться, храмы вновь наполнились людьми, а вошедшие во вкус художники продолжили совершенствовать своё мастерство, выработав особый стиль написания детально проработанных икон (старые иконописцы создавали не столько картины, сколько символы, призванные показать величие и мудрость богов). Подобные иконы стоили немалых денег, но многие состоятельные люди, заворожённые невиданными образами, стали заказывать портреты своих близких, стремясь навсегда сохранить не только облик, но и память о том, что было скрыто в глубине души каждого из них.
Локлиру было девять лет, когда отец заказал портрет своей второй жены Бескиель известному живописцу Гарсану рит Варлезе, прославившемуся иконой Альфира, ставшей украшением внутреннего храма Стабура. Верный своим правилам Гарсан провёл рядом со смущённой герцогиней несколько пятидневок, не сделав за эти дни ни единого наброска. Когда недоумевающий герцог начал задавать вопросы, склонившийся в почтительном поклоне художник нашёл, что ему ответить.
- Ваше высочество, во время нашей первой встречи мне показалось, что вы хотели бы увидеть не просто парадный портрет, которому будет суждено веками пылиться на стенах вашего замка. Прошу простить мою дерзость, если я смел подумать, что вы желали бы видеть нечто большее.
Вместо ответа Свербор фос Контанден коснулся правой ладонью груди, давая понять, что рит Варлезе волен поступать как считает нужным. Через месяц портрет был готов, причём всё это время он находился в запертой комнате, а сам художник встречался с Бескиель всего несколько раз. Увидев законченную работу, герцог долго молчал. Сопровождавшие его придворные уже начали переглядываться, когда фос Контанден склонил голову перед онемевшим от изумления живописцем и вышел из мастерской, по-прежнему не говоря ни слова. Столь же сдержанно отреагировала на свой портрет и сама Бескиель, хотя для тех, кто хорошо знал и любил герцогиню, появившаяся на её губах улыбка могла сказать очень многое о подлинных чувствах молодой женщины.
Локлир хорошо помнил, как его поразил впервые увиденный портрет матери. Открыв рот, он стоял перед картиной, зачарованный взглядом лучившихся добротой глаз, которые ему были знакомы едва ли не с первых дней его жизни. Потрясение было столь велико, что старому Сульдоту с трудом удалось увести неподвижно стоявшего мальчика, клятвенно заверив его в возможности возвращаться в этот зал снова и снова. Найдя сестру, Локлир до позднего вечера делился с ней впечатлениями, искренне радуясь, что ещё более юная Фиорис полностью разделяет его восторг.
Не забыл он отношения к портрету и старших детей герцога, не особо скрывавших своё в лучшем случае снисходительное отношение к всегда спокойной Бескиель, разительно отличавшейся от их матери - яркой и своенравной Эйсиз. Особенно усердствовала высокомерная и острая на язык Ночери, поэтому Локлир облегчённо вздохнул, когда менее чем через год она покинула Ансис, выйдя замуж за небрисского короля. Немногим лучше вели себя и старшие братья, которым старательно подыгрывали окружавшие их титулованные бездельники. Однажды похабные шутки этой весёлой компании вывели из себя герцога, выгнавшего из столицы с десяток молодых наглецов. Со своими сыновьями фос Контанден разбирался за плотно закрытыми дверями, после чего мало кто из придворных решался злословить в адрес герцогини.
Последнее слово в этой истории Бескиель оставила за собой, попросив мужа убрать портрет со всеобщего обозрения. Поначалу Свербор возмутился, заявив, что не позволит каким-то болтливым тварям влиять на то, где будет висеть портрет его любимой жены, но Бескиель положила тёплую ладошку на его сжатый кулак и вновь повторила просьбу своим тихим бархатистым голосом. В тот же день портрет оказался в рабочем кабинете герцога, где и находился все последующие годы. В эту скромно обставленную комнату после смерти отца Локлир заходил всего несколько раз, предоставив старому секретарю Свербора фос Контандена самому разбираться в накопившихся бумагах.
Всё изменилось в тот чёрный день, когда Локлир увидел тело матери, безвольно лежавшее на мягких подушках открытого экипажа. Вернувшись в замок, он сразу направился в отцовский кабинет и долго стоял перед портретом женщины, которую он знал всю свою жизнь, но только сейчас понял, насколько сильны были узы связывающей их взаимной любви. Вечером портрет Бескиель уже висел в спальне Локлира, и теперь он каждое утро смотрел на него, горько сожалея о всех днях, прожитых без её взглядов, слов и улыбок. Старый Сульдот, давно научившийся чувствовать тончайшие оттенки настроения своего воспитанника, в эти мгновения воздерживался от обычного ворчания, терпеливо дожидаясь, пока Локлир отведёт глаза от портрета.
...Оставив за дверью свою охрану, герцог глубоко вздохнул и начал расстёгивать пропотевший мундир. Нечто подобное случалось с ним и раньше, поэтому Сульдот не сдвинулся с места, так как Локлир не терпел, чтобы кто-нибудь помогал ему в таких случаях, как бы подчёркивая его слабость. Притихший Ярдеро молча достал из шкафа синий мундир без знаков отличия и белую рубашку, аккуратно положив их на спинку кресла. Бросив на пол отсыревшие вещи, герцог так же молча начал одеваться. Набросив мундир, он остановился и, повинуясь внезапному порыву, подошёл к портрету Бескиель. Вглядываясь в её умные глаза, навеки оставшиеся живыми благодаря дару рит Варлезе, Локлир неожиданно для себя начал шептать похожие на молитву слова.
- Ну вот, матушка, и пришло время узнать, чего мы стоим в глазах Альфира. Сын божий будет взвешивать наши грехи, отмеряя каждому из нас по делам его. Душа твоя в замке, слышит и страхи наши, и готовность сражаться. Молись за всех нам, матушка, за всех, кто любил и уважал тебя. Проси Альфира за нас, проси быть милостивым ко всем, кто помнит о дарах Отелетера и доброте Толфесты. Молись за нас, матушка, пусть услышит тебя богорождённый Альфир, знающий слова и дела смиренных слуг своих. Великое зло пришло к нам в дом, проси силы для тех, кто стоит на его пути. Молись, чтобы я вновь смог увидеть твоё лицо, матушка.