Крушина Светлана Викторовна : другие произведения.

Осторожно: магия! Часть 1. Глава 3

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    От накатившего страха спина покрылась холодным потом, а сердце колотилось в горле. Грэм смотрел и не мог оторвать взгляд от мужчины в темном дорожном плаще - тот сидел, склонив светловолосую голову над тарелкой, и ел вяло и явно без всякого удовольствия. Мне кажется, спрашивал себя Грэм, или он и впрямь постарел и осунулся?.. С жадностью он вглядывался в дорогое лицо - и больше всего на свете боялся, что черные глаза поднимутся от стола и отыщут в зале - его...
  -3-
  Далее начиналась часть истории, Брайану не известная.
  В два дня пути Грэм успел немного узнать своего новоявленного отца. На первый взгляд князь производил впечатление человека мягкого и изнеженного, особенно бросалась в глаза его любовь к изысканной одежде и духам. Но только на первый взгляд. В нем имелся некий стальной стержень, который не сразу замечался за внешней обходительностью и изящными манерами. Временами князь бывал жестким, иногда - суровым, и почти всегда при общении с людьми в нем появлялась природная властность, которая, как ни странно, не отталкивала, а только усиливала его обаяние.
  Многие важные решения князь принимал с налета, если нужно было действовать - действовал без промедлений. Грэму даже казалось, что князь вообще не думает перед тем, как сделать что-либо. Или обдумывает все настолько быстро, что никто не успевает этого заметить.
  Еще князь был очень богат. Он покупал всегда все самое лучшее, не интересуясь ценой. Людей, которые прислуживали ему, князь всегда щедро вознаграждал. Нищим он бросал серебряные монеты! Грэм про себя удивлялся, как он еще не разорился при подобном расточительстве.
  Князь был прекрасно образован, что встречалось редко среди наинских вельмож. Его знания не ограничивались обычным набором, обладая которым, человек в дворянской среде уже считался ученым. Широта его познаний была более характерна для служителя Гесинды, всю жизнь корпевшего над книгами, чем для нобиля. Он много путешествовал, объехав не только весь материк, но побывав и в Истрии, и в Самистре, и в далеких южных странах, о которых простой обыватель имел довольно смутное понятие, и все сведения о которых в основном поступали в виде полумифических рассказов, больше похожих на сказки.
  Слушая рассказы князя о далеких странах и загадочных предметах, о существовании которых доныне даже не подозревал, Грэм невольно подпадал под его обаяние. Рассказчиком князь был отменным и всегда умел заинтересовать слушателя так, что невозможно было отвлечься от его историй.
  Истории о заморских чудесах он чередовал с рассказами о своем замке и его обитателях, подготавливая Грэма к встрече с новой семьей. Княгиня Мираль Соло, по его словам, была самой красивой и доброй женщиной на всем белом свете. Князь очень любил супругу и ревностно хранил ее душевный покой, не посвящая ее ни в какие свои дела. В поездках княгиня никогда его не сопровождала, если только речь не шла о бале или приеме у соседей. Конечно же, она ничего не знала о любовных похождениях супруга в Карнелине пятнадцатилетней давности, но он настолько верил в ее доброту (или притворялся, что верит), что совершенно искренне рассчитывал своим признанием не только не навлечь на собственную голову черные тучи супружеского гнева, но найти прощение и понимание. Грэм же рассчитывал на худшее.
  Все свое время княгиня отдавала воспитанию дочерей: Нинели исполнилось семнадцать, Гате - шестнадцать лет. Нинель была настоящей барышней, изящной и воспитанной. Летом она вернулась из храмовой школы, где провела два года, обучаясь всему, что должна знать и уметь молодая девушка ее круга. Говорил о ней князь без особого энтузиазма, и Грэм сразу представил себе этакую чопорную зануду. О младшей, Гате, князь рассказывал с гораздо большей теплотой. Ее норов, пожалуй, больше подошел бы дворовому мальчишке, нежели юной княжне. Гату тоже пытались отправить в храм вместе с сестрой, но ничего из этого не вышло. Через полгода ее со скандалом оттуда выставили за поведение, недостойное юной девушки. От Гатиных выходок стонали и воспитанницы, и настоятельницы. "Вашей дочери следовало бы родиться мужчиной!" - таков был вердикт старшей наставницы, отчаявшейся привить юной княжне изящные манеры. Теперь Гата жила дома и целыми днями носилась по холмам и лесам на своем жеребце, а за книги или вышивальные пяльцы ее было не усадить.
  Престарелая мать князя, княгиня Катрина Соло, была больна, немощна и почти не выходила из своих покоев. От нее неприятностей Грэм ожидал на порядок меньше, чем от всех остальных. Князь, однако, утверждал, что и она тоже добрейшая женщина. Вообще, если верить его словам, все его родные были добрейшими, исполненными милосердия людьми, готовыми с распростертыми объятиями встретить нового члена семьи...
  Грэм слушал благодушные рассказы князя, и в нем нарастала паника. То ли князь был непозволительно беспечен, то ли слишком уж верил в добродетели своей жены. Ведь он собирался притащить домой уличного мальчишку и заявить супруге: прости, дорогая, я пятнадцать лет назад согрешил и совершенно случайно на днях узнал, что у меня есть сын от другой женщины. Прошу любить и жаловать. Что ж, что незаконный, а я сделаю его наследником земель и титула... Дочери все равно не наследуют... Занавес. О том, что ответит на это заявление княгиня, Грэм предпочитал до поры, до времени не думать даже в общих чертах.
  
  На третий день путешествия они пересекли границу земель князя, слева и справа потянулись поля. Все поголовно встречные - крестьяне ли, арендаторы или небогатые нобили-соседи, - все почтительно кланялись всадникам. Наверное, князь - хороший лендлорд, решил Грэм, иначе его не встречали бы с таким уважением. И все, абсолютно все встречные с простодушным любопытством разглядывали Грэма, как какую-нибудь диковинку.
  К полудню поля по сторонам дороги снова сменились лесом. Вскоре, однако, Грэм понял, что это не лес, а старый запущенный парк. Внимательный глаз мог заметить некоторую упорядоченность планировки, точнее, следы ее. Кое-где из-под покрова вьющихся стеблей виднелись остатки покосившейся кованой ограды. За парком давно не ухаживали, он одичал и зарос, и это было настолько не в характере князя - насколько понимал его характер Грэм, - что заставило Грэма по-новому взглянуть на отца.
  Из-за верхушек раскидистых деревьев показалась крыша замка, и сердце Грэма заколотилось так сильно, что едва не выпрыгнуло из груди. Еще через несколько минут деревья расступились перед всадниками, открывая вид на замок. Брови Грэма удивленно вздрогнули: вместо ощетинившейся зубчатой стеной крепости с гордо развевающимися над башнями разноцветными стягами он увидел бессмысленное нагромождение различных по размеру башенок, облепивших основное приземистое здание. Не гордая крепость, но обычный укрепленный дом помещика...
  Поймав взгляд Грэма, князь слегка улыбнулся и пояснил:
  - Нелепая архитектура, согласен. Или, вернее, полное ее отсутствие. Видишь ли, дом строили несколько поколений моих... наших предков. Каждый добавлял что-то свое, только вот я еще руку не приложил. В результате получилось этакое чудище... Давай-ка заглянем сперва в конюшни - хочу сразу познакомить тебя с Гатой.
  Странное место для знакомства с княжной, подумал Грэм, но промолчал, припомнив, что рассказывал князь о своей младшей дочери.
  Они въехали на задний двор, по периметру которого располагались службы. Навстречу им уже спешили двое: мужчина средних лет, в домотканной коричневой одежде, и высокий гибкий паренек в уродливой фетровой шапке. Старший почтительно приветствовал князя, принял у него поводья и помог спешиться. Затем подошел к Грэму, с любопытством на него глядя. Тот не стал дожидаться помощи и лихо спрыгнул на землю - но поврежденная нога подвела, и он припал к земле, едва не ткнувшись носом. Парнишка в фетровой шапке захохотал, и его смех ожог Грэма, словно на него выплеснули ведро ледяной воды. Полный намерений немедленно отвесить наглецу полновесную плюху, он вскочил на ноги, но князь встал между ними и схватил обоих за плечи.
  - Гата, как тебе не стыдно, - сурово проговорил он. - Немедленно извинись перед Грэмом.
  Грэм так и уставился на насмешника. А тот стянул с головы шапку, по плечам рассыпались белокурые волосы, и стало яснее ясного, что это - девушка, черноглазая и похожая на князя так же сильно, как и Грэм.
  - Прости, - глядя Грэму в глаза, она по-мужски протянула ему руку. - Я не хотела тебя обидеть.
  Грэм, поколебавшись, стянул перчатку и принял узкую сухую ладонь, которая оказалась ничуть не менее шершавой, чем его собственная.
  - Так-то лучше, - сказал князь. - Но ты, милая моя, совершенно уже одичала. Не довольно ли с тебя конюшен?
  В его голосе, впрочем, не слышалось особого огорчения.
  - Дома со скуки помрешь, - пожала плечами княжна. - Этак и плесенью покрыться недолго.
  - Ах, Гата, Гата...
  Гата послала отцу мимолетную улыбку и снова повернулась к Грэму, вперила в него полный любопытства взгляд. Тот сперва смутился было, но тут же разозлился на себя и с вызовом вскинул голову. Гата фыркнула.
  - Это кто же такой? - повернулась она к отцу.
  - Это твой брат, Гата, - ответил князь так, словно каждый день привозил домой незаконных отпрысков.
  - Бра-ат? - протянула княжна и еще раз окинула взглядом Грэма с головы до ног. Ему показалось, что сейчас она еще и вокруг обойдет, чтобы получше рассмотреть. - Так у меня еще и брат есть? Где же вы его прятали, папа? А мама знает?
  - Мама не знает, - очень спокойно сказал князь. Грэм только дивился его выдержке. Сам он не знал, куда деваться, и, пожалуй, сбежал бы, если бы князь не сжимал крепко его плечо.
  - Поня-ятно, - снова протянула Гата. - Незаконный сын? Да не дуйся ты, - повернулась она с дружелюбной усмешкой к Грэму. - Это очень неожиданно, но, раз уж ты есть, и раз ты здесь - добро пожаловать. Я рада тебя видеть, кем бы ни была твоя матушка. Хоть один мальчишка появится в доме...
  - Не трожь мою мать, - окрысился Грэм.
  - А я разве что-то дурное сказала? - удивилась Гата. - Значит, тебя зовут Грэм... Надеюсь, ты не такой зануда, как моя старшая сестричка?
  - Довольно болтовни, Гата, - прервал князь. - Грэму нужно отдохнуть после долгой дороги. Пойдем в дом.
  - Не пойду. Довольно с меня нотаций Нин и ее кислых гримас...
  - Гата, - князь немного повысил голос, и девушка сразу сникла.
  - Хорошо, - покорно сказала она. - Пойдемте, - и не удержалась-таки от шпильки: - Боитесь предстать перед мамой с глазу на глаз?
  Князь ничего не ответил на ехидное замечание дочери, только сжал губы.
  Они вошли через черный вход и попали в узкий темный коридор. Князь и младшая княжна чувствовали себя здесь весьма уверенно - как видно, этот путь был им привычен. Коридор привел их в просторную кухню, где возилась у плиты немолодая толстуха в переднике. Увидев гостей, она всплеснула руками:
  - Ваша светлость! Госпожа Гата! Что же это вы творите, а? Зачем вы здесь оказались, я вас спрашиваю?
  - Не шуми, Укон! - улыбнулся князь. - Я только что вернулся и решил заглянуть на огонек.
  - Нечего вам тут делать, ваша светлость, - проворчала Укон. - А уж княжне и подавно! Вот пожалуюсь ее светлости госпоже княгине, посмотрю тогда, как запоете...
  - Ну, ну, Укон, будет тебе, - сказал князь.
  Грэм молча приглядывался и прислушивался, дивясь тому, какие вольные нравы царят в доме: если поведение княжны еще можно было стерпеть, то слуги, на его взгляд, непозволительно дерзко держались с хозяином.
  Еще несколько комнат, коридоров, и вдруг совершенно неожиданно перед Грэмом распахнулись двери большой гостиной. Он растерянно закрутил головой. В богатых домах ему бывать не доводилось, и гостиная, выдержанная в синих и голубых тонах, произвела на него сильное впечатление. Резная мебель черного дерева была обтянута синим бархатом, в камине, несмотря на летнее время, жарко пылал огонь; каминную полку украшали большие вазы бледного камня; со стены смотрел портрет красивой женщины в синем бархатном платье.
  Засмотревшись по сторонам, Грэм не сразу заметил двух женщин, которые сидели в креслах у окна, с рукоделием на коленях. А заметив, почувствовал, как тело сковывает свинцовая тяжесть, и немеет язык.
  Княгиня Мираль Соло, несмотря на свои сорок лет, оставалась ослепительной красавицей: высокая и все еще стройная, с молочно-белой кожей и темными волнистыми волосами, гладко зачесанными и закрученными на затылке в тяжелый узел, она составляла достойную пару супругу. Ее строгое, закрытое темно-серое платье украшало желтоватое старинное кружево. Старшая княжна очень походила на мать и прическу носила такую же, но ее красоту портили строго поджатые тонкие губы и постное выражение лица. Грэму она совсем не понравилась. Впечатления не сглаживало даже кокетливое шелковое платье цвета топленого молока.
  - Морган! - княгиня сняла с колен рукоделие и приподнялась. Голос ее звучал тихо и слабо и, казалось, она вот-вот лишится сил и совсем умолкнет. - Наконец-то ты вернулся! Я так волновалась.
  - Пришлось задержаться, - князь мягко взял ее за плечи и поцеловал в лоб. - Здравствуй, Мираль, здравствуй, Нинель.
  Старшая княжна подставила отцу щеку для поцелуя, затем смерила Грэма взглядом, который при самой большой фантазии нельзя было назвать дружелюбным. Грэм и рад бы был встретить ее вгляд с холодным равнодушием, но, увы - он дрожал как в лихорадке и ничего не мог с этим поделать. Краем глаза он уловил улыбку Гаты, которая устроилась в кресле, перекинув ноги через подлокотник. В своей простой мужской одежде она еще меньше, чем Грэм, подходила этой чопорной гостиной.
  - Кто этот мальчик? - княгиня словно только что заметила Грэма. Тот молча ей поклонился.
  - Это мой сын Грэм, - тихо, но отчетливо ответил князь.
  Глаза и губы старшей княжны округлились. Гата ехидно улыбалась, болтая ногами, и наслаждалась ситуацией.
  - Сын? - переспросила княгиня, и на щеках ее проступили красные пятна. - Твой сын?..
  - Я тебе все объясню.
  - Надеюсь, - ледяным тоном сказала княгиня. - Но чуть позже. Сейчас я распоряжусь насчет обеда и комнаты для... мальчика.
  И княгиня быстрым шагом покинула гостиную. За ней, так и не произнеся ни слова, последовала Нинель.
  - Боги, как смешно, - хихикнула Гата.
  Князь бросил на нее неожиданно свирепый взгляд.
  - Не понимаю, что тут смешного. Грэм, ты садись.
  Грэм осторожно опустился на самый краешек кресла. Чувствовал он себя неважно - ему казалось, будто он спит, и вот-вот проснется в доме Брайана.
  - Им нужно время, - проговорил князь, глядя на него почти виновато.
  - Да, ваша светлость, - деревянно ответил Грэм.
  - Конечно, они удивлены.
  - Конечно, - отвернулся Грэм.
  Гата вдруг хихикнула.
  - Тебе смешинка в рот попала? - сухо осведомился князь.
  - Нет, вы видели физиономю Нинель? - заливалась смехом Гата. - Вот умора!
  Смех ее был так заразителен, что князь невольно улыбнулся, и даже у Грэма губы дрогнули.
  - Вот ты уже киснешь, - обратилась к нему Гата, - а я терплю ее почти шестнадцать лет. По-моему, бОльшей зануды, чем Нинель, на свете нет. И кто только захочет взять ее в жены? Вот уж не позавидую ее мужу!
  - Подумай лучше о себе! Тебе вообще мужа не видать, если не оставишь свои выкрутасы, - заметил князь.
  - Очень надо! Грэм! - она привстала в кресле. - Хочешь, покажу тебе своего сокола?
  - Гата, угомонись! Дай вздохнуть человеку. Еще успеешь все показать.
  Гата приготовилась возражать, но в комнату вернулась княгиня.
  - Обед будет подан через полчаса, - сказала она очень спокойным размеренным голосом. - Гата, будь добра переодеться. Не кривись. Я хочу, чтобы ты хотя бы иногда выглядела прилично. Прошу тебя, поторопись. Грэм, тебе тоже нужно переодеться. Элис проводит тебя и принесет теплую воду. Морган, тебя это тоже касается.
  - Хорошо, - сказал князь и поднялся. - Пойдем, Грэм.
  За ними увязалась Гата. Она обрушила на голову новоявленного брата град вопросов, но, к его счастью, они вышли в обширный холл, в глубине которого виднелась широкая лестница. Молодая женщина в синем платье с передником и с волосами, убранными под чепец, увела Грэма наверх, в приготовленную для него спальню.
  Комната произвела на Грэма гнетущее впечатление. Для спальни она была слишком велика, потолок терялся где-то далеко вверху в сумерках, а размеры кровати ужасали. На ней могли улечься, пожалуй, десять человек, причем как вдоль, так и поперек. Каменный пол у кровати укрывал пестрый медейский ковер с густым длинным ворсом, по стенам висели шпалеры, но по комнате все равно гуляли сквозняки. Как же здесь спать? задумался Грэм, оглядывая спальню.
  Элис вывела его из задумчивости, приказным тоном велев раздеться и заявив, что "эти тряпки" нужно сжечь. У нее наготове была уже чистая новая одежда. Грэм умылся и стал одеваться. К счастью, на рубашке не оказалось ни кружев, ни вышивки, чего он втайне боялся, насмотревшись на туалеты князя. Без всяких украшений были и штаны, и дублет, сшитые из хорошей замши. Но больше всего Грэму понравились высокие сапоги из мягкой кожи - раньше он сапог не носил. Когда он оделся, Элис тщательно расчесала его спутанные волосы и заплела их в косу. Заглянув под конец в зеркало, Грэм поначалу не узнал себя в отражении. Разве это он, этот высокий и стройный юноша в ослепительно белой рубашке, с гладко убранными волосами и яркими, как сапфиры, глазами? Грэм разглядывал себя, приоткрыв рот от удивления.
  - Вот теперь вы выглядите вполне прилично, - удовлетворенно сказала Элис и повела его в столовую.
  Вокруг стола со скучающим видом уже слонялась Гата, которую он тоже не сразу узнал - платье, сложная прическа и жемчужное ожерелье на шее совершенно преобразили девушку. При появлении брата Гата заметно оживилась и, в свою очередь, с веселым удивлением уставилась на него.
  - С ума сойти! - сказала она. - Я-то думала, ты совсем дикарь, а ты, гляди-ка, какой! Хорош! Элис постаралась - и впрямь княжич!
  - Над тобой тоже кто-то хорошо поработал, - огрызнулся Грэм.
  Гата расхохоталась:
  - А ты молодец! Ты, главное, не теряйся, и все будет хорошо. Думаю, мы с тобой поладим. А на Нинель просто внимания не обращай. Видишь ли, с ее воспитанием в храме перестарались... я это вовремя поняла, и сбежала оттуда. Точнее, - она усмехнулась, - меня выгнали. К счастью.
  Вошли князь с княгиней, а за ними - Нинель. Князь выглядел угнетенным, а княгиня - бледноватой. Вероятно, между ними уже произошло объяснение.
  Старая княгиня, слава богам, за столом не появилась.
  Обед стал настоящим испытанием для Грэма. Среди элегантных новоявленных родственников, с изяществом орудовавших столовыми приборами, он чувствовал себя неотесанным чурбаном. Он никогда в жизни не ел ножом и вилкой и не имел ни малейшего понятия, как управляться с поданными блюдами. Все его моральные силы уходили на то, чтобы сохранять невозмутимость и не краснеть. Грэм готов был психануть, бросить приборы на стол и сбежать. Почти ничего не съев, он едва дождался конца трапезы, извинился, сослался на усталость и заперся в спальне, где бросился ничком на кровать и предался мрачным размышлениям. И сам не заметил, как заснул.
  
  В свое первое утро в отцовском доме Грэм спросонья не сразу понял, где находится и что его разбудило. Кровать - огромная, с пологом, с немыслимым количеством подушек, с атласным, подбитым мехом одеялом, - была ему незнакома. Потребовалось время, чтобы вспомнить: он в княжеском замке. Следом пришло понимание, отчего он проснулся: в носу невыносимо свербело, и он громко чихнул. Кто-то довольно захихикал; Грэм приподнялся и увидел, что на краю кровати сидит Гата, одетая в мужское платье, с убранными под шапочку волосами. В пальцах она крутила травинку, которой и щекотала Грэму нос.
  - Ты как сюда попала? - спросил он сиплым со сна голосом. Он сел в кровати и обнаружил, что полностью одет, и даже сапоги вчера не снял. - Я же запер дверь.
  - Есть еще и окна, - снова хихикнула Гата.
  - Второй же этаж, - Грэм покосился на окно. Оно было открыто, и оттуда тянуло влажной утренней прохладой.
  - И что? Ну, вставай же.
  Грэм спустил с кровати ноги. Тут же вспомнился вчерашний день, и настроение начало стремительно портиться.
  - Чего нос повесил? - ехидно спросила Гата. - Еще зареви... как девчонка, честное слово.
  - А шла бы ты!..
  - Вот, так гораздо лучше. Ну что... братец. Нет, ты, в самом деле - мой брат?
  - Его светлость... хм... говорит так.
  - Его светлость? - Гата округлила глаза. - Это ты про отца? Лучше отвыкай. Он страшно этого не любит. И давно он тебя... обнаружил?
  - С неделю назад.
  - Н-да, мой... то есть наш отец - человек стремительных решений. Он, наверное, так сразу тебя и огорошил?
  - Угу.
  - Это в его духе. Он сначала делает, а потом думает. Если вообще, конечно, думает.
  - Мне тоже так показалось, - нерешительно заметил Грэм.
  Гата хохотнула.
  - Не стесняйся. Отец любит критику. А где ты жил раньше?
  - В Карнелине.
  - И ничегошеньки не знал о своем отце?
  - Нет.
  - Разве мать не рассказывала?
  - Нет.
  - А где она теперь? Отец снова ее бросил?
  - Моя мать умерла много лет назад, - очень сухо сказал Грэм.
  - Прости, - смутилась Гата. - Так ты остался совсем один? Как же ты жил?
  - По-разному, - отрезал Грэм. - Еще вопросы есть? Если нет, то объяснись, зачем пожаловала, да еще и через окно?
  - Я хотела, вообще-то, окрестности тебе показать. Как ты насчет этого?
  В замешательстве Грэм еще раз посмотрел за окно. Судя по мутной мгле за ним, было еще очень рано, рассвет только-только занимался.
  - Чего косишься? Ты, никак, собирался спать до полудня?
  Грэм вспыхнул и вскочил на ноги.
  - Пойдем.
  - То-то же! - обрадовалась Гата и тоже встала. - Только выйдем через дверь, а то ночью дождь был, листва мокрая, одежда вся насквозь. И тс-с-с, тихо, а то все еще спят.
  До завтрака Гата успела провести Грэма по дому и службам, где ей было знакомо все до последнего гвоздика. Начала она со своей комнаты, которая походила не на спальню юной девушки, но на пристанище мужчины, помешанного на охоте. Глядя по сторонам, Грэм засомневался, прибирались ли здесь хоть когда-нибудь. На разоренной кровати валялись предметы одежды, - исключительно мужской, охотничьей и дорожной. В самых неожиданных местах обнаруживались самые неожиданные предметы: лошадиная сбруя, охотничья перчатка, разнообразное оружие и другие столь же интересные вещи. В углу на шестке сидел сокол с колпачком, надетым на голову, - тот самый, которого Гата хотела показать вчера. Это был ее любимец. Она посадила его на руку, предварительно надев перчатку, осторожно гладила его перышки, и горделиво спрашивала: "Хорош, правда?". Грэм соглашался, гордая птица ему нравилась, хотя он и не понимал, зачем держать сокола в комнате. Гата пообещала, что скоро они поедут на охоту, и тогда она покажет, на что способна ее птичка.
  Прочие комнаты в замке были не такие интересные, как спальня княжны, зато более роскошные. Чувствовалось, что их обстановкой занимался человек с большим вкусом. Вчера Грэм видел гостиную и столовую, теперь Гата показала еще несколько жилых комнат, но надолго они нигде не задерживались.
  Затем Гата повела его в хозяйственные помещения. Миновав несколько дверей, они попали в кухню, где у плиты уже хлопотала Укон.
  - Госпожа Гата! - тут же закричала она. - Опять вы туточки! Медом тут, что ли, намазано? Да и час-то ранний, чего вам не спится?
  - Дай чего-нибудь перекусить, - не обращая на крики никакого внимания, Гата уселась на стул и привольно вытянула ноги. - Мы с Грэмом идем погулять.
  - Скоро завтрак, тогда и поедите, - сердито отозвалась Укон. - И идите себе гуляйте, сколько душе угодно!
  - А я не хочу ждать завтрак, - капризно сказала Гата. - Что за наказание! Укон, ну дай же хоть пирожок! Я знаю, у тебя есть, - она огляделась по сторонам, заметила на столе блюдо, накрытое чистым полотенцем, и потянулась к нему. Кухарка проворно хлопнула ее по ладони.
  - И не думайте! Хватит вам кусочничать. Пора бы вспомнить, что вы княжна. А то ходите, словно мальчишка, простолюдин какой-нибудь. Стыдно!
  - Жадина, - грустно сказала Гата. - Пойдем, Грэм.
  Во дворе она снова оживилась, а в конюшнях совсем повеселела. В списке ее привязанностей лошади стояли на втором месте после сокола. Она немного поболтала с конюхом, а потом пошла по конюшне, подолгу беседуя с лошадьми и угощая каждую кусочком сахара. Тут же принялась знакомить Грэма с ними, описывая их характер и нрав.
  К завтраку все же пришлось вернуться в дом. Гата шла в столовую, как на собственные похороны. Грэму тоже было невесело.
  Князь выглядел одновременно раздраженным и обессиленным. Он устало улыбнулся Грэму, спросил, как прошла ночь. Услышав: "Все в порядке, ваша светлость", - встретился глазами с младшей дочерью, улыбнулся еще более устало и сказал: "Вот и хорошо, осваивайся. Гата тебе все покажет". После чего снова попытался потрепать Грэма по волосам, но тот снова увернулся. Князь посмотрел недоуменно и даже обиженно, и Грэм почти пожалел о своем поступке.
  Княгиня выразила удовольствие по поводу присутствия младшей дочки на семейной трапезе, а Грэму не сказала ни слова, только холодно кивнула. По-видимому, она еще не решила, как вести себя с почти взрослым пасынком. Старшая же княжна прошла мимо Грэма, словно он был пустым местом. Если во время завтрака ее взгляд случайно падал на новоявленного брата, ее красивое лицо принимало такое надменное и брезгливое выражение, что у Грэма кусок застревал в горле. Никогда в жизни он еще не был так унижен. Князь все пытался поймать его взгляд, но Грэм на него не смотрел. Уставившись в тарелку, он размышлял, что же теперь делать. Мириться с таким обращением было тошно. А надежда, что все еще наладится, тускнела с каждой минутой.
  
  Всю следующую неделю Грэм провел в обществе Гаты, которая искренне радовалась его появлению в замке. В семье она была как неродная: с матерью вечно пререкалась, а над сестрой зло подшучивала. Ласкова она была только с отцом и со слугами.
  Вместо того, чтобы сидеть в гостиной вместе с матерью и сестрой, она уходила на кухню, где часами болтала с Укон, таская у нее с противня пирожки и булочки. Или хихикала в людской со служанками. Или запросто болтала с конюхом Никласом, получая шутливые оплеухи за дерзость. Слуги ее любили, а поскольку теперь она водила за собой Грэма, они привечали и его. Да и он был гораздо ближе к ним, чем к своим новоявленным родичам, и по воспитанию и по духу.
  Вместе с сестрой он облазил весь парк и обнаружил несколько весьма приятных мест, где можно было уединиться, в том числе - прекрасный пруд, заросший камышом. Вода в нем была очень странная, серебристая и непрозрачная, и больше всего походила на ртуть. Гата утверждала, что это самое лучшее место в парке.
  Любимым же ее местом в службах были конюшни, где она проводила бы целые дни, если бы ее не прогонял конюх или не вытаскивал буквально за уши отец. Она любила лошадей, ей нравилось ухаживать за ними, а еще больше нравилось скакать верхом по лесам и полям, иногда - со своим соколом. Раньше она уезжала на конные прогулки одна, изредка с отцом, а теперь ее охотно сопровождал Грэм. Всадницей Гата была отчаянной, при этом дикие скачки сопровождались не менее дикими воплями, которые разносились далеко по полям.
  Бывало и так, что она с утра уезжала на рыбалку к озеру и пропадала там до ночи, а то и до следующего утра. А то ночь напролет гуляла с деревенской молодежью, совершенно забывая о разнице в положении. Деревенские парни, глядевшие на нее восхищенными глазами, тоже про это забывали. С особым трепетом глядел на нее сын деревенского кузнеца, высокий красивый малый. Гата была с ним ласкова, но отец парня лупил его нещадно всем, что попадало под руку, чтобы выкинул дурь из головы и не пялил глаза на знатную девицу.
  Поначалу кое-кто из деревенских пробовал дразнить Грэма ублюдком, но тот отловил обидчиков по одному и отлупил жестоко, как принято было среди уличной шпаны. После этого деревенские ребята его зауважали и дразнить перестали. Иногда Грэм даже думал, что гораздо более пристало ему жить в деревне, а не в княжеском замке. Только вот лямку крестьянского труда он вряд ли сумел бы вытянуть.
  Он все реже заглядывал в дом, и даже есть норовил на кухне, со слугами. Загнать же домой Гату, особенно на уроки, которые давал ее сестре приходящий учитель, было почти невозможно. Сначала требовалось ее отыскать, а мало кто знал, где она пропадает. Поведение младшей дочери выводило княгиню из себя. В те редкие минуты, когда, наконец, Гата попадала в ее поле зрения, она читала дочери длинные нотации воспитательного характера, ставя в пример старшую сестру и напоминая, что и Гата - тоже княжна, невеста, будущая хозяйка дома и мать. На Гату ее выговоры не производили ни малейшего впечатления, и она ничего не меняла в своих привычках. Отец ее почти никогда не упрекал, ему даже нравился ее неуправляемый характер. Раньше он нередко высказывал вслух сожаления, что она родилась не мальчишкой. Теперь же утешался тем, что объявившийся сын оказался таким же шальным, как и любимая дочь, и что его младшие отпрыски пришлись друг другу по нраву.
  
  Однако, привольная жизнь Грэма закончилась, когда князь решил, что мальчик достаточно освоился, и пора приступать к делам. Под делами подразумевалось образование юного княжича. Для него пригласили еще одного учителя, помимо того, что ходил заниматься с Нинелью и с Гатой. И вместо того, чтобы вольной птицей носиться по полям и лесам, Грэм вынужден был сидеть в классе за книгами. Учили его чтению и письму, математике, истории, философии, поэзии, и - самое главное! - хорошим манерам. Нетерпеливый, порывистый характер Грэма снова дал о себе знать. Чуть что, он начинал злиться и ругаться площадными словами, приводя в ужас своего наставника. Науки ему не нравились, особенно философия, в которой он не понимал ни слова. На уроках он большую часть времени смотрел за окно, а не в книгу, вспоминая, как хорошо было на воле с Гатой. Впрочем, погода скоро испортилась, так что он лишился и этого маленького удовольствия. Да и Гате стало неинтересно гулять одной по холоду, и она слонялась по дому, огрызаясь на замечания матери и доводя своего учителя до белого каления.
  Но и из этого положения вскоре нашелся выход: Гата и Грэм сговорились вместе сбегать с уроков. Они прятались в службах, а потом уходили на кухню и сидели там, путаясь под руками у Укон. Та ворчала, но не прогоняла их, иногда даже подсовывала что-нибудь вкусненькое. Только на кухне Грэм и чувствовал себя дома. В семействе же Соло вокруг него сгустилась нехорошая атмосфера. Княгиня очевидно его невзлюбила, особенно после того, как князь официально объявил его наследником титула и состояния. Она не вела себя как злая мачеха из сказок, но едва разговаривала с Грэмом, и в этих редких случаях просто замораживала голосом и взглядом. Стоя перед ней, он изнемогал от желания перенестись на край света, чтобы оказаться подальше от княгини; уши так и горели от непонятного стыда. Ему казалось - с ним разговаривает ледяная фигура, высеченная из айсберга. Задетый ее холодностью, он принимался дерзить и задирать подбородок, чем только усугублял неприязнь княгини. С каждой встречей ее голос становился все холоднее и холоднее; казалось, она вот-вот начнет покрываться инеем. А Грэм ничего не мог сделать, не мог растопить этот лед. Ему оставалось только избегать мачехи.
  Нинель тоже не старалась скрывать презрительного отношения к незаконнорожденному брату, напротив - никогда не упускала случая это презрение продемонстрировать. Мало-помалу, Грэм ее возненавидел. Он не спускал Нинель ни одной ее язвительной реплики, всегда огрызался и дерзил. Не раз и не два в перепалках Нинель совершенно теряла самообладание, начинала кричать и называла Грэма бастардом и ублюдком, не зная оскорблений страшнее. Грэм не оставался в долгу и поносил ее такими словами, от которых лицо и шея старшей княжны шли красными пятнами. Если при этих "беседах" присутствовала Гата, она никогда не оставалась в стороне, вступалась за брата, и скандал разрастался до безобразных размеров. Кончалось все обычно вмешательством князя, который разгонял троих своих отпрысков по разным углам.
  Неприятность вышла и со старой княгиней. Теперь, когда Грэм почти все время проводил дома, он не мог по-прежнему избегать ее. В один прекрасный день княгиня столкнулась с ним в коридоре и пожелала узнать, что это за мальчик. Грэм попытался было объясниться, но старушка, кажется, его не поняла, и только впала в сильное беспокойство. В тот же день она обратилась за разъяснениями к невестке и сыну. Княгиня Мираль охотно обрисовала ей ситуацию, сопроводив рассказ ядовитыми комментариями. Старая княгиня так разволновалась, что на неделю слегла в постель.
  Разлад в семье нарастал, и Грэм ждал, что со дня на день у князя лопнет терпение, и он, чтобы сохранить мир, велит сыну проваливать из дома куда глаза глядят. Но князь не только не выкинул его вон, но, напротив, с каждым днем проявлял к нему все больше внимания, несмотря на то, что его отношения с женой и дочерью трещали по швам. Чтобы проводить с Грэмом больше времени, князь пожелал лично обучать его некоторым наукам, в том числе - искусству боя на мечах.
  Грэм ни за что не признался бы в этом, но часы, проведенные с отцом в тренировочном зале, стали лучшими в его жизни. Кроме того, он просто помешался на фехтовании и готов был целыми днями танцевать с мечом.
  У князя были два меча, и он владел ими виртуозно. Несмотря на возраст, - а ему было уже сорок пять, - он оставался гибким и грациозным, в его поджаром теле не было ни унции лишнего веса. Грэм походил на отца не только лицом, телом он был так же худ и гибок, да и ловкости ему было не занимать. Вот только сломанная нога иногда его подводила. Он по-прежнему прихрамывал, а в сырую погоду и после больших физических нагрузок нога начинала немилосердно болеть. Вскоре Грэм довольно сносно владел мечом, но князь и Гата - тоже большая любительница фехтования - запросто загоняли его в угол. Больная нога ему мешала, и он страшно на себя злился. Сжав зубы, он учился не замечать боль, и дело стало подвигаться лучше. К исходу зимы Грэм уже довольно легко брал верх над Гатой, хотя против князя выстоять еще не мог.
  Зимние вечера князь проводил в кабинете, среди хозяйственных книг. Управляющего он не держал. Однажды Грэм пришел к нему, ища компании более дружелюбной, нежели исходящая злобой Нинель или исполненная ледяной неприязни княгиня, - и князь откровенно ему обрадовался. Так и повелось: князь работал с бумагами, а Грэм устраивался в большом кресле перед камином и предавался праздным мыслям; оба были вполне довольны молчаливым обществом друг друга. Первое время они только изредка обменивались короткими фразами, потом князь начал незаметно, понемногу, вводить Грэма в дела, как бы невзначай обращаясь за помощью. Грэм охотно подсаживался к столу, и все чаще обмен деловыми замечаниями перерастал в пространные беседы на самые разные темы. Как и во время короткого путешествия из Карнелина в Ваандерхельм, Грэм слушал князя с всевозрастающей жадностью, и вскоре полюбил звук его голоса, полюбил его самого... и незаметно для себя простил ему смерть матери. Неосознанно он стал перенимать манеры князя, его интонации и выражение лица. Он все с большей охотой читал книги, которые рекомендовал отец; ему нравились те же вина и блюда. Одно только не давалось Грэму: несмотря на возросшую близость, он не мог назвать князя отцом. Но и говорить ему "сударь" или "ваша светлость" тоже стало неловко, и Грэм старался избегать такого рода обращений.
  Так и прошла зима - в уроках, занятиях с оружием, вечерних беседах с князем, посиделках с Гатой на кухне, в стычках с Нинелью и пикировках с княгиней. Взаимная ненависть Грэма и старшей княжны стала настолько острой, что они уже просто не могли видеть друг друга; Грэм избегал встреч с ней наедине, - боялся однажды потерять над собой контроль и сделать что-нибудь такое, о чем потом будет горько жалеть.
  Весной князь переписал завещание в пользу сына. Грэму предстояло унаследовать за отцом титул, земли и состояние, за исключением той части, что была назначена в приданое княжнам. Однако сумма приданого, хотя и весьма значительная, терялась на фоне неимоверных размеров основной доли наследства. Отдельно был прописан пункт о втором, малом поместье, которое переходило во владения Грэма уже по достижении им шестнадцатилетия. Тем самым князь надеялся оградить сына от дальнейших нападок со стороны княгини и Нинели; однако он просчитался. Поместье это, как после узнал Грэм, раньше было назначено в приданое Нинели. Вместо него князь вылелил дочери большую сумму в золоте, но родных это отнюдь не смягчило.
  Грэм находил, что князь обошелся с дочерьми нечестно. Гата, правда, выглядела не слишком огорченной, но впоследствии, полагал Грэм, когда дело дойдет до свадьбы, она может сильно пожалеть, что не принесла мужу приданого побогаче. Но сделать уже ничего было нельзя.
  А князь, вероятно, решил добить его, заявив, что пришла пора княжичу выезжать в свет.
  К этому времени Грэм из уличного сорванца превратился в воспитанного, изящного и со вкусом одетого юношу с холодноватым спокойным взглядом. В его образовании зияли еще огромные пробелы, но он научился их скрывать. Оказалось, это не так уж трудно, главное, как он уяснил для себя, поменьше разговаривать.
  Когда он впервые попал в общество высокородных нобилей - знакомых и друзей отца, - то ощутил себя главным блюдом на княжеском столе. На него смотрели как на диковинку, шептались за его спиной, только что не тыкали в него пальцами и не подходили поближе, чтобы пощупать. Подобная бесцеремонность бесила; когда какой-нибудь разряженный в пух и прах кавалер подходил к нему и заводил вежливую беседу, Грэм едва удерживался от грубости, потому что буквально минуту назад этот же человек бессовестно глазел на него и шептался со своей дамой. Впрочем, оскорблений и насмешек он в свой адрес не слышал. Его историю сочли скорее забавной, нежели неприличной, и все в один голос поздравляли князя с нежданным-негаданным обретением наследника.
  Приемы, охоты и балы Грэму быстро надоели, но избежать участия во всех этих светских сборищах он не видел никакой возможности - положение обязывало. Гате тоже приходилось выезжать в свет, где она отчаянно скучала. Разве только на охоту она ездила с удовольствием. Грэм без особого удивления узнал, что в своем кругу она считается лучшей охотницей, причем не только среди женщин.
  Освоившись в обществе, Грэм стал равнодушен к тому, какое впечатление производит. Вскоре он прослыл невыносимым гордецом, дерзким и острым на язык выскочкой. Как ни странно, подобная репутация отнюдь не отпугивала от него барышень моложе шестнадцати лет, которые так и таяли при его появлении. Это, в свою очередь, поставило в интересное положение родителей этих барышень. С одной стороны, они считали юного княжича высокомерным выскочкой, с другой же, они не могли не принимать во внимание весьма внушительное количество нулей в сумме его предполагаемого наследства. Матримониальные планы, которые строились вокруг особы Грэма, очень его развлекали. Смущения перед людьми он давно не испытывал, ложной скромностью не страдал; знал, какое впечатление производит на молоденьких дурочек его необычная внешность, и с тем большим удовольствием доводил бедняжек до слез своими язвительными колкостями - ни одна из этих девушек его нисколько не привлекала. Он вошел во вкус и бросал вызов всему свету.
  Опомнился Грэм, лишь когда отец, вдоволь налюбовавшись на его выходки, попытался поставить его на место. Князь, - единственный человек, чьи слова имели для него вес и значение, - указал ему, что если так пойдет дальше, то он превратится в человека того типа, какой сам больше всего ненавидит. "Пора остановиться, - сказал отец, - иначе ты перестанешь уважать себя".
  И Грэм остановился. Взять себя в руки после года абсолютной свободы оказалось нелегко, и для начала он сам поместил себя под домашний арест и перестал ездить на приемы. Он засел в библиотеке, чем страшно удивил отца и учителя, знавщих о его нелюбви к чтению. Но он сам счел, что книги - единственная альтернатива его теперешним занятиям и единственное, что сможет удержать его от окончательного превращения в великосветского хама. В библиотеке ведь не было людей, которым можно нагрубить, а были одни только молчаливые книги.
  Полгода Грэм просидел в библиотеке безвылазно. Он глотал книги одну за другой и думал, как жить дальше. Если он примет роль богатого наследника, общества не избежать, а там его снова понесет. Да и атмосфера в замке становилась вовсе уже невыносимой, Грэм попросту задыхался в нарядных гостиных Ваандерхельма.
  Последней каплей стало столкновение с Виктором, женихом Нинели. Надменный юноша терпеть не мог Грэма, прекрасно зная, что из-за этого выскочки из рук Нинели уплыла изрядная часть приданого; Грэм платил ему сторицей. Виктор при каждом удобном случае принимался задирать княжича; а тот, хотя и дал себе слово больше не хамить, просто не мог сдержаться и промолчать, хоть на куски его режь. Он еще мог бы снести оскорбления в свой адрес, но когда Виктор, глумясь, поливал грязью его мать, он зверел. В два месяца юноши довели друг друга до такой степени раздражения, что в один прекрасный день сошлись на мечах прямо в большой зале замка. На шум прибежала Нинель; перепугавшись, она бросилась за отцом. Тот немедля пришел и только с трудом сумел разнять разъяренных юношей, успевших поранить друг друга - у Грэма на левой руке красовался глубокий кровоточащий порез, а Виктор был ранен в бедро. К счастью, легко.
  Впервые за все время князь изругал Грэма, после чего перевязал рану и отправил сына в комнату, чтобы он хорошенько подумал над своим поведением. Грэм честно думал весь оставшийся день, потом всю ночь и весь следующий день, а на следующую ночь, решив, что хватит с него унижений, ушел в чем был, не думая о надвигающейся зиме. Из вещей он взял только оружие и несколько безделушек, подаренных отцом (расстаться с ними оказалось выше его сил). Прощаться он ни с кем не стал, даже с князем, хотя сердце мучительно сжималось. Ночью Грэм выбрался в окно своей комнаты, и к утру покинул владения князя. Измученный быстрой ходьбой, он свалился без сил на опушке осеннего леса, прямо на мерзлую траву, покрытую инеем. И долго лежал на спине, пытаясь отдышаться и глотая неудержимо текущие по лицу слезы, которые даже не старался утереть.
  
  С этой ночи и началась вторая часть бездомной жизни Грэма.
  Первым делом он постарался уйти подальше и поскорее от владений отца. И найти место, где он мог бы добывать себе пропитание, и где его не отыскали бы. Он, правда, не думал, что его станут искать всерьез, и полагал, что все обитателя замка после его ухода вздохнут с облегчением. Поразмыслив, он решил отправиться на юг, в Медею, где тогда еще не было войны. Граница Наи и Медеи проходила в какой-нибудь полусотне миль южнее Ваандерхельма, однако следовало поторопиться: зима уже была на носу, и Грэму пришлось бы солоно, застань она его в пути. Это он понимал.
  Проплакав всю ночь и замерзнув до полусмерти, поутру Грэм направился на юг. Поначалу он еще таился и старался не показываться на глаза людям, но вскоре голод заставил забыть об осторожности. Октябрьский лес не так щедр, как августовский, но найти в нем пропитание можно; только вот Грэм не знал ничего о том, как выжить в условиях дикой природы. В грибах и ягодах он не разбирался, а охотиться не мог, потому что не взял с собой лук. Через два дня, наголодавшись, он рискнул приблизиться к глухому лесному хутору и пустил в дело свои прежние навыки, от которых его так долго и старательно отучал Брайан - говоря попросту, украл немного еды.
  Через неделю, когда выпал первый снег, он был в Медее. Весь дворянский лоск с него уже слетел, и теперь это был просто осунувшийся, оголодавший бродячий мальчишка. Его одежда, впрочем, еще не успела износиться и могла выдать своего владельца, так же как и меч. Были при Грэме и кое-какие дорогие безделушки: перстень-печатка со знаком князей Соло (подарок отца на пятнадцатилетие), и тонкая золотая цепочка на шее. Эти вещи можно было задорого продать, но Грэм не решался. Во-первых, ему было жаль с ними расставаться, особенно с перстнем, а во-вторых, его могли обвинить в воровстве.
  Зимы в Наи и на севере Медеи были суровые и начинались уже в октябре. Снег падал и падал, и через два дня Грэм тонул в сугробах по пояс. Он стучал зубами от холода и уже серьезно собирался замерзнуть насмерть. Особенно тяжело приходилось по ночам, а еще Грэм очень боялся встретить волков. Он знал, что от стаи ему не отбиться.
  Заприметив однажды между деревьями отблеск костра, Грэм пошел прямо на огонь. Он едва держался на ногах и думал только о том, что может найти там тепло; а что за люди разожгли костер среди зимнего леса, ему и дела не было. На поляне вокруг огня он увидел веселую компанию человек из десяти; они громко разговаривали и пили вино, передавая друг другу по кругу мех. Люди эти очень удивились, когда из леса к ним вышел парень, посиневший от холода, с запавшими щеками и голодными дикими глазами. Грэма засыпали вопросами, но он не мог выговорить ни слова; тогда его закутали в попону, усадили у костра, принялись отпаивать горячим вином и сунули в руку ломть хлеба. Он с благодарностью принял и пищу, и тепло; когда он отогрелся и утолил голод, его отвели его в землянку, вырытую тут же, под поляной, и устроенную столь искусно, Грэм ни за что ее не заметил бы, даже если б прошел прямо по ней. Грэм так измучился, что без единой мысли повалился на подстилку на земляном утоптанном полу и уснул. Проснулся он оттого, что чьи-то руки шарили по его одежде. В темноте не было видно ни зги, но он и не собирался разглядывать нахала. Потянувшись к поясу, он не нашел ни кинжала, ни меча, ударил наугад локтем и попал по чьему-то лицу. Скинув с себя обмякшего воришку, Грэм успел встать, но на него накинулись сразу несколько человек, повалили на спину и прижали к земле. К его горлу приставили клинок, а к лицу поднесли горящий факел. Взбешенный Грэм, не выбирая выражений, высказал все, что думает о людях, которые сначала привечают гостя, а после беззастенчиво его грабят, попирая все законы гостеприимства. Черноволосый мужчина, самый старший в компании, засмеялся и ткнул его под подбородок кончиком его собственного кинжала.
  - Ух ты, какой храбрый птенчик! Что же с тобой делать?
  - Примите меня к себе, - нахально сказал Грэм, глядя в глаза черноволосому. Он быстро понял, кто эти люди и почему они отсиживаются в лесной землянке.
  - Принять к себе? А ты кто такой будешь, птенчик, и как тебя сюда занесло? И откуда у тебя такие любопытные штуки? Стащил где?
  Перед лицом Грэма закачалось на цепочке его собственное кольцо, подарок отца.
  - Отпустите меня, я все расскажу...
  Черноволосый расхохотался и убрал кинжал. Грэма отпустили и позволили сесть, правда, накрепко связали ему руки за спиной. Грэм тут же сочинил историю, не слишком далекую от правды; рассказал, что он незаконный сын одного вельможи, "на всякий случай" жил при отце, потом у вельможи появился законный наследник, и его попросили со двора. Он ничем не рисковал: практика с воспитанием незаконных сыновей "про запас" была весьма распространена среди не имевших наследников нобилей.
  - А звать-то тебя как? - спросил черноволосый, Грэм понял, что вопрос о принятии его в лесную шайку решен положительно и тут же потребовал:
   - Кольцо верните...
  Черноволосого мужчину звали Тило, он был родом из Касот и, как самый старший, возглавлял пестрое сообщество, состоявшее, помимо него, из семерых парней и двух девушек. Как они собрались вместе, Грэм никогда не узнал, да его это и не интересовало. Его приняли в компанию легко и без оглядки - как видно, почуяли родственную душу.
  Зимой новые товарищи Грэма пробавлялись тем, что совершали набеги на близлежащие деревеньки и отлавливали проезжающих через лес путников. Зверств особых не чинили и людей почти не убивали - за всю зиму зарезали пятерых. Грэм еще не сталкивался с убийством, но обнаружил, что вид кровавой расправы нисколько его не трогает; после побега из отцовского замка в нем как-то разом погасли все чувства, как будто на покрытой инеем поляне он выплакал саму душу. Все вокруг стало ему безразлично.
  Пришлось убивать и ему: однажды в деревушке банда наскочила на гвардейцев, прочесывающих окрестности, завязалась драка. Грэм впервые с осени обнажил меч; ему даже думать не пришлось - тело само собой совершало заученные движения. Не успел он опомниться, как в лицо ему брызнула кровь из рассеченной шеи противника. И вновь он не ощутил ни сожаления, ни страха, ни отвращения - ничего, словно перед ним был не человек из плоти и крови, а набитый опилками тренировочный болван. Отвернулся и бросился на помощь товарищам...
  В той стычке Грэма ранили в бедро, и из деревни его, истекающего кровью, уносили на руках. Какие бы грехи ни водились за "лесными братьями", но своих они не бросали.
  - А ты молодец, не дрогнул, - сказал ему Тило уже в землянке. - Меч у тебя добрый, да вдруг краденый. И сам ты еще зелен, как июньский крыжовник. Я до последней минуты в тебе сомневался: не дашь ли слабину, сумеешь ли... Сумел. Все правильно, все одно тебе вместе со всеми на веревке болтаться, когда время придет. Так надо суметь подороже продать свою шкуру.
  - Грэм у нас герой! - вмешалась девица по имени Флави, добровольно взявшая на себя обязанности сиделки при раненом. - Видел, как он его, а? И кровь фонтаном!.. А рана - это ничего, это заживет, я уж постараюсь, - промурлыкала она, умильно заглядывая ему в лицо. Грэм промолчал и отвернулся.
  Флави вызывала в нем смешанное чувство изумления и гадливости. Этой медейской девчонке было всего шестнадцать, но она успела побывать в постели у каждого парня в шайке. Для полноты коллекции ей не хватало только Грэма, которого она добивалась с такой настойчивостью и откровенностью, что он только диву давался. Но именно ее напор его и отталкивал. Женщин он еще не знал. Детские воспоминания о делах, творящихся в храме Рахьи, померкли, он желал и ждал тайны... но, насмотревшись на кокетливых и манерных дворяночек, а после - на Флави, начинал уже думать, что никакой тайны не существует... или же Анастейжия - единственная на свете девушка, которой эта тайна все-таки ведома.
  Пока Грэм оставался в постели и залечивал рану, Флави успела надоесть ему хуже горькой редьки, и он, позабыв про гордость, попросил Тило убрать ее куда-нибудь от него.
  - Она настолько плохая сиделка? - спросил Тило.
  - Не в этом дело.
  - Ты совсем ее не хочешь?
  Грэм отчаянно покраснел, и Тило понимающе усмехнулся.
  - Ладно. Скажу ей, чтобы не приставала к тебе больше.
  Он сдержал обещание, а Флави крепко обиделась на Грэма и за следующий месяц не сказала ему ни слова, чему он был невероятно рад. Правда, потом все началось сызнова.
  
  С наступлением весны и приходом тепла банда оживилась. Снег стаял, земля подсохла, вылазки участились, география их заметно расширилась. Лесная компания терроризировала окрестные деревни, нисколько не беспокоясь об облавах, хотя причины для беспокойства имелись веские - за головы Тило и его подопечных власти назначили крупное вознаграждение. Но это только придало куражу их выходкам. А чтобы обезопасить себя, они бросили зимнюю стоянку и кочевали по окрестностям, редко ночуя в одном месте дважды.
  Но даже назначенная за его голову награда не заставила Грэма образумиться. Разгульная жизнь закружила его - вино, кровь, шальные деньги, - и он совсем перестал думать о том, что делает. Отец, сестра, балы, философские книги, богатый дом - все казалось сном. Привитые за год изящные манеры слетели с него, как шелуха, и он уже ничем не отличался от своих новых приятелей: опасный проходимец с дерзким взглядом и злой улыбкой, скорый на расправу. Вот теперь я настояший, а не наряженная в кружева кукла, думал он с удовлетворением.
  Ему нравилось, что можно не беспокоиться о завтрашнем дне, потому что его могло попросту не быть. Нравилось жить здесь и сейчас, нравилось быть вольным и делать что хочется, а не то, что диктуют правила и традиции... И все-таки перед сном приходили воспоминания об отце и сестре. Воспоминания эти тревожили, и Грэм решительно от них отмахивался.
   Конец привольной жизни пришел в одной деревушке, названия которой Грэм даже не запомнил. Деревня была большая, богатая, а еще в ней имелась замечательная таверна, в которой подавали превосходное пиво. Время от времени лихая компания наезжала сюда выпить пива и приобщиться к цивилизации. Местные привыкли к их посещениям и вели себя соответственно, то есть старались не перечить. Они знали, что если разбойников не задирать и быть с ними полюбезнее, они только пошалят немного и уйдут.
  А еще местные прекрасно знали, что в этот раз "лесных братьев" поджидает засада.
  С хохотом и криками компания пронеслась галопом по центральной улице, едва не затоптав нескольких человек, и ссыпалась с седел около таверны. Все были верхом, на великолепных конях. Одеты все были пестро и богато: не бандиты, а молодые нобили на отдыхе.
  Громко переговариваясь, они ввалились в таверну. Грэм шел следом за Тило; перешагнув порог, он мельком оглядел полупустую залу и вдруг шарахнулся назад, едва не сбив с ног Флави и касотца Гуго.
  - Сдурел, что ли? - сердито крикнул Гуго.
  - Я, пожалуй, обойдусь без пива, - враз севшим голосом сказал Грэм. - Лучше погуляю.
  - Погуляешь? - Гуго захохотал, обнял его за плечи и потащил в залу. - Совсем рехнулся, друг? Да что с тобой? Никак призрака увидел?
  - Пусти-и-и! - зашипел Грэм яростно, дергаясь к двери, но Гуго был сильнее и не отпускал.
  От накатившего страха спина покрылась холодным потом, а сердце колотилось в горле. Грэм смотрел и не мог оторвать взгляд от мужчины в темном дорожном плаще - тот сидел, склонив светловолосую голову над тарелкой, и ел вяло и явно без всякого удовольствия. Мне кажется, спрашивал себя Грэм, или он и впрямь постарел и осунулся?.. С жадностью он вглядывался в дорогое лицо - и больше всего на свете боялся, что черные глаза поднимутся от стола и отыщут в зале - его...
  И они таки поднялись. Князь, отвлеченный от своих мыслей громкими голосами новых посетителей, выпрямился и повел рассеянным взглядом по зале. Грэм встретился с ним глазами и обмер. Только не подай виду, что знаешь меня! - умолял он мысленно. Но князь уже вставал с просветлевшим лицом.
  - Грэм!
  Парни разом замолкли и повернулись к нему. Тило внимательно поглядел на князя, потом на побелевшего Грэма и решительно обнял юношу за плечи.
  - Грэм, мальчик мой! - повторил князь, как будто ничего не заметив.
  - Что это за хрыч? - громко спросил Тило.
  Грэм с трудом разомкнул губы.
  - Не знаю... Наверное, он меня с кем-то спутал.
  - Спутал тебя?! - Гуго расхохотался, а Флави, вперив в князя нахальный взгляд широко открытых карих глаз, подошла к нему вплотную и поинтересовалась:
  - Ты кто такой, дядечка? И чего тебе надо от нашего друга?
  В черных глазах князя впервые промелькнула тревога.
  - Что происходит, Грэм? Кто это?
  - Уходите, - сказал Грэм. - Уходите отсюда, и быстрее. Ребята, пропустите его. Пусть он уйдет.
  Но парни уже плотно обступили князя, оттерев в сторону Флави.
  - Уйде-ет? - протянул Тило, нехорошо улыбаясь. - Нет, он не уйдет, пока не выложит, чего ему, в самом деле, от тебя надо.
  - Грэм, - очень тихо сказал князь. - Не может быть, чтобы ты... А впрочем, все равно. Уйдем вместе.
  - Что такое? - возмутился кто-то из парней. - Куда это он уйдет?
  - Ребята! - осенило вдруг Тило. - Да это же его папаша! Вы только гляньте на их рожи!
  - И правда! - воскликнул Гуго под аккомпанемент удивленных возгласов остальных. - Две капли воды!
  Грэм взглянул князю в глаза и на секунду зажмурился. В истории, которую он рассказал Тило, князь был выставлен не в лучшем свете.
  - Тило, - сказал он, открыв глаза. - Отпусти его. Пусть он уйдет.
  - А чего ты так о нем беспокоишься? - скривился Тило. - Ну да ладно, пускай будет по-твоему. Вали, дядя, только сначала выверни карманы. Оружие тоже гони. Потом можешь валить. Ну?
  Князь смотрел мимо него, пытаясь поймать взгляд Грэма, но тот отвернулся.
  - Хорошо, - сказал князь, все так же глядя только на сына. - Можете забрать все. Но один я не уйду. Грэм, пойдем со мной. Не знаю, как ты сошелся с этими людьми, но тебе среди них не место.
  Парни захохотали.
  - Нет, - ответил Грэм, не находя в себе сил взглянуть на князя. - Никуда я не пойду. Мое место здесь.
  - Какая трогательная сцена, - вмешался Тило. - Слушай, папаша, тебе уже сказано - вали отсюда... пока я добрый.
  - Грэм, прошу тебя, пойдем.
  - Ты глухой, что ли? Не хочет он с тобой идти!
  Князь молча шагнул к Грэму, и в ту же секунду с легким шелестом из ножен вылетели десять клинков - и все они были направлены в сторону князя.
  - Прекратите! - крикнул Грэм, сам не зная, к кому обращается - к отцу или приятелям.
  Тило, не глядя, толкнул его в сторону.
  - Не лезь, без тебя разберемся.
  - Тило, не надо!
  Грэм рванулся к князю, но Тило легко перехватил его одной рукой и с силой отшвырнул прочь, так что юноша не устоял на ногах и повалился на пол. Еще прежде, чем он поднялся, князь выхватил оба своих меча - и на него разом бросились трое. Грэм заорал: "Отец!" - и вскочил на ноги, но ему заступили дорогу; кто именно, он не разглядел, он уже не различал лиц. Грэм не думая обнажил меч и ринулся на приятелей, пытаясь прорваться к князю. Его встретили три клинка, и Грэм закрутился, как уж на сковородке - большую часть ударов он просто не успевал отбить, оставалось только уклоняться. Краем глаза он увидел, как князь пошатнулся и упал на одно колено. Грэм совсем потерял голову и попер на противников, уже не думая о себе; он достал мечом одного, но на его место встали двое. Меж тем, князь быстро слабел; у него выбили оружие, и Грэм увидел, как он упал навзничь. В эту же минуту в таверну ворвались солдаты. Двенадцать знают, почему именно этот момент офицер счел благоприятным для перехвата; быть может, кто-то сообщил ему, что бандиты передрались между собой?.. Бывшие приятели Грэма бросились врассыпную, а он отшвырнул меч, ринулся к отцу и упал рядом с ним на колени.
  Князь был жив, но дышал с трудом, и при каждом выдохе на губах его пузырилась кровь. На груди расплывалось кровавое пятно. Грэм наклонился над ним, пытаялсь руками зажать рану, и не замечая, что плачет. Князь смотрел перед собой стеклянными глазами, но когда слезы попали ему на лицо, взгляд его вдруг прояснился. С хрипом втягивая воздух после каждого, он проговорил:
  - Грэм... мальчик мой... что же случилось?.. Почему?..
  - Молчи, - Грэма вдруг затрясло так, что он едва не прикусил язык. - Пожалуйста, молчи.
  - Я искал тебя... кто же знал... что так... мой сын...
  - Прости меня... - выдохнул Грэм сквозь стиснутые зубы. - Прости... отец...
  Князь улыбнулся окровавленными губами и стиснул холодными пальцами руку Грэма. И замер.
  
  Подоспевшие солдаты оттащили Грэма от тела отца не без труда - он кричал и рвался из державших его рук, но, получив пару зуботычин, затих и перестал реагировать на происходящее вокруг. Что было дальше, он помнил плохо. Его волоком протащили через всю деревню, потом были тюрьма и допросы, на которых он молчал, глядя в стену, и ни угрозы, ни побои не заставили его заговорить.
  От виселицы его уберегло исключительно внешнее сходство с убитым князем и рассказ Гуго, который на допросе припомнил историю, поведанную Грэмом в начале знакомства с шайкой. Впрочем, прямых доказательств его родства с убитым не имелось, а вот свидетельств его участия в делах банды - хоть отбавляй, кроме того, его взяли непосредственно рядом с окровавленным телом, так что судьям пришлось поломать голову, вынося приговор. Компромиссным решением стала пожизненная каторга, но в тот момент Грэм не смог оценить всей прелести приговора. Он стоял на коленях перед возвышением, на котором разместились судьи, тупо разглядывал закованные в кандалы руки и пытался сообразить, где же это он успел ободрать в кровь кулаки. И почему саднит правая щека, опухшая и стесанная, словно его провезли лицом по камням.
  Сразу после суда его прилюдно клеймили каленым железом как разбойника и убийцу и загнали на корабль, идущий в Самистр с партией таких же, как он, кандальников.
  Эту историю Грэм и рассказал в Карате Брайану шесть лет спустя. О том, что было после, он никому никогда не рассказывал.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"