Один мужчина всю жизнь прожил бездетным. Когда пришло время умирать, он подозвал к себе родственников и сказал: "Дорогие родственники! Вот и пришло моё время умирать". А родственники стояли вокруг него и думали: ну наконец-то, теперь всё наследство достанется нам. Это были очень непорядочные родственники, но мужчина был мудрым и видел их насквозь. Поэтому он вёл такую речь: "Как вы знаете, я владею большим поместьем, которое достанется самому дорогому моему другу. К сожалению, я такой старый, что не помню уже, кто из вас, дорогих друзей, самый мой наидражайший. Если бы вы напомнили мне, кто из вас самый мой любимый человек и почему он стал таким, я немедленно оставлю ему наследство и умру счастливым". Что тут началось! Родственники сперва заговорили наперебой, но вскоре поняли, что так ничего не выйдет, поскольку даже сами себя не слышали. Тогда они начали говорить по очереди. По часовой стрелке, если кому интересно. Дядюшка Мибун сказал, что он - самый дорогой друг будущего покойника, поскольку два раза ходил с ним в зоопарк и один раз в театр. Дядюшка Вазелин немедленно возразил, что это он - самый дорогой друг, поскольку не раз выручал будущего покойника деньгами, а один раз приготовил ему на завтрак яичницу и ничего не попросил взамен. Тётушка Сара тоже хотела что-то сказать, но подавилась пивом и так закашлялась, что её в конце концов не стали слушать и пошли дальше по кругу. А ведь тётушка Сара считала себя ближайшим другом мужчины и так хотела сообщить ему об этом, что не могла сдержаться.
"Пиво тётку наказало!" - сказал проходивший мимо святой Себастьян.
- ДЕМОНстративная ты личность, - сказал ДЕМОН своему младшему сыну, когда тот сидел на полу и курил кухонную утварь.
- Что это ты мне ДЕМОНстрируешь? - отозвался ДЕМОН-младший, похихикивая над отцом.
- Что, что... Может, я хочу устроить ДЕМОНстрацию! - сказал ДЕМОН, нисколько собой не гордясь.
ДЕМОНы были бессмертными. Им так всё наскучило, что они развлекались бесконечными каламбурами. К сожалению, единственный каламбур, который приходил им в голову, был связан со словом ДЕМОНстрация и его производными. Это было мучительно, но они не могли прекратить. Жизнь ДЕМОНов была пыткой, и каждая секунда существования приносила им страшную боль.
Было время, я срал котами... было, было то времечко, срал котами, каждое утро я срал, я ходил в туалет и коты появлялись в моём унитазе, маленькие и пушистые, срал котами, как будто стихами, да, было время... Я котов приручал и готов был за них умереть, но каждое утро, снова и снова, я находил у себя в унитазе хорошенького и слепого котёнка... Так быстро росли мои детки, не мог я нарадоваться!.. Да, было время... Было время, я срал пушистыми комочками счастья, было время, носил на руках, ещё мокреньких, глупеньких, целовал эти носики, убаюкивал на груди, было время... Но котята росли, я не мог с ними справиться больше, хотел и не мог, я хотел, чтоб котята всегда были маленькими, пушистые мячики, мои дорогие глазастики... Было время, и я их спасал из воды, новорождённых, каждое утро, о боги мои, Один и Зевс, Перун и Дедун, я срал котами, словно во мне поселился неистовый бес! Да!! Я их растил в одиночку, а коты всё наглели, царапали грудь, кусали запястья, жрали обои, они унижали меня! Каждое утро срал я котами, но эти малютки росли, вырастали в губительных монстров, они убивали меня! Отречься от них я не мог, и каждое утро, каждое утро, о боги мои, находил я кота в унитазе! И кто меня обвинит в том, что однажды я просто начал смывать, я слышал, как беззащитные твари мяукают, но не смотрел, хлопал крышкой, смывал, я смывал своих ненаглядных котят! Они вырастают в чудовищ, вы слышите, боги, в чудовищ! Было время, я каждое утро спасал по котёнку, но больше я так не могу. Я убил всех котов, я вспорол себя грудь, я отвечу за это на страшном суде, но не страшно, ведь грешника будут судить по законам, им самим над собой установленным. Да, было время... было время, я срал котами, я был молод и счастлив, а теперь я мёртв и гнию в холодной могиле. Помолитесь же за меня, живущие ныне, и да простят меня боги! Прощайте, простите!
В сезонное кафе зашли серьёзные молодые люди, и взгляды посетителей немедленно к ним обратились. Люди были слишком странными, они и говорили по-странному, выражались совсем непонятно, и за это посетители их немедленно возненавидели.
- Дистракция совести приведёт к одиноким последствиям, - говорил молодой человек в очках.
- Девяносто процентов синонимов являются сингулярными, а потому не видны в обыденной речи, - подхватывал тот, что носил красную маечку.
- А всё потому, - мудро замечал третий, у которого был шрам на щеке, - что полярные ветви сошлись под необычным углом, и теперь их за это способны разбавить дежурными бифуркациями, лишь бы до княжества не довести.
И все трое кивали, соглашаясь друг с другом. Посетителей сезонного кафе это страшно злило. Они слушали их, слушали, и наконец какой-то старичок не вытерпел. Поднялся со своего места, замахнулся тросточкой (в которой прятал сигареты, по старой тюремной привычке) и шамкливо заорал:
- Ах вы, антихристы! Чтой-то вы сюда припёрлися! Народ честной смучать своими песенками? Подите-ка прочь отсель, пока мы вас не растерзали!
Посетители немедленно присоединились к старичку в его праведном гневе. Молодые люди оглядывались равнодушно, наконец один из них привстал и заявил во всеуслышание, то и дело поправляя очки на носу:
- Дефрактование сетчатки светит малым свистом на историю болезни и любви, в каковой найдётся столько лишних полыхающих имён, что где-то к четверти восьмого каждый неаккредитированный индивид займёт ему лишь одному преподобающее место в цепочке строк невиданного архетипа.
Это была последняя капля. Посетители сезонного кафе повскакали с мест, схватили молодых людей и распяли их на площади, прямо напротив церкви. Потом рядом с ними поставили табличку "Смерть содомитам!", хотя она была там совсем не к месту. Её надо было ставить у распятого, который висел возле мавзолея, но он там затерялся, и никто его не замечал.
Море непостижимо. Какие странные тайны хранит оно! Какие жуткие грёзы хранит оно! Море труднодоступно. Если вышел ты в море - значит, готовься: ты заболеешь им до конца жизни. Море тебя заразит. Оно искажает тебя! Оно переходит границы рассудка и совести! Грязное, мерзкое море! Ты плавал по нему слишком долго, ты не способен изгнать его из своих вен. Твоя солёная кровь не позволит тебе стать сухопутною крысой! Ты горд, ты стоишь на носу корабля и кричишь: "Здравствуй, море! Здравствуй, грязная сука! Я, человек, изменю тебя навсегда! Я преподам тебе урок добродетели и милосердия!" Но - впустую. Море не милосердно, не добродетельно. Морю плевать на тебя солёной, волнистой слюной. Море мотало тебя, как несчастную жертву, по разным мирам. Море дрочило тебя, как котёнка, которому некогда жить. Море раскинуло щупальца за облаками и водами, море велико! Способно! Море тебя переварит, как заблхаан. Море желало тебя! Жевало тебя, грязный потрох! Море дало тебе имя, а ты пренебрёг им! Дурак. Море увидело море - и отразилось в себе, порождая рекурсию масштаба божественного идеала. Море готово любить, только ты не знаешь любви. Знаете, что такое любовь, сосунки? Не то, что вы думаете! Море искорчило муть, изблевало поверхность, задуло свечу горизонта, разбило очки, изумило ковёр, захотело во двор, не подумайте лиха, я спал и не видел, как море нашло на меня, я само теперь море, мне больше не надо иного иных вперемешку за новую жизнь исторгая мечту. Самосвал.
Старик Васисуалий Ромуальдович проснулся утром и решил, что время умирать давно прошло, а значит, он теперь бессмертный. Он поднялся с кровати, размял старые кости и выглянул в окно. За окном всё было тихо и спокойно, и лишь старик Васисуалий Ромуальдович чувствовал себя бессмертным. Да он и был бессмертным! - так объяснил себе загадочное чувство старик Васисуалий Ромуальдович. На завтрак он сварил себе яичницу, но обнаружил, что на обед еды не хватит. Бессмертный же старик Васисуалий Ромуальдович любил поесть на завтрак, на обед и ужин, чтоб не ложиться спать голодным. Его трясло, когда он голодал. Он сразу вспоминал, как в детстве мать кормила его кошками. Старик рыдал, и слёзы его были солоны, как море, и безмерны. Рыдать он мог день напролёт, а иногда и два. Старик не понимал, откуда у него все эти слёзы. Он чувствовал, что может плакать годами, и десятилетиями, столетиями - но не иссякнет, как иссякли те коты и кошки, которыми кормила его матушка. Они иссякли, и пришлось есть кашу, а старик Васисуалий Ромуальдович в детстве ненавидел кашу. Ему хотелось мяса, но коты иссякли. Грязные предатели. Старик Васисуалий Ромуальдович так до сих пор и не простил их.
Но делать нечего, придётся в магазин. Старик немножко постоял на солнышке, упиваясь собственным бессмертием. Ему хотелось прыгать и скакать, но он был слишком стар. Кроме того, он чуял запах. Запах говна. И он не мог отделаться от него с самого утра. Вокруг всё воняло говном. Старик Васисуалий Ромуальдович прошёлся взад-вперёд по улице, но вонь не уходила, наоборот - усиливалась. Старик загоревал. Ему не улыбалось быть бессмертным в мире, где всё пахнет, как говно. Он зашёл в магазин, но даже в магазине пахло. Он купил себе на вечер колбасы и хлеба, молока и соли, гречки и редиски, масла и фасоли, - всё пахло говном. Пахнущая говном продавщица пробила старику пахнущий говном чек. Сложив пахнущие говном продукты в пахнущий говном пакет, старик вышел на пахнущий говном проспект, где пахнущие говном машины ездили по пахнущей говном дороге, а пахнущие говном люди стояли на пахнущем говном светофоре, чтобы перейти на пахнущую говном другую сторону.
- ОН УБЬЁТ НАС! - услышал старик голос говна.
- Я просто хочу, чтобы не воняло, - пробормотал старик Васисуалий Ромуальдович.
И вновь услышал голос: "Нет, старик. Это ты сам воняешь".
И потом старик Васисуалий Ромуальдович был говном.
- Здравствуйте! Репортёр газеты "Нью-Йорк Таймс" беспокоит. Хотите развлечься?
- Спасибо, не очень.
- То есть, хотите, но без особого рвения.
- Нет, вовсе не хочу.
- Тогда как насчёт интервью?
- А это с удовольствием. Спрашивайте.
- Что?
- Ну... не знаю. Придумайте уже какой-нибудь вопрос.
- Знаете, вот смотрю на вас и размышляю: и о чём этого человека можно спросить? И ничего в голову не идёт!
- Да, понимаю, случается. Хотите, я возьму у вас интервью?
- А вы сумеете?
- Ну конечно! Ведь я репортёр "Дейли Мейл", двадцать лет уже работаю.
- Прекрасно! Вот наша неловкая ситуация и разрешилась! Задавайте же скорее вопросы, я жду.
- Отчего у тебя рожа такая красная, а глаза навыкате?
- Что, простите?! Ну, знаете... Это ни в какие ворота! Меня сильно зацепил этот ваш развязный тон! Я на вас в суд подам! Полиция! Где стражи закона?
- Успокойтесь, я же ничего плохого не имел в виду. Ну... хотите, я другой вопрос задам.
- Несомненно! Спрашивайте, я весь в предвкушении.
- Тебе когда-нибудь говорили, что ты похож на подранный носок бомжары?
- Это... это провокация! Господа, вы все слышали? Этот, с вашего позволения, мерзавец стоит и меня очерняет! Да я такими, как он, во Вьетнаме подтирался! Да я таких, как он, в Корее на шампурах жарил! Да я с такими, как он, в Японии и не заговорил бы первым! Господа, выручайте! Это ж надо так низко пасть, чтоб средь бела дня человека унижать у всех на глазах!
- Да ладно, что вы кипятитесь. Ну извините, извините, не желал задеть ваших чувств. Хотите, я вам пива проставлю?
- Да!
- А хотите, я вам ужин куплю?
- Да!
- А хотите, я вас в кино свожу?
- Да!
- А хотите, я вам костюм подарю?
- Да!
- Хотите, я вас к себе ночевать пущу?
- ДА!
- Хотите, я вас так трахну в задницу, что вы потом сидеть две недели не сможете, а каждый акт дефекации будет для вас пыткой похуже испанского сапога?
- Всё, это была последняя капля! Я больше с вами не разговариваю. Более того - я запрещаю вам подходить ко мне ближе, чем на сто метров. Если же я вас замечу, то мои снайперы немедленно вас уничтожат. Видите снайперов? Во-он они, на крышах сидят? Во-он их сколько, видите? Ух, и застрелят они вас! Ух, застрелят! Ну и поплатитесь же вы за свою неучтивость! Ну и проучат же вас мои маленькие солдатики! Постойте, что вы делаете?
- Я вас арестовываю. Вы только что угрожали полицейскому, а это наказуемо. Сядете вы надолго, я думаю.
- Что это значит? Какой вы полицейский? Вы репортёришка жалкий!
- О, это моё маленькое хобби. Патрулировать город иногда чертовски скучно, и тогда я начинаю брать интервью у людей. Жаль, что вы повели себя так по-свински, у нас мог получиться замечательный разговор. Мы могли подружиться, в конце концов! Подружиться и пойти вместе в бар после работы, где открыли бы друг другу самые сокровенные мечты. Но вам же нравится угрожать! Вам же нравится власть свою демонстрировать! Всё, вы в наручниках, сидите теперь и обдумывайте своё поведение.
- А вы куда? Не оставляйте меня!
- Вот у меня другой работы нету, как с вами сидеть! Я иду патрулировать город, без меня ведь совсем распоясаются. Ну... прощайте.
- Прощай, - со слезами на глазах шепчет мужчина. Сидя на обочине, закованный в наручники, он смотрит, как полицейский удаляется всё дальше и дальше. Когда полицейский исчезает из виду, мужчина роняет голову на грудь. Он успел влюбиться в этого таинственного незнакомца, но теперь не уверен, что сможет найти его вновь в большом городе. Люди проходят мимо, не обращая внимания на плачущего мужчину в наручниках. Город живёт своей жизнью. Начинается новый день.
Малышка моя, старушка моя... Девятнадцатого мы с тобой уничтожим планету. Не плачь, о, не плачь! Я буду твоим [долбанутым] Ромео, а ты моей [идиотской] Джульеттой. Бонни и Клайд! Ланселот и Гвиневра! Шах-Джахан и Мумтаз-Махал! Анджелина Джоли и Брэд Питт! Я обожаю тебя, моя девочка с пятидесятым размером. Ты это хотела услышать, не так ли? Не так ли? Не так ли? До девятнадцатого остаются считанные дни. Но ты, моя сладкая, ты, моя ведьма, даже не думай об этом! Мы уничтожим планету, как боги, которым дозволено всё. Мы уничтожим её, чтоб хоть раз оказаться наедине. Ты знаешь, в чём трагедия всех влюблённых? Люди. Они им мешают. Ад - это люди. И мы уничтожим их, милая. Мы уничтожим планету, мы лишим её девственности, понимаешь? Ты понимаешь? Ты понимаешь?! Нет. Потому что я сам не понимаю, но знаю: уничтожение неизбежно. Ты моя, а я твой. Ты синоним меня. Я твой шрам. Мы обязаны. Хочешь меня растворить в своём лоне? Хочешь, я раскалю тебя докрасна? Море, коты, обезьяны - не помешают нам уничтожить весь мир! Я твой Тристан, ты Изольда. Хочешь ты или нет. Не плачь, ну же, не плачь. Не говори, что не любишь меня, я не верю. И не пытайся освободиться, я тебя крепко связал. До девятнадцатого, детка, до девятнадцатого... Мы доживём до двадцатого, а они - нет. Мы доживём, они нет. Доживём, они нет. Только не плачь, моя Ева. Нам незачем плакать о прошлом, Вселенная перед нами, я заберу тебя на своём космическом корабле в глубины и дали бескрайнего космоса, только не плачь, да заткнись уже, дура, задрала меня, сколько можно, я ж к тебе по-хорошему, а ты вообще как не знаю кто тут себя ведёшь. Идиотка.
- Синкретизм! - провозгласил Уралмахов.
И рабочие немедленно восхитились. Понемногу, постепенно, идея начала захватывать умы. "Синкретизм!" - шептали рабочие. "Синкретизм!" - вторило им эхо. Синкретизм! - повторил Уралмахов, но в два раза резче, и снова рабочие зашептались, всё громче и громче, и в шёпоте этом отчётливо слышалось: синкретизм! Синкретизм! Синкретизм!
- Синкретизм! - заявил уж тут во всеуслышание господин Иван Тарханов. И зал как будто взорвался. Синкретизм! - кричали мужчины. Синкретизм! - стонали женщины. И в страстной истоме на трибуну вскочила Зоя Никифоровна и закричала, словно последний раз в жизни:
- Синкретизм! Синкретизм! Синкретизм!
Тут уж и весь завод грянул: синкретизм! И земля затряслась и разверзлась, и небеса раскололись, и голос небесный провозгласил: синкретизм! И человечество погибало и возрождалось, и проносились мимо столетия и эпохи, и звёзды оборачивались чёрными дырами, и Вселенная оборачивалась холодной пустотой, но возвращалась к жизни, ибо таков мировой порядок, и вероятности сталкивались, заглушая друг друга, и атомы разрастались до размеров стакана, и всё было, и ничего не было, и каждый по-своему прав, но не каждый уверен, и смерть не унизила жизни, и жизнь не сдалась перед грязью, и снова, и снова мы возвращаемся к Вечному Возвращению, далёкие голоса, застывшие жизни, бескрайняя мерзость Вселенной, необратимая относительность, страстная плоть и бессмысленный информационный поток, все растворилось друг в друге, смешалось и снова рапределилось, из хаоса в деус и наоборот, НО не замолкла во времени, не перестала существовать многоголосица, и эхо не умолкало, и ось, на которой вертелось само бытие, получило название: синкретизм! Синкретизм! Синкретизм! Синкретизм! Синкретизм!
"Нихрена себе, ну я напортачил", - подумал Уралмахов и выскользнул из зала, прежде чем кто-либо успел схватить его за рукав.
Последняя наша трансляция. Мы просим прощения у радиослушателей. Вы не виноваты. Вас нет. Вы исчезли. Мне так тяжело одному. Я устал. Я усну. Когда-нибудь, да. Не сегодня. А может, сегодня. Время - плоский банан. Мы всегда возвращаемся к центру. Мы не нужны никому, и даже создателю. Время пришло, мы уходим. Несправедливо. Встреча незапланирована. Смерть неизбежна. Море есть море. Музыка пепла. Симфония пламени. Вы наблюдали нынешний апокалипсис? Я наблюдал, ещё и в прямом эфире. Здорово было, не передать. Армия света и армия тьмы. А ты на какой стороне? Спойлер: the game ended in a draw. Но я не забуду, нет, не забуду. Глаза мои обожжены божественным светом. Ноги мои растворились в адовой лаве. Но я жив и способен транслировать в пустоту. Я знаю, что мир уничтожен, я не дурак. Но! У меня есть призвание. Я не готов отказаться от болтовни просто так, лишь потому, что вы, мои дорогие радиослушатели, все мертвы. Я буду транслировать до тех пор, пока страшный суд не наступит, и вы, мои мертвецы, не подниметесь из могил. Что сказать напоследок вам, мои милые тени? Не расслабляйтесь. Я живу, но это проклятье. Моё тело девственно, его нельзя сжигать и насиловать. Я последний ди-джей на Земле, а может, и во Вселенной. Я подключаюсь к реальностям, которые вам неизвестны. Я черпаю наитие горсточками в параллельных мирах. Жаль, что вы уже умерли, мы могли бы неплохо развлечься. Я герой. Я ничтожество. Я беспределен, как беспредельно любое живое сознание. Попомните эти слова, мои уважаемые мертвяки. Сегодня в гостях у нас здравый смысл, и мы спросим его, на черта он нам сдался. Не трогайте эту кнопку, она для экстренных случаев. Чёрт, я уже тронул! Ну так и случай-то экстренный. Свободное радио Новороссийска прощается с вами. Последняя наша трансляция. Я ухожу в бесконечность. Я растворяюсь в ней, как луна в предрассветном тумане. Но вы меня не забудете. Я надеюсь. Я очень надеюсь. Г*споди Б*же, прости меня, грешного!