Ветер громыхал пустыми мусорными контейнерами, пиная их по клочку загаженого асфальта. У капища помойки напряжённо колыхалась в ожидании толпа, человек в сорок. Пожилых. Потёртых. Злых. То и дело в гуще вспыхивали истерические скандальчики, но тут же гасли, как гасла бы спичка на этом вечном, пронизывающем, изматывающем ветру.
На обочине людского пятна выделялся своим клетчатым картузом с ушами высокий, худой, как палка старик. Он пришёл одним из первых, но наглые и сильные давно выпихнули его на самый край. Прикусив губу, старик ждал, опираясь на массивную палку с косым следом сорванной с мясом таблички, и зябко ёжась в свой плащик из стереосинтетика, бывший в ходу полвека назад.
Наконец, ворота распахнулись и нездешние бородатые мужики в жилетках выкатили из недр супермаркета просрочку. Склоки в толпе разом прекратились, и десятки глаз жадно впились в груды коробок, плывущих на вихляющихся, постанывающих, убитых колёсиках. Гогоча опрокинув содержимое телег в мусорку, продавцы (или всё-таки грузчики? уж больно они были неряшливы и волосаты) скрылись в чреве магазина, с лязгом захлопнув воротины.
Как по команде, люди пошли на штурм. Это было... больно и страшно. Боролись за каждую упаковку, за каждый пакет. Мат, вопли, давка. На растоптанных продуктах скользили ноги. Руки тянулись к палкам сизой колбасы, попутно выдирая с хрустом чужие воротники и карманы.
Выпученные глаза. Ненависть любого к каждому. Так пираньи набрасываются на добычу, в минуту обгладывая её до костей.
Минут через десять на помойке среди опрокинутых баков не осталось никого, кроме того самого худого старика. Он лежал на спине, в разноцветном месиве гнилья, с распятым, окровавленным ртом. Молоко из порванного пакета густо заляпало плащ и образовало на груди лужицу.
- Эй, мужик, ты живой?
Толчок в бок. Старик медленно открыл глаза.
- Ты как? Цел?
Бомж, в вязаной шапочке, с неопрятной рыжеватой бородой, похлопал старика по щеке рукой в перчатке с обгрызенными пальцами. Тот сплюнул на подбородок сгусток крови, тяжело приподнялся и покачнулся.
- Спасибо. Я живой, хотя, э-э-э, не вполне...
- Володька?!
Бомж упал на колени, схватил старика за плечи и принялся трясти.
- Володька, Юрковский?! Это ты?!
- Алёшка?!..
Они сидели на скамейке обглоданного осенью сквера, тесно прижавшись друг к другу и совершенно не замечая прохожих. Дрянное пойло в пластиковой бутылочке, о происхождении которого Юрковский даже не хотел спрашивать, переходило из рук в руки и, хоть чуточку, но согревало.
- ...Мы застряли с "Тахмасибом" на космодроме, в Гоби... Просидели там больше года. Без жратвы, без топлива, без ничего. Из Москвы только и слышали: "Ждите, скоро, скоро. Вопрос решается..." Спасибо командиру точки. От себя отрывал, но ухитрялся и нас кормить... А потом... Дождались... Китайцы нас... попросили... Уже к концу девяносто второго... Прикладами... Вот тебе и "вейдады-ю-и"... Тьфу! Суки!
Быков непроизвольно потёр плечо.
- Помню. Эти... новые хозяева... объявили тогда, что передали космодром и корабли в обмен на кредиты... Чинно, благородно...
- Чинно-благородно?! Ванюшку наглухо тогда... Мы когда из отсека его доставали - в фарш... До последнего стоял, не пускал косорылых к реактору...
- Земля ему пухом...
- Светлая память...
- А мы с Мишей на Землю на перекладных тогда добирались, как, э-э-э, нищеброды...
Быков вытащил из кармана помятую пачку и принялся выбирать бычок подлиннее.
- Смотрю, закурил?
- Представляешь, Володя, - Быков чиркнул зажигалкой и выпустил клуб дыма, - В моём положении курение - это, практически, ничто!
Юрковский хмыкнул, стянул картуз и попытался отчистить рукавом жирные грязные пятна. Ветер взметнул венчик седых волос, оставшихся на затылке.
- А потом я Иоганныча ездил хоронить. В мае девяносто третьего. Он же болен был, помнишь? А, как пошли наши неурядицы, то решил уехать на родину... Потянуло его... Лучше бы не ехал... В Салдусе и похоронили... Я да ещё пара его старых знакомых. Он уже никому не нужен был там, понимаешь!.. А какой он в гробу лежал... Маленький, Лёшка! Худой... Серый...
Юрковский уткнулся в плечо Быкову и заплакал.
- Ну, же! Ну!.. Товарищ Генеральный инспектор! Володя, прекрати!
- Лёшка! Ну, почему всё так?! Почему?! Всё просрали! Всё, ради чего жили... Как же так?!..
- Значит, мы в чём-то ошиблись, Володя...
- Ошиблись?! Надо было жрать от пуза, а не к Джупу летать?!
- Успокойся. Уже ничего никому не докажешь...
Юрковский, будто не слыша его, продолжил:
- А Миша наш в девяносто седьмом, вместе с женой... С дачи ехали на машине - и самосвалом их снес какой-то урод...
- Господи! Я не знал!...
Быков сделал длинный глоток и шумно занюхал руковом.
- Бедный Мишка!..
- Он мне звонил за неделю до... Встретиться хотел... Я тогда ещё кое-как... работал. Переводы делал американам... Пенсию платили по инерции. Ещё как лауреату... Это потом отрезали... Потихоньку распродавал барахло... Квартиру поменял на однушку вот здесь...
- Ты просто Крез, по сравнению со мной!
Юрковский оскалился.
- Тебя помяло, Лёша. Сильно помяло. Боюсь даже спрашивать...
Быков потёр грязноватый туфлеобразный нос.
- Нечего мне скрывать, Володя... Хорошего ничего не было...
- Прости...
- Ах, оставьте... Гриша погиб в первую чеченскую. Их с комэска на пару сбили под Шатоем... ПЗРК... Хоронили пустой гроб... Жена не выдержала... Слегла... Через месяц и она...
Голос Быкова становился глуше и глуше.
- Я запил с горя... По чёрному, Володя... Очнулся - без дома, без семьи, без ничего... Так и кантуюсь с тех пор...
Юрковский встал.
- Алексей, я хочу, чтобы ты пошёл со мной... Проживём кое-как... Вместе, э-э-э, легче... Я прошу...
И они пошли по темнеющей аллее, поддерживая друг друга, как когда-то на Венере...