Козицкий снисходительно похлопал режиссёра по плечу.
- Это успех! Колоссальный!
- Цветы мне приволок?
- Эти! А, гм... Нет... Подарю Зиминой.
- Было бы за что!
- Согласен с тобою совершенно! Кукла и есть. Но, "ноблисе оближь", как говорится. Забудь...
Смердюков махом опрокинул рюмку коньяка.
- Пусть подавится! Эх, Аполлоша, знал бы ты сколько крови она мне выпила! Да вся труппа эта! Одно название...
Режиссёр сгрёб в сторону посуду и придвинулся к Козицкому вплотную.
- В печёнках у меня сидят, веришь? Не актёришки, а... так-с. Начитались романчиков, возомнили!.. Дурищщи картонные... Роли - и то без суфлёра не знают... Про талант и не говорю. Где они - где талант?! Ремесленники! В золотари бы я их не взял!
Козицкий наполнил ещё по рюмочке.
- Зато ты, Платоша - талантище у нас! Из какой завали конфетку сделал! Я стонал в эклектическом экстазе! Ну, за тебя!
Выпили.
- Это, брат, дрессура, а не режиссура!
- Не-е-ет! - Козицкий покрутил пальцем перед носом стремительно уплывавшего друга, - Медведей на сцене так играть не заставишь! К тому же эдакую... эдакую макулатуру... Попала же его высокопревосходительству шлея под хвост!
- Тс-с-с! Молчи! Ты что? Да, да, да, пьеска - убожество... Ох, не поверишь, как я отбивался! А этот... По рукам и ногам связал... Или, говорит, берёшься, или вышвырну тебя... И куда мне податься? Здесь я худо-бедно существую... А я ему должен ещё... В вист мало не три сотни проиграно. Где я их возьму?.. Пришлось вот...
- Я и говорю всем про тебя. От чистого сердца. "В нашем театре", - говорю, - "Есть только один бесценный талант - Смердюков!"
Режиссёр благодарно уткнулся Козицкому в плечо и всхлипнул.
- Спасибо, друг! Только ты можешь понять мою ранимую душу...
- Ах, Маргарита Юрьевна, Маргарита Юрьевна! - сокрушённо покачал головой Козицкий, вручая бархатные бордовые цветы, - Что же вы с нами делаете-то?
- Обьяснитесь, Аполлон Ефимович. Я, право, не понимаю...
Козицкий бережно взял руку актрисы и поцеловал тонкие пальчики.
- Вы просто чудо! Играли сегодня неподражаемо, бесподобно! Я в жизни не видел ничего похожего, даже в Петербурге! Да, да! Сегодня я получил настоящий эклектический экстаз! Следил за каждым вашим движением, забывая иногда дышать!
- Ни капельки! Ваш талант превратил эту пьесу в шедевр! Хотя, признаться, господину Шербакину она явно не удалась. Вы согласны?
Актриса вздохнула.
- Конечно, я согласна с вами. Увы, это прихоть, с которой нам всем пришлось смириться...
Козицкий саркастически улыбнулся.
- Ещё бы, когда высокий чин... Мельпомена тут бессильна!
- Я была поставлена в такие условия!.. Но, скрепя сердце, переступила через себя!
- И с режиссёром вам не повезло. Слаб. Бездарен.
- Он просто тиран! На репетициях мы едва не плачем, представляете?! То это ему не так, то другое! Кричит, носится туда-сюда, как безумец!
- Однако!
- Аполлон Ефимович, вы - настоящий театрал!
- Как же вам трудно было играть! Понимаю. Персонажи неживые, реплики пусты и затянуты. Но, вы, вы! Вы сотворили настоящее чудо!
Козицкий вновь припал к ручке, обтянутой шёлковой перчаткой.
- Так выпукло и ярко показать Звонаревскую! При объяснении в любви Пустовоеву весь зал рыдал! Даже то, что Гладков сыграл так себе, сознайтесь... А сцена у обрыва! Эта фраза: "Только смерть избавит меня от страданий!"... Как вы подали её! Просто пуля в самое сердце!
Актриса нежно порозовела.
- Аполлон Ефимович...
- Без вас, Маргарита Юрьевна... Да что бы мы без вас делали?! Вы - ангел, сошедший с небес в наш забытый богом город! Смею ли я надеяться, что вы согласитесь отужинать в со мной?
- Я подумаю...
- В "Версале", Маргарита Юрьевна!
- Ах, Аполлон Ефимович, соблазнитель! Я согласна!..
- Ваше превосходительство! Многоуважаемый Николай Евграфович! Позвольте поздравить вас с блестящим театральным началом и выразить самое искреннее восхищение вашим талантом сочинителя!
Козицкий изобразил "глаголь" и шаркнул ножкой.
- Полноте, Аполлон...
- Ефимович, ваше превосходительство!
- Да... Вы сильно преувеличиваете.
- Что вы, как можно! "Любовь и предательство" - настоящий шедевр, достойный пера самого Вильяма Шекспира! Смею надеяться, что скоро мы увидим его на сцене императорских театров, а на афишах - имена Качалова и Ермоловой!
Щербакин довольно огладил пышные усы и откинулся на спинку кресла.
- Благодарю вас.
- А как выпукло обозначен каждый персонаж! Какие блестящие реплики! Эта фраза: "Только смерть избавит меня от страданий!"... Зал просто рыдал в эклектическом экстазе!
- Гм...
Статский советник с сомнением приподнял бровь.
- Зал рыдал от счастья присутствовать на этом пиршестве духа! Конечно, наш городской театр не "александринка". И режиссура, и труппа откровенно слабы... Особенно режиссура. Халтурщик Смердюков! Актёры тоже не сахар... Взять, хотя бы Гладкова...
- Это кто?
- Ему досталась роль Пустовоева.
- Ах, этот... Да, какой-то циркуль на сцене.
- Именно, Николай Евграфович! Именно, что циркуль! Как вы точно подметили...
- Но, эта дамочка, что играла героиню...
- Зимина?
- Кажется... Она... Она вполне... Миловидна.
- Николай Евграфович, внешность - единственное её достоинство, как актрисы. На сцене же она будто нежива. Играет, откровенно плоско, ходульно. Но ваш гений, как писателя! Это нечто невероятное! Пишите ещё, пожалуйста! Мы все... Мы с наслаждением!
- Однако! Вы, господин Козицкий, прекрасно разбираетесь в театре. Вам бы в пойти в критики, а не просиживать... где?
- Губернский секретарь, ваше превосходительство!
- Вот-вот. Спасибо вам за поздравление. Увы, много дел, много дел...
Хозяин кабинета придвинул к себе какие-то бумаги.
- Что вы, Николай Евграфович!
Козицкий сложил руки на груди.
- Не смею вас больше задерживать. До свидания!
- До свидания, Николай Евграфович!
Щербакин пожевал губами.
- И кстати, как вы сказали, фамилия этой...
- Зимина. Маргарита Юрьевна!
- Спасибо. Надо будет как-нибудь... Ступайте же!