Реальность не имела ничего общего со старыми фильмами. Щупальца прожекторов не обшаривали лихорадочно ночное небо, стягивая к пойманному в перекрестие лучей крестику разноцветные трассы, змеино изгибающиеся и рассыпающиеся отдельными искрами. Не палили наперегонки орудия, воткнувшие в зенит хищные сухопарые стволы. Тем более не было густо валящихся сверху факелами, красиво чадящих вражьих машин, с уханьем ввинчивающихся в твердь земную.
Не было ничего такого. Лишь редкие росчерки и фантомные пятнышки света, на миг появлявшиеся где-то в стороне от города. И недобрые мерцания в нём самом, тяжёлом и плоском.
Номан до жути отчётливо представил чужие крылья, полосующие ледяной воздух. Много чужих крыльев. И чужие эмблемы, закрывавшие собой звёзды. И толстые, набитые смертью фюзеляжи бомбёров, в кабинах которых оскалившиеся пилоты радостно, по-марсиански, ухали, предвкушая убийство.
Их куцая колонна уже въехала в пригород и пёрла, разбрызгивая грязь, по чёрным и неживым улицам, опунктиренным такими же чёрными и неживыми декабрьскими деревьями. В глухой темноте включенные мигалки больно хлестали по глазам, заставляя те слезиться и дёргаться, как в нервном тике. А прыгающие по стенам отблески превращали застывшие дома в точное подобие синюшных мертвецов. Собственно, так оно и было.
Рация шипела и потрескивала. Изредка пробивались разговоры других бригад, но центральный диспетчер молчал уже полчаса. Это наводило на всякие нехорошие мысли, заставляя зябко ёжиться.
Машины двигались с максимальным надрывом, который позволяла ночь, подслеповатый свет фар с напяленными маскнасадками и изувеченные от безысходности улицы. Даже при этой скромной скорости их старенький "Бизон" почему-то зверски мотало и трясло. Номан, ощущая себя горошиной в погремушке, попытался было удивиться, но прикусил язык на особо гадской колдобине. А потому плюнул, вытер рот брезентом провонявшего гарью рукава и покрепче сросся с ручкой на панели.
Ребят сзади, несмотря на тесноту кабины и напяленные робы, тоже валяло во все стороны. Чья-то каска с медным звуком умудрилась грохнуть на пол и некоторое время елозила и каталась под ногами. Извернуться и достать её было превыше человеческих возможностей, и кто-то умный просто запинал каску в угол.
Докер, их водитель, закусив погасшую трубку, крабом полулежал на баранке, пытаясь разглядеть перед коротким тупорылым капотом хоть что-нибудь кроме тусклых стоп-сигналов идущей первой машины. Отделённый от Докера широким тёплым кожухом, Номан поражался его мастерству. Сам он в мечущихся синих молниях не видел дорогу совершенно.
Когда густо разросшиеся в последние года многоэтажки окончательно победили кривые разномастные домики, Докер зачем-то включил сирену. Примеру последовали остальные, и тягучий заунывный вой, привычный, въевшийся в подсознание, понёсся вдоль улиц, опережая машины.
На проспекте Труда попался первый за весь путь изувеченный дом. Панели крайнего подъезда осыпались, бесстыдно вывернув и обнажив нищие внутренности. С абсолютно чуждым, несовместимым с человеческим жильём предметом, торчащим из них. Оперённый хвост истекал каплями чего-то горючего, словно ломаный крест, вбитый в могилу. Жуть пробрала от того, что вокруг дома не было людского муравейника и суеты, как обычно.
Головная машина притормозила, но сбоку чёртиком выскочил полицейский, зло и беззвучно орущий на фоне захлёбывавшихся стоном сирен, и замахал руками в белых крагах: "Туда! Туда! Вперёд!" И колонна двинулась дальше.
У самой реки многоэтажки с обеих сторон внезапно кончились, и поворот открыл вид на центр города. На бывший центр города. В первые секунды всё словно ослепли. А когда проморгались, больные вопли ревунов на машинах начали умолкать один за другим.
Прямо за обглоданным скелетом моста через Нару пульсировало, клокотало и завивалось бешено-рыжее, с лиловыми прожилками море. Языки огня метались из стороны в сторону, опадали, и выстреливали вверх, отражаясь в буром, нечистом небе.
- Зажигалок насыпали, - прохрипел кто-то за спиной, и Номан зябко поёжился.
Всем стало пронзительно ясно, что им, собственно, нечего делать в бушующем огненном шторме, слизывающим распадающуюся органику с раздолбаных бомбами кварталов. Ничем и никому там уже не помочь. Глупо и бесполезно глушить бешеную стихию их смешными прыскалками.
И поэтому они, снова врубив сирены, рванули в огонь.
Эту пожарную бригаду, как и десятки других, стянутых со всей округи пожарных и санитарных машин, пытавшихся вытащить и спасти уцелевших, накрыла третья волна бомбардировщиков, густо заваливших полыхающий город фугасками. Не уцелел никто...