Сразу предупреждаю, что автор знаком с обстоятельствами сбития младшего лейтенанта Маресьева.
Его самолёт упал в 12 километрах от линии фронта, на нашей стороне. Четырьмя километрами южнее места падения, в деревне Рабежа, находились вспомогательный пункт управления 34-й армии и штаб 245-й стрелковой дивизии. К северу, возле деревни Русские Новики, располагались заградительный батальон по охране тыла и основной КП 34-й армии. Западнее были проложены охраняемые линии связи, и их круглосуточно патрулировали.
Но, допустив в рассказ "попаданца", автор счёл возможным несколько вольно обойтись с местом действия.
В середине месяца их 63-й гвардейский Виленский получил приказ на передислокацию. Промежуточной точкой значился Темпельгоф. Так что от желающих посмотреть логово поверженного зверя отбоя не было, и кузов одолженной у местных "полуторки" набился до отказа.
И был май. Уже мирный май. И лётчики, примостившиеся кто на чём в ушатанном, кряхтевшем всеми своими суставами грузовичке, крутили головами и весело скалились на перекрёстках девчонкам-регулировщицам. А те, несмотря на кирпичную пыль, понимаемую машинами, выглядели, ну, просто, как на картинке. Загляденье просто. Лица их, такие родные, такие милые, пытались сохранять серьёзное выражение. Но глаза, карие, васильковые, серебряные, глаза сверкали из-под лихо заломленных беретов самоцветами, обдавая сердца офицеров сладким жаром. Будь ты испытавший всякого, заматеревший в огне волчарой, будь свежий лейтенант, ещё вчера крутивший хвосты училищным По-2. Не о войне, а совсем-совсем о другом говорили девичьи глаза. Потому что весна! Победная весна!
И тянулся с обеих сторон взятый на штыки, обглоданный до костей Берлин, местами целый, а местами - растёртый адскими боями в рыже-серое месиво. Но никто из лётчиков об этом не жалел. Потому что раньше был Минск, был Киев и Смоленск, были тысячи других городов, местечек, сёл и деревень, превращённых в пепелища. На всё на это они вдосталь насмотрелись оттуда, сверху. С неба, ставшего теперь, как все надеялись, навеки, чистым, глубоким и прозрачным.
И немцев, испуганными крысами мелькавших среди развалин, не жалел никто, что бы ни говорили. Получили, гады? Распишитесь. Сами напросились. И помните теперь...
- Всё! Приехали!
Старшина из БАО вылез из кабины и, устало присев на подножку "полуторки", потянул из кармана кисет. Ему-то неинтересно. Потому как приехал он сюда, наверное, раз в десятый, если не больше.
Офицеры горохом ссыпались из кузова и, спотыкясь, направились к цели. Меж завалов, мимо торчащей гвоздём, неопасной уже, зенитки, мимо воронок и бронированных ублюдков, вкопанных по уши. И выбрались, наконец, на ступени. Таких, как они, было немало. Всех родов войск, всех званий и возрастов. Ошалевших, восторженных, злорадно улыбающихся, украдкой, по-мужски, плачущих. Комендачи, похоже, смотрели на поломничество сквозь пальцы, потому как по углам явственно звякало и булькало.
Стены Рейхстага, исклёванные снаружи и изнутри штурмом, солдатская братва уже успела густо украсить своими автографами. А кое-где неведомые эквилибристы умудрились расписаться аж на яблочных сводах потолков. Но свободное местечко капитан после долгих блужданий всё-таки нашёл. Пришлось, правда, изрядно попотеть, чтоб туда добраться.
По-обезьяньи вися на одной руке, лётчик найденным кусочком угля с яростным удовлетворением вывел: "Дошли с Победой!" И подписал, чтоб знали, чтоб на века: "Капитан Маресьев". Замер на мгновение и, кроша уголёк всмятку, добавил:" И Лёха-спасатель". И дату: "17 мая 1945".
Когда капитан легко спрыгнул с уступа на пол, Сашка Числов похлопал его по рукаву, стряхивая пыль, и удивлённо спросил:
- Щёку вытри, изгваздался весь... А когда дело-то было?
- Давно, Шур, давно...
Медведь рванул когтями за грудки комбинезона, выдёргивая из крошева переломанного наста, и Алексей понял - всё, амба. Он не успел. Пистолета, со вчерашнего дня так и оставшегося в набёдренном кармане, ему не вытянуть.
Рыжая гадина взревела, обдав смрадным дыханием лицо, и легко отшвырнула Маресьева в сторону, спиной прямо на серый еловый ствол. Теряя сознание от удара, Алексей успел услышать хлёсткий выстрел. И погрузился в темноту...
- Эй, очнись!.. Очнись!.. Знаю же, что ты живой!.. Очнись, мать твою!
Вместе с голосом пришла жгучая боль в ногах и тупая - в спине. С трудом разлепив веки Маресьев зажмурился от резанувшего по глазам солнца и застонал.
- Ну, вот и ладненько, очухался!
В голове шумело, а в глазах густо плавали разноцветные пятна, да ещё блики сверкали на заиндевевших ветвях, пуская зайчики и мешая разглядеть говорившего. Тёмный силуэт склонился над Алексеем, и чужая рука осторожно коснулась плеча.
- Говорить можешь, герой?
С трудом ворочая шершавым, как наждак, языком, Алексей разлепил спёкшиеся губы.
- Гхы... М-мо... гху...
- Пить?
- Пить?... Д-д-да... Х-х-хочу...
От лёгкого кивка затошнило и картинка размещалась и поплыла. Неизвестный тихонечко приподнял Алексею голову и поднёс тёплый стаканчик.
- Давай, понемножку... По чуть-чуть.
Чай был очень крепким и приторно-сладким. Сделав пару глотков Алексей закашлялся и попытался улыбнуться.
- Спа... сибо.
- На здоровье.
- Гх... де... медведь?
- Сдох твой медведь, не переживай!
Алексей тяжело выдохнул.
- Спасибо... Как?
- Грохнул я его... Едва успел... Пока ствол искал. Вроде бы, этого добра вокруг навалом, да попробуй, целый найди... Но я успел... Так что в рубашке ты родился. Он бы тебя порвал... Шатун. Не спалось, сволочи!
- У меня "тэтэшка"... в кармане... Это я... не успел.
Незнакомец фыркнул.
- Смеёшься?.. Как же везти должно, чтоб из такой пукалки мишку грохнуть?.. Хотя, да... Один раз-то прокатило!
- Ты... о чём?
- Забей!
- Не пхо... нял.
- В смысле - выброси из головы!
Незнакомец с рыжеватой бородкой, а Маресьев разглядел, наконец, его получше, подтянул чудной, объёмистый рюкзачище.
- Ладно, младлей, вопросы потом! Я не доктор, но тебя сейчас немножко осмотрю...
- Ноги...
- Да знаю я!
- От... куда?
Неизвестный отмахнулся и взялся за унт.
- Потом!.. Если захочешь... Смотри, герой, сейчас больно будет!.. Выдержишь?
- По... постараюсь...
И, дико вскрикнув от боли, провалился в забытьё...
- Так кто ты?
Мужчина в куртке, изляпанной рисунком из мелких квадратиков, перетащил лётчика на нарубленный лапник и устало потянулся.
- Ну, какая тебе разница?
- Откуда знал... про ноги?.. И звание, опять же?
Острая боль в перебинтованных ступнях понемногу утекала через пальцы, точно вспугнутая уколом, и на её место пришла сонливая слабость.
- Просто знал, поверь.
Лёжа на мягкой подстилке Алексей смотрел, как незнакомец вытащил зачернёный нож и принялся сдирать с рыжей туши шкуру.
- Я не услышал ответа... Как тебя зовут?
Незнакомец усмехнулся.
- Тёзки мы с тобой, прикинь! Я тоже Лёха!
Маресьев сунул руку за ворот и нащупал через свитер документы. На месте.
- Обыскивал, пока я валялся тут?
- Ффух! - новоявленный Алексей вытер со лба пот, - Больно надо! Других забот по горло... Кстати, ты пистоль свой проверь. Вдруг, я спёр?
- Ты... Ты...
Но пистолет достал, выщелкнул магазин, осмотрел и сунул запазуху, к сердцу.
- Не хочешь отвечать... Чужой ты, чувствую - чужой.
Лёха пнул медведя носком высокого ботинка.
- Да какая тебе разница?.. Считай, что я просто спасатель...
- Какой спасатель?
- Твой!
- Откуда? Наши сообщили?
- Ваши тебя если и собираются искать, то совсем в другом месте!
- Но ты...
Ответа не последовало...
Небо быстро превращалось из бледного в тёмно-синее. Упарившийся "спасатель" со щелчком сложил нож.
- Зачем тебе шкура?
- Замёрзнуть хочешь?
- Н-нет.
- И ночевать на снегу, полагаю, тоже не собираешься?.. Чего тогда спрашиваешь?.. Смотри, уже темнеет, я тебя дотащить всяко не успеваю... Так что ночь нам тут кантоваться по-любому.
- Куда ты меня собрался тащить?
- В деревню...
- К немцам?
- Какие там, нахрен, немцы?.. Свои вокруг, свои!
- Врёшь!
Планшет Алексей потерял, когда его вышвырнуло из кабины "яка". Но и без карты он ясно представлял сегодняшний маршрут. Аэродром, по которому работали штурмовики, был километрах в шестидесяти от линии фронта. Связав "мессеры" боем, они сместились на восток. И потом, пытаясь выдраться из двойных "клещей", он старался тянуть на восток, к дому. Старался, но...
- Мы же у фрица в тылу... До фронта километров тридцать!.. И двигаться нужно туда!
Маресьев ткнул рукой.
- Куда?
- Туда!
- Да-а-а? Неужели?
- Да!
- Ну, ты махнул не глядя!.. Как и в прошлый раз... Здесь наши!.. До ближайшей деревни километров пять всего! К югу, представь себе! К югу, а не к востоку!
- Брешешь!
- Тьфу!.. А ещё дальше - штаб стрелковой стоит... Значит, там и медбат есть... А тебе затягивать не стоит, младлей!
То, что с ним полный швах, Алексей уже понял. Кости ступней, похоже, были раздроблены при падении. И болела от удара о ствол спина. Спасибо незнакомцу. Дважды спасибо. И за шатуна. И то, что ноги осмотрел, наложил лубки и туго перевязал. И вколол обезболивающее, а потом заставил выпить какую-то таблетку. Но, всё равно, чертовщина какая-то!
- Ну, скажи, откуда ты всё знаешь? Скажи!.. Пожалуйста!
Лёха отмахнулся.
- Ты не поверишь мне. Ещё примешь за сумасшедшего.
- Говори!
- Я не здешний...
- Бл... ! Я и так вижу!
- Давай, чуть попозже, а?
- Ладно... Но я не отстану!
Оба замолчали. Маресьев наблюдал, как обустраивался его "спасатель", а в голове, меж мыслей о своих товарищах, о себе, пульсировал больным зубом вопрос: откуда всё-таки взялся этот Лёха? Даже проваливаясь в победивший сон, прошептал:
- Кто ты?..
Нодья, как назвал её Лёха, горела вроде бы неярко, но мощно и уютно обливая теплом. В усыпанное звёздами небо изредка срывались искорки, сразу исчезая в чернильной тьме. Боль в ногах опять проявилась и пульсировала, но не так резко и горячо, как днём, а бельё промокло насквозь. Маресьев откинул угол шкуры и приподнялся на локте. Незнакомец, нахохлившись, сидел у костра и смотрел на огонь.
- Кхм...
- Проснулся?.. Как себя чувствуешь?
- Нормально... Вспотел, как мышь, правда.
- Ясненько... Щас я тебя переодену. Есть у меня свитер и футболка запасная. Специально брал... А потом поедим. Есть-то хочешь?
Маресьев внезапно понял, что голоден, как волк.
- Хочу.
- Вот и славненько! У меня самого кишки к спине прилипли...
Осознание не приходило. Маресьев, переодетый в сухое и сытый, отхлёбывал чай и пытался сломать себя, пытался поверить - но не мог. Всё, с горечью рассказанное Лёхой, было настолько шокирующим, настолько страшным, что мозг отказывался воспринимать эти слова.
- Вот так, Алексей.
- Не может такого быть!
- Это было!
- Три недели... Три недели... И оказаться без ног!
- Пойми, лейтенант, ты подвиг совершил! Подвиг, на который единицы способны! И опять стал летать.
- Инвалидом!
- Бл... !.. Так для того я и вырвался сюда, понимаешь?!.. Не дать этому произойти!
- Безногий лётчик...
- Сплюнь, дурак!.. Никто тебе ноги уже не отрежет!.. Это другая история, понимаешь!.. Я тебя вытащу!
- Зачем?
Незнакомец расстегнул молнию своей странной куртки и вытащил пачку сигарет.
- Потому что потому... Я в школе учился твоего имени... Книжку про тебя читал сколько раз, кино смотрел... А потом, уже взрослым, узнал, как ты ошибся... Просто ошибся.
- И ушёл бы в лес...
- И ушёл бы в лес... Гангрена... Ампутация... Но ты же лётчик, Алексей!.. Истребитель!.. И теперь тебя подлатают, и будешь бить этих гадов снова!
- Когда мы победим?
- Уважаю за такой вопрос!.. Другой бы... Девятого мая сорок пятого.
- Ох, ё... !.. Сколько ещё!
- А ты как думал.
- А что потом?
Лёха поиграл желваками.
- Нормально всё будет, младлей, нормально!.. Видишь, я же здесь.
Только почему-то потом отвернулся в сторону...
- Хозяева, открывайте!
За подслеповатым окошком что-то мелькнуло. Лёха загремел в дверь кулаком ещё настойчивее.
- Да, открывайте же, не май месяц на дворе!.. А у меня раненный!
Зашаркали шаги и дверь сеней недоверчиво приоткрылась.
- Ты кто?
- Хрен в пальто, дед!.. Принимай лётчика!
- Какого ещё лётчика?
- Нашего, мля, советского!.. Не держи на морозе!
По уши заросший бородою дедок выглянул наружу. Лежавший на волокушах из ёлок Маресьев едва смог приподнять голову - боль и жар терзали его снова.
- Я младший... лейтенант... Маресьев... Сбили меня... вчера...
- Клавдя, быстро сюда!.. Ну, надо же!
Втроём, кряхтя, втащили обессилевшего лётчика в избу и положили на лавку. Пока хозяйка с причитанием гремела чугунками, ставя воду, и доставала чистые рушники, Лёха осмотрел Маресьева и снова сделал укол. Увидев на голубых петлицах одинокий кубарь, дед поверил окончательно.
- Х-хосподи, и вправду наш!.. Родненький, чем помочь-то?
- Дед, у тебя лошадь есть?
- Нету, сынок, нету.
- А у кого другого?.. Лётчика нужно срочно в Рабежу везти, в госпиталь!
- Никодимыч лошадный!.. Чичас я, пулей!
- Давай, родной, давай!
Присев рядом с Маресьевым, Лёха накрыл его руку своей.
- Держись, тёзка! У тебя ещё всё впереди!.. Отвезут тебя в госпиталь, там подшаманят - и будешь, как новенький!.. А то, что я тебе рассказал - тлен!.. Совсем чужая теперь история... Но ты, всё равно герой! Настоящий, понимаешь?
- А ты куда же?
Лёха усмехнулся.
- Сам подумай... Мне светиться перед вашими нашими нельзя... Кумекаешь?
- А если... Надо же предупредить, рассказать!
- И нарисуюсь я, весь такой красивый... - Лёха оглянулся на копошащуюся хозяйку, - Скажу: Ведите меня прямиком к товарищу Сталину! Вот смеху-то будет! Только не для меня...
- Бл... !.. Дела...
- Так что, будем прощаться, лётчик!
За окном загомонили. Лёха порылся в куртке и положил что-то Маресьеву за отворот комбинезона.
- Это тебе на память! Чтобы впредь не заблудился...
Лёжа в санях и заваленный тулупами до бровей, Маресьев смотрел, как медленно уплывает назад небольшая кучка провожавшего его народа. Долговязой фигуры Лёхи в вязаной шапочке среди треухов и платков видно уже не было. Алексей сунул руку за пазуху и достал маленький компас