Небеса взорвались призрачными всполохами, в которых отдаленно можно было узнать молнии. Раскаты грома, последовавшие вслед за этим, пророкотали, словно храп заснувшего где-то во мраке титана. Фигура одинокого всадника на пустынной дороге осветилась лишь на одно мгновение. Порыв ветра превратил его плащ в трепещущее знамя, но не смог сорвать с головы широкополую шляпу. Косо хлестнули тугие струи воды. Я напряженно ждал следующей небесной вспышки... Зачем? Наверное, чтобы понять, что мне привиделся этот путник, что он был всего лишь иллюзией, миражом, наваждением. Почему-то мне казалось, что наша встреча в затерянном на горном перевале постоялом дворе может все изменить, что он словно видение из моих снов, словно карта, выпавшая когда-то на платке старой ведьмы, предсказавшей мне... Что?
Молния распахнула свои ломаные огненные крылья. Всадник приближался. Вот уже сквозь шум дождя слышен цокот копыт его уставшей лошади, вот скрипнули ветхие ворота, вот он отряхивает плащ в прихожей... Бежать или спуститься вниз, чтобы встретить свою судьбу лицом к лицу? Бежать... Почему-то я знал, что это ни к чему не приведет. Раз уж этот путник из дождя появился в моей жизни, наши дороги будут скрещиваться все время, сколько бы я ни убегал. А значит - вниз. Открыть дверь своей уютной комнаты, по винтовой каменной лестнице, затем налево - в каминный зал, где он ждет меня.
*****
Глаза привыкли к полутемному залу трактира. Восемь пар глаз на мгновение задержались на мне и вновь потеряли всякий интерес к жизни. Восемь пар... Для них тоже весь мир состоит из дороги с нечастыми остановками в придорожных забегаловках. Юноша с красивым, но усталым лицом. Рядом с ним лежит громоздкий футляр какого-то музыкального инструмента. Какого - непонятно, значит, их просто несколько. Виола, флейта и, скажем, губная гармошка. А футляр один, чтобы было удобнее. Девушка-официантка, почти девочка, с совершенно недетской тоской в глазах. Она скованно и отрешенно бродит между столиками, стараясь прикрыть набухший кровоподтек на правой скуле. Некто, прикрывший лицо шляпой и вроде бы спящий за столиком в углу. Неопределенный длинный сверток, которого он то и дело незаметно касается рукой. Оружие. Скорее всего - меч. Судя по размерам свертка - игрушка не для слабачка. Два крепеньких мужичка с простоватой внешностью, позыркивающие по сторонам, не отрываясь от поглощения отвратительного пойла, которое в этих краях зовется элем. Селяне, отдыхающие от праведных трудов? Гуртовщики? Ага, вот и ответ: бесформенная шапка приоткрыла багровый шрам вместо правого уха. Разбойники... А это? Они не похожи на рыцарей бесконечных дорог. Сгорбленная бабка со свалявшимися седыми патлами, одетая в серый заношенный балахон и девочка, совсем еще малышка, лет шести, в аккуратном зеленом платьице. Трактирщик на минуту появился из своей ниши, чтобы посмотреть на нового посетителя, то есть на меня, из-под набрякших век на утомленном, почти изможденном лице и снова исчез. Когда-то он был жизнерадостным, лоснящимся и толстым. Сейчас от всего этого ничего не осталось, лишь замызганный фартук вдвое большего размера, чем необходимо.
Девочка-официантка аккуратно поставила передо мной тарелку с едой. Нет, я не стану останавливаться на рецепте того, что было в этой тарелке. Сейчас не прежние времена, когда гурманы норовили заказать в таких вот трактирах изысканные кушанья. Сейчас в еде главное то, что она горячая и то, что она есть. Ложек здесь не подают, ложка у каждого своя. Она стояла и смотрела на золотой кругляш в своей руке, словно не понимала, что с ним теперь делать.
- Изволите чего-то еще, господин? - сообразила, наконец, она.
- Да, красавица, - я старался говорить как можно мягче, чтобы не напугать это невинное создание, превращенной дорогой в дешевое приложение к еде. - Вина, если можно.
- Да, господин, - она ушла. Я почувствовал гложущее ощущение слежки. Глупо сейчас беспокоиться. Врагов у меня нет, а разбойники, что сидят сейчас справа, в мою сторону не смотрят. Кто? В глаза мне уперся немигающий взгляд древней старухи. Ее мрачные черные глаза неотрывно следили за каждым моим движением, а бесцветные губы беззубого рта беспрестанно шевелились, словно что-то шепча. Ведьма... Ведьма и ее ученица. Черт... Значит, судьба...
*****
С его тяжелого черного плаща хлынули потоки воды. Поля промокшей шляпы уныло обвисли, открывая моему жадно-любопытному взору лишь острый гладко выбритый подбородок. Шесть пар глаз, включая мои, лишь на мгновение задержали взор на новом пришельце и вернулись к созерцанию тусклого пламени камина. Неспешная беседа затихла где-то четверть часа назад. Огонь продержался немного дольше. Я старательно делал вид, что мне так же не интересен этот всадник, как и всем прочим. У меня это даже получалось.
Кажется...
- Вы позволите? - его голос оказался намного ниже, чем можно было предположить, глядя на тонкие, почти по-женски изящные черты лица. Кожа смуглая, словно от загара. Хотя где в этих краях сейчас можно найти столько солнца? Значит - южанин. Тонкий нос, правильные дуги бровей и глаза неопределенного цвета, но, определенно темные.
- Присаживайтесь, - мой голос звучит до странного равнодушно. Он неспешно усаживается рядом со мной на видавшем виды диване, вытягивает ноги к камину, блаженно щурится и начинает набивать трубку. Медленно. Почему он медлит?
- Вы верите в бога? - вдруг спрашивает он. Что за дурацкий вопрос?! Конечно... Господь любит нас. Он смотрит на нас с высоты своего небесного трона. Он прощает нам все наши грехи, стоит только обратиться к нему. Верю ли я в это?
- Нет, - отвечаю.
- А в судьбу? - его глаза заглядывают мне прямо в душу. Видимо, судьба... Вера не допускает сомнений, скептицизма и проверки. Значит...
- Нет, - срывается с моих губ помимо воли. Вдоль позвоночника проползла липкая змейка страха. Чего он хочет?
- А во что вы верите? - мне становится все равно. Он спрашивает - я отвечаю. Никто никому ничего не должен. Никто не пострадает, если я хоть раз в жизни скажу правду.
- Ни во что. Вера - мертвое понятие. Сомнения и наука убили ее пару веков назад. Не думаю, чтобы кто-то, утверждающий, что вера его непоколебима, говорил правду, - губы незнакомца трогает легкая улыбка. В мертво-непроницаемых глазах мелькает удовлетворение. На миг. Я ответил правильно. Мой роковой всадник... Хотя почему, черт побери, я до сих пор уверен, что наша встреча что-то должна решить? Верил словам той бабки? Предчувствие? Нет, просто я знал это.
- Все в этом мире - ложь, - заявил он усмехнувшись. - Никто не может сказать всей правды, даже наука отвечает далеко не на каждый вопрос. А если она не может все объяснить, то почему мы должны в нее верить? Церковь пользуется верой в доброго бога, чтобы выжать из своих почитателей побольше денег. Верят ли они сами? Хм... Не верится. Добрые короли, пекущиеся о благе своих подданных? Предначертанный от рождения жизненный путь? Философский камень? Человеческое счастье? Настоящая, искренняя любовь?
Он ненадолго замолкает, чтобы выпустить несколько колечек сизо-голубого дыма.
- Честь? Благородство? - продолжал он. - Верность своему слову? Ничему в этом мире нельзя верить, не так ли?
Он снова ожидает моего ответа.
- Кто вы такой? - спрашиваю я, пытаясь вновь поймать его непроницаемый взгляд. Он прикрывает глаза.
- Я тот, кем предстоит стать и тебе. Безымянный всадник, несущий неверие.
- Неверие? - я горько усмехнулся. - Разве может неверие принести кому-то пользу? Сделать счастливее? Сколько человек лишилось бы рассудка, потеряв свою веру?
- Счастливее - вряд ли, - синевато-сизые колечки сгрудились под потолком в призрачном хороводе. - Счастья вообще не существует. Пользу из чужой веры может извлекать только тот, кто верит хотя бы в себя. Возможно, лишенный веры невежественный крестьянин лишился бы рассудка, но ведь я сейчас разговариваю не с ним, а с вами.
*****
Древняя, как сама старуха, колода медленно раскрывала мне свои тайны. Тайны, которые мне не хотелось знать. Она разговаривала со мной то шепелявым голосом старухи, то нежным, словно серебристый колокольчик, но совершенно недетским голоском девочки.
- Это твой путь. Это сомнения, отравившие твое сердце в прошлое кровавое полнолуние. Это стена, а скорее - горы, стоящие между тобой сейчас и тем, чем ты станешь в будущем, - бесцветные глаза бабки сверлят меня насквозь. Она не хочет говорить мне всего этого. Я чувствую. Но что-то ее заставляет. - Это черный всадник. Это смерть.
- Нет, бабушка, - девочка передвигает карту. - Это не смерть. Не небытие. Это во много раз хуже смерти. Это бессмертие. Холод, порожденный бездушием и неверием.
Старуха вглядывается в разноцветные прямоугольники.
- Ты права, внучка, - ее взгляд снова упирается мне в лицо. Не хочу смотреть в ее блеклые потухшие зрачки. Отворачиваюсь. - Ты встретишь свою судьбу в горах. Она явится за тобой на громадном черном коне, за ее спиной будет трепетать черное знамя. Ты можешь попытаться от нее убежать, но ваши пути будут скрещиваться вновь и вновь. Тебе не уйти.
Я опускаю взгляд к картам, которые читали передо мной две ведьмы - старая и молодая. Ничего. Перед моими глазами разложены прямоугольники. Черные.
*****
Он стоит передо мной на вершине горы. Я рядом, но чуть ниже. За его спиной полощется ночной мрак, словно черный плащ несколькими часами раньше.
- Вера - это цепи, сковывающие разум! - кричит он и поднимает лицо вверх, к полыхающему ослепительными молниями небу. - Освободись от нее, и ты постигнешь всемогущество!
Бело-голубая молния бьет в его протянутую руку. Он ловит стрелу небесного громовержца, балансирует ей, словно фигляр на городской площади, скатывает в клубок и швыряет мне в лицо. Грохот запоздавшего грома заполняет мое гаснущее сознание.
Вокруг нас каминный зал постоялого двора. Длинный тощий официант, совсем юная шлюха, два наемника и коробейник. Они неподвижны, словно каменные изваяния. Их лица не выражают ничего. Время остановилось. Я сижу на старом разваливающемся диване, когда-то обитом кожей. Один.
Барышник появился под утро. Он вошел в зал, промокший до нитки и злой. Еще не спустившись, я знал, что увижу его там.
- Мне нужен конь, - сказал я.
- К сожалению, я вряд ли могу предложить вам хоть что-то подходящее, - угрюмо сказал он. В моей конюшне осталась только хромая кляча и дикий жеребец, который никого не желает к себе подпускать.
- Могу я взглянуть? - барышник пожимает плечами, и мы выходим на улицу.
- Эту зверюгу мне сегодня ночью продал какой-то проходимец, - сквозь шум дождя лопочет барышник. - Красив, как дьявол, но когда я попытался накинуть на него уздечку, он откусил мне палец.
Он почти с гордостью демонстрирует руку, замотанную окровавленной тряпкой. Но меня не занимает его увечье. Этот конь был оставлен здесь для меня. Чернее самой темной полуночи с серебристыми прядями в длинной гриве. Огромный, словно дракон. Я протягиваю ему руку, не обращая внимания на предостерегающий вопль барышника.
Теперь всегда верхом. Земля не любит носить тех, кто в нее не верит. А мертвому камню все равно. Перекресток. Я знал, что встречу его там. Длинный черный плащ, шляпа с обвисшими полями.
- Скажи, кто привел тебе твоего первого скакуна? - перекрикивая шум дождя, спрашиваю я.
- Это было в далеком южном городе. Он въехал в караван-сарай на сером ишаке. Его звали Ходжа Насреддин.
- 2 -
Разноцветные молнии, запечатанные в стеклянные трубки, обещают миллионы удовольствий. Режущий глаза неон реклам слепит глаза даже сквозь тонированное стекло шлема. Рядом с моим черным мотоциклом стоит почти его брат-близнец. Значит - сюда.
Грохочуще-лязгающие звуки музыки заполняют зал. Лица мелькают, словно цветные стекляшки в калейдоскопе. Даже после сомнительно-свежего воздуха большого города, здесь нестерпимо душно. Неритмично дергаются тела, сливаясь в хаотичный узор как будто бы танца. Они все еще во что-то верят? Странно...
Она выгибается на маленьком подиуме, подмигивающем рваному ритму музыки, вокруг блестящего никелированного шеста. Ее лицо покрыто толстенным слоем макияжа, но даже эта маска не в силах скрыть ее равнодушие. К ней тянутся потные руки, комкающие купюры. Она позволяет им касаться себя, посылает в зал воздушные поцелуи и чарующие улыбки. Это - она. Это в ее душе вспыхнуло черное пламя неверия, безошибочно, словно маяк, приведшее меня к этому месту.
Занимаю пустующий столик прямо перед ней. Официант безмолвно ставит передо мной бутылку вина и два пустых стакана и снова исчезает в кривляющейся толпе. Впрочем, даже если бы он что-то и сказал, я все равно бы его не услышал. Ловлю ее взгляд, раскрываю в своей руке веер хрустящих купюр и указываю на стул рядом с собой. Она понимающе кивает.
- Хочешь меня трахнуть, ковбой? - спрашивает она, деловито пересчитывая всемогущие бумажки. - Тогда еще двести.
- Нет, - качаю я головой, разливая рубиновую жидкость по прозрачным стаканам.
- Я не пью на работе, - она кокетливо растягивает в заученной улыбке накрашенные губы.
- Не верю, - говорю я.
Светловолосая головка склоняется набок. Неверие помолодело, думаю я. Она медленно поднимает стакан к губам, делает глоток. На прозрачном стеклянном ободке остается кровавый след. Она смотрит мне в глаза.
- Разве родители позволяют тебе работать в таком месте? - спрашиваю я.
- Нет, - улыбка тает, в глазах снова просыпается равнодушие. - Они говорят, что порядочная девушка должна учится в коллледже днем, вечером делать уроки, а ночью спать. Только я не верю, что порядочность существует, с тех пор как моя подруга рассказала мне, что мой папа снял ее в другом клубе. А вообще, мне наплевать, что они мне позволяют, а что нет. Мы живем в свободной стране.
- А в свободу ты веришь? - она опускает лицо, светлые пряди волос скрывают от меня ее глаза. Она медленно вращает стакан, вино оставляет на его прозрачных стенках едва заметные следы.
- Свобода - это величайший обман, - наконец заявляет она. - Нам со всех сторон твердят, что свобода - это счастье, только это все ложь. Знаешь, ковбой, зачем я сплю за деньги с этими толстыми уродами? Это помогает мне хоть на какое-то время почувствовать себя нужной, понимаешь?
Я киваю. Юная девушка, говорящая это, должна заплакать. Но ее глаза сухи. Она улыбается.
- Я не верю в свободу. Я не верю в любовь. Ни во что не верю. Мне иногда кажется, что стоит мне отвернуться от чего-то, мир за моей спиной тотчас же изменяется. Мне кажется, если бы я успела быстро оглянуться назад, то увидела бы... - она задумчиво накручивает волосы себе на палец. - Только зачем я все это говорю тебе, ковбой?
- Из-за денег? - наши глаза вновь встречаются. - Ведь на них ты можешь купить у того парня, - киваю в сторону тощего темноволосого педика. - очередную порцию кайфа?
Ее лицо скривляется в презрительной гримасе.
- Я не верю в эту фальшивую эйфорию.
- Что ждет тебя в будущем? - это последний вопрос.
- У меня нет будущего, - раздается правильный ответ.
- Обернись назад, - говорю я.
- Зачем?
- Ты увидишь то, о чем давно знаешь.
Она медленно поворачивает голову. Из динамиков лилось что-то медленное, но не менее лязгающее чем раньше. На сияющем танц-поле извивались в объятиях друг друга одетые в крикливые клоунские наряды обезьяны. Громадный гамадрил, выставив на всеобщее обозрение зад, бился лбом об пол перед макакой в красном платье с напудренной мордой. Меланхоличный орангутанг шарил своими долинными волосатыми лапами под короткой юбкой шимпанзе с крашенной в зеленый цвет. Группа бабуинов, обнявшись, гримасничала где-то посередине.
- Это что, гипноз? - она поворачивается ко мне, но ее вопрос повисает в пустоте. Меня рядом с ней уже нет.
Я сажусь на свой мотоцикл и достаю сигареты. Мимо по улице идут люди. Они разговаривают, куда-то спешат, чем-то озабочены. Они все во что-то верят. Все, кроме той, которая сейчас придет и сядет на мотоцикл, стоящий рядом с моим.
- Кто ты такой? - спрашивает она, усаживаясь в седло черной "Хонды". Пожимаю плечами:
- Безымянный всадник, несущий неверие.
- Нам по пути, ковбой? - спрашивает она.
- До первого перекрестка, - недокуренная сигарета падает на асфальт, я надеваю шлем. Синхронно заводятся моторы. Неоновые огни бросают на ее накрашенное лицо диковатые блики. Мы несемся вдаль по пустой дороге. Встречный ветер срывает с нее макияж, словно клочья цветного тумана. Перекресток.
- Тебе направо, - говорю я. Она в последний раз смотрит мне в глаза и улыбается. Затем выкручивает руль и газует. Ветер доносит до меня ее слова:
- Когда-нибудь мы поставим памятник изобретателю асфальта!
- 3 -
Черный фогель по длинной дуге облетел мыльный пузырь ресторана и остановился рядом со скопищем других таких же, только ярких и цветных, словно воздушные шарики. Фогель - жаргонное название аэромотоцикла, но ей оно нравилось больше. Тончайшие игольные зонды церебрального шлема убрались из ее мозга, и она снова стала сама собой. Где-то здесь...