Ксенофонтова Ольга Михайловна : другие произведения.

Собор

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:

СОБОР

Пролог

  
   Это было просто семечко. Только размером с двадцативёсельную галеру и твёрже иных камней.
   - Здесь тебе быть, и здесь тебе стать, - неуверенно сказал человек, положив замёрзшую ладонь на поверхность коричневого валуна. Слова казались почему-то смешными, а простуженный голос - тонким, тихим... Неправильным.
   Ветер свистел, наплевав на все плохие приметы. Спали в блаженном неведении горожане.
   - Колосом, корнем, деревом, цветком и плодом. Пристанищем и крепостью.
   Мягкий холм, не выдерживая тяжеленной глыбы, немного просел. Человек в отчаянии закутался в рваный шерстяной платок и обречённо продолжал свой глупый, глупый монолог.
   - А я тебе буду...
   Холм загудел и поплыл. Столб воздуха сгустился над семенем и вдавливал, вдавливал, вдавливал вглубь. Валун уходил в стонущий разлом медленно, будто не в замёрзшую землю, а в зыбучие пески, и у съёжившегося человека оставалось лишь несколько мгновений, чтобы произнести последнее, главное. "Хозяином", - шептали губы, выбирая, - "Слугой...сердцем, голосом...братом..."
   - А я тебе буду...
   Семя стремилось глубже и глубже...
   - Я тебе буду... никем, - завершил человек и горько заплакал, оседая на сомкнувшуюся землю.
   Вот и первый полив состоялся... Пусть и все остальные льют слёзы, а не кровь.
   В глубине памяти протестующе взвыли хищно распахнутые глотки алтарей, дрожащие лепестки ступеней...
   - НЕТ! - крикнул человек. - Нет, нет, нет!!! Никогда! Кончено!
   Ровно и мягко вибрировал холм, проглотивший семечко.
   Всё будет по-другому. Правильно.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

Часть первая.

Фархад Одноухий. Кочевник.

  
   Орда смертоносной саранчой растекалась по городу. Пламя и сталь. Крик и слезы. Тонкие щупальца протянулись во все кварталы, уже пылал ограбленный базар, уже наскоро связанные вереницы пленников сворачивали себе шеи, пытаясь в чёрном дыму увидеть и запомнить родные дома ещё не рухнувшими...
   Паршивая овца рода (овца, ещё в юности перегрызшая всю отару), Фархад Одноухий, темноглазый варвар, с равнодушием змеи взирал на мраморный купол чужого храма. Мрамор не горит, и некого пока выволочь за волосы из прохладной темноты обители, - двое стариков и так вышли ему навстречу и стоят у ступеней, из мглистой синевы их не прищуренных очей хладнокровно глядит на завоевателя иная вера. Возможно, какие-то горожане успели спрятаться в своём храме, под защитой местного бога. Это допустимо. Боги Фархада лежали в его кожаной сумке, - три костяные фигурки, символизирующие предков, и одна - Айя-Молния. Они защищали его. И справлялись с этим неплохо. Бедный бог чужеземцев одинок, он никак не может защищать сотни бездельников, которые ему даже не родственники. Можно сломать его идола и освободить божество от дурацкой повинности, всё равно город разграблен, людей осталось мало, вряд ли ждут его скоро сытные приятные жертвы. Фархад усмехнулся... Раньше он не стоял бы тут и не раздумывал о вещах, которые приличествуют шаманам. Раньше он носился бы молодым голодным волком и тащил добычу.
   Но теперь, когда его доля добычи никуда не уйдёт, можно оглядеться вокруг и оценить трудолюбие будущих рабов: красивое, сложное сооружение... Старцы (разумеется, местные шаманы), молчат и взирают на варвара. Фархад не медлил бы, если бы не помнил рассказ о том, как сюда, в Байджан-Рик, приходил много-много лет назад за рабами и товарами атаман Мурат. И он, тоже гордый своей удачей степняк, стоял, подбоченясь, перед белым куполом, так же, как и Фархад, не слезая с коня. Так говорили бродячие рассказчики, но не было смысла им не верить.
   И спросил тогда беспокойный атаман: Здесь храм, а где бог?
   Ответом ему было: везде и нигде
   И переспросил беспокойный атаман: Вот храм, а что - бог?
   Ответом ему было: всё и ничего.
   Витийства мудрецов очень расстроили атамана, никогда не отличавшегося склонностью к философии (если бы он слышал это слово, то расстроился бы ещё больше), и потому Мурат Беспокойный, прозванный ещё за глаза Муратом Беззаконным, быстро излечил свои истрёпанные нервы великолепным зрелищем казни негодных умников. Потом в поисках спрятанных сокровищ атаман въехал в храм прямо на своём коне. Через несколько долгих капель времени из дверей, спотыкаясь на ступеньках, вылетел скакун без седока, - и рванул прочь, оглашая улицы безумным ржанием и разбрасывая хлопья пены с задранной в ужасе морды. Самого же атамана больше никто никогда не видел. Орда вернулась с хорошей добычей, но опустив знамена.
   Фархад миновал по дороге сюда курган Мурата, и знал, что курган этот - пуст. Ни живым, ни мёртвым не нашли Беспокойного. Чужой бог обиделся и наказал человека? Это бывает. Фархад не так вспыльчив и самолюбив, он не станет трогать шаманов. У Одноухого глаза сокола - он смотрит на тысячу взглядов дальше, чем обычный грабитель. В его войске уже столько хороших воинов, что в обширных степях не хватает корма их лошадям! Надо оставлять отряды в захватываемых городах, надо собирать все племена и сжимать их в огромный, страшный кулак, перед которым задрожат земли, лежащие за Синей Рекой. Но, чтобы отряды, ищущие поживы, стали армией, мало его силы и звериного чутья, нужна легенда, которую будут нести из уст в уста, легенда, которая сделает Фархада героем в воображении людей, чуть ли не сыном самой Айя-Молнии, богини грозы и удачи.
   Все, кто вскормлен молоком кобылиц, пойдут за атаманом, не устрашившимся идола белого храма в Байджан-Рике.
   Фархад зайдёт туда, разумеется, пешком и без оружия, и выйдет невредимым.
   И ему достанутся не жёлтые блестящие побрякушки, а весь мир!
   Старцы, будто уснувшие, ничего не сказали, когда варвар, легко соскользнувший с седла, взбежал по ступеням. Щель между створками поглотила его. Личные охранники, гиганты-уткеры, погрузились в недвижное ожидание. Хранители могли бы злорадно улыбнуться, потому что ни единого звука не доносилось изнутри (металл на каблуках степняка, мозаичная плитка пола - ?!), но эта эмоция уже давно не была им интересна.
   Фархад мало чему удивлялся в своей жизни, мир в его тёмных глазах представлялся очень простым и объяснимым. Если что-то существует, это можно принять или нет, можно попытаться изменить... Делай что считаешь нужным, и принимай последствия как должное. Вот сейчас он следовал своему решению, а не бездумному порыву, и шаг его в прохладе храма был очень уверен, но не слишком быстр. То, что казалось снаружи тьмой, было лишь приятным полумраком. Да, по сравнению со знойным воинственным полднем тут отдыхали и глаза, и уши, свежесть обнимала кожу. Внутри было очень пусто - просто огромное пространство. И никого! Да тут весь город можно было спрятать! Но нет - даже женщины и дети остались в своих домах. Конечно, орда налетела внезапно, не успели добежать, - а те кварталы, которые почти вплотную примыкают к храму?
   Варвар поискал глазами что-либо, похожее на идола. Хм. Эти не лепят из глины, не режут из кости или дерева, - а рисуют на коре разными красками и вешают плоские, ничуть не похожие на настоящих богов лица, да ещё так, чтобы не достать. Какие идолы, такая и защита, не удивился в очередной раз Фархад. Он спокойно обошёл весь зал, потом приблизился к стенам вплотную, чтобы рассмотреть рисунки, покрывающие их до самого пола. На ощупь интересные картинки оказались не рисованы, а сложены из множества цветных кусочков. Фархаду пришла в голову мысль опросить пленников: есть ли среди них мастер, способный на такое, или то были приезжие? Если есть, его нужно беречь и хорошо кормить, он очень дорого стоит.
   На рисунках были те же лица - не по-человечески большеглазые, многие светловолосые и светлокожие, торжественно-печальные, воздевающие тонкие руки с удлинёнными пальцами. У некоторых были крылья. Эти выглядели особенно печальными.
   Несколько шагов занимали выложенные кусочками звёзды. Полюбовался и на это. После звёзд Фархад увидел на стене напротив рисунок поинтереснее - множество людей на лошадях, не оставалось сомнения в том, что это степняки, ордынцы. Неузнаваемые, но, в общем-то, знакомые лица. Да, это всё изображает происходившее здесь (но сколько веков грабится и разоряется Байджан-Рик). Алые камешки, переливаясь всеми оттенками, означали, скорее всего, кровь. Ну ясное дело. Фархад продолжил смотреть. Луч солнца позолотил рисунок - и бросилась в глаза оскаленная морда огромного пятнистого коня, вставшего на дыбы. Повод реял по ветру, в седле пусто... на лоснящемся боку тавро - треугольник и молния.
   Так метят свои табуны родичи Мурата Беспокойного. Фархад оценил мастерство художника и ремесленника, а также хорошую память и честность сказителей. Конь был, значит, где-то рядом и его хозяин. Разумеется, - вон он, Мурат, он ведь был высок (даже и не для кочевника), Фархаду придётся поднять подбородок повыше.
   Тут у местного умельца разыгралась фантазия и жажда мести: захватчик был изображён в реальный рост, детально, только прикованным за руки и ноги. От шеи цепь шла куда-то вниз, а распоротый живот наглядно предъявлял внутренности. Да, и врачевателей у них можно взять, подумал Фархад. Татуировка в виде рогов круда на глянцевой от пота груди тоже отлично смотрелась. Одноухий степняк не устоял перед искушением потрогать мозаику.
   Потом посмотрел на подушечки пальцев: они заблестели нежно-розовым. Тронул ещё - и капли пота (или сукровицы) оставались на руках, а на их место выступали новые, и стена была такой теплой...
   Фархад вздрогнул, отступил на пару шагов, встряхнул головой. Шаманы могли окуривать храм какими-нибудь растениями, и может привидеться странное. Он проморгался и поднял взгляд к лицу Мурата. Блестящие от муки чёрные глаза, сжатые зубы.
   Атаман орды стоял и точно очарованный смотрел на одинокую слезу, текущую от внутреннего уголка правого глаза рисунка. Стена взбугрилась, дрогнула, пошла волнами и рывком выделилась из неё высокая фигура, мозаичное чудовище, обклеенное разноцветными квадратиками, выпуклое, силящееся вырваться, но это никак не удавалось ему. На шевелящемся тысячью стекляшек лице жили умоляющие, не рисованные, а человеческие глаза, и Фархад никак не мог отвести своих собственных глаз... Рисунки вокруг пришли в движение, тишина храма разбилась многими голосами... Кочевник слышал, как плачут и стонут люди, как потрескивает пламя, как даже не ржёт, а визжит конь, но смотрел по-прежнему в глаза Мурату Беспокойному.
   - Тебя убили шаманы? - выронили побледневшие губы Фархада нечаянный вопрос.
   - Я... жив, - прохрипела мозаика. - Скажи им... пусть... убьют. Простят... и убьют... Не могу... больше...
   Как стрелу из раны, выдернул Фархад из своего взгляда взгляд мозаичного ужаса, и, не оборачиваясь, побежал к выходу, потом перешёл на шаг, но всё ещё смотрел только вперёд. А вслед ему выли собаки, и что-то выкрикивали погибшие много лет назад, и надрывался живой, мертвец, давно лишившийся и дерзости и храбрости: "Смерть! Я жду смерти! Скажи им! Скажи!!"
   Фархад протянул вперёд руки, толкнул створки и дневная жара спасительно окутала его. Солнце, маленькая площадь, двое уткеров, двое старцев.
   Тишина, мгла, прохлада за спиной.
   Фархад запрокинул голову, почесал шрам на месте левого уха, и сказал, ни к кому конкретно не обращаясь:
   - Он просит о смерти. Он больше не может, просит простить его и убить.
   Взлетел в седло, тронул бока коня пятками, - и тут один из стариков разлепил тонкие губы:
   - Мы не можем. Прощает или не прощает обитель. Мы просили. Храм не убивает его.
   - Его можно заставить? - отчаянно раздул ноздри кочевник. - Таких наказаний не бывает! Наши боги умеют дарить мучительную смерть, но после этого дают покой.
   - Строитель мог бы приказать. Мы не знаем, где строитель.
   И больше не произнёс ни слова.
   А молва людская уже бежала вперёди Фархада ловкой куницей. Он добился своего, выйдя невредимым из белого храма Байджан-Рика. Всего лишь три года спустя его уже назовут Фархадом-Молнией. Ещё через пять под стены богатой крепости Ильярра несметные полчища приведёт человек со шрамом на месте левого уха, которого воины почтительно именуют Адан-Малик, Господин Мира. Его много раз пытались убить, тайно или явно, но у него преданная охрана, сверхъестественное чутьё и очень мало слабостей: не пьёт вина, равнодушно меняет женщин, безразличен к роскоши. У великого и могучего повелителя орды только две странности: абсолютно каждому пленнику, каждому жителю захваченных городов, всем, он или его воины задают один и тот же вопрос: "Где строитель белого храма Байджан-Рика?" И вторая: в землях Адан-Малика запрещено рисовать людей и животных - под страхом жестокой смерти.
   Силе не задают вопросов, ей повинуются.
   Тот, кто сказал, будто невозможно отыскать серёжку, потерянную красавицей, в пустыне, просто не имел в подчинении тысяч людей, которые просеют сквозь решето бархан за барханом.
   Фархад вовсе не красавица-растеряша, да и человек не серёжка. Наступил день, когда в расшитый шатёр медленно зашёл охранник и доложил, что к великому Господину Мира просится иностранец, знающий ответ на его вопрос.
   Чужеземец был не слишком высок, худ и гибок. Сероглаз, темноволос. Довольно длинный нос... Серёжка в одном ухе. Как раз в том, в котором Фархаду ничего не носить.
   - Ты знаешь, где он? - сразу перешёл к делу атаман. - Говори!
   Чужеземец почесал кончик носа и развёл руками. Фархад правильно оценил его колебания:
   - Всё, что хочешь, будет твоим. Я могу всё!
   - Видимо, не всё, - как-то медленно проговорил тот, и скептически приподнял бровь.
   И прежде чем Фархад осознает размеры наглости чужака, сразу же уронил:
   - Я, Теннер Стайр, и есть Строитель, которого вы ищете. Храм в Байджан-Рике - одна из моих работ.
   Кочевник запрокинул голову, как конь, пятящийся от уздечки, и в самом деле отступил на шаг. А потом с быстротой хищника кинулся на иноземца и прижал к опоре шатра, удерживая за горло.
   - Теперь спроси, что мне не даёт убить тебя прямо сейчас?
   - Наверное, - прошептал Теннер, - ты хочешь сделать это медленно и с наслаждением? Возможно, даже привселюдно?
   Фархад совладал с собою, и отшвырнул легкокостного, изящного противника на пол, прямо на затоптанные ковры.
   - Так и будет, о великий иностранный шутник. Но сначала мы поедем в Байджан, и ты сделаешь так, чтобы Мурат Беспокойный наконец встретил свою Смерть.
   - Я сорок лет не был в Байджане, - глухо проговорил Теннер, поднимаясь и глядя в глаза Фархаду.
   Но на вид ему нет и тридцати! О, боги...
   - Я положил в эти горячие пески мраморное семя будущего храма, и через пару лет уехал оттуда, и больше ничего о нём не знаю. Постараюсь сделать то, что вы хотите, но я пока абсолютно ничего не понял.
   Ночь, звёздная ночь нежно дышала ветром в полог шатра Властелина Мира, дымились две чашки с чаем, и душистым варевом кочевник Фархад то и дело запивал комок в горле, который упорно перекрывал дыхание. Он и так был плохим сказителем, поэтому История О Живом Мертвеце и Мозаичном Ужасе была краткой и сухой. Только то, что видел.
   - Он молил о смерти! - прорычал Фархад и раздавил в руке тонкий фарфор чашечки. - Я смотрел ему в глаза, и они снятся мне каждую ночь!
   Если наблюдать за лицом строителя, то можно сделать выводы, что история вовсе не произвела никакого впечатления. А если наблюдать за тем, как мерно капает из накренившейся чаши крутой кипяток на его колени...
   - Да, он уже тогда был таким... Очень... обидчивым, - прошептал Теннер.
   Фархад осёкся:
   - Ты знал Мурата?! Сколько же тебе лет?
   - Лет мне много, о Великий, и я говорю не о твоём родственнике, я говорю об Исмиллоре, - и, видя недоумение кочевника: - О Храме.
   - Который ТЫ построил!
   - К сожалению, да... Говорю же, он весьма обидчив. Здания, особенно такие молодые, очень похожи на детей. А дети такие разные. Исмиллор обидчивый и злопамятный. То, что я услышал, уверяет ещё в том, что справиться с ним вовсе не просто. Но я справлюсь.
   - Ты собираешься его разрушить?
   - Беспокоишься? Нет, разрушить вряд ли, понимаешь, это всё равно, что оторвать себе палец, причем буквально.
   - Я не беспокоюсь. Только скажи мне, куда девается потом бездомный идол?
   - Бог? - Строитель помолчал и жёстко закончил: - Туда, откуда пришёл. Меня это не интересует.
   ...
   У Пустого кургана, последнего привала перед прибытием в Байджан-Рик, Теннер, откинув с нижней части лица ткань, осведомился у Фархада:
   - А если я самозванец? Если я вовсе не Строитель? Почему ты сразу поверил мне, и привёз сюда? Вдруг я просто охотник до богатств?
   Фархад пожал плечами:
   - Если ты способен избавить и упокоить Мурата, мне всё равно, кто ты такой. А если ты и вправду Строитель, но ничего не сделаешь - что толку с твоей подлинности?
   Белый, как головка сахара, купол было видно даже отсюда. Небольшой отряд всадников устремился прямо к нему.
   Первое, что сделал Теннер - это обошёл по периметру здания пешком. Не уставая странновато улыбаться и покачивать головой. Потом зачерпнул горсть песка и потёр им внешнюю стену. Та заблестела.
   - Что ты его оглаживаешь? - раздраженно проговорил Фархад. - Думаешь сидеть тут пятнадцать лет?
   Теннер игнорировал всё это, превратившись в глухого. Потом быстро пошагал и исчез внутри храма. Абсолютно не обращая внимания даже на вышедших изнутри старцев. Их по-прежнему было двое, они заняли свои позиции молчаливых привратников, и ничто в их морщинистых лицах не выдавало, что они уже видели Фархада. Одноухий же превратился в тёмную статую ожидания. Воины тоже не задавали вопросов, были рядом - и всё. Их не интересовало, зачем приехали сюда, кто такой чужеземец, с которым вождь едет бок-о-бок, - так хочет Адан-Малик, и этого достаточно для объяснения любых вещей.
   Из створок вдруг высунулась рука и поманила. Фархад неуверенно подъехал.
   - Мне нужна вода, много воды, - сказала тьма храма голосом Теннера, - горячей воды, если это возможно.
   - Сколько?
   - Двести вёдер.
   И это в краю, где вода и золото порою равноценны!
   Белобородый привратник снова спас Фархада от колебаний.
   - МаллА! - чётко выронил одно слово и снова сомкнул губы.
   Малла! Место, где горожане за плату могут вымыться, постричь ногти и волосы, даже полечить зубы... Фархад слышал, что такое существует, и что там день и ночь греют огромные котлы с водой. Ай да шаман, ай да старик!
   - Малла! - выкрикнул Одноухий, повернувшись к своим воинам. - Всю воду, которая есть, везти сюда!
   Они не спросили - куда, как, а развернулись и поскакали... Ранний, сонный город был переполошен дикими гортанными криками ужасного вида всадников, несущихся по извитым улицам: "Малла! Малла!". Им и вправду по виду не мешало бы помыться, только зачем так орать? Чесотка замучила, что ли? Пекарь указал им правильную дорогу, и уже банщики, вышедшие на шум, никак не могли взять в толк, что пытаются сказать им узкоглазые степняки. Их послал сюда Адан-Малик... Хорошо. Пожалуйте войти, обслужим, денег не возьмём... Сколько воды в малле? О, три больших котла, можно вымыть не только вас, но и два квартала сразу. Горячая? Как песок в полдень! Вам её давать СЮДА? Но, уважаемые!
   Двое обнажили изогнутые клинки. Ещё двое швырнули в ноги банщикам тяжёлые мешочки, сладкозвучно звякнувшие от прикосновения к земле.
   Какой там спать! Люди гроздьями висели в открытых окнах, шумно обсуждая невиданную ранее картину: три сколоченные наспех из брёвен волокуши, в которые впряжены по четыре покорных сильных вола, везут громадные чаны, никогда ранее не покидавшие подвалы маллы. Над водой клубится пар, а всадники громко и хрипло торопят погонщиков. Волокуши следовали к Храму. Завоеватель Мира решил вымыть Исмиллор!
   Воины зачерпывали вёдрами, кадушками и тем, что нашли, - и точно пчёлы таскали воду внутрь белого купола. Потом вышли и организованно-почтительно остановились...
   - Что он делает? - спросил Фархад своего человека. - Что делает чужеземец?
   - Он плещет воду на стены, о великий.
   - И всё?
   - Нет, о Великий. При этом он выкрикивает разные слова. Я не очень понял, но в основном это что-то о женской линии чьего-то рода. Молится, наверное, Изначальной Матери.
   Фархад усмехнулся. Юноша слишком уж наивен. Чужестранцы настолько глупы, что обычно используют имя Матери в оскорблениях. Потому-то их так легко завоёвывать, - какую силу имеет род, постоянно и изобретательно порочащий вслух своих матерей?
   Далее раздумывать не пришлось - изнутри раздался вопль такой силы, что Фархад забыл, как вовсе не собирался вновь посещать жуткий храм. Он вбежал туда со скоростью догоняющего добычу барса, выкрикивая имя иноземца. Впрочем, тот обнаружился перед знакомой стеной. И Фархад изумился: огромная площадь стены, ранее вся в рисунках, была пустая и белая. По полу разливалась лужа и лежали груды разноцветных стёклышек. Теннер резко, со свистом дышал, его руки были красными до локтей.
   - Это ожог, это быстро пройдёт, - откомментировал он сразу же. - Спасибо за воду.
   - Ты так орал, что я думал, тут всё рухнет.
   - Это орал не я.
   - А кто же?
   Вместо ответа Теннер повёл взглядом из стороны в сторону.
   - Видишь, ему не понравилось. Но что было делать? Мозаика креплена на сахарный клей.
   - Мурат! Где он!
   - То, что его держало, растворилось, - в каком-то смысле он теперь лежит у твоих ног. Но это только материал. Предполагаю, что истинная сущность его на свободе, во всяком случае, проверить это можно лишь одним способом.
   - Курган, - прошептал Фархад.
   - Да, мы должны разрыть курган. И хватит болтать, идём отсюда. Он оправится от шока и не ясно, как поступит дальше.
   - Подожди, - Фархад схватил Строителя за руку.
   - В чём дело?
   - Я не могу оставить здесь коня.
   И кочевник, схватив ближайшую кадушку, окатил горячей водой рисунок вставшей на дыбы пятнистой зверюги. Понадобилось три захода, чтобы и эта картина стекла в вязкой сахарной массе на пол перед сапогами Адан-Малика. Пол дрогнул.
   - А вот теперь мы его разозлили, - сообщил Теннер. - Бежим!
   Сопровождаемые угрожающим гулом, они выскочили наружу. И тут же захлопнулись двери, и прямо на глазах швы стали заполняться чем-то белым и плотным.
   - Обидели мышку, написали в норку, - издевательски произнёс чужеземец, а во взгляде его плескалась такая горечь, одной капли которой достаточно, чтобы отравить целый колодец.
   Отряд рванул к кургану. Вперёди всех нёсся молодой жеребец Теннера, опьянённый свободой - обожжённые руки Строителя не могли держать повод, и мужчина его просто бросил. Но в нескольких шагах от холма лошади шарахнулись испуганно, чужеземец совершил плавный полёт прямо в мягкие заросли травы.
   - Можно, я тут полежу, - простонал он, глядя на Фархада снизу вверх. - Лопата всё равно не для меня сейчас.
   - Вставай, одалиска, - ответил Одноухий. - И дай мне всю свою наглость для того, чтобы я совершил осквернение.
   Маленькие лопатки степняки всегда возили с собой. Глинисто-песочная смесь, потом более твёрдая, сухая земля... Палящее солнце и молчаливый труд двух десятков человек. Наконец, лопатки стукнулись о деревянный навес на нескольких столбах.
   - Поднимай! - громко велел Фархад, зная, что лишь на легенде и уважении держатся сейчас шокированные воины.
   Настил был приподнят и сдвинут в сторону
   - Айя!! - выдох двадцати глоток. - Айя...
   Если бы они только что не разрывали своими руками долгое время нетронутую плотную землю, не поднимали обветшавший настил, они бы не поверили в увиденное: на алой, расшитой подстилке лежал огромного роста мертвец, но ткани ещё не тронуло тление, будто он погиб вчера или даже только что, - и упруго-алыми были внутренности в жутком вспоротом животе, и ожоги по всему телу, хотя на окровавленной груди угадывалась татуировка в виде рогов круда.
   Но они воины, видели битвы и видели раны. Не вываленные кишки поразили их, а счастливая улыбка трупа, будто всё сотворенное с ним доставило ему огромное наслаждение, - улыбка без шести зубов, и открытые глаза.
   Фархад спрыгнул в яму и решительно опустил веки мертвецу. Потом отстегнул свое оружие и положил рядом. Подтянулся на руках, вылез.
   - Настил!
   Поспешно надвинутые доски.
   - Засыпай!
   Курган навалили быстрее, чем разрывали. Теннер всё это время угрюмо созерцал работы.
   - Ты убедился? - спросил потом у Фархада. - Мурат теперь погребён.
   - Интересно, где конь?
   - Где-нибудь в степи, лежит сейчас такой же радостно-нетленный.
   Фархад оглянулся на храм, словно у купола были глаза, и он мог их видеть.
   - Значит, ты действительно Строитель. И давно это с тобой?
   - С рождения.
   - Угу. И много ещё ТАКИХ штук ты возвёл?
   - Много. Около сотни. Я строю только храмы. Правда, ТАКИХ обидчивых, пожалуй, и нет.
   Тень, словно вверху пролетал коршун, - странная тень на лице у кочевника, и резкий, жадный отблеск вызвала она в глазах Строителя.
   Мерно покачиваясь в сёдлах, они двигались к следующему привалу, где решили остановиться на ночь. Костёр, скудные подстилки, еда в котелках... неспешный говор.
   Теннер стоял далеко, его не было видно, он жевал травинку и, не мигая, смотрел в темноту. Мягкие шаги Фархада он скорее угадал, чем услышал.
   - Быстрее, - сжав зубы, прорычал, - сколько можно тебя ждать? Или напивался прокисшего молока для храбрости? Я давно искал такого, как ты - не заставляй меня разочаровываться, о Великий!
   - Если ты понял - так прости меня, Строитель. Это не ненависть. Это восстановление порядка. Прости, что ты стоишь спиной...
   Степняк запрокинул голову Теннера и в одно мгновение перерезал ему горло.
   Воины по прежнему не сказали ни слова, когда их предводитель вернулся к костру один. Сегодня они воочию убедились, что Фархад и в самом деле герой легенд, что он творит легенду каждую минуту жизни, и готовы были служить ему даже в следующем рождении. Сейчас было ясно, что чужеземец, выполнив желание Адан-Малика, обнимает землю в вечном сне, - так, значит, было нужно.
   Фархад тяжело молчал и вертел в испачканных пальцах маленький кожаный мешочек. Этот порошок ему недавно продал один ушлый, но умный купец, - сказал, что в известной ему местности такой порошок составляет старый горный мастер, придумавший эту вещь для крепких пород в рудниках.
   На сухую, мозолистую ладонь Адан-Малик высыпал несколько крупинок и без замаха швырнул в костер. Резкий хлопок, вспышка, несколько углей вылетело и прочертило свой путь падения красной строчкой.
   Фархад думал.
   Строитель изначально пришёл к нему, потому что надеялся умереть. Сам он вовсе не плох, но его творения чудовищны. Сколько - сто или больше? Неважно. Сегодня кочевник увидел, что Исмиллор уязвим. Главное, найти слабое место.
   И одновременно он нашёл свою великую цель. Потягаться с чем-то большим, чем просто войска не желающих повиноваться его власти и новому порядку. Господин Мира должен сделать что-то великое. Фархад хорошо запомнил тот трепет, в который вверг его Исмиллор. До этого он ничего в жизни не боялся. И начинать - не будет.
   Людям - земли, богатство... Его приближённым - власть (но не слишком много).
   А ему самому, паршивой овце рода, овце, которая отрастила себе орлиные крылья и когти - борьба с могучим и пока ещё непонятным противником.
   Фархад найдет их всех. И - (ещё щепотка порошка в огонь) - избавит от них землю. Пусть Строитель знает, что Адан-Малик способен на великую благодарность.

Фархад Одноухий... Несколько лет спустя...

   У Фархада были отличные воины, но ему стало не хватать такого сорта людей, которого в степях не сыщешь. Лазутчиков. Шпионов. Во-первых, природного степняка трудно не отличить в толпе, дело ясное. Во-вторых, как-то не было надобности. Фархада же ни на секунду не оставляла мысль о храмах Строителя. Нужно было узнать, как они называются, где стоят, как выглядят и ещё много чего. Строитель, конечно, был не в восторге от своих детищ, но наверняка не стал бы рассказывать Одноухому так много.
   Исмиллор стал тренировочной площадкой. Вспыхивающий порошок и горячая вода сослужили отличную службу кочевнику. Он сравнял сахарный храм с землёй. Хотя битва и не была лёгкой.
   С особым наслаждением Фархад смотрел, как смывается мозаика. И людские потери его не особо взволновали. Главное - он понял - мощные здания тоже уязвимы.
   Разрушить можно всё.
   И ещё: если долго и упорно искать, перерывать людей с таким же упорством, с каким птица роет землю в поисках малого зёрнышка - тогда можно обрести многое.
   Адан-Малику сказали, что один из торговцев рабами часто упоминает Строителя в своём разговоре. Это могло абсолютно ничего не значить. Но Фархад решил лично поговорить с этим торговцем. Лично и незаметно для остальных.
   Сойтись не составило труда. Неужели не найдётся для самого Господина Мира пара десятков таких рабов, при виде которых любой купец встанет на уши и исполнит танец угождения? Если он, конечно, настоящий проныра, чующий прибыль.
   А он именно таким и был! Правда, удивительно молодой для своего занятия и капитала, который удалось уже сколотить. И удивительно болтливый. Фархад очень не любил болтунов, но в такой ситуации...
   Торгаш жил широко и богато. Одноухий, сопровождаемый целой вереницей повозок (проявлял настоящую заботу о драгоценном "товаре") прибыл в имение рано-рано утром.
   Лучший способ не выказать неумения торговаться Фархад выбрал интуитивно - отвечать на предложения улыбкой и молчанием. Дескать, смешно даже говорить об этом, уважаемый. Может, я раскрою рот, когда вы наконец перейдёте от шуток к приличному торгу.
   Сделки завершились к обоюдному удовольствию. Одноухий выручил весьма приличную сумму и продал в придачу к рабам ещё и сами повозки с быками. Крупное соглашение прилично отмечать хорошим обедом, на это Фархад и надеялся. В одном интересном пузырёчке у него давно уже томилось одно интересное зелье. Правда, хозяин и без зелья оказался вполне словоохотлив, но лучше подкрепить свои действия волшебным отваром. Тогда уж точно услышит правду. А болтать можно полную чушь.
   - Я потомственный коллекционер, если хотите знать, - вещал между тем щеголь. - Это для души. Понимаю, о чём вы подумали. Нет, работорговля - это так, на пропитание. Тупое неинтересное занятие. Зато здесь - вся моя жизнь. Глядите!
   Да, зрелище заслуживало внимания! Огромный особняк с кучей комнат был одной нескончаемой выставкой. Кое-где было много вещей, кое-где мало - но что это за вещи!!
   - Вы не представляете себе, наверное, сколько Мастеров живут рядом с нами! Причём самых разных. Вот бы их собрать на одной территории, а?
   - И продать, - угрюмо вставил Фархад.
   Молодчик остановился и визгливо хохотнул:
   - Я оценил! Шутка! Да!.. Их так много... Ювелиры, швеи, оружейники. Даже кукольники! Вот, смотрите!
   Быстрые нервные руки в кольцах сняли с подставочки большую, отлично выполненную куклу. Она изображала человека в возрасте, седоватого, с аккуратной бородкой. Удивительные, небесно-голубые глаза, (краска? инкрустация камнями?) были... Фархад даже замялся, но не нашёл иного определения... добрыми.
   - Что это? Ну?
   Гость пожал широкими плечами.
   - Это кукла-исповедник! Здорово?
   Пришлось признать, что и правда, здорово. Душевная куколка.
   - Мастер Хэшем! У меня ещё есть его Нянюшка (младенцы спят рядом с нею всю ночь, даже есть не просят!), Шут (его я убрал подальше, а то гляну один раз - и весь день смеюсь, как идиот), и скоро договорюсь о Балеринке. Дорогая, стокопытный бог!
   Коллекционер перешёл на липкий шёпот:
   - А есть парочка изделий Мастера Тива... для особенных, деликатных целей. Одна в полный рост - вторая карлик!
   - Карлик Нос, - машинально сказал Фархад.
   Парень вылупился, как василиск из яйца:
   - Вы её видели раньше?!
   - Нет. Сказка такая есть. Карлик Нос.
   - Аааа... а я-то подумал... Ну, вообще там не только нос, хотя и нос тоже... удобно же очень... на уровне пояса сразу... как бы, для потехи.
   Гость дернул плечом, и парень сменил тему:
   - Оружием интересуетесь? Такие штучки! Они все в одном зале - компанию любят. Иногда всю ночь звенят, звенят о чём-то своём... О, это вещи одного хозяина. Я в основном скупал у мародёров, знаете, с поля боя прямо - не люблю воров. А так... Имею, к примеру, лук Вдову от Мастера Зелона. Уникальная вещь! Был из белого тиса - после смерти владельца почернел. И теперь стреляет только мимо. А? Любовь! Вот музыкальщина всякая на такое не способна. Они полегкомысленнее. Ну, понимаете же, кровью не связаны. ...Вы умеете играть на флейте?
   Фархад выглядел именно как человек, который умеет играть на флейте!
   - Вот и я... Жаль. Мастер Окайи. Великий мастер! Такая красавица... А на озере у меня, пойдёмте, лодочка! Мелочь, знаете, но - тоже... одна из ранних работ Корабельщицы.
   Молодчик горько вздохнул:
   - Жаль, имение маленькое. Хоть бы одну штуковину покрупнее завести! Я бы фрегат Ателя выкупил! Пусть бы стоял!
   Пусть бы стоял? Самодовольное жестокое животное! Живой фрегат приковать на суше? Пусть торчит под палящим солнцем, как надгробие? Обречь творение мучиться, медленно умирать... кретин! А куклы? А скрипки и лиры? На них должны играть! Коллекционер чёртов! Дикобраза тебе в постель, а не фрегат!
   - Вот, думаю, может, жениться? У соседей столько земли! Я бы отыскал Мастера-Строителя... Это непросто, конечно... те, кто продаёт свои вещи, живут в основном оседло, но ведь строителю нужны новые места, большие площади. И он, знаете ли, не ставит клеймо. Это затрудняет. Опять же, как понять - один он или несколько? Правда, он возводит церкви... У меня есть полный перечень этих работ.
   - Что ж не женишься? - сквозь сцепленные зубы бросил Фархад.
   - Так у соседей не дочь, а сын!
   В самом деле, причина.
   - И много он настроил? - попытался помягче подобраться к вожделенной теме.
   - Сейчас покажу!
   Собственно, на этом судьба коллекционера была решена. Едва он достал нужную бумагу, как временно утратил способность стоять на ногах и смотреть по сторонам.
   Фархад отволок бессознательного парня в сторону, в тень, и, конечно, не стал ждать, пока тот очнётся.
   Теперь у него был список. Собственно, нужно только сверить - ничего ли он не пропустил?
   От озера нужно было опять выйти через особняк. Фархад шёл быстро, но равномерно, а не торопливо. Он ведь не сбегает? Да и хозяин ещё проваляется пару часов. Наверное, чтобы эти комнаты, в которых не живут люди, нормально проветривались, и были устроены двери: одна за другой. Незакреплённые, они сейчас покачивались от мощного сквозняка. Фархад продвигался навстречу ветру и щурился. Вдруг раздался громкий лязг и звон - наверное, ветер сбросил какую-то очередную безделушку, но человек машинально оглянулся... На полу, покачиваясь влево-вправо, как стрелка компаса, лежал короткий обоюдоострый меч, видимо, сорвавшийся с креплений на стене. Опустевшее место зияло серебристым бархатным пятном. Звон, больше похожий на звон разбитого бокала, чем на звук встречи камня и металла, повис в воздухе.
   Фархад подошёл, поднял меч и попытался подвесить обратно на крепления.
   И чем выше поднимал руку, тем тяжелее становилось оружие в ладони. Опускал - как бабочка крыло, а стоило потянуться к бархатной стенке - аж сустав ломило. Кочевник посмотрел на меч повнимательнее. Ничего необычного: металл какой-то зернистый на вид, гравировка присутствует. Рукоять удобная, правда.
   - Вещь одного хозяина, да? - обращаясь к коллекционеру, валяющемуся под деревом без задних ног, хмыкнул Фархад, - ну-ну.
   Снял с экспозиции подходящие по размеру ножны, и меч легко нырнул в них, а после того, как был размещён на поясе, по ощущениям стал вообще весить, как игрушка.
   Больше Фархад не останавливался.
   Ради листика, отобранного у работорговца-коллекционера, Фархад на сороковом году жизни учился читать. Это было ужасно. Но поручить тайну списка храмов он больше не мог никому. Да, ничего не мешало бы казнить чтеца сразу как только информация будет вызубрена на слух.
   Но в последнее время Фархад не доверял и мёртвым.
   Приходилось учиться разбирать говорящие рисунки. Буквы издевались над кочевником, огненные письмена будили его среди ночи, и в завитушках плясали злорадные ухмылки. Он терпел этот произвол, как терпят прорыв врага на фланге, чтобы потом разбить из засады. Всё, что хотел уметь разбирать Фархад - это имя храма и название местности. Но для этого буквы должны были приобрести смысл. Кочевник и не предполагал, что на обучение уходит столько сил.
   И вот листок был наконец расшифрован. Фархад пожертвовал свою тайну богине-молнии... и над пеплом сожжённого листика, сыто зажмурившись, будто степной кот, кочевник признал себя счастливым человеком: перед ним есть Цель.
   И она будет достигнута.
  
  
  
  
   Королевство Пинор. Корсонна. Утро.
  
   Человек смог подняться с кровати - он потратил на подготовку к этому простому действию последние два дня. Что происходило до пары наполненных усилиями дней, ему пока было неведомо. Итак, он поднялся, и обнаружил, что тело вроде бы слушается: ноги шли, руки при случае придерживались за всё, что встречали по пути, глаза - смотрели, уши слышали. Глотать было ещё больно, наверное, не прошла лихорадка. То есть человек думал, что это лихорадка. Он стремился наконец выйти из маленькой комнатки, при виде скудной обстановки которой на ум приходило только слово "келья". Причём даже без окон! Подвал, наверное. Если бы на лежанку приделать бортики, то келья легко преобразовывается в "склеп". Прохладно, даже сыро...
   Человек изо всех сил толкал дверь, - руками, ногами, наконец, она подалась. Направо был изогнутый коридор, сразу же теряющийся в крутом повороте, налево - пусто! Нет, там лестница, неширокая, уходящая вниз. Вниз? Видимо, не подвал. Он прислушался к себе - и повернул направо. Коридор игривой змеёй вильнул раз и ещё раз и окончился дверцей. Что за построечка такая? Раздражение прибавило силы и эту дверь человек открыл всего с четвёртого пинка.
   И схватился за первое, что попалось под руку - за узкие перильца на уровне пояса. Крикнула что-то нелестное ласточка, вспарывая хрустальный утренний воздух прямо перед носом перепугано задохнувшегося, полуживого человека, вцепившегося в поручни смотровой площадки высокой башни.
   Он опомнился, отдышался и выругал себя. Ожидал подвал, оказалась громадной высоты башня, ну и что? Удобный случай оценить картину целиком. Там, внизу, лоскутной пестротой расстелился город, и есть ещё большие здания, но это - самое высокое. Глянул налево и направо: ещё несколько башен, и вон тянется спиралевидная галерея. Ему понравился вид, и даже показался каким-то знакомым. Очень, очень далеко внизу ступени, и ограда, но там, где площадь - ограда заканчивается.
   Ему захотелось спуститься вниз. Вполне нормальное желание. Человек вернулся к двери кельи, и на этот раз проведал лестницу. Спуск занял приличное время. Ощущая противную слабость, он несколько раз присаживался и отдыхал, потом поднимался, дрожа коленями и обливаясь потом, и продолжал свой путь. Наконец, спускаться стало уже некуда. И двери тоже нет - лишь высокая арка, наполненная неярким светом, чтобы из полумрака сразу не попадать на солнце и не слепнуть. Толково построено, ещё раз отметил человек. Подождал чуть-чуть и шагнул в росистое ветреное утро. Сад. Зелень, клумбы... Всё очень ухожено, радует глаз. Журчат чаши-фонтаны. Красиво.
   Человек поборол искушение остаться в саду и двинулся, опираясь на стену, по протоптанной земляной дорожке вдоль здания. За углом ожидал сюрприз: ограда высотой в два человеческих роста и калитка на щеколде в ней. То есть, чтобы попасть на площадь через центральный вход, надо идти по каким-то другим лестницам и коридорчикам, в главную часть здания. Но неважно. Мало ли кто там, - это сооружение огромно! А мы сейчас откроем калитку, и благополучно выйдем.
   Щеколда, явно отлично смазанная, легко подалась. Человек постоял перед проёмом, пережидая нахлынувшую тошноту. Несколько глубоких вдохов - всё, порядок. Сделал первый шаг наружу - и обнаружил, что не видит своих ног. Только что видел - уже нет!
   Со вскриком страха попятился обратно, за ограду.
   Вот же они, ноги! В ботинках, в каких-то не очень чистых штанах. Что за наваждение? Человек подошёл вплотную к калитке и по-чуть-чуть стал выносить ногу наружу. Как только носок ботинка пересёк условную границу, он... нет, не исчез. Просто стал прозрачным-прозрачным, будто сотканным из тумана. Не дыша, человек вытягивал ногу всё дальше, и происходило то же самое: конечность как бы размывалась, сквозь неё можно было спокойно смотреть на траву и булыжники мостовой.
   Выходя за ограду этого здания, он не переставал быть, но он становился прозрачным.
   ПРИЗРАЧНЫМ.
   Дикая мысль посетила человека. Он схватил острый камень и поцарапал руку... Да, царапина, боль, - и ссадина тут же затянулась! Заставив его похолодеть. Но человек продолжил: вынес две руки по локоть за границу ограды и попытался снова нанести себе малую толику повреждений.
   Камешек прошёл сквозь туманную плоть без всякого видимого сопротивления, потом упал на землю. Человек отдёрнул руки, повалился на спину и долго лежал, уставившись в яркое небо. Встать уже не было сил. Боже правый, что происходит?
   Щебет птиц и стрекот насекомых в траве сливались в один убаюкивающий звук, но он запретил себе спать, хотя сладкая истома слабости и дремоты уже заполняла вены. Человек решил вернуться в здание, чтобы найти хоть одно зеркало и посмотреть на себя со стороны. А вдруг он вообще не отражается? Нет, глупости, ведь внутри строения он вовсе не призрак, - только за оградой.
   Он перевернулся на живот, поднялся сначала на одно колено, потом другое, потом - рывком на ноги. Как корова на лугу, честное слово. И поплёлся, борясь с собою на каждом шаге. Невероятно хотелось спать.
   Ему пришлось основательно поплутать, прежде чем случайная удача вывела в комнату, завешанную одеждой, - и тут как раз обнаружилось зеркало. Какое-то тёмное, почти чёрное, как земляной пруд. Человек приблизился к прохладной глади и широко распахнул глаза, чтобы ничего не пропустить. Надо сказать, в зеркале он отражался. Бледный, измождённый, трудно сказать какого возраста. На лбу капельки пота, рубашка полурасстёгнута, да и вообще одежда измята. Неаккуратный и непонятный персонаж. А зеркало, наверное, прохладное... Он прислонился лбом, - да, так и есть. Какое блаженство...
   Тут же почувствовал, что погружается в зеркало, как в трясину. Прохлада в один миг достигла ушей, затылка, затянула целиком - и резко выплюнула. Вслепую выставив вперёд руки, он коснулся каменной стены. Проморгался - опять коридор! "Я прошёл сквозь стену?". Бегом вернулся, - так и есть, это как раз с другой стороны стены, где висит зеркало. В изнеможении человек опустился на пол: мнимая непризрачность оказалась просто иллюзорностью плоти: люди не умеют идти через стены. А он - человек? Господи, да он даже не знает своего имени.
   Стоп. Как это не знает? Знает, конечно. И... чем занимался? Тоже знает! КАК?? Ведь мгновения назад ничего вообще не знал, а сейчас... Потому что прошёл сквозь зеркало, что ли? Или потому, что был болен, а сейчас выздоравливает? Да ну его в кротовью яму, такое выздоровление.
   Он побежал (по крайней мере, изобразил нечто похожее на бег), вырвался из здания снова в сад и с разбегу рухнул на траву. Зачерпнул ладонью воды в фонтанчике, брызнул в лицо. А потом произнёс вслух то, чего не знал, просыпаясь сегодня, и что кажется само собой разумеющимся вот теперь, сию секунду.
   - Меня зовут Теннер Стайр. И я мёртв.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

Место: имение графа Стайра.

Время: Так давно, что память беззастенчиво врёт.

  
   Планеты не выстраивались в ряд, пашню не заливали мутные горные потоки, земля не вздрагивала... Человек пришёл в этот мир тихо, подобно ночному вору. Он не кричал и не плакал... Всему этому он научится потом. Человек взирал ещё замутнёнными, медленно обретающими надлежащий оттенок глазами на дивное убранство родильной комнаты:
   - Почему он не кричит? - забеспокоилась мать. - Я хочу слышать его голос! Может, он немой?
   - Немые тоже вопят, - возражала ей акушерка. - Не беспокойтесь, молодая хозяйка. Это хорошо, что мальчик спокойный. Старый хозяин, наверное, не любит много шума?
   "Молодая хозяйка" хотела было пояснить, что ей вообще-то глубоко плевать, любит или не любит кто-то там что-то там, да он и сам не прочь порой здорово пошуметь, но уже отвлеклась. Она взяла зеркало и пристально изучила свою семнадцатилетнюю мордочку. Всё на месте, - и карие глаза, и длинные ресницы, и губы стали ярче на побледневшем, покрытом испариной лице. Волосы, даже не поредевшие за время беременности, интересно размётаны по плечам. Нормально. Не ужасно, по крайней мере. И Нелла, юная графиня Стайр, поудобнее устроилась на подушках. Горничные уже хлопотали вокруг прилежными пчёлками, собирали испачканные простыни, полотенца, открывали настежь окна (до этого плотно зашторенные и закрытые - примета такая). Акушерка мыла дитя. Нелла вздохнула: слава пророку, мальчик, теперь старик отвяжется со всем своим родом вместе. Хоть не кормить грудью, и то хорошо. Девушка ревностно глянула на две налитые округлости, выглядывающие из разреза ночной рубашки, - бинтовать придётся, зато не потеряет красоту. Да и шутка ли - в семнадцать лет становиться маааатерью.
   Нелла зевнула, закрыла глаза и благополучно съехала в сон.
   Повивальная бабка запеленала младенца, посмотрела на спящую мать, улыбнулась и вынесла ребёнка за двери. Длинный коридор, ведущий в кабинет графа, был залит утренним солнцем. Пылинка попала акушерке в нос и она чихнула. Потом трижды постучала в высокие двери.
   - Да? - раздался спокойный голос. - Кто это?
   - Ваш сын! - звонко возвестила женщина.
   Звук шагов, вплывающая внутрь створка дверей...
   На пороге - граф Стайр, невысокий румяный толстяк (даже если бы он носил табличку, повествующую о благородном происхождении, всё равно смахивал бы на городского торговца).
   - Рад приветствовать, - усмехается он и кланяется свёртку, - а я уже заждался.
   Бережно (неожиданно для довольно широких ладоней) Стайр берет младенца, всматривается в личико...
   - Похож на вас, - поспешно вставляет акушерка подобающую фразу, но граф реагирует неожиданно бурно.
   - Не дай бог! - и машет своей короткопалой лапищей. - Не наговаривай на парня. Пусть будет тонкий да звонкий, как Нелл. Кстати, она-то как?
   - Перенесла всё отлично, - спокойно улыбается акушерка. - Быстро да ладно. Мальчишка не доставил ей особых хлопот. Сейчас она спит, а детку надо бы определить к кормилице, я вам подобрала отличную! Но раньше - скажите же, как зовут вашего сына.
   Добрые, чуть навыкате глаза повитухи испытующе глядят в голубые глаза немолодого уже графа. Даст имя - значит, признает, и так-то оно вернее. А то углядит через месяц какую-нибудь родинку не там или что-нибудь другое нафантазирует... Графу пятьдесят два, графине семнадцать, ситуация изогнулась вопросительным знаком, и если разрешится, то здесь и сейчас.
   - Теннер, как моего деда. Теннер Стайр. Вот как, да.
   Шурша юбками, довольная акушерка удалилась, унося ребёнка и тугой кошелёк - два неплохих результата её сегодняшних усилий.
   Когда Теннеру исполнилось три года, границы его собственного мира наконец-то расширились до границ поместья его отца. До этого приоткрывались лишь какие-то кусочки: куча белоснежного песка у прудика, гордые лебеди, шипящие не хуже кошек, пастбище с огромными рогатыми животными, сад, где вкусные фрукты отчего-то имеют обыкновение сначала бить по голове - ну, наверное, это за то, что их потом съедят. Беседки для чаепитий, фонтанчики, зимний сад, домашний зверинец... Но как раз в три года принаряженного Теннера граф Стайр посадил вперёди себя в седло и повёз осматривать имение. Мальчик не видел земли, и, казалось, летел, как во сне, на диковинной птице, вроде дракона, о котором рассказывала сказки няня. Дракон пах здоровой лошадью, имел чуткие мохнатые уши и отзывался на кличку Май. С высоты почти в рост взрослого человека Теннер обозревал зелёные холмы, ручьи и небольшую речку, а если задрать голову - облака и яркое светило. На прогулку шагом было потрачено полдня, но ребёнку досталось столько впечатлений, что он несколько раз просыпался ночью и разражался громким рёвом, когда няня не понимала его сбивчивых невнятных речей. Право, дура: ведь сама же рассказывала, что, если глянуть в полёте меж ушей дракона, можно увидеть замок, стоящий на облаках. Вот Теннер и объяснял, что ничего не нашёл меж двух коричневых ушей, кроме ремня уздечки, и в сказках всё неправда.
   Граф Стайр решил построить у лесочка небольшую красивую церковь. В имении была часовенка, но дела шли отлично, земли расширялись, люди исправно рождались, и, не ропща, жили, считая толстяка графа нормальным хозяином - в общем, поместье нуждалось в хорошем храме, и в молодом вышколенном священнике. Когда достаточно средств, есть возможность выбирать лучшее, и вскоре кабинет графа был заставлен макетами, а в доме два десятка комнат заняли архитекторы-строители-зодчие всех мастей. Неделя, которую практичный Стайр сам себе отвёл на выбор, была на исходе. В принципе, он уже определился, и находился в отличном расположении духа. Поэтому сквозь пальцы смотрел на то, как сын счастливо возится с деревянными и глиняными домиками маленького города, неожиданно выросшего у его папы в комнате. Стайр очнулся только, когда увидел, как малолетний оболтус, пыхтя от усердия, прилаживает купола от одного макета к верху совершенно другого. Два разных проекта разломаны, а парень бормочет себе да смеётся.
   Теннер был отшлёпан, выгнан и сдан на поруки доброй нянюшке.
   Церковь построили интересную и яркую: синий и красный, луковообразные верхушки и ровные, строгие линии корпуса... Незнакомый маленькому мальчику архитектор, перед которым граф извинился за сломанный макет, взглянул удивлённо на "присобаченные" верхушки и сказал:
   - А у вас талант, граф. Если внезапно обеднеете, чего вам не желаю никогда, - найдите меня, возьму сразу старшим подмастерьем.
   Долго смеявшийся над шуткой Стайр не собирался, конечно, говорить хитрому льстецу, что это выдумка четырехлетнего несмышлёныша. А, когда и в самом деле вырос храм "из двух половинок", ладный, радующий глаз, необычный, но какой-то изначально светлый, - сказать просто не решился.
   Загородному счастью Теннера-подростка пришёл конец, когда отец в командной форме велел ему собираться и ехать в город на учёбу.
   - Что он будет там делать? - вяло возражала красавица Нелла. - А?
   - Как и все маленькие индюки его возраста, - захохотал граф. - Он будет проматывать мои деньги, драться и гоняться за юбками, что со временем превратится в кучу знакомств. А как, ты думаешь, обзаводятся друзьями и учатся ухаживать за дамами, а не за девками поместья? У меня куча адвокатов, зачем ещё и сын?
   - Может, отдать его на богословский?
   - Ну да, тогда лучше в тюрьму. Мне надо, чтоб он перебесился и явился назад полностью готовым к женитьбе, а не нагуливал в этих бараках аппетита к разврату.
   Стайра никто не мог переубедить, да и Нелла вряд ли пыталась. Так Теннер оказался в столице, в форме "будущего законника". Вот только отец сильно ошибся. Нет, предлагаемые науки парня и впрямь не интересовали, но и весёлые гулянки тоже, а оружие не пришлось ему по руке. Стайр часами слонялся по закоулкам города, изучая, рассматривая, даже не совсем понимая, отчего больше еды и питья нужны ему эти нескончаемые и на первый взгляд однообразные прогулки. Он выходил из снятого на время обучения домика с прислугой, отработанным жестом прислонял ладонь к стене - и шёл... Бездумно, не спеша, автоматически поворачивая, и не отнимая ладони...
   Ему попадались гладкие стены, шероховатые стены, тёплые, холодные, фигурно выложенные, штукатуренные, разрисованные, мрачные, добротные и слепленные кое-как. Понравившиеся балконы, арки, входы Теннер рассматривал, остановившись. У него в голове складывалась своя, особенная карта столицы. Потому что адмиральский домик был "жёлтым, гладким, тёплым, с запахом хлеба", дом посольства возникал перед внутренним взором "суставчатым и чёрным", как насекомое - и то была его внутренняя структура, хотя снаружи виднелось просто милое зелёное выкрашенное здание. Кабачок на соседней улице пах плесневелым сыром, был горячим как печка и простым, но не слишком - будто пряник с червоточиной. До парка с дворцом Теннер Стайр не добирался, хотя и имел право там находиться, и даже при желании получить аудиенцию. Но пока не было желания. Он узнавал город. И не являлся уже тем юным мальчиком, чтобы отмахиваться от желания смотреть на здания, смотреть, запоминать и от тяги повторить всё, что накопил - но не слепо, а собственными руками и умом сотворить нечто новое.
   Он хотел строить, и не видел в том особой беды.
   Наличие постоянного денежного содержания и отсутствие необходимости постоянно ходить в университет распахнули для Теннера двери в жизнь, которая ждала его и только его. Он, потомственный дворянин, слонялся по городу с пустым лицом умалишённого, хватаясь руками за стены будто обезножевший, и только добротное дорогое платье порой уберегало его от плети полиции, от чужих выходок. Но когда он полез через разрытую глиняную яму, да ещё подмокшую от дождей, смотреть на внутренности разрушаемого старого театра, то на обратном пути откушал брани, хамства, и тех же плетей - только уже кучер несущейся по проулку кареты перетянул "оборванца", чтоб не мешал, а лучше вообще влип в стену.
   Стайр забрёл и в квартал ремесленников. Вначале ему дивились, как влетевшей в форточку птице с далёких островов, потом смирились с присутствием молчаливого экзота, которого магически притягивали обжигаемые кирпичи, отёсываемые камни - настолько, что юноша сидел часами возле печи или на мостовой напротив старика-каменотёса, наклоняясь при необходимости чрезвычайно близко, захочешь пошутить - достанешь молотком. Его вытянутое, бледное лицо постепенно покрылось загаром и обветрилось, так как почти круглые сутки Теннер проводил на улице.
   У него не было учителя - и в то же время их была добрая сотня.
   Стайр пробовал повторить всё, что видел у мастеров: брал глину и лепил кирпичи, брал инструменты и рядом с хихикающими подмастерьями откалывал тонкие пласты розового камня. И Теннер всегда оплачивал испорченный материал. Убедившись, что пришелец не безумец, не нищий побирушка, не полицейский, который рыщет в поисках зачинщиков какого-нибудь будущего бунта, а просто состоятельный мальчик с причудами, люди расслабились и даже подшучивали над ним вслух. Впрочем, старательность и упорство внушали уважение. И надо сказать, у него феноменально быстро появлялись нужные навыки, так что разориться он не успел.
   А внутри уже вызревало, готовилось, просилось наружу...
   Ему виделись сквозь жар печей, через каменную пыль шлифовалки, зной и холод сменивших друг друга времён года тонкие металлические сваи, паутинным сплетением своим поддерживающие ажурно выложенные стены его первого будущего здания. Осознанного, не похожего ни на песчаный замок, ни на два чужих проекта, совмещённых несмышленым мальчишкой.
   ЕГО строения.
   Он, Теннер Стайр, не юрист, а строитель.
  

Теннер Стайр. Ана-Чарита.

  
   Сладкий и горький запах цветов, песня воды. Буквально райский сад! Да? Или это ад, специально для тебя, Строитель? Ведь ты знаешь, где находишься? Что с того, что невозможно уже узнать это место? Ты ощущаешь его каждой порой. Самое необычное из твоих творений, - Ана-Чарита. Даже не ты давал имя, но знаешь его так чётко и убеждённо... как знаешь наперечёт местоположение всех остальных зданий. О, непростых зданий.
   Ты - Строитель храмов. Церквей, обителей, монастырей, часовенок... Всё, что ты возведёшь, обязательно становится местом моления, и, как это модно сейчас говорить, "отправления культа". Хотя тебе-то кажется, что "отправлять" можно лишь естественные надобности. Каноники попытались бы вопросить, не является разве молитва естественной потребностью, да ну их. Ты сам какой веры? С рождения вроде бы принадлежишь Балансу, и до совершеннолетия покорно носил знак Весов. А сейчас уже - никакой веры! Действительно, трудно быть таким необычным существом...
   Ты мёртв, Теннер Стайр, ты убит, давно и практически по собственному желанию. А теперь воскрешён в виде призрака, духа, которому только пределы построенного тобою храма дают иллюзию плоти. Видишь - тебе хочется спать, ты ощущаешь боль и голод, но при этом ни одна стена не является преградой, а выйди в калитку - ты меньше чем медуза, Теннер, ты ничто, сквозь которое проедут экипажи, пройдут люди, проскачет полк солдат, если нужно. Кто же воскресил тебя? Кто сотворил с тобою весь подобный ужас?
   Стайр усмехнулся. Да кому ты нужен, а? Ни семьи, ни друзей, ни привязанностей, - человеком ты был тем ещё, противным по характеру неимоверно, язвой, циником, угрюмым скептиком... И кому такое счастье понадобилось? Правильно!
   Погляди на неё, можно даже и не в лицо. Ведь это она, она, Теннер Стайр! Твой Храм. Твой Собор. Твоя Ана-Чарита. Что же ты не рад?
   Тебя возродило, пусть и в таком виде, строение. Одно из тех, которые ты пытался забыть, от которых убежал в смерть с помощью умного и лишённого иллюзий кочевника. Но даже в небытие тебя не оставили в покое!
   Горечь, полынная горечь ненависти поднялась к самому языку: или выплюнуть, или задохнуться. "Ах, так?" - угрюмо подумал Теннер. Эх, будь прямо сейчас под рукою факел, он бы с удовольствием опробовал его на первом деревянном предмете, который тут найдёт.
   Цветочный ветер донёс со стороны голоса. Теннер вздрогнул. Ну наконец-то хоть слабый признак постороннего присутствия. Голоса явно детские. Это дети из хора вышли погулять в саду? От куста к кусту Стайр передвигался на звук, пока не достиг небольшой полянки с искусственным ручейком. Да, голоса звучали здесь - ведь больше негде, и всё же никого не было! Но только Теннер вышел из-за куста, как из воздуха (прямо на его глазах!) соткались три фигуры: маленький мальчик на песчаном берегу у ручейка, и две девочки постарше, с зонтиками. У мальчика на рубашечке сзади - герб Стайров.
   Голоса воссоединились с телами марионеток, и началось кукольное представление, смысл которого Теннер мало пока понимал, но не собирался убегать, а решил смотреть до конца. Одно было ясно: это он сам, малыш, возится в песке, только в его памяти это происходило на берегу озера, а две девчонки - это в гостях, то ли дети родственников, то ли ещё кто.
  


Теннер. Мальчик. Сценка, разыгрываемая призраками в саду...

  
   - Фу, глянь, какое уродство, - сказала та, что пониже ростом.
   Та, что повыше, явно была не согласна, но это явное несогласие в сочетании с покорностью опущенных глаз тут же выдали, что, одетая не хуже, она всё-таки служанка. Просто подобрали компаньонку по возрасту доченьке. Мудрые и добрые люди.
   Четырёхлетний карапуз, копошащийся в песке, перемазанный в этом чудесном строительном материале, низачто не заинтересовал бы столь "великовозрастных" дам, но вот зато его замок... Три башенки, мостик, крепостная стена, внутренний дворик...
   - Эй, мальчик, ты сам это сделал? - свысока спросила девочка под розовым зонтиком.
   Теннер молчал и сосредоточенно крошил песочек сверху. У башни должны быть балкончики...
   - Почему ты не отвечаешь? - притопнула она ногой. - Эй!
   - Ильви, он же совсем маленький, может, он не умеет говорить.
   - Умеет строить замки, но не умеет говорить?
   Теннер и впрямь не разговаривал очень долго, и некому было сообщить любопытной дворяночке, что привлёкший её внимание песочный замок не был в полном смысле этого слова от начала до конца построен чумазым малышом. Просто он носил и носил песок, вылепляя его в странные формочки, и каждый раз, когда возвращался с полным ведёрком размокшего, илообразного песка, что-то да добавлялось к этим округлым, но беспорядочным формам, и на каком-то шаге Теннер увидел крепенький, симметричный, пока ещё похожий на заготовку домик с башнями, совсем как его родной замок. Ему пришлось потом только подправить по своему разумению. Домик из песка слушался желаний, как умная собачка, - все кусочки песка, брошенные или прилепленные неверной детской рукой, оставались на нужных местах и даже поворачивались под выгодным углом.
   Нет, девочка с розовым зонтиком не поверила бы в такие штуки.
   И тем более не верила она, что с ней не могут поговорить. Скорее, не хотят. Ах так?
   - Вот тебе! - мстительно сказала она, и башмачок её взлетел на мгновение над крайней северной башней.
   Песок, даже хорошо высохший и такой прочный на вид, не выдержал меткого удара.
   Крепость пала без сопротивления под аккомпанемент двух вскриков.
   Первой вскрикнула служаночка, указывая пальцем на Теннера.
   Второй был собственный крик Теннера, - не тот капризный, обиженный, предшествующий обычно детскому рёву, а высокий, на одной ноте, визг боли. Два ручейка крови из носа дополняли восхитительную картину.
   - Ильви, пойдём, пойдём отсюда, смотри, что ты наделала!
   - Да неправда, я просто по песку стукнула! - заявила розовозонтичная, но по лицу видать было: струсила.
   Кровь лилась, мальчик вопил, и обе резво убрались с берега, а издалека уже, припадая на ногу, спешила как могла, няня.
   Но в тот, первый раз, это была ещё не настоящая боль, так, намёк, да и замок был совсем крошечным, - боль придёт позже.
   В тот, первый раз, это не было осознанием. Даже поднявшаяся к вечеру температура не связалась для малыша в одно из самых чётких и простых правил: каждый раз, как будет разрушаться что-то, созданное тобою, ты будешь испытывать боль, как будто от тебя отрезают кусок.
   Прохладный, пресный, озёрный прибой лизал остатки (останки, останки) замка, превращая первое дитя маленького неумелого Строителя в гладкую обтекаемую поверхность.
  
  

Теннер Стайр. Сад Ана-Чариты.

  
   И марионетки исчезли. Теннер с минуту постоял, тупо созерцая пустую поляну, а потом засмеялся. Даже не так, он подавился своим сдавленным смехом, и закашлялся.
   Ну конечно! Ана-Чарита понимает, что Строитель не в восторге от воскрешения. И вполне ожидала его чёрных мыслей. Она напоминает, деликатная моя: тронешь меня - ощутишь много приятного.
   Разрушение лесного шалаша когда-то обошлось четырнадцатилетнему Теннеру в месяц болезни.
   Он не мог не строить, но не знал, как защитить свои строения.
   В двадцать, связанный по рукам и ногам, зажимая в зубах кусок крепкого дерева, он бился в судорогах в охотничьем домике солдата Ватери, случайного знакомого, - за тысячи миль от этой хижины царь Карсак брал штурмом Обитель ордена Роз. Хмурый, молчаливый наёмник Ватери напивался крепким, собственного изготовления самогоном рядом и ждал момента успокоения согласно их договору, а напивался для того, чтобы перестало казаться, будто в расширенных от мук глазах Теннера то и дело сверкают бело-красные огоньки "ведьминых ядер", так хорошо знакомого наёмнику оружия.
   Обитель сопротивлялась и победила.
   Здания повзрослели, как и их создатель, окрепли и уже могли постоять за себя.
   А вот теперь его последний Собор взял его к себе после смерти.
   Отчего же Теннер ни капли этому не рад? Неблагодарный, наверное!
   И всё же - зачем? Она большая, красивая, и, судя по его воскрешению, очень сильная. Да любое здание заботится о себе само, уже с момента, когда из-под земли покажутся первые зубцы или первые округлости стен. Единственное, что он строил сам от фундамента до крыши, была крошечная Обитель-в-Лесу, Беа-Фор. Точнее, строил он себе безымянную избушечку, чтобы отдохнуть, подышать чудесным воздухом, половить рыбку в чистом озере. За рыбку ему дали по шее остроухие обитатели леса, избушечку он не без сожаления оставил, но думал, - неплохой получится детский домик для игр... А вот злого ёжика тебе в тапки, Теннер! Остроухие сделали из твоей изящненькой янтарной постройки место для ритуалов!!
   Он пытался, он честно пытался либо не строить, либо придавать какие-то другие формы, изо всех сил напрягался, чтобы указать, что это - школа, или жилые комнаты, или, например, можно использовать под театр. Но всю жизнь получались только храмы. Когда-то из чистого любопытства Теннер поставил просто камень посреди влажного дикого леса. Такой себе гладко обтёсанный валун. Через год (нормальное время выжидания для любого ростка) он вернулся на то же место и увидел, что округа обжита маленьким агрессивным племенем. Камень же был кругом уставлен чашами с кровью (Теннер очень надеялся, что это была кровь животных). Может, в следующий раз попробовать вырыть выгребную яму?
   К сожалению или к счастью, сказал себе Теннер, но я умею строить лишь вверх. Но только оставался мучительно грызущий червячок вопроса: кто решает, будет в четырёх стенах храм, тюрьма или отхожее место?
   Ведь люди молятся не храму! Не камню в чаще! Кому-то, кто отвечает (иначе смысл?) и выдаёт какую-то реакцию, и почему-то складываются типичные пожертвования, особые, свойственные этому месту ритуалы... Обители - и обитатели. Храмы имеют собственные имена, а их жильцы - свои собственные, естественно, другие.
   Теннер предпочитал именовать их божествами, хотя неизвестно, кем себя считали сами эти существа.
   Иногда боги принадлежали этому миру. Иногда приходили явно из других. Теннер не вдавался в подробности, иначе начинала немилосердно болеть голова. Он всего лишь строитель. Не всё ли равно, кто занимает потом жилище. Ещё ни одно не пустовало. Теннер лукавил: было не всё равно. Очень даже не всё равно.
   Одно из любимых мест, тихий укромный садик с мостиками через ручей, с беседками, с извилистыми тропинками, настолько хитроумно переплётёнными, что можно разойтись на палец друг от друга и не увидеть своего визави за плотной прохладной стеной растений. Ручей Теннер копал сам, мостики выкладывал камень за камнем. Этот садик был желанным ребёнком, и, отмачивая в ледяной воде ручья мозоли от кирки, молотка и шлифовального диска, строитель пребывал в восхитительной, столь редко достижимой гармонии с самим собой. Не непонятным способом, без стонов, слёз и нервов, возникло творение рук человеческих - его рук, и такое ведь мог построить каждый. Объяснимо. Предсказуемая красота.
   Потому так удивительно было, когда краешком глаза Теннер стал ловить смутные тени на тропинках. То приподнимется от ветра шёлковый водопад ивовых ветвей, то обрисуется чей-то силуэт в сумерках - и пропадёт, стоит только светлячкам влететь в беседку. Намёки и очерки многих оттенков чужого присутствия раздражали и волновали Теннера - неужели опять началось? Кто посмел претендовать на этот тайный сад его души?
   Наконец подозрения оформились в почти уже явно наличествовавшего "гостя" - среднего роста, весьма субтильного сложения... иногда в очках, иногда без. Шаг неведомого соседа был лёгок, движения изящны и тонки, но было в них что-то от грации насекомого: танцевальные развороты на цыпочках, манерность прикосновения к предметам - лишь кончиками пальцев. Теннер никак не мог приспособиться глядеть на эту странную личность - при прямом взгляде то слепило солнце, то просто картинка "исчезала", а коситься да приглядываться сбоку уже болели глаза. Теннер только уяснил себе (тем никогда не молчащим чувством, которым обладал помимо своей воли): гость, разумеется, имеет лишь косвенное отношение к роду людскому. Очень косвенное. На цыпочках. Кончиками пальцев.
   Гость вёл себя очень тихо. Просто кому понравится, когда посягают уже на последнюю личную территорию?
   У Теннера был знакомый жрец Эрра, Тайного и Явного. Жрецы, как и строители, не выбирают, кому будут служить. Скотобойня или университет... бог любви или богиня раздора, - у этих двоих было о чём поговорить и посетовать в те минуты, когда человеку собеседник нужнее, чем вода или хлеб. Теннер спросил этого весёлого, лысого чревоугодника напрямик: "Скажи мне, о Прозревающий-суть-вещей, а слабо тебе с трезвых глаз назвать имя призрака, пугающего рыбу в моём саду?" Жрецу оказалось "не слабо", по крайней мере по его же уверениям.
   Во время ритуала строитель зевал и делал вид, что не присматривается: из уважения к процессу. И потому как сам весьма не любил "стоящих над душой" да вякающих под работающую руку зевак.
   - След есть, - задумчиво сказал жрец и плеснул себе куда-то за плечо водой. Послышалось явственное шипение, которое длилось долго, очень долго.
   Потом жрец Эрра засмеялся. Теннеру стало немного полегче от вполне светлого смеха приятеля.
   - Что там? - нетерпеливо вопросил он, переминаясь.
   - Тебя, мой уважаемый копальщик ручьёв, посетил не кто иной, как Неспящий Бог.
   - Ну и что мне с него?
   - А вот об этом спрашивай у его жреца. Хотя не знаю, сыщу ли тебе такого, - случай редкостный. Неспящий обычно является по молитвам напрямую или по собственному желанию... но если хочешь, поищу.
   - Не надо, - поскучнел Теннер. - Не надо.
   Опять бог. Не приглашённый никем.
   Хотя, может быть, его строение уже и есть приглашение? Может, и правда пора уже выстроить нужник? Ой, не надо поддаваться искушению, - ведь не может же строитель знать все культы на земле?
   Жрец Эрра сказал, что не слышал пока об абсолютно "странствующих" богах - каждый к чему-то да привязан, если уж решил общаться с людьми: хоть к камню в перстне, хоть к колодцу у дороги.
   - А за твои "апартаменты", наверное, такая драка в верхах! - подмигнул жрец. - А?
   Неспящий всё-таки прочно поселился в садике Теннера, и Строителю (не впервой) пришлось паковать вещи. Но, видимо, уловив раздосадованность хозяина, жилец явился во плоти, когда Теннер уже закрывал калитку.
   Стайр осознавал, что наблюдает сейчас бога, лицом к лицу, но никаких особых чувств не испытывал.
   - Что тебя не устраивает, человек? - напрямую спросило колышащееся воплощение. - Этот сад уже кому-то обещан? Я готов обсудить.
   - Я не готов, - ответил Теннер. - Всего вам хорошего.
   - Ты предпочёл бы, чтобы этот сад погиб? - с долей удивления отозвался Неспящий. - Храмы, в которых нет никого, со временем разрушаются, и срок им сотня лет.
   Тогда Теннер откланялся и ушёл. Но память сохранила слова бога, которому незачем врать. Обитель, где нет божества, самоуничтожается через сто лет.
   Здесь же, в огромном и пока что чужом здании, Стайр весь извёлся, но присутствия божества уловить пока не мог.
   Теннер обращал внимание на всё, всюду совал свой нос. Он не наблюдал, как именно вырос Собор, и потому каждую мелочь едва ли не пробовал на вкус, а вкус имел привередливый. Хотя чем ещё заняться призраку, как не изучать свое обиталище. На вид Ана-Чарита была очень строгой, выдержанной и упорядоченной. Но чем больше Теннер уделял внимания мелочам, тем чаще попадались ему укромные уголки, дверцы и лестницы, ведущие в какие-то комнаты, о которых и не подозреваешь, пока не попадёшь туда... Коридорчики, углубления со статуями. Лабиринт, муравейник! А ниши? Попадающиеся то здесь, то там, отшлифованные изнутри, округлые, вместительные настолько, что там вполне может расположиться человек. Собственно, Теннер и влез в одну из таких ниш. Лёг на спину, закинул ноги чуть повыше - удобно, если б не камень. Только призраку нечего бояться простуды.
   Ниша была не безмолвной - она шуршала. Тоненький, непрерывный звук, на одном уровне - так не шуршат, скажем, грызуны. Так сыплется мелкий песок. Не очень, надо сказать, приятный звук для строителя - ведь песок обязательно входит в скрепляющий раствор. Теннер застыл перед нишей, разрываемый двумя чувствами: "А пусть её, рухнет - и в болото!" и "Да не может быть, неужели подземные воды?". В итоге он просунулся в углубление и закрыл глаза, ревностно вслушиваясь. Сначала было только мерное "шшшшшшшшш", потом оно стало распадаться на отдельные звуки. Теннер слушал и слушал, пытаясь отнести шуршание то к одному известному ему дефекту, то к другому. Пока не поймал себя на том, что - всё понимает! Это голос. Человеческий голос. Мужской. Теннер прислушивался не без удивления, думая, что открылась возможность пошпионить за здешними обитателями, да ещё и незаметно. Но что-то странное было в убаюкивающем течении речи, в бархате темноты, которым будто бы занавесили нишу снаружи на время. И глаза Стайра сами собой закрылись, как закрывались неодолимо в детстве, под сказки кормилицы. Мать сказок рассказывать не умела, да и сама в них не верила - он была слишком практичной особой.
  

Подслушивание первое. Ниша Ана-Чариты.

   Я, Элерт Фарри, церковник из обнищавших дворян, переступаю твой порог и прошу о снисхождении. Мне непросто было прийти сюда... Я мог бы и вовсе никогда не зайти в эти двери, если бы не случайность.
   Каждый раз, раздеваясь на ночь, я невольно смотрюсь в зеркало - а кто из людей так не делает? Неисчезающий белый шрам от горла до самого паха опять заставляет меня вздрагивать и поспешно нырять в постель, и сразу отворачиваться к стене. О, этот шрам. Я не люблю, когда меня спрашивают о нём. Я один из тех, к кому люди в белых хламидах и прозрачных серых плащах заявятся лично домой и никогда не вызовут к себе, НИКОГДА больше.
   Я не люблю запах лаванды и табака.
   И иногда кричу по ночам.
   Историю, которую хочешь забыть, нужно просто рассказать вслух... С начала и до конца. Послушай меня, храм, послушай и смой это водой своих фонтанов, и пусть мои слова растворятся в свете, которым пронизаны твои залы сверху донизу. Этой истории очень нужен свет.
   С чего начать?
   Я вновь молод, очень молод. Мне восемнадцать. Люди ещё улыбаются, увидев меня. Я немного стесняюсь своей одежды церковника, своего роста... Черты, которые будут уместны в зрелости, и придадут благородства в старости - сейчас они кажутся слишком резкими. Это только набросок скульптора, пара ударов резцом по матовому, жемчужно-прозрачному мрамору моего лица. Выделяющиеся линии скул, нос, так характерный для нашего народа, высокий лоб... И нет складок в углах рта, и он излишне чётко очерченный, будто немного не принадлежащий мне. И морщин нет, которые придали бы хоть капельку строгости этим глазам. Прости, мне всего 18, только 18, и мои тёмно карие глаза смотрят на этот мир с любопытством и восторгом из-под бровей, также лишённых такой вроде бы привычной сейчас поперечной складки... Мир бесстыдно интересен для этой живой пары глаз - они просто не хотят, чтобы ресницы даже изредка прерывали столь занятное созерцание... а ещё я стыжусь этих ресниц, они больше приличествовали бы девчонке. Мне так хочется выглядеть спокойным, строгим, слегка усталым... хочется внушать уважение... и я ещё не знаю, что именно таким и буду, и буду отчаянно желать вернуть себе то лицо, на котором ещё не выписаны с безжалостной точностью все грехи, все сомнения, и каждая бессонная ночь...
   Я встряхиваю волосами, которые пора постричь - я же не менестрель, в самом деле!
   Мне, смущённо улыбающемуся мальчику в белой с зелёной вышивкой хламиде (после окончания семинарии я служу в приюте, а после перевода мне не оказали чести выдать новую одежду, вот и хожу, не расставшись с прошлым), усмехаются уличные торговки, и даже сварливая молочница на мосту расцветает:
   - Вот тебе самый лучший товар, любовь моя, - говорит она, окинув жалостливым бабьим взглядом мою высокую тонкую фигуру... её сын где-то далеко в море и она постоянно говорит, что у меня такие же глаза...
   У меня есть тайная страсть с детства - я люблю молоко и булочки с корицей. И юная девчушка, протягивая мне булочки, сегодня даёт на одну больше, так снисходительно (откуда в ней это?), так взросло, по-женски стряхивая с моей хламиды невидимые пылинки и отмахивается от денег:
   - Помолитесь-ка за меня как следует, святой отец. Так же старательно, как Анриетта пекла эти булочки.
   Я, покраснев, киваю... и мне вслед ещё долго звенит смех - но не такой, как сейчас, нет - светлый, беззлобный, чистый как это утро.
   Сегодня мне не съесть булочек... Когда я тихо проберусь со своей ношей в приют, меня окликнет привратник...
   - Элерт? Приходили из Хрустального Дома... сказали, чтобы ты зашёл после полудня.
   Банка с молоком падает из моих рук и катится, катится, почему-то не разбиваясь... я хватаю тряпку, убираю белую лужу, кусаю губы, а на глаза наворачиваются слёзы ужаса и безысходности... мне нужно лучше было прятать ТУ книгу, я же знал, что Марк донесёт, я же знал, но теперь поздно, уже поздно... Однокурсничек, тварь. Проведать он зашёл! По всем полкам порылся, сын ехидны, брат козла. Опытами он моими интересовался!
   Мне 18, только 18, повторяю как молитву. Многим было и меньше, возражает мне коряво сделанный витраж.
   А меня уже нет, меня нет, и меня не дёргают, как обычно, не загружают идиотскими поручениями, от этого ещё тяжелее дожить до полудня. А потом я тяну время уже сам, то складывая какие то вещи, то разбрасывая... наконец выхожу, день ясный, удлиняются тени... понимаю, что нагло опаздываю, но - глупый - они подождут, ведь ты всё равно придёшь.
   От собственных мыслей не сразу замечаю, что в здании пусто, совсем пусто. Наугад сворачиваю... Где все? Молятся? Обедают?.. А, может... Запрещаю себе догадываться. Но вот комната, а из-под двери мягкий свет. Я осеняю себя знаком Равновесия, стучусь, вхожу. Мужчина сидит ко мне спиной, что-то пишет. И мой голос, обычно предмет моей гордости, низкий и бархатный, становится слабым и тонким:
   - Я... Элерт Фарри... из приюта за Мощенкой... меня... меня просили прийти.
   Ага, умоляли, упрашивали. Тебе приказали. Идиот.
   Он не спеша оборачивается. Против собственной воли восхищаюсь. Боже, ну почему я не такой, я совсем нескладный, худой, смешной... Печать уверенной зрелости на его красивом лице, широких плечах... (а осанка! А я так уже привык сутулиться...) И мы одного роста, но он мощнее, как матёрый волк мощнее любого первогодка. Взгляд соответствует. Серый, холодный. Внимательный. Он молчит. Я тоже. Потому что язык давно там, чем добрые люди на лавки садятся. От него пахнет почему-то лавандой, как от женщины, и крепким табаком... И вот уже его голос (чем же я гордился - ах, какой это голос. Одна интонация отправляет под землю)...
   - Ты пришёл. Ну сколько можно тебя звать!
   - Мне... мне сказали только сегодня, - лепечу я. - Сегодня после полудня.
   - Ты врёшь, как всегда... впрочем, ладно, я даже люблю твою ложь. Она такая... бесхитростная. Ну где ты был, скажи? Задержался в порту, нет?
   В каком порту? Не понимаю... это такие методы допроса - сбить с толку?
   А он близко, совсем близко, и шутя встряхивает меня за плечи.
   - Почему молчишь? Я люблю твой голос. Скажи мне что-нибудь, Анри!
   Шальная надежда - меня просто приняли за кого-то другого?
   - Моё имя Элерт, Элерт Фарри...
   - И твоя манера вечно придумывать новое имя. Ты был Анри, когда мы познакомились и будь добр, мне нравится, как это звучит.
   О, да! Это просто ошибка! Меня определённо с кем-то путают. Значит, я невиновен! Надо только доказать, и меня отпустят!
   - Уважаемый господин, - как можно учтивее, - мы незнакомы, клянусь Балансом... Это просто ошибка. Я Элерт, и был им всегда, поверьте...
   Он вглядывается в меня, хмурится.
   - Это снова какая-то игра? Хочешь меня подразнить?
   - О, нет, нет, конечно нет. Пожалуйста. Скажите в чём моя вина... Скажите, зачем меня сюда вызывали... Прошу вас.
   Он небрежно пожимает плечами. Я отступаю всё дальше и дальше, к двери. Ну не единственная комната же в этом здании, в самом деле? Может, он просто хочет надо мной посмеяться, развлечься после трудного дня. А мне не до смеха.
   - Собираешься уйти? Опоздал, и теперь сразу уходишь?
   "Да он вообще сумасшедший", - мелькает мысль. Зажмурившись от собственного нахальства, я поворачиваюсь к нему спиной и собираюсь выскочить в дверь. Дверь с грохотом захлопывается сама, а через мгновение - её там и нет. Только стена... такая же, как остальные. Нет, не такая - кирпичная, сырая, поросшая мхом. Я в ужасе вскрикиваю. Теперь мне кажется, что это я схожу с ума или сплю...
   Неведомая сила отбрасывает меня и я сильно ударяюсь спиной о какой-то лист металла...
   Пелена спадает с моих глаз, так страшно, так внезапно. О, боже.
   Теперь я явственно различаю, что пальцы, сжавшиеся на моих плечах, совершенно ледяные, и слишком сильные... слишком. Этой гладкой коже лет 20, телу - 30, а глазам, зрачки которых совершенно не реагируют на свет факела - этим глазам сотня лет. Сейчас в них горькая усталость от моих выходок и такое сожаление...
   - Почему ты уходишь? Разве ты не останешься на ночь, как всегда?
   Господи, какую ночь? Что ЭТО существо, это неведомое чудовище считает ночью? Один век, два? Вечность? Выпустите меня, я хочу к палачам, они хотя бы люди, живые люди...
   - Ты обычно всё время болтаешь без умолку, а сегодня молчишь. Что случилось, Анри? Ты на меня обиделся за прошлый раз?.. Ну так прости меня...
   Прежде чем я что-то скажу, он опускается на колени, ладонями сжимая мою талию. В голосе снисходительность матери, уговаривающей капризного ребёнка.
   - Прости, и назови меня по имени, как всегда, хорошо?
   По имени?? У него ещё есть и имя??
   Я в аду. Но не в том, общем, упорядоченно-предсказанном. Нет. Это свой личный ад этого странного демона. Сюда никто не зайдёт, а я уже был бы рад и главе всех тёмных духов. Но я беспомощно приоткрываю рот... потому что опасаюсь, что станет хуже. Как, как его могут звать? Что за имена там, с Другой Стороны Баланса?
   - Арман, - шепчет он уже мне на ухо. - Скажи, это несложно. Скажи и я буду знать, что ты меня простил.
   Как заворожённый, я послушно повторяю это без сомнения красивое и так удивительно подходящее ему имя... но разве у тварей бывают имена?
   - Ну вот, всё так просто...
   Внимательно-ласковый взгляд.
   Мягкие толчки ощущаются даже сквозь ткань. Медленно, неохотно, сначала вразнобой... быстрее и быстрее, потом этот звук распознаётся моим затуманенным сознанием. Это сердце. Чужое сердце подстраивается под ритм моего. Я в ужасе. Напротив меня - жемчужно-серые радужки, в которых плавно расширяются два зрачка. Пальцы. Сжимающие мои руки - они тёплые, и нестерпимый жар - жизни, бесспорно - идёт от тела, прижавшегося ко мне. А меня бьёт озноб страха. Кто же ты такой, кто?
   - Арман, - пытаюсь произнести.
   - Да, моя радость? - улыбается он. - Слышишь, как часто? Только ты способен сотворить со мной такое... Только ты заставляешь биться моё сердце...
   И это высшая правда, а не красивый комплимент. Страшная, противоестественная правда. Когда мне страшно, меня всегда тошнит. Всплеск ужаса заставляет Элерта, воспитанное и стеснительное существо, сопротивляться с отчаянием зверёныша. Наверное, я ударил его. Он застонал, согнувшись, а когда выпрямился, на лице было удивление:
   - Ты... и вправду сделал это, Анри?.. Как интересно... раньше ты никогда меня не бил. Даже если я просил.
   Странный смешок.
   И удар, от которого я отлетаю вглубь комнаты и теряю сознание.
   Боль в шее - первое, что ощущаю, очнувшись. Потом - где мои руки? Они, кажется, связаны и подняты, закидываю голову - вижу верёвку, перекинутую через блок, о, какое знакомое сооружение. Никогда не думал, что окажусь именно на нём.
   - Раздевайся, - горячий шёпот на ухо. - О, ты не можешь? Бедный... придётся тебе помочь.
   Скосив глаза - замираю, уловив блик от лезвия. Сверкающая крошечная бритва входит под воротничок и легко движется вниз. А-а...
   - Не дёргайся, - укоризненно целует он меня в плечо, - ты же знаешь, когда ты рядом, мои руки дрожат...
   Чёрта с два дрожат его руки.
   Странные игры Анри и Армана - я, случайно оказавшийся здесь, обречён на всё, что эти двое привыкли делать друг с другом наедине. Лучше не думать о том, куда простиралась их фантазия. Не имеет значения, высокий или низкий у вас болевой порог - нет такого порога, через который нельзя перешагнуть.
   Нет ни слов протеста, ни даже ругательств, нет в памяти даже собственного имени, только выплывает что-то из детства, выученное давным-давно, я проговариваю это тщательно, потому что это единственная, тоненькая ниточка, связывающая меня с реальностью... Горячее дыхание, обжигающее мои губы, вдруг задерживается, вдох и выдох - через раз...
   - Как странно, - произносит Арман, приподнимая мой подбородок. - Латти... ты ведь не знаешь ни слова на латти, не то что молитву, безбожное, развратное ты существо... Это ведь молитва?
   Да, это молитва. Самая первая, которая не забывается.
   - А я не помню, - неожиданно зажмуривается он, и запускает пальцы в свои тёмные, слегка вьющиеся волосы. - Почему же я не помню эти слова? Я же должен знать... Подскажи мне.
   И слова мои падают, падают невесомыми снежинками на раскалённую сковороду пола, а мне так хотелось, чтобы они жили... Но всё, что я могу - непослушными губами как можно нежнее и чётче отправлять их в последний полёт.
  
   Благодарю... За день, которому ты позволил начаться для меня, и те, которым ты позволил завершиться. Благодарю... За всё, что я успел сделать - и за всё, чего не смог совершить, как ни пытался, ибо Ты мудр. Благодарю... За тех, кого я встретил сегодня, и тех, что ждут меня завтра, и за то, что Ты позволил им обучать меня в этой жизни. Благодарю...
  
   С ним творится что-то странное. Он неподвижен, его голова запрокинута, а руки сцеплены.
   - Ещё, - шепчет он, сходя с ума, как от самой непристойной ласки. - Ещё, пожалуйста, ещё... Ещё...
   Что-то жуткое есть в этом шёпоте, но вовсе не мерзкое, как поначалу. Умоляющее. А я читаю благодарственную молитву, пока кровь моя каплет вниз, точно у жертвенного барашка. Молитва небольшая, совсем детская, и скоро я её закончу. Что тогда?
   Моё последнее, почти уже бессильное "благодарю" соединяется с мощным хоровым "эммен" откуда-то со стороны - и помещение наполняется клубами пыли. Мою голую спину овевает сквозняк, а я гляжу вперёд, и столб пламени от пола до потолка надолго лишает меня зрения.
   Тьма...
   Я радуюсь ей, потому что никогда не хочу более видеть то, что видел. Вокруг слаженно ведут партии чужие голоса, людские голоса. "Опять эта дверь", и "Как он ухитрился в неё попасть?", и "Эй, он жив?" - "Вряд ли, это же был Арман!"... Даже слова, никак не уместные в обществе церковников, но вполне подходящие по ситуации.
   Но я жив. Именно моя стойкость более всего удивляет собравшихся. Растормошив, меня вовсе не лелеют, не лечат, не перевязывают раны, - нет, пытаются допрашивать. Впрочем, вся их добыча - это мои несвязные стоны. "Эй, ты слышишь, что мы говорим?". Да, я слышу! Слышу, как слышал ваши проклятия и ваши крики, а сам помню только одно: кровь, свою - пачкающую пол, и - стекающую с красивых губ Армана вперемешку со словами на латти. Я повторял эту молитву ещё два дня и две ночи подряд, и все уже полагали, что я свихнулся. Но третий рассвет пришёл, и мой рассудок остался в сохранности. К сожалению, память тоже.
   И вот тогда, при пробуждении, меня посетили три ласковых старца, своей мягкой поступью так напомнившие мне кошек. Я хорошо знал кошачью природу и стал ждать, пока из мягких лапок явятся когти. В том, что появятся, сомнений не было: напоминаю, рассудок мой не нарушился.
   - Отец Элерт, - нежно сказал первый. - Я отец Мельес, это отцы Арнан и Дей. Позволите ли задать вам несколько необременительных вопросов?
   Можно подумать, я скажу "не позволю" и они послушаются. Я кивнул.
   - Скажите, это вы, Элерт Фарри, направленный на службу в приют этого города, прослуживший там три года, писали заявление на службу в Соборе Ана-Чарита?
   - Да, мне ответили, что я в очереди сто пятьдесят второй, а штат Собора не пластичный, как детская тянучка.
   Арнан мягко улыбнулся, Дей приподнял бровь. Мельес продолжал:
   - Мы принесли вам назначение, отец Элерт. Видите, очередь продвигается достаточно быстро. Собственно, по этому поводу вас и вызывали. Вы же знаете, мы беседуем предварительно со всеми, кто назначается в штат Собора. Ведь это большая ответственность.
   На мой взгляд, сказано это было слишком поспешно, слишком с нажимом, - чтобы я не задавал вопрос сам. Что же... Я сильно повзрослел за тот день, уважаемые отцы в белых хламидах, с кошачьими повадками. От меня решили красиво отделаться. Назначение, о котором я мечтал, взамен на что? Молчание? Боже правый, очень трудно кричать о ТАКОМ на площадях.
   - Благодарю вас, - чинно ответил я.
   Бумагу положили прямо мне поверх простыни и удалились. Я взял назначение в руки, внимательно прочёл. Священник. Отец Элерт Фарри.
   И, конечно же, я буду должен докладывать им обо всём, что видел в Соборе, шпионить за его Хранителем и так далее, - я был очень юн, но всё же прекрасно знал, как это всё происходит. В любом крупном храме обязательно сыщется такой вот неприметный мальчик, который периодически захаживает в Хрустальный Дом.
   Я тогда приподнял простыню и посмотрел на красный, свежий шрам, как будто меня хотели вскрыть и отдать органы для изучения, - аккуратная линия от кадыка стремилась к паху. Интересно, хватит ли букв в этой откупной бумаге, чтобы выложить по всей длине шрама? Я усмехнулся.
   Собор стоит гораздо ближе к мосту с торговцами, чем ранее стоял даже мой приют, и мне это расположение безумно нравилось поначалу, но сейчас мне уже почему-то стыдно смотреть в глаза булочницам и молочницам, как будто я пачкаю прикосновением их товар. Я некоторое время буду ходить другой дорогой, пока не верну себе радость жизни, и единственную уверенность, которая поддерживала мой дух до сих пор: уверенность в правильности выбранного пути и в собственной чистоте. И новая хламида на плечах, белая, совершенно белая, не будет казаться неправильной или незаслуженной.
   Когда пройдёт дрожь в коленках перед прозрачно-серыми плащами этих кото-отцов, когда за его спиной уже будет стоять иной, сильный и ласковый покровитель, - тогда священник по имени Элерт Фарри, никого не страшась, кроме себя самого, перевернёт своими обожжёнными реактивами пальцами сотни карточек в пыльных архивах, и всё-таки подержит на коленях личное дело с обложкой, гласящей "Арман Шайяр". Увидит портрет, вложенный внутрь - и тут же от взгляда (слава тебе, талантливый художник) зачешется давно заживший шрам. Прочитает сухие строчки доклада, никак не похожего на повесть падения. Арман был осуждён за убийство своего любовника, и покончил с собою в камере. Конечно же, не написано, что в Хрустальном Доме с тех пор появилась некая дверь, в которую то и дело попадают посетители, дверь, не существующая ни на одном из планов, о которой знают работники, но тщательно скрывают это. Измученная душа, забывшая слова простых молитв, не вызывающая ни жалости, ни сострадания. Элерт вздрогнет, закроет дело, но кошмары станет видеть уже гораздо реже.
   И другие.
   А шрам... что же, раздеваться ему не перед кем... только слишком уж чешется, когда встречается кто-нибудь с Той Стороны. Это еще одна причина для Элерта не любить людные улицы Корсонны.
  
  
  
  
  
  

Теннер-Строитель. Ана-Чарита. День смелости и падающих листьев.

  
   Солнце заставило Теннера очнуться, распрямить свое скукоженное, как эмбрион, тело и покинуть нишу. Слышал ли он всё на самом деле или то был сон, просто начавшийся с журчащего монотонного шёпота? Да вряд ли, слишком реально. Скорее всего, это одно из особых мест Собора. Подслушивать чужую жизнь не слишком красиво, но Стайру очень скучно здесь в роли призрака. А рассказ, надо заметить, ему понравился. Ещё бы выяснить, кто такой этот Элерт Фарри, и взглянуть на него. Ну так, искоса. Можно даже из стены. Ишь ты, какие страсти да интриги. Хранитель Собора... Должностей навыдумывали! И с Арманом этим... забавно у него получилось. Мог бы даже книжку написать.
   Слова о Балансе, о знаке Равновесия не озадачили Теннера, всё-таки самая распространённая вера - это вера Баланса, основной символ которой - весы. Да ведь и сам Теннер был с рождения посвящён именно вере Баланса. Значит, священник Элерт принадлежал к той группе, которая всё равно считает себя посветлее остальных.
   Призрак Теннер наконец-то вышел в часть церкви возле алтаря. Виданое ли дело... Праздник протеста состоял в том, что Теннер сел в один из первых рядов и слушал хор. Впрочем, ему не понравилось: как-то глуховато. Высокий купол собора не возносил голоса, а, наоборот, притягивал к земле. Хотя речитатив священника вполне достойно отдавался во всех уголках. Вот в душах ли, неизвестно. Дамы, представительные мужчины, - публика из первых рядов. Теннер то и дело посматривал по сторонам. Кресло удобно держало, а если захотеть - можно пройти сквозь ряды скамеек, в любом направлении. Вот бы так и сделать, интересно, какова будет реакция?
   Когда служба закончилась, Теннеру пришла в голову иная идея: сделай он это, завари здесь крутым кипятком своего тоскующего безумия несъедобную кашу шумихи - и может дойти до закрытия собора как источника непонятной скверны. Кстати, он-таки скверна или нет? И ещё мелькало "на задворках" - а ПОЗВОЛИТ ли шумиху сама Ана-Чарита?
   Стайр подошёл к постаменту, куда взбирались хоровые мальчики, оглядел всё внимательно. Нет, она не изменила себе - красивая, добротная, но изящно украшенная. Рассматривая барельеф, Теннер ощутил мягкое тепло и давление где-то в области шейных позвонков. Он уже знал, что это: так прикасается человеческий взгляд. Призраки очень тонкокожи в этом плане. Хорошо, что теплый и деликатный - бывает, колет иглой или пронзает холодом. Теннер обернулся - хозяином приятного взгляда оказался, собственно, один из здешних священников. Довольно молодой.
   - Хранитель! - воскликнул парень, стоило Стайру обернуться. - Ну наконец-то! Я вас повсюду искал.
   Руки его чуть отодвинулись от боков - и тут же были прижаты: точно курёнок хлопнул крыльями, наверное, восторг был в такой стадии, что Теннер мог быть обнят.
   - Вы меня с кем-то перепутали, святой отец, - вежливо, хоть и покоробившись от нелюбимой формулы, ответил призрак.
   - Без вас было очень тяжело, - не дослушав, перебил тот. - Столько времени у Собора нет Хранителя! Знаете, - понизил голос, - я не то чтобы не верю в Назначения, но Прирождённые как-то правильнее. Хотя предыдущего назначал епископ, но после смерти этого прежнего Хранителя назначенные не держались и месяца!
   Теннер оценил тембр и ласковую настойчивость: его, что называется, сейчас "уболтают" назваться хоть самим патриархом. Э-э, нет!
   - Послушайте, отец мой...
   - Альшер, Хранитель, просто Альшер.
   - Повторяю, вы обознались.
   - Но вы же Теннер Стайр?
   Удар под дых. ОТКУДА?
   Теннер посмотрел в честнейшие очи церковника.
   - Минуточку, - с улыбкой сказал Альшер, исчез и возник быстрее его, призрака, а в руках держал книгу в кожаном переплёте. - Вот, прошу поглядеть...
   Нетолстая книга содержала перечень... как бы это сказать... штата? Служителей, вплоть до подметальщиков. Некоторые надписи были явно внесены пером - тянулись каплевидные росчерки, почерк разный. А некоторые... невозможно объяснить, но буквы одновременно печатные и объёмные, будто выдавленные с той стороны. Теннер поддался интересу, заглянул на оборот - нет, бумага гладкая. Буквы словно выросли среди пустых строчек. И именно так вписано на последнюю строку его имя.
   "Теннер Стайр, Хранитель".
   И, чуть выше: "Элерт Фарри, Хранитель". Так, значит, он тут занимает чужое место?
   - А что стало с прежним? - наивно вопросил Теннер.
   Альшер смущённо улыбнулся:
   - Хранитель Фарри покинул Собор.
   То есть человека здесь нет, а его голос живёт в нише и рассказывает историю жизни обладателя!
   Теннер даже не выказывал свою глупость вопросом "кто это писал имена в книге". Нерукотворные буквы. Разумеется, ОНА. Более этого интересовали цифры. Год.
   Он был мёртв двадцать три года?!
   Как-то машинально, бездумно побродив по Собору, Теннер снова пришёл, улегся, вслушался в шорох-шелест-шёпот и поплыл по течению рассказа.
  

Элерт-Хранитель. Подслушивание второе.

  
   - Мэтр Фарри, - учтивый поклон.
   И тут же ломаюсь пополам от приступа хохота. Вот стоит дурак, раскланивается с собственным отражением. Причём хоть бы штаны натянул ради приличия - в одной рубахе. Выглядываю в крошечное окошко - терпкий аромат листвы после дождя ударяет в ноздри, и крылья моего носа жадно раздуваются, ловят этот божественный запах. Какая-то странная была прошлая ночь. Притих Собор. Ни звука, ни шороха.
   Сажусь на своё скромное ложе. Напротив - зеркало, оно поставлено так, чтобы лежащий видел дверь. Под рукой - полки. Книги. Парочка рукописей. По ним очень удобно иногда гадать так... о будущем. Вынимаю наугад, читаю:
  

Моё сердце подобно щенку, скулящему у запертых дверей рая.

А ключи у тебя в руке, мой ангел.

Но ты не впустишь меня, ибо собака нечистое животное.

И в другой ладони у тебя плеть, мой ангел...

  
   Стоп. Откуда у меня эта книга? Откуда у меня вообще ТАКАЯ книга?
   Я погрузился в анализ прошедшего дня. С недавних пор, примерно с того раза, как король почтил меня своим приходом, уровень внимания к моей скромной персоне заметно возрос. Но внимания праздного, перемешанного с нездоровым любопытством. ДВОР (я брезгливо скривился)... унюхал визит короля... но не понял цели. Про научный интерес объяснять бессмысленно. "Говорят, этот церковник занимается колдовством". "Говорят, у него в помощниках демон, заключённый в тело человека, но это существо обладает силой десяти мужчин!". "Говорят, что этому чернокнижнику уже более сотни лет, но облик его не меняется"... Да-да. Конечно-конечно. Я всё это про себя уже слышал. Чего только прицепились к бедняге Коро? "Демон... в помощниках..."... Да вы с ума сошли, милые мои. Обиженный богом ребёнок, умственно неполноценный, взятый мною из приюта, в котором я работал первые несколько лет моего священничества. Не надо рожать в придорожных канавах, уважаемые, а потом душить младенца! Он выжил, но минуты без воздуха лишили его возможности развиваться, как нормальный человек, и лицо его (не уродливое, а страшное в своей животной подвижности и расслабленности), - не то лицо, в которое следует плевать! Плюйте в зеркало, благочестивые обыватели. Что же касается моего облика... о, тут разгорелись жаркие споры.
   Я вновь подхожу к зеркалу. Лет десять-пятнадцать назад многое было по-другому. Кажется. Когда книги подарили мне привычки щуриться и сутулиться... а я ведь толком и не видел себя ни разу. Мда. При моём росте я мог бы быть и менее худым. Будь я коровой, за меня не дали бы и фальшивого кверо. Свят Бог, что за мысли!
   - Вы Элерт Фарри?
   - Да
   Я уж три с половиной дюжины лет Элерт Фарри.
   Они так смешны и так похожи, эти придворные идиотки. Благочестие не заставило бы их подняться рано утром и прийти в храм, но любопытство - о, да. К концу недели я уже подумывал о табличке "Да, это я", прибитой ко лбу. Какой есть. Нечего так на меня смотреть. Я не умею шевелить ушами и не стану изрыгать синее пламя. Максимум - забуду склонение глагола на латти. И кто это заметит?
   Кроме Миля Ветьера.
   Заметит и съязвит.
   Конечно, книгу эту он забыл здесь. Или оставил умышленно.

Ты - роза, ты подруга соловья, царица грёз...

Он - соловей, но чёрный коршун - я, царица грёз.

Раскрою крылья. С этой высоты - как жалок мир!

Но я увидел, как прекрасна ты... Как жалок мир...

   Оп, привычка машинально читать!
   Но, однако, уже рассвело.
   Внезапно я осознал, как глупо выгляжу, разглядывая себя.
   Нет, но позвольте, я ведь всё-таки не Коро? Да. Но шарахаются от меня с гораздо большим ужасом. Что же. Я ведь прекрасно знаю - бывают люди, одним лишь появлением способные вызвать если не симпатию, то благожелательный интерес. Что-то такое распространяют вокруг себя. А бывают и такие, как я. Меня ещё толком не разглядят издалека, а уже норовят кинуть чем-нибудь.
   Я зеваю, отыскиваю свою одежду и натягиваю её. Снова взгляд в зеркало. Мда. Любимая хламида выглядит ровесницей Ана-Чариты. Усугубляя волшебную работу времени над моим лицом.
   - Аскет, алхимик, мракобес, - убедительно заявил я своему отражению и поправил воротник.
   Спустившись по лестнице почти до самого низа, я неожиданно для себя споткнулся и чуть не проехался носом по каменному полу.
   Смешок.
   В Соборе кто-то был.
   Кто-то в плаще с капюшоном, так напоминающем мой собственный.
   Незнакомец вышел из тени, откидывая капюшон, и я не знаю, чем я был больше поражён - откровенной насмешкой в его глазах или удивительным медным оттенком волос, роскошным водопадом укрывших чёрный плащ.
   Женщина.
   Знакомая дрожь холодного презрения поднялась из глубины души. Ни совести, ни стыда. Даже раннее утро, моё любимое время дня, так мне испортить! Решила прийти самой первой, чтобы произвести осмотр новой городской достопримечательности? И главное, совершенно не знаю, как разговаривать с этим племенем. И к тому же, сразу после неудавшейся попытки падения я ощутил, как заныл под хламидой шрам - будто кожу прошили ниткой и теперь эту нитку присобрали. Отлично. Она не человек!
  
  
   - Вы Элерт Фарри?
   - Да, тесса.
   Идея с табличкой зря была заброшена!
   - Тессанта. Я не замужем. Хотя не имеет значения. Я приехала издалека, чтобы сказать вам, что вы наглый вор и ответите за это.
   Сумасшедших только не хватало.
   - Простите? - побольше льда в голосе. - Что я у вас украл? Подвязки для чулок? Пудреницу? Переписку с любовником?
   - Самое ценное, что существует в этом проклятом мире! Идею!
   Мне в лицо полетел плотный свиток пергамента. От испуга я его машинально поймал.
   - Как вы смели? Каждая кошка в моей округе знает, что я сделала этот опыт раньше вас!
   Ударил колокол. Я вздрогнул. Сузившиеся зелёные глаза гостьи говорили о том, что так уж просто от неё не избавиться. И, кажется, я начинал понимать, о чём речь...
   - Какой именно опыт вы имеете в виду?
   - А вы умеете читать? - небрежный взгляд в сторону пергамента.
   Пробегаю глазами бумагу. Ага. Опыт с медной рудой.
   - Вы так и собираетесь держать меня на пороге?
   Я задумался. Горячее желание вывести эту особу за пределы моего Собора столкнулось с голосом разума: если она намерена скандалить, лучше без посторонних ушей.
   - Прошу, - я указал на коридор и медленно стал удаляться от центрального зала вслед за гостьей. Лучи солнца, пробившиеся сквозь витражи, ослепительно отражались от её волос. Наверное, парикмахеры изобрели новый состав для окраски.
   По пути я более внимательно прочёл бумагу.
   - Чтобы доказать вам что-либо, тессанта...
   - Меран.
   - Тессанта Меран... мне придётся уделить вам столько времени, сколько я сегодня уделить не в состоянии. У меня много обязанностей.
   Я сделал акцент именно на слове "сегодня".
   - Я подожду до завтра.
   - Хорошо. Сообщите мне, как вас найти, посыльный проводит вас сюда и мы пройдём в лабораторию, где я докажу, что мы оба правы, но по-своему.
   - Как меня найти? Вы заблудитесь в собственном Соборе, Хранитель Элерт?
   Зелёные глаза, рыжие волосы и непререкаемая наглость.
   - Я остаюсь здесь, конечно же. Я странник, я учёный, я член ордена "Вири". Вы обязаны предложить мне убежище здесь в первую очередь, а вы отправляете меня прочь, я так понимаю?
   - Я, может, и обязан. Собор - нет.
   - Что вы имеете в виду?
   - Ана-Чарита... необычное здание, тессанта. Если вы придётесь не ко двору, обитель ничего не объясняет, но поступает, порою, жестоко.
   - Втолковываете одному из "вириан" простейшие вещи? Разумеется, Ана-Чарита одна из Живых, ну и что? Я ведь уже здесь, значит, всё в порядке.
   Я пытался донести до гостьи то, что считал важным, но она...
   - Скажите честно, вы женоненавистник?
   - Какая глупость.
   - Даже если и так, это не имеет значения. Я тут остаюсь, отец Элерт. Выполняйте ваши обязанности, а я пока осмотрюсь.
   Моё молчание всегда подстёгивает в других желание сказать что-либо этакое. Но она опережала меня, как гневный окрик всадника или удар хлыстом опережают своенравие лошади.
   - Да, и учтите: я принадлежу к Обратной Стороне Баланса, и не намерена это скрывать. Если вам неудобно - это будут только ваши проблемы.
   - Обе стороны равноправны, - произнёс я стандартно и добавил от себя: - А неудобно спать на потолке. Прошу меня простить, я чрезвычайно спешу.
   - Я тоже, - дама в упор смотрела на него. - Я тоже спешу. И не нужно быть со мной столь высокомерным, будто вы делаете мне одолжение - этим можете отпугнуть кого угодно, кроме меня. Возможно, по истечении пары часов весы сдвинутся и вы станете загонщиком, а мы добычей. А может, наоборот, и двери Собора украсит Око вместо скрещённых палок. Но пока длится Эра Баланса - мы в одном ранге по табелю церкви. В одном сане, Элерт Фарри.
   - Но не в одном ранге внутри Собора.
   - О, гордыня... Мы это приветствуем! - сладко улыбнулась Меран. - Я и сама частенько люблю отвечать подобным образом.
   Элерт осёкся. Прозвучало и в самом деле как-то...
   - По-детски, - подсказала рыжая. - "Не трогай мою игрушку". К сожалению, я здесь именно затем, чтобы потрогать ваши игрушки, Хранитель, хотите вы того или нет. Так мы и вправду завтра посетим лабораторию или будем ещё часа три препираться?
   - Я спешу, - повторил я сквозь зубы и, развернувшись на каблуках ботинок, прошествовал к выходу.
   - Удачи вам, Хранитель, - издевательски-звонкий смех преследовал меня даже на улице.
   Я выскочил, будто ужаленный, из Собора, переставшего быть надёжным убежищем. И ощутил себя черепахой без панциря. Прислонившись к дверям, закрыл глаза. Яркое солнце пробивалось красными отблесками сквозь веки. Я надеялся, что площадь пуста... но с каждым различаемым мною смешком и ударом бубна эта надежда таяла. Наконец, я собрался с силами и открыл глаза. О, боже. Площадь гудела словно улей. Ну и пусть. Если уж такая толпа, то, как ни крути, а Ветьер рядом. Вот он мне и нужен.
   От меня всё-таки исходит некое невидимое излучение. Молча стою, никого не трогаю. Но обернулся один, увидев меня, застыл с открытым ртом. Толкнул локтем второго... И вот уже недобрая тишина простелилась ковровой дорожкой к моим ногам. О, эти взгляды, цепкие как водоросли... "Смотри!", "Смотри!"... Выпрямив плечи и откинув голову, я шагаю в слепой тишине, не знаю сам, куда - просто расступаются люди... и тут же смыкаются за моей спиной. Может, я вообще иду по кругу? Внезапно я натыкаюсь на что-то... и это что-то рвануло из под моих ног с диким воплем... Свинка! Ярко-рыжая маленькая свинка! Рыжая! Да что это за утро...
   - Уи-и-и...
   Грянул хохот...
   - Прощайся со своим поросенком, Ильметико! - крикнул кто-то. - Завтра её сожгут на костре!
   - Исповедуйте её, святой отец, возможно, эта скотина ещё не совсем потеряна для церкви!
   Издеваться?! Я резко развернулся... и вновь натолкнулся на кого-то, машинально схватив его за плечи, чтобы не упасть. Только теперь не было смешков... Толпа отхлынула, подобно прибою... оставляя открытую площадку, практически идеально круглую. Маленький ринг. С кем мне предстоит драться? На уровне моих глаз противник обнаружен не был. Я опустил голову... навстречу мне взметнулся всполошённый тёмно-карий взгляд дрессировщицы бродячего цирка. Цветочный запах, исходящий от смуглой кожи, был так резок, что защекотало в носу. Солнечный блик от покачивающихся серёжек полоснул по глазам. Бессознательным движением я оттолкнул её, не рассчитав силы, и девушка уже почти падала, но её поддержали.
   Неподражаемый смех.
   - Только один человек в Корсонне может разбрасываться такими женщинами! И это конечно, отец Элерт. Представление могло и не понравиться, но зачем же руки распускать?.. Мэтр Фарри...
   - Мэтр Ветьер...
   - Ильметико, у Хранителя был трудный день, но знакомых он ещё пока узнаёт. Ступай, успокой свинку, а то нам обоим надаёт по ушам уборщик площадей.
   Этот человек меня не боялся. Никогда не боялся. И я ему был благодарен за это. Возможно, не всегда. Пошептавшись с дрессировщицей, он в считанные секунды возник рядом со мной.
   - Я смотрю, ваши ноги сегодня вас не слушаются. Хотите, угадаю причину? До вас добралась-таки рыжеволосая кошка с маршанским выговором.
   - Вы видели её?
   - Она спрашивала меня о вас.
   - Все спрашивают обо мне ТЕБЯ, Миль. ...Не удивлюсь, если ты решишь на этом подзаработать, - потише уже добавил я. Переходя на "ты", ибо что толку было в церемониях.
   - И где она?
   - Наверху, - показал я одними глазами.
   - А вы внизу, - подмигнул мне поэт, - из чего смею заключить, что этот бой вы проиграли. Знаете, женщина сверху - это не так уж и плохо...
   - Обойдёмся без двусмысленностей. Ей негде ночевать... В конце-концов, она "вирианка"... так что...
   - Но ведь есть отдельная обитель для вириан, - фыркнул он. - Скажите, что она просто настойчивая дамочка, эта Меран де...?
   - Не помню!
   - Ну неважно. И как это вы побороли искушение... поболтать о том, о сём? Она ведь довольно известна среди алхимиков.
   - Как ты себе это представляешь? - рявкнул я.
   - Очень хорошо представляю... Ночь... Маленькая комнатка... Несколько свечей... И вы голова к голове... над каким нибудь старинным манускриптом...
   Маленький нахал начинал играть в любимую игру "выведи из себя Элерта Фарри и как можно дольше не давай ему зайти обратно"... надо сказать, он был в этом мастер. Пока я размышлял, как ответить, мы уже шагали узенькими улочками, уворачиваясь от проезжающих экипажей. Миль ходил чрезвычайно быстро и легко. Он с грацией танцора лавировал среди людей, повозок, корзин с овощами, привязанных лошадей, ни разу ни с кем не столкнувшись, ловкий и манёвренный, как парусная лодчонка. Меня же в моём белом одеянии было хорошо видно среди многоцветья одежд и красок летнего города, и я бы непременно столкнулся ещё с кем-нибудь... но люди отшатывались, расступались... Мне давали дорогу, как флагманскому бригу королевского флота - не потому, что слишком уважают, а потому, что борта окованы железом.
   И вот мы очутились в совершенно пустом переулке. Миль тотчас нырнул в какую-то дверь, и я бы даже мог пропустить этот факт, но он потянул меня за руку.
   Боже. Неужели люди построили здания с комнатками меньше, чем моя?.. Из мебели два тюка соломы и стол.
   - Ближайшие часы до полудня мы можем провести здесь, - весело сказал бродяга. - Потом вернётся хозяин, и мы покинем это грязное, но довольно уютное убежище. Я ведь знаю, ты неловко чувствуешь себя на улицах, особенно полных народа, как сегодня.
   Итак, на ты. И я был согласен, поскольку уважительное Вы в устах Ветьера всегда имело издевательский подтекст... или просто это он так умел произносить. Неважно. Ты выглядело намного безобиднее. Тем более, зачем тут драть нос? Ведь до того, как распродать обширные имения за бесценок (да и тот пожертвовать приюту для умалишённых) и удариться в бродяжничество нищего философа, Миль де Ветьер-Фош был самым богатым человеком в Пиноре, исключая министра финансов. Ну и короля, естественно. Так что мне ли, дворянчику лишь фамилией, приютско-церковному воспитаннику, так задаваться?
   - Что ты так смотришь на меня?
   - Да так... мы немного прошлись... а твои щёки порозовели... Полагаю, с непривычки? Элерт, ты меня убиваешь. Тебе полезны физические упражнения, займись собой.
   - Полагаю, подтягиваться на высоте птичьего полёта, держась за карниз?
   - О, нет, этого недостаточно, - округлил он глаза. - Ведь у тебя есть прекрасный помощник. Вот, берёшь Коро в количестве одного в одни руки... и по винтовой лестнице вверх-вниз, трижды в день до еды.
   Я не выдержал, и расхохотался.
   Снова этот странный взгляд, какой-то внимательно-напряжённый. Когда Ветьер так на меня смотрит, мне становится неуютно. Благо, делает он это нечасто.
   - Что?
   - Смеёшься. Ты так редко смеёшься...
   - Кто делает это слишком часто, попадает в сумасшедший дом.
   - Каждый раз как ты смеёшься... я утверждаюсь в мысли что ты человек, как и все мы.
   Меня это отчего-то сильно задело.
   - То есть я непохож на человека?
   Откинув волосы с лица, он пожал плечами.
   - С момента нашего знакомства я ощущаю тебя словно бы неким постоянным фактором... как и твой собор, возникший в один день из ниоткуда. И ты тоже... просто есть. И словно всегда будешь. Ты для меня человек без прошлого, и это меня тревожит и пугает.
   - Прошлое есть у всех.
   - Детство? Юность?
   - Обязательно. Не можешь представить меня ребёнком?
   "Не могу представить даже, что тебя родила женщина", - читалось на его лице, но он заменил это одной из своих неподражаемых усмешек. Я совершенно оскорбился.
   - Спрашивай.
   - Ты ответишь?
   - А куда я денусь отсюда?
   Любопытство было чувством, которое родилось гораздо раньше Миля Ветьера. Видя, как засверкали его глаза, я понял, что попал, как кур в ощип. Ну что же.
   - Ты любишь сладкое?
   - Что, например?
   - ...булочки с корицей?
   Я вздрагиваю.
   - Немного.
   - Тебе пекли их в детстве?
   - Не помню... возможно.
   Вопросы сыпались один за одним, и умышленно не оставляли времени раздумывать. Как будто он читал учебники по технологии допроса.
   - Ты умеешь плавать?
   - Да.
   - Ты заплакал, когда впервые упал с лошади?
   - Я не падал с лошади! - возмутился было я, но увидев картинно взметнувшиеся брови, обречённо кивнул.
   - Ты боишься грозы?
   - Нет.
   - У тебя была собака? Твоя личная.
   - Нет.
   - А хотелось?
   Неконтролируемый горький вздох.
   - Не очень.
   - Наглая ложь. ...Ладно. Ты мечтал быть капитаном корабля или что-то в этом роде? Увидеть дальние страны...
   - Да.
   - Почему же...
   - Морская болезнь!
   - Хе... Каким ты был подростком?
   - О... подростком? Довольно угрюмым. Но очень упрямым и даже конфликтным. Зачем тебе это?
   - Пытаюсь понять, во сколько лет ты перестал радоваться жизни, - сияющая улыбка, - ты настаивал на своём в спорах со взрослыми?
   - Всегда.
   - А если был неправ?
   - Я не был неправ.
   - Маленький гений... Днём... А ночью?
   - Не понимаю... Ночью я ни с кем не спорил.
   - А с самим собой?
   - Конкретнее.
   - Ну что ж... Я хочу знать кое-что ещё об этом давно забытом подростке. О душе всё понятно. Сводило ли его с ума то, что происходило с его телом?
   Я замолчал. Если не поэтом, то контрабандистом Ветьер был бы отменным - уж очень любил переходить границы!!
   - Я жду ответа.
   - Жди.
   - Собственно, ответ и так известен. Прости, что я столь в этом настойчив и не подозревай меня в чём-то ужасном. Может, ещё именно поэтому мне трудно представить тебя таким же как и все... А что странного? Ведь... ну, это тоже часть человеческой жизни, и не самая худшая.
   - Ты думаешь, это доказывает, что я человек? Нет, это лишь докажет, что я наполовину животное, и чем тут гордиться?
   - Не нужно гордиться... просто скажи.
   И поскольку я упорно молчал, он понял, что здесь уже заперто и сменил подход:
   - Кстати, о животных... Я в детстве не понимал выражения "Агнец Божий"... глядя на нашего священника, я скорее представлял его такой божьей свинкой... не поднимающей глаз от кормушки даже до линии горизонта. Отец Франциск здорово испортил моё первое впечатление от служителей церкви.
   - Что ж, по твоим раскладам я просто обязан быть животным. Тушка. Барашек. Бееее... - я был зол.
   - И ты не "Божий агнец", о нет, - он снова был предельно серьёзен. - Ты хищник, Элерт.
   Я растерялся. По содержанию это был, наверное, комплимент. По тону и выражению лица - смертельное оскорбление, произнесённое так задумчиво, словно просто мысль вслух.
   - Меня, по-твоему, нужно держать в клетке?
   - А разве нет? Разве церковь не держит тебя на привязи?
   - Она дала мне образование... цель, смысл, многое обьяснила.
   - И во многом ограничила. Птенец стал больше гнезда, Элерт! Пора взлетать, иначе придётся падать с большой высоты!
   Он помолчал.
   - А от чего ты сбежал сегодня?
   - Ушёл.
   - Сбежал... Чтобы избавиться от одиночества или чтобы сохранить его? Ты ведь создан для одиночества... А церковь просто легализует это и возводит отшельничество в ранг добродетели. Как бы ты жил в миру? Размениваясь по мелочам...
   - Беседа становится невыносимой!
   - Как ты думаешь, чем там занимается рыжая кошка?
   - Читает мои дневники, полагаю, - внезапно я засмеялся, - или роется в шкафах.
   - И что?
   - А то, что Коро входит без стука...
   Миль понял меня и тоже рассмеялся.
   Знакомый мне звук колокола возвестил полдень.
   - Отлично, - вскочил мой неугомонный проводник. - Нам пора!
   И так мы ходили по улицам, переговариваясь и изредка огрызаясь... и не заметили, как тот же звук колокола пробил шесть вечера.
   - Пора искать ночлег, Элерт, - вздохнул поэт, - не то не успеешь оглянуться, а самые лучшие места уже заняты. Пойдём вот так... нам бы выйти на старую пристань...
   Улица спускалась и петляла, дома по бокам её становились всё более убогими и обветшавшими. Над дверями нависали древние фонари... Миль свернул куда-то и я последовал за ним... и мы выскочили внезапно на шумную, яркую, ослепляющую светом факелов улицу - островок кричащего веселья среди нищеты. У меня ещё оставались сомнения по поводу названия этого местечка, но... из окон домов начали выглядывать девицы вполне безошибочного вида. Ветьер шёл, раскланиваясь на обе стороны, - это была его стихия, - выслушивал шутки, остроумно отвечал, отвешивал грациозные поклоны, временами вплетая для оживления действа какой-либо неприличный жест...
   - Когда же ты наконец зайдёшь ко мне, мой сладкий! - вопила раскрашенная толстуха из окна. - Я соскучилась по твоим стихам!
   - Благодарю, мадам, но я боюсь опытных женщин!
   - Мальчик мой, да ты что, я же девственница! Клянусь моей младшей дочерью!
   Взрыв хохота.
   - Миль! - хорошенькая, девчонка швыряет ему яблоко. - Тебе снова негде ночевать? Зайди ко мне после полуночи!
   - Мари, я бы рад, но у твоей подруги Одиль слишком острые коготки! В прошлый раз эта ревнивица вырвала мне все волосы!
   Вновь хохот. Уличные девчонки толкают поэта мимоходом, поглаживают его, уворачиваются от ответных шлепков... Но всё это милая безобидная игра, ведь он такой же голодный оборвыш, как и они... у него нет денег, а им сегодня нужно заработать не только себе, но и своим покровителям.
   Я же во время этого шикарного спектакля одного актёра пытаюсь проползти в тени от балкончиков незаметно и тихо, чуть не размазавшись по стене... Если меня не увидят... Но белозубая улыбка на загорелой мордашке Ветьера не обещает ничего подобного.
   - Мэтр Фарри! - вопит он и бросается ко мне. - Вы не знаете Корсонны? Вы заблудились? Смотрите, вот это - центр улицы, подойдите же сюда!
   Тщательно слежу за осанкой и вспоминаю ненормативную лексику. Девицы в абсолютном шоке от моего появления. У них кризис идентичности. Они смотрят то на счастливую рожу бродяги, то на меня. Им представляется, что я явился всех скопом проклясть. Сохраняя невозмутимость, шагаю вперёд.
   Миль явно недоволен поворотом представления.
   - Эй, девочки, что за траур? Где ваши улыбки? ...Или вам не нравится мой спутник? Я оскорблён!
   - Что ж ты мне пудрил мозги, кудрявый негодник! - заорала прежняя толстуха. - Почему сразу не сказал, что тебе нравятся высокие стройные девочки в белом? Я сберегла бы своё бедное сердце! А теперь оно навеки разбито!
   Оживление возобновилось... Прикрыв рот, проститутки хихикали и перешёптывались. Я, сжимая зубы, быстро шёл, стремясь поскорее завернуть за угол. Лишь только мы миновали проклятый квартал, я резко схватил Ветьера за шиворот и, прижав спиной к стенке, отвесил оплеуху.
   - Это было уже слишком, - прошипел я, отшвыривая нищего пройдоху и демонстративно отряхнул ладони.
   - Неужели посещение подобных мест оскорбляет вашу невинную душу?
   Однажды я сболтнул лишнее, и с тех пор шутки на тему моей невинности занимали ведущую позицию среди всех острот. Но если мысль и намерение уже есть деяние, как учили некоторые церковные книги... о, тело моё оставалось чистым. А вот душа...
   Видимо, мой взгляд был красноречив... Ветьер умолк и до самой пристани плёлся опустив плечи. Темнело... очертания старой баржи напоминали огромное спящее животное.
   - Вот здесь я и ночую... преимущественно. Когда лето. Зимой тут, конечно, холодно.
   Я зацепился краем хламиды за какую-то железку, раздосадованно рванулся и услышал треск ветхой ткани... Миль обернулся и хихикнул:
   - Мэтр! Откровенности и уместности этого разреза пожалуй, позавидовала бы даже Ильметико.
   - Как я пойду обратно??
   - Ну не надо так... Придумаем. Сбегаю в собор, возьму для вас что-нибудь.
   Усталые от похода ноги гудели, я со вздохом наслаждения упал в сено, которым было устлано дно трюма. Усну как ребёнок!
   - Осторожно, Хранитель, в сене могут быть змеи.
   - И если одна из них сейчас не заткнётся, то останется без жала.
   В темноте трудно было что-то различить, но видимо мне продемонстрировали язык.
   - И кто тебе эта исмаханка? - лениво спросил я, вытягиваясь до хруста в суставах.
   - Ильметико?.. Да, в сущности, никто... Её свинка очень милое и смышлёное существо... Кстати, вы её немного напугали.
   - Свинью?
   - Исмаханку!
   - Жаль, что немного. Надо было до смерти. Наглое распутное создание. Эти её танцы оскверняют площадь больше, чем если бы в сторону собора плюнула сотня прокажённых.
   - Она не просто танцует. Она показывает настоящие чудеса. Глянули бы сами! И поверьте, она вовсе не распутна.
   - Да. А я - король Пинора.
   - Подвиньтесь немного. Я собираюсь занять место рядом с вашим троном.
   - Глядя на неё, мысли о невинности в голову приходят последними... если приходят.
   - Глядя на вас - тем более, и всё же...
   Не открывая глаз, я резко двинул локтем... Удачно...
   - Ой. Маааама, ну больно же!
   Молчание. Но нет, он не угомонится. Сегодняшняя ситуация, моя зависимость от него... роскошная игрушка досталась сегодня Милю! Возня, обиженное сопение.
   - А она вам понравилась?
   - Кто?
   - Ильметико.
   - Нет.
   - А вы ей - да.
   - Я же её вроде напугал.
   - Ну немного. Вы же столкнулись. Она ни разу не видела вас так близко... обычно вы выходили за двери - и всё, все убегали с площади. Шутка. Но вы и вправду лишали её заработка несколько раз.
   - И что же она тебе про меня сказала?
   Тихое ржание последней клячи королевских конюшен.
   - Что для прислужника Тьмы вы довольно красивы и от вас хорошо пахнет.
   - Наверное, хорошо. Для тех, кто моется дважды в жизни и предпочитает вместо этого с ног до головы обливаться розовым маслом.
   - Но по голосу слышу, вы польщёны!
   - Нисколько. Глупости. Твоя исмаханка и Коро назвала бы красавцем. У неё ума ни на грош.
   - О, кстати о Коро. Он не напугает вашу гостью?
   - Не знаю... но по-моему выдержка у неё отменная. И потом. Чьи это проблемы? Пусть припирает дверь комнаты чем-нибудь тяжёлым изнутри.
   - Как вы делали несколько лет назад? Я стучал до умопомрачения! Право, все латтские глаголы того не стоили!
   Я вздрогнул и порадовался, что темнота скрывает движения. В самом деле, такое имело место. И причина была интересной.
   Судя по дыханию, Миля душил смех.
   Я фыркнул и отвернулся к железной стене.
   - Неужели со мной не о чем побеседовать, кроме непристойностей, а, Ветьер?
   - Могу почитать стихи!.. Нет, в самом деле, все темы для бесед уже сто раз обсуждены во время уроков. Большая часть знаний осталась на прежнем месте, так что ничего нового в точных науках и богословии я не добавлю. А так... о жизни... Ну о чём ещё? Детей у меня и у вас нет... обсудить пелёнки мы не можем, - смешок.
   - Да таким как ты нельзя размножаться!
   - Зато никто не запрещает мне сам процесс... В отличие от вас. Ну поделитесь же, Элерт, как вы остались в таком блаженном неведении посреди того борделя, который вас окружает?
   - Моё мнение о Дворе короля и всей этой знати ты знаешь. Сделать я ничего не могу. Ставишь это мне в вину? Или просто тебя в их кареты не приглашали?
   Он оскорбился и умолк до самого утра. Я же уснул совершенно беззастенчиво и безмятежно.
   Проснулся оттого, что чей-то голос звал меня по имени. Отряхиваясь и выбирая из волос сено, я высунулся по плечи из трюма... и это было ошибкой... С быстротой ящерицы я нырнул обратно. Но поздно. Простучали каблучки и кто-то стремительно спрыгнул ко мне.
   - Бедный мэтр Фарри, - укоризненно сказала моя утренняя гостья, протягивая какой-то свёрток. - Теперь я понимаю, как жестока была, явившись причиной вашего ухода. Предполагала, что вы ночуете где-то... но баржа? Возьмите это! Мэтр Ветьер сообщил, что с вами произошла... маленькая неприятность...
   Во время этого монолога я не произносил ни слова. Плотный комок досады, злости и стыда застрял у меня в горле.
   - Берите же!
   Свежий запах сена уже совсем не действовал успокаивающе. Я протянул руку и молча взял свёрток. Какого чёрта Ветьер распустил свой язык?? Моё молчание было истолковано превратно.
   - Вы сердитесь? Но ведь в соборе не одна комната... я переберусь куда-нибудь. Мне же всего неделя нужна... И потом. Я так хотела посмотреть вашу лабораторию! О ней ходят легенды.
   Предполагаю, кто сочиняет эти легенды. Ещё неделя, кровь пророка!
   - Мне нужно переодеться, - напомнил я.
   - Разумеется, - гостья улыбнулась.
   - Сейчас.
   - Ну конечно, - улыбка была ещё более искренней. - Неужели я вам мешаю?
   - Некоторым образом.
   - Да, похоже, как духовное лицо я совершенно не котируюсь.
   - Если бы это было в порядке вещей, то я бы переодевался в столовой зале Ат-Ишар... а что, монахини ведь лица весьма духовные.
   - Думаю, это бы благотворно повлияло на их аппетит... к еде, разумеется.
   Демонстрируя неплохую физическую форму, Меран взлетела из люка на палубу.
   - Возвращайтесь в Собор, святая застенчивость. И разрешите, наконец, наш спор, я жду ваших аргументов.
   Я слышал её удаляющийся смех. Как ошпаренный, в считанные секунды переоделся и тут понял смысл шутки. Конечно! Ведь мои сундуки имеют свойство быть плотно запертыми на ключ!..
   Это была ЕЁ одежда. И хотя, как вирианка, она носила платье мужского покроя... и вполне длинное... нежный запах, исходящий от дорогой ткани, заставил меня выругаться. Тело горело. Что за издевательство! Я вылез наружу, спустился с пристани к воде и начал плескать себе в лицо эту утреннюю ледяную влагу.
   - Ты умываешься, как енот! - воскликнул Миль, появляясь по обыкновению как чёртик из табакерки и тут же радостно ударил по воде ладонью, обрызгав меня.
   А потом увидел новинку моего гардероба. Присвистнул.
   - Интересно, есть ли у короля хоть что-либо подобное? Ведь это настоящий шёлк!
   - Молчи. Убью, - ответил я сквозь зубы и пригладил волосы мокрой ладонью.
   - Тессанта Меран не жадная... как некоторые! Вижу, она отдала лучшее, что имела? А что будет с прежней тряпочкой? Хотите, отдам Ильметико - ведь покрой теперь просто неотразим!
   Я спокойно столкнул его в воду и быстро пошёл вверх по улице. Под лучами солнца капли высыхали на лице, медленно щекоча кожу. Сзади послышалось шлёпанье...
   - Ну, купание мне бы всё равно не повредило! - лукаво подмигнул поэт и достал из-за пазухи бьющуюся рыбёшку, - а вот вы и обеспечили меня завтраком!
   Вода стекала с него в три ручья, и я не мог не улыбнуться.
   Но снова этот странный взгляд и напряжённое молчание. Даже рыба замерла в судорожно сжавшихся пальцах Ветьера.
   - Что? - шёпотом спросил я. - Увидел привидение?
   - Нет, - ответил он секунду спустя, уже совершенно по-прежнему гримасничая. - Хуже. Тёмного духа. Я, пожалуй, не буду провожать вас до собора... у меня кое-какие дела. Всего доброго, мэтр.
   - Ну, всего доброго. Спасибо за ночлег, Миль.
   - Не за что! - и он пошагал прочь, будто бы убегал от чего-то.
   Я зевнул, потянулся и отправился восвояси. Доходя до площади, услышал ставшие уже привычными удары бубна. Мда... рабочий день начался.
   Миль сказал "взглянули бы сами". Что ж, у меня есть несколько минут. Затесаться в толпе и... Так говорил себе я, пока наконец вода моих мыслей не проточила камень моих предубеждений. И я стоял на площади, пытаясь ни на кого не обращать внимания.
   Конечно же, Ильметико была не одна. Но умела притягивать взгляды так, будто никого больше нет. Сначала она танцевала со змеёй. Ну, ничего удивительного в накормленной большой змее, пригревшейся на теплом теле, я не увидел. Просто на теле, кроме змеи, было мало чего ещё. Гораздо больше заинтересовали меня птицы, - мышевец и кронник, крупные хищники, так ювелирно снимавшие своими немаленькими изогнутыми когтями то яблоко с головы девушки, то леденец с её открытой ладони, а верхом всего была серёжка, выхваченная кривым клювищем кронника прямо из смуглого уха, при этом никаких повреждений! Я слышал, что у степных птиц чрезвычайно острое зрение, но не знал, что они способны на такую тонкую работу. А главное, как их научили не откусывать при этом от человека?
   Потом были... нет, не собаки, собак исмахане отчего-то недолюбливали. Маленькие мохнатые лошадки, по пояс человеку! Дети в толпе подняли такой визг, что даже заглушали местами нехитрую музыку: бубен и дудочку. Спокойные артисты, встряхивая чёлками, танцевали, прыгали через палочки, кланялись и проделывали ещё всякие разности. Ну что тут можно сказать? Интересно. И главное, на площади не гадят... Ветьер сказал бы мне что-нибудь нелицеприятное за это замечание, да бог с ним, с Ветьером.
   Когда в круг зрителей вывели белую голубоглазую тигрицу, я оживился гораздо больше. Такое гордое и сильное существо, неужели тоже выучено балаганным трюкам? Исмаханке удалось меня удивить и здесь: большая кошка игралась со смуглянкой, как с сородичами, но ни разу не выпустила когти.
   Исмаханка остановилась, подняв руки и невероятным движением выгнулась назад... наши взгляды опять встретились. Вздрогнув, она выпрямилась и застыла на несколько секунд... видимо, решая, как отреагировать на меня. Пой, ласточка, пой, я уже ухожу. Она нервно заправила за ухо прядь волос и попыталась улыбнуться... в карих глазах застыла тревога и немой вопрос. Уже вполоборота, уходя, я послал ей самую многозначительную из своих улыбок. Ну а теперь танцуй... если можешь, конечно, и думай, чего ради Хранитель Ана-Чариты демонстрирует тебе отличное состояние своих зубов.
   Я перешагнул порог и чуть не застонал от невыразимого ощущения возвращения домой... готов был целовать каждую половицу и взбежал по лестнице с необычайной резвостью.
   Моя комната была пуста. Ни Меран, ни её вещей. Мои рукописи, книги - всё в полном порядке.
   Она ушла? Неужели я сожалею?
   Скользящая нежность роскошной ткани на моей - как трудно это признавать, а тем более скрывать, - да, чувствительной коже, - на секунду унесла меня в иллюзии... Но я вздохнул и вернулся на землю. Два алхимика на один собор - это слишком. И лучше, что она уехала...
   - Мэтр Фарри? - воскликнули в коридоре.
   Надежда умерла.


Теннер. Строитель. День осознания.

  
   Сегодня Теннеру удалось поймать двух крыс. Одну он отдал кошке, вторую усадил напротив себя и попытался разговорить - слишком уж долго эта крыса-архивариус пряталась от него по всем углам Собора! Нет, справедливости ради, никто специально не прятался, просто Стайр давно искал возможность встретиться со штатным архивариусом, но куда бы ни пришёл сам Хранитель, оказывалось, что уважаемый уже убежал, или только что был, или вот-вот будет, а может, и нет - в общем, не складывалось. Наконец-то добыв нужного человека, Теннер был зол и азартен.
   Стайру нужны были бумаги Собора, а также городские газеты, мемуары, дневники, сплетни, записки и так далее - всё, что расскажет ему про бездну канувших в ничто лет. Лет без него.
   Архивариус не стал упираться - видимо, по глазам Теннера понял серьёзность ситуации. И Стайр погрузился в ворох бумаг - чтения здесь было не на одни сутки. А какая разница, ведь привидения не спят. Он даже видел в темноте столь же хорошо, если сосредоточиться на нужном предмете - и теперь гасил все свечи, но продолжал читать. Хотя и недолго. Сильно тянуло обратно в нишу.
   Священник Альшер, оказывается, был "временно исполняющим обязанности Хранителя", а теперь, после появления записи в книге, руководство решило определить Альшера в помощники к Теннеру, и если точнее - в секретари. "Мальчик на побегушках", про себя подумал Стайр. Ну давай, побегай, обаятельный и улыбчивый. Посмотрим, не зреет ли в тебе настойчивое желание свернуть мне, неожиданному явлению, шею?
   А впрочем, пойдёт ли маленький священник против воли большого храма? Что-то подсказывает - нет, никогда.
  

Элерт-Хранитель. Подслушивание третье.

   - Ну так что? Сегодня вы уже не так плотно заняты, как вчера? Собираетесь доказать мне, что обвинения в плагиате несправедливы? Учтите, в случае вашего неуспеха в этом плане мне придётся заявить во всех научных изданиях...
   - Не придётся!
   Я (да, своими собственными руками) открыл ей двери лаборатории. Эта комната - моя гордость. Хорошо освещённая в одной части, погружённая во мрак в дальнем углу (там шкафчик с определёнными веществами). Во много раз просторнее, чем моё место для сна. А сколько средств в неё вложено! Я мог бы порассказать о том, как заработать священнику в Корсонне. Например, читать в университетах лекции по естественным наукам. Брать стройматериалами, рабочей силой, реактивами и вообще всяческими дарами недр.
   - Я веду документацию, тессанта.
   Объёмистая тетрадь звучно шлёпается о стол.
   - Приступим?
   Я надел фартук, засучил рукава, и взял привычные перчатки из тонкой кожи. Я себя ощущал довольно уверенно, как в аудитории на лекции, ведь я же прав!
   И в первые полчаса потратил несколько весьма ценных препаратов для получения такой чуши, которой давно уже не видел с тех пор, как перестал вести практические занятия у всяких шалопаев и бестолочей. Что же не так? Я примерно помню... В том и дело, что примерно. Бумага... ч-черт... к свету, ближе к свету!
   Клянусь, когда я смотрел в уравнения вчера - там стояли совершенно иные коэффициенты! Но бумага всё время была в моём кармане. Вот, даже сложена так же. А здесь стояла семёрка, вместо тройки, здесь - четвёрка, а вот этот был дробным... Недоумевая, я всё рассматривал бумагу под разными углами, уже решая, принять это за шутку или за начинающийся старческий маразм.
   И тут цифры сами положили конец моим колебаниям: поплыли в контурах, мигнули алым цветом и - исчезли. Голое никчемушное уравнение. Я вскинул потерянно-возмущенный взгляд на гостью - и увидел, как она нежно улыбается.
   - Отчего вы остановились, мэтр Фарри? Ах, да, коэффициенты, в самом деле... такая непостоянная вещь... то они есть, то их нет.
   Мне кажется, или у неё смущённый тон? Мне только кажется! Потому что тон не деланно, а действительно беспечный: "Ах, в самом деле? Да что вы говорите...". И меня словно окатывает ледяной водой. Всё торжество куда-то испаряется. Когда малыш понимает, что мама, так внимательно слушающая его очередной несвязный хвастливый бред про волшебника, влетевшего в окно и подарившего ему шапку-невидимку, на самом деле думает о реальных вещах вроде немытой посуды и вовсе не удивлена и даже ей не интересно, - так вот, именно в этот момент он обретает способность смотреть на себя со стороны и взрослеет.
   Ей всего-лишь нужен был повод, чтобы оказаться здесь! Конечно, коэффициенты неверны, да плевать на них. Она не могла войти просто так, с улицы, и каковы бы ни были её причины, она меня разыграла.
   Как только я это понял, я тут же заткнулся, на середине фразы. Быстро сгрёб со стола все реактивы, сунул в сливную лохань миску с пенящимся концентратом, вымыл руки, не поднимая взгляд от пола... Поставил на место тетрадь.
   - Уйдите, тессанта. Немедленно.
   - Ишь, какой вы обидчивый, - сдавленный смешок. - А мне, кстати, было очень интересно. Может, продолжите?
   - Развлечься в этом городе ходят в цирк, а не в Собор. Более вас не задерживаю.
   - А могли бы?
   Никогда не умел орать на тех, кто ниже меня ростом. Вот на тех, кто выше и больше - пожалуйста. Поэтому мы просто смотрели друг другу в глаза. Долго. "Если тебе не нужны мои опыты, какого черта ты сюда приперлась?"
   - Скажите, что я ваша гостья, Хранитель Элерт!
   ЧТО?!
   - Вы не расслышали? Я прошу вас при необходимости подтвердить интересующимся лицам, что я - ваша коллега и гостья.
   Я молчал. Она подошла ближе.
   - Или я ошиблась, и в этом Соборе не предоставляется убежище?
   Её голос был очень тихим - это голос истины.
   - Убежище предоставляется тем, кто смиренно просит его. И то не всем. Сколько людей ползало в пыли у дверей - и двери не открылись! Зачем же разыгрывать тут комедию?
   Скажи я это громче - уже было бы похоже на хамство. Но я действительно имел честь наблюдать такое явление, и потому нет нужды повышать голос.
   - Я вынуждена открыть перед вами свои мотивы, но лишь благодаря вашему статусу, человек Элерт.
   Я задохнулся... А вот это уже гнусность, - давить авторитетом, знаете ли. "Человек"!
   И тут она рассмеялась.
   - Вы сейчас вышвырнете меня в окно, Хранитель, судя по вашему разъярённому сопению, а я не умею летать.
   - Вверх.
   - Что?
   - Вы не умеете летать вверх, тессанта.
   - Точное замечание. Достойно ученого... Ладно, отец Элерт. Я остаюсь. В любом случае, Собор меня впустил, а это уже о чём-то говорит, не так ли? Я огласила свои намерения найти здесь убежище, и ваш долг мне помочь, а также сохранить это в тайне. А как сохранить в тайне? Только рассказывать всем, что мне тут нужно совсем другое - и что лучше придумать, кроме обмена опытом? Так и говорите: дама здесь ради моей примечательной лаборатории.
   - Ну да, конечно!
   - Не нравится мотив? Тогда скажите, что я пересекла страну ради ваших незабвенных глаз цвета горького шоколада. Так правдоподобнее?
   Почему последнее слово всегда остается за ней? Так нельзя.
   - Ваша комната дальняя по коридору. Там ваши вещи. Желаю удачи, тессанта Меран! И больше нам говорить не о чем.
   Я тяжело опустился на стул, чувствуя себя так, словно заставил расступиться море тремя матерными словами после пяти часов безуспешных молитв.
   Помоги мне Свет! Опять эти шаги в коридоре.
   Она вернулась, помахивая какой-то бумагой, и я узнал печать епископа. Что на этот раз?
   - Прочтите, мэтр... Если уж по-хорошему вы не смирились с моим присутствием. Эта бумага - секретное предписание, но ваше упрямство...
   - "Сим указом Меран... ...угу... назначается... назначается...".
   В глазах потемнело.
   - Что с вами? Кашиан не ваш родной язык, Хранитель? Дублировать на латти?
   Чума на ваше поле и всё что вы имеете - она теперь служитель Собора. Вот и всё.
   Я не могу вздохнуть, не могу сказать ни слова. Горькая, какая-то по-детски беспомощная обида сдавливает горло. Это нечестно, нечестно и несправедливо. Разве я плохо справляюсь со своими обязанностями?
   Это мой Собор, мой!
   И здесь я больше не в безопасности. Двери, эти окованные железом створки церкви - неужели не видно, что это двери моей души. Зачем же вы так настойчиво отворяли их... И не надо шептать молитвы, ибо только Тьма знает их наизусть. Может, ты воплощение Тьмы, скажи мне? Чёрный демон моих снов. Так легко, так изящно и безжалостно.
   Но по лицу трудно понять мои чувства - я добивался подобного умения годами.
   - Итак, - нет, голос не дрогнет, я запрещаю! - Итак, как видно из этой бумаги... вы поступаете в моё подчинение, если я что-либо понимаю в иерархии.
   Смешок.
   - Формально, мэтр, формально. Видите ли, я не простой служка, который моет алтарь и чашу для подаяния и в промежутках бегает выносить ночные горшки. Ведь Ана-Чарита - один из главных храмов Пинора, и не только местные приходят сюда... Я знаю столько языков, сколько практически их существует в мире. И господин епископ здраво рассудил, что я здесь очень пригожусь...
   Вслед за этим она окидывает меня оценивающим взглядом.
   - О, а вам идёт! - это она про свою хламиду.
   - Надеюсь, я не отнял у вас последнюю, можно сказать, праздничную одежду?
   - Праздничную? - она расхохоталась. - Как вы могли подумать, что эта ветхость - моя праааздничная одежда! Я давно уже не ношу её в приличном обществе и употребляю в совершенно ином качестве.
   - Ином? - я растерялся. - Позвольте узнать, в каком же?
   Она резко наклоняется к моему уху, слегка касаясь его губами и театрально шепчет:
   - Это моя ночная рубашка, мэтр Фарри!
   И, счастливо хихикнув, выходит, оставляя меня беззвучно хватать воздух ртом.
   Ночная рубашка.
   Правда или нет, но я избавляюсь от одежды со скоростью мысли и, кажется, ощущаю полностью обожжённую кожу. Представить, как она одевала это ночью... выше моих сил. Выругавшись, разыскиваю ключи... роюсь в собственных вещах... боже, ну хоть что-то есть. Переодеваюсь. Разумеется, ткань более грубая, и чёрт с ней. А что делать с этим? Да ладно, выстираю и отдам, пусть хоть по нужде в этом ходит.
   Мать пророка, все взялись меня доводить! Со злости хватаю со стула давно забытый кнут. Одним щелчком сбиваю из угла паутину вместе с парочкой пауков. Что же, пойдём гонять крыс по коридорам... а что делать, больше под рукой никого нет.
  
   Призрак погладил кончик кнута, бессильно и неумело свисающий у него из-за пояса. Так вот кому принадлежала жестокая игрушка! А он думал и гадал - зачем этот кнут в комнатке, которую Теннер себе присмотрел? Для самобичевания, что ли?
  
   Иду по коридору. Полы одежды путаются, цепляясь за башмаки. Шаги гулко отзываются под самой крышей. Почти уверен, что Коро спрятался - моё настроение он чувствует за сотню миль. И правильно поступил. Удар! Очередная серая жирная тушка, которой не повезло, валяется у стены. Да-да, посмейтесь. Не хотите представить себя на её месте? И вдруг...
   Шёпот, тихий смешок. Неслышный шорох слов... У меня прекрасный слух, и не угадать один из голосов нельзя. Этьен. Обладатель божественного голоска и насквозь гнилой душонки. Впрочем, мальчишку уже наказывать бесполезно. Меня интересует второй. Наугад ныряю за колонну... и за считанные мгновения вытаскиваю обоих. Какие лица, если уж не смотреть на остальное! Браво, вельможа. Поговорим о божественном? Этьен исчезает быстрее крысы, зная, что пока его голос не начнёт ломаться... я не рискну лишиться лучшего мальчишки из хора. Придворному же я улыбаюсь радостно и совершенно искренне (потому как бедных зверьков уже становилось жалко).
   - Это Ана-Чарита, храм божий, - мягко, будто обьясняя сумасшедшему. - Нельзя же ТАК неуважать святыни. Возможно, просто вы не умеете уважать... Но я прекрасный учитель!
   И это правда. Собор моя территория для любого закона, и я здесь вправе делать всё или почти всё. Тем более если речь идёт о такой скверне... Он пятится, ещё что-то рассказывая, но мои глаза очень красноречивы.
   - Но мы ведь никому не скажем, верно? Ни о чём не скажем... вы меня понимаете?
   Я не тронул его и пальцем (в самом деле, зачем же тогда кнут?). Нет, вру... при выходе я взял его-таки за шиворот и пинком выкинул на ступеньки.
   Зрелище дворянчика, катящегося по ступеням до самой площади в распущенной на ленточки одежде доставило мне глубокое моральное удовлетворение.
   - Это было красиво, - прошептали за спиной.
   -Тессанта?
   - Полагаю, вы были насчёт него правы.
   - Вы подсматривали?
   - Ну, скажем, я успела ко второму акту. Бедняжка Этьен останется заикой.
   - Бедняжка Этьен получит своё сполна, но позже и уже не от меня.
   Мы вышли за двери. Я аккуратно сматывал кнут...
   И вроде бы площадь всё время перед глазами... Хоть убей меня, но откуда Ветьер?
   - Моё почтение, - радостно помахал он рукой. - И вам, тессанта Меран! Вас, похоже, провожают к экипажу?
   - Вы не угадали, мэтр Ветьер, - её зелёные глаза лучились ласковой насмешкой. - С сегодняшнего дня я полноправный служитель Ана-Чариты... вот, вышли подышать свежим воздухом.
   Я видел, как блестят глаза поэта - он оценивал ситуацию на предмет очередной выходки. О, да, я прав! Миль красиво рухнул на колени и воскликнул:
   - Убежища! Убежища! Я прошу, я умоляю вас, тессанта! Дайте в этих стенах убежище недостойному преступнику!
   Он был хорош, негодник, и явно рисовался перед этой рыжей кошкой. Подполз к ней, не вставая с колен и снизу вверх по-собачьи преданно заглядывал ей в глаза... Она смеялась, уперев руки в бока...
   - Разве вы совершили преступление?
   - О, если бы вы заглянули в моё бедное сердце! А ведь намерение есть деяние, верно, Хранитель Элерт? - он подмигнул мне.
   - Угу, - ответил я. - Давайте, соглашайтесь, Меран. Убежище так убежище. Подселим мэтра Ветьера к Коро. То-то парень будет рад!
   Миль уже взял её за руки.
   - Ради вас я готов жить рядом не то что с Коро, но и даже с самим мэтром Фарри! Поверьте, это будет жестокая и кровавая жертва! Неважно, лишь бы в одних стенах с вами...
   Она фыркнула.
   Я спокойно удалился.
   Одна маленькая деталь: когда я вернулся в келью, хламида, принесённая мне Меран, исчезла. Она забрала её? Но зачем? Боялась, что я попытаюсь выстирать и испорчу дорогую ткань? Вряд ли... тогда зачем? Меран и Ветьер... ничего парочка! У них есть одно неоспоримое общее достоинство - они умеют доводить меня до абсолютного бешенства.
   И вот зазвонили колокола... и я понял, что парочка Меран - Миль в это мгновение превратилась в троицу. Коро, разумеется, звонил. Но ЧТО это был за звон!
   Натренированное подсознание подсказало раньше, чем я успел осмыслить: ритм, непривычный ритм... "Динь-дон, раз, ...инь-динь-дон, ...два, три - и раз, Боммм... (огромный колокол)..., четыре"... Ах, мерзавец...
   Две поправочки на темп и высоту звука... да ведь именно это каждое утро будит меня! Это, и не что иное, заставляет кусок застревать в горле во время обеда, и мешает моей молитве вечером.
   Танец Ильметико... Вернее, тот нехитрый неменяющийся ритм, который отбивает маленький барабанчик аккомпаниатора. Разумеется, Коро не слышал этого (до площади далеко), но он видел и запомнил частоту ударов, и, конечно, не раз и не два смотрел на ноги этой бестии...
   Ну всё, крысами тут не отделаться! Взбегая на колокольню, я для проверки выглянул в одно из крошечных окошек: точно, эта исмаханка на площади, даже отсюда видно, что она смотрит в сторону собора. Позор, стыд! Все те долгие секунды моего пути наверх, красавица Ана-Чарита, протяжно откликаясь, продолжала изобретательно и величаво вторить пляске Ильметико... И весь город, и каждый уличный оборванец, и даже сам король сейчас слышали... А-ахххх, казнённый пророк, удержи мою руку, я не хочу становиться убийцей.
   Я выскочил на площадку как раз во время окончания очередной вариации. Гул большого колокола долго не утихал...
   - Коро! - заорал я. Впрочем, не надеясь быть услышанным. - Коро......!!!!!!
   Крошечные колокольчики сбивчиво начинали свою изящную партию... И тут же жалобно вскрикнув умолкли. Он увидел меня. Застыл с видом побитой собаки. Знает, стервец, всё знает. Так какого же делает?
   - Подойди, - твёрдо сказал я.
   Он мотнул головой, и сьёжился ещё сильнее. Что ж, я не гордый... Доберусь и так. Несколько шагов, подумаешь? Я ощущал, как лицо приобретает очертания... как это называл Ветьер? "Маска гнева"?.. Я знал, что глаза мои сужены, и ноздри раздуваются, и губы сжались... но контролировать это не счёл нужным.
   - Какого чёрта? - прошипел я ему в лицо, сдобрив этот нехитрый вопрос выразительной жестикуляцией.
   Он помялся... выглянул через верх ограждения, видимо на площадь... и глаза его наполнились влагой вины...
   - Там, - сообщил, шмыгнув носом. - Красивая.
   Глухой, но вполне нормальный голос выдавал решимость и упрямство. Ценитель, мать его.
   - Танцует, - помотал он головой гордо, - Коро запомнил.
   Видимо, выражение моего лица стало неописуемым.
   - Колокола должны пробуждать в людях чистые, светлые мысли... - сделал я последнюю попытку. - Колокола здесь для того, чтобы славить Бога и Свет Его.
   Он пригнул голову очень низко, и я еле различил осторожный шёпот:
   - Коро никогда не видел Бога... А она - красивая...
   И чуть погодя:
   - Хозяин... Не бойся, Она - не против... Коро знает. Потому что Коро ещё жив.
   Под вторым "она" полоумный имел в виду, конечно же, Ана-Чариту.
   Мог ли я не дать ему по шее?! Этому созданию, решившему вдобавок ко всему поиграть на колоколах, как деревенский парень на личной дудочке! О, святые угодники, тяжело даётся некоторым наука...
   - И если под вечер я услышу хоть один подобный звук...
   Он молчал, сопел от боли и обиды. Нет, сироточка, жалеть тебя не буду. Завтра я получу гораздо больше от епископа Корсонны за твою гормонально несдержанную выходку. Приползу без сознания! Для того ли предназначена колокольня Ана-Чариты, прекраснейшей из Живых Соборов, Хранитель? Так-то вы ревностно следите за вверенным вам... и так далее, и тому подобное...
   С полностью отказавшей логикой я меедленно спускался вниз. Хочу, понял я, хочу в тот маленький винный подвальчик в ближнем переулке, хозяин которого никогда не задаёт вопросов, где мало посетителей и много тёмных углов... Да, так будет лучше. Выбрался кое-как за двери, сошёл - куда там сошёл - стёк по ступенечкам, тихо пробираясь мимо сидящих на ступеньках вирианки и поэта. Он что-то рассказывал, она смеялась...
   - Куда вы, мэтр! - ах ты чёрт, у него глаза на затылке. - Вам не нравится новая песенка Толстухи Денизы? Как вы собираетесь объяснить это завтра епископу?
   Несдержанное хихиканье. Я удаляюсь с крейсерской скоростью.
   - Но в самом деле, куда господин Хранитель так быстро? А месса через два часа? - это чуть ещё хрипловатый от беседы с новым поклонником голосок моей подчинённой.
   - Полагаю, к аптекарю... за козьим жиром... для облегчения завтрашнего свидания с его святейшеством.
   Возмутившись откровенной непристойности замечания, я пообещал себе более ни-ког-да не разговаривать с этим... Пулей влетел в знакомое тёмное помещеньице.
   - А, человек в белом, - приветствовал меня хозяин. - Насколько плохи твои дела сегодня, птичка?
   - Примерно на две бутылки хуже, чем в прошлый раз.
   - Понятно...
   Вечерняя месса отличилась гробовым молчанием колоколов. Бастуем? Ну ладно!
   Люди торопились по домам, и я не напрягался. Очень скоро уже предоставилась возможность полноценно уснуть в своей комнате.
   Сон мой всегда чуток... И внутренний хронометр невозможно выключить. Где-то около полуночи - тихое поскрёбывание в дверь и намеренно затаённое дыхание. Я открыл один глаз - полная темень. Открыл второй - не лучше.
   - Входи, - наугад сказал я посетителю...
   - Хозяин сердится, - знакомый до боли тембр! - Сильно сердится?
   - Вообще не сердится. Заходи.
   Тяжёлые шлепки. Меня робко тронули за плечо.
   - Коро всё понял. Больше не будет. Хозяин простит?
   - А где ты был вечером-то? Почему было так тихо?
   - Я думал, - сообщил он без комментариев.
   Вот так. А ты, Элерт, пинал сусликов на Армонтских полях. А тут за тебя думали, надрывались.
   - Хозяина будут ругать?
   - Нет.
   Конечно, нет. Ругать? Ну что ты. Бить. Причём ногами. Сиротинушка моя.
   - Иди спать.
   - Иду, - покорно согласился он и напоследок шумно вздохнул.
   После этого визита я ещё с полчаса полежал в кромешной тьме, но не спалось. Хмельная дурь выветрилась абсолютно. Веки упорно не желали смыкаться. И, чтобы не мучать себя, я встал, накинул рубашку. Будто одобряя подобное решение, выглянула луна. По коридорам простелились витиеватые тени. Было прохладно и очень тихо.
   Ана-Чарита... - шепнул я, словно звал её на свидание.
   Я должен был обойти Собор, убедиться, что всё в порядке... год за годом я делал это и не мог без этого уснуть.
   Память услужливо, будто упавшая книга, распахнулась на той странице, когда я впервые увидел Его. Прямой удар по голове не мог бы вывести тогда меня из состояния снизошедшего прозрения. Восторженно-глупое, знакомое из детства ощущение, вопль замершего сердца... "Хочу это! Только это!"... Нерассуждающая дрожь. Так не желают победы в сражении, так не желают славы, так не желают женщину.
   И долгий путь - наверх, наверх, от служки до Хранителя, это был путь, неведомый и царю мудрецов - змеи на скале, орла в небе, корабля в море, сердца к сердцу, но - нет, другой, пятый, путь мистической связи живого с неживым. И будто я обретал твёрдость камня, и будто камень оживал под ногами.
   Думаешь, я не понимаю тебя, зеленоглазая нахалка?.. Разве забыть, как я вот так вошёл, сжимая в мокрой ладони указ о моём назначении, а солнце плавилось и рассыпалось сквозь бесчисленные витражи, и я думал, что Она делит мою радость. Все ушли к ночи. Первая ночь здесь. Но теперь у меня есть Право и Имя. Не смевший ранее поднять глаз от пола, я развернул плечи... На эту ночь я лишился рассудка, сошёл с ума и видимо так было нужно.
   Я бродил по коридорам, ходил вокруг каждой колонны, пока не добрёл до той неизвестно зачем сделанной ниши во внутренней стене. Ты был гениален, архитектор... Лёгкий шорох и мягкое подрагивание... неуловимые звуки... склонившись в этот проём, можно было как бы заново услышать всё, что случилось здесь за день, дыхание этого величавого здания, его непроизвольную память. Он живой, и тогда я в этом убедился. Непослушными пальцами я гладил шершавые камни стен... и говорил, говорил... Сотни раз произносил своё имя, рассказывал о своих мечтах, о своей прошлой жизни - но разве была жизнь ВНЕ? - клялся, что теперь всё будет хорошо. Уговаривал, умолял. Кажется, просил мне поверить... рассвет застал молодого безумца на полу, возле той же ниши, но тогда я был умиротворён и спокоен, и голос мой на утренней мессе был глубок и убедителен, словно в нём осталось осознание некой высшей тайны.
   За эти годы я не понял одного: кем же я был для Собора?
   Появился Коро - и Ана-Чарита обрела Голос, навсегда выделивший её в сонме остальных церквей. Неподражаемый, неоспоримый, уверенный сильный Голос. Собор хранил и утешал несчастного идиота, ласково привязав одной из своих бесчисленных тайн, и в этой заботе проскальзывало что-то материнское.
   Я льстил себе надеждой, что я - его душа. Но нет, душа неведомого создателя жила в нём.
   Я не был и его сердцем.
   И всё чаще мне казалось, что я лишь холодный Разум этого строения, Разум, необходимый ему для поддержания себя в надлежащем виде. Я чувствовал себя соблазнённым и обманутым, я ждал не этого, совсем не этого... Горечь и обида копились во мне. Но кто же, кто? Кого ты ждёшь?
   Не было соперников. Появлялись и исчезали лица... уверенное в себе существо, Собор не впускал тех, кто был ему не нужен.
   До вчерашнего дня.
   И так легко, так внезапно.
   Значит, эта девочка, Меран, она ведь нужна тебе, да? Ты позвал её, как ты умеешь, и это уже навсегда.
   Что же, мне ли бороться с Тобой?
   Но кто она для тебя? Кем не стал я?
   Я оказался у знакомой двери и понял, куда принесли меня ноги. Да, всё верно. Она не запирает дверей на ключ... - в Соборе нет ни одной двери с замком... лёгкое касание... и я уже там. Луна бесстрастно высвечивала скудную обстановку... Маленькая фигурка на постели. Я скорее угадал, чем увидел, свёрнутую во много раз чёрную ткань, которую она положила под щёку и сжимала в пальцах, и странно вздрогнул. Спокойное, безмятежное дыхание.
   - Не думай что он твой, - вырвалось у меня. - Ты принадлежишь ему. Как и я. Сегодня и навсегда. Хватит ли у тебя сил?
   Испугавшись собственной дерзости, я быстро вышел, аккуратно притворив дверь. Я пойду спать, и через несколько стенок от меня мгновенно распахнутся и засветятся в темноте зелёные глаза, жёсткая, немного потусторонняя усмешка тронет изящные губы...
   Лучше для меня, что я этого не увижу.
  


Теннер. Строитель. День в саду с фонтанами.

   "Так не желают победы в сражении, так не желают славы, так не желают женщину". Ты точен, священник. Так желают власти! Иначе что ещё тебе нужно было, маленькому и серому? Но вот тебе покорилась каменная громада, и ты, плодовая мушка на плече орла, вдруг ощутил себя значимым и даже, возможно, могущественным! Ну, в общем, я тебя не осуждаю, и даже где-то понимаю, "смиренный" служитель с кнутом в руке!
   Просто однажды власть может сыграть злую шутку, и ты окажешься марионеткой, которую дёргают за ниточки. Как я, например. Вот сижу тут, в саду, созерцаю фонтаны, и вою.
   Ну хочешь - ешь землю. Что это изменит? Даже вреда никакого не принесёт. Стайр уже почти смирился со своей призрачностью, стал уже даже развлекаться этим. Но ведь он думал, что погиб недельку назад, и тут же был возрождён собственным последним Собором в таком странном качестве. А что оказалось? Двадцать три года!! Это же само по себе целая жизнь! Где же он был столько времени? В каком неведомом тёмном углу? И ведь даже в памяти не осталось, ничего, ничего...
   Тогда ради какого безумия его снова забрали сюда, на землю? Пусть бы уже и оставался в этой безвестной тьме, гнил в степи, лежал себе лицом в землю и никаких приключений. Строитель слишком много времени и так провёл на земле, чтобы верить во внезапность, случайность и беспричинность.
   Теннер схватил увесистый камень и запустил в равнодушную стену, возвышавшуюся перед ним.
   - Что тебе от меня надо?!! Что?!!
   "Будешь отвечать гадостью или предпочтешь смириться, а?"
   Впрочем, гадость пришла извне. Изрядно проникшийся к новому Хранителю архивариус таскал бумаги с усердием и рвением ежа, делающего запасы на зиму. Теннер, объевшийся сведениями, уже просматривал их наискосок. И ухватился взглядом за интересное сообщение, что "южная башня с колокольней выложена трофейной плиткой".
   - Трофейной? Пинор что, воюет?
   Архивариус состроил глаза птицы, мучимой запорами.
   - И давно? - не ощущая промашки, допытывался Теннер.
   - Да все воюют...
   - С кем?
   - С Бейик-Ата, Империей Молнии, конечно.
   - Я не знаю такой страны.
   Не стоило этого говорить, старик лишь молча покачал головой, проникновенным жестом сунул в руки Хранителю ещё какие-то бумаги и вышел. Таким образом Стайр разул свои глаза и осознал, что кочевник Фархад в самом деле почти уже Господин Мира. Надо будет на досуге почитать сводки. Всё же интересно. Именно он убил Теннера.
   От этой царапающей душу точки мысли повернули в другую сторону и неконтролируемо понеслись по выбоинам.
   - Кто такой Элерт Фарри? - спросил невзначай Теннер у помощника, когда тот попался на глаза.
   - Прежний Хранитель, - с честностью отличника отвечал Альшер. - Вы же видели запись в книге?
   - Да, заметил. Он умер давно?
   - Наверное...
   - Что значит "наверное"? Должность-то пожизненная?
   - Господину Хранителю лучше знать, - деликатно выскользнул Альшер.
   У господина Хранителя она посмертная.
   - А где он похоронен, в обители?
   - Он... как бы... наверное... если... в своём бывшем поместье. Он покинул Собор... никто не знает...
   Теннер минутку подумал. Покинул Собор? Теоретически - мог. А практически? "Эти окованные железом створки моей души"... нет, отец Элерт утопился бы в фонтане, повесился бы на верёвке колокола, но не ушёл из Ана-Чариты.
   И прежде чем голова Теннера успела проконтролировать руки, те совершили произвол: сграбастали за грудки ни в чём не повинного монашка и притиснули к стенке.
   - "Наверное", умер?
   Пушистые ресницы Альшера опустились. И - взлетели под шипение Стайра:
   - И не похоронен в обители? И никто не знает? Ни камня, ни памяти, ни слова? Так поступают только с самоубийцами!
   Парень весь пошёл пятнами. Надо же... На ящерку похоже.
   А потом оттолкнул Теннера (довольно сильно) и припечатал:
   - Я. Ничего. Не знаю.
   - А кто знает? Кто вообще знает, что происходит в этом Соборе?
   - Наверное, Хранитель?
   Монашек глянул на Теннера лучистым взглядом сытого змеёныша, и Строитель оторопел. Классическое туше. Ладно, умник. В сухом остатке всё равно имеем твой минутный испуг. Это лучше, чем ничего.
   Но неужели верующий чистоплюй Фарри и впрямь покончил с собой? А?
   Что же это получается? Неприкаянный и неупокоенный...
   Если бы Теннер Стайр, скончавшись от сердечного приступа в спальне какой-нибудь платной очаровашки, или упившись и свалившись в канаву, или... да мало ли поводов у человека умереть естественной смертью!.... - так вот, тогда, оплаканный, погребённый по обряду, да ещё бы и в родовом склепе, он не возник бы здесь в роли призрака НИЗАЧТО. Кишка тонка у Ана-Чариты. Не дотянулась бы.
   Убит. В чужой земле. Закопан без слова и взгляда, как животное. Зато душа, не присвоенная ни одной из Сторон Баланса - вот она, голенькая. Кому надо, тот и взял. Подлая доля.
   Наверное, можно было идти работать в полицию - Теннер любил чужие тайны, как гончая любит убегающую дичь. Кажется, стоит узнать, что с собою сотворил Элерт - и станет ещё понятнее, зачем Ана-Чарите эта коллекция бабочек.
   Потом он залёг в нишу и пробыл там больше двух суток, - предпочитая полуобщаться с отсутствующе-несуществующим человеком, чем со своим подлым творением. Ана-Чарите вряд ли было до этого особое дело, но не показать свое настроение ей Теннер не мог.

Отец Элерт. Подслушивание четвёртое.

   Что-то сегодня день богат на новости.
   Внутри Собора меня ждал гонец с письмом из Маршана. Письмо было от старого врага. Ввиду прожитых лет и разделяющих нас расстояний мы перестали бить друг другу... лица. И перешли на более изощрённое общение. Самым приятным было оказать другому услугу, и при случае об этом напомнить. Ещё лучше, если услуга касалась личных тайн и интересов - то, что очень даже можно разгласить вслух в ненадлежащее время. Думаю, отец Антуан положит ещё одну маленькую приятную пакость в нужный ящичек души. На нашу беду мы оба были людьми осведомлёнными в разных смыслах этого слова... но вот и мне понадобилась услуга этого старого греховодника. Приветствую вас, коллега... давно не виделись, и это счастье!
   Письмо имело следующий вид:
  

Фарри!

   Да-да, мои манеры те же. Хочешь реверансов - заплати шлюхе. Ей-боже, удивился, получив твоё письмо. Думал, ты уже сдох, даже сам собирался отслужить по тебе не халтуря. Но не с моим счастьем. Что ж, не теряю надежды.
  
   Ах ты хам, да ты ж на 8 лет меня старше. И работа у тебя нервная! Смотри, как бы я сам того... не отслужил.
  
   На что-то ведь и я пригодился, а, гений ты наш непризнанный? А предмет твоего интереса и впрямь достойный... я тоже увлёкся, пока материалы искал.
   Девочка твоя с секретом, как музыкальная шкатулка. Знать бы где нажать... Во-первых, записи о её рождении и прочих милых подробностях в церковных книгах нет. Пропасть, сгореть такое не могло. По крайней мере, не в нашей местности. Родители есть, живы и здоровы... знатны и обеспечены... пока с вопросами к ним соваться не стоило, ведь ты же выясняешь негласно? Дальше... сан и положение вроде сомнений не вызывают. Только вот всю жизнь она в разьездах... вольная славная птичка. Уследить за ней трудно было, думаешь, кстати, не следили? Вот сижу, читаю материалы слежки, усмехаюсь. Ты с такими людьми и не видался никогда, и не светит тебе. Короля повидал - запомни на всю жизнь!
   Она должна хорошо знать медицину. Практическую медицину, понял, олух - такой не научат за два года. А кто может исцелить, может и убить, верно? Это я к тому, что лучше повесь её в притворе в виде чудотворной иконы, хе! Потому как чудесно исцелённых на счету тессанты больше, чем собралось бы народу на твоё четвертование. Трупов же нет. Но мы ведь пока не искали? За отдельную плату можно и поискать.
   Уважаю её. Заочно. Ты труслив, как кошка, Фарри. Всегда таким был. Опыты твои - над неживым. А вот у неё и над живым случалось. Жалко, не могу выслать тебе это забавное домашнее животное - оно оборвало цепь и сбежало в ночь, что-то подвывая невнятно, но, кажется, это были СЛОВА.
   Ну что, ещё не обмочился, чернокнижник хренов? Смотри, как бы тебя не превратили в пятнадцатую химеру справа на восточном карнизе. Будешь проклинать надоевший вид и голубей.
   Так вот при всех этих возмутительных фактах биографии она жива, здорова и дымом от неё не пахнет. И думай теперь: зачем она нужна и кому. А нужна сильно. Помнишь все эти вроде бы несуществующие положения про Тех, с Обратной Стороны Баланса? Делай выводы. А я предпочитаю ходить с хвостом, зажатым в зубах, чем ходить без хвоста и без зубов. Понял? Прекращаю свой интерес и сжигаю все записи.
   Не желаю тебе ничего, кроме как свидеться со мной быстрее в рабочей обстановке - за тебя же некому заступиться, так?
   Антуан.
  
  
   Ой, напугал ежа известной частью тела... Да выйди на улицу в Корсонне и попроси дров поджечь комнатёнку Элерта Фарри: в лютый мороз отдадут мебель последнюю! Он мне про обвинения в колдовстве рассказывает. А людям лишь бы обвинить. Про животное интересно, конечно. Ну и что? Если уж исмаханка может научить свою свинью читать газеты. И вообще... отец Антуан без трёх бутылок на ночь не засыпает. Ему и крысы говорящие привидеться могут. Короче, уверен: с Меран всё нормально. Ну а медицина... хм, я в неё верю слабо.
   Резюме: иди ты... в то место, на котором не бывает морщин.
   Спасибо, впрочем, за информацию.
   Утро, как ни странно, излечило меня от меланхолии. И, хотя сеял дождик, настроение было прекрасным... Три часа. Спустя три часа пришёл человек и сказал, что меня хочет видеть епископ.
   Я поплёлся самой длинной дорогой, тем шагом, которому обзавидовалась бы любая полудохлая кляча. Перед выходом же тянул время тем, что тщательно брился и причёсывался, чистил обувь, отглаживал мельчайшие складочки на вынужденно новой хламиде (обнаружил на дне сундука когда-то кем-то подаренную, из бархатного тяжёлого материала, посрамившего бы даже иностранный шёлк той, которую давала Меран). Но выйти всё-таки пришлось...
   Шагал, погружённый в тягостные раздумья, не замечая приближавшейся кареты, а её скорость была приличной. Очнулся от окрика кучера и так испугался, что не подумав, сразу схватил мчащихся на меня лошадей под уздцы... По обе стороны моей головы со свистом взметнулись окованные железом копыта... но моя хватка была мёртвой от шока... лишь раз я отступил назад - да и то потому, что паре вороных дала под зад катящаяся по инерции карета.
   - Какой там Тьмы стоим?? - доносится оттуда.
   Нимало не заботясь о выражениях, даже не видя меня, меня аттестовывают в лучших традициях Дна. "Пьяный висельник" и "любовник хромой суки" - самое мягкое в этих перлах. И вот на мостовую спрыгивает она - ослепительная Анник... желтоглазая, черноволосая пантера, богиня Весёлой Улицы... (ах, простите мою привычку помнить прошлое)... да-да, конечно... Фаворитка короля... И, если не замечать её дьявольскую красоту - умная, тонкая, с прекрасным чувством юмора женщина, в чьём салоне можно встретить лучшие умы этого времени... Хороший верный друг. Опасный беспощадный враг.
   Она подбегает явно в порыве расцарапать мне лицо, даже не вглядевшись, но я отпускаю лошадей, выныривая из-под их копыт и насмешливо кланяюсь, и ловлю эти занесённые для удара руки, прижимаясь губами к запястьям. Встречаю удивлённый взгляд удлинённых к вискам, неземных глаз цвета расплавленного золота - божественная женщина! И теперь руки резко взлетают, она виснет у меня на шее, по-мальчишески на миг обхватив меня ногами (расшитые жемчугом юбки совершенно шокирующе задираются) и звонко кричит на всю улицу:
   - Отец Элерт!! Чтоб вас драли все черти ада, это вы!!
   Глаза прохожих! Ещё миг - и они выпадут из орбит и покатятся по мостовой.
   - Я вас не видела сто тысяч проклятых лет! Как вы? Как Ана-Чарита?
   - Стоит, - пожимаю плечами, отвечая на вопрос о соборе, - и тут понимаю, что ответил на оба, но крайне двусмысленно. Она хохочет, хлопая меня по плечу. Замашки озорного дьяволёнка и лексикон девки - то, с чем она не захотела расстаться даже ради положения при дворе, и, думаю, правильно - двор таких жертв не стоил.
   Меня насильно затаскивают в карету.
   - Не отпущу, пока всё не расскажете!
   - А что рассказывать? Те же молитвы, те же опыты, на горшок и спать. Всё скучно и однообразно. У тебя интереснее!
   - Да уж. Моя постель теперь дело государственной важности, - хихикает Анник. - Кто бы сказал лет пять назад - не поверила бы.
   Лет пять назад ей было двадцать. Она и сейчас уверяет всех, что ей двадцать, но купальня в глубине собора хранит эту маленькую тайну. Она дерзко зажимает в зубах большую золотистую виноградину и перекатывает её языком в глубь рта и обратно... Я слежу за этим. В моих глазах восхищение филигранным мастерством очевидно непростых действий, мягкая насмешка, удивление тем, как похожи оттенки её глаз и виноградинки... в моих глазах всё, кроме желания. Я не изменился, Анник. Убедилась? Вижу, с каким облегчением она съедает несчастный фрукт.
   - Я так скучала по вам, отец мой, - блаженно выдыхает, мгновенно обвиваясь вокруг меня, положив голову на мои колени. Половина Корсонны отгрызла бы себе локти за то, чтобы оказаться на моём месте.
   Я шутливо растрепал её причёску.
   - Я тоже скучал по тебе, Анник... "Скучал как парус без ветров, но видит бог, зачем же буря, скучал как пашня без дождя, но чёрт возьми зачем гроза?"... - засмеялся я.
   - Стихи, - мягко промурлыкала она и потрясающе чувственным движением потёрлась лицом о мою хламиду. Да она всё делала так, вот уж распорядилась природа. - Смешные хорошие стихи. Кто автор?
   - Миль Ветьер.
   - Малыш Ветьер? - радостно воскликнула она. - Ваш ученик?
   - Ну в некотором смысле - поэт же он от Бога, не побоюсь такого отзыва.
   - О, как бы я хотела его видеть! Какой он сейчас?
   - Да такой же. Те же кудри, те же глаза, тот же язык длиной отсюда до Маршана.
   - Он забавный, - хихикнула она. Эпитетом "забавный" Анник имела привычку награждать всех, хоть раз побывавших в её постели. Я удивился.
   - Дочь моя, разве у этого бродяги в карманах однажды зазвенело столько, чтобы оплатить твои услуги? Помню, недоставало и у некоторых маркизов!
   - Это был подарок, - грудным голоском обьяснила юркая кошечка. - Подарок на День Рождения.
   Усмехаясь, я попросил её не так активно ползать по мне, - помнёт ведь одежду. В ответ меня радостно толкнули носом в щёку.
   - Ничего не могу с собой поделать, я соскучилась.
   - Мне-то что, а вот со стороны неприлично.
   - Вы удивительное творение Господа, отец Элерт! Я с двенадцати лет пытаюсь пробраться к вам в кровать, но вынуждена признать, что уже сдаюсь.
   - Я стар, Анник, мне уже это ненужно! - сощурился я, кусая губы от смеха...
   - О, да! Нашли что сказать! Поверьте мне, а уж я-то знаю, вы до конца жизни будете мужчиной.
   - Нет, не хочу, не хочу, - в притворном ужасе замахал я руками, - быть как твой первый муж, этот граф, который по привычке продолжал ходить на Весёлую Улицу, но уже забыл зачем??
   Она подмигнула мне...
   Да, конечно... вот уже тринадцать лет постоянные, такие привычные попытки соблазнения с её стороны... но что считать соблазнением? Соблазняли глаза, походка, голос, само существование её уже соблазняло всех мужчин мира. Не знаю, было это наградой или карой... я не видел всего этого. И каждый очередной раз, когда это тело, предмет вожделения стольких воспалённых воображений, прижималось ко мне, а губы страстно шептали мне лукавые слова - обещания грядущих удовольствий...
   Запах болота, дождя, гари бил в ноздри... Вкус собственного пота, вкус чужой крови, вкус пепла на потрескавшихся губах. Невыносимое в своей изумлённой тупости лицо помощника, его блеющий голосок: "Фарри... они убьют нас, Фарри. Что у тебя за привычка такая, всяких щенков подбирать, тебе мало мальчишки-дебила?...Фарри, я боюсь. А вдруг она и вправду больная оспой, нафига ты её вытащил из дома? Ну постой, послушай же!"... он бежал за мной по болоту, смешно, неуклюже путаясь в полах плаща. Горящий домик освещал нам путь.
   Люди были очень злы. Я понимаю, эпидемия, способная выкосить что там город - страну! - страшная болезнь, махнувшая чёрной дурно пахнущей юбкой чужестранки перед их носом. Пришелица умирала тяжко и долго... и я был призван, чтобы закрыть ей глаза. Смешно. Какая неприкрытая надежда, что я заболею и умру, читалась на их лицах, ведь меня же позвали не просто так. Других священников было жаль. Чернокнижника не жаль никому. То была не оспа, но кто бы стал меня слушать... Я и не собирался препятствовать успокаивающему нервы народа развлечению - забить домик досками и сжечь вместе с телом...
   У умершей была дочь. Совершенно крошечный, грязный ребёнок. Просто грязный, худенький, явно голодный. Ни сыпи, ни кашля... ничего.
   Неужели можно ТАК позволять страху овладеть собой? Помножив это на беспамятство толпы...
   Мне было жаль ребёнка, поверьте, лишь потому, что он был здоров. Кто знает, как поступил бы я, если бы он был болен. А ещё моя молодость, стремление поступить наперекор тупой толпе, ненавидящей меня.
   В общем, устав уговаривать, обьяснять, даже ругаться, я просто схватил девочку и побежал. Шок от моего поступка давал мне фору секунд в 15, а значит слабую надежду. Что будет когда нас - ведь я же был с помощником, леший дери его, - нас догонят, а в этом не было сомнений, я старался не думать.
   Собор, Собор.
   Это не чаша с подаянием в двадцати метрах от главного входа. Это такое расстояние... природа наградила меня длинными ногами и выносливостью, чего не скажешь о кругленьком монашке за спиной. Больше никогда не будет в моей жизни такой бешеной гонки... да я и в ад пойду прогулочным шагом!
   Уже на ступенях я подвернул ногу. Ребёнок на руках не дышал - вот шутка, если умер. Кто-то кинул мне в спину факел - попал. Дождь снисходительно погасил тлеющую ткань.
   Пинком я втолкнул помощника в двери. Не пустить больше никого следом - не будут же они стоять всю ночь? Но как не пустить?
   У меня вновь были в запасе лишь мгновения их замешательства.
   То, чего они не посмеют прервать... Не смогут.
   - Воды, - бросил я задыхающемуся монашку. Он подумал, что я рехнулся. Он уже смирился с тем что нас убьют...
   - Воды?.. к-кружку что ли?
   - ДВА ВЕДРА как минимум и быстрее.
   Я нетерпеливо разорвал тряпьё на ребёнке... знаешь, девочка, ведь тогда я раздевал тебя в первый и последний раз. Что я искал?
   Ветхая верёвочка и маленькая, выточенная из дерева... пентаграмма, что ли? Я инстинктивно отпрянул. Потом посмеялся над собой... конечно нет. Круг с лучами. Символ солнцепоклонников.
   Прости меня, что не нашёл ничего лучше чем сменять твою жизнь на веру твоих отцов. Глупый, глупый священник.
   И когда Собор отворил двери настежь перед десятком уже на ВСЁ решившихся (ведь болезнь! Их семьи! Их дети! А этот гад выпендривается...)... горожан, их встретили мягким укором свечи... и мой уверенный (дрожащие колени!) шёпот. Одной рукой я держал ребёнка, другой время от времени ощутимо толкал монашка под рёбра, чтобы тот исправно вёл надлежащий диалог.
   "И признаешь ли ты Баланс света и Тьмы, и пророка, утвердившего его...".
   Боже, какую чушь я порол по памяти... но проверив потом истинный текст, понял, что суть уловил верно.
   "Ай!.. - очередной пинок. - Признаю", - ответствовал помощник.
   "Я передаю тебя, Анник, свету, но ты вправе выбрать иной путь...".
   Никто не может прервать обряд. Ибо этот акт так щекотлив юридически - мы же расписываемся за младенца, даём какие-то обещания... тут важна каждая минута, не так ли?
   Я ведь окунал в эту купальню и ваших детей, о, вы, чьи руки сжимают оружие...
   Помните ли вы это?
   Не надо мной смилуйтесь.
   Не над этим оборвышем.
   Над памятью своей.
   Двери закрылись.
   Пот стекал по моему лицу.
   У меня хватило сил на последний несуразный поступок... Я одел тебе свой собственный Знак Равновесия. Ну, знаешь, не будить же ювелира среди ночи.
   Всё это так долго рассказывать - и так быстро проносится перед глазами. Анник догадалась, о чём я вспомнил, и успокаивающе гладит меня по руке... Улыбаюсь ей. Я не могу желать тебя, несостоявшееся сокровище другой веры. Я оглохший моряк, не пой мне свои песни, сирена. Потому что всегда держать буду на руках не эту юную обольстительницу - ту, другую, доверчиво прильнувшую, ту, приговорённую... вот и ответь мне, награда ли это или кара?
   Я отдал тебя в ближайший монастырь, откуда ты сбежала в шесть лет, и забыл о тебе.
   - Помнишь, как мы встретились второй раз?
   Она кивнула.
   - Но прежде чем вы вновь начнёте вспоминать, ...куда вы шли, отец Элерт?
   - К епископу.
   - К епископу! Но медленно! - высунувшись из окна, дала она указания кучеру.
   И повернулась ко мне...
   - Я тогда не заработала и десяти паршивых монет! Жуткий вечерок! Думала, хоть вас разведу...
   Когда я шёл вниз по улице в тот морозный, наполненный пронзительным ветром вечер, настроение было - родную мать убил бы. И когда из тени от балкона выступила хрупкая фигурка, тронув меня за рукав, я просто отмахнулся от неё, очень грубо. Но она повисла на моей руке с той силой, которую придают отчаяние и голод. Я рванулся сильнее... отлетели застёжки моего плаща, метель унесла яркий платок с головы настойчивой попрошайки...
   В неярком свете фонаря забелела моя хламида. От неожиданности ночная тень вскрикнула.
   Резанул по глазам золотой блик маленьких Весов на тонкой шее девчонки, - характерно изогнутых. МОЕГО знака. Теперь вскрикнул я.
   Несмотря на мой сан, она не собиралась отступать - ей некуда было. Силилась улыбнуться посиневшими губами.
   - Где же ваше сострадание, святой отец? Вам жалко двух монет для бедной девушки? Я честнее, чем вы - я не рассказываю о рае... а показываю его!
   Уже я вцепился мёртвой хваткой в её плечи
   - Я дам тебе в десять раз больше. Если узнаю, откуда у тебя, паршивка, этот знак!
   - Идёт! - воскликнула обрадованная девчонка и практически побежала... Я - за ней.
   Ну ещё бы не нестись в пусть убогую, но комнату, где есть растопленный камин. Там, в обжигающем тепле, я сбросил плащ, вытянул ноги к огню в подозрительно трещащем кресле (то ли жуки-древоточцы песенки поют, то ли оно подо мной сейчас развалится)... Моя нежданная спутница мгновенно освободилась от многослойно намотанной ветоши и бросилась греть у огня руки. Я по достоинству оценил изящество профиля, пышность волос, вполне оформившуюся фигурку - но уже тогда тело отказалось реагировать ожидаемым образом.
   Более-менее отогревшись, девчонка вспомнила обо мне. Подошла с волшебной непосредственностью, уселась на мои колени. Потрепала по волосам, заглянула в глаза.
   - Вы и правда священник?
   Нет, я с бала-маскарада.
   - Священник и не знаете откуда у людей Знаки на шее?
   Я погладил нежную шею и пальцы резко сжались на ней....
   - Я-то знаю, - горячо зашептал я ей на ухо. - Я всё знаю. Я сам, своими руками снял этот Знак с себя и одел на ребёнка. Ради которого рисковал жизнью. Имею хотя бы право услышать, где теперь этот ребёнок, что с ним сталось.
   Отпускаю. Слёзы испуга и ещё какого-то чувства... Она потирает горло, откашливается...
   - Кля... клянусь, этот кулон всегда на мне с тех пор, как я себя помню. Я говорю правду, чистую правду...
   Я всматривался в каждую чёрточку её лица.
   - У меня ведь есть, у кого уточнить. Не люблю вранья. Вернусь и спрошу тебя гораздо более настойчиво!
   Слишком приметная внешность. Эти чёрные, волнистые волосы. Эти невозможные глаза цвета шампанского. Раз увидев, забыть нельзя.
   Поднялся, стряхивая её с колен. Как кошку. Бросил кошелёк с чувством брезгливости.
   Девчонка вновь повисла на моей руке.
   - Но куда же вы в такую погоду, святой отец? Да ещё в ночь! Вас не откопают даже к весне!.. Останьтесь!
   Нехватало. Пусть глубже копают! Нет, ну вот бесстрашное существо, я же её только что едва не придушил. И вижу - действительно не понятно ей, почему же я ТАК себя веду. Полагаю, немало тут перебывало и моих коллег. Трущобная киска... орхидея с городской свалки... эх. По дороге не раз и не два прокляну этот выпендрёж.
   На следующий день я довёл до истерики всех монахинь того монастыря, куда 12 лет назад сдал девочку. Но лишний раз убедился: юная проститутка и моя невольная "духовная дочь" - одно и то же лицо. Обида - я же помереть мог! И зачем - чтобы добавить ещё одну шлюху на улицы? Бред.
   Но зацепило. Потянуло. Ругался на себя последними словами... терпел неделю. Потом не выдержал.
   Хороший, уже не такой морозный, совсем тихий день клонится к закату. Улица теперь многолюдна. Полно товара, полно купцов. Кутаюсь в плащ. Глазами перебегаю от одного лица к другому... Она должна быть здесь, должна!
   Я угадал её приближение спиной. За сто шагов, по шороху голосов, приветственным выкликам. Резко обернулся - как меняет всё солнечный свет, благодарный союзник юности. С непокрытой головой, с сияющими глазами, в светлой одежде, оттеняющей яркие краски её не нуждающегося в гриме лица. Некоронованная королева. Почему, почему ты здесь? И почему здесь я?
   - Анник! - мой голос для того и создан, чтобы перекрывать гул чужих разговоров... - Анник!
   Бросается ко мне как к старому знакомому.
   - Вас откопали, святой отец?! Вы вернулись. Все возвращаются к Анник, - добавляет она с вполне взрослой и мудрой усмешкой. - Пойдёмте?
   - Нет, - отвечаю, - не туда. Нам совсем в другую сторону.
   Ана-Чарита восхитила её и немного напугала. А я... что я... мне надо было выговориться. Я рассказал ей всё. Чего ждал? Благодарности? Фи. Была ли она благодарна за жизнь - вечно полуголодная, плохо одетая, с 12 лет уже узнавшая о мужчинах такое, чего её более благополучные сверстницы не узнают и до старости.
   У меня хотя бы хватило ума накормить её. И посетила мысль - а не продала же кулон, золотой, с цепочкой, ...даже в самое тяжёлое время не продала...
  
   Вот он, до сих пор выгодно располагается в её декольте.
   - Вы уговаривали меня бросить улицу, отец Элерт. Ну а куда, куда мне было идти? Опять к монахиням? Лучше сдохнуть!.. И чем зарабатывать на хлеб?
   - Ну а почему ты тогда исчезла на целых три года?
   - Не поверите. Решила посмотреть тот мир, о котором вы умели так интересно рассказывать! Эти три года пошли мне на пользу: выучила немало наречий, обычаев... ну и конечно постельных привычек...
   - Анник!
   - Ха! Это и вправду интересно, заходите, расскажу как-нибудь при свечах.
   - Ты не изменилась.
   - А зачем? Вы ведь тоже...
   - Да ну! За пять-то лет? Не смеши.
   - Ну, конечно...
   Она не может просто смотреть, слушать - ей необходимо всего касаться, такова её природа.
   - Конечно, несколько морщинок... Но я им рада. А ещё вы... сильно похудели.
   Поверь, было от чего.
   - Всегда вспоминала вас, где бы ни была.
   - Не говори, что я и впрямь был тебе как отец - я этого не переживу.
   Она смеётся. Это наша безобидная детская игра во флирт.
   - О... ну тогда как старший брат. Мудрый, ласковый, всё понимающий старший брат...
   Я был, наверное, единственным мужчиной, сидящим спокойнее плюшевой игрушки, это развлечение она могла продолжать бесконечно. Она просто не умела иначе общаться с нами, существами иного пола.
  
   А возвратившись, моя крошка с новыми знаниями взялась за старое хорошо освоенное ремесло... Дела пошли удачно. Ей вскоре не стало нужды стоять на улице в любую погоду. У неё появилось собственное жильё... и туда подкатывали на экипажах... тем, кто ходил пешком, уже не хватало средств заплатить даже за поцелуй. Я ловил слухи о её возвращении, тихонько глупо хихикал у себя в келье при мысли о возможной встрече. Пока она сама не возникла на пороге в ослепительном сиянии своих шестнадцати лет. Испортила мне всю мессу - кто там слушал меня после её появления! Она была невозможна! Махала мне рукой, подмигивала, водила кончиком веера по краю корсажа. Я только усмехался. С последними словами, когда уже расходились люди, она побежала по узкому проходу мне навстречу и то была катастрофа. Та же абсолютная непосредственность уличной девчонки, помноженная на вседозволенность, даваемую достигнутым положением и деньгами. Пророк, спаси и сохрани. Но всё - скользяще рухнув на колени, она крепко обнимает меня за талию.
   - Отец мой! - восклицает, глядя снизу вверх смеющимися глазами. - Рада вас видеть, вы не заходите к бедной грешнице, вот я пришла сама. Проведите же со мной немного времени!
   - Боюсь, меня это вконец разорит, дочь моя, - сквозь зубы роняю я, силой поднимая её с колен и подталкивая в сторону лестницы, - твоё время больше мне не по карману.
   - А сколько стоит ваше? - хихикает она, уже вальяжно располагаясь на моей кровати, нет чтоб на стуле! - Пожалуй, заплачу с удовольствием.
   Я не знаю, зачем мы встречались и разговаривали. Зачем были нужны друг другу. Она как никто умела выводить меня из затяжных депрессий. Но не так уж редко я видел и её слёзы - слёзы... кому ещё могла она их показать, несчастный маленький зверёк, которого желали даже женщины, даже мужеложцы... все, чёрт побери, и кого интересовали её слёзы? Но она не выдерживала более нескольких часов простой беседы... нервничала. Я отправлял её домой, прежде чем в ней снова возникнет идея переспать со мной.
   - Есть мужчины для заработка, есть мужчины для удовольствия, - однажды развела она руками. - Вы мужчина моего самолюбия. Ну если я так прошу, вам трудно уступить? Возможно, я потеряю интерес.
   А я потеряю тебя. Стану одним из тысячи. Но мне бы и не удалось - странную шутку играло со мной моё тело. Никак, низачто. Стояло бодро на страже моей нравственности - господи, да кто на неё ещё хоть раз покушался, кроме Анник!
   - Да, а ведь мы приехали! Зачем вам к епископу? О, нет, стойте, знаю. Об этом мне говорила моя служанка... что-то с колоколами. Не то звонили, вроде...
   Я обречённо махнул рукой - приятно было встретиться, но я пошёл. Пора принимать соответствующую позу первой готовности.
   - Я с вами! - она выскакивает и бежит вперёди меня.
   Нет, боже, нет!
   А впрочем, разве её не впустят? Только вот в свете мало знают о нашем знакомстве...
   Епископ Гарт краснеет дважды - от злости, увидев меня, и от смущённого шока, увидев Анник.
   - Графиня, - шепчет он, созерцая королевскую кошечку. - А я... вот... несколько занят.
   - Да я как раз по этому поводу! - беззаботно смеётся она. - Посмотрите, как вы напугали бедного священника своим строгим взглядом... О, прошу вас, даже у меня мурашки по коже...
   Она мурлычет эти слова лести, ещё раз заставляя епископа краснеть, от удовольствия... В совершенно кошачьих радужках переливается пьянящее шампанское. Готов? Готов... выноси! Любуюсь, готовлю ладони для аплодисментов.
   - Не наказывайте маленькую Анник за её безумную выходку... это я подбила несчастного звонаря на недостойную шалость. Эти постоянные мелодии так величавы, и так... скучны.
   О, епископ верит, верит - она могла подбить бы самого короля влезть на эту колокольню.
   - Больше такого не повторится, я же понимаю, Ана-Чарита... Но отец Элерт, - взгляд в мою сторону. - По старой дружбе... просто разрешил мне поговорить с этим, как его, с Коро. Простое любопытство, мы, женщины так любопытны! Не знаю, что на меня нашло тогда... вы ведь меня простите? Простите?
   - Это было шокирующе, - пытается вякнуть епископ. - Наверняка его величество...
   Сладкий смешок.
   - Его величество уже назначил мне наказание за мой поступок, ваше святейшество... Вы меня понимаете?
   Яркие губы порочно усмехаются. На лице епископа выступает испарина... Он смотрит на неё - на меня, застывшего с глазами в пол и выражением спокойного невнимания... На неё, поводящую плечами - на меня, будто отсутствующего здесь... Дикая мысль о том, что фаворитка короля выгораживает какого-то там священника, абсолютно не может прийти ему в голову. Взмахом руки он отпускает обоих...
   С хохотом, уже в карете, Анник беспощадно валится мне на руки:
   - Дело нескольких минут, отец Элерт! Я была хороша?
   - Бесподобна! - признаюсь.
   - О, у меня идея. Едем и в самом деле к собору. Наверное, Ветьер придёт туда? Он же и дня без вас не мог.
   В день по литру моей крови.
   Вспоминаю про Меран. Боже. Она увидит меня с Анник, а обьяснять слишком долго. Представляю, что выразит её лицо.
   - Эй, не надо пугаться. Сплетни в Корсонне расходятся быстро. Я не буду дразнить её!
   - Кого?
   Анник хлопает в ладоши, радостно падает на спину:
   - У вас появилась женщина, отец Элерт!
   ЧТО-О??
   - У собора новый служитель, Анник, не более. Служитель, сующий нос не в свои дела и порядком мне мешающий... А эти сплетни можешь забыть. Ты ведь меня знаешь...
   - Совсем не знаю. Более того, не понимаю.
   - И вообще, ею основательно занялся Миль.
   - Миль? - Анник хохочет. - Славный малыш. Хорошенький разгильдяй. Он моя слабость. Вы ревнуете её к Милю?
   - Нет.
   Я действительно говорил правду.
   - И всё равно оставь глупости. Это невозможно.
   - Ну ладно, не бойтесь. Сейчас я не зайду... сделаю это попозже и только ради вас переоденусь в какую нибудь серую хламиду. До встречи!
   Она напоследок крепко обнимает меня.
   - Как хорошо было увидеть вас, отец Элерт. Сегодня мой день удался, даже если утром меня повесят!
   - До встречи, Анник.
   Я выхожу из кареты. Прощай, девочка.
   Или - до встречи.
   Моя жизнь стала слишком сложна.

Теннер. Строитель.

  
   Да ну не может быть! Жизнь у него слишком сложна! Вот перестанешь быть живым - тогда и начнутся основные сложности.
   Иногда, вылезая из обжитой ниши, Стайр думал, а стоит ли вообще являть себя миру, если мир каждый раз бежит навстречу с очередной заготовленной подлостью? Бежит с ласковым таким лицом, а за спиною - дохлая пакость. Впрочем, сегодня за спиной у мира находилась не пугалка, а самый настоящий нож. Частично Теннер сам виноват - взялся изучать военные сводки. И изучил. Так, что потемнело в глазах и прервалось дыхание, которого нет.
   А началось с того, что карта завоеваний Фархада показалась Стайру какой-то нелогичной. Тактика Фархада, судя по сводкам, не отличалась разнообразием. Бурный ошеломляющий натиск. Штурм. Потом уже - установление протекции, смена власти, наместничество, и - следующая страна. Нет, вполне нормально, страны симпатичные, в основном есть что взять, но была та самая "муха на стекле", от которой никак не избавиться. Теннер уже и атлас взял, и начертил всё, что подмяла под себя Империя Молнии. Нормальное такое одеяло получается, лоскутками. Жалко ребят... и этих, и вот этих... Тут я был, помню. И тут. И здесь. Да я везде был! Двадцать стран. Я. Там. Был.
   Я строил там. Это страны, в которых я строил. Там стоят мои храмы. Или уже "стояли"?
   Переворачивая ворох бумаг, в спешке, среди чужого неразбираемого, плывущего перед глазами почерка, Теннер искал и выписывал города, которые более всего пострадали. Получалась шокирующая картина. Раз - и столица с лица земли долой. Ну это даже понятно. Но потом? Приграничный город сражался три дня - взят, но даже укрепления не срыты. Гарнизон в плену, но цел. Что вообще удивительно. А попавшийся на пути крошечный посёлок, существующий только за счет паломников к тамошней церквушке, просто втоптан в грязь - никто и ничто не уцелело. Почему?! Где смысл?? Больные да увечные оборонялись? Чем? Молитвенниками? Дальше-больше. В третьей стране всё вроде бы нормально, если не учитывать замечание въедливого историографа (да благословят его Свет и Тьма сразу и одновременно): "Более чем о несвободе народ скорбит о тысяче тысяч квадратов роскошного леса, сгоревшего в результате буйной разгульной охоты завоевателей". Отлично. Хотели дичь на костре и запалили лес целиком. Да неспособны кочевники на это, они не идиоты - лишиться дичи на многие годы вперёд, пока не вырастёт новый лес. Да и сами деревья - ценность, достояние, торговый промысел. Обитель-в-Лесу, крошка Беа-Фор, вот что сгорело вместе с остальными деревьями.
   Через некоторое время у Строителя не осталось сомнений: Фархад открыл масштабную охоту на его храмы. И охота оказалась успешной. Один за одним методично уничтожены все его соборы, церкви, места молений, обители, часовни, "особые места" - все, все, все. Кроме одной. Кроме Ана-Чариты. На его памяти лишь с одним мастером приключилась похожая история, но финал её вовсе не так оптимистичен.
   В свои 30 она выглядела на 50. Судостроительница. Корабельщица. Так её все и звали, а Теннер помнил имя этой женщины - Солья. Мать целого выводка крутобоких и быстроходных. Все до последнего пошли ко дну в Месхальском сражении.
   Теннер не верил, что адмирал, прозевавший целую флотилию, повесился от угрызений совести. Бездаря этого, скорее всего, вздернул возлюбленный Корабельщицы. Но проку в истине немного: Строитель понимал, как страшно и дико умирала женщина.
   По частям!
   Теннер помимо своей воли тогда заглядывал на первые полосы газет, - с чувством мальчишки, отрывающего мухе крылья. Нельзя, - но интересно же, как она...
   "Государство Эрта выражает соболезнование родственникам и близким экипажа корабля "Аантера"...
   ...............корабля "Милетта"
   ............................................. "Восходящий"
   ......... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ...... ... ... ... ... "Тирада"
   "Май"... "
   Сто сорок восемь кораблей. Тысячи имён. Газеты на недели превратились в сплошной некролог. Как же это чувствовала ОНА? Отказывали зрение, слух, речь? Отнимались руки, ноги - по одному пальцу? Или она жила до последнего, а потом сразу? Говорят, от неё съехали постояльцы, потому что утром в комнатах было по колено морской воды.
   Теннер-призрак будет часто вспоминать Корабельщицу, не пережившую свои творения. Часто и с предсказуемым трепетом. У него теперь перед глазами развёртывается со свежим хрустом собственная передовица: "Лично строитель Теннер Стайр выражает соболезнование родственникам и близким служителей храма Тысячерукой в Айяре
   церкви Бейжа-Дес в Мортоне
   Обители ордена Роз в Сиу
   ... ... ... ... "
   Да?
   Будь он жив, смог бы он вынести эти круги ада, - гибель одного за одним его вымечтанных, плоть от плоти - построек? А что осталось?
   Ана-Чарита, мощная, красивая, гордая, вдобавок никуда не скрывающаяся. Уже легендарная. Можно ли устоять? Его детище, как никто другой, хотя и ни капли его крови.
   Стайр высунулся в коридор и заорал:
   - Альшер!
   Помощник прибежал достаточно быстро. Вид Теннера, взъерошенного, нервно расхаживающего по комнате, нисколько его не удивил, но Альшер напрягся, ожидая каких-нибудь неприятностей.
   - Альшер, пойди... пойди на мост.. Купи мне....
   Стайр взлохматил негустые волосы:
   - Купи мне глину. Белую, голубую, чёрную, красную. Миску, камни, немного дерева, - дощечки.
   - Всё?
   - Всё.
   Все копии своих храмов вылепил Теннер Стайр из принесённой помощником глины. Последней, конечно, же, появилась грубоватая "Ана-Чарита". А потом закрылся и приказал не беспокоить ни по какому поводу.
   - Только если в храм зайдёт сам черт с рогами! Но тогда уже я-то зачем?
   Альшер не понял шутки.
   Но серьёзность намерений Хранителя уловил.
   Теннер поймал себя на мысли, что не может уже завершить дневные дела, не посетив нишу и не услышав очередной отрывок чужой, без начала и конца, истории. Лишённые этих отзвуков давно погасшей человеческой жизни бессонные ночи призрака казались бы ещё более ужасными, если такое вообще возможно.
   Теннер ложился в нише головой к востоку, и мерный шёпот, как шёпот монаха, читающего братии жития святых, вливался в уши тоненьким родником связи с миром живых.
   Мёртвый спасал мёртвого.
   Собор не видел или притворялся, что не видел. Теннер отчего-то был уверен, что Собор не знает об этой нише и о том, что в ней слышится, как человек может, например, не знать о том, что происходит внутри одного из миллиона его кровеносных сосудов. Кровь чужой жизни шла к нему, попирая все законы времени и пространства, по тоненькой невидимой трубке, пусть и консервированная, но всё же спасительная.
   Он слушал, невольный соглядатай чужих интимных тайн, и думал, что зря считал своё воображение не слишком живым.
   Оно так хорошо рисовало перед глазами всё услышанное.
   Жизнь человека по имени Элерт.
  

Элерт Фарри. Подслушивание пятое.

  
   Уложив письмо как следует среди других бумаг, я заглянул к Меран...
   И, надо сказать, вовремя.
   - Мэтр Ветьер, - улыбнулся я так, словно его пребывание там было самым естественным в мире делом.
   - Мэтр Фарри, - он просиял, будто я подарил ему сто монет.
   - Мэтр Фарри, - кивнула она, не поднимая головы от книжки. Книжка показалась знакомой.
   - Я позаимствовал с вашей полки, мэтр, переводы восточных стихов, - пояснил Миль, продолжая сиять. В глазах было написано: "Уйди!!"
   - Те, которые изволили забыть у меня!, - а вот тебе, не уйду. Даже напротив, присяду на стул.
   - Очень интересно, - подала голос Меран, - и мысли такие... необычные. Вот послушайте:
  
   Не будь красавицей, охраняемой тысячью слуг.
   Не будь царицей на земле - будь звездой.
   Будь луной или радугой - ведь на них не запретно смотреть
   Ни неверному, ни последнему нищему.
  
   - Это к тому, что поэту, видимо, импонировали доступные женщины, чтоб ещё и по морде за них не получить... от тысячи слуг, - заметил я. - Для царицы одних стихов маловато будет.
  
   Хмыкнув, Меран перевернула страницу:
  
   Моё сердце подобно щенку, скулящему у запертых дверей рая.
   А ключи у тебя в руке, мой ангел.
   Но ты не впустишь меня, ибо собака нечистое животное.
   И в другой ладони у тебя плеть, мой ангел...
  
   Моя душа подобна саду с отравленной землёй - там ничего не растёт.
   А взгляд твой - живительная влага, мой ангел.
   И какие цветы расцвести бы могли на возрождённой земле.
   Но ты смотришь в другую сторону, мой ангел.
  
   Я вздрогнул против своей воли. Этот стих уже был мне знаком.
  
   - Сказали мне, что завтра - Судный День,
   Ну что же, для греха ещё есть ночь.
   И чтоб была заслуженною кара -
   Иди ко мне скорее, мой любимый!
  
   О, нет, тут не пахнет востоком! Салонные стишки! И иной голос это читает - не нежный, задумчивый, слегка печальный голос Меран. Другой - грудной, дерзкий, полный манящих интонаций, чуть с придыханием... Мы втроём одновременно оборачиваемся к двери...
   Свет-и-Тьма! И ЭТО Анник называет серой хламидой? И надеется, что в нём она выглядит скромнее? Да, платье наглухо закрыто, до пят, под горло, рукава длинные, силуэт расплывчатый. Кроме маленькой детали: оно из дымчато-серого муслина в один слой. Без комментариев.
   - Я смотрю, Миль Ветьер проводит благотворительные уроки по поэзии мира? Можно мне присоединиться?
   - Анник! - он открывает рот от изумления.
   - Узнал? Молодец, держи конфету, - смеётся она.
   Изумлённо поднятые брови Меран предвещают грозу.
   Я тактично покашливаю... всё-таки храм, уважаемые!
   Никакого раскаяния в глазах тигрицы. Довольно облизнувшись, потрепала поэта по щеке и вольно расположилась на свободном кресле.
   Ветьера смутить нелегко. Но сейчас он в шоке. Думаю, девочка и впрямь перегнула палку.
   Отпускаю замечание, что собор - не бордель и не выйти ли за такими надобностями на улицу.
   - Это было просто приветствие, - хихикает Анник. - Возьмите же себя в руки, отец мой.
   - Только, умоляю, не буквально, - вякает вдогонку Миль, поскольку сказать же что-то надо.
   Откинув волосы на спину, Анник учтиво наклоняет голову в направлении сидящей как статуя вирианки.
   - Прошу прощения, тессанта. Моё имя Анник и я-таки пять лет не видела этого паршивца. Очень уж соскучилась. Надеюсь, не оскорбила ваши с отцом Элертом моральные нормы?
   Хамка! Я начинаю злиться. И вдруг...
   Со стола слетает стакан.
   Вначале никто ничего не понимает.
   Стакан - вдребезги.
   Потом падает полка и с неё все книги. Потом разбивается оконное стекло.
   Мы сидим как прикованные, в ужасе оглядываясь. Ветьер молчит, мы с Анник тихо обмениваемся испуганными взглядами. Сидим. Двинуться страшно.
   В стену со свистом влетает медный подсвечник и остаётся там раскачиваться. Ловлю взгляд девчонки: она на что-то неуловимо указывает движением ресниц. Проследив направление взгляда, холодею: из стены медленно выползает расшатанный булыжник. И куда он полетит - неизвестно. Хватаю за рукав Анник и одним движением выкидываю за двери. Миль выпрыгивает сам. Не помню, как присоединяюсь к ним.
   - Ба-бах! - захлопывается огромная дверь за моей спиной.
   - Крак, - вторит ей поворот ключа.
   Мы, на дрожащих ногах, отползаем дальше, к лестнице и переглядываемся. Анник смеётся. Полагая, что у неё истерика, умоляю небо - пусть совладает с собой: ну не могу я ей дать пощёчину, не могу. Но-нет, это не истерика.
   - Браво! - восклицает она. - Господи, браво! Классно, правда! Молодец, крошка!
   И посылает воздушный поцелуй в сторону двери.
   - Полагаешь, это... это она? - изумляюсь я.
   - Ну конечно! - фыркает Анник. - А то я такого по миру больше не видела. Но - сильна, ничего не скажешь. Не надо было мне её дразнить, ох, не надо.
   Миль делает то, что делает очень редко - он молчит, приходя в себя.
   - Ладно, я пойду, принесите ей мои извинения, - она похлопала меня по плечу. - Но каков темперамент! Хороша! Редкая вы с ней будете пара, отец Элерт!
   - И... что теперь? - шепчет мне Ветьер.
   - А ничего. Иди себе... отсюда. Или хочешь пойти туда?
   - Н-нет... пока.
   Он исчезает и я его в этом не виню. Сам бы исчез. Но не имею права. Подхожу к злополучной двери. Булыжником так булыжником, и чёрт с ним. Мысленно приношу тысячи извинений отцу Антуану. Мысленно!
   Скребусь в дверь тише кролика.
   - Тессанта...
   Но несмотря на явственно слышавшийся минуту назад поворот ключа, дверь легко подаётся.
   Меран лежит отвернувшись к стене.
   Она плачет, и этот звук пугает меня больше звона разбитого стекла.
   И что мне теперь делать?
   В комнате ощущается странный холод - а снаружи август! Даже на разбитое окно и приличную высоту от земли этого не спишешь. Мне некогда раздумывать - у меня отнимаются ноги, леденеют руки. Замирает пульс... Такова моя реакция, ещё с юности, на женский плач. Язык становится бесполезен вообще - слова вылетают из головы. Не плачьте, тессанта, не то я превращусь в восковой слепок с Элерта Фарри, а я и живой-то приношу мало веселья... Лучше киньте в меня камнем... разозлите. Это будет конструктивнее.
   Она плачет. Горько, безостановочно в этой тишине. Холод всё явственнее, а одеты мы оба нежарко... Прежде чем понять себя сам, я подхватываю её на руки и выношу из этой почти уже уничтоженной комнаты. Она лёгкая, невероятно лёгкая. "Вес телу придаёт душа, - слышу я издевательский голос отца Антуана, - ибо Обратные, как тебе известно, низачто не потонут в воде, и обретают способность летать...". Молчи, старый козёл. Ты как раз то, что не тонет в воде.
   Закрываю двери на ключ, предварительно опустив Меран на кушетку.
   - Тессанта, - осторожно трогаю её за плечо, - не надо было так. Кто бы вы ни были - зачем же показывать это привселюдно...
   - Кто бы я ни была? - она всхлипывает, но уже издевательски, и зелёные глаза щурятся. - Ну и кто я по-вашему, а, мэтр Фарри?
   - Маг, ведь вы же "вири", - пожимаю плечами, - и необязательно чёрный... просто человек, владеющий магией. Ну не ведьма же!
   Совсем некстати вспоминаю про пятнадцатую химеру справа на восточном карнизе и вздрагиваю: нет, туда не хочу.
   - Ведьма, - она закатывает глаза и издаёт нервный смешок. - Боже, как мелко и, главное, как это в вашем духе... опять унижаете. Будь на моём месте мужчина, вы сказали бы хотя бы демон...
   - Демон? - я смущённо пожимаю плечами. - Ну... вы и вправду не совершили ничего демонического, тессанта... Вам так хочется?
   Она то ли стонет, то ли смеётся, садясь на кровати.
   - Хочется ли мне быть демоном? О... О, это хороший вопрос, вправду хороший, мэтр Фарри. И я не знаю, как ответить, поскольку никем иным никогда не была. Хочется ли вам быть Элертом Фарри?
   Тут уже я начинаю злиться, хватит надо мной смеяться.
   - Тессанта Меран! Недавно вы принесли мне книги интересного содержания... но, по-моему, вы их перечитали на ночь. Вижу, плакать уже не хочется? Так вот, будьте дьяволицей, кем угодно, но извольте привести в порядок свою комнату и выйти из моей.
   - Зачем перечитывать то, что сам писал, - как бы про себя говорит она. - Нет, мне не надо подачек, Хранитель. Не "дьяволица", ибо это лишь мелкий дух-прислужник... Архидемон. Первая ступень. Просмотрите на досуге Список Двадцати: я Мерананта.
   - Если вы архидемон, то я Казненный Пророк!! - ничего себе богословский спор, такой можно продолжать в сумасшедшем доме.
   - О, разве по упрямству... Но вообще достойный уважения был парень Приятный собеседник... Я пыталась спасти его, но не смогла.
   И время - после полудня, а за окном легла непроглядная тьма... Что происходит?
   Мы сидим на этой кровати, как два идиота, выясняем отношения детскими методами.
   - Хорошо, миледи. Вы - архидемон, из тех, кто с другой стороны Баланса. Предположим. Что же вам нужно в Соборе?
   Она манит меня к себе лёгким движением тонкого пальчика, и, наклонившись, я слышу вкрадчивый шёпот:
   - Может быть, Вы?
   Защищаясь от ошеломления, принимаю любимую позу "руки сложены на груди".
   - Я? Моя душа, вы хотите сказать, любезный архидемон, путающий коэффициенты химических уравнений?
   - Душа? - она хохочет, встряхивая волосами. - О, этто великолепно и так самонадеянно.
   Потом смотрит мне в глаза. Почему я считал их зелёными? Они ярко-жёлтые, но не такие как у Анник - не цвета шампанского. Цвета огня.
   - Душа, конечно, неплохо... но в данный момент меня интересует нечто другое.
   Видимо, взгляд мой туповат, потому что она фыркает, и на её обычно очень бледном лице расцветает румянец гнева.
   - Священники, - цедит она сквозь зубы. - О, эти священники.
   И она летящим движением касается моего плеча... и чувствую, что не могу пошевелиться.
   - Ну вас, - объясняет, подвигаясь ближе, - покалечите ещё. Иногда ваши реакции непредсказуемы.
   Перестаньте делать из меня связанного кролика. Я и так никуда не пойду, не смогу. Меня бьёт дрожь и это дрожь страха. Опять будете смеяться? Ну смейтесь.
   Тьма просочилась уже и в комнату, густая, ОСЯЗАЕМАЯ тьма. Я потерян, а Меран неуловимо сияет, будто одетая этим сиянием. Мир исчезает, есть единственная опора, которую боюсь оставить - женщина, замершая в моих неумелых обьятиях.
   Думаю, дальнейшего не ожидает и она.
   Я вижу лицо - но не её лицо, - моё, будто её глазами, а потом всё опрокидывается, тонет, мне кажется, я падаю вниз. Но внизу не земля - там небо, мягкие облака, они расступаются, пропуская меня, расходятся кольцами - разве в небе бывает огонь? Девять колец, девять огненных волн, и всё ниже, ниже, сто веков? Двести?
   И боль, о, господи, что это за боль - я лишь крошечный сосудик, в который выливают бездонную Чашу... И печаль, будто яд - любое знание подобного рода ядовито. Нет, не выдержу.
   Я вижу колодец, вижу груду бумаг - даже на взгляд они невыносимо древние... Вижу знаки, начертанные на полу, и чью-то фигуру, распластанную ниц. И я вижу подпись на верхней бумаге... где-то мне встречалась уже подобная подпись, и почерк...
   Но меня и так уже выталкивают, как непрошенного гостя - в вернувшейся реальности неуловимая тень испуга на лице Меран. "Забудь, - роняет она. - Забудь...".
   Когда же решаюсь поднять на неё глаза, Меран нежно проводит рукой по моему лицу... Нужно сказать ей, что я видел. Но вместо этого срывается глупый вопрос:
   - Разве я не умер?
   Она неожиданно раздражается:
   - Умер? Какая глупость! Прекрати говорить такую чушь. Нет, это невозможно! Ты глупее, чем я думала...
   Я вскрикнул и подскочил на... кровати. Оглядел комнату, будто уверяясь, что проснулся и вытер выступившую на лице испарину.
   - Что с вами, Элерт? - участливо спросила сидящая рядом, как ни в чем не бывало, Меран.
   А в ЧЕМ не бывало? Неужели и вправду... сон?
   - Приснилось, - пробормотал я, поёжившись, и откинулся на подушку. - Но всё-таки как...
   - Реально? - хихикнула она.
   - Это... было? - спросил я, облизнув пересохшие губы.
   - Как захотите, мэтр, как захотите.
   Она ничего не отрицала, продолжая улыбаться.
   - А разве это столь важно? То, что мы помним, было... чего не помним - не было.
   - Я бы хотел забыть.
   - Правда? - она поиграла прядью волос, - а как же наш с вами спор? По-прежнему считаете, что вы правы?
   - Я не знаю, как вы это сделали, но считаю, что в здравом уме и твёрдой памяти меня нельзя заставить это повторить, ясно?
   - Угу, - кивнула она словно потеряв интерес к спору и рассеянно щёлкнула пальцами.
   Я откашлялся. Молчание становилось невыносимым. Я схватил Меран за обе руки. Она, конечно, вырывалась, но это уже не имело никакого значения.
   - Зачем? - спросил я, сжимая её плечи до боли, - вам это нравится? Вас это развлекает? Вам нужно почувствовать свою власть?
   - Нет, - прошептала она немного испуганно, - перестаньте так... я боюсь...
   - Уж конечно! Маленькая испуганная девочка. Это для вас не лучшее амплуа, правда. От лица зрителей позвольте забросать вас гнилыми помидорами. А вот смеющийся демон за моей спиной - это браво, это от души, это даже гениально. Зачем только было так поступать со мной?
   - Ай-ай, что за гнев, - огрызнулась она.
   - Если вы ещё будете влезать и в мои сны, то лучше убейте меня сразу.
   - А я не влезаю, я только обладаю даром смотреть чужие сны, и всё, - воскликнула Меран.
   - Однако, - внезапно добавила она, - увиденное, будь то сон или нет, не оставило вас равнодушным... по моим ощущениям.
   Я презрительно взглянул ей в глаза и указал на дверь.
   Четыре поворота ключа.
   На закрытие. Я один, и уже настоящая тьма за стеклом - обычная земная ночь.
   И тут спадает пелена с глаз, чувств. Я не более чем тот же Элерт Фарри, каким был утром. И что же я увидел, пока она не контролировала себя - её душу? Её бездонную память? Сколько боли, сколько печали и мудрости... и сколько холода. Наутро сделает вид, что ничего не было? Готовься к этому!
   Разум мой не в силах пережить произошедшего. И этот больной, не справляющийся с новым миром рассудок перестаёт за себя отвечать. Самоустраняется.
   У меня начинается вполне реальный бред. Простыня становится мокрой от пота, тело охватывает жар. Хочется потянуться, безжалостно сводит все мышцы. Болит голова.
   И, когда начинается рассвет, я уже совершенно болен, могу только стонать, губы пересохли и потрескались, а на лбу, судя по температуре, можно приготовить яичницу...
   Никто не приходит.
   Некому. Собор пуст и я почти умираю. Вторично и, похоже, навсегда.
   Теряется день, теряется ночь. Часы похожи на секунды, а секунды - на годы. Пот стекает по моему лицу, пропитывает простыню, и вскоре она сбивается во влажный комок где-то под ногами - ломит суставы, сводит мышцы, я всё время ворочаюсь, едва не падая. Очень хочется пить. Хотя не представляю, как бы это сделал, даже держа в руках стакан с водой - горло болит и ощущаю, что оно воспалилось невероятно сильно: уже с трудом пропускает даже воздух. Заложенный нос не чувствует никаких запахов... может, и к лучшему - как от меня может пахнуть в такой ситуации?
   Полнейшая беспомощность.
   Потом сквозняк обнимает моё полуобнажённое тело... Прохладная лёгкая рука ложится на лоб.
   - О, Господи, - произносит нежный голос, - как вы ещё живы?
   - Меран... - шепчу я, вернее пытаюсь шептать, но не издаю ни звука. Видимо, читают по моим губам.
   Непродолжительное молчание. Негромкий радостный смех.
   - Вы не разозлитесь, если это не она, а я? Впрочем, что-то её вообще не видно в Соборе...
   - Кто... здесь?
   Открываю глаза... чёткость теряется... лишь размытый силуэт на фоне окна...
   Тихий вздох.
   - Чёрта с два я теперь дам вам умереть, отец Элерт. Да чтоб мне опять стать девственницей, если я вас не вылечу! Ну-ка, как меня зовут?
   Я занят тем, что пытаюсь дышать, не мешайте мне, это важно!
   - Эй, вы же сами дали мне это, драли бы вас все безбожники, имя!
   Анник, конечно, Анник.
   - Но сама я не справлюсь... вы тяжёлый.
   Она выбегает за двери... кого же она может позвать? Неееетттт!!!!
   Коро. Моя сиротинушка бочком протискивается в двери и не сводит с меня испуганного взгляда.
   Не принимая моих слабых возражений, меня переносят в кресло, Анник перестилает постель...
   - Вас надо искупать, - говорит она.
   - Нет, - отмахиваюсь я, - только не ты.
   - Выбирайте: или это делаю я, или поручаю это вашему воспитаннику.
   Ясное дело, что я выберу. Конечно, Коро.
   В самом деле, после ванны становится немного легче.
   И неделю Анник выхаживает меня всяческими способами... не знал, что она на такое способна. И неделю я вздрагиваю на звук открывающейся двери с щенячьим ожиданием в глазах и замиранием сердца. Но - нет. Значит, стоило умереть.
   Где же она? Пошла проведать, как там без неё справляются малыши-дьяволята? Усмехаюсь. Да нет, глупый. Всё, что интересовало её здесь, она уже получила. Так зачем сидеть на привязи? Мир велик, и уж Ей-то занятие найдётся...
   Возьми себя в руки, Элерт. Раскис, как глина в дождь. Велика потеря!
   Пару лет назад я ездил к другу... ну не то, чтобы к другу, скажем так - мы не вызывали один у другого тошноту - в Северный Анжар. Климат мне понравился... как сказал Фраммель, такой климат похож на меня. Ну, не знаю. Так вот. Фраммель - лекарь. Когда-то ради этого дела он сложил с себя сан и полностью погрузился в лечение людей... Ну, я его не понимал в этом.
   - Нервный ты сильно, Элерт, - смеялся он изредка. - Нежные у тебя ушки и пугливые глаза. И, к сожалению, железное здоровье. А люди вообще ой какой непрочный материал, должен же кто-то этим заниматься.
   И сейчас я вспомнил одну женщину, которую принесли к дому Фраммеля её односельчане. Жуткое зрелище было. Я не понимал, что произошло, пока он не объяснил мне, что женщина пыталась избавиться от ребёнка... Не имею о таких вещах представления, но вряд ли вязальная спица - самый удобный предмет.
   - Что же, идиотка своего добилась, - криво усмехнулся он потом и так выругался, что даже я покраснел, - на её поле уже никогда ничего не вырастёт.
   Не хочу говорить о том, чего не в состоянии познать, но, кажется, сейчас я приближен к подобному чувству... сначала хочешь от чего-то избавиться... а потом... Как должно быть страшно, когда там, где должна рождаться жизнь, её уже никогда не будет. Моя душа протестует против этого, но я виноват сам.
   Проходит вторая неделя, я уже не нуждаюсь в постоянном присутствии Анник. Я совсем здоров, лишь изредка кружится голова, когда резко встаю с кровати. И наступает день, когда я прошу мою невольную сиделку больше не беспокоиться - болезнь ушла. Она смотрит на меня, склонив голову, поджав под себя ноги и играет кружевом своей рубашки (она в мужском костюме):
   - Отец Элерт, - мудрая, спокойная улыбка, ни тени кокетства. - Жизнь за жизнь, правда? Вы спасли мою, я спасла вашу. Никто никому не должен. Выгоняете навсегда?
   Я молчу, смотрю в окно... и различаю шёпот.
   - Она вернётся, правда. Вернётся.
   Анник раздражённо (никогда не видел её такой!) прыгает в кресло. Тигрица! Дикая кошка! Тяжёлый узел чёрных волос распускается по батисту рубашки.
   - Ну и пусть, хорошо, вы молчите. Была маленькая девочка, живущая во мне только ради вас. Не надо убивать её, ведь это грех, вы знаете?
   Слёзы - тягучие капли золотого мёда - по нежным щекам...
   - Она вернётся...
   У меня срывается:
   - Ты не она.
   - Верно, - медленно кивает Анник. - Если уж вы бьёте, то наотмашь. Ничего не делаете вполсилы, и за это я тоже вас люблю. Жестоко, но ох как верно. Я не она. Может, именно поэтому я бы и не ушла, как она. Итак, ваше слово?
   - Ты знаешь, Анник. Не стоит теперь приближаться ко мне. Никогда не стоит.
   Анник покидает мою комнату походкой львицы, королевы выжженных равнин. А плечи так напряжённо выпрямлены, так подчёркнуто покачиваются крутые бёдра, слишком по-женски для узких бархатных брюк, - она защищается этой демонстрацией от мира, который её обижает. И от меня в первую очередь.
   Но я заглядываю в зеркало и вижу там не более чем прежнего Элерта Фарри.
   - Ты тварь, - убеждённо говорю я себе.
   Всё по-прежнему.
   ...
   Распахивается дверь и если бы не моя хорошая реакция, я был бы сбит с ног. Причём поднялся бы нескоро. Снаряд что надо.
   - Коро? - я удивлён, однако.
   Он странно так дрожит и жмётся ко мне, указывая на открытую дверь. Чего может бояться мой звонарь в этом исползанном вдоль и поперёк Соборе?
   В самом деле - вкрадчивый, не совсем понятный звук. Первая мысль - бродячий бешеный пёс. Хотя вряд ли... такое животное Коро не напугает, придушит голыми руками. Животных бояться не надо. Страшиться лучше людей. Я успокаивающе кладу руку ему на плечо. Звук повторяется, всё ближе. Не знаю, кому принадлежит этот полувсхлип - полурык. О, а вот это изысканное народное выражение точно моё!
   Потому что - сначала лапа с когтями, вторая, потом кончик перепончатого крыла, потом гребень спины, - но через порог аккуратно переступает самая настоящая химера. Подозрительно кошусь в окно - ну да, скульптурно-художественная точность. И мог бы поклясться, что на страшноватенькой морде виноватое выражение.
   - Ауррр? - вопросительно...
   Ноздри шевелятся, агатовые глаза медленно переползают с одного предмета на другой.
   Я машинально развёл ладони и осенил себя Знаком. Потом мы с Коро переглянулись.
   - Третья с западных перил, - сообщает он, - Коро сам видел. Потом побежала. Я тоже.
   Неплохо. Во какая животина... Подходит... от неё ничем не пахнет. Пылью только и нагретым гранитом. Она вдумчиво обнюхивает меня и неизвестно, чем закончится экспертиза. Да вроде ничем... потом она плавно передвигается к Коро... то же тщательное обнюхивание. Моргают огромные глаза. Серый длинный язык (полметра минимум) во мгновение ока облизывает звонаря с ног до головы. Он вопит, потому что строители не нанимались шлифовать языки у химер (у третьей с перил особенно) и на щеке мгновенно появляются крупные ссадины. Возмущение пересиливает первичный ужас и мифическое создание получает пинок. Я бы не хотел, чтобы меня так пнули, правда. Химера скулит, но как ни странно ничего не предпринимает. "Ну чего ты дерёшься?" - написано на узкой морде. Коро смотрит на меня, как бы призывая разделить его справедливое негодование, а у меня в глазах слёзы. И это слёзы смеха. Я кусаю губы, отворачиваясь... но сил никаких нет.
   Химера ласково тянет сиротку за рукав, подталкивая носом в кресло и внаглую укладывает ему на колени полусоткилограммовую шипастую головку.
   Вытираю слёзы, пробираясь мимо нервно хлещущего хвоста и падаю на кушетку. Мать Мария!
   - А я же тебе говорил, - назидательно вздыхаю, - что нельзя лазить по карнизам и болтать с этими созданиями целые вечера напролёт. Вот видишь, как бывает.
   - Что она? - сопит Коро, толкая химеру с колен. Животное урчит, но не уходит, ага, нашли дуру!
   - Осторожнее, - мой голос сдавлен от спазмов смеха, - по-моему, это девочка. И не хочу лезть не в свое дело, но ты ей нравишься.
   - А Коро не нравится! - возражает он. - Тяжело!
   - А кому сейчас легко? - вздыхаю я снова. Ох, грехи мои тяжкие...
   Нет, ну я не спорю, Ильметико конечно посимпатичнее будет. Зато взаимность гарантирована. Удаляюсь за двери и там даю волю смеху, сползая по стенке. Оставим голубков, они заняты.
   А потом простая и жуткая мысль прерывает моё веселье.
   Химера просто так не может слезть с перил. Никогда. Сколько с ней ни разговаривай.
   Опыты над неживым и - над живым.
   Бегу, как не бегал в молодости, и останавливаюсь лишь там, где...
   - Только не говорите что скучали, - это плевок мне в лицо и посмей утереться, - полагаю, Анник не дала вам скучать, если уж вышла от вас только утром, а?
   И всё по-прежнему, как и раньше?
   Мы снова по разным берегам реки. Куда же делся наш мост?
  

Теннер. Строитель.

  
   Куда же вы льёте, бокал же полный!
   Теннера почему-то передернуло. Бокал же полный, полный... и конечно, только дурак наливает в полный бокал. Ну и что?
   Расскажи, что знаешь о камнях. Хорошо! А теперь - забудь.
   Да, так его огорошил старик-каменщик, когда Стайр ещё юношей вдохновенно вывалил на него всё, что успел прочесть, ощущая себя крутым. Но учиться у мастера всегда лучше с нуля. Ну и что?!
   Мальчик, тебя слишком много. Тебя - на двоих! Даже больше...
   Это умная толстуха из харчевни для моряков. Она считала, что раз его "так много", ему обязательно нужна очень добрая и очень глупая жена. Да, так лучше, один - больше, другой - меньше. Это житейская опытность. Ну и что?!
   Знаешь, почему отчаяние - грех? Потому что отчаяние изматывает и опустошает. А природа стремится заполнять пустоты. И никогда не угадаешь, чем. Молись, Теннер.
   Я не умею, - честно отвечал Стайр. Значит, никогда не отчаивайся, - с улыбкой резюмировал монах.
   Ну и что?!!
   Зачем всё это лезет в голову?
   Да, конечно, он строил "пустышки" - здания, которые должны были стать храмами, и в итоге в них приходили божества, которым строения пришлись по душе. Но иначе ведь и невозможно.
   Почему Теннер не прибегал к помощи посторонних людей? А кто его знает, как-то вот не хотелось. Корабельщица, например, вполне спокойно раскладывала свои рисунки перед наёмными работниками, и за пару дней получала грубую, примитивную заготовку большого корабля. И только потом начиналось действо, превращающее изрубленный кусок дерева в гордое быстрое существо. На первый, второй и тридцать пятый взгляд Солья ничего такого и не делала, - просто ходила вокруг закреплённой заготовки. Там погладит, здесь поправит... Лёгкие движения её ладоней, будто шлифующие, имели удивительный эффект: вот уже не угловатый, как рыбья кость, а элегантно изогнутый киль блестит, как лакированный... Смягчаются линии боков, и что-то неуловимо-изящное, стремительное проглядывает в облике будущего сына моря.
   Наверное, так мог бы Теннер. Суетятся кучи работников, а он там поправит, здесь погладит... Только строительство, а особенно начало, казалось Стайру делом чрезвычайно личным. Особенно когда он научился находить каменное семя, из которого может впоследствии вырасти храм.
   Ведь как он поступал раньше? Закладывал основные камни по контуру здания, оставлял каплю своей крови, ночевал на этом месте, а потом уезжал, и раз в несколько лет наведывался, сообщая храму всё новые и новые черты. Только от Ана-Чариты суеверно держался в стороне. Приехал только когда прочёл в газетах про "землетрясение".
   Холм, а вернее - то, что осталось от холма за эти столетия, растрескался в секунду. Крак! - до Мощёнки, до Витебжанки, через Овражные склоны... Крак! - по Центральному тракту, на Цветочный бульвар.
   Детка моя... я даже не подозревал, что ты уже такая... такая большая.
   И встал Собор, занимая собою то, что раньше было холмом и пустырём. Жители помнят это: ночь, грохот, шатающаяся под ногами земля, люди, выскакивающие из домов с детьми на руках, в исподнем, а кто и просто в чём мать родила - и вместо пологого возвышения - зубчато-кружевная громадина. Пыль, невидимая в ночи, но оседающая на одежду, лица, руки.
   Где-то на высоте птичьего полёта до сих пор в некоторых зубцах башен таится земля, - хороший жирный чернозём, и там растут цветы... хотя никто их не сажал специально. Хорошо ещё, что в холме никого не умудрились похоронить, и в какой-нибудь келье случайно не оказались кости. Бр-р...
   Власть, церковь, горожане. Увидели и заметили, конечно, все.
   И юный, восторженный церковник Элерт Фарри, - приют, место его службы, стоял как раз на вершине другого холма, и он, вставая ночью к заболевшим, случайно увидел грандиозную картину рождения Собора.
   Откуда Стайр знает об этом? Разумеется, от самого Элерта Фарри.
  

Элерт. Подслушивание среди дня, от скуки.

   Наверное, так ощущают себя пьяницы, хорошенько нацеловавшись со стеклянной невестой? Уходит пол из-под ног то влево, то вправо, и то и дело есть риск приложиться лицом к танцующим вокруг предметам. Ай, мамочки! Впрочем, какие-такие мамочки у приютских брошенных детей? Они даже не плачут, испугавшись, они вцепились в прутья кроваток и смотрят молча, настороженными зверёнышами, смотрят на меня, пристально и напряжённо. Готовы по любому резкому движению сорваться и нестись сломя голову прочь. Я пытаюсь держаться как можно более спокойно и расслабленно - чутьё к опасности у них в крови. Но вот, наконец, пляска пола прекращается. Подхожу к окну - и вздрагиваю: вместо холма напротив высится нечто громадное. Земля уже не уносится, как безумная, влево и вправо, но всё ещё дрожит мелко, будто уронили тяжёлый предмет. Я бы сказал, рухнул мифический дракон с большой высоты. Единственное, что я, восемнадцатилетний "воспитатель", мог выдавить тогда из себя содержательного, это:
   - Всё уже закончилось, больше не будет. Давайте спать!
   Они верят мне, потому что больше им некому верить. И если не спят, то, по крайней мере, делают вид, что спят. Сложные философские вопросы, вроде "быть или казаться?", эти дети решают очень просто. Машинально я прикоснусь к коротко стриженой голове мальчишки, который совсем рядом... Это Коро. Он, (внимание, ханжи, медицинский термин) идиот. И потому мои вежливые пояснения не успокоят его - он пока мало что понимает. Потому одно прикосновение скажет ему больше, чем все эти звуки, которые он ещё не отличает один от другого. Вот и всё.
   Самому же мне не спится. Может, я тоже идиот? И жду, пока кто-то большой и сильный погладит меня по голове? Вид громады почти напротив окна не даёт отдыхать. Я просто должен посмотреть, что же случилось.
   Долго ли церковнику одеваться? Поверх рубашки - хламида, башмаки и готово. Тихо спускаюсь по лестнице, выхожу за ограду... Вдалеке нежно-синей линией отделена земля от неба: скоро оттуда появится солнце. Воздух, которому положено быть свежим, имеет странный привкус: я провожу ладонью по губам, потом потираю друг о друга подушечки пальцев и обнаруживаю тонкий налёт чего-то, вроде бы пыли. Спускаюсь с нашего холма, иду вперёд, то там, то тут проваливаясь в кучки мягкой, рыхлой земли, словно всё перекопал гигантский крот.
   Солнце милостиво разбавляет мрак до густой синевы, и в ней уже что-то можно различить... Ключи, с которыми я не расстаюсь, падают у меня из рук со звоном разбивающегося вдребезги рассудка. От земли вверх, как вековые сосны (упала бы с головы шапка!) - каменные стены, не гладкие, а какие-то бугристые, в тенях, - потом я догадываюсь, что это лепнина. Стена непрерывна. Входа не видно. Я иду вдоль неё, но всё же на почтительном расстоянии, потому что вплотную к ней - продолжается глубинная дрожь земли. Улица спускается к Мощёнке, большой площади, и всё это время стена сплошная.
   Вот и площадь, нужно было завернуть за угол, чтобы перейти на неё. Я уже осознал, что ЭТО возникло на месте холма, возможно, даже ИЗ холма.
   И тут восходит солнце. Сдергивает чёрный шёлк с зубчато-лепного сооружения, плавно прорисовывает все линии. Я напротив главного входа, к нему ведут широкие ступени. Двери закрыты. Я на площади один, но спиной чувствую, что сейчас сбегутся напуганные землетрясением люди.
   Здание таково, что трудно ошибиться: передо мною храм. Храм, вознёсшийся до небес за мгновения, и стены его кое-где испачканы землёй. То, что казалось нам древними руинами - натыканные там и сям камни в холме, то, что учёные с умным видом обзывали то древним календарём, то языческим обрядовым местом, на самом деле просто выглядывало, как новорожденный зуб из распухшей десны, а потом прорвало её и р-раз! Мне вдруг стало очень неловко, словно я подглядываю за какой-то естественной, но сокровенной тайной. Меня прошиб озноб стыда, кожа покрылась мурашками, а лицо неудержимо покраснело. Будто меня при всех пристыдили, ещё и посмеялись громко. Что это? Каждый волосок на теле встопорщился... Я помотал головой, попытался успокоиться. Но внутренний голос подсказывал: "Иди отсюда".
   Самому мне ведь не удастся с этим разобраться. Я лишь видел, но что я видел? Завтра нужно почитать газеты. А если это действительно что-то серьёзное, то можно узнать у смотрителя приюта - к нему точно придут с приказом "сверху".
   Да, верха разобрались с этим быстро. Через полгода каждый уличный мальчишка знал, что на Мощёной площади стоит Живой Собор, и имя ему Ана-Чарита.
   Сколько же у него должно быть штата? Он такой большой. Я, убеждая себя как мог, что мною движет исключительно карьеризм и стремление вырваться из приютских служек, подал прошение о зачислении... Впрочем, что из этого вышло, я, кажется, уже говорил.
   Правда, я действительно думал, что он принадлежит нашей вере Баланса, иначе с чего бы его освящал епископ? Довольно странно было узнать (и даже прочесть) письменное разрешение на аренду Строителя.
   Если бы я был художником, то нарисовал бы её так... в розовом утреннем свету, с тёплой землёй на стенах. Если бы я был... Кем? Кем, кроме священника, я мог быть?
   И после всех странных дней, - после всего, когда я получил вожделенное назначение... у меня внезапно проснулся страх перед новой жизнью. Я сел на крыльцо приюта, которому отдал три года. И медлил встать, чтобы двинуться к своей мечте, к Собору.
   Что-то тяжёлое легло мне на затылок. Я скосил глаза - рядом стоял Коро и сосредоточенно смотрел. Его ладонь покоилась у меня на голове. Мальчик пытался ободрить и успокоить меня единственным способом, какой знал - ведь это я гладил его по голове, пока он не разбирал человеческой речи.

Теннер. Строитель.

  
   Выход там же, где вход.
   Так думал Теннер, возвращаясь в свою комнату, где его уже ждали - ряд за рядом - маленькие глиняные модели его храмов. Если он вспомнит, как всё начиналось, вновь пройдёт шаг за шагом, то, возможно, поймёт, чего хочет Ана-Чарита и как ей помочь. И стоит ли вообще во что-то вмешиваться.
   Он предвкушал уже погружение в воспоминания, когда его по дороге перехватила какая-то вычурно одетая и дышащая решительностью сильнее даже, чем духами, дама.
   - Это вы Хранитель Стайр?
   - Что вам угодно?
   - Вы или нет?
   - Я.
   - Потрудитесь объяснить, почему закрыта галерея с фресками? У меня все родственники приехали в Корсонну на один день, практически ради того, чтобы посмотреть на это - и галерея закрыта?
   Обычно Теннер врал очень легко. Не стал исключением и данный случай.
   - От большого скопления народа и тепла человеческого дыхания на фресках стала размножаться плесень. Их нужно обработать специальным составом, и только потом откроем галерею для посетителей.
   Дама запунцовела:
   - А можно... ненадолго? Мы только одним глазом... Вся родня... с юга... приехали... на один день.
   - Сожалею, но состав ядовит, - отрезал Теннер.
   Избавившись от дамы, Хранитель вовсе не продолжил путь в свою комнату, а отправился искать помощника. И требовать объяснений.
   - Так почему закрыта галерея? - разносился по коридорам рык Теннера. - И почему я об этом ничего не знаю?
   Альшер нежно вздохнул, опустил глаза и быстро заперебирал ногами к лестнице. Вдвоем они отдирали доски и гвозди. Потом толкнули деревянный щит (арки же не имеют дверей) и вошли в галерею, явившуюся объектом конфликта.
   - Вот, - убитым голосом произнёс Альшер, указывая на сверкающий рисунок, занявший почти всю стену.
   Теннер поднял брови и пожал плечами. Картинка... Хм. Круг, в круге - горизонтально расположенный овал, больше даже напоминающий зерно. В зерне - ещё один кружок. Под сдавленный взвизг священника Теннер потрогал стену. Линии были на ощупь холодными, выглядели струящимися. Никакой краски на пальцах, конечно же, не осталось. Великолепные фрески были зверски запорчены!
   - И что это значит? - спросил Стайр, поворачиваясь к помощнику. - Выглядит как открытая раковина с жемчугом. Профсоюз ныряльщиков пошутил?!
   Альшер сглотнул и, дрожа, произнес:
   - Хранитель, ведь это же... "Око"!
   И впрямь, неумно вышло. Око, символ Обратной Стороны Баланса. А это уже не забавно. Каким образом сие переливчатое знамение очутилось в одной из самых людных галерей?
   - Впервые? - тихо спросил Теннер.
   - Н-нет, - покачал головой Альшер, - уже пятый.
   - Где? Веди!
   - Они со временем исчезают. Были в библиотеке, в архиве, в прачечной, и... на колокольне.
   - Всегда око?
   - Почти, и один раз - надпись. Я переписал, но перевести не сумел. А отправлять нашим переводчикам...
   Альшер не договорил, да и не следовало. И так ясно. В Соборе то там, то здесь возникает печать Обратной Стороны. О таком страшно даже заикнуться...
   Глаза священника с какой-то непонятной надеждой взирали на Теннера. Будто он сам пророк или способен читать надписи на языке Тьмы.
   - Когда рисунок исчезнет, откройте галерею.
   А что он мог ещё сказать?!
  
   Монах, прежде чем уйти, привычно бросил взгляд на статую. Изваяние было чрезвычайно древним, но не обрастало ни мхом, ни паутиной, не покрывалось даже пылью - мечта любого уборщика. Изображённое в камне существо, скорее всего, следовало назвать женщиной, если бы великолепный бюст не приходил в некоторое несоответствие со странно расположенными складками ткани, опоясывающей бёдра. В левой руке статуя уже который век держала весы, обычные чашечные весы, и обе чаши были постоянно полны до краёв. На памяти самого монаха, весы пребывали в равновесии, в идеальном равновесии. Даже бросив с одной стороны в жидкость увесистый камень, нельзя было поколебать чаши. Он подошёл поближе, чтобы ещё раз подивиться прозрачности влаги и её бледно-розовому свету.
   На каменном полу под правой чашей разливалась небольшая лужица. Монах вздрогнул. Потом присел, потрогал плитку. Пальцы тут же окрасились нереальным розоватым перламутром, и человек заметил, что пальцы его задрожали. Мысль была настолько дикой, что могла являться либо полной чушью, либо истиной, но никак не шуткой или полуправдой.
   Монах пригляделся внимательно к весам. Трудно было оценить их положение - привычному взгляду они казались такими же идеально выверенными. И тут, как бы помогая человеку в его затруднениях, с края правой чашки сорвалась нежная тягучая капля и пропутешествовала на пол.
   Жидкость выливалась. Равновесие исчезло!
   Кардинал, которого перепуганный монах, даже не задумываясь о дерзости, субординации и прочих правилах (придуманных людьми и для человеческих событий), поднимет с постели глухой ночью, конечно же, не сможет ничего изменить, но произнесёт слова, определяющие ситуацию. "Эра Баланса закончена", - вот что он скажет. И удивится только тому, что так удачно оказался в гостях именно здесь, в маленьком и очень закрытом монастыре.

Часть вторая.

Фархад Одноухий. Господин Мира.

   В шатёр к Фархаду ранним неспелым утром заглянула Старость. Она имела смуглое, совершенно юное лицо с тонкими усиками, тёмные раскосые глаза и бритую голову. В руке у неё была не плётка, и не петля, чтобы тащить человека по пути, которым он сам идти всегда отказывается, а острый тонкий нож, больше похожий на иглу. Нож вонзился в одеяло на миг позже, чем человек откатился в сторону - Фархад даже старости не собирался сдаваться просто так. Тренированное тело сработало даже во сне. Когда же он проснулся, то обнаружил, что держит за горло не призрака, а человека, молодого, но сильного, и с такими пустыми глазами, что Фархад понял, отчего во сне принял его за какого-то духа. Нож, намазанный чем-то, конечно же, ядом... пара метательных дисков, - и ничего, никаких бумаг, понятное дело, но даже знаков, что указывало бы, от кого пришёл наёмный убийца. Потому что обычному мстителю не удалось бы скрыть ни ярость, ни ненависть. А очи этого - колодец без дна. Тёмный. Холодный. Деловой. Ни удивления от того, что Фархад увернулся, ни страха перед своей будущей участью. Профессионально. А потом обнаружилось, что человек немой, и не умеет читать и писать. То есть, даже пытать его толку мало. Не показывать же ему всех фархадоненавистников, дабы опознал в лицо. Исполнителя по-тихому пришлось придушить. Но никакого морального удовлетворения это не принесло. Могущественный Адан-Малик ощутил свою уязвимость более, чем когда бы то ни было, и признал, что в следующий раз ещё увернется, но будут и другие. А если он уже не уверен в способности противостоять сколько угодно времени, то смуглолицый парень и впрямь был если не самой Старостью, то её полномочным вестником.
   Он задумал очередной поход, большой поход. Дело жизни близилось к концу, а Фархад привык завершать начатое. И тут небо и подземный мир будто взбесились напару! Под ним безумели даже объезженные, спокойные кони и начинали нести сломя голову, молнии били в шатёр или в двух шагах, змеи заползали, несмотря на охранные круги из пепла чёрных собак, - он с шести лет умел правильно их выкладывать и никогда не забывал. Протухала еда и питьё, и повара тут были ни при чём. Страшная болезнь скосила в итоге войско и тут Фархад озверел. Нападения на него не прекращались. Он всегда умел прислушиваться к живому дыханию мира вокруг, и чутьё его ни разу не подводило, но теперь послушаться он не собирался, а наоборот, решил идти наперекор. Проще всего было допросить наёмных убийц, потому что ни молния, ни лошадь не расскажут, отчего им вдруг взбрела такая блажь. Фархад допрашивал пойманных сам, не пользуясь услугами прежних палачей - и когда очередного наёмника уносили бездыханным, в глазах кочевника собирались грозовые облака. И в то же время он словно бы подтверждал свои давние догадки.
   Что-то пыталось ему воспрепятствовать. Остановить. Фархад никогда не уклонялся от сражения с достойным противником, не собирался и на этот раз. Для начала жестоко разобрался с теми, кто посмел высказаться вслух: "Удача отвернулась от Адан-Малика, он больше не любимец неба".
   - Удача с теми, кто жив, - безапелляционно заявил Фархад, глядя в глаза головам, одетым на колья.
   Если бы даже мёртвые губы сложились потом в улыбку за его спиной...
   Нет, он вряд ли пожалел бы о содеянном. Дисциплина в войске - святое, а оглядываться назад Фархад не любил и не умел.

Теннер. Строитель.

   Альшер, проходя мимо, не удержался от искушения глянуть в замочную скважину. И что? И ничего особеннго - молчаливый Хранитель, сидящий в кресле, как изваяние. О чём он так напряжённо думает, целые часы напролёт?
   ....
   Теннер после окончания университета очень долго выбирал место своего первого храма, все казались недостаточно хороши, ну или просто не возникало нужных чувств. Юноша путешествовал, осматривал страны...
   Это случилось с ним возле небольшого, но довольно оживлённого благодаря торговле городка под названием Байджан-Рик.
   На самой кромке пустыни Теннер поймал за хвост птицу-мираж: ему привиделся белый купол, вырастающий будто бы прямо из земли, и две тонкие башни по бокам. Казалось, они поддерживают шёлк небес, подобно опорам шатра. Мираж быстро исчез, но Строитель, заворожённый ушедшей иллюзией, воздвиг самый большой камень, какой нашёл в округе, и, примеряясь, дал ему имя.
   Исмиллор. "Ожидающий".
   Семя храма проросло не слишком быстро, но за два года строение возвышалось над песком вполне убедительно для того, чтобы зайти внутрь. Когда Стайр решил, что лучше всего белые стены украсит яркая мозаика, у него появились четыре добровольных и молчаливых помощника - те самые старцы, которые потом подскажут Фархаду, где взять прорву горячей воды. Правда, тогда они были чуть моложе, а к приходу кочевника их осталось лишь двое.
   И фигурка из белой глины раскрошилась в пыль под молотком Строителя. Следующий!
   Алая глина, изрисованная цветами (на такой маленькой модели пришлось выцарапывать палочкой-зубочисткой). Чем может пахнуть вязкая красная масса?
   Теннер ощутил аромат прелой листвы и распаренных зноем соцветий так явственно, что тут же чихнул.
   Что дальше?
   Лиам был (да и остался) особой страной. Холодноватый, саркастичный, замкнутый Теннер отогревался здесь всеми пятью чувствами. Щедрый край: от плодов, свешивающихся прямо на уровне ладоней до широкой улыбки любого встречного. Здесь людей как семена бросали в плодородную землю боги, и всходы, напитавшись солнцем, влагой и соками почвы, обрели речь - чтобы выразить восхищение красотой мира, глаза, уши, руки и ноги - чтобы увидеть этой красоты как можно больше и ухаживать за ней.
   Теннер по своей привычке криво усмехался, выслушивая эту версию лиамцев о сотворении человека, и про себя думал об испорченных семенах, проросших на свалках, о всяческих удобрениях (известно, каких). Но идея улыбаться, встречаясь взглядами (в глазах хранится часть солнечных лучей, которую люди получили в дар и гримаса улыбки означает, будто ты щуришься, взглянув на светило) не вызывала ни насмешки, ни протеста у Стайра. Сам он редко улыбался, но очень любил, когда улыбались ему.
   "Ты - семя бога, ты - дитя земли и воды, в твоих глазах я вижу солнце, ты - человек, как и я - и это здорово!". Когда любой незнакомец сообщает тебе такие вещи, пусть даже ритуально и привычно, мимикой, разве тебя это не устроит?
   Теннеру нравились тепло и свет этой страны, её яркие краски, десятки её маленьких божков. Теннеру, вне всякого сомнения, нравились и её жизнелюбивые дочери. Наверное, собирательный образ крутобёдрых большеоких лиамок и вдохновил Строителя на храм, где поселилось чудесное божество, названное Атталайли-Родительницей, Атталайли-Тысячерукой.
   Эх, коровушка...
   Хотя стоит признать, что в отличие от крупной скотинки, это существо вовсе не травоядного образа жизни. Были два таких зальчика - в южном и западном крыле. Южную сторону облюбовали роженицы, а в западном зале лиамки торжественно-церемониально расставались с девственностью. Теннер не то, что не проектировал такого - он даже не посещал эти помещения. Ему, брезгливому тошнотику, всегда казалось, что с юго-запада ветер доносит миазмы старой крови, будто с бойни. Ещё бы организовала комнатушку для женских периодических отправлений и тогда был бы полный комплект!
   Игрушку из необожжённой, ещё влажноватой глины Стайр просто смял в кулаке. Примерно так мог выглядеть храм Атталайли, когда вырвавшаяся из объятий плотины река Браз снесла всё на своём пути. Плотина могла стоять ещё тысячу лет, а рухнула за один миг. Уж конечно, не сама по себе.
   Храм Атталайли - единственный храм Теннера, который он сознательно посвятил женскому божеству.
   Глядя на модель Ана-Чариты, одиноко стоящую посреди доски, он стал сам себе противен и пошёл отдохнуть в нишу. Голос, встретивший его там, сразу же поразил своим необычным акцентом.
  

Исмаханка Ильметико.

  
   Степь. Соль. Солнце.
   Крик в вышине.
   То, чего не будет в городе, среди стен, среди камней.
   И хорошо. Хорошо, что Неназываемый создал этот мир таким разным, что город есть город, а степь есть степь и одно не пожирает другое. Хорошо. Всё хорошо, что есть в мире Его.
   Даже то, что люди и звери бок о бок бредут по разнотравью, а солнце закрывает чёрная туча. Будет дождь с грозой. Люди быстро разворачивают промасленную ткань, вкапывают колышки, привязывают животных (умницы, они почти сразу ложатся наземь), прячутся - действия давно слажены, и на всё уходит несколько минут, но первые струи дождя всё равно настигают их. Дети с весёлым визгом ныряют под полог палатки (низкий и плоский, под ним можно только сидеть на корточках или лежать), и продолжают делать то, чем заняты весь день - баловаться.
   - Тише, Ним, - говорит одна женщина, - сорвёшь палатку.
   - Тесно! - фыркает раскрасневшийся, вспотевший мальчик. - Ну чего они такие низкие, как раздавленная ящерица!
   - Потому что мы в степи, в грозу, палатка не должна быть самой высокой среди всего, что есть.
   Бутуз повозился некоторое время и, сопя, заявил:
   - А тогда чего мы ходим по этой степи? Эта плохая!
   Все громко засмеялись и скрежещущий раскат грома накрыл их с головой. Даже сквозь отлично промасленный полог начали просачиваться капли - сильный ливень.
   - Ниму плохая степь! - верещали девчонки. - А где у тебя хорошая?
   - Тетя Хайяль, - надулся тот, - вы же сами рассказывали, что по Прибежью ходить неопасно!
   - Ага! - провизжала пятилетняя Тасия. - Он всем говорит, что уже большой, и идёт ложиться спать вместе с мужчинами, а сам прибегает подслушивать сказки.
   Ним стукнул её как следует.
   Хайяль, тонкая, как травинка, с удлинённым нежным лицом и бархатными глазами, (о, сестра моя, где ты маешься сейчас за свою красоту и волшебный дар сказительницы?), захлопала в ладоши:
   - Дети, тихо.
   Не окриков или шлепков, а её тихострунного голоса слушался любой сорванец. О, сестра моя...
   - Я рассказывала легенды, Быстро Принимающий Решения. И расскажу ещё раз, чтобы ты успел сделать другие выводы.
   Смех. Тишина.
   - В краю, который питает собой прекрасная река Бежа, растут удивительные цветы и травы.
   И ничего не слышно - ни грома, ни шума ливня, а только голос сказительницы добрым волшебством царит внутри палатки, которую никто из присутствующих не променяет на шатёр самого Господина Мира.
   Да и не властен он над исмаханами, подчиняющими зверей.
   - Там широкая степь, и лучшему скакуну недостаточно семи дней, чтобы пересечь её из края в край. Путникам она дарит множество родников, зверям - сочную траву, а целителям - волшебные растения. Она богата и щедра, как мать. Но каждые два дня в Прибежье - гроза. Страшные молнии бьют из неба в землю. Поэтому не ходят далеко караваны, не заходят вглубь даже очень отчаянные люди.
   - Глупые! - пританцовывая лежа (и удавалось!), не утерпел Ним. - Глупые люди, да, тетя Хайяль?
   - Да, торопливый богатырь, - согласилась Хайяль, пряча усмешку в уголок розового рта, и родинка скрылась в складке улыбки, а потом опять вынырнула, как крошечная жемчужинка. - Смелые, но глупые люди год за годом думали только о себе. Почему мы не можем пройти в степь? Почему нас не пускают? Мы хотим! Мы не можем! Мы жаждем... Мы, мы, мы... Но Небо милостиво, и Изначальный, Непроизносимый милостив к своим неразумным, ещё слишком молодым детям. Малыши кричат - "я, мне, хочу", и обижаются, но разве же одарённый многими достоинствами может всерьёз считать их плохими? Они вырастут, а до тех пор их надо будет ещё многому научить. И небо привело в степь умного человека.
   - А где оно его нашло? - серьёзно спросила молчавшая до этого Адина. - Или оно его специально сделало?
   - Твои вопросы напоминают мне священный хадас, и кто я такая, чтобы давать на них ответы? - лукаво сказала Хайяль. - Задай их своему ангелу, когда заснёшь. Так или иначе, человек пришёл. Вначале он тоже пострадал от молний, но разве стоит жаловаться, когда входящему падает на голову подкова с шатёрного венца?
   - Я знаю! Это благословение! - встрял Ним и был в очередной раз озадачен пинком.
   - Путника посетило благословение и он понял, что божество цветущей степи учит неразумных людей уважению. И он в одиночку воздвиг сооружение в три человеческих роста, а на вершине растёт каменное дерево. Те, кто видел, говорят, что оно умеет цвести, и год от года всё более ветвится. Человек сделал это для всех молодых и неразумных, чтобы прежде "хочу", они говорили "спасибо" или хотя бы "здравствуй". Место благословения назвали Мараташ и нет путника, который бы не поклонился с тех пор Дому Гроз. А молнии уже сколько лет бьют и бьют в дерево на вершине, - ведь Мараташ выше всего, что растёт или ходит по степи. Дерево растёт и расцветает, а люди свободно пересекают Прибежье, не уставая благодарить. Уста, однажды вкусившие мед благодарности, не предпочтут ему полынь бесстыдства или испорченный плод неуважения. Вот так, мои пушистые.
   Хайяль окончила рассказ и вокруг её кос возникло сияние. Дети открыли рты, потёрли глаза кулаками - светится! Да это же просто солнце сквозь палатку пробивается! Гроза ушла, дождь прекратился, можно бежать наружу. Ним выскочил первым и, споткнувшись о первый же камень, шлёпнулся в лужу, откуда под общий смех выбрался чумазым чертёнком.
   - Тетя Хайяль! - возопил он, нимало не смущённый. - А мы скоро попадём в Прибежье? Я тоже хочу поклониться Дому Грозы!
   - Скоро, мой пушистый, - сыпала юная сказительница серебро своего смеха. - Скоро...
   Ты не придёшь туда, прекрасная сестра моя! Ты исчезнешь, и останутся твои речи, и одна жемчужная серьга в повозке, и звенящий крик в ночи, и тени всадников, и тела зверей, чутко спавших и пытавшихся защитить тебя. Возможно ли, что там, где тебя держат, не проскользнёт змея, не прогрызёт ходов мышь? Иначе ты нашла бы способ освободиться. Я не говорю, - убежать.

Теннер Стайр. Строитель. Посреди рассказа.

  
   Итак, Домом Гроз они окрестили Степницу. Ну, в общем, правы. А что делать, когда вовсе непродохнуть от молний, а степь же надо пересечь! Теннер не любил грозу, а раскаты грома заставляли его вздрагивать. А вот Степницу - любил. Потому что она менее всего была храмом. Ни жрецов, ни... жильцов (в этом Теннер абсолютно уверен!) Строитель поневоле знает о камне и дереве, - как же без этого? Семя Степницы - небольшой камень, подобно тем, которые разбросаны там и тут по Прибежью - больше нигде такого нет. Именно эти неприметные серые камни так любят молнии - и Теннер вырастил целое строение. Чтобы наверняка. Без окон, без залов - ну такая себе пещерка в степи. Правда, уже наполовину заваленная драгоценностями из приношений. Рассказ исмаханки позабавил бы Стайра, если бы не горечь её воспоминаний о сестре.
   Но что это? Голос совсем другой - не сильный акцент исмаханки, не певучее волшебство голоса её обожаемой сестры - тонкая ледяная сталь. Режущая кромка, обёрнутая шёлковым платьем. Кто?

Меран. Воспоминания.

  
   - Что вы знаете о Живых?
   - О них невозможно "знать" - только чувствовать. Догадываться.
   Длинные пальцы Элерта пробежались по шероховатой стене. И таков был этот жест, что Меран едва не обернулась прямо сию секунду змеёй, переполненная ядом. Она тут же удавила гадину, надеясь, что Собор не успел ничего ощутить. Интимность сквозила в изящном скольжении руки Хранителя. Не тёмная, испепеляющая, изведанная Меран-Меранантой до всех тонкостей и глубин, а иная, неприкрытая, непостыдная связь. О, направляясь сюда, демонесса знала, что будет тяжело, но эта каменная мерзавка просто выворачивала её наизнанку! Находясь внутри, Меран постоянно боролась с собой. Всё душило ее: страсть быть первой - получай щелчок за щелчком; уверена в собственных силах - расслабься, здесь ты ничто, тебе даже с человеком не справиться; любишь бравировать своим происхождением с Другой Стороны Баланса - так получи всю Тьму с самого её дна и захлебнись в вековой мерзости, о которой даже и не подозревала. Ана-Чарита ставила Мерананту на колени, и демонесса изнемогала от неравной борьбы. А тот, кто мог и по идее, должен был помочь - стоит и едва ли не целует взасос гранитный выступ.
   - Как вы с ней справляетесь? - задала Меран кокетливым тоном очередной мучающий вопрос.
   Элерт покосился на гостью. Недоумевающий блеск орехово-карих глаз.
   - "Справляюсь"? Знаете, ваша терминология ставит меня в тупик. Будто я надсмотрщик за рабами. Её можно только пытаться понять. Сосуществовать, наблюдать. И... любить.
   Меран расхохоталась, смех вильнул в дальний конец коридора, а потом вернулся и ударил по всему телу, как серебряный дождь.
   - Любить, - тверже повторил Элерт.
   - Да вы извращенец, отец мой.
   - Кто бы говорил, дочь моя.
   - Но я не утверждаю, что люблю миллион сложенных вместе камней!
   - Тогда зачем вы здесь?
   - Чтобы найти помощь, а не любовницу! - огрызнулась Меран.
   - Помощь?
   Элерт прикрыл глаза и постоял, наслаждаясь сквозняком.
   - То есть вам нужна помощь Ана-Чариты? И при этом вы её ненавидите, считая просто кучей камней? И кто из нас извращенец, тессанта?
   Нежная рука женщины мёртвой хваткой сгребла Элерта за воротник. Зелёные глаза, горящие бешенством, сжатые зубы, заострившийся нос, изломанные брови...:
   - Ты не знаешь, что такое МОЯ ненависть, человек!
   Оттолкнула.
   - А ты не знаешь ее, - прохрипел Элерт, откашливаясь.
   И холод точно так же резко, нагло сжал горло демонессы, холод ужаса от собственных действий.
   - Мне плохо, Элерт, - пробормотала она, присаживаясь прямо на пол. - Мне дико плохо, и я одна с этим не справлюсь. Собор - моя последняя надежда. Я сама не понимаю, что происходит. Скажите мне, Хранитель, как... просят Ана-Чариту о помощи? Я не умею. Никогда не просила... Как?
   - Это вопрос не к Хранителю, тессанта. Скорее, к Строителю. Но кто же в состоянии среди всего мира найти создателя Ана-Чариты и задать ему этот вопрос? Я - пас.
   Она помотала головой, опущенной на обнимаемые руками колени, отчаянно, протестующе.
   Элерт присел рядом.
   - Знаете, почему я так стремился в Хранители? - как можно более весёлым тоном спросил он.
   - Говори мне "ты".
   - Не получается, тессанта. Лишь иногда. Так вот... Я так рвался на эту должность, потому что обязанностей минимум. Никаких тебе служений, ничего обязательного, при этом сохранены все привилегии сана и добавлены другие. Например, я имею право сидеть на полу, болтать с красивой женщиной, и считаться при этом занятым благородными служебными делами.
   Хмык-фырк из середины клубка, похожего на броненосца, пахнущего духами.
   - Дай ваш бог вам не дожить до моей исповеди, Элерт.
   - А кто говорил про исповедь? Исповедь - это истина, идущая из глубины сердца. Исповеднику не врут, - а я как раз люблю сказки. Разные сказки - и весёлые, и страшные, и похожие на правду, и откровенную выдумку. Так что, может, побалуете меня сказкой?
  

Сказка о Глупом Демоне, рассказанная отцу Элерту в коридоре собора Ана-Чарита

  
   Со времени гибели пророка сохраняется Баланс. До сих пор ни те, ни другие так и не смогли поделить человека, очень уж в нём всякое намешано. И потом, такой делёж нарушал бы одно из незыблемых правил двойственности мира: право выбора. Кто-то любит день, кто-то ночь, и монета падает орлом или решкой, но шулеру, который попытается вручную уложить её так, как хочется, все игроки сообща переломают шаловливые ручонки. Это неписаный устав игры.
   Что толку нарушать? Просто смещается баланс, но детская игрушка-неваляшка всё равно встанет на место, только сильно раскачается. И как бы не выбросило всех за борт её раскачиваниями.
   Всё условно, просто мы с Другой Стороны. Есть Сорок Старейшин, из людей их не видел никто, я видела и это ужасное зрелище. Но и величественное. Есть Тридцать Наместников, глава человеческой Церкви как раз имеет с ними дело, хоть и вынужденно. Есть Двадцать Архидемонов, и среди них - порядочно пожившая особа по имени Мерананта. Или, как её называют иногда, тессанта Меран.
   Когда деревья были молодыми и даже говорящими, когда солнце светило гораздо ярче и в аду было гораздо жарче, короче, - Мерананту возраст могущества посетил раньше, чем возраст мудрости. Силы зашкаливали, разум пожирал радостный червяк самовосхищения. В общем, зазнавшийся демон, прелестная картинка.
   Сами понимаете, грядущая вечность - довольно скучное дело. Деятельный ум Мерананты занялся вопросом душ. Душа - отличие человека от всего, что существует на земле, в небе и под землею. Вообще, не так уж много в этом удовольствия - раздваиваться. Ну, начали-то они с разъединения полов. Все, кроме людей, обоеполы либо бесполы. И вообще, это вопрос преобладания энергий. Тем более, сущность прочих - едина. И вверху, и внизу... И только люди, сбрасывая оболочки, раз за разом возвращаются снова в их плен.
   С помощью некоторых умозаключений, и перечитав тысячи книг, Меран пришла к выводу, что душа человека - ценный и пластичный материал. Надо сказать, она откопала несколько источников, утверждавших, что возможно низведение души до состояния, в котором она перерождается в одно из низших, первичных существ Обратной Стороны. Все, даже она, архидемон, когда-то были такими - это младенчество, это неизбежность. В то же время Казнённый Пророк доказал и возможность восхождения человеческой души до начальной ступени существа Света. Значит, из души можно сделать всё, что угодно, только создать необходимые условия?
   Это не ново. Хотя и интересно.
   Мерананту привлекла мысль об обратимости процесса. Возможно ли это? Низвести существо Света, или поднять Обращённого до человека? Простая и такая пугающая мысль. Что в идее было опасного - Меран не могла понять, но ощущала это холодком вдоль хребта. И удвоила усилия. Так ребёнок, прыгнувший с лавки, в следующий раз попытается прыгнуть с крыши.
   Как упоминалось выше, - могущество и мудрость Мерананты не встретились к тому времени и не выпили на брудершафт.
   Первые опыты были - не сказать, чтобы неудачными. Именно они возвысили Меран до уровня архидемона. Но она осталась недовольна - искомый результат не достигнут. Высокий же уровень - вещь двойственная: больше возможностей, пристальней внимание. И ещё, с такой "высоты", которую правильнее именовать "глубиной", уже гораздо дальше до обычного человека.
   Да, вы не ослышались, владыки: архидемон Мерананта возжелала стать противоположной стороной медали, существом Света! Живым свидетельством аксиомы: "Обе стороны Баланса - равноправны". Практика не слуга, а королева теории, это ясно даже людям.
   Могущественные создания тоже страдают неосторожностью и опрометчивостью. Что сделать для "очеловечивания", Мерананта примерно представляла, а что будет с нею потом - нет. Ну, ведь люди придумали столько учений Нисхождения и ещё больше - Восхождения. Разберётся! Каким же образом она будет "разбираться", лишённая силы, которая уже так естественна в её сущности, словно дыхание, Мерананта не подумала.
   Разве здоровый, сильный, умный человек способен представить себя в полной мере слепоглухонемым инвалидом? Фантазии не хватит! Воображение бессильно представить этот мир "без". А Меран была сильна, упряма, безоглядна.
   Элерт на минутку оценил размах её затеи. Вздумай он, Фарри, совершить такое? И что? Приравнять Падшего к Казнённому Пророку? Не только приравнять, похолодел священник.
   Реабилитировать.
   Прощение без покаяния. Вознесение без искупления.
   Пасть по желанию, а не приказу свыше и подняться, минуя иерархов.
   Элерт помотал головой - да чушь всё это, не может существовать ТАКИХ ритуалов.
   - Может, - прошептала Мерананта.
   Фарри стал слушать дальше и очумел. Нет, то, что её попытаются остановить, можно было догадаться. Конечно. Но то, что она по ходу прерванного ритуала застыла на границе между демоном и человеком...
   Вот откуда её нрав, вспышки, метания, гнев.
   - Ну нет, Элерт, - усмехнулась Меран, поднимая голову, - не так запущено. Стервью я была и до этого.
   В ожидании, пока маятник качнётся в ту или другую сторону, она пришла (прибежала, тессанта!) к Собору.
   - Я искала других Живых. Ближе всех находилась Ана-Чарита. Прости, Элерт.
   - За что? Право убежища...
   - К черту право!!! За мной придут и сюда. И - я же чувствую - она впустила, но не защищает, не берёт. А как попросить?!
   Элерт развёл руками.
   - Не знаешь? А что ты знаешь?? Что ты вообще тогда тут делаешь?
   - Живу, - отозвался он.
   И смотрел, как хлопают на стремительном бегу полы её алой хламиды. Будто птица, подумалось ему. Очень нервная птица.

Теннер. Строитель.

  
   Теннер покинул нишу одуревший от разных голосов, немного пришибленный и несчастный. В комнате его встретил помощник. Изумившись бардаку вокруг, Альшер всё-таки осмелел, возник на пороге и позвал его на голубиную башню. Это могло означать лишь одно.
   Письмо! Мне?
   А умнее ничего нельзя было придумать? "Епископ Гарт будет рад визиту Хранителя Теннера". Епископ, а ты уверен?
   Нет, Теннер не пойдёт, разумеется. Как? Он же призрак! Он же не существует вне Собора. Отлично, так и напишем... Пусть лучше считает меня сумасшедшим.
   "Вне Собора Хранителя не существует". Оп-ля! Лети, птичка. Наверное, епископу хотелось бы услышать, а лучше увидеть на бумаге отчет о моих успехах в управлении. Обойдутся. Я им не Фарри, бегать как собачка и получать за каждую пылинку на фасаде.
   Крылатый ответ прибыл очень быстро.
   "Справедливое замечание, Хранитель. Мы посетим вас в рамках обязательных визитов". И с какой периодичностью назначены визиты? Раз в неделю? Полгода? А, плевать. Тут проблем полная голова, а ещё мнимое начальство мучает своими изысками.
   - Вот интересно, почему на голубей не охотятся какие-нибудь хищные птицы? - пожал плечами Теннер, созерцая летунью в небе.
   Альшер удивлённо посмотрел на него.
   - Я вовсе не уверен, если позволит Хранитель. Вы хорошо знаете почтовых голубей из Роммы?
   Пришлось признаться, что ни разу не видел вблизи. Тогда помощник усмехнулся.
   - А-крррр, - пробормотал он нежно, нагибаясь к оконцу, - а-крррррр....
   Крупная белая птица вспорхнула ему на руку. Да, надо признать, в небе они куда как меньше.
   - Это Рут, голубка. А голуби покрупнее. Вот, смотрите, Хранитель!
   Птица сидела мирно и позволила помощнику задрать ей голову, а также хватать за лапы. Теннер округлил глаза: кончик клюва, искусно окованный железом, и мощные когти. Ничего себе!
   - При нужде они могут охотиться на мышей. Но не любят, - предпочитают зерно, размоченное в молоке. А лучше, - Альшер хихикнул, - а лучше в пиве. Только часто им этого не дают, конечно. Но вы поняли, о чём я говорю, Хранитель? Степная птичка гораздо мельче даже Рут, а...
   - А голуби крупнее, - в унисон с ним согласился Теннер, - да уж.
   - И ещё они же знают адресата и отправителя, они очень умные. Например, не полетят в руки стражнику или какой-нибудь горничной, нет. Отбиваться будут, когда с письмом. Это сейчас сидит и глаза закрыла, а была бы с грузом - ууу...
   В общем, ясно. "Страшней голубки зверя нет".
   Пришла в голову ещё и старая шутка: "Жили, как голуби - то он в окно вылетает, то она"... Очень подходит к Элерту и его рыжей дамочке. Кстати, от чужих, невпопад, излияний, пора перейти снова к истории прежнего Хранителя. Примерно на это и настраивался Теннер, подходя вечером к нише.
  
  


Элерт Фарри. Продолжение.

   Я был рад, что она вернулась, и в то же время так разочарован, что снова предстояла ссора...
   Меран, усмехаясь, повернулась, чтобы уйти, и тут я заметил длинную царапину на её щеке. Из этой вроде бы неглубокой раны сочилась кровь.
   - Что с вами? - изумлённо спросил я.
   - Лучше спросите, что с вашим братом, - криво усмехнулась она, и зелёные глаза сверкнули.
   - Братом? - понимание пришло не сразу, - Филипп? Что с ним?
   - Вот и я крепко задумалась - что с ним, особенно - что с ним было вчера? Мы спокойно сидели с Милем в одном милом уютном заведении, никого не трогали... Ваш брат неверно решил уравнение из собственного хамства, градуса опьянения и разницы в нашем умении владеть клинком. В результате сам был помножен на ноль... Уж извините. Когда он придёт в сознание, спросите у него, с чего бы это принимать меня - за мужчину?
   - Он без сознания?! Где он сейчас?
   - Да тут... в моей комнате.
   Я шагнул к двери, но Меран не посторонилась. Взгляд был испытывающим. "Со мной или с ним?" - спрашивали приподнятые брови. Медленным движением девушка стёрла кровь с лица и облизнула испачканную ладонь, глядя мне прямо в глаза. Я встряхнул её за плечи:
   - Вы! Как вы могли! Он мальчишка, просто мальчишка. Да, дерзкий, нахальный, да, с дурными склонностями. Но кто ВЫ и кто он... как же можно...
   Меня трясло. Не знаю, от чего больше - от ярости или от бессилия. Если бы я был там!
   - Что он сказал? Чем, чем уж он так вас оскорбил?
   - Не меня. Вас.
   - То есть?
   - Не верите в то, что я пыталась защитить ваши... ммм... умственные способности в глазах вашего брата?
   Она смеялась!
   Я распахнул двери, бесцеремонно отодвинув её и после того, как переступил порог, ноги подогнулись. Благо кресло стояло у самой кровати.
   Мой брат. Вся моя семья. У меня никогда не будет детей. Может, и лучше так... видимо, воспитывать я совсем не умею. Но каков бы он ни был - потерять его - потерять всех. Остаться одному. Я в смятении запустил пальцы в волосы - и тяжело вздохнул.
   Филипп открыл глаза. Видимо, я так поспешно, с таким волнением поднял голову, что он ещё раз пять моргнул, не понимая: с каких пор старший брат, этот "полоумный церковник", этот осточертевший проповедник с постной рожей смотрит на него нежней, чем пьяница на бутылку с утра.
   Я справился с собой и засунул все испытываемые чувства туда, куда собственно отправлял их и до этого. Там им было самое место.
   - Филипп де Фарри, - медленно, с расстановкой сказал я.
   Кажется, первым его чувством было облегчение - мой тон был абсолютно прежним и легко узнаваемым. Эта игра уже понятна и можно приступать...
   Он натянул простыню до самого носа и всхлипнул, явно собираясь изобразить рыдания. (К чести Ветьера как актёра - тот бы уже рыдал во весь голос, и большими светлыми слезами)... Я же невольно усмехнулся.
   - "Скорбящий ангел и смеющийся демон", гравюра Пьетро Аннелли, - это Меран подала реплику от двери. - Кстати, узнаёт ли меня молодой человек, а?
   Какие у моего брата всё-таки большие красивые глаза! Можно сказать, на всём лице одни только глаза и есть. Наслаждаясь произведённым эффектом, Меран сбросила плащ с капюшоном и в своём любимом мужском костюме присела на табурет рядом с моим креслом.
   - Как ваше плечо, любезный? - улыбнулась она, как ни в чём не бывало.
   Филипп невпопад кивнул, продолжая ошарашенно пялиться на рыжую вирианку.
   - Что... вы... тут... - выдавил он из себя несвязно.
   - Чтобы вот! - расхохоталась Меран. - Поговорили?.. Вообще-то я духовное лицо и служу в Соборе, пусть и не так давно.
   - Тогда что вы... там...
   - О, боже! Мальчика так замучали латти и другими мёртвыми языками, что он их-то пока не выучил, зато начал подзабывать кашиан. Вы имеете в виду вчерашнее уютное местечко? Ну... мы с мэтром Ветьером вели весьма приятную и познавательную беседу - и что вас не устроило, а?
   - Вот и мне хочется узнать, - встрял и я, - лекции по какому предмету привели вас вчера туда, где вы успели надраться до потери пульса и подраться до потери сознания?
   Филипп вспомнил про меня, и воспоминание не доставило радости. Но вот расплакаться всё не удавалось.
   - Лучше бы я умер, - проныл он, потирая забинтованное плечо. - Вас бы это больше устроило!
   - Ну не могу не признать, что я благодарен тессанте Меран за её поступок. У меня не хватало духу достойно наказать вас за ваши выходки! А ей вы должны быть благодарны за то, что ещё живы - не думаю, что она промахнулась вчера. Просто хотела вас слегка отрезвить.
   - Благодарю, тессанта, - кивнул Филипп, и надулся - за то, что я чуть не помер!
   - Не за что, - в тон ему отвечала дамчока, - приходите ещё.
   Она снова потёрла ладонью царапину на щеке.
   - Прекратите трогать рану грязными руками, - не выдержал я. - Останется шрам!
   - Угу... мне пойдёт, наверное.
   Смешанное чувство посетило меня. Филиппа, конечно, было жалко, но ведь ему уже не так и плохо, полагаю, он даже может ходить. В то же время я наорал на Меран несправедливо - мне ли не знать, какие гадости иногда умеет говорить этот хорошенький чертёнок, а уж если выпьет...
   - Пойдёмте, - вздохнул я. - Неужели у вас нечем смазать лицо?
   - Да, кстати, - это уже Филиппу, - лежать тихо. Я ещё не закончил разговор с тобою.
   Мне не нужно было даже оборачиваться, чтобы догадаться, какой жест был показан мне вслед здоровой рукой из-под одеяла...
   Меран с непонятной покорностью дошла со мною до моей кельи, позволила подвести себя к окну, осмотреть рану и смазать её мазью...
   - Холодно, - сощурилась только.
   - Ментол, - пожал я плечами, осторожно, кончиками пальцев размазывая прозрачную смесь по её коже.
   - Он сказал, - Меран улыбнулась, глядя мне в глаза, - что вы жадный, эгоистичный, непробиваемо-тупой ханжа, которому самое место в аду...
   - Ябедничать нехорошо, - прошептал я. - Но насчёт ада разве он неправ?
   Предгрозовая тишина вновь сгустилась над нами... Меран перестала улыбаться. Её руки медленно скользнули по моим плечам вверх.
   Лёгкое покашливание.
   - Забавная наука эта алхимия, так я вам скажу.
   Твою мать (нашу общую, прости, мама). Никакого смущения на лице Меран - она лишь облизнулась по-кошачьи, и склонила голову, оставляя меня выпутываться из сложившейся ситуации.
   Филипп сиял, как то место, за которым коты ухаживают особенно тщательно. Сиял даже когда я вытолкнул его и прикрыл за нами двери.
   - Я кому-то сказал лежать? - боже, ну а что я мог сказать.
   - Довольно жестоко с вашей стороны, уважаемый брат. Я там лежу один, больной, скучаю... Вам же здесь, смотрю, нескучно, и даже очень. Где же справедливость? А главное, кто же из нас лучше знает, как пишется такое слово как... "совесть"...
   - Для больного ты быстро ходишь.
   - Так я же не в ногу ранен, - парировал он, и подмигнул. - А техника у вас весьма хороша, если со стороны посмотреть...
   - Это был комплимент, - взвизгнул Филипп, получив по уху.
   - Считай что это было "Спасибо", - прошипел я, - так ты, вижу, здоров?.. И можешь даже ходить? Например, спуститься вниз по лестнице, а потом налево, а потом по улице...
   - Нет, пожалуй, не настолько здоров. Я полежу ещё немного... денька три... четыре.., - невинно хлопая ресницами, сообщил мальчишка, - кстати, про улицу... там обычно можно встретить Ветьера... или ещё кого... и так приятно остановиться, поболтать о том, о сём...
   - "Но разве я сторож брату своему?", - пробормотал я.
   - Что-что? - не разобрал Филипп.
   Я с минуту смотрел ему в глаза, взвешивая то, что собирался сказать, и то, что могло произойти. Потом уронил одно, но тщательно обдуманное слово:
   - Сколько?
   Выражение лица моего брата не оставило сомнений в том, что я угадал нужное слово.
   ...Меран стояла там же, где я её оставил.
   - Где Филипп?
   - Ушёл!
   - И сколько вам это стоило? - боже, ну их набралось, таких проницательных.
   - Вам придётся это отработать!
   - Смелое заявление, - хихикнула она. - Но не слишком торопитесь, потому что мне надо уйти. Я обещала Милю составить ему компанию в прогулке ко Дну, а он мне обещал экскурсию. Да, и передайте вашему брату: однажды дуэль плохо кончится для него, очень плохо.
   И, поправив бархатную ленту в волосах, она вышла за двери, захлопнув их ногой.
   Я посмотрел на себя в зеркало.
   - Бог сотворил человека из глины. Но некоторых он вырезал из дуба тупым предметом. Не правда ли, господин Хранитель?
   Возражений не поступило.
  

Теннер-Строитель. Полдень.

   Если бы, согласно лиамской вере, Элерт Фарри одну жизнь жил человеком, а вторую животным, то следующее рождение он вполне мог отгулять курицей-наседкой. Его стремление наставлять и опекать, наверное, и было причиной такой частоты нестандартных ситуаций.
   Очень жаль, что Теннер не может уже взглянуть на бывшего Хранителя глазами призрака - тогда бы точно сказал, верны ли теории. Стайр по услышанному предполагал в священнике мягкую, тёплую и легко добываемую энергию. Есть люди с более сильной и яркой, но они ни с кем ею не делятся: так, погреться рядом. А если нажать на правильную точку у отца Фарри - он отдаст много вкусного за здорово живешь.
   Одним словом, наседка. Что ему благодарности от этого? Видно невооружённым глазом! Коро трепал нервы своими нежными чувствами к исмаханке, брат вообще изводил хамством и превратил в дойную корову, Анник испытывала его терпение... пожалуй, не надо продолжать. Польза была только от Армана - в итоге ведь Фарри перевели в штат.
   Переливающееся Око появилось в одной из пустых комнат западного крыла. Красиво смотрелось в лучах заката. Теннер вписал появление знака в специальную бумажку.
   Менее чем через месяц Ана-Чарите исполнится сто лет. Вряд ли это открытки на день рождения...


Подслушивание внеочередное послеобеденное. Меран.

  
   Меран не понимала, отчего он застыл на пороге, будто шагать ему вниз с самой высокой башни, а не несколько ступенек. И выражение жёсткой, отчаянной решимости. Неужели сорвёт с себя хламиду и голым побежит через площадь? Нет, с рассудком ведь всё пока в порядке. Тогда к чему такие страдания?
   Элерт поправил на себе пояс и наконец-то сделал шаг. Ещё, и ещё один.
   Пояс!
   Вместо белой льняной верёвки его талию охватывал чёрный кожаный ремень. И платье было тоже чёрным. Как ночь. Как беда. Как душа грешника.
   Меран стояла, не зная, плакать или смеяться. О, взгляните на нашу овечку! Он думает, будто кто-то заметит смену идиотских знаков - белого и чёрного, символа невинности и... Наверное, стоило засмеяться, и она засмеялась бы, но что-то в его лице, - ...Как последний анекдот шута перед плахой: молчание и хохот одинаково неуместны.
   - Отец Элерт, - окликнула его Меран, - вы в плохом настроении? Весь в чёрном!
   Он обернулся:
   - Не паясничайте, тессанта, вам это не идёт.
   - Ой, а вам - идёт, но зря, - и добавила уже шёпотом: - Бросьте, Элерт, ничего же не было. Не-бы-ло.
   - "Что мы помним - было, чего не помним - не было", - припечатал Элерт её же словами. - Я - помню.
   - Вы дурак! - зло бросила она. - Напыщенный кретин! Вам стоило швырнуть, как подачку, иллюзию, - и вы уже распустили сопли. Оденьте назад свою глупую верёвку, всё осталось по прежнему, да и на кой бес мне ваша давно протухшая нетронутость?
   Хорошо поставленный баритон был нежен, как шкурка новорожденного барашка:
   - На кой бес, тессанта? Я не знаю их по имени, решите сами, ВЫ же у нас демон высшего ранга. Что касается иллюзий - ничто не приходит без желания. Ведь я не созерцал фантазию о том, как пью кровь жертвенных мышей или брею наголо любимую кобылу короля?
   Против воли с губ Меран сорвался смешок.
   - Я видел то, что видел. Значит, это было во мне. А намерение и деяние равноценны, тессанта.
   И пошёл прочь.
   - Не надо самолюбования! Наденьте хоть малиновый жилет мужеложца, на вас всем наплевать!
   Ничего. Ни на градус не опущены плечи, не замедлился шаг.
   Но ведь сама Меран - заметила дурацкий ремень. Заметит и Миль. Ми-иль... Он ведь не сдержит свой язык, тут же хлопнет по плечу и заорёт на полгорода нечто вроде: "Поздравляю! Ты наконец-то стал мужчиной!". И ещё месяц не стихнут всяческие шутки и подколы, изобретательность Ветьера не знает границ. О да, Элерту будет несладко.
   Кто ещё? Анник шлюха, но не дура, она смолчит. Коро? Без комментариев. Епископ...
   У Элерта же сегодня очередной отчёт!!! А эту верёвку можно было снять в любой день, но противная, гордая, честная и мнительная тварь-Хранитель выставила себя напоказ. Хуже не станет уже, даже если Элерт напишет у себя на лбу: "Я низко пал, вытрите об меня ноги. Я, известный чистоплюй, обделался до самой макушки...".
   И вон он идёт по площади, в чёрной одежде и чёрном кожаном ремне, и наверняка всё внутри уже сплавилось в скулящий комок стыда, и алеют щёки, и сами собой опускаются ресницы, будто к ним кто-то привесил гири.
   Сегодня человек взял себя и с размаху переломил об колено. Всё, чем он защищался, лежит в помойке: и стыдливость, и ненарочная, осторожная чистота, и самоуважение, и исходившая из этого строгость. Да, для многих - смешная проблема. Но Элерт-Хранитель - не "многие"!
   Ты стоишь, архидемон Мерананта, и выкрикиваешь ему в спину дразнилки и гадости. Между тем подмётки именно твоих нарядных туфелек измазаны в окровавленных остатках его гордости. Той гордости, не путать с гордыней, которая поднимает человека над миром зверья.
   И зачем же было нужно так поступать?
   Как отреагирует Ана-Чарита на то, что сделала ты (пришедшая просить помощи!), с её Хранителем?
   С сердцем и совестью Собора!
  

Теннер. Мысли в перерыве.

   Сердце и совесть...
   Ах, как красиво распределили вы роли в отсутствие режиссёра! Но надо сказать, труппа хороша. Строгий красавец Элерт, несдержанный архидемон Мерананта, умственно неполноценный Коро, болтливо-гениальный Миль де Ветьер-Фош, грациозная дрессировщица Ильметико. Честь и совесть, страсть и чувственность, голос и верность, вдохновение и дерзость, искренность и умение слышать природу. Какая славная коллекция, моя девочка! Какой убийственный выбор. А может, они действительно видели больше, чем я, и вовсе не заблуждались относительно Собора, который принимает одних и отваживает других?
   Искать ли мне в чарующей пластике твоих изгибов отзвуки танца исмаханки? Позволять ли ночной тьме ласкать меня с бесстыдной изобретательностью демонессы? Прислушиваться ли к журчанию фонтанов, пытаясь различить строки неоконченных поэм бродяги? И продолжать ли спорить с категоричностью отбора посетителей, так напоминающей мне властную руку "отца-моралиста"?
   Какое место придётся занять мне? Я страшусь спрашивать. Я не буду спрашивать. Я... просто приду - и займу то, что мне понравится!
   Хотя когда-то, злой, простуженный, ненавидящий весь мир без исключения, я сказал, что буду тебе никем. Зданиям свойственно слушаться своего Строителя.
   Возможно ли вообразить Обитель ордена Роз, вышвыривающую своего настоятеля за ворота в одном исподнем? Или храм Тысячерукой, вдруг роняющий целую каменную секцию на голову надоевшего проповедника?
   Чтоб тебя перекосило, Элерт Фарри, с твоей тонко чувствующей натурой, с твоей самоотверженной любовью! Я построил, а епископ освятил Ана-Чариту как одну из Живых Храмов. Но именно ТЫ сделал её таковой на самом деле. Пробудил в каменной громаде сознание, а не мутные и неясные движения, вроде: расти, ремонтировать себя, защищаться...
   Ты, ты, да свалиться тебе пьяным в муравейник, разговаривал с нею днями напролёт! И тепло твоих ладоней, и твоё дыхание, и бескорыстное преклонение, и заботливость, а главное, ВЕРА - твоя, Элерт, пламенная и нерушимая вера в уникальность, неповторимость и РАЗУМНОСТЬ Ана-Чариты доделали за меня мою работу. Собор ожил. Осознал себя. И у него, конечно, появились сложные реакции, желания и стремления.
   Земной поклон тебе, священник. А я теперь - не расхлебаю.


Элерт. Хранитель. Гроза у Собора.

   Я проснулся и сел на жёсткой лежанке, точно меня посреди сна ударили по голове. Что-то было не так. Какой-то шум, ощущаемый каждой клеточкой, почти болезненный. Я должен был узнать, в чём дело и вдруг понял, что вынужден превозмогать страх: мне не хотелось покидать келью. Но всё-таки я поднялся, и выглянул в коридор.
   Бушевала гроза. Неправильная гроза, не в сезон, и не такая, как обычно. Каждая молния - угроза, раскат грома - возмездие. В довершение к этому был ещё и град - каждая льдинка увесистая, как мяч для игры в тен. Кучи таких вот "мячей" валялись под ногами и не таяли. Я знал, что со дня на день полнолуние, но небо было безысходно чёрным. Молнии то и дело кроили его, как ловкий портной кроит бархат - один надрез и резкий рывок.
   Там, дальше по коридору, открылась ещё одна дверь. Рыжий отблеск... Меран. Между нами было несколько шагов и множество ледяных мячиков, каждый из которых спокойно мог проломить голову. Я махнул Меран рукой, устыдился и тут же двинулся сам.
   - Не подходите! - её крик совпал с очередным хлёстким ударом, - не...
   А вот командовать мною не надо, у меня же больное самолюбие, ага. Пустите... Хлопок дверью за моей спиной - и ещё один удар. Грохот... Да что же за гроза такая.
   - Уйдите, - шипит мне в лицо рыжее и растрёпанное, - это за мной, за мной! Прочь, немедленно.
   - Да вы с ума сошли, - говорю мягко, - это просто гроза.
   И в то же время - знаю, что никак не просто.
   - Я выйду, я должна выйти...
   Белые, на вид такие слабые руки смыкаются на моей талии железным кольцом.
   - Не пускайте меня, Элерт! Не пускайте.
   То уйди, то не пускай.
   - Истеричка, - так же ласково делаю я замечание.
   Взвивается.
   - Что-о?
   Вот так вот. Займитесь чем-нибудь другим.
   - Я выйду, посмотрю... - сообщаю вскользь. Хорошо, хоть успел одеться. Как найти в тёмной комнате священника в чёрном? Если его там нет?
   - Нет!!! - какие же всё-таки сильные у неё руки, как приятно, что я не ем на ночь, иначе после таких объятий, - ...
   - Не выходите. Собор... Собор защитит вас. Меня - нет, но вас...
   - А вы просили?
   Горькая усмешка демона. Ну да, конечно, их же мамы в детстве не учат просить. Да и мам у них нет.
   - Не ходите, Элерт, не надо.
   Гроза бьёт. Наотмашь. С ненавистью.
   Вытерев случайные слёзы, она поднимается, и её тень на стене вырастает надо мною плакучей ивой.
   - Прощайте, Элерт. Вы так давно этого дожидались.
   Лёгкое прикосновение лишает меня возможности двигаться.
   - Это чтобы вы не наделали глупостей.
   А гроза бьёт. Дождь и град стучат так, как стучит кулаком беда в двери избранного ею дома. По-хозяйски. Меня это возмущает, но я скован, только головой верчу, как говорящий птах, туда-сюда. И чувствую... чувствую, знаю: вот она спустилась на один этаж, на второй, старается идти внутри, хотя по галерее и ближе, только ей не надо ближе и быстрее. Знаю всё это так, как будто она по МНЕ идёт. А подмётки - кожаные. Да, кожаные. Получается, действительно по мне.
   Внутри меня она идёт. И вот-вот выйдет за пределы меня, и тогда я и вправду буду недвижим и беспомощен, а пока...
   Неужели я что-то могу? Один - нет, но разве я один.
   Я-Элерт лежал тихой связанной тушкой в жёсткой кровати наверху, но до мельчайших подробностей слышал всё, что происходило там, на ступенях, и молил, что бы она не сходила вниз, потому что тогда я стану слеп и глух, и ничего уже не смогу.
   Я-Элерт не понимал языка. Я-Собор вмешался в диалог так громко и даже, наверное, жёстко... На том наречии, от которого звёзды падают на крыши домов, и расступается море, и на том, на котором, наверное, давали имена всем зверям и тварям на этой земле. Человек во мне только и расслышал, что низкий, утробный звук из самых недр, от фундамента, во много раз усиленный скрип флюгера и - стон.
   Грозовая тьма что-то ответила, а Меран замерла, отодвинутая в сторону беседой двух исполинов.
   Потом молния ударила в крайнюю башню.
   Наверное, Собору отказали.
   Но Ана-Чарита никогда не позволяла хамить себе. На этот раз тоже. Ступени задрожали, и гул протяжно пронёсся по всей площади.
   А потом я-Элерт понял, что руки и ноги мои - свободны. И прежде чем начал думать, зачем да отчего, нёсся, перепрыгивая через три ступени, хватаясь за любезно поддерживающие меня перила, и вот уже не прошло нескольких минут, как я стою за воротами Собора, полуприкрыв плечом Меран, а на меня смотрит (в меня смотрит) пластичная и необъятная тьма.
   - Что ты здесь делаешь? - шипит сзади маленький рыжий кусочек такой же тьмы, и острый кулачок вонзается мне в хребет. - Иди отсюда!
   Можно ли сказать про черноту до горизонта, что она шагнула вперёд - но я осмелюсь. Гроза шагнула... Я машинально раскинул руки в стороны глупым жестом, никак не походящим на величественность рук казнённого пророка. "Договор", - написали молнии на небе. Меран что-то всхлипнула за спиной... Хрюкнула, я бы сказал, это точнее, пусть и не так красиво. "Договор", - горело в высоте бело-синим. Опять глухо застонала Ана-Чарита, но я-Элерт уже распознал подсказку я-Собора.
   - Право! - ответил я молниям в небе, людям на земле, и рыжему кусочку тьмы, до которого мне есть дело.
   Два зазубренных лезвия огня вонзились в землю перед ступенями.
   "Договор!"
   "Право!"
   Потом во мне бесцеремонно порылись скользкими и холодными пальцами (предпочитаю думать, что именно пальцами), пролистнули, переворошили...
   "Право...", - прошипела остывающая под дождём площадь. Холодный, крупный ливень. Обычный. Земной.
   - Что за чушь вы несли, Элерт? Какое право?
   - Я не могу сказать этого, тессанта Меран. Но если догадаетесь, рискуете стать ангелом.
   Я не стал говорить Ана-Чарите "Спасибо" - это она знала и так.
   Я просто помню широко раскрытые, полные ужаса и какого-то мистического изумления глаза Меран, и те несколько шагов, которые она сделала назад, прежде чем оступилась и упала, - она, всегда ощущавшая пространство частью себя и даже неспособная споткнуться! Будто я сказал что-то непристойное, или оскорбил ее, или...

Теннер. Строитель.

   Или. Намекнул, конечно, демону - о любви. Она хотела спасти свой симпатичный тыл - а ты ей попытался втолковать одну из своих "высоких" истин. Наседка!
   Теннер смотрел на макет Ана-Чариты, возвышающийся среди обломков, а видел призрачные очертания ажурных зубцов другого храма. ПРЕДпоследнего.
   Наверное, у каждого в жизни был "год чёрного солнца", - всё не клеилось, напасти шли алчным зубастым косяком, и в глазах темнело от проблем. Случилось такое и с Теннером Стайром, но период растянулся не на один год.
   Вначале умер отец. Теннер давно уже жил далеко от дома, и находился не в лучших отношениях с семьёй. Граф Стайр так и не понял, чем занят его отпрыск, а на нежелание находиться неотлучно в поместье отреагировал по своей природе: вписал сына в завещание вторым. Первой стала Нелла Стайр, вошедшая в возраст зрелой красоты и расцвета стервизма. Она мгновенно дала понять сыночку, что не собирается лицезреть его ещё лет сорок-пятьдесят, то есть до её собственных похорон. Если бы графиня знала, что Теннер переживёт её на срок, вдвое дольший названного...
   Поместье не влекло молодого Стайра, но обида осталась. А также пришло время думать о собственном заработке.
   И ему подвернулась возможность построить здание за деньги. Разумеется, договор был на храм - не на баню же. И первое, что ощутил Теннер, прибывший осматривать территорию в стране-заказчике, - очевидную силу места. Это придало ему уверенности. Храм получится. Должен получиться.
   Так тщательно Стайр ещё не готовился никогда. По всем правилам: рисунки, макет, бумаги с пояснениями. Тонны мишуры и показухи. Когда царь вместе с верховным жрецом проводили ритуал закладки фундамента, Теннер зевал и благостно улыбался: три ночи назад в эту равнину уже лёг небольшой чёрный камень, семя будущего здания. Остальное - неважно, хоть голыми спляшите.
   Камень и капля крови Строителя. Связь, которая преодолеет года и расстояния. Это - настоящее. А пышный обряд - местная придурь. Вот потому-то Теннер и глядел в сторону с улыбкой.
   Работа шла ловко и споро. Стайр был и надсмотрщиком и администратором, и бригадиром, и финансистом. Правда, к нему не раз прибегали рабочие с жалобами: "Я-то вчера помню, арку вот так выкладывал, а прихожу - она уж повёрнута, и на столбах стоит", или "у меня к утру всё время три ряда кирпича добавляются". Теннеру пришлось, сдерживая неуместную ухмылку, объявить, что ночью работает вторая смена, из каторжных, бесплатно. Рабочие успокоились.
   На деньги от заказа Теннер отправился путешествовать с простой целью: объехать все свои здания. Потянуло проведать. Тогда и началось прозрение Строителя. Всё, что он видел во время своего "развлекательного" турне - это алтари и жертвы на них. Так или иначе... Рябило в глазах от божков, богинь, божеств, сущностей всех мастей, - и от их аппетитов заходил ум за разум. А когда, несказанно ошарашенный, Стайр-Строитель возвратился из путешествия под кодовым названием "ну как там мои лапочки", он не поленился заглянуть и в свой оплаченный храм. Как раз на местный праздник попал. И получил со всего размаху! Потому что нужно хоть изредка интересоваться не круглой суммой, которую получишь, гений, лишенный наследства, а религией заказчиков! Ежегодно, видите ли, храм получает новый образ бога. Который складывается - внимание - из настоящих "деталей", изымаемых у избранных жрецами.
   То есть имеешь красивый нос - береги его и никому не показывай!
   Вот после лицезрения одного такого "образа" Теннер Стайр сначала побился своей неумной головой о стенку, потом пил почти месяц, потом проклял всё, что сотворили его руки.
   Если бы у него спросили: "А что, не строить ты не мог?!" - Теннер привычно скривился бы и отрезал что-то вроде: "А вы пробовали недельку без отхожего места прожить?". И подобное сравнение означало бы, что его сильно разозлили. Раздражённый Стайр всегда подбирал очень неаппетитные выражения, чтобы отпугнуть надоедающих. Нет, ещё впервые услышавший данный вопрос, он готов был честно ответить: "Не мог. Потому что: бессонные или полные кошмаров ночи, днём неконтролируемые видения, и вообще есть шанс закончить жизнь слюнявым идиотом в доме призрения". В первый. Но не в сотый!!
  
   Правда, воздержание получилось долгим. Но всё же настал момент, когда терпеть уже не было никаких сил. Теннер понял, что придётся строить. Вот тогда он выбрал страну с господствующей Верой Баланса. Хотя бы потому, что не имелось конкретного божества, только казнённый пророк, и ни разу ни о каких жертвах кроме молитв и монет Стайр не слышал. А ещё Теннер решил не окроплять семя будущего здания собственной кровью. Не будет связи со Строителем? Ну и пусть! Но и вкуса крови не будет знать. Пусть растёт просто так, как цветок в поле. Чтобы избежать случайностей, Стайр отправил епископу Корсонны письмо примерно такого содержания: дескать, через год максимум у вас вон на том холмике будет красоваться Живой Храм, о чем я лично, Строитель Теннер, свидетельствую, а поскольку Тьма не дремлет (читай: кругом враги), так нужно будет подсуетиться и освятить построечку, как только она появится. Так всё и произошло.
   Но и тут Теннер прокололся. Храм есть, - а бога в нём нет. И Строитель прочёл уже достаточно, чтобы осознать: Ана-Чарита вскоре просто рухнет.
   Пытался уберечь её от превращения в алчущее жертв чудовище, а в итоге что? Кто виноват, если лишь живая кровь может привлечь сияющие существа из высших сфер? Или где они там находятся.
   Ана-Чарита, не получившая ни того, ни другого, не хочет умирать, а как поступить, как привлечь к ней бога? Того, кто обеспечит ей жизнь в течение многих столетий?
   "Вот храм, а где бог?.. Вот бог, а где - храм?". Это тандем. Ничто не существует поодиночке. И храм, в котором никто не пожелал поселиться, существует сто с лишним лет, а потом - рассыпается в прах, или исчезает постепенно: но факт есть факт - его не будет.
   Всё понятнее становится история с воскрешением.
   Оказывается, такую могучую сущность тоже может посетить обычная женская паника. И она зовёт на помощь, которая выражается буквально в следующем: "Придумай что-нибудь!". Могла бы сказать сразу: "Достань мне вакантного бога".
   Хорошо, что Теннер призрак, иначе голова совсем бы отвалилась от этих проблем. Не дали даже спокойно умереть.
   Теннер пытался сложить всё вместе, как не единожды складывал камни. Пытался вообразить.
   Вот исходящая настоящим, нечеловеческим, но настоящим криком статуя, обвешанная цветами. Вот с треском раскалывается алтарь, и плавится на нём покрывало. Вот оплывает, вспыхивает тысячеликим перламутром жемчужина, добытая из подводной церкви. Но нет ни злобы, ни гнева, только обида. Обида и прощание. Они больше не захотят придти на землю, с которой их так изгнали. И, возможно, это были не самые светлые, но самые уживчивые существа из высших сфер. Что же теперь светит миру, при надвигающемся безбожии? Одни лишь кочевники носят своих идолов, своих сушёных куколок, "предков" с собою в сумках. Остальные привыкли молиться вместе. Бог будет нужен, а его нет. Даже для тёмных языческих ритуалов нужен кто-то.
   Но все "кто-то" обижены и изошли обратно в свои сферы, и наверняка уж оповестят других о том, как с ними обошлись.
   Безбожие.
   Желание людей возносить молитвы хоть кому-нибудь, усугублённое страхом. "За грехи наши". "Всё отдадим". Ажиотаж, подогреваемый безумными кликушами. И по другую сторону этого бедлама - пустая Ана-Чарита, живая и пустая. Просто приди и возьми. Нет, приди и поселись. Только будь посильнее, чтобы наказать строптивцев. Более жестоким. Приди с кнутом и они полюбят тебя. А жилище у тебя уже есть, шикарное.
   Теннеру очень хотелось бы посоветоваться со жрецом Эрра, Тайного и Явного, чтобы спросить, кто у них там сейчас, среди богов, "в цари крайний".
   И то, чего боялась архидемон Мерананта. То, что так и не смог изгнать навсегда отец Элерт. На некоторое время - да, но не навечно.
   Горшочек, оставленный без присмотра из самых благих побуждений, сварил такую кашу, в которой можно всем миром захлебнуться.
   "Приди и возьми". Придёт и возьмёт, отчего бы не взять. И, наверное, не так уж неправы кликуши, хотя перебить их было бы полезнее.
   Сколько же осталось времени? Не стоит и раздумывать. До Дня Рождения.

Ниша. Чужой голос.

   Раньше я мог пройти всюду, и нет такой щели в двери, куда я не сунул бы свой нос и нет такого вентиляционного отверстия, куда я не прислонил бы ухо (а ушки у меня знатные, помню, мамочка говорила - "Ах ты, мой ослик") - или не попытался бы влезть целиком, благо росточком я как раз повыше среднего ослика и есть. Но с некоторого времени, господа мои, происходит что-то странное, о чём и пишу внеочередной отчёт.
   Я перестал слышать, что говорят люди в комнате, даже если дверь приоткрыта на добрую ладонь, даже если точно знаю, что они не молчат и не таятся. Но с порога - как отрезает. А если я пытаюсь задержаться в коридоре, где есть беседа, - то мне будто закладывает уши ватой. Видимо, нельзя более полагаться на острый свой слух и надо читать по губам.
   Но зрение тоже стало меня подводить: когда я решаю просмотреть чужие удачно забытые раскрытыми записи, строчки плывут перед глазами, меняясь местами, и, с усилием прочитав пару слов, я их потом забываю или помню так неточно, что и сам сомневаюсь, то ли я увидел.
   Не сочтите меня ни на что не годным калекой, господа мои - потому что недомогания эти странные. Ведь я сплю возле кухни, и по ночам могу слышать сквозь идущую наверх трубу, что делают на крыше проклятые голуби! А когда на площади играет музыка и выступают мимы и танцоры, я могу разглядеть и запомнить, да и повторить потом их представления на бис - всего лишь посмотрев из окошка!
   Таким образом, позволю себе сделать выводы из событий последних дней. Вспоминая, за кем я наблюдал, могу сказать, что всё время одним из участников беседы являлся Элерт Фарри, новенький служка. Остальные люди менялись. Я попытался последить за ними в одиночестве - и всё было отменно видно и слышно. Кстати, именно его записи я не смог прочесть и виной всему не почерк.
   Осмелюсь быть уверенным, что дело в конкретном человеке, а каким образом - это не моя область, господа мои. Я лишь изложил, что имею. Сведения обо всех остальных не содержат в себе ничего особенного, но это моя работа, потому прилагаю их к письму.
  

Теннер. Строитель.

   Потом Элерт был вызван в Хрустальный дом, имел инцидент с Арманом, потом был зачислен в штат священников, и слежка за ним явно только усилилась. Теннер не знал, что смеётся в своём якобы сне, смеётся, качает головой, слушая многочисленные и похожие, будто близнецы, доклады сменявших друг друга соглядатаев: "Не могу видеть, не слышу, не помню". В сердце Стайра крошечной мухой о стекло билась гордость за Ана-Чариту. Она умела защищать то, что ей нравилось. Правда, по какой причине ей глянулся этот самый Фарри, стеснительный сухарь, в котором непонятно как переплелись высокомерие и неуверенность в себе...
   Ах, Теннеру посмотреться бы вовремя в зеркало!
   Но ведь не могли же обитатели Хрустального Дома так быстро оставить старые привычки? Значит, и Теннер тоже под наблюдением. Защищает ли его Собор? И кто из штата этот шпион? Возможно, Альшер?
   Знак "Ока" появился на потолке комнаты Теннера. Хранитель счёл это вопиющим хамством. Ах, если б можно было переселиться в нишу - но она, к сожалению, недостаточно велика.

Элерт. Хранитель. Прощание с Филиппом.

   Сегодня умер мой брат, Филипп. Он был повешен, как и положено всем осуждённым за убийство. Жестокое, доказанное убийство беременной девушки. Про это дело судачил весь город. В вечер перед казнью ко мне приполз против обыкновения тихий и задумчивый Миль Ветьер. Я почти не обращал на него внимания, а он этого внимания не особо и требовал, что вообще не вязалось с его личностью.
   - Думаешь, это он? - задал мне Миль вопрос и посмотрел "щенячьим" взглядом. - Это же никак не мог быть он!
   Я заморозил своё сердце, как замораживают раны. Одна боль сменила другую, а потом остался только холод и тяжесть. Миль вздыхал и всячески пытался меня тормошить, наивно полагая, что я рад бы исповедаться, да некому. Скорее уж я пошёл бы к Анник! Кстати, видел и её... днём... она присела в реверансе, но ближе не подошла. Слишком умна и проницательна.
   - Ты бы поплакал, легче будет.
   Столько же смысла, сколько и в апелляции.
   На самом деле, Филипп не единственный фигурант в этой тёмной истории. Дело в том, что на месте происшествия была целая компания студенческая. И наследник престола в том числе! Конечно, не наследник престола убил эту бедную беременную девушку. А кто? Филипп Фарри, хмельной и наглый разгильдяй, студент. Конечно...
   Возможно ли, что это был он? Возможно всё в этом лучшем из проклятых миров. Единственная неправильность, резавшая мне слух - свидетельские показания (в один голос), что "он хотел просто разрезать на ней шпагой одежду, а рука подвела и клинок перерезал горло". Да, мой брат - весьма противная юная скотинка, но, во-первых, он не выносит вида крови и многие из своих дуэлей завершал молниеносным ударом в сердце, а во-вторых, его мастерство шпаги таково, что он не только разрезал бы батистовую сорочку на теле, а и завязал узелочками в произвольном порядке. В любом состоянии! Даже ударенный по голове! Скорее Филипп порежется столовым ножом, чем шпагой. Только меня не спрашивали. Мне выдали урну с прахом. Осталось ощущение нереальности - слишком легка посудина - и скривившиеся губы Меран шепчут: "Умно!". Понятно без слов: я мог бы рискнуть саном и подать апелляцию к Обратной Стороне Баланса, - но сожжённый на специальном костре прах никто не заставит заговорить.
   Уже одно это действие судей трижды оправдывает Филиппа. А кому до моих домыслов дело? Завтра (уж очень много обязанностей, знаете ли) епископ Грат посетит скорбящего меня с визитом сочувствия. Да не окажется меня в Соборе, вот как. Я буду рассыпать осколки своего сердца вперемешку с прахом брата над мелкой, весёлой и каменистой Дар Д'афер, речкой поместья, где до сих пор зеленеет мхом наш родовой склеп. Поместье давно уже не принадлежит никому из Фарри, но я имею право оставить там частицу последнего в роду. Ведь только Филипп мог продолжить линию, оставить наследника. Я - увы. И много ли хорошего ждало бы отпрыска нищего бывшего церковника, даже решись я на столь дикий шаг?
   В общем, не поставив никого в известность, я отбыл вечером - добраться до реки хотелось на рассвете: ребёнок во мне помнил эти рассветы, с яблочным запахом, с щебетом неугомонных птиц.
   Точнее, мне очень хотелось отправиться, никого не оповещая, но это же Миль Ветьер! Он возник, сунул мне в руку бумажку и тут же отбыл. Езда верхом не очень сочетается со чтением, поэтому записку я развернул уже возле Дар Д'афер. Стихи, конечно. Миль сочинил эпитафию. Я было фыркнул, но прочёл. Неплохо. И, в общем, подходяще. Меня всегда поражал не сам поэтический дар Ветьера, а его способность угадывать и точно описывать суть человека в нескольких строчках. Спросите меня о Филиппе - я сначала разведу руками, а потом начну с самой колыбели. Да вот тут, в бумажке, - зерно сути. Неровным бисерным почерком.

Мне не нужна гробница и могила.

Сгореть, взлететь и сгинуть - молодым.

Чтобы земля меня не отравила,

Скорее превратите тело в дым.

Чтобы смотреть не вниз, а в неба пену.

И каждый раз на разной широте.

Своим оставить право на измену

Любви и долгу, краю и мечте.

Таким запомнить мир, познать свободу,

Не сожалеть о тех, кто не с тобой.

Я не хочу могил - огонь и воду

Лишь можно совместить с моей душой.

  
   Я не решился зачерпнуть пепел рукой. Просто стоял на мосту и пускал его по ветру. Седая пыль ложилась в реку и уносилась течением. Я прочёл молитву - от себя, и стихи - от Миля. А саму урну отвёз в склеп. Меня здесь уже не похоронят. Я принадлежу церкви, а у неё собственное кладбище. Нынешний хозяин поместья как раз возвращался, должно быть, с охоты: за поясом висела пара птиц. Собака бежала рядом - её голова то и дело выныривала из росистой травы. Он раскланялся, я не удостоил. Не обязан.
   Обратно мой не отдохнувший конь вёз меня без энтузиазма. Как чувствовал!
   У Собора стояли гвардейцы. Доспехи, блеск оружия. И без того еле ползущего коня схватили под уздцы, меня - стащили вниз. Я был удивлён даже не грубостью, а самим фактом прикосновения ко мне других людей: оказывается, этого не происходило так давно! Я неконтролируемо покраснел: вот такая вот странная реакция. Сильно уж отвык. Даже не сразу понял, что мне говорят.
   - Вы Элерт Фарри? Хранитель Собора?
   - Да, это я.
   Всё. Как оказалось, это и всё, что нужно. Для того чтобы я очутился на пороге камеры, по щиколотку в дурно пахнущей воде, в темноте, и за спиной лязгнул мощный засов. Никаких предметов, чтобы присесть на них, я не нащупал. Лужа воняла. Догадаться, что заключённому положено справлять нужды в неё же - нетрудно. Но не смрад был основной проблемой (хотя мне, фанату личной гигиены, и стало тошно) - тьма камеры дышала с тонким неумолчным повизгиванием: стоячая вода с испражнениями наплодила кровососущих насекомых. Кожу тут же стало покалывать, всё ощутимее. Я не удержался, и обтирающими движениями ладоней стал сбрасывать тварей. Но их были полчища! Так я и провёл одну из худших ночей в жизни: по щиколотку в жидком навозе и атакуемый мелкими кровопийцами. Собственно, смену дня и ночи я определил по косвенному признаку: в двери открылось оконце, а в нём замаячила рожа и объявила, что ко мне пришли.
   Хотя бы вывели в сухое помещение. И пока я щурился от света, материализовалась Меран. При виде меня её глаза широко распахнулись, а рот приоткрылся. Наверное, я очень хорош собой.
   - Элерт, - прошептала она, - вас били?
   - Скорее, топтали ногами, - признался я, вспоминая кровососов.
   Она моргнула озадаченно, потом встряхнула волосами и начался форменный допрос.
   - Вас обвиняют в смерти наследника, вам это известно?
   - Откуда? Всё, что у меня спросили, - "Вы Элерт Фарри?".
   - Куда вы ездили, Элерт?
   - В родовое поместье. Бывшее.
   - Ах, да... Прах. Вас там кто-то видел?
   - Хозяин шёл с охоты. Нёс уток. И собака. Пара шмелей над рекой, лягушки. Можно ещё спросить моего коня.
   Ее лицо изобразило всю гамму чувств по поводу моего остроумия.
   - Надо будет - спрошу, Элерт!
   ЧТО ж ты злая такая?
   Вновь объявилась рожа, скомандовала завершение свидания. Интересно, насколько быстро во мне закончится кровь? Если знать точное число насекомых, и примерный объём желудка каждого...
   А что я могу сделать? Пилить решётку зубами? Утопиться лёжа в луже? Только ждать! Или я помру, или мне предъявят, наконец, обвинение и поведут на суд. С Филиппом разобрались очень быстро. Надеюсь на такое же скорое решение.
   Мир, конечно, не так мне надоел, как я пытался это самому себе доказать. Наверное, лишь в камере, как эта, понимаешь, что всё-таки любишь жизнь - свои будни, свои мелкие радости и огорчения. В этом кусочке пространства я понял основной принцип устройства ада, - мука для всех органов чувств, а вдобавок темнота, отсутствие сведений о времени и - неизвестность. Ноги, тренированные лестницами Ана-Чариты и длительными праздничными службами, пока что хорошо держали моё нетучное тело. Что будет дальше, я не мог размышлять, - меня грызли.
   Потянулось ожидание. Кормили меня по разу в день, и только так я мог считать сутки. После долгих поисков удалось обнаружить на полу незатопленную возвышенность: я разодрал хламиду на куски, нашвырял их сверху - и там спал, сидя, скрючившись и почесываясь.
   У меня было много времени на размышления, но все они так или иначе сводились к брату.
   Филипп! Бесёнок... Моя духовная карьера резко освободила его от необходимости в поте лица зарабатывать на хлеб насущный, и он стал жить, не тяготясь, сообразно своему весёлому нраву. Драки и попойки. Девицы на третьем месте. Увещевать бесполезно - всю усидчивость, скромность и старательность родители выдали мне одному. Ах, если б мне ещё толику наглости, которой он точно не обделён. Наши обедневшие родители не обеспечили отпрысков достойным доходом, но сочетание моего упорства и самоуверенности Филиппа, возможно, предложило бы миру талантливого негоцианта, а не комплект из малолетнего дуэлянта и неудачливого алхимика.
   Собор его не привлекал. Точнее, отваживал - я уже научился это замечать. Конечно, нет ничего приятного в том, чтобы выслушивать его глупые шутки, а также облегчать свой кошелёк, но... он мой брат. Единственный кровный родственник на всём белом свете. Наша разница в возрасте такова, что этого достаточно даже для отца и сына. Кто может сказать, почему мы любим тех, кому плевать на эту любовь?
   Можно только представить, что за восхитительное зрелище я представлял собою на пятый день такого существования. И хорошо, что только на пятый. Отличная скорость производства дела!
   От меня держались поодаль даже конвоиры, а уж глянцевый молодчик в крахмальной мантии, к которому меня привели, не хуже Меран раскрыл очи на поллица. И даже как-то дёрнулся. Не надо лицемерия! Камера с лужей местное изобретение? Так нечего кривиться.
   Однако, это допрос или уже скоро суд?
   - Элерт Фарри?
   - Да.
   Уголок его рта дёрнулся:
   - Да, советник.
   - Отец Элерт.
   Мы посмотрели в глаза друг другу. "Наглая вонючая тварь". "Заносчивый щенок". Мы друг друга поняли.
   - Вот постановление суда. Вы можете идти. Понадобитесь - вызовем.
   Я изумился. Идти? Вот прямо сейчас? Схватил со стола бумагу, прочёл - и впрямь постановление суда, то есть честное такое, с печатями. Я свободен! И могу идти...
   Какая-то странная усмешка проявилась на лице "советника". Ну да. Грязный, отвратительно пахнущий, по пояс голый, - давай, Хранитель, пройди через весь город! Или ты думаешь, что тебя повезут в экипаже?
   Случись это месяцем раньше, или хотя бы до смерти Филиппа, - да я бы сквозь землю провалился. А сейчас - развернулся и пошёл, сопровождаемый стражей. Хочет система правосудия, чтобы я якобы был унижен - флаг ей в руки. Некоторые события в жизни очень хорошо прочищают мозги и быстро избавляют от избыточного чувства собственной значимости. Да оно и вообще лишнее. Например, делает невозможным такое вот дефиле по улицам.
   Я не стал выбирать наименее людные. Просто шёл. Кажется, даже траур не заставил наш бесшабашный город жить потише. Экипажи, толпы, торговцы, сборища...
   Да, теперь тут рассекает драная пиратская джонка с невозмутимым видом флагманского корабля.
   О, на меня смотрели! Столица, расслабленный, в общем-то ко многому привыкший город нашёл наконец, чему удивиться. Слишком многие меня знали, хотя бы в лицо. Хранитель Фарри... Да уж. Я шёл, будто держал в руках чашу, которую должен поставить на алтарь - вот когда сказывалась выучка церковной школы. Прямо шёл. Долго. Если бы эти взгляды превратить в струи воды, я был бы чист сейчас с ног до головы, да вот только не был.
   Самым интересным было пройти всю огромную площадь. Четыре сотни шагов - и я дома. Сквозь толпу или вокруг? Самым прямым путём, конечно. Тем более, учитывая мое амбре, расступятся все охотно.
   Так и было.
   Все, кроме Ильметико. Она стояла с выражением лица, которое я уже видел как минимум дважды: распахнутые глаза, приоткрытый ротик.
   Я медленно (это теперь сказывались дни в скрюченной позе или на ногах) преодолевал ступеньки. Потом потянул за створку двери - она открылась неожиданно легко, - и всё. Больше ничего в мире меня не интересовало. Хотелось опуститься прямо на этот ковёр и закрыть глаза. Остатки сил я потратил на то, чтобы доползти во внутренний дворик, к фонтану...
   По пути мне всё-таки попалось зеркало. И я был четвёртым, кто открыл глаза и рот: передо мной находился рослый, тощий, но жилистый субъект, с щетиной на лице, спутанными волосами - но главное, с ног до головы неравномерно покрытый пятнами и разводами засохшей крови. Зрелище ужасающее. А главное, откуда такая красотища? Ах да, я же бил на себе этих насекомых, - их и моя кровь вперемешку. Но ни Меран, ни Ильметико, конечно же, этого не знали.
   После быстрого омовения в фонтане я не стал проверять у зеркала результаты: растянулся (во весь рост!) на траве и мгновенно заснул. А проснусь только через двое суток, да и то с помощью ведерка холодной воды.
   "Как это случилось? Как?".
   Элерт сделал то, что и не думал себе позволить, - пнул стену да ещё и стукнул по ней кулаком. Стена обиженно замерцала... Будто сказала: "Хочешь? - Смотри!".
   Процессия. Кареты. Цветы. Наследник едет прямо к Ана-Чарите. А Элерт едет в поместье. Что за фарс? Он тут сроду не молился. Решил показать свою невиновность таким образом? Скорбящее ничтожество! Фарри даже закашлялся, - гнев встал в горле комком.
   Вот свита втянулась в двери. Бьют часы. Раз и два. Стихает музыка. Постепенно выходят придворные. А наследника среди них нет! На площади волнение, все вроде бы его только что видели, но... Кто-то забегает внутрь и выбегает с криком "пусто!". Что они могут? Искать? Ждать? Они ждали.
   Но тому, что выплюнули створки дверей через полчаса, в человеческом языке уже не найти было названия. Оно ещё пыталось ползти... какое-то мгновение... потом замерло. Жалость и тошнота, вот что вызывало зрелище настолько искорёженного тела.
   Крики, проклятия, суета, а над всем этим - зловещее молчание высоких башен и закрытые двери.
   Сам же Элерт в это время развеивал прах брата над рекой. Идеальное алиби! Наверное, он сказал это вслух...
   - Чёрта с два! - резко прозвучало сзади. - Вы даже этого не умеете! За алиби лучше благодарите меня.
   - Добрый день, тессанта.
   - Он у вас добрый?
   И пошло, и поехало.
   Но фраза про алиби канула бы в никуда, если бы на днях не заехал епископ Гарт и не спросил пришибленно:
   - Рыжая... тут?
   - Нет.
   - Хорошо... Слушай, а ты вообще её не мог бы... сплавить куда-то?
   - Куда? Вдоль по реке?
   - Ну, ты понимаешь, чтобы она захотела уйти.
   Ничего себе!! А чья подпись стояла на указе о назначении?
   - Я что, волшебник?.. А что натворила?
   - Да ничего... Только знаешь, суд на ушах стоит. Ну не привыкли даже в нашей столице к чёткому выполнению Базового Кодекса: "свидетельствовать могут все и всё".
   - Я плохо понимаю вас.
   - Я сам себя плохо понимаю с тех пор, как своими ушами слышал и своими глазами видел мертвеца, охотничью собаку и коня, дающих показания в суде.
   Бородка епископа, обычно тщательно расчёсанная, сейчас подвергалась нещадному взлохмачиванию.
   - Какого коня? - глуповато спросил Элерт.
   - Твоего!
   - А с... а собака?
   - Собака хозяина поместья. Мертвеца.
   Конь и собака мертвеца...
   - А уток не было? - идиотски пошутил отец Элерт.
   Епископ посмотрел тяжело.
   - Были. Но их успели зажарить и они потеряли память. К тому же от одной отъели крыло, а принимаются показания только сохранных свидетелей.
   Невольно у Элерта вырвался смешок.
   - Тебе, конечно, смешно, Фарри. Ты у нас Хранитель, как же. Тебя защищают адвокаты с Обратной Стороны. Только я до смерти это буду помнить.
   - А я буду помнить камеру с комарами, - ответил тот, - и как я потом в одних штанах по городу шёл. В крови с ног до головы.
   Епископ покачал головой и пошёл к выходу.
   - Ты только это... Элерт... коня не продавай.
   - Почему? Хочешь ещё расспросить?
   - Дурак. Хорошее просто животное. Верное. Кто его знает, что бы стал мой про меня рассказывать.
   Мда. "Живите так, чтобы вашего попугая не стыдно было подарить самой большой сплетнице города".
  

Теннер. Строитель

   Старший, запланированная обуза. Младший, нечаянная радость. Элерт чувствовал себя "на шее" у родителей с самых юных лет и стремился оттуда улизнуть разными способами. Жестокий мирок церковной школы он воспринял крайне ответственно: как же, теперь его кормит не разорившаяся семья, а более богатая и могущественная структура.
   Пятнадцать лет разницы в возрасте.
   Филипп считал себя подарком этому миру, Элерт - должником. Первый воспринял смерть родителей как досадную, но прогнозируемую ситуацию, второй - как собственную вину. Из этого сложился удивительно крепкий союз юного весёлого паразита и добровольного донора. Филиппом руководил голод, Элертом - любовь, и такая пара вправду правила их маленьким миром.
   Единственное, на что не согласился Фарри - это читать курс естественных наук у одногодков Филиппа. Пропустил год и подписал договор в следующем. Младший был адски зол, а старший - упёрся напрочь.
   Он пестовал наглеца-брата, работал в приюте, пожалел в итоге даже извращенца Армана, он возился с отсталым Коро, терпел Анник, он снисходительно относился к Милю Ветьеру, и даже Меран, которую просто мечтал вытолкать в шею и никогда не видеть - даже эту взбалмошную чертовку защищал, стоило ей попасть в передрягу. Наседка!
   Были у этого священника нормальные, человеческие недостатки?
   Вот он, Строитель, не чужд, например, тщеславия - помилуйте, он же человек. Просто когда выпадает случай это самое потешить - его никто ещё не упустил.
   Помнится, Теннера ограбили прямо на дороге в Айшин. Ну, вообще-то, и сам виноват: сошёл с корабля - упряжь дорогую с коня сними, оденься проще, сумки седельные можешь поутаптывать, чтобы не раздувались двумя хомячьими щеками, не портили людям настроение. Ан нет, думал, доскачет быстро. Доскакал. Ещё и в глаз получил за сопротивление.
   Нищим бродягой долгие дни спустя пришёл он под арки Храма Тысячерукой. Храм, в котором нигде не было ни запоров, ни дверей. Но люди не умеют правильно понимать замыслы - у стражи оказались такие морды и плечи, что никакие двери не нужны. А тут ещё в храм ломится оборванец, иноземный абсолютно. Тут любой честный страж вспомнит, зачем в руке дубинка.
   Голодранец настаивать не стал, оценив выражения лиц. Отошёл поразглядывать внимательно изваяние богини. Очень внимательно. Стража сказала бы "оценивающе", да только этой кощунственной вещи и выдумать не могла.
   - Вот так вот, коровушка, - сообщил между тем Теннер, ласково притронувшись к ступне статуи.
   Ножка приятного размера, разрисованная зелёными узорами, нагретая солнцем, всегда нравилась ему на ощупь. Атталайли-Тысячерукая, которую он именовал "коровушкой" за неповторимую томность огромных глаз, прикрытых изогнутыми ресницами, - не протестовала. Она даже в каменном виде была милее многих, а уж своих жрецов - точно. На взгляд Теннера, им следовало скорее отправиться служить Богине-змее, чем этой: покровительнице рожениц, матери кучи божеств, хранительницы брака и любви, берегущей детей и т.д. и т.п. (вот где тысяча рук нужна, и это не шутка).
   - Что ищешь, чужеземец, в храме богини? - высоким голосом спросил жрец.
   Да они же евнухи! Вот забавно. Неужели Атталайли-родительнице угодно? Стайр засомневался прямо там, где стоял. Люди горазды сами придумывать. Им, вишь, без лишений не та святость у процесса. Такова природа.
   - Да вот, принёс две руки - воды зачерпнуть, а то так есть хочется, что переночевать негде на те деньги, что у вас возьму, - честно ответил Теннер.
   И, оторвав сахарный цветок с ожерелья статуи, сунул в рот (очень уж живот урчал). Да, кстати, она ещё и богиня плодородия. Правильно.
   Но взять фрукт из подношений ему не дали - заломили руки, поволокли. В душе Стайра поселилось чувство, которое он охарактеризовал как "светлое ожидание". Это ЕГО храм и он вступится за него. Иначе и быть не может. Как минимум, статуя сойдёт с постамента и наподдаст противным олухам ножкой профессиональной танцовщицы прямо в интересные места.
   Текли секунды. Дверей, которые можно прошибить его головой или лестницы, с которой его можно спустить, здесь не было. Но через улицу - канава, и там можно притопить наглую чужеземную скотину. Теннер спокойно, радостно ожидал. До самого плюха в зловонную жижу ждал. Даже выныривая, чтобы схватить воздух ртом - и то не верил, что и вправду Он, Он, ограбленный, измазанный, под гогот стражей, выплёвывает изо рта отходы свинопроизводства...
   Сейчас он и сам от души смеётся, понимая, как интересно всё было, а тогда...
   Стражи со жрецами ушли, а вместо них пришёл дождь. Ливень из тех, что были в соответствии с сезоном. Из тех, что так изумили Стайра когда-то: ливень сбивает цветы бину, растущие на очень высоких деревьях, и эти цветы плывут по ручьям, канавам и стокам, создавая дивную картину. Здесь нищий и бездомный, не желая говорить о своём занятии прямо, скажет, что он "собиратель цветов". Теннер, отмыв себя под ливнем снаружи, долго ещё стоял, пока не сплыло дурной пеной гневливое тупоумие внутри. Тогда он свободно снял остатки одежды, нагнулся и зачерпнул полные горсти нежно-сиреневых, с жёлтыми прожилками венчиков вместе с водой. И так вновь вошёл под арки. Благоуханный ливень обрушился на статую богини. Теннер, смеясь, тщательно омыл тёплые резные пальчики, потом вернулся на улицу, набрал новых цветов... Даже ничего не имеющий способен принести хотя бы цветок - так чего хотел он, врываясь даже без "здравствуй"? Будь они на севере - хоть ожерелье из льдинок принеси! То, что красавица Хайяль мягко вкладывала в головы любимых ею детей не один год, богиня, не церемонясь, за пару минут посредством канавы воспитала в зарвавшемся Строителе. Браво, Атталайли.
   И в коридоре изогнутых арок вспыхнули, как одна, лампы. Аромат масла защекотал ноздри. Теннер двинулся к этому гостеприимному свету, а на середине коридора остановился, поражённый атласным ощущением в подошвах - он шёл по лепесткам цветов! Мокрый, обнажённый, со стебельками растений, прилипших к ладоням. Внутри храма таилось незнойное тепло и сухость. Мягкий свет не помешал Стайру с удовольствием растянуться в каменном углублении - периной служили те же лепестки - и заснуть как праведнику.
   И, конечно же, он видел сон. Он терпеть не мог спать без снов.
   Посреди храма стоял станок. Девушка ткала полотно. Её руки так быстро мелькали в воздухе, что казалось, будто их гораздо больше, чем две. Возможно, тысяча. Но Теннер был уверен - лишних движений не умели делать эти смуглые крепкие руки. Полотно сбегало с держателей станка подобно реке, многоструйной и разноцветной, и наблюдать за этим было столь приятно, даже трудно оторваться. Ай, красиво... Но всё-таки Стайр превозмог оцепенение и даже сумел выдавить из себя слова приветствия.
   Удлинённые очи, красиво подведённые чёрной краской, выдали ему не очень радостный взгляд.
   - Торопишься. Вот и всю жизнь так.
   - Эх, коровушка, - честно ответил Теннер, - а сколько той жизни?
   - Дождался - узнал бы. Или не видишь, что я тебе судьбу тку?
   - И не буду даже дожидаться. Повесь себе этот коврик в опочивальню.
   - Как хочешь, - неожиданно покладисто отозвалась девица и встала из-за станка.
   В её влажных волосах запутался источающий аромат цветок бину.
   - Извини, что я так... без подарков.
   - А у меня всё есть. Только кошек нет.
   - Кошек?
   - Ну да, кошек. Такие создания...
   - Я знаю, какие создания, думал только, зачем они тебе.
   - Красивые, - вздохнула она.
   Он хотел спросить её про евнухов, но отчего-то постеснялся. И так хватит.
   Они прогулялись по всему храму, и Теннер вынужден был констатировать, что коровушка неплохо управляется - всё чистое и даже прибавились некоторые постройки - а нормально растёт и содержит себя только полностью довольное жизнью здание.
   Утром он проснулся, одетый в богатое платье, льняное, белое, с шикарной вышивкой, и пахло от него дорогим маслом. Украшений, навешанных и нашитых, хватило бы на постройку ещё одного храма. Игнорируя вопли ошалевших от его явления жрецов, он спокойно вышел и отправился на нанятой повозке в Гатарику. Там зашёл во дворик наугад и тут же увидел знаменитых здешних кошек - целое семейство белоснежных красавиц грелось на солнышке. Он ткнул хозяину в приглянувшегося котёнка, бросил перстень, и вышел, успев до заката вернуться к храму. Положил мяукающее подношение прямо у статуи.
   - Держи, коровушка. Спасибо тебе за всё.
   От заносчивости это было отличное лекарство.
   До тех, конечно, пор, пока Теннер не плеснул на стену Исмиллора кипятком.
  

Элерт Фарри.

   Миль украл новую книжку и сразу принёс мне почитать. Точнее, не сразу - на следующий день: больше дня на новинки у Ветьера не уходило. Я взял в руки красивый увесистый том, прикинул примерную стоимость его производства. Раскрыл - и сразу бросились в глаза пером подчёркнутые строки.
   - Миииль, - укоризненно нахмурился я.
   - Что? - прищурился тот. - Я поработал с книжкой. Отметил фразы, которые меня заинтересовали, а те, что удивили - даже дважды. Вам будет легче. Завтра зайду - обязательно хочу обсудить с вами сие творение.
   - А если мне не захочется обсуждать?
   - Захочется! О, захочется. Поверьте моему знанию вас.
   Он ушёл, а я позавтракал, вымыл руки и раскрыл том. Итак, Картер Ганош, "Равнодушие предательства". Философский трактат? Бр-р...
   По мере продвижения вглубь, страница за страницей, я всё выше поднимал брови, пока лоб не заболел.
   Если обычно книгу печатают краской, то для этой краску наполовину разбавили ядом, так, что я даже стал избегать прикасаться к лицу после переворачивания страниц. Миля просто трудно удивить - а я бы уже подчеркнул каждое слово. И при всей своей ядовитости текст был складен, отшлифован, в общем, талантлив - не заметишь, а прочтёшь до конца. Его прерывали множеством "свидетельств" и "жизненных историй" (несомненно, выдуманных), и в целом повествование вышло поучительно-увлекательное. Но чему оно учило!
   В целом смысл был вот в чём: Равновесие - чушь. Никакого равноправия между светом и тьмой быть не может. Баланс - опасное заблуждение. Цитирую: "Как телега, влекомая лошадью или волом, движется и прибывает к цели, так неуклонно и непрестанно должен стремиться к движению мир живых, - иначе его ждёт судьба некогда роскошной кареты, поставленной на заднем дворе с подпорками из кирпичей под колёса, сгнившей в труху. Слышите, пособники несуществующего "баланса"? Вы - кирпичи у колёс! Под внешней позолотой взлелеянного вами мира - плесень!".
   Как старый спорщик, я тут же сформировал в уме возражение: летит телега к цели или в пропасть, зависит от того, в чьих руках вожжи. Но спорить - значит уже уделять внимание. Для такой книги - слишком опасно.
   Но куда же этот самый Ганош завернул дальше? Ох... Что на самом деле Баланса давно нет: им просто прикрываются, а Весы Мира который год прочно склонены в сторону Тьмы. Бред! Рельефный бред. "О каком равноправии может идти речь, если в так называемых храмах творится нечто мерзкое, никак не принадлежащее к деяниям света". А потом - я глазам своим не верил, читая, - Картер Ганош со вкусом и подробно разделал до блеска... Ана-Чариту! При этом ни разу не называя её по имени. Но - "самый большой Собор столицы", "чудовищная композиция, уродующая центральную площадь", "не от истинно ли верующих защищён этот храм толстыми стенами", "...что делается внутри в остальные дни, когда там нет служб?", "полная власть дана одному человеку, и без его позволения никто не войдёт в храм! А человек этот - брат преступника, и сам обвинялся в преступлении", "служит в том соборе существо Обратной Стороны, занимая место, которое не отдали выпускнику семинарии"... Ну и по Коро проехались, не горюй. В общем, после этого пламенного обличения человек, ни разу не видевший Собор, должен вздрогнуть и пожелать ему быть разобранным по кирпичику и сожжённым.
   Хуже умалишённых могут быть только умалишённые, обладающие даром убеждения.
   Зашедший, согласно обещанию, пообщаться поэт застал меня в задумчивости глядящим на фасад Ана-Чариты со скамейки на площади. Закатное солнце омывало её, дробилось на витражах. Над башней то и дело вспархивали голуби... По площади прогуливались пары. Яркие платья девушек выгодно оттеняла благородная светлая лепнина фасада. А если зайти внутрь - вас встретит лёгкий запах драгоценного дерева, масла ламп, прохлада, полумрак и приятно-щекотное ощущение головокружительной высоты под главным куполом.
   - А-а, проникся книжкой? - с улыбкой воскликнул Миль. - Забористая штучка, да? Понос и горячка в одном флаконе. Но ведь каждый, кто уже видел Ана-Чариту, только посмеётся.
   - А остальные тысячи прочтут книгу и придут под стены с дубьём.
   - И увидят её - такой!
   - Боюсь, даже не станут рассматривать. А я ведь действительно брат преступника и обвинялся в убийстве.
   Ветьер вздохнул и закатил глаза:
   - То есть ты считаешь, что книжонка способна разрушить храм?
   Я вздрогнул. Такое прочтение мне в голову не приходило.
   - Одна - нет. Но их много, Миль. И автор очень убедителен!
   - Это, кстати, псевдоним. Узнать имя?
   - А смысл?
   - Говорят, уже существует целый орден так называемых Непримиримых. Они носят серые одежды, их эмблема - лошадиная голова, и методы у них весьма жесткие.
   - Ещё бы! Лошади, закусившие удила, а вожжи реют по ветру...
   - Ошибаешься, Элерт. Вожжи держит крепкая рука. У них есть лидер, и то, что его имя тайна, наводит на нехорошие мысли.
   - Думаешь, Ганош - это он?
   - Нет, конечно. Слишком мелко для главы ордена. Но финансировать издание - это да. Причём любому недворянину эту штуку выдают бесплатно, в порядке просвещения.
   Я покачал головой и вновь смерил взглядом Собор.
   - Любуешься? - хихикнул Миль.
   - Запоминаю.
   Но кое-что я всё-таки предпринял: все дни недели, кроме одного, сделал служебными.
   Миль больше не притаскивал подобных книг, но информировал, что они есть и множатся. А я вспомнил старую игру - "Камень, ножницы, бумага"... Какая странная ирония: в детской забаве развернутая ладонь - "бумага" - побеждает "камень", сжатый кулак. Но для этой угрожающе расплодившейся бумаги я не знаю, откуда взять ножницы. А знака "огонь" не существует.
   На то она и игра.
  

Теннер. Строитель.

   Вспоминая днём услышанное в нише, Теннер понимал, что вот-вот подойдёт вплотную к разгадке смерти прежнего Хранителя, но не только это. Он удивлялся, как синхронно то, что он слышит ночью, и то, что происходит вокруг в реальности. Такое чувство, что ниша как музыкальный инструмент, настроена под него, и выдаёт те куски чужой жизни, которые более всего годятся для его собственной. Призрак - призраку.
   Там, у Элерта Фарри, наступало время, именуемое смутой. У Теннер Стайра - тоже. Слухи, бумаги, новости, - всё говорило непреложно о том, что Ана-Чарита вновь скоро окажется в центре конфликта.
   Смута. Для Теннера это слово было похоже на "смущение" и потому он слухи о беспорядках так и воспринимал - удивляясь и смущаясь. Как бы - "и отчего вашу голову посетили такие дикие идеи? Нет бы жить и работать спокойно, так вот же погромы вам подавай". Он даже мог бы разносить в пух и прах панические проповеди "лошадников", людей в серых хламидах, с серыми лицами и серыми речами, но были факты, упрямые, лезущие в глаза как летняя мошкара. Участились ливни, половодья, ураганы, землетрясения, оползни, извержения вулканов? Да. Ухудшились ли урожаи? Конечно (см. выше!). Случались ли эпидемии? Да, и чаще, чем в последние десять лет. Что же является всему этому причиной и долго ли терпеть? Люди не любят неопределённость. Вот скажи им - "терпеть недолго, сдохнем завтра". И граждане довольные, расходятся по домам. Купаться и шить саваны. Никакой смуты и шатания, занятость и забота о будущем.
   "Лошадники", как бы убого ни смотрелись, всё же давали конкретные ответы на весьма общие, а иногда даже и невысказанные вопросы. Им было трудно противостоять в полемике. Точнее, никакая полемика вообще не была возможна. Накренившиеся весы обещали ещё большую неопределённость, и с этим фактом общество в сером предлагало людям не мириться. Точнее - изо всех сил пытаться склонить чаши к Свету. А как? А очень просто - уменьшить Тьму. Ну хотя бы количество её "пособников". Распознать их нетрудно. Простое действие: если где-то чего-то убудет, то тут же чего-нибудь и прибудет. Бей их, ребята, во имя всеобщей любви и процветания, колосящихся нив и здоровья родственников. Конечно, ни разу подобные слова не произносились вслух (слишком уж похоже было бы на подстрекательство), но всё подразумевалось, всё витало в наэлектризованном воздухе.
   Страна натянула поводок до предела, и готова была ринуться на охоту за неугодными. Спасения ради!
   Среди всего этого бедлама ночи напролёт мерял шагами галереи центрального Собора столицы угрюмый, сосредоточенный человек. Изредка он задумывался настолько, что шёл через колонны, как будто те были сделаны из воздуха.
   И проводил в нише всё больше времени, пытаясь подгонять то, что подогнать невозможно - познание.
   По крайней мере, новый голос даже не был голосом Меран. Совершенно незнакомый.
  
  

Подслушивание неожиданное. Голос незнакомый, довольно молодой...

  
   Итак, вы утверждаете, что мечты всегда остаются мечтами?
   Я здесь, чтобы обвинить вас во лжи. Я ударил бы вас, если бы мог. Я приговорил бы вас к сожжению на костре, ибо я каждый день сгораю, и нет мне спасения... Мечты? Я расскажу вам о мечтах. Но сначала послушайте о реальности.
   Вчера вы должны были вернуться поздно вечером. В ваше отсутствие я пробрался в вашу лабораторию и стал шарить в старом шкафу... желая найти одну необходимую вещицу. Но - о ужас! - вы вошли и мне пришлось спрятаться. За вами шагал довольно хорошо знакомый мне персонаж... Некто Доминик. Он сюда мотался трижды в неделю... и гонял его отец Матье, вызывавший во мне раздражение. Итак, что на этот раз пишет этот тупой, спесивый, жирный пошляк? Опять, конечно, не понял что-то в ваших опытах... заявляет, что у вас ошибка... просит просмотреть ещё раз... дуболом. Неотёсанная скотина.
   Да, так и есть!
   Вы усадили Доминика за стол, поставив перед ним миску с похлёбкой... ведь парень по пять-шесть часов в дороге, а ещё обязан ждать, пока будет написан ответ...
   О, этот Доминик! Пятьсот раз на день вы ставили мне его в пример, особо указывая на то, что в нём нет и тени моей распущенности. Проговорив наедине с ним около часа, вынужден сознаться в вашей правоте... вот где воистину овечка! Младший сын богатого знатного рода... прилежный ученик, ангел во плоти!.. Я рассматривал его с расстояния полуметра из шкафа. Картинка акварелью. Тонкий прямой нос с чуть заметной горбинкой... высоко вырезанные нервные ноздри, маленькие аккуратные уши, изогнутые брови... Самым замечательным в его лице, конечно, были глаза - сошедшие с картин старых мастеров, огромные, золотистые, в обрамлении длинных изогнутых ресниц... жаль лишь, что, кроме спокойного и безразличного взгляда, им был доступен ещё лишь взгляд испуганного оленёнка... других оттенков не было. Оленьей была и пугливая грация его тонкой гибкой фигуры. Танцевал он лучше меня, прекрасно пел... превосходно разбирался в точных науках... но делал это без особых усилий. Как бы нехотя... Во мне громко вопила вечная зависть красивой, но всего лишь дворняжки, к породистому благородному щенку. Да, каждая чёрточка этого ангельского лица, каждый жест кричали о породе... о вековой выдержке прекрасных качеств и телесного совершенства, заботливо выведенного селекцией в течение стольких поколений. Я ненавидел его? За то, что он красив и добродетелен? Талантлив? Нет, за то, что вы считали его хоть в чём-то выше меня. Этот херувимчик десятки раз уже проделал путь от... до вашей кельи... и каждый раз я беседовал с ним, выискивая недостатки - но тщетно. Хотя кое-что я всё-таки нашёл, это и стало причиной моих бед в дальнейшем. Маленькое, гнусное кое-что.
   Бесспорно, вы имели на него большое влияние. Он слушал вас, всегда открыв рот (ещё бы, а я язвил и умничал!)... даже кардинал не мог заставить его вынуть серёжку из уха - мальчишеская бравада! - но лишь однажды стоило вам неодобрительно покоситься - и на следующий день этот крошечный бриллиантик был брошен в шапку нищего на паперти... Святая наивность, неужели Доминик считал вас образцом для подражания? О, я бы многое мог рассказать! Каждый раз собирался, но заглядывая в эти невероятные, невинные глаза цвета мёда, проглатывал комок в горле и, чувствуя себя полным дерьмом, откладывал беседу на потом.
   Он аккуратно ел... а вы раздражённо писали ответ - нет, это явно была резкая отповедь! Потом задумались...
   - Это нельзя описать, можно только показать! - раздосадованно вырвалось у вас.
   Потом вы перевели взгляд на гонца... и задумались более серьёзно. Сняли с полки коробки, порошки и стеклянные сосудики.
   - Доминик? - ваш голос не оставлял выбора. - Подойди сюда, мальчик. Ввиду того, что вещество, интересующее отца Матье, я не могу толком описать... тебе придётся посмотреть за тем, что я делаю, запомнить и в точности повторить. Ты будешь живым письмом! - вы усмехнулись удачной шутке.
   Доминик с поспешностью вскочил из-за стола и чуть ли не подбежал к вам.
   Я зевнул. Алхимия... чёрт бы её подрал. Нет, это неинтересно.
   Вы, как всегда, делали всё быстро и отточенно - ни одного лишнего движения, лишь изредка просили Доминика подержать то одну, то другую колбочку... подсыпать, перелить, помешать... я лишь издевательски усмехался вашим резким окрикам и тому, как дрожали тонкие смуглые пальцы помощника. Ах, обидчивая натура... а плёточкой тебя, да по спинке? И, видимо, пропустил тот момент, когда одна причина дрожи уступила место другой... Поверьте, вы были прекрасны, как прекрасен любой человек, увлечённый любимым делом и охваченный вдохновением.
   - Почти всё... - вздохнули вы и облегчённо указали пареньку на стул, давая понять, что закончите сами.
   Доминик вернулся к тарелке... сжал в левой руке ложку, в правой хлеб и на этом больше не притронулся к еде. Я настороженно пригляделся... всё во мне кричало об опасности. Мне ли не знать о таком неконтролируемом спазме глотки, когда ни глотнуть, ни вздохнуть, не сказать ни слова. Что тебя так потревожило, херувимчик? Золотые глаза прятались за ресницами... и лишь изредка сверкали взволнованно.
   Я смотрел на Доминика. Я не мог ошибаться... Полураскрытые губы и распахнутые глаза кричали о том, что с ним происходит. В созерцании вас он окаменел и бог мой, кусок мрамора мог бы быть более подвижен. Руки его по прежнему сжимали ложку и хлеб. Но, боюсь, руки ему были не нужны.
   Именно сегодня, именно сегодня, когда я уже более полугода стараюсь поймать этот момент! Не более сорока дней от пятнадцатилетия, и я уже думал, что ошибался! А вот сейчас... Проклятие мне и горе мне, я увижу, но ничего не смогу сделать!
   Доминик - инкуб. Редчайший экземпляр. Редчайший, потому что бесхозный. Можно сказать, подкидыш, хотя, вообще-то, гибрид. Полукровка. Получеловек-полудемон. И у него близился момент, о котором не знал он сам - момент запечатления. Единственный шанс для постороннего приобрести себе персональную неотразимую игрушку. Раз в жизни инкуб способен влюбиться. Точнее, не способен, а должен - это что-то вроде взросления. И демоны, прекрасно зная об этом, наставляют своих отпрысков проводить год с пятнадцати до 16 лет в полном уединении. Потом является миру существо прекрасное, неотразимое - и непокорное уже никому. Я ловил этот момент, я терпеливо ждал, и что в итоге? Конечно, мэтр Элерт, вы не сможете устоять - от такого не отказываются, но вы пожнёте то, чего не сеяли - и это несправедливо, вы же даже не знаете, как этим распорядиться!
   Вы закончили опыт, и погасили печку. Вытирая пот со лба, усмехнулись помощнику:
   - Ты всё запомнил? Надеюсь. Ведь этого можно не понять только если вместо мозгов жир и спесь невежества... Но что с тобой?
   С искренним беспокойством вы направились к нему, вероятно думая, что он подавился или что-то в этом роде. НЕТ! - мысленно закричал я, - не трогайте его, не надо. Не сейчас. Выйдите за дверь, отвернитесь к окну, что-нибудь. Ведь он пытается совладать с собой... уже почти совладал, на уровне инстинктов. Это... это недоразумение, минутное помешательство, сон наяву... вспышка, наваждение... Только бы вы его не трогали, нет! Ещё будет шанс у меня.
   Но - Вы коснулись ладонью смуглой щеки Доминика, участливо заглядывая ему в глаза:
   - Да что с тобой такое?
   Протяжный, укоряющий стон... Я знаю, что происходит, ведь так? Твоё прекрасное, безупречное тело предаёт тебя, и разум бессильно бьётся в этой тюрьме неподвластных ему более страстей. Я чувствую безумную досаду, но ещё злорадство и мстительное довольство: у всех это происходит одинаково, оленёнок, и разветвлённость генеалогического древа не имеет к этому ни малейшего отношения. Смотрите же на своего херувима, господин Хранитель. Я истерически засмеялся, закрыв рот рукавом, чтобы не быть услышанным. Браво, мэтр, браво...
   Потом мне стало жаль этого мальчика, не справившегося с собой. Он замер на этом проклятом стуле, опустив голову, слёзы стыда и позора капали сквозь ладони, которыми он закрыл лицо. Он был совершенно уничтожен, и не мог сдвинуться с места, не говоря уже о том, чтобы взглянуть вам в лицо. И зря... зрелище того стоило.
   Вы стояли близко, совсем близко... я ощущал исходящий от вашего разгорячённого тела запах, смешанный с ароматом грушевой эссенции, пролившейся на одежду. Взгляд... Возможно, мальчику он показался бы воплощением грядущей кары. Такой чёрный и пустой, что во мне мелькнуло сожаление обо всех, хоть однажды заглянувших в эту гибельную бездну. Вы медленно провели его к двери, и с каждым поворотом ключа в моём сердце проворачивалось раскалённое железо обиды и ненависти.
   Не надо быть великим провидцем, чтобы догадаться, ЧТО там произойдёт. Ну а если вдруг верить в чудеса, - то эти синяки на тонких мальчишеских запястьях, эти следы слёз на припухших веках, - как ещё, господь безымянный, трактовать их поутру?!
   А каково мне было просидеть всю ночь в шкафу, - я не смог взломать замок, и надо было ждать рассвета. На день вы не запирали лабораторию, и я имел шанс уйти.
   Прощаясь, он встал перед вами на колени.
   Потом он забрал со стола письмо и вышел не оглянувшись. Внутреннее сияние, исходящее от него, было настолько сильным, ослепительным, что я, сбежавший из ненавистного шкафа следом по лестнице, наблюдал ошарашенные удивлённые взгляды прохожих... чья-то карета остановилась перед ним, из неё выглянул роскошно одетый придворный - его глаза были красноречивы. Доминик поговорил с ним, небрежно качнув головой, легко взлетел в седло своего вороного жеребца. Нестерпимая притягательность, внутренняя сила, спокойное достоинство скользило в посадке, повороте головы, повелительном взмахе ресниц. О, мэтр, какого опасного, порочного и невозможно прекрасного демона сотворили вы.
   Ненавижу.
   Голубок взмахнул мощными чёрными крыльями... и полетел на родину. Мы уже не увидим его... многое о нём услышим.
   Через многие, многие годы, он в последний раз войдёт под своды Собора, вы почтительно поцелуете перстень на его пальце и алая мантия как отблеск былого пламени осветит каждый уголок храма и вашей души. Вы взглянёте друг на друга... вы окинете взглядом его потяжелевшую фигуру зрелого мужчины, невероятно красивое, медально-резкое лицо.
   Тень мелькнёт под самой крышей... тень замершего в прыжке льва... и напряжённая тень оленёнка.
   Улыбка сотрёт надменность с лица могущественного кардинала. И под шорох, под сдавленный крик всех присутствующих, он на долгие несколько секунд прильнёт губами к вашей руке, Хранитель Элерт. Безмолвная, чувственная тишина, более громкая, чем любой стон окутает помещение. Последний взгляд в глаза - и они разойдутся, не тронув друг друга, лев и оленёнок...
   Но до этого ещё столько лет.
   Обо всём будет знать моя память...
   Вы не будете знать.
   Низачто.
   Будьте вы прокляты, "учитель"!
  

Теннер. Строитель.

  
   Это уже слишком. Теннер успел насчитать уже троих, как минимум, кто так прямо не по-детски сроднился с Элертом Фарри. Коро, девчонка, теперь вот этот... Доминик. И всё с него как с гуся вода. Ну, правда, ещё демонесса. Вот тут уже Фарри стало не до благочестия. Только отчего ему всё время достаются какие-то не такие? То дебил, то проститутка, то с Обратной Стороны Баланса...
   И всё же, ввиду услышанного ранее, вроде бы отец Элерт, мягко говоря, не совместим с однополой любовью. У незнакомца, сидевшего в шкафу, наверное, замкнутое пространство сильно давило на мозги или ещё куда, да и вообще, это скорее были мечты наблюдателя, чем самого Фарри. Но очень бы хотелось знать, что там происходило за запертой дверью?
   А может, и вовсе ничего, и даже тот ошибся. Кардинал Доминик... Если действительно произошло это самое запечатление, то неужели, будучи влюблён в отца Элерта, столь высокопоставленный господин не оказал бы ему покровительства, или услуги, или ещё чего? Но Фарри вовсе не осыпан милостями, народом попросту нелюбим, и всяческие научные его начинания рассматриваются косо, и начальство, чуть что, дерёт три шкуры и не упускает возможности поднасолить - вот хотя бы назначение этой Меран.
   Круглые глаза Альшера, вбежавшего без стука (надо будет напомнить ему про правила хорошего тона, а также субординацию).
   - ХРАНИТЕЛЬ! Вас срочно хотят видеть внизу. Там... там... там инспекция!
   Теннер тут же вскинулся почти испуганно, а потом хмыкнул и расслабился. Видали мы эти инспекции знаете где? Наследник Стайров был не самым лучшим, но и не самым худшим студентом-юристом в своём году - он посещал первое и последнее занятие по каждой дисциплине. Как правило, это давало знание определений и структуры предмета в общих чертах. Например, по хозяйственному праву ему врезалась в память такая фраза: "Распределение обязанностей и делегирование ответственности". Чем он, собственно, и занялся, получив известие об инспекции.
   - Альшер, пока я спускаюсь вниз, пригласи архивариуса и учётчика.
   - Бухгалтера?
   - Вот-вот.
   Помощник имел зоркие глаза и проворные ноги, потому вниз прибыли сразу трое: скучный Хранитель, мышастый архивариус и пухлый, по-рыбьи спокойный бухгалтер. В свою очередь, комиссия инспектирующих состояла из шестерых.
   Слушая вполуха, Стайр вынужден был признать, что у Ана-Чариты весьма опытный бухгалтер. По крайней мере, трясли того как грушу, а он не трясся. Также с удивлением Строитель наконец-то услышал среднюю сумму пожертвований в месяц. Инспекторы же выразили недовольство этой цифрой, на что бухгалтер пожал плечами и коротко обронил: "Война".
   - Но если война, отчего так возросли расходы? Вот здесь, в графе "достройка". Что ж вы этакое достроили?
   И в воцарившейся тишине все посмотрели на Теннера.
   - Библиотеку, - сказал он первое, что пришло в голову. - Хотите взглянуть?
   Они хотели. Поднимаясь по лестнице, Стайр слышал шёпот: "Да судя по деньгам, эта библиотека золотая! Я знаю цены на книги, меня не проведёшь".
   Ноги несли Теннера в бибилотеку неспроста. Осматривая Анна-Чариту, он понаходил не только говорящие ниши. А ещё и вот этот милый, привлекающий внимание выступ, сразу за полкой - как строитель, Стайр не мог пройти мимо, никак не мог. Выступ был какой-то "не такой". Неправильный. Все остальные - правильные, хорошие, неподвижные. А вот этот - плохой. Да и торчит по-дурацки как-то, угол неровный. Хранитель дождался, пока вопросительно-неодобрительные возгласы за спиной станут погромче, и подтолкнул угловой камень по направлению центра комнаты. Послышался шорох, щелчок, потом - мерное поскрипывание. (Первая мысль у него самого была тогда - "ловушка"! Стоп, но он никогда не проектировал ловушек, а даже если храм-умница обзавёлся сам, то чем западня повредит призраку?) Свежий, холодный воздух коснулся ноздрей Теннера и он улыбнулся, глядя, как посетители отслеживают, откуда прилетел сквозняк. А куполообразная крыша комнаты медленно открывалась наружу, как венчик цветка, и сквозь щели между "лепестками" уже просвечивало небо. Это, господа, обсерватория Элерта Фарри, и ручаюсь, что никто кроме него и меня ничегошеньки не знает о её существовании. Не знал до сего момента. И большой, тяжеленный телескоп... Теннер не знал, как им пользоваться, но инспектора и не требовали пояснений, а только трогали и обменивались междометиями. Наконец, один осознал себя вполне, чтобы выразить всеобщее мнение. Краткое:
   - Хранитель, а... зачем?
   - Что зачем?
   - Ну это? - неопределённый взмах рукой по дуге.
   - Обсерватория? А я подумал, не лишнее. Сколько в Пиноре обсерваторий?
   - Две, - вмешался ещё кто-то. - Две, и я нахожу эту самой большой и лучше всего оборудованной. Причём как человек, не далёкий от астрономии, смею спросить - а откуда столь качественный телескоп? И редкая оптика...
   - Контрабанда, - уверенно ляпнул Теннер.
   - И вы провели контрабандный товар по бухгалтерским книгам? Изумительная честность, Хранитель. Полагаю, тут более не о чем беседовать.
   Инспектора сунули носы в хозяйственные помещения, потом пошли беседовать со штатом и напоследок, посовещавшись, вынесли вердикт:
   - Злоупотреблений не обнаружено. Из рекомендаций: пора бы уже изменить ситуацию с затянувшимся молчанием великолепной колокольни Собора.
   Теннер призадумался, и это было принято за согласие. Начальство удалилось, шумно обсуждая что-то.
   Да только ушли не все. Кое-кто остался.
   Человек в красном одеянии, тот самый, который сказал в итоге: "Лично я склонен признать действия Хранителя весьма своевременными и успешными". После ночи в нише Теннеру не составило труда узнать задержавшегося гостя. Против его воли слова, ядовитые, как передержанное вино из древесной коры, скороговоркой вырвались из губ.
   Через многие, многие годы, он в последний раз войдёт под своды Собора, вы почтительно поцелуете перстень на его пальце и алая мантия, как отблеск былого пламени, осветит каждый уголок зала и вашей души.
   Тени мелькнут под самой крышей... тень замершего в прыжке льва... и напряжённая тень оленёнка.
   Улыбка сотрёт надменность с лица могущественного кардинала. И под шорох удесятерённого углами общего дыхания, под сдавленный крик всех присутствующих, он на долгие несколько секунд прильнёт губами к вашей руке, Хранитель. Безмолвная, чувственная тишина, более громкая, чем любой стон, окутает помещение. Последний взгляд в глаза - и они разойдутся, не тронув друг друга, лев и оленёнок...
   Нехорошо молчали хоровые ниши.
   - Ну и что? - издевательски вопросил призрак. - В детстве в лесу спал? Единорог-зверь на ухо наступил? Какого чёрта тебе здесь нужно, нелюдь?
   Кардинал Доминик обернулся. Но не вздрогнул. Он давно уже не вздрагивал. Разучился.
   Скривив губы, призрак придирчиво оглядел кардинальскую стать.
   Но его движения уже будут иными... иное, пугающее меня, вспыхнет в медовых радужках... никогда больше Доминик не напомнит мне оленёнка. Нестерпимая притягательность, внутренняя сила, спокойное достоинство скользило в посадке, повороте головы, повелительном взмахе ресниц. О, мэтр, какого опасного, порочного и невозможно прекрасного демона сотворили вы.
   Призрак дёрнул головой, словно отгоняя муху, которых сроду не было в Соборе. За ступенями, на площади, - сколько угодно. А внутри - нет.
   - Какие люди, и без охраны!
   - Зачем охрана, когда есть Хранитель! - спокойно парировал одетый в тёмно-красную хламиду человек.
   Глубокий цвет казался почти чёрным, но при движении складки вспыхивали багрянцем, как-то угрожающе-красиво. Теннер, подслушавший откровение, которое его не касалось, узнал кардинала Доминика, но, кроме действительно достойной удивления красоты, ничего странного не заметил. Во всяком случае, подошёл поближе. Кардинал, что примечательно для его сана, статуса и образа жизни, очень легко позволял приближаться к себе. Стайр постоял пару секунд, глядя в золотисто-медовые глаза и, ощутив тонкий пряный запах, удовлетворённо сделал пару шагов назад. В положении призрака есть свои преимущества: столь изощрённое обоняние. Инкуб. Прелестно. Именно поэтому разрешает стоять почти вплотную - ему только того и надо. Но до чего хорош, ведь картинка.
   - Его нет, - мстительно сказал Теннер, - и нет уже довольно давно.
   - Я знаю, - ответил Доминик, ни на секунду не растерявшись, не покраснев.
   - Так что же ты? Тянет?
   - Тянет, - согласился.
   Теннер поколебался немного между желанием выгнать раздражающего посетителя и желанием разузнать о смерти Фарри. Раз уж повезло - нелюдь тоже долгожитель.
   - Чем же вам так любезен Хранитель-изгой?
   Доминик приподнял бровь.
   - Церковь... ваша церковь... так непримирима во всём, что касается самоубийц...
   Весёлыми лучиками-морщинки к вискам.
   - Вы самоубийца? Какая жалость.
   - Я имел в виду Элерта.
   - Ах, вот как...
   Кардинал помедлил.
   - В самом деле... Самоубийство. Довольно жестокое. Как я мог забыть. Во время штурма Собора многие, как бы выразиться поточнее, потеряли голову.
   Теннер тоже улыбнулся - так, на всякий случай.
   Доминик стоял спокойно, и не изменил позы под чужим взглядом, что свойственно лишь уверенным в себе до предела людям. И нелюдям. А потом... запел.
   Теннер подумал, что сходит с ума.
   Сквозь цветные витражи пробивалось солнце. Впрочем, с чего это он вдруг решил, что этот нестерпимо яркий свет принадлежит солнцу, или вообще идёт извне?
   Аа-а... - тихонечко-тихонечко нарастало от затенённых балконов по обе стороны Присутственного зала.
   Десятки и сотни нежных детских голосов. И один солист.
   Зарево полыхало. Тени исчезали. Оглушающе взвивались партии скрипок, но голос Доминика перекрывал хор, невидимых музыкантов, заполнял собою все нескончаемые помещения, летел по устремлённым в никуда коридорам вместе с золотым сиянием... Царствовал, правил безраздельно. И зачем такой песне слова? И если у инкубов нет души, то как назвать ту волшебную энергию, которая идёт, будто кровь - горлом, которая уносит жизнь, а к чему жизнь, где никто и ни разу не дал ему сделать то, для чего предназначила его странная природа, - петь.
   Свет исчез так же внезапно, рывком. Теннер обнаружил себя стоящим на четвереньках у самой стены. Перед глазами в кромешной тьме плавали разноцветные пятна.
   - Светало, - сообщил он, протирая ожесточённо болящие глаза кулаками. - И рассвело. РАССВЕЛО, я сказал.
   Одинокий шестисвечник горел неподалёку, как-то умудряясь рассеивать темноту во всём зале.
   Доминик исчез!
   Нет, он просто стоял за спиной, неведомо как туда переместившись.
   - Когда-то я пел тут в хоре, потом... моя семья переехала.
   Теннер ответил на это цитатой, отомстив за свой минутный испуг и слепоту, когда погас свет:
   - ..."синяки на тонких мальчишеских запястьях, эти следы слёз на припухших веках, - как ещё, господь безымянный, трактовать их поутру?!"
   Или подумал, что отомстил. Всё, что изменилось у Доминика - это лишь наклон головы.
   - А как можно трактовать ещё следы верёвок на запястьях - кроме как того, что человек был привязан, и следы слёз, кроме как то, что ему было обидно всю ночь просидеть примотанным к стулу?
   - Да, у отца Фарри было хорошее чувство юмора.
   - У него было хорошее сердце, - ответил Доминик. - Это такая редкость в нашей церкви.
   - А некоторым присутствующим разве не положено быть в несколько другой церкви?
   - Да, в общем, небольшая разница... а теперь и вовсе... нет.
   Ударение на слове "теперь" не понравилось призраку.
   - Слышал ли ты, новый Хранитель, хоть что-то о святыне монастыря в Хартене?
   - Статуя с весами? Чаши с кровью пророка? Конечно, слышал. О ней даже дети знают.
   - Смотря чьи дети. Так вот, Хранитель, который так много знает... может, я не удивлю тебя, сообщив, что одна из чаш накренилась, пролив содержимое, и весы более не находятся в равновесии, в котором они стояли две тысячи лет?
   Стайр пожал плечами:
   - И что теперь?
   - Не знаю, - вздохнул один из высших чинов церкви, и от вздоха складки его хламиды опять сверкнули багрянцем. - Мне кажется, ты должен это знать. И ещё в одном ты прав: мне слишком хорошо тут находиться, хотя всю свою жизнь я избегал бывать в Ана-Чарите и недолюбливал её. А вот теперь - хорошо, и это странно, очень странно.
   Доминик взглянул в глаза Теннеру Стайру - будто плеснул клейким янтарным соком, и взгляд Хранителя испуганно забарахтался пойманным насекомым. Неласково смотрел кардинал, недушевно. Хотя откуда там душа?
   - Я пришлю вам одного из своих почтовых голубей. Если что... окажите мне любезность и сообщите.
   - Если... ЧТО?
   - Идёт война, - прищурился нелюдь. - И почему-то мне кажется, что она не минует Собор. У церкви есть своя собственная гвардия, Хранитель, просто мы... не любим об этом распространяться.
   - Хорошо, присылайте вашего голубя, надеюсь, мы его прокормим.
   - Скромничать будете перед тем, кто не читал ваших бухгалтерских отчётов, Хранитель. Да, и я присоединяюсь к просьбе остальных инспекторов - колокольный звон Ана-Чариты раньше был настоящим украшением города. Впрочем, если это не в ваших силах, то не стыдитесь сообщить... после отца Фарри в Соборе многое стало необъяснимо.
   Паршивец знал, как зацепить Теннера, и точно сделал это специально. Тем более что Стайр не раз и не два задумывался, отчего при служении молчат колокола? Нет, он слышал множество других звуков, - скрипка, нежные пасторали флейты... Но замечание нелюдя задело за живое. Строитель он или нет?
   - Колокола! - заорал Теннер, закинув голову вверх. - Я хочу колокола! Слышишь?!
   С таким же успехом он мог бы заорать на площади Низкого Дна, что принимает исповедь. Или штопает носки. Ну и что?
   - Ах ты ж... - применил Стайр ругательство. - Ничего, ничего. Я сам!
   И, плохо понимая, что же всё-таки он "сам", полез на колокольную башню. По высоким, узким, слегка покатым ступеням. Вверх никогда не получалось ходить насквозь. То есть летать призрак-Теннер не умел. А странно. Ведь привидения витают в эфире, так сказать...
   В сиреневой благоуханной тьме (надо же, как сожрала время эта инспекция) он смотрел на тяжёлые, неподвижные туши колоколов-гигантов, напоминающие извлечённую на берег семью китов. Только верёвки свисали, не верёвки - канаты, будто протянувшиеся от гарпунов, из самой середины тел. Сможет ли он? Есть ли сила в его руках?
   Теннер потянул за одну из верёвок. Тяжело! Но некое обратное движение, весьма малое, подсказало: язык колокола пошевелился.
   Туда-сюда, легонечко. И сила в руках призрака присутствует, как ни странно! Раз-два, три-четыре. Теннер раскачивал и раскачивал, не задумываясь о том, каким должен быть звук. Ну... громким...
   Первый крик большого колокола просто физически сбил его с ног и на некоторое время отнял разум. Стайр сполз вниз и просто сидел, потряхивая головой, которая гудела... Весь мир вокруг гудел! Первая мысль: "Боже, и как же он звонил?? Во все сразу!!"
   Разорвав пополам платок, Теннер заткнул себе уши и, пошатываясь, предпринял вторую попытку. Бомммммммммм... Уже не так, но всё равно вздрагиваешь. Раскачав что есть мочи язык одного колокола, Теннер ухватился за верёвку другого, и третьего...
   Одновременно ему удалось заставить звонить лишь четыре колокола. Под конец эпопеи он ещё чуток побаловался с маленькими, ласковыми колокольчиками. Большое чудовище больше не трогал. Угар ярости прошёл и стало ясно: просто так невозможно бить в колокола. Никакой слаженности, один шум. Набор звуков - ещё не песня. Просто очень уж разозлила несговорчивость Ана-Чариты в этом вопросе. Теннер теперь осознал, что для колоколов собору кто-то нужен. Человек. Либо специально обученный, либо... одарённый.
   День не удавался, и надо было что-то срочно предпринять. Стайр отыскал бухгалтера и раздражённо спросил:
   - Так куда же ушло столько денег "на достройку"? И не врать: обсерватория была сделана отцом Фарри самостоятельно и тайно, на собственные средства.
  
   Бухгалтер спокойно и деловито залез куда-то под стол и аккуратно выстроил перед Теннером шесть мешочков с приятно звякнувшим содержимым.
   - То-то же, - сказал Хранитель и твёрдым шагом отправился на свое "ночное дежурство".
  

Элерт. Штурм Ана-Чариты.

  
   Сколько времени мы знакомы с Ветьером? Не так уж долго, а кажется, что всю жизнь. Посчастливилось однажды нелюдимому, себе на уме, совсем недавно оказавшемуся Хранителем Собора священнику выглянуть в морозный вечерок за ворота, - странные завывания, вовсе не похожие на голос метели, взволновали его.
   На льду, припорошенном белой крупкой, сайгачил какой-то тощий юноша. Он выделывал крайне замысловатые па под аккомпанемент собственных воплей, которые должны были быть песней, если бы не являлись хриплым ором больной вороны. Одежда на юноше была скудна, пальцы выглядывали из драных башмаков, а "пение" приводило тренированный слух Хранителя в такое отчаяние, что Элерт зло спросил:
   - Неужели ты думаешь согреться, растрачивая свои последние силы на прыжки по снегу?
   - А неужели ты рассчитываешь излечить своё больное самолюбие, насмехаясь над тем, кому твои насмешки до...
   Следующий анатомический термин был тут же продемонстрирован. Элерт скривился.
   - О, да ты не мужелюб, святоша! Редкий случай! - ухмыльнулся бродяга, прекращая плясать, - как говорится "Откуда быть сорнякам в раю?".
   Цитата была на латти. На школьном, поставленном, с произношением. Элерта "зацепило". Слово за слово, и вот уже посиневший, но не прекращающий зубоскалить бродяга пьёт шестую чашку чаю в комнатке под крышей, рифмовано огрызаясь на наставления Фарри. Элерт извёл все запасы хлеба и сахара, прежде чем быть осчастливленным именем своего "найдёныша".
   - Миль Ветьер, - сказал тогда юноша, - Миль, если зовут в компанию, Ветьер, если предстоит получить тумаков, и Миль Ветьер-Фош, если я слишком зол с похмелья.
   Будь Фарри родом из другой области... Но прозвучавшая фамилия довольно известна на севере страны. Сердце ёкнуло, а потом Элерт одернул себя: в последнее время покинувшие родные земли искатели лучшей жизни взяли за моду заимствовать у землевладельцев фамилии.
   Но латти...
   Но образование, которого не мог получить простолюдин...
   - Да, уточняю: не "де" Ветьер-Фош. Без де, ясно? Я продал поместья. Они меня достали.
   Молодой человек поводил взглядом по столу, усыпанному крошками, больше ничего не нашёл, собрал хлеб в ладонь и спросил, честно глядя:
   - Птицы есть?
   - Почтовые голуби, - машинально отозвался Хранитель.
   Сначала они кормили голубей, потом Миль с проворностью кошки исследовал Собор и обнаружил лабораторию. Высказался в своём возмутительном стиле, спровоцировал Фарри на спор... Да так и задержался возле священника на последующие годы.
   Так вот, принимая во внимание столь близкое и длительное знакомство, - что он несёт?
   - А грех гордыни за тобой, Фарри, наблюдался. Откажешься? Нет чтобы с народом по-простому, по-свойски, они это любят. Выйти в парадный предбанник, кого благословить, кому пару зуботычин раздать, - особенно же прихожане личный контакт уважают! Так на башню забрался, книжицами обложился со всех сторон и носа на улицу не кажет. Вот за это самое и дадут тебе по голове кирпичом. Кончилось терпение!
   Ветьер славно поерничал ещё некоторое время. Элерт ждал, пока тот выплеснет пену многословия.
   - Ну что, что, что ты ноздри раздуваешь? Всё равно на жеребца не тянешь... - и без перехода: - Фарри, они скоро будут здесь. И не знаю, что за напиток доставили с виноградников Бейтеля, но он крепко бьёт в голову. А намерения самые зверские. Закрывай двери, Хранитель.
   - Там ещё служба.
   - Ты ослеп? Там никого нет уже очень давно! Закрывай двери, говорю тебе! Перепилось всё Дно, и отставные гвардейцы, а это самый взрывной народ. И кое-кто ещё мутит воду в самом центре омута, такое себе существо в серой хламиде с капюшоном, он так взбодрит толпу, что тебя разорвут на кусочки.
   - Почему меня?
   - Ну а кто тут главный колдун? Сначала тебя, потом Коро. Двери, Элерт, ДВЕРИ!!
   Вереницу огоньков, вспыхивавших, как кошачьи глаза в ночи, видно было издалека - они спускались с Лебяжьего холма.
   Тихий стон в глубине Собора заставил Хранителя вздрогнуть.
   - Миль, ты это слышал?
   - Я это принёс!
   - То есть?
   - То есть мимо тебя сюда орда на конях пройти может, тоже мне, Хранитель. Сначала я принёс сюда её, а потом уже пошёл к тебе с вопросом о дверях.
   - Кого - её?
   - Ильметико. С утра в городе идут погромы, и исмахан тоже задели. Сожгли палатки, она спасала зверей, обожгла руки. Убили её белую тигрицу.
   Элерт дёрнулся. И, глядя в его изменившееся лицо, Миль присвистнул:
   - До тебя только дошло? Это война, Фарри. Это война и Весы болтаются, как качели, а мы на них орём, как испуганные дети, которых раскачивает хулиганьё.
   - Без словесного поноса, Ветьер. Тащи скамейку, я должен защёлкнуть верхний замок.
   - Вот! Таким ты мне нравишься.
   - Упаси меня господь! Тащи, отродье.
   Миль мог быть очень послушным, если вовремя получал подзатыльник. Плюха, выданная дворянину священнослужителем, в его понимании не была оскорблением чести и достоинства.
   Пока прибывала затребованная лестница, я смотрел, как осторожной поступью прирученной косули движется Ильметико в промежутке между рядами лавок, подбадриваемая невнятными возгласами Коро. Ай, бравушки, моя сиротка, ай, умник!
   Прошедшие две недели многому научили меня. Раньше я бы моментально вознегодовал, глядя на измазанные пылью босые ноги дрессировщицы, утонувшие в ворсе роскошной ковровой дорожки. А сейчас это явление забавляет и смешит.
   Коро и Ильметико остановились, только лишь заметили фигуру Хранителя. Коро раздувало от счастья. Чёрные очи исмаханки смотрели вопросительно, как у нашкодившего ребёнка. Да она и есть ещё ребёнок, изумился я своей былой зашоренности. Так молода. И так бесстрашна! Стоит вспомнить тигрицу, прыгающую через палочку, и кронника на её голой руке без перчатки.
   - Добрый день, - мои ли губы это произносят?
   - Добрый день вам и всему живому здесь, - чинно ответила исмаханка и, поколебавшись, добавила: - отец... Элерт.
   - Ты не обязана называть меня так.
   - Вам за меня не попадёт?
   Коро перестал прыгать радостным живым мячом и тут же крайне озабоченно уставился на меня.
   - Ана-Чарита решила тебя впустить. Кто станет с нею спорить?
   Смуглянка огляделась, осторожно дотронулась до полированных скамеек, потом бросила взгляд в сторону алтаря.
   - Это правда, что она исполняет просьбы?
   Я удивился. Ожидал каких угодно вопросов, но чтобы этого...
   - Слышал, во всяком случае, что она даёт убежище, надёжное и крепкое. О просьбах - не знаю.
   - Вы никогда ничего у неё не просили, отец Элерт?
   - Наверное, нет.
   Я не готов к такой беседе. Главное, даже не знаю, вру или нет. Просил ли я?
   "Признай меня! Признай... меня...".
   Просил.
   Но было ли исполнено?
   Наверное, нет.
   Так разве я имею право давать советы?
   Но прибыла лестница, избавив меня от необходимости отвечать.
   Солнце, пройдя через витражи, раскрашивало подвижную мордочку Миля Ветьера в карнавальные цвета. Ох уж этот карнавал.
   - Я останусь здесь, - прищурившись, сказал мой трусоватый ученик, - я туда не выйду.
   - А никто тебя и не гонит. Но только учти, Миль. ЕСЛИ они сюда попадут, я имею в виду внутрь, - не останется в живых никого.
   Ильметико не слышала этого - Меран как раз увела её наверх, перевязать. Коро тоже был где-то на башнях. Это, кстати, неплохо - если они будут лезть по стенам, ему найдётся работа. Лишь бы стрелой не сняли...
   Голубиная почта не понадобилась - служки и так сидели по домам. Известие о том, что Собор будет сегодня разрушен, разнеслось мгновенно. И только Хранитель да горсточка безумцев продолжали на что-то надеяться.
   - Миль, ещё можно спуститься по верёвке с задней стены. Их много, но не настолько, чтобы окружить. И потом, они просто вооружённая толпа, пьяная к тому же. Откуда у них даже примитивная тактика? Заберёшь девочку, хватит времени убежать. А ты так и вовсе местная достопримечательность, друг, товарищ и брат.
   - Я им не друг, - неожиданно глубоким голосом сказал Миль. - Я Ветьер-Фош. А они - сброд!
   Дворянская спесь остаётся дворянской спесью, даже если последние лет пять ты провёл, ночуя под мостами и исповедуя трёхразовое питание: в понедельник, среду и пятницу.
   - Извини, Миль. Но предпочту живой поэтический сброд, чем мёртвого аристократа. Мёртвые вообще друзья так себе.
   - Я никуда не пойду, чёртов святоша, и даже не мечтай. Я пишу поэму, и у тебя в ней не последнее место. Надо же знать, чем всё закончится.
   Я пожал плечами. В рай никого за уши не тянут.
   Послышались глухие удары в дверь. Надо же, дождались хотя бы ночи - нет, уже на закате стали долбить. Но, подозреваю, такие меры Ана-Чарите как с гуся вода. Толщина стен очень приличная. Парадные двери, вообще-то, единственное слабое место.
   Гнуснее всего осознавать, что в этом замешаны и церковники в первую очередь. Не люблю фанатиков, а кто их любит. Король не хочет вмешиваться, а пара полков хорошо обученных гвардейцев пришлись бы как нельзя кстати. В итоге получаем алхимика, поэта, демона, дрессировщицу и звонаря, защищающих Собор. Ну и, надеюсь, он же с нами сам.
   Я только думаю, собору хватит сил, потому что не так давно мы с ним спорили с Предвечным Ужасом, пытавшимся забрать Меран. И после этого я был совершенно опустошён, и не знаю, как всё сказалось на Ана-Чарите.
   Откуда-то сверху раздался вопль, - тихий, а потом приближающийся. Потом вопль оборвался. Да, я был прав - они лезут на стены. Глупцы. Но почему не наступает темнота? Может, я всё же уговорю Миля и Ильметико покинуть храм.
   - Интересно, где они взяли столько факелов? - проговорил Ветьер, шурша за моей спиной бумагами, - светло, как днём.
   Вот оно что! Факелы!
   Удары в двери продолжились. Вслед за этим я различил разные выкрики на родственную тему, и предложение выйти, а то будет хуже. Как это - хуже? Хуже, чем быть растерзанным на куски озверелой толпой? Хммммм...
   Я поднялся по винтовой лестнице на одну из лицевых башен. Точнее, на галерею. Посредине тёмной шапкой возвышалась звонница, там дремала семья колоколов. Свежий ветер нёс запах ранней осени, льдисто-лиственный, такой сладкий... Гарь факелов и вонь ненависти сюда никак не доставала - слишком высоко. Я посмотрел вниз, и различил ползущие фигурки, - много, как муравьи или тараканы. К гладким стенам прислоняли лестницы, их хватало лишь до половины, а потом, видимо, собирались забрасывать "кошки" и карабкаться по верёвкам. На фронтальной стороне, где лепнина, было гораздо больше фигурок. Ну естественно - есть за что ухватиться. Я, интересуясь, перегнулся чуть ниже, и не удержался от улыбки, когда увидел "скалолаза", который удерживался, крепко обнимая статую какого-то мужика. Вид этих объятий здорово понравился бы насмешнику Милю. Куда же он полезет дальше? Учитывая воздетые руки статуи, можно попробовать поставить туда ногу...
   Фигурка подождала, то ли отдыхая, то ли примериваясь, потом подняла голову - и завопила.
   Я вздрогнул, едва не выпав сам... Вниз, на камни площади, летели две фигуры вместо одной. Статуя сорвалась с постамента! Высота была не слишком большой, но с таким "утяжелением" человек был обречён. Объятия стали смертельными. И, как будто всем дали отмашку - с лицевой стороны, украшенной лепными изваяниями, горохом посыпались люди. Точнее, пары. Гулкий грохот, пыль разбивающегося камня и человеческие крики.
   По обе стороны от двери больше никто не лез, но происшествие разозлило толпу очень сильно. Настолько, что они даже поподнимали головы к небу. И что там увидели? Ну меня, разумеется.
   - Проклятый колдун!! Это он приказал статуям упасть!
   Да ну? Обладай я такой силой, неужели я не наслал бы на всех мгновенный понос, паралич или что-то ещё? Или вообще видения? Чтобы им казалось, будто вокруг черти, и они лупили бы друг друга по лбу - а что, идея: передрались пьяные, в чем тут состав преступления, и какое отношение к церкви имеет всё веселье? Эх, здорово было бы, умей я это. Даже жаль, что не умею. Принадлежу, так сказать, к совершенно другой стороне баланса.
   - Это ваша самая глупая мысль, Элерт, - о, какой знакомый голос.
   - Не высовывайтесь, тессанта. Кажется, они собираются стрелять из арбалетов. Луки не достают. Как Ильметико?
   - Поручила её Коро - Миль не видит дальше пера и бумаги. Вы его наняли своим предсмертным летописцем?
   - Сам нанялся. А вы так пессимистичны.
   - Думаете, они не возьмут собор?
   - Надеюсь на это.
   - Надейтесь. Но она очень и очень слаба, Элерт.
   А из-за кого, хотел я было спросить, и тут же прикусил язык.
   - Да, да. Не стоит стесняться, отец мой. Ткните меня в это носом, и поглубже, это лучше, чем уже за гробом сожалеть о несодеянном и бродить беспокойным духом по земле.
   - И ткну. Только в другое. Мне кажется, прерванный ритуал сильно повлиял на ваш интеллект, и не в лучшую сторону. Иначе что вы до сих пор делаете в Соборе? Который, как вы утверждаете, обязательно возьмут!
   - Живу, - ответила Меран, как и он ей недавно. Но не на того напала!
   - Вы не живёте, - едко ответствовал я, - вы, согласно приказу епископа, служите! Я, Хранитель Ана-Чариты, даю вам на сегодня выходной. А там - как сложится. Всё. Верёвку найдёте, хватайте Ильметико и тащите за собой. Даст бог, Миль спасётся посредством своего языка.
   - Фу, вы пошляк, - мрачно отозвалась Меран. - Причём совсем тронуты умом. Я никуда не пойду. И ваши приказы имела в виду сто лет!
   - А говорила, что недавно совершеннолетие справила, - пригорюнился я.
   - Всё верно, только откуда вам знать, что такое наше совершеннолетие? - парировала Мерананта. - И хватит! У вас тоже язык... под стать Милю.
   - Если я заметил, то слаб не только Собор. У вас тоже в запасе гораздо меньше интересных фокусов, чем раньше. Уже не оживить парочку химер для забавы, да? Впрочем, в таком случае они точно не остановятся. Эх, если бы им показать какое-нибудь чудо. Такое простое, светлое чудо.
   - Наверное, она могла бы, - пожала плечами Меран.
   Под аккомпанемент из вопля кто-то ещё полетел вниз. Со стороны проулка показались две или три повозки. Где этот сброд раздобыл корабельную пушку?!
   - ... - произнёс я первый раз в жизни это слово.
   Мерананта хмыкнула:
   - Похоже на то.
   - Что можно сделать?
   - Откуда я знаю? Вы же Хранитель! Ну, давайте скинем им на голову Коро! Не получится - так хотя бы поубивает кого-нибудь.
   Грохот заставил нас вдвоём присесть, почти синхронно. Господи, пушки...
   Когда мы встали, то увидели Ильметико. Исцарапанная и решительная, она опрокинула через зубцы галереи бадейку какой-то дымящейся жидкости. Внизу послышался визг.
   - Одна не поможет! - сообщила Меран, - хотя молодец.
   - Я знаю, что одна не поможет, - сквозь зубы ответила та, - но здесь отвар мятника. Сейчас принесу ещё бадью, на всех не попало. С другого бока надо плеснуть.
   Мерананта хихикнула.
   - Отвар мятника! А девочка умница, честное слово.
   - Не делайте вид, что я великий травник. Я ничего не понимаю.
   - Запах мятника ненавидят голуби. Теперь понятно?
   - А при чём тут голуби?
   - Смотрите сами. Наверное, Коро открыл клетки - от неё же тоже пахнет. Только от этих уродов - гораздо сильнее.
   Послышались хлопки, напоминающие аплодисменты. В свете факелов с высоты башни на ошарашенных, обваренных, злых людей пикировала стая почтовиков. Сытые белоснежные птицы яростно налетали на отвратительно, по их мнению, воняющих существ. Привычка для почты заводить только белых крупных, специальной породы, голубей тут пришлась как нельзя кстати. Плохо различимые солнечным днём - удобно, меньше нападений - они превосходно были видны в темноте, а свет факелов придавал их встопорщённым перьям глянец, и угрожающий блеск металлу на их клювах.
   Я невольно усмехнулся: убить белого голубя - это надо ещё себя превозмочь. Он считается священной птицей, так? А эти фанатики упирают именно на то, что они такие все из себя в служении Свету, только что крылья за спиной не растут? Вот и пусть попробуют поднять руку на птицу Света. Ха, отлично придумано, Ильметико!
   Штурмующие и впрямь дрогнули. Часть толпы, преследуемая разъярёнными птицами, с воем скрылась в ближайших переулках. Другие, на которых не попали капли отвара мятника (впрочем, поклёванные за компанию, просто не так сильно) замешкались. Пушка больше не палила. Они не могли видеть мою улыбку, но уверен, смотрелась радостно.
   - Повернут назад! - твёрдо сказал я.
   - Могли повернуть, - не согласилась Меран, - могли... Погляди вниз, ты там никого не узнаёшь?
   Я перегнулся и опять всмотрелся. Не знаю...
   - Вон тот, в капюшоне.
   - Ажан!!
   - Отличное у вас зрение, отец мой. Так что назад они не вернутся. Теперь у них есть служащий этого же Собора, который популярно объяснит, что птицы с когтями - это заколдованные летучие мыши, а сам он жестоко раскаивается в пособничестве тьме, и вообще давайте-ка штурмовать, а то колдун ещё кого-нибудь на вас напустит.
   - А у вас отличная фантазия... дочь моя.
   - И такой же слух. Именно это он им сейчас и втирает.
   Я сник.
   - Ну почему? Что ему сделали здесь?
   - А ничего не сделали! Это и обидно. Тут же карьера никак не движется, и хранителем стать невозможно, и вообще храм какой-то неправильный, ясно?
   - Из-за такой мелочи губить Живой Собор?!!
   Второй выстрел из пушки почти оглушил Элерта.
   - Всё, я вниз, - сказала Меран, - Прощайте, Элерт.
   - Радуюсь, что вы наконец-то меня послушали и решили уйти.
   - Уйти? Хамское отродье! Я собираюсь драться!
   При одной мысли о том, чтобы взять в руки оружие, Элерту становилось плохо. И стыдно. Да, конечно, есть кнут. Но одно дело - бить крыс, и совершенно другое - сопротивляться вооружённому пьяному громиле с Дна. Даже при виде Ильметико с парой кинжалов в перебинтованных руках он только сильнее покраснел, но вниз сойти не спешил. Нет, он мог бы спуститься безоружным, но это не самоотверженность - это слабоумие.
   Рассудок Фарри ещё что-то решал и просчитывал, спорил с совестью и иными принципами, а ноги поднимались по узенькой пристеночной лестнице под самый купол. Луна светила прямо в центральный витраж, и алтарь попадал в этот дроблёный на кусочки круг. Там, у алтаря, и в передних рядах поваленных скамеек, шло настоящее сражение. Только силы были неравны. В авангарде Меран и Миль, сзади исмаханка.
   Элерт постоял, сглатывая слюну. Его почему-то тошнило.
   Ильметико упала на одно колено.
   Миль заложил за спину раненую руку и перехватил шпагу.
   Один из фанатиков схватил Меран за длинную рыжую прядь.
   Загорелась драпировка на стене.
   А наблюдатель под куполом снял свой нагрудный знак из серебра и швырнул вниз. Оборванцы подняли головы.
   - Вон он, главный колдун!
   - Сними его стрелой! Э-э...
   - Поднимайтесь, тащите его вниз, там нет другого спуска, не уйдёт, - это был иной, зычный, хороший голос, приученный перекрывать чужие. Голос проповедника.
   Не став утруждать людей, Элерт Фарри (вопреки своему нраву, с открытыми глазами и ровно бьющимся сердцем), перемахнул через узкие перила и полетел вниз. Среди оторопелого молчания и потрескивания горящей ткани - глухой и сильный удар тела о камень.
   Рука поскребла по алтарю... Меран подбежала первой, но уже ничего не могла сделать, только послушать последнее: "Возьми... возьми... возьми". И всё.
   Развернувшись, рыжая с удвоенной яростью кинулась в бой. Тонкий клинок мелькал нечеловечески быстро. Но что могли трое против трижды по тридцать?
   Ажан осторожно, через скамьи, миновал сердце схватки и подобрался к алтарю, окровавленному до основания. Неаппетитное зрелище. Да уж, постыдно умирать вот так, непристойно раскидав руки и ноги, разинув рот, с открытыми глазами. Всё, что мы корчим из себя при жизни - это иллюзия. Гордый Хранитель, красавец Элерт Фарри - вот эта размозжённая лягушка.
   За своими приятными рассуждениями Ажан пропустил тот миг, когда кровь впиталась в камень до последней капли. Пропустил. А мог бы спастись.
   Алтарь загорелся. На это тоже никто не обратил внимания.
   "Возьми... возьми... возьми..."
   Ана-Чарита приняла предложенное. И горе тем, кто вошёл без приглашения!

Теннер. Строитель.

   Теннер не вышел из ниши - он из неё выпал, как выкидыш из неуютной утробы. Столько ночей он подходил всё ближе и ближе к тайне гибели Элерта Фарри, - и вот теперь съел всё и сразу. Ах ты ж... Вот, значит, как погиб Хранитель Ана-Чариты. Теннер прислушался к себе - не сожалеет ли, что нахамил кардиналу, - нет, не сожалеет. Чем ближе к нелюдям, тем больше их не любишь.
   Но теперь Стайру стало не по себе. Жертва, кровавая жертва на алтаре собора. Здесь же умерла Ильметико, здесь последние слова сказал поэт Ветьер, здесь, расстрелянный из луков, пал бессловесный Коро. Но! Все они ничего бы не смогли, если бы не Хранитель, сразу обозначивший своё деяние как жертву.
   А я-то хожу вокруг неё кругами и с поклонами: ты ж моя милая, ты ж моя чистенькая! Только скушала и не подавилась! А сразу выполнила желание! Ещё бы - такое желание правильное: защити себя. Защитила. И попутно наелась до отвала. Мозги с алтаря в огне запекла и - внутрь. Теннер давал своё разрешение на освящение Собора в веру Баланса в основном из-за отсутствия кровавых жертв в этой вере. А что получается теперь?
   Стайр покачал головой и высунулся в окно, опираясь на расставленные в стороны руки - глотнуть свежего утреннего тумана. Поза тут же напомнила ему кое-что... Вишу тут как картина про казнённого пророка, подумал Хранитель. Тот, помнится, тоже посреди арены висел вот в такой неудобной позе и, пока им обедали дикие звери, излагал в пространство основные положения Завета Баланса. А потом, когда останки его были сожжены, из чёрного пепла восстала странная статуя, держащая уравновешенные чаши, полные крови... Было? Было, но...
   А что же тогда это и было, если не Жертва?
   Казнённый пророк пожелал прекращения распрей, преследований - и установилась Эра Баланса. На пару тысяч лет мир забыл о "красных сумерках", о кострах, об охотах и облавах - открытой войне двух сторон одной медали. До сих пор спорят в церкви, была ли мать или возлюбленная пророка "обратной". Ответа нет, а многие сочинители разрабатывают этот сюжет и ещё больше запутывают простой народ. Они, видите ли, считают, что пророк не имел особенных, твёрдых, личных оснований для своей жертвы. Так на то он и не обычный человек!
   Сменились непримиримые поколения, пришли новые, которые, конечно, отнюдь не возлюбили Обратную сторону и её детей, но привыкли жить рядом. Так было определено не ими, и протест агрессивных единиц не нарушал общего порядка. Жертвы пророка хватило на два тысячелетия, и весы снова пришли в движение. "Вот чаша крови моей, и вот чаша моей крови - которая же должна перевесить и почему?". Кровь высохла, чаши качнулись.
   Баланс исчезнет. Если верить истории, до него был слабый, но перевес в сторону Света. Теннер усмехнулся - запуганная Тьма сторонилась жестокого противника и пряталась в недоступных местах. "Светлый" и "добрый" вообще-то не считалось равнозначным. То была эра Света Обжигающего, и не стоить корить выбиравших прохладу Тьмы. Так что прогнозируемо грядёт царство ночных зверей - по мнению Стайра, лишь чуть более кровожадных, чем звери дневные. Но сам-то он, увы, с раннего детства посвящён солнечной стороне, и ощущает себя очень неуютно. Сказать по правде - Обратные его порою жутко раздражают. Нет, пусть живут, лишь бы не трогали меня конкретно. А ведь тронут! И не только его.
   Что-то я размышляю как живой, сам над собою съязвил Теннер. Кому ты нужен, бесплатный довесок к Собору. Догадки, смутные предчувствия, постепенно складывались в теорию. И теория эта не нравилась Строителю. По старой (тоже "живой" привычке) он налил себе в грубую глиняную кружку разогретого вина со специями, насыпал полную миску чёрных сухарей с солью, обложился книгами и начал вычитывать подходящие отрывки, а попутно приводить мысли в порядок.
   Итак, с помощью знаков на стенах Теннер получил намёк, но не усвоил. Ана-Чарита с недавних пор стала местом, приятным для нелюдей. Кардинал честно признался - тянет. Даже Меран не устояла, зашла хоть раз. И с течением времени приглашение набирало силу. Пуста и готова на всё. Сука!
   И со всех сторон клещи: Фархад в двух неделях пути, истекает срок жизни Ана-Чариты. А он, Строитель, беспомощным призраком слоняется по коридорам своей громадной несговорчивой тюрьмы, и мысли в голове противны и бесполезны, как болотная жижа.
   И что-то подсказывало: история ниши окончена, и больше там нечего ловить.
   .......
   А время рубило с плеча.
   .....
   Теннер думал, что сошёл с ума, когда заметил её в Соборе - женщину с тонким и нервным лицом, на котором написана была такая усталость, словно она разгружала тридцать телег с камнями. И при том походка её была легка. А рыжий локон, выбившийся из-под толстого, уродливого, местами штопаного платка, так живо кольнул его в сердце острым пиратским ножом, так настойчиво дёрнул Хранителя вслед за этой посетительницей... Женщина ничего не положила в чашу для подаяния, ну это неудивительно, прошла мимо икон, даже не удостоив их взглядом, будто не замечая, но к выходу она продвигалась так же дивно, как ходил некогда и сам Теннер - не отрывая ладони от стены.
   Она ушла на улицу!!
   Боже ты мой! Даже став неуязвимым призраком, он отчего-то продолжает бояться. Да, крайне неприятно, если сквозь тебя кто-то пробежит. Скорее, человек - животные избегают подобных сущностей. Да, очень сильная слабость, шум в ушах и почти ничего не видно. Значит, пытайся быть быстрым, насколько это возможно и иди через все преграды: плутать по здешним закоулкам означает вообще развеяться в туман.
   Теннер видел её. Видел! И ни с кем бы не смог спутать. Это она! Это Меран! Неизвестно, почему Стайр счёл её мёртвой - ведь она вроде бы не разбивала себе голову об алтарь, Элерт с успехом сделал это за всех.
   Теннер понял - он должен поговорить с нею. Обязательно! Срочно! Она не может не знать, что происходит.
   Теннер Стайр пришёл к выводу, что ему надо выйти за пределы Собора. Любой ценой. Ну это, конечно, он загнул для красоты. На самом деле просто ОЧЕНЬ надо выйти, и надо решить, что сделать для этого "очень". Тренироваться он начал ранним-ранним утром. Вообще-то подходило любое время суток, учитывая его призрачную бессонницу, но утром он мог видеть себя, хоть немного. Начал с пяти шагов и быстро довёл до пятидесяти. И всё. Полста шагов - это и была та граница, на которой дух Теннера терял последнее сознание и становился туманной соплёй, наполненной ужасом перед миром, который равнодушно движется даже не мимо сопли, а СКВОЗЬ неё. Дальше этого вымученного расстояния дело не шло. Слабость ещё можно преодолеть, но ведь Стайр абсолютно прекращал соображать! И что способна сделать хорошего такая вот бесплотная гусеница?! Он листал старые книги, пытался расспрашивать Альшер (впрочем, опасаясь проявлять излишний интерес к щекотливой теме), - как же всё-таки духи общались с миром живых? Ситуация осложнялась тем, что Строитель осознавал свою необычность как призрака: он зависел от здания, и держался в возрождённом виде силой Ана-Чариты.
   Когда ещё после некоторого времени проб пятьдесят шагов не увеличились ни на один, Теннер принял решение. Он попытается вселиться в человека! По крайней мере, это единственный видимый выход. Правда, пособия для призраков по технологии вселения не существует. Бедный Альшер! Сама судьба ему предопределила побыть подопытной крысой.
   Стайр выбрал момент, когда помощник стоял к нему спиной. "Проходил же я через колонны, если надо", - думал призрак, пытаясь поместиться точно на то же место, где находился Альшер. "Правда, не пытался долго постоять внутри колонны", - едва не пыхтя от усилий, пробивался он вперёд. Но осталось только ощущение нахождения в чём-то плотном. Теннер закрыл глаза и расслабился, улавливая хоть что-нибудь, что поможет ему наладить связь с живой человеческой сущностью.
   Вначале ему показалось, будто он сейчас растечётся - так же, как на улице. Теннер подавил страх в зародыше и терпел. Потом шум в ушах стал рассеиваться, а вернее, приобрёл упорядоченность. Давно забытый звук - шум крови... Сердце, дыхание... Стайр возликовал - наверное, у него получилось! Вот сейчас надо открыть глаза - и попытаться пойти. Чужими ногами, конечно. "Открыть!.. Идти!!".
   А потом под дых, в самый центр солнечного сплетения последовал удар такой силы, что не нуждающийся в дыхании призрак с выпученными глазами и сведённым судорогой горлом очень долго пытался втянуть хоть немного воздуха. И, успокоившись, обнаружил себя в буквальном смысле валяющимся на полу. Весь процесс не занял и пары минут, но Альшер обернулся и узрел Хранителя в загадочной позе половика.
   - Я поскользнулся, - пояснил Стайр, откашливаясь и держась за грудь.
   - Когда вы подошли, Хранитель? Честно говоря, мне показалось, что вы стоите рядом, я даже хотел шагнуть, чтобы освободить вам место, а потом услышал какой-то звук, обернулся - и... вот... вы ушиблись?
   - Нет, нет, - фальшиво улыбаясь, заверил Теннер.
   В общем-то, нет. Я не ушибся, это ТЫ меня ушиб, милый мальчик. Вселение духа в чужое тело не такой уж приятный и лёгкий процесс, причём именно для самого духа. Может быть, я просто ещё очень неопытен? В конце концов, у лошади тоже есть своё сознание, это же не повод не ездить на ней верхом. Удобней всего, счёл Хранитель, поэкспериментировать на людях, пришедших к молитве. В толпе тем более несложно подойти вплотную.
   Пробы вышли на славу! Теннер научился угадывать момент "сброса" и пулей вылетать наружу из "жертвы". Дня через два он вынужден был признать, что удержаться в обычном, в меру здоровом, ничем таким особым не обладающем человеке ему не удаётся. Дольше всего продлился опыт с каким-то мужчиной, но и оттуда Теннера вышвырнуло. Правда, пробыл он внутри достаточно, чтобы определить: у "жертвы" умерла в родах жена, и мужчина находился в крайне подавленном состоянии. Но даже горюющий человек не принимает в себя ничего постороннего. Причём неосознанно.
   Разумеется, ни на каких там медиумах Стайр пробовать не собирался. Он побаивался любых необычностей в людях. Не может справиться со средним горожанином, куда тут лезть к более тонко чувствующим!
   С тошнотой от себя самого, Теннер подходил и к детям. С детьми получалось полегче. В каком смысле полегче - тычок не такой сильный выходил. Ну и замах, наверное, детский. А результат тот же: оп-па - и на полу. Кого же ему тогда искать? Безнадёжно больного? Дело скорее всего не в измученном теле. Дряхлый старец вполне способен выбросить так же рьяно.
   Стайр опять зарылся в книги. Видимо, полученные оплеухи так его хорошо воспитали, что сразу же пришло озарение: стоп, а ведь все свидетельства об обычных духах (не ангелах, не демонах - т.е. очень сильных и способных подавить волю человека) соотносятся с не совсем полноценными "носителями". Это были люди, утратившие рассудок вследствие сильных потрясений, или с рождения - или попросту недоразвитые. Строителю стало совсем муторно. Называется, где же я вам в три часа ночи найду идиота. Тем более - в пределах Собора. Хорошо отцу Элерту - у него свой был, карманный. Стараниями того же Элерта к Ана-Чарите и на двадцать шагов не приближаются никакие нищие и юродивые. Эстет, тьфу!
   Теннер так подолгу теперь сиживал в каморке привратника, что сам себе стал напоминать грифа с перебитыми крыльями, который летать в поисках падали не может и поэтому ждёт, пока какой-нибудь хищник не пообедает прямо под его гнездом.
   Но после всех пинков и неудач Стайру повезло (если верно сказать, то и везение было как у утопленника). Падаль... точнее, тело... принесли прямо к ступенькам собора. Не было ничего удивительного, конечно, что Хранитель так быстро появился, правда?
   Тело представляло собой девчонку лет двенадцати-тринадцати. Был уже вечер, и Теннеру вначале показалось, что девочка, бессильным кулем висящая на руках бородатого мужчины, мулатка: тёмненькое личико, мышиного оттенка волосы. Потом, уловив неравномерность окраски лица, Строитель решил, что оно (лицо) просто очень грязное. И лишь когда до него дошло, что неровные пятна - это синяки, Стайр едва не отдёрнул руки, и стал повнимательнее вслушиваться в бормотание бородача. Так... тело - это дочка. Отец тела - купец. Дочку недавно похитили, просили выкупа. Выкуп он заплатил, девочку подкинули под двери дома вот в таком вот состоянии. Никого не узнаёт, совершенно безумна. Синяки? Нет, это она сама периодически впадает в истерику и бьётся обо всё... На лице Хранителя сразу было написано: "А что от меня-то надо?".
   Надо же, кто-то ещё продолжает верить в эту чушь про то, что Собор умеет исполнять желания.
   - Единственное, что я могу сделать - это приютить вашу дочь на некоторое время, - решился наконец Теннер. - Скажем, на неделю. Остальное не в моих силах.
   Как приятно быть облечённым некоторой властью, - тогда твои прямые заявления о бессилии принимают за проявления скромности. Почему срок - неделя? Потому что затем в Корсонну явится Фархад с войском и уже будет поздно.
   Бородач ещё долго оглядывался, а Стайр тащил девчонку по ступеням и намеревался успеть до того, как кто-нибудь вроде помощника выйдет подышать воздухом и обнаружит грифа с его добычей. И станет задавать ненужные вопросы.
   Пришлось припереть двери комнаты изнутри лежаком. Иначе взору любого вошедшего предстала бы занятная картина: юное длинноволосое создание навзничь и пыхтяще-сосредоточенный, укладывающийся на неё мужчина. Стайр представил себе фразу: "Ой, это совсем не то, что вы подумали - я просто хочу в неё вселиться".
   Оставьте свои моральные нормы при себе, господа. Поглядел бы я на вас, если бы за порогом дома вас уносило порывом ветра в ближайшую лужу.
   Девочка оказалась чудом, которого так не хватало Теннеру всё это время. Правда, по привычке он несколько первых мгновений ждал хорошего пинка, а потом понял, что никто его выбрасывать не будет и расслабился. Даже попробовал поисследовать объект. Выяснил, что личность девицы (бормочущее нечто в фоновом режиме) занята постоянным нескончаемым монологом и вообще не интересуется окружающим миром. Дальше рассматривать было недосуг - Теннер использовал ночь, чтобы попробовать впервые выйти за пределы Собора. Закутал послушное тело в хламиду пошире, надвинул капюшон поплотнее и отправился в город. Несмотря на покорность, тело болело как избитое, но чужая боль, если на неё перестать обращать внимание, становилась совершенно тусклой и незаметной. Правда, надо было подкормить даму перед выходом. Стайр так опьянел от неожиданно полученной свободы, что почти целую ночь слонялся по улицам. Но следующую ночь так бездарно тратить нельзя! Времени в запасе всего неделя.
   Теннер хорошо знал столицу и мог по пальцам пересчитать местечки, где могут поселиться люди, одетые так, как была одета Меран, с такой неизбывной усталостью на лице. Стоило только обойти эти домики, эти дешёвые квартирки, и поспрашивать... След рыжей женщины нашёлся быстро. Стайр, всегда помнивший про свой теперешний облик, назывался сестрой. Проходило. И, когда поиски довольно быстро подошли к концу, он совершенно без церемоний вошёл в указанную ему дверь.
   В общем-то Стайр надеялся, что она хотя бы выронит что-то, что держала в руках к тому времени. Но в руках она держала клубок шерсти, и ронять даже не пыталась. Ничего примечательного - грубое платье, накидка, стянутые в узел волосы, бледное лицо с острыми чертами. Осанка, да... Но что, собственно, одна осанка? В эдакой-то конуре.
   - Добрый день, - сказал Теннер, проверяя, может ли вообще говорить в таком слабом состоянии.
   Оказалось, может.
   Женщина кивнула.
   - Тебя зовут Меран.
   Она кивнула снова.
   - Тессанта Меран... - протянул он, не отрывая взгляда от зелёного клубка.
   Клубок был непоколебим.
   - Что тебе нужно, призрак?
   - Я видел тебя в Соборе. В Ана-Чарите.
   - Почему бы мне не быть там?
   - Ну да. Почему бы приличной горожанке не пройтись по хорошей погоде, нарядившись, в церковь и обратно. Но совершенно не вижу причины для демона с Обратной Стороны, приодевшись в непонятную дерюгу, с подолом, замызганным грязью по самую талию, бродить по пустому залу между колонн, когда снаружи хлещет дождь.
   Клубок до сих пор не собирался на пол.
   - Что тебе нужно, зоркий и памятливый призрак, который умеет удивляться?
   - Расскажи мне, что ты знаешь про Эру Баланса.
   Зелёный комок овечьей шерсти отправился в корзинку. Меран присела, вынула из волос гребень, зажала его в зубах, быстренько перекрутила волосы в новый узел, заколола гребнем и только тогда сообщила:
   - Она закончена, призрак. Это всё?
   - Что будет дальше?
   - Дальше? Новая эра...
   Что-то в её голосе было эдакое, неуловимое. Теннер напрягся, пытаясь понять, и пришёл к выводу, что это насмешка. Тонкая, хорошо спрятанная насмешка.
   - Мне что, каждую фразу теперь клещами тянуть?
   - А ты удержишь клещи-то, привидение?
   И стройная (а если не галантничать, то попросту тощая) рыжая женщина обхватила себя руками, как делают те, кто мёрзнет, и те, кто защищается. Теннер думал, удастся ли ему проникнуть в этот кокон колючей шерсти и обнаружить бабочку.
   Или - полуразложившуюся гусеницу?
   Бумага, аккуратно сложенная, перекочевала из ладони девочки в тонкую холодную руку рыжухи. Захрустела, разворачиваемая... На жёлтом поле - похожие друг на друга знаки, и короткая надпись.
   - Что это значит? - спросил детский голос.
   Тёмно-медная, как художником вычерченная бровь женщины выгнулась разъярённой кошкой.
   - Око.
   - Это понятно. Что написано?
   - Имя. Одно из имён.
   - Чьих??
   - Я не могу произнести. Я человек сейчас и это неподвластно мне. Пусть будет... Владетель. Вроде личной печати.
   - Тавро! - прошипела девчонка. - Клеймо!!
   - Как пожелаешь.
   - В моём Соборе!
   Рыжая громко фыркнула и возвратила бумагу.
   Теннеру особо терять было нечего. Рыжая видит его даже внутри тела девочки, так почему бы ей самой не обнаружить в несвязных словах зерно сути? И Стайр изложил свою идею.
   Меран слушала, не перебивая и не проявляя внимания. А потом пожала плечами.
   - То, что ты задумал, странное привидение, - невозможно!
   - Вот теперь я уверен, что превращение завершилось. "Невозможно" - очень человеческое слово!
   - Интересно, откуда ты всё это... - Меран не договорила, да и не стоило.
   Голос ее, без удивления, без шока, - тусклый. Обыденный. Будто к ней ежедневно приходят призраки с бредовыми идеями и невозможными просьбами. Дальше беседа шла так, словно и впрямь присутствовал кто-то третий.
   - Даже если я соглашусь, то - что ты хочешь получить в итоге? - спрашивала рыжая, не размыкая кокона.
   - То же, что получил в свое время Элерт. Защиту для Ана-Чариты.
   - Глупо. Ведь если новый Господин придёт, а двери заперты, то он всего лишь найдёт другой собор, и всё.
   - Я так не думаю.
   Она покачала головой.
   Если слегка изменить правду, она не станет от этого ложью, а скорее перейдёт в категорию "лукавство", по мнению Теннера. Что с того, если он желал получить не защиту, как Фарри, а защитника. Не просто отбить атаку, а заполнить сосуд Ана-Чарита, чтобы уже не было претендентов.
   "А если будут ломиться - кричи.
   - Что кричать, Элерт?
   - Кричи "Занято!!""
   Ну и шуточки у вас, святой отец...
   Теннер рассказал ей всё. Правду.
   С виду было всё так чинно и уютно: сидят у очага взрослая женщина и девочка-подросток, обе закутаны в пледы, и тихо о чём-то беседуют. Наверное, мать и дочь - подруг с такой разницей в возрасте не бывает. И улыбки на лицах почти одинаковые - острые, мимолётные, ядовитые. Родственные.
   - Ты говоришь - невозможно. Ну тогда не стоит суетиться? Может, лучше оставить всё как есть? Пусть живёт как знает, приглашает в себя кого хочет. У меня уже сил нет с нею бороться, и что я могу, вообще.
   - Оставить-то можно, драгоценное привидение. Но хочу предупредить: в своём нынешнем состоянии ты более подчинён ночи, а не дню. И если Хозяин займёт своё место в Соборе, то ты покажешься ему крайне интересным приобретением.
   Девочка выгнула левую бровь, копируя собеседницу, и передёрнула плечами.
   - Думаю, храм он заставит быть послушным и без меня. Да эта дура на цыпочках бегать станет, лишь бы жить!
   - Не в этом дело. Ты так самовлюблён, а вот тут проштрафился, не подумал. Контролируя тебя, можно получить волшебный, потрясающий инструмент. Строитель храмов! Ты возведёшь столько Соборов, сколько Тьме будет угодно.
   - Ты забыла, я не могу выйти за пределы конкретно этого храма.
   - Нет, Теннер, это Ана-Чарита не в силах поддерживать твой облик вне себя самой. Но ты же решил проблему, хотя и грубовато. У того же, кто собирается владеть твоей пустышкой, - гораздо больше возможностей. Могу тебя уверить! Цепной Строитель, да? Какая прелестная зверушка. Хочу такую.
   Женщина умолкла.
   - Можно подвести лошадь к воде, но нельзя заставить её пить.
   - Глупая, недальновидная, да ещё и затасканная поговорка. Тебя, милая призрачная лошадь, погрузят в воду по ноздри - либо пей, либо захлебнись. А если предпочтёшь упорствовать, то отправишься в надлежащее убитым и не погребённым место. Что-то мне подсказывает, что рай тебе не положен. Ну разве что ты получаешь удовольствие от пыток - тогда снимаю шляпу. Вечность блаженства тебе гарантирована.
   Почему мать и дочь говорят о таких странных вещах?
   - Как бывшему демону, мне очень приятно вообразить паутину Соборов по всей земле. Живых Соборов. Тщательно выстроенных, вскормленных жертвенной кровью. А, призрак? Каково тебе? По-прежнему считаешь себя бесполезным довеском? "И служащие мне искренно получат жизнь вечную...". Читал про такое?
   - Искренно. Пламенно, то есть, - усмехнулась девочка.
   И женщина усмехнулась в ответ.
   Спустя время они распрощались, и подросток натянул на голову капюшон накидки... тонкая, худая рука отворила двери.
   - Но тогда, мой милый бывший демон, получается, что Элерт умер зря. Страшно и напрасно. Вот анекдотец.
   Девочка ушла, похожая на моток шерсти в своей накидке, а хозяйка комнаты взглянула на огонь в камине так, что он взлетел в жерло трубы и взвыл сторожевым псом.
   Очень странные отношения у матери и дочери.
   ...
   Хоть он и не получил ожидаемой помощи, но некоторые сведения всё же были бесценны. Да и девчонку пора отдавать родителям. В благодарность за услугу и послушность "тела" Теннер почувствовал стремление хотя бы выяснить, что там всё время бормочет сознание девочки. Это оказалось почти так же просто, как и прислушиваться к шёпоту в нишах Собора. Слова текли непрерывным потоком, Теннер вникал, а со стороны могло показаться, что ребёнок просто спит, - нет, это вселившийся в безвольное тело хозяин прикрыл занавески век, чтобы не отвлекаться.
   Он увидел лес, бревенчатый дом на две комнаты. Он увидел совсем маленькую девочку, отнюдь не подростка, которая клубочком свернулась в углу одной из комнат и, зажмурившись, пела какую-то песенку себе под нос. На слух - забавная неразборчивая помесь молитвы с колыбельной. Пела она потому, что ей было страшно - никогда ещё она не оставалась одна надолго, и вообще до некоторого времени мир был очень дружелюбен. А потом вдруг стал злым. И она ничего не могла с этим поделать. Или не знала, как. Что, в общем, равнозначно для маленькой испуганной девчонки. Злые люди пришли за ней. Злой дом, от каждого скрипа которого вздрагиваешь. Злые гости из соседней комнаты поют злые песни, и девочка очень боится, что голос сядет, и больше не будет перекрывать чужие голоса. А песни очень, очень плохие. Как будто живые.
   Стайр влез ещё глубже и заставил девочку припомнить всё про "злых гостей".
   Люди, запиравшие девочку, бросили её тут, ничего не сказали и ушли. А по ночам приходили совершенно другие люди. Инстинкт беззащитного детёныша заставлял пленницу никак себя не обнаруживать - она отчего-то чувствовала, что те, кто в другой комнате, во много раз страшней похитителей. Просто чувствовала и сидела очень, очень тихо - только когда они начинали петь, позволяла себе напевать, закрыв уши ладонями. Один раз, только один раз, в самом начале, она подползла и посмотрела в щёлочку, что же находится во второй комнате. Несколько взрослых, в длинных одеждах, похожих на хламиды священников. Они двигались очень плавно и слаженно, так же, как и пели. Язык - латти. Мелодия непонятная, с тянущим ритмом. Так довольно часто пропевают молитвы в школах... Теннер позволил себе приглядеться, и один из людей поднял голову. Ответный взгляд маленьких, алых огонёчков из тьмы капюшона.
   Теннер, взрослый мужчина в полном присутствии рассудка и воли, с трудом подавил рвущийся наружу страх, а как это могла сделать похищенная девочка? Может быть, стараясь спрятаться и быть более незаметной, она и оказалась внутри себя такой маленькой, совсем ребёнком. Строитель поразмыслил. Всего этого не существует, оно только плод воображения. Если сознание подростка способно создать такой мирок и удерживать себя же в нём в плену, то он, нормальный человек, вполне должен суметь разорвать эту сетку безумия. Стайр вдохнул, выдохнул, встряхнулся, и для начала ощутил себя - собой. Потом "как бы" толкнул дверь и вошёл. Присел перед девочкой в углу, и даже почувствовал, как сильно она вздрогнула, когда чужие руки отвели её ладони от ушей. Надо же так навоображать! Тебе бы, детка, сказки сочинять. Страшные.
   - Пойдём, - мягко сказал он, - тебя ждут дома.
   Она помотала головой и посмотрела через его плечо взглядом приговорённого, за которым вот-вот придут. Посмотрела в направлении "злой" комнаты.
   - Вот глупая, - хмыкнул Теннер, - ты что, боишься актеров?
   Взгляд ребёнка стал вопросительным.
   - Ты была когда-нибудь в театре?
   Она кивнула.
   - Это тоже актёры, просто им больше негде репетировать. Неужели ты не заметила, что они притворяются?
   Но не так-то просто выбросить из головы горящие глазки-бусинки из-под капюшонов.
   - Пойдём быстрей. У меня не очень много времени. Я отведу тебя домой и больше с тобой ничего плохого не случится.
   Девочка всё ещё медлила, и он привёл последний довод.
   - Слушай, если бы эти люди были правда такими страшными, они бы тебя обнаружили. Ты поёшь очень громко, именно так я тебя и нашёл. Но видишь, ты здесь, а они там так заняты своими танцами и песнями, что совсем ни на что не обращают внимания. Они работают, понимаешь? Ну что ты напридумывала, а?
   Ребёнок задумался и, видимо, поверил. По крайней мере, она дала Теннеру руку и позволила себя вести за дверь. Он и сам не знал, что там должно оказаться.
   А оказался город. И девочка почти сразу бросилась к какому-то дому, начала стучать в двери изо всех сил. Двери открылись, и девчонку поглотило радостное сияние. Она вернулась домой.
   В себя.
   И что получил за это Теннер? Правильно, мгновенный и сильнейший пинок! Он просто забыл, что положено делать нормальному сознанию вменяемого человека! И пока он разевал рот, пытаясь отлипнуть от стены и опять втянуть в себя ненужный воздух, девчонка на кровати открыла глаза и с изумлением осматривалась.
   - Где я? - со страхом спросила она, спуская босые ноги на пол.
   Босые? А, ну да, ведь папочка её сюда на руках принёс.
   - В Соборе Ана-Чарита, - пояснил Стайр довольно злобно. - Доброе утро.
   - Вы кто?! Чего вы хотите?
   - Я? Я Хранитель Собора, и хочу, чтобы твой отец поскорее сюда за тобой явился. Впрочем, если хорошо себя чувствуешь, ждать мы не будем.
   Шатаясь, хватаясь за всё, что вокруг, девочка гордо заявила, что отлично себя чувствует. И Хранитель через пару минут радостно наблюдал уезжающего извозчика. Если бородач и впрямь такой купец хороший, то вознице заплатят. Держать дольше в Соборе строптивое, а главное, уже самоуправное тело Теннеру было мучительно.
   И очень стыдно.
   И даже то, что отец девочки выложил по слитку золота на каждую ступеньку к воротам Ана-Чариты, никак не улучшило самочувствия Стайра. Он даже не вышел встретиться с благодарным купцом, что, впрочем, снова было принято за невероятную скромность.
  

Теннер. Второй штурм Ана-Чариты.

   Теннер был абсолютно уверен, что империя кочевников воспылала тягой к маленькой морской державе исключительно по воле Фархада Одноухого, которого тянуло вовсе не на водный простор, а к последнему Живому Собору. Доказательств не было, но строитель чуял, что разрушенные храмы - дело именно рук Адан-Малика. Длинных таких рук. Даже понимал, почему тот так поступает. И пусть дипломаты сражаются, стараясь вывернуться из цепких объятий орды, пусть предлагают доли, проценты, причалы, да хоть куртизанок! Чем кончатся переговоры, Теннер знал. И те и те собирают войска: Пинор - заёмные, союзные, Фархад - свои собственные, славные личной преданностью. Особо нечего противопоставить такой силе, и королевство капитулирует. Но расположение столицы - у моря да сбоку, - это всё равно, что сердце вместо пупка. Город не просто падёт - он рухнет с первым же ударом.
   Шли корабли с оружием и ополченцами. Наёмники и местные собирались защищать город Корсонну, державу Пинор, что угодно. Теннер собирался защищать Собор. Это было сложно. Когда он подал прошение (кривясь от официоза) епископу о предоставлении трёх отрядов гвардии для Ана-Чариты, бумагу вернули с размашистой резолюцией поперёк листа: "Арсенал, порт, въезд, банк". Понятно: ткнули носом в ключевые точки города, куда и бросят резервы. Храм никак не входил в этот список. Орда была в общем известна достаточной веротерпимостью. Если не знать подноготную, то ни одна обычная церковь, алтарь, молельня, капище и так далее не пострадали от воинов Фархада. А причастность его к поголовному уничтожению Живых Соборов была очевидна исключительно Теннеру.
   Ана-Чариту не собирались караулить даже два отставных инвалида, не говоря уже об отряде, а то и о трёх!
   Добиться, что ли, переноса арсенала в подвалы Собора? Глупая идея, да, конечно, глупая. Просто уж очень все, кто у власти, были уверены, что храм не тронут. Теннер Стайр уверен был - последний Собор Фархад уничтожит своими собственными руками.
   Как и первый. Как Исмиллор.
   У Элерта Фарри было четыре человека подручных и он сам. У Теннера Стайра, если повезёт, будет хотя бы он сам. Что, если везение заблудится и не придёт в срок, Теннер думать не желал.
   Надежды на голубя кардинала Доминика у него не было.
  
   Три дня на путь от границы до Корсонны прошли.
   Затаив дыхание, если эти слова можно применить к не нуждающемуся в воздухе мертвецу, Теннер следил за грандиозной битвой. Фархад-Завоеватель против Собора Ана-Чарита.
   "Я не хочу умирать... Не хочу умирать!!" - это слышалось буквально даже в перезвоне витражей Ана-Чариты. Да какого дикобраза волнует, что ты хочешь, - едва не заорал Теннер в пустую высь купола. И двинулся точно слепой, скользя подушечками пальцев по фрескам, по резьбе колонн, ни на секунду не отнимая холодных рук от стены. Оттуда, из камня, била ярость. Горячая и дикая.
   Я не хочу умирать!
   Это меня не интересует. Я уже давно и прочно мёртв. И ты в качестве склепа меня вполне устраиваешь.
   На смену ярости пришла трезвая и ликующая уверенность. Кончики пальцев покалывало, но Теннер всё так же шёл вдоль стены.
   "Ты меня не остановишь. Через каких-нибудь пару часов прибудет тот, кого я жду, и ты меня не остановишь!".
   Посмотрим, стерва, отозвался Стайр. Это мы ещё посмотрим.
   "Ты призрак! Тень! Что ты можешь?"
   Как минимум, передвигаться. И думать о чём-то, кроме драгоценного себя. Что, уела? То-то же!
   Мерные удары, словно в гигантский барабан, сотрясали здание сверху донизу: это выбивали двери в подвалы, чтобы заполнить их мешками со смертоносным порошком. Если нужно развеять Ана-Чариту в пыль, чтобы она покорилась, Фархад собирался сделать это. Теннер вышел в боковую галерею как раз, когда там оказался Одноухий собственной персоной.
   - А стоит ли, - задумчиво произнёс Стайр, глядя на факел в руке Фархада. - Безбожие страшная штука, кочевник. Пусть останется хотя бы одна, как ты считаешь? На развод?
   Факел - не клубок шерсти. Фархад - не Мерананта. Пропитанная смолой палка брякнулась оземь, огонь лениво полизал камни и потух. Теннер различил, что произнесли губы Адан-Малика. "Брат".
   Итак, он думает, что я - брат-близнец убитого им Строителя. И намеревается отправить меня к праотцам. Вдогонку, так сказать. Придётся его несколько разочаровать. Теннер развернулся и исчез в примыкающей стене, чтобы через мгновение возникнуть за спиной у кочевника.
   - Я единственный ребёнок в семье, - уточнил Теннер.
   На лице Фархада долгое время ничего не отражалось, но взгляд его перебегал от вполне "плотного" на вид Теннера к стенам здания и обратно.
   - Ну что же... Движущаяся мозаика, - проговорил он наконец.
   И Стайр чуть не проглотил собственный рукав от злости.
   А ведь выражено так кратко и так точно! Такой же пленник здания, как и Мурат Беспокойный - вот что имел в виду кочевник. Но откуда же он узнал, каким образом догадался?? Непостижимо.
   - Лучше тебе отступиться, - скомандовал Строитель. - Послушайся меня. Иначе мой последний Собор станет и твоим последним. Хочешь сказать, ты ради этого живёшь?
   Фархад засмеялся. Просто засмеялся, и всё. И слова сразу потеряли свой вес. Нет, он не отступит, но Теннер должен был хотя бы попробовать. Попробовал. Уговоры окончены. Теперь нужно отступать самому... отступать, сохраняя на лице стойкое выражение недоумения, растерянности и страха, отступать прямо вот под эту хитро закреплённую балку...
   Ладонь кочевника сомкнулась на горле Строителя, и балка, благодаря верёвке, которую Теннер дёрнул, упала прямо на голову дерущимся. Но Стайра деревянная дурища прошла насквозь и не оставила следа, а вот Фархад...
   Собственно, убить вручную у Теннера кишка была тонка. Расчёт как раз строился на том, чтобы оглушить противника. Просто оглушить. И это получилось.
   А потом Стайр со сноровкой, выработанной десятками безуспешных попыток, вломился в чужое тело, как ломились в подвалы его храма, со стенобитными орудиями и в грязных сапогах. Быстрее, быстрее, быстрее.
   Когда Фархад пришёл в сознание, он только успел удивиться, что падает с такой высоты и со стены, возле которой не лежал даже рядом...
   Воины не сразу заметили тело предводителя. Теннер, почти незаметный в нише, напряжённо ждал: как подействует? Растеряются? Отступятся? Или остервенеют и начнут мстить?
   Те, кто был под началом Адан-Малика, Господина Мира, не могли растеряться. Стайру показалось, будто от гневного, возмущённого и горестного рёва воздух уплотнился так, что невозможно дышать. Единственное, что напрасно они понесутся в подвалы с факелами - уже лопнули водоприводящие трубы фонтанов, порошок намочен безвозвратно, и всё, что удастся из него выжать - это лёгкий вонючий дымок. Но ярость придаст им сил и возможно, эти дети степей просто начнут крушить внутренности храма.
   Весть о смерти Фархада ещё не вышла на улицы, где кипела ожесточённая драка. Теннеру было даже вовсе не интересно, что думают епископ и прочие власть предержащие о своей непоколебимой уверенности в неприкосновенности Храма. А вот двери настежь, и высокие окна зияют проломами, и осколки витражей торчат в рамах как окровавленные обломки зубов, любуйтесь, верующие!
   Засуньте себе свою веру...
   ...вначале Строителю показалось, будто одна из икон зашевелилась и отделилась от стены. Потом только он, одуревший от прощального "тычка" Фархада, справляясь с болью в солнечном сплетении, осознал, что такие решительные глаза ни один художник не рисовал на иконах. В святых всегда больше отстранённости, чем решительности. По крайней мере, в нарисованных.
   Женщина, шедшая сквозь разгром и хаос, была какой угодно, но не святой. Тёмный нищенский платок больше не покрывал её голову - рыжие волосы трепал сквозняк из разбитых окон. И шерстяное практичное платье прислуги тоже забыто - тяжёлый чёрный бархат выглядел, как ритуальная одежда. Наверное, так оно и было. Стайр улыбнулся, сложив руки на груди.
   - Вот, значит, ты какой, - сказала Меран, - сквозь другое тело... не так видно. Ну что, ты - готов? Ещё не передумал?
   - Разумеется, нет. А ты?
   В ответ Мерананта бросила прямо на пол горсть тлеющих углей, которые держала в одной руке, и дощечку - во второй. Занялся удивительный, яркий, высокий костер.
   - Страшно? - спросил призрак у Меран, сжимая её ледяную ладонь своей, которая не была ни на градус теплее.
   - Страшно.
   - Ну... давай! - зажмурился он на мгновение, - пора!
   Теннеру очень нужен был второй человек.
   - Прими жертву Теннера Стайра! Прими, как равноценную любой другой! - воскликнула Меран и вошла в пламя.
   Огонь, который раньше был бы изощрённо, нижайше ласков с нею, сейчас набросился на плоть бывшего демона с жестокостью отвергнутого любовника. И следом за нею, помедлив для верности, к этому акту страсти присоединился Строитель-призрак.
   Стайр почувствовал боль. Он не мог её терпеть, он орал и в то же время радовался ей, потому что пламя причиняло ему муки, как если бы он был живым человеком. Жертва, - вот что интересовало призрака прежде всего.
   Если бы Ана-Чарита могла предвидеть требование Теннера, она не позволила бы Фархаду умереть внутри её стен. О, Собор бы тогда лелеял своего врага как пушинку, как нежную икринку! Если бы только... Но в даре предвидения этой редкой рукотворной твари было отказано.
   Стайр ощутил себя лёгким и жгучим, как сам огонь. Тысячепалым, сторуким, крылатым. Вихрем! Он мог вылиться на улицы радугой, лавой, он мог воспарить вверх и не в человеческой власти было его остановить. И ещё он почувствовал себя вездесущим и в то же время очень цельным. Единым. Но не единственным.
   Ана-Чарита потратила свои последние силы на исполнение желания жертвы, которое не могла не исполнить и на призыв о помощи.
   Тёплую обволакивающую Тьму Теннер узнал загодя. У него было мало времени.
   У НИХ было мало времени.
   Лицом к лицу стоял Теннер со всеми остальными...
   Коро был силой, верностью и безрассудством. Он, Теннер - Творцом, и вдохновение Миля Ветьера добавляло искру истинного божественного Дара в их слияние. Меран, совершившая восхождение, неотличимое от падения, знала слабые места Тьмы. А всё, что было звериного в природе противника, будет повиноваться таланту Ильметико. И всё же этот блистательный союз бесполезен без Фархада. Потому что божество не может ТОЛЬКО созидать - а Теннер ни на что другое не способен. Разрушитель, последнее и необходимое звено.
   Воля Исполнения смяла его и всех незримых, и стала катать, лепить, как опытная хозяйка тесто. До мягкой, податливой однородности. Плащ Тьмы шуршал у дверей. Прости, пришелец с Обратной Стороны, возможно, ты талантливый господин и владетель, но тебе лучше было выбрать другую обитель.
   Теперь они - не пешка, не игрушка, не миф.
   И я-мы говорю тебе, пришелец: ЗАНЯТО! Со всей смелостью Элерта Фарри. Со всей любовью, которую принёс он в общий хор. Ибо созидание и разрушение без любви - это жизнь машины или скота.
  

Неважно, сколько времени спустя.

   - А если здесь эти завалы разобрать, то и вообще неплохо получится.
   - Людей мало! Полк бездельников сюда - да заблестело бы всё!
   - Кто же тебе даст полк. Расчищай, не болтай лишнего... или лишним... гы-ы-ыы...
   - О, гляди - картинки.
   Люди в рабочей одежде столпились у стены, только что освобождённой от слоя пыли и разбитых камней у подножия. Минимум деталей, неяркие краски и предельная выразительность лиц.
   - Как живые, - полетел комментарий. - А что это у них над головами светится?
   - Солнце, наверное, в спину.
   Работники обсудили рисунок (стать двух женщин, изображённых там, вызвала живой интерес) и возвратились к перетаскиванию камней. Им, собственно, не было дела до того, кто ещё присутствует в замусоренном строении. Нищий жадно роется в грудах - пусть его! Хорошо одетый молодой господин, прислонившись плечом к колонне, созерцает происходящее - да на здоровье, может, его вельможество с помощью сцен чужого труда аппетит нагуливает. Юноша в чёрной хламиде застыл изваянием в узком коридоре, и только тёмные глаза блеском выдают принадлежность этой странной статуи к миру живых - милости просим, только поостерегись, а то зашибём! И-р-раз! Взяли!
   Если б не одежда, двое наблюдателей (не считая нищего) были бы похожи как родственники. Не молодостью - вельможа казался чуть старше, не гибкостью ещё не отяжелевших фигур, не тонкостью черт... Огонь их взглядов, жадный, неприкрытый, пытливый, устремлённый на одну и ту же картину. Только вряд ли они видели там одно и то же.
   Если бы нищий, калека с рождения, но наученный жизнью читать по губам ("Пшёл вон, собак спущу" и "На, держи хлеба!", однако, разные вещи и спутать их - остаться голодным и покусанным), решил отвлечься от копания в мусорной куче и приглядеться к вельможе... или к церковнику... или осмелиться запомнить неуловимые движения их губ...
   Он бы ничего не понял, бедняга. Ничего.
   Будто два одинаковых голоса, а слова разные.
   Сверху раздался громкий удар - и долгий замирающий гул, от которого дрожали виски и затылок. Все, находящиеся на первом этаже строения, поморщились и глянули наверх. Даже нищий - он ощутил телом грозное колебание воздуха.
   - Ишь ты, - пробормотал бригадир, - повесили-таки пакость. Проспорил я грузилам! Думал, пупки себе поразвяжут, а дуру чугунную на место не взгромоздят.
   Даже непосвящённым было ясно, что речь идёт о колоколе, большом колоколе Собора.
   После одной из жарких схваток текущей войны решено было снять колокол и переплавить для новых ворот взамен выбитых. Да к нему ещё не успели даже подойти вплотную и поставить первую опору для рычагов, как он уже рухнул, обрывая цепь, подняв облако пыли.
   Крики передавленных пополам оплошавших рабочих ещё долгие часы неслись окрест.
   Для ворот в итоге нашли другой источник металла, а махину-душегубку вот сейчас велено было водворить на место. За большие деньги работяги подрядились. В основном, бессемейные.
   И вот - как чуяла громадина, что на родную цепь вернули - всё прошло без сучка без задоринки. Только ухнул напоследок. То ли "хорошо" сказал?!
   Кто его знает, чугунную дрянь.
   И вообще... странно здесь как-то...
   Вроде бы делаешь днём одно, а наутро приходишь - совсем другое... Другой цвет у стёкол... или мусор в другом месте... куча то больше, то меньше. Мусор можно списать на нищих, а вот, например, другой узор на кованой решётке - вряд ли.
   Иногда даже создаётся впечатление, что от рабочих здесь мало что зависит.
  
  
  
  

Эпилог

  
   Почему нельзя увидеть бога - светлого или тёмного - или свиту его - кроме как неубедительные свидетельства одержимых, являющихся орудием, и вовсе не дающие представления про истинный облик. Почему? - вот крик верующих всех мастей и всех веков. Я так предан тебе, а тебе лень даже явиться ко мне, неблагодарная ты сущность? Видеть может только равный равного, и это не имеет отношения к заносчивости или ещё чему-то подобному.
   Новорожденный Бог и собирался сделать именно это. Увидеть своего соперника.
   Равный - равного.
   И в пространство над Собором - как вихрь!
   Но на арене, к которой устремился новый бог со всей накопленной мощью и страстью к сражению, он оказался один!
   Я-мы-все изумились и даже немного растерялись. Слишком явным было присутствие чужака, Гостя. А вот - чистая лазурь вокруг Ана-Чариты, и более ничего. Померещиться такое не могло.
   Тьма отступила без борьбы?
   "Что кричать-то? Кричи - Занято!"
   Неужели первый крик новорожденного божества получился таким оглушительным?
   Но каждый из нас говорил в тот момент о себе "Я" и чувствовал другого, как чувствуют глаза, руки, ноги - неотъемлемо. Я был велик и силён. Ана-Чарита лежала внизу, подобно раскрытому вдоль кокону. А дальше был весь мир. И можно было взять его в руки, как плод, на руки, как щенка.
   Я спросил себя, что я могу, и понял, что способен даже поднять мёртвых. И как только эта мысль пришла мне-нам, перед моим внутренним взором встали все, кто умер за все века - имя, жизнь любого, я знал это. Чем же заняться? Созданием рая? Награждением достойных и наказанием недостойных? Вместо идей кружился, всё ускоряясь, разноцветный вихрь. И лишь какое-то тонкое, но навязчивое ощущение дёргало, будто подзабытая рана в непогоду. О чём-то напоминало, чего-то требовало. Сдерживало, не давало развернуться во всю мощь. Я-мы определили это нечто как голос Элерта Фарри. В чём дело?
   Строгий голос был тих, но не робок, и его не задавил хор остальных голосов. Он задал вопрос.
   - А ты уверен, что Тьма ушла?
   - Но её нет.
   - Её нет ВОКРУГ
   - И вокруг, и в Соборе только Я-Мы!
   - Ты сам это сказал.
   И тихий голос, капля общего сознания, растворился внутри океана, оставив качаться на поверхности дурно пахнущую пену сомнений. Что он имел в виду? Тьмы нет в Соборе, и вокруг, есть только новый бог. Как только возник Я-мы, Тьма исчезла.
   А может ли так случиться, что она... внутри? Внутри меня? Этого не может быть! Здесь только я-мы-все, и мы чувствуем друг друга, никого чужого.
   Но паника проросла и оплетала мысли ядовитым плющом. Это всё-таки возможно! И очень свойственно Тьме: не нахрапом, не в лоб, а затаиться и взять всё под контроль. Мы плохо помним сам момент соединения: больно, страшно, инстинкт - сопротивляться, рассудок - не препятствовать. И вряд ли кто-то оглянулся по сторонам. Мог ли в этот момент к нам влиться чужак? Да хоть сто чужаков. Слишком быстро и жёстко всё произошло.
   Я-мы огляделись.
   Мир лежал у ног, и с ним можно было делать что угодно. Мы желали ему добра, мы могли это исполнить.
   А ты, новорожденный бог, хорошо умеешь определять добро и зло?
   Если есть хоть малая вероятность того, что тихий строгий голос прав - такое божество не должно жить. Раздираемое внутри себя, не уверенное, куда направлен следующий его шаг, а главное, кем направлен. Не должно и не будет. Чёрно-белая куча, похожая на двухцветную небесную овцу, стояла недвижимо-одиноко. Что делать?
   А чего ожидал Теннер, принося свою жертву и требуя защитника? Сорвёт с Собора крышу и по лестнице из перьев ангелов спустится сияющий бог? Да, и сразу наступит всеобщее счастье? Так не бывает. И уж точно он не рассчитывал получить Тьмы в качестве неотъемлемого довеска.
   Распадаться? Вновь совершать самоубийство? Скажи, человек: "Я больше не хочу быть собой!" - и разделись на части: нет, ты останешься лишь кучей кусков самого себя прежнего. Скажи, бог: "Я больше не хочу быть собой!" - и это конец мира, который принял тебя как абсолют. И колоссальное количество энергии, - кому достанется оно, Гостю? Не для того всё задумывали, чтобы в итоге прийти к первоначальному состоянию.
   Капали минуты, похожие на годы. Сознание всё менее и менее походило на мысли нескольких отдельных людей. Но пришло единодушное решение - и никто уже больше не боялся окончательно утратить границы своей личности, и завершить общее превращение.
   Битва Света и Тьмы? Люди и нелюди, грызущие друг другу глотки на гипотетической равнине Великого Сражения, он же Конец Мира?Да, она пришла. Но - не так, как описывали ее монахи, дыша пылью, зарабатвая себе горб над бумагой и чернильницей.
   Свет и Тьма, как две сплетенные руки, в вечной борьбе и вечном единении - в душе нового Бога и в сердце нового Мира.
   .........
   И последнее видение на всех: белые крошки мрамора на холодном полу. Разбитые весы. Лужа жидкости. И трухлявая, изъеденная плесневым грибком сердцевина рухнувшей статуи, - безгласного остова прежнего мира, в котором теперь уже нет Двух Сторон.
   Равноправие и Единство - не одно и то же.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"