Кучерявый Всеволод Владимирович : другие произведения.

Почти мистическая история одной рукописи

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  Кучерявый В. В.
  Истина...Истина?!
  (Почти мистическая история одной рукописи).
  
  
  Я на то родился и на то пришел в мир,
   чтобы свидетельствовать об истине;
  всякий, кто от истины слушает гласа Моего. Пилат сказал Ему: что есть истина?
  Евангелие от Иоанна.
  Сила зла во лжи. Ложью можно преодолеть
  ход времени, доказав, что прошлое было
  не таким, каким оно воспринималось,
   и каким оно сохранилось в памяти.
  Л. Н. Гумилев. "Апокриф".
  
  
  Глава 1. Тетрадь в кожаном переплете.
  Жизнь литератора Сергея Сергеевича Скоропиского можно было бы назвать счастливой и удачливой, хотя и родился он во время войны. Родился он, однако, в семье ответственного работника провинциального, но большого города. Отец занимал высокий пост и поэтому судьба нашего героя во многом была предрешена: в детский сад он не ходил, так как им занималась няня, затем пошел в лучшую в городе школу и без проблем поступил и закончил местный университет.
  Однако этого Сергею Сергеевичу было мало, так как с детства он мечтал о Москве. Мечтал о ней по картинкам в детских книжках... Мечтал о ней еще сильнее, после того, как впервые побывал в этом чудесном городе с широкими проспектами, Кремлем и университетом на Ленинских горах. А, еще Сергей Сергеевич мечтал быть писателем. С детства он писал стихи и рассказы. Эти стихи и рассказы были не то, чтобы плохие, но и очень хорошими их назвать было нельзя.
  И все же Сергей Сергеевич поступил после окончания университета в Литературный институт. Здесь, безусловно, ему помогли два обстоятельства: во-первых, он все же умел неплохо писать а, во-вторых, немалую роль сыграли и связи отца. Отец, хоть и оставался до конца жизни провинциальным ответственным работником, но был членом ЦК и в столице его хорошо знали и уважали, так как он никогда за личностями не ездил и знал свое место. Через свои высокие связи Сергей Иванович пробил сыночку кооперативную квартиру в главном городе страны, а также помог устроиться пусть не в главную, но все же вполне престижную газету.
  Сергей Сергеевич учился с упоением. Удавалось время от времени публиковать небольшие произведения. Работа в газете тоже не очень тяготила его. Вначале он работал в отделе писем, а затем стал писать критические статьи о театральных постановках.
   Казалось, жизнь удалась, если бы не странное чувство: время от времени, Сергей Сергеевич начинал остро понимать, что, способности к литературной деятельности у него есть, но таланта-то маловато. А хотелось, ой как хотелось, написать, нетленку. Хотелось, чтобы все наконец поняли, что появился в стране новый классик... Однако, сколько ни пытался Сергей Сергеевич написать эту самую нетленку, ничего не получалось.
  Несколько месяцев назад Скоропискому исполнилось сорок... Он был довольно высок ростом, худощав, и, если бы не седина на висках, то никто бы не дал ему его возраста.
  Что-то не клеилось и в личной жизни. Он был несколько раз женат, но жены попадались все, какие-то стервозные, хотя и красивые. Одна даже была известной актрисой театра и кино. С каждой из них он прожил лет по семь. От разных жен у него были сын - Владик и дочь - Татьяна. Приняли Сергея Сергеевича в Союз писателей и в Союз журналистов. Была у него и дача и хорошая квартира в районе метро "Аэропорт", а вот счастья не было, потому что не было, как ему казалось, таланта.
  В этот день, Сергей Сергеевич проснулся с больной головой. Состояние было, что называется, "после вчерашнего". С трудом вспоминались события вчерашнего вечера. Он пил вначале на квартире одного известного театрального режиссера, затем это продолжилось в пивной, называемой в народе "яма", на углу Столешникова переулка с Пушкинской улицей. Потом гульба развернулась на улице Горького, в квартире одного в прошлом знаменитого литератора. (Фамилия почему-то позабылась). С этого момента Сергей Сергеевич уже не помнил ничего. Ну ничегошеньки!.. Как он оказался в свой квартире? Как рухнул в постель? Все было покрыто мраком неизвестности?
  Сергей Сергеевич попытался встать, но ноги его не слушались совершенно. Сегодня ему никуда не надо было спешить, но встать, пардон, в туалет было необходимо. На третий раз его героические усилия увенчались успехом. Он встал, кое-как добрался до отхожего места, справил физиологическую нужду и решил снова лечь, когда на столе обнаружил неизвестную тетрадь в желтом кожаном переплете. Тетрадь была старая, таких теперь не делали больше.
  "Что это такое?" - прорвалась через затуманенное сознание мысль, - откуда эта...вещь". Он поймал себя на мысли, что забыл как эта вещь называется. "Надо меньше пить! - промелькнула весьма свежая идея, - А лучше вообще бросить".
  Нет, определенно нужно было что-то делать. Сергей Сергеевич побрел на кухню, открыл холодильник и не обнаружил початой бутылки "Столичной", которая вчера еще была здесь. Когда и при каких обстоятельствах исчезла эта бутылка также оставалось загадкой? Тогда Сергей Сергеевич вспомнил, что в баре у него есть бутылка французского коньяка, привезенная из-за границы. Он побрел к бару и к своему ужасу обнаружил, что и бар пуст. Тоска, тяжелая тоска наполнило все существо Скоропиского... "Ужас, и яма, и петля для тебя, житель земли" - как-то некстати всплыла в сознании цитата... Но в этот момент он вспомнил, что один приятель привез из Германии чудодейственный препарат против похмелья. Он нашел лекарство в ванной в аптечке. Растворив препарат в воде, Скоропиский выпил его. Примерно через полчаса, голова стала болеть меньше. Сергей Сергеевич опять завалился в постель и снова заснул.
  Ему приснился странный сон. Будто шел он какой-то не очень знакомой улицей. Затем попал в антикварный магазин, расположенный в подвале. В магазине его встретил странного вида маленький старичок. Он предлагал ему какие-то вещи, причем, совершенно уникальные. Здесь был, вроде бы, нательный крест Ивана Грозного, окровавленная рубаха, кажется, царевича Алексея Петровича... И еще множество прекрасных рукописей, среди которых, как помнилось, был сожженный второй том "Мертвых душ", а может быть и не "Мертвых душ", а какой-то другой второй том. Однако Сергею Сергеевичу почему-то понравилась старинная тетрадь в желтом кожаном переплете. Ничего особенного, обычная общая тетрадь, правда старая и переплет показался не дерматиновым, а именно кожаным.
  Он открыл тетрадь и начал читать: "Вечерняя прохлада опустилась на сады Ватикана..."
  
  Глава 2. Странный пергамент.
   Вечерняя прохлада опустилась на сады Ватикана. Кардинал Родриго Борхи прошел в свои апартаменты. В этот пряный вечер, когда лишь звезды, да яркая Луна могли наблюдать за ним, ему все равно было не спокойно на душе. Вот уже не первый вечер душу мучил один и тот же вопрос, который он не мог решить для себя.
   Он подошел к книжному шкафу, нажал на тайную пружину и достал из тайника пергамент. Да, эта рукопись притягивала, заставляла все время перечитывать, как будто в ней таилось что-то волшебное и странное. Он читал её, как читают много раз один и тот же роман и находят на его страницах все новые и новые повороты сюжета. В этом пергаменте не было ни залихватских драк, ни описания любовных утех, в нем была тайна...
  Кардинал снова и снова раскрывал пергамент и вновь видел перед собой первые строки: "Я, пишущий эти строки, тот, кого прокляли люди, но кого призвал Бог".
   В который раз, кардинал углубившись в чтение, не мог оторваться. Его поражал язык пишущего, его манера. Но более всего его поражал смысл сказанного в пергаменте.
  "Нет, - подумал кардинал Родриго, - это какая-то подделка. Во-первых, документ написан на латыни, а автор, скорее всего, написал бы его на арамейском языке. Во-вторых..." Нет никаких, во-вторых. Трепет охватывал кардинала при мысли о том, что документ мог быть подлинным переводом того текста, который был написан почти полторы тысячи лет назад. Это ломало все его существо, делало бессмысленным все его поступки, слова... Да и не только его, но и многих других людей, которые не поняли, не знали, не видели очевидной истины. Как же проверить истинность написанного? Нет, это подделка, умелая и подлая. Её изготовил тот, кого называют врагом рода человеческого. Он подсунул этот документ в секретный архив Ватикана, чтобы поколебать веру в Бога, веру в Христа. А собственно, почему веру в Христа? Где здесь подрыв веры? Ведь автор пергамента не опровергает того, что Иисус был, пострадал за людей и воскрес на третий день? Так что же смущает, тебя, кардинал? Автор... Да, да... автор! Его личность! Ведь не даром Данте поместил его в Коцит, рядом с Люцифером. Он предатель Спасителя, продавший его за тридцать сребреников. Об этом пишут все евангелисты и Лука, и Матфей, и Марк и, наконец, Иоанн. Четверо свидетельств, против одного, да и то написанного на латыни. Но ведь и они... Кардинал даже вспотел... Они ведь тоже, кроме Матфея, возможно, не знали Христа человеком... Значит Матфей против Иуды Искариота... Да и почему против? Ведь Матфей видел лишь внешнюю сторону событий... Он, вероятно, не знал, не слышал... Ах, если бы знать... Если бы знать!.. Кардинал погладил пергамент рукой, спрятал его в тайник, задул свечу и пошел спать.
  Но не спалось. Борхи ворочался с бока на бок, а сон убегал... Ему казалось, что он видит этого человека, сидящего за пергаментом. Видение было явственным, почти ощутимым...
  Кардинал увидел пещеру, где в свете факела сидел седой старик. Он согнулся над камнем, который служил ему столом и старательно выводил слова на пергаменте. Кардиналу казалось, что он чувствует даже странный воздух пещеры. Борхи даже захотелось подойти к человеку, но какая-то сила мешала сделать это. Ведение исчезло...
  Родриго встал, подошел к маленькому столику налил себе белого вина и залпом выпил кубок. А как попала эта злосчастная рукопись в секретный архив Ватикана? Почему её не уничтожили раньше. Да и сколько испытаний она прошла, прежде чем оказаться в тайнике у кардинала? На эти вопросы не было точного ответа.
  О рукописи, конечно, было кое-что известно. Лет пятнадцать назад из Греции прибыл корабль с афонскими монахами, которые спасались от турок. Многое порассказали они тогда. Один из этих монахов по имени Афанасий был в Константинополе в то злосчастное майское утро, когда османы ворвались в столицу гибнущей Византии. Ужас и кровь захлестнули великий город. Монаху посчастливилось раньше нападавших оказаться рядом с императорским дворцом. Но он побежал не в сокровищницу императоров, которая, впрочем, по слухам была к тому времени пуста, а в библиотеку. Вот тогда, среди других бесценных манускриптов, которые ему удалось спасти, он захватил почему-то и этот пергамент. Затем Афанасий отсиделся в каком-то погребе, и через три дня, когда турки начали, наконец, наводить порядок после законного грабежа, он выбрался наружу. К счастью в подвале было вино, а мусульмане не очень им интересовались, и это позволило монаху не умереть от меча и жажды.
  После этого Афанасий оказался в Афоне, но вскоре и там стало небезопасно. Поэтому вместе с другими беглецами он отправились в Италию. Вот с этими-то монахами, по-видимому, и попал странный пергамент в секретный архив папского дворца. Никто почему-то не обратил на него внимания, и пергамент сложили с другими малоценными манускриптами и книгами в одном из хранилищ.
  Примерно год назад один из монахов-архивариусов зачем-то полез в этот подвал. Уж что подвигло его на это, а может, он получил задание от главного архивариуса? Но, к счастью, для кардинала Родриго, этот служитель архива был многим ему обязан. Когда он обнаружил, что за рукопись перед ним, он немедленно принес её кардиналу.
  - Прочтите это, ваше высоко преосвященство, - сказал тогда архивариус, - это странный документ.
  - А, что в нем? - спросил тогда кардинал.
  - Вы сами увидите, - ответил монах.
   Кардинал пробежал глазами несколько первых строк пергамента и буквально ахнул. Он прочитал весь документ, а текст был довольно длинный, за несколько часов. То, что содержалось в манускрипте вначале, показалось ему обычной подделкой, какие сотнями валялись в подвалах библиотеки Ватикана, да встречались иногда у книжных торговцев. Но чем больше он перечитывал этот текст, тем больше понимал, что он очень похож на латинский перевод древней рукописи, написанной на каком-то другом языке. Поэтому кардинал не выбросил пергамент, а оставил его у себя и хранил в тайнике. Документ манил его, как манит неведомая бездна, в которую хочется одновременно броситься, и которой боишься больше всего на свете. Кардинал слабо представлял, как можно использовать этот манускрипт, но внутреннее чутье подсказывало, что уничтожать его не нужно, что когда-то этот документ может стать для него очень полезен.
  Усталость все же брала свое. Родриго перекрестился на распятие, висевшее над его кроватью. Он снова лег, закрыл глаза и сон, наконец, сковал его веки.
  Утро уже золотило верхушки кипарисов в садах Ватикана. Был тот утренний час, когда самый сладкий сон охватывает человека. Родриго увидел во сне то, что, казалось, видел наяву ночью - старика, склонившегося над рукописью...
  
  Глава 3. Тяжелое пробуждение.
  В том году весна наступила не по-московски рано. Уже к Первому мая столичные улицы, бульвары и скверы приобрели удивительный изумрудный цвет. Девушки вдруг как-то сразу похорошели. Сады на Ленинских горах покрылись белыми цветами яблонь и груш. О, как она бывает прекрасна, московская весна, когда в воздухе пахнет надеждой, смешанной с влажным утренним холодком, флиртом, зеленой листвой! Когда хочется бродить по этим улицам, улыбаться незнакомым людям и любить, любить весь мир! А может, это не конкретная весна вспоминается нам, а наша молодость, когда почти все весны были такими, когда и солнце светило ярче и девушки были красивее и трава зеленее. Потому что молодость всегда прекрасна и наполнена либо счастьем, либо его ожиданием, а самая главная беда, что Она, единственная Она опаздывает или еще хуже не пришла... И все близкие живы и все здоровы! И жизнь кажется вечной... Потом эти дни становятся все короче, приходят все реже... И вот ты начинаешь понимать, что перед тобой уже не вечность, а всего лишь жалкие двадцать - тридцать лет впереди, а ты так ничего в этой жизни и не понял, так ничего и не свершил. А рядом все так же бушует московская весна, но ты уже не замечаешь её...
  ***
   Сергей Сергеевич проснулся, когда на дворе уже смеркалось. Он потянулся, голова не болела, но была какой-то тяжелой. Внезапно резко, как это бывает при полной тишине, зазвонил телефон.
  - Ну как Сергей Сергеевич, выспались? - голос в трубке был явно незнакомый, но какой-то странный, глумливый что ли? - Как вам ваше вчерашнее приобретение?
  - Кто это? - спросил Сергей Сергеевич.
  - А вы не узнали меня? - сказал все тот же противный голос.
  - Да, я впервые слышу вас, - ответил Сергей Сергеевич, уже собираясь бросить трубку.
  - Только не вздумайте бросить трубку, - голос стал угрожать.
  - Да, что вы хотите наконец? - раздраженно спросил литератор.
  - Просто хотелось бы знать ваше мнение о тетради, которую вы приобрели в нашем магазине.
  Тут Сергей Сергеевич снова обратил внимание на тетрадь, которая лежала у него на столе.
  - Я не успел её как следует посмотреть.
  - А напрасно, в этой тетради, возможно, ваша судьба, - сказал противный голос, после чего раздались частые гудки.
   Сергей Сергеевич открыл тетрадь. На первой странице четким почерком было выведено: "Проклятый апостол" (Роман). Имя автора не значилось или стерлось.
   Скоропиский начал читать и текст захватил его. Очень скоро он стал понимать, что перед ним рукопись романа, написанного мастерски. Он читал, вчитываясь в каждое слово. Он читал не отрываясь, не мог, не хотел оторваться.
  "Вот оно, - подумалось ему, - этот роман, наконец, сделает меня знаменитым".
   Потом... А кто автор? Он попытался найти хоть какие-нибудь следы автора, но не нашел.
   В этот момент снова зазвонил телефон. Сергей Сергеевич поднял трубку и услышал все тот же противный голос:
  - Ну как, Сергей Сергеевич! Нравиться покупка?
  - А, вам, какое дело? - грубо ответил литератор.
  - То есть, как какое дело? Нам даже очень до этого есть дело! Вы ведь хотели написать нетленку? Так вот вам...
  - Но ведь это воровство!
  - Ах! Бросьте! - ответил гнусавый голос. - Воровство - это когда вы что-нибудь украли, а вы просто выгодно купили хорошую вещь!
  - Но кому принадлежала эта вещь? - нравственно заколебался Сергей Сергеевич.
  - Не все ли равно! Кому принадлежала, того уж нет! Эта тетрадь может сослужить вам добрую службу!
  - А вам от этого какая радость?
  - Нам самая прямая... Вы что же про договор ничего не помните? Да, Сергей Сергеевич, пить надо меньше, а лучше вообще бросить...
  - С кем я говорю, черт возьми!
  Но в ответ услышал частые гудки.
   "Булгаковщина какая-то, - подумал Скоропиский, - а, ладно. И вообще в эпоху развитого социализма, вся эта чертовщина... впрочем интеллигенции это нравится, но стоп... А что это за договор, который я подписал?" В этот момент сердце у Сергея Сергеевича почему-то защемило и накатила такая тоска, что он невольно испугался. " А вдруг? Да, нет, не может быть, Михаил Афанасиевич все это придумал..."
  В этот момент в дверь позвонили. Сергей Сергеевич посмотрел в глазок. На лестничной площадке стоял тот же старичок, которого он видел во сне (а может это был не сон), Сергей Сергеевич отворил.
  - Здравствуйте, еще раз, - сказал старичок все тем же гнусавым голосом.
  - С кем имею честь? - попытался быть максимально вежливым литератор.
  - Меня зовут Ваал Веельзевулович, - ответил старичок .
  - Странное сочетание! - сказал Сергей Сергеевич.
  - Э, Сергей Сергеевич, Сергей Сергеевич, - засмеялся старичок, каких только имен не бывает. Вас же не удивляет, если человека называют, ну, например, Револьд, что значит "революционное дитя" или Наполеон Гамлетович Ованесян.
  - Да, вы, наверное, правы, - вдруг, как-то неожиданно успокоился Сергей Сергеевич.
  - Да, ладно, вы может называть меня по-простому, Веельзевулович, так меня друзья зовут. Ну, так вот, я решил вам напомнить тот договор, который вы вчера со мной подписали.
  Сергей Сергеевич прочитал бумагу, на которой была его собственноручная подпись выведенная, почему-то красными чернилами. "Кровь", - подумалось ему.
  - Нет, нет, - сказал Ваал Веельзевулович - это не кровь, просто под рукой не было синей или черной ручки.
  В договоре было написано, что Сергей Сергеевич Скоропиский получает все права, на роман "Проклятый апостол", а за это обязуется отдать Ваалу Веельзевуловичу (фамилию он не разобрал) весь гонорар, который он получит после опубликования романа.
  - Как видите, дорогой, Сергей Сергеевич, никакой мистики, ну никакой, только коммерческий интерес.
  - А почему бы вам не опубликовать этот роман самому?
  - Эх, Сергей Сергеевич, мне ли вам рассказывать. Что значит опубликовать роман никому не известному человеку, да еще с таким именем, отчеством и фамилией, как у меня...
  - Да, а как ваша фамилия, надеюсь не Воланд - попытался иронизировать Скоропиский...
  - Ну, фамилия! Самая неподходящая у меня фамилия, - как-то даже печально, промолвил старичок, - Сатановский...
  Сергей Сергеевич посмотрел на старичка и ему почему-то сделалось жаль его. Он стоял такой маленький, сгорбленный, в каких-то старых парусиновых брюках, какие носила буржуазия еще в начале века, и таком же мятом пиджаке, который был когда-то, по-видимому, белого цвета. На ногах у него были огромные белые башмаки, размера на два больше, чем нужно. Лицо старичка было печальным, а глаза закрывали очки в простой металлической оправе с очень толстыми стеклами.
  - Ладно, - сказал Сергей Сергеевич, - я все понял. А вы уверены, что я смогу это опубликовать?
  - Этого никто не знает, но постарайтесь! Хотите славы, старайтесь...
  И вот здесь произошло то, чего меньше всего в эту минуту ожидал Сергей Сергеевич, старичок растаял в воздухе, как не было его.
  Но это почему-то совсем не расстроило Сергея Сергеевича: перед ним, как на экране телевизора возникла пещера, где какой-то старик что-то писал. Возможно, литератор потерял сознание или уснул.
  
  
  
  Глава 4. Старик.
  
   Старик сидел за каменным столом и писал. Факел сильно коптил. Он писал, еле различая буквы. Пелена, покрывающая его глаза, все сильнее сгущалась. И старик спешил. Он должен, должен написать правду. Лука принес ему писания этого мытаря, этого, как он теперь себя назвал апостола, Матфея. Это были воспоминания об Учителе. Надо сказать, не очень плохие воспоминания, но сколько же там было неточностей, сколько мыслей которых Учитель не высказывал. Да и что он мог знать, этот мытарь? Ведь они с Учителем выросли вместе, вместе играли в детстве, вместе сделали первый стул в мастерской Иосифа. Только тогда они были простыми мальчиками и называли друг друга просто Иешуа и Иуда. "Кто же знал, что нам уготована столь чудесная судьба и всемирная слава, да только Ему именно слава, а мне проклятие... Но так уж распорядился Господь". Нет роптать нельзя, но нужно объяснить, нужно доказать, нужно оправдаться... Боже, великий Боже, как же я любил Его и как он любил меня. Нет, это была не скотская любовь, какой предавались римляне в своих термах, а, настоящая мужская дружба, ради которой можно пойти на все, на все... Даже на то, чтобы тебя проклинали, как предателя, как самого страшного предателя, а славное имя Иуды Искариота произносили как синоним всего самого мерзкого на свете...
  Господи! Но ты же ведь все знаешь? Вразуми, что же мне делать? Я пишу правду. Но, кто, кто мне поверит. Кто, кроме тебя, простит мне ложь? Но ведь это была ложь во спасение, во спасение всех, всего человечества, всех народов, всех людей. Я должен успеть. Не отнимай у меня очей моих, пока я не закончу начатое...".
  Старик старательно выводил буквы на пергаменте, но, видимо, силы покидали его... Он поднял голову и вдруг увидел Его.
  - Это ты, ты! Как я тосковал без тебя! - воскликнул Иуда. Почему ты не приходил? О, ты все так же молод, как тогда в Гефсиманском саду, когда я видел тебя последний раз, Учитель.
  - А ты совсем постарел, - тихо сказал Иисус, - ты совсем постарел. Как ты живешь Иуда?
  - Плохо, плохо без тебя, Учитель! Но вот ты пришел ко мне и я снова счастлив.
  - Да, справедливость людская не коснулась тебя, впрочем, как и других апостолов. А знаешь, ведь вчера распяли в Риме Петра.
  - За что же, Господи, его за что? - спросил Иуда.
  - Он нес слово, Божье язычникам, но не все поняли его!
  - Послушай, Учитель, а почему ты позволил, этому мытарю Матфею, написать святую весть?
  - Знаешь, Иуда, он сам написал все это. Бог ведь не может запретить или разрешить писать евангелие, если оно идет от души.
  - А я тоже пишу, Иисус!
  - И что же ты пишешь?
  - Правду, Учитель, правду!
  - А ты уверен, что это правда?
  - Но ты ведь знаешь, Учитель!
  - Да, Бог знает, что есть правда, а что есть ложь! Но человек до конца не может быть в этом уверен. Как не может быть уверен, что изрекает истину, Иуда!
  - Ты запрещаешь мне писать...
  - Я не могу запретить тебе, но этому могут помешать люди...
  - Почему? Господи! Я ведь не сделал тебе зла...
  - Да, но это знаем только я и ты. А людям удобнее знать, что ты предал меня, им это понятнее и вера их от этого крепче... Но ты не бойся, друг мой, и тебе воздастся в царстве божьем... А мирская слава проходит, как проходит жизнь.
  - Но я все же напишу. Вдруг кто-то поймет.
  - Дело твое. Но помни, что я говорил тебе...
  Видение исчезло, старик закрыл глаза. Сон о детстве сковал ему веки.
  
  
  Глава 5.Видения детства.
  
  Городок был маленьким, каких в Галилее множество. Глинобитные домики, садики, колодцы, небольшая рыночная площадь, где крестьяне из окрестных деревень меняли продукты на изделия местных горшечников. Обычная провинциальная жизнь, в меру сытая, в меру голодная... В общем, как Бог пошлет. В синагоге читали Тору по субботам. А хотя бы раз в год, на Пасху, более или менее зажиточные жители, отправлялись в Иерусалим.
  На узкой улице, между домами играли два мальчика лет десяти - одиннадцати. Один белокурый, со светлыми ясными глазами худенький, явно тянущийся вверх. Другой, как будто, его противоположность, коренастый, крепкий темноволосый с пронзительными, почти черными глазами. Мальчики пытались сорвать с дерева плоды инжира. Они были довольно высоко, и мальчики не могли никак до него дотянуться
  - Иуда, давай я залезу к тебе на плечи и достану плоды, - говорил белокурый мальчик, нам ведь не допрыгнуть.
  - Давай, Иешуа, - отвечал коренастый.
  Иешуа взобрался на плечи Иуде и сорвал несколько сочных фиолетовых плодов. Мальчики начали делить плоды. Их оказалось нечетное количество.
  - Возьми этот плод себе, - изрек Иешуа, - тебе ведь трудно было держать меня.
  - Да, нет, - гордо сказал Иуда, - мне было вовсе нетрудно. Да и вообще, я сильнее тебя, а ты худой, так что ешь этот плод сам.
  - Но это несправедливо, - отвечал Иешуа, - мы ведь с тобой, как братья Иуда, и должны всем делиться поровну.
  - Ну, ладно, давай отдадим этот плод кому-нибудь или сорвем еще один, чтобы никому не было обидно.
  Иешуа снова забрался на шею Иуде и сорвал еще три плода. Теперь количество стало четным, и друзья спокойно стали есть вкусные сочные плоды.
  Вот уже несколько лет эти два разные мальчика были, что называется, "не разлей вода" С тех пор, как отец Иешуа плотник Иосиф, занял соседний с семьей Иуды дом, эти мальчики полюбили друг друга. Более крепкий и страстный Иуда всегда защищал своего друга в уличных потасовках, которые не раз случались между местными мальчишками. Иешуа, по-видимому, привлекал его своей хрупкостью и незащищенностью. Но очень скоро Иуда понял, что его друг очень сметлив, а драться не любит не потому, что не может, а потому, что не хочет причинять боль другому человеку.
  На соседней улице жил мальчишка на год - полтора старше Иуды и Иешуа. Его звали Наум. Он был грозой всех местных пацанов. Не помогали даже жалобы родителям Наума. Правда, отец иногда порол его, но проходило несколько дней и все начиналось снова. Побаивался Наума и Иуда, хотя тот почему-то относился к нему с уважением.
  И вот, когда Иешуа вместе с семьей перебрался в их город, Наум решил испробовать нового мальчика "на паршивость", а иначе просто проучить. Он очень хотел, чтобы Иешуа стал драться с ним и все время провоцировал его. Иешуа довольно долго уклонялся от драки. Но вот однажды, они все же повстречались в узком проходе между домами.
   Иуда был рядом и мог бы помочь другу, но Иешуа жестом запретил ему. Оказалось, что он не плохо владеет кулаками! Уже через мгновение у Наума потекла из носа кровь, что было результатом точного удара, нанесенного Иешуа. По всем уличным правилам, драку пришлось прекратить.
  - А ты здорово дерешься! - удивился Иуда, - а почему, ты раньше этого не сделал?
  - Не кулаки доказывают силу, - был ответ Иешуа.
  - А что же? - спросил Иуда.
  - Любовь, - ответил Иешуа.
  - Значит, я должен любить этого мерзавца, Наума? - не унимался Иуда.
  - Не могу тебе этого пока объяснить, так как сам еще не все понял, - ответил Иешуа. - Но я точно знаю, что бить человека нельзя.
  - А сам его, вот так...до крови! - мрачно сказал Иуда. - Послушай, а где ты так научился драться?
  - В Египте, - ответил Иешуа.
  - Ты был в Египте? - удивился Иуда, поражаясь неожиданному открытию.
  - Да, мой отец и мать бежали туда от преследований царя Ирода.
  - Расскажи мне про Египет, - попросил Иуда.
  - Да, я мало, что там видел, - ответил Иешуа.
  - Но все же расскажи,- не унимался Иуда...
  - Ну, в Египте есть огромная река, которую называют Нил, а на берегу реки есть гигантские пирамиды. Говорят, их построили две тысячи лет назад в честь великого фараона... А еще там есть великий город Александрия. Там на острове стоит огромный маяк, свет которого говорят можно увидеть на острове Крит...
  - А говоришь, что мало что видел в Египте!
  - Поверь мне, Иуда, это только малая часть того, что там есть...
  
  
  
  
  
  Глава 6. Разговор с главным редактором.
  
  
  Сергею Сергеевичу рукопись очень понравилась. Теперь нужно было перепечатать её, ну а затем...
  И литератор начал свой труд. Он решил вначале сделать черновой машинописный вариант, а затем отдать его своей машинистке, которая перепечатывала все его произведения за вполне умеренную плату.
  Делая черновой экземпляр Сергей Сергеевич, за одно и немного правил рукопись, так сказать подчищал, немного менял стиль, хотя он был, казалось, и так хорош... Эта работа заняла у него несколько месяцев и увлекла его настолько, что он никак не решался её оставить. Он чувствовал не обычное облегчение, а сожаление, что работа так быстро кончилась. Сергей Сергеевич поймал себя на мысли, что почувствовал это впервые. Обычно произведения наскучивали ему еще до того, как он их заканчивал, и только привычка доводить все до конца заставляла его продолжать эту, казалось бы абсолютно ненужную и постылую работу над рукописью, которую он уже в тайне ненавидел.
  После того, как Сергей Сергеевич решил для себя, что работа окончена, он отнес рукопись знакомому главному редактору одного весьма популярного литературного журнала.
  Редактор этот был его хороший и закадычный приятель по литинституту. Звали его Петр Иванович Сидоров. Хорошо было жить с таким именем отчеством и фамилией в эпоху развитого социализма. А если ты еще и из рабочих, а если еще сам, когда-то работал рабочим, то все пути тебе открыты. Петя Сидоров имел именно такое происхождение и биографию. Кроме того, Петр Иванович сумел хорошо жениться, на дочери одного кандидата в члены Политбюро. Помимо всего этого у него, действительно, были неплохие литературные способности. В высокую политику он не лез. Писал о стройках социализма, где конфликты между хорошими комсомольцами-рационализаторами и плохими бюрократами-отщепенцами решал кристально чистый парторг. Писал он это красиво, грамотно, литературно. В некоторых столичных и провинциальных театрах шли пьесы по его произведениям. Причем, народ валил на них валом, так как в этих инсценировках, которые, к слову сказать, делал сам Петр Иванович, была какая-то смелость и даже лихость, смахивающая на правду жизни. Говорили, что он имел отношение и к нетленным произведениям Генерального секретаря, за которые тот получил Ленинскую премию по литературе. Сам Петр Иванович об этом никому не рассказывал, но намекал... Кстати, Сидоров Ленинскую премию тоже получил недавно за последний роман о БАМе. В этом романе он описывал трудовые будни комсомольцев-подвижников. Образы, действительно получились яркие, выпуклые. Да, что и говорить умел он это делать, умел... Уже давно предлагали включить его нетленные произведения в школьную программу. А сухощавый секретарь ЦК при вручении Ленинской премии (Генеральный приболел и не мог вручать) сказал:
   " Побольше бы нам таких идейно выдержанных произведений". Так что, Петр Иванович был тем редким типом, который одновременно нравился и власти и был, в некотором смысле, моден у интеллигенции.
  Сергей Сергеевич, пожалуй, был один из немногих друзей, с которыми Петр Иванович бывал порой откровенен.
  ***
  Была противная московская осень. Листья опали рано. Время от времени хлестал мелкий холодный дождик. В эту пору Москва кажется особенно враждебным и неприветливым городом. Небо похоже на гигантский низкий свинцовый свод, а мокрые голые деревья на Тверском бульваре представляются пальцами, протянутыми к небу и как будто говорят: "Хотим солнца, хотим солнца!". Природа ждет снега, она готова укрыться его белым пушистым одеялом, чтобы забыться, уснуть и ждать её величество весну.
  В начале ноября за пару дней до праздника Петр Иванович сам позвонил Сергею Сергеевичу и сказал, что заедет к нему домой.
   Ровно в шесть часов раздался звонок в дверь. Петр Иванович зашел в квартиру, снял кожаное пальто и, по-хозяйски, вошел в кабинет Сергея Сергеевича.
  - У тебя водка есть? - спросил редактор, садясь в глубокое кресло
  - Конечно, - ответил Сергей Сергеевич, внутренне холодея. "Раз просит водки, значит разговор будет серьезный, - подумалось ему, - А что ты, собственно, мог ожидать?.."
  Сергей Сергеевич вытащил из холодильника водку, открыл банку черной икры из праздничного заказа, нарезал городской булки, взял масленку со сливочным вологодским маслом. Они выпили, закусили водку икрой, и Петр Иванович заговорил.
  - Да, брат, не ожидал я от тебя.
  - Что не понравилось? - насторожился Сергей Сергеевич.
  - В том-то и дело, что понравилось, очень понравилось, как другу говорю, но печатать этого, поверь мне, нельзя.
  - Но почему?
  - Не время, брат, не время.
  - Может, скажешь роман антисоветский? - немного раскрепостившись от водки, съязвил Сергей Сергеевич.
  - Скажу тебе, что не считаю его антисоветским, но он не понятен, а непонятное пугает ...Понимаешь? Ты не обижайся, Сережа, но я не ожидал от тебя такой литературной мощи, после, извини, импотенции.
  - Да, я вложился, я накопил...
  - Да, ладно, ладно, будет-то оправдываться.
  "Догадался, что роман я слямзил и завидует, что сам не смог", - подумалось, Сергею Сергеевичу, но он тут же отбросил эту мысль - "Пете-то это зачем?"
  - Но это тот случай, когда завидовать нечему, - как бы прочитав мысли приятеля, сказал Петр Иванович.
  - Это почему?
  - Потому что, мой дорогой, этот роман в нашей стране никто, никогда не опубликует, даже в провинции, где братьев Стругацких печатали. У него судьба в лучшем случае "Мастера и Маргариты", а в худшем, его вообще никто, никогда не напечатает, а если напечатает, то предпочтут не заметить ...
  - Но я не понимаю...
  - Ты меня удивляешь! Кому он сейчас нужен твой роман? Ты что не видишь, что происходит в стране? Неужели ты, сын ответственного работника, журналист, не понимаешь?
  Сергей Сергеевич, конечно, многое знал и понимал, но ему, почему-то не очень хотелось говорить об этом со старым приятелем.
  - А что происходит в стране? - прогремел он бодрым голосом вечного комсомольца. - У нас построен развитой социализм, мы идем к коммунизму...
  - А то и происходит в стране развитого социализма на пути к коммунизму, Сережа, что не сегодня-завтра генсек помрет и начнется дележка власти.
  - Ну, вот им и не будет дела до какого-то романа, Петя! Опубликуй, а Петя!
  - Я опубликую, а меня потом... И все вспомнят, Сережа, и написание нетленных генсековских повестей и, вообще,...
  - Да, кто вспомнит-то, Петя?
  - А те, кто власть получит...
  - Ну, ладно, а когда все уляжется...
  - Не уляжется, Сережа, не уляжется. Помяни мое слово. Это будет только начало. Вначале они попытаются латать дырки в системе, потом попытаются её изменить и вот тут, Сережа, все и рухнет.
  - Что рухнет, Петя?
  - Все, Сережа, все. Нас ожидает тогда передел не только власти а, возможно, собственности, то есть революция. Дай бог, чтобы крови было немного...
  - Что за бред...
  - А, считай, как хочешь ... - он налил себе водки и залпом выпил.
  - Значит, не будешь публиковать мой роман?
  - Слушай, Сережа, ну зачем тебе это? - сказал Петр Иванович, пережевывая бутерброд с икрой.- У тебя же все есть. Славы захотел или судьба Пастернака и Солженицына покоя не дает?
  - А причем тут они?
  - А притом, что твой роман, подрывает устои так сказать...
  - Устои чего, Петя, окстись. Не Советской же Власти... Роман-то антирелигиозный...
  - Это тебе только так кажется, а на самом деле даже очень религиозный и может обратить нашу молодежь в религию...
  - Да почему, почему? ...
  - А не почему! Потому, как у тебя, там сказано: "Солнце позолотило верхушки кипарисов в садах Ватикана ...".
  
  
  
  
  Глава 7. Папа Александр VI.
  
  Солнце позолотило верхушки кипарисов в садах Ватикана. Папа Александр VI проснулся в своих покоях. Вот уже несколько лет он, в прошлом кардинал Родриго Борхи, был папой. Он достиг всего, к чему стремился. Все было подвластно ему. Да, теперь ему не надо было давать отчет ни перед кем. Даже его покровители Изабелла Кастильская и Фердинанд Арагонский, уплатившие членам конклава 50 тысяч золотых дукатов за его избрание, вряд ли могли помешать ему наслаждаться властью. Чернь любила его, а заткнуть рты этим святошам, которые ничего не понимают в жизни, не составляло труда. Для этого у него был яд и несколько хороших наемных убийц, которые за дукаты и талеры готовы мать свою отправить на тот свет, а не то, что какого-нибудь кардинала или епископа.
  И все же в это теплое, звенящее июньское утро, что-то тяготило душу понтифика. Он никак не мог понять, что так тревожит его, но душа ныла...
  Он опустился перед распятием, чего не делал, довольно давно в отсутствии людей и стал усердно просить Господа простить все его прегрешения. Но может ли Бог простить его? Бесконечные оргии, устраиваемые в папских покоях, где сам Александр изображал языческого бога Пана. Или кровосмесительную, позорную связь с дочерью, красавицей Лукрецией. Он, наместник Христа на земле на самом деле служил дьяволу. Разве может пусть даже всепрощающий Бог простить и помиловать его.
  Но, вдруг он понял, что тревожит его не перспектива Страшного суда, а вполне земные вещи. Вчера, его сыновья Чезаре и Хуан должны были ужинать у их матери. Папу почему-то беспокоил этот ужин. Нет, вряд ли его сын Хуан мог замышлять что-то против него, это было ему не выгодно. Но этот негодяй Чезаре? Что замышляет он? Он ужасно завистлив...Он завидует отцу, брату Хуану, сестре Лукреции... А как он радовался, когда войска Хуана потерпели поражение близ Биссано! У всех было горе, и только Чезаре улыбался своей таинственной улыбкой. Говорят, он даже закатил пир в своем дворце недалеко от Рима. Он назвал этот пир "поминками по убиенным в битве", но все прекрасно понимали, что это за поминки... Он радовался, что брат потерпел поражение.
  Александр позвонил в колокольчик. Вошел лакей.
  - Давай одеваться, Джузеппе, - сказал папа. - А что, Хуан, не возвращался вчера во дворец?
  - Не знаю, ваше святейшество, - ответил лакей.
  - А который нынче час? - спросил папа.
  - Начало одиннадцатого.
  - Уже так поздно? Ладно, вели подать вина и телятины.
  - Но ведь сегодня постный день.
  - Глупости, я сам решаю какой день постный, а какой скоромный.
  Лакей поклонился и вышел. И все же почему на душе такая тоска, почему так тяжело на сердце? Он снова позвонил. Лакей появился опять.
  - А господин Чезаре где?
  - Он ждет вашего разрешения войти.
  - Почему не доложил?
  - Он только что пришел.
  - Скажи ему, что я сам сейчас к нему выйду.
  Зачем он пришел в этот час? Что-то случилось? Чезаре обычно спит до полудня. Нет, определенно что-то случилось. Наверное, опять поссорился с Хуаном и теперь хочет опередить его, чтобы настроить меня против брата.
   Понтифик вышел в соседнее помещение, служившее ему для утренних приемов и интимных ужинов. Он невольно залюбовался своим статным сыном Чезаре.
  Чезаре Борджиа, действительно, был красив: на лице светились огромные темно-серые глаза, которые при свете свечей казались зелеными, так что походили на глаза дикого зверя, густые темно-каштановые волосы были пострижены по последней моде. Его, пожалуй портили слишком тонкие губы и крупноватый нос. Он был статен, высок ростом и во всем его облике чувствовалась богатырская сила и кошачья ловкость. Он напоминал леопарда одетого в шелка и бархат.
   На лице Чезаре было написано беспокойство, что еще больше насторожило Александра.
  - Что случилось, Чезаре, почему вы побеспокоили меня в столь ранний для вас час, - сказал понтифик, не без некоторого злорадства намекая на утреннюю лень сына.
  - Отец, я принес вам тревожное известие, - без всякой иронии ответил сын, - исчез Хуан.
  - Да, мало ли где он может быть, - притворно спокойно ответил Александр, - может быть, заночевал у какой-нибудь красотки.
  Он произносил эти слова, но червячок сомнения жег ему душу: что-то случилось! Что-то случилось...
  - У меня есть основания отец беспокоиться, - продолжал между тем Чезаре, как будто не замечая тона отца. Вчера, как вы знаете, мы были на ужине у нашей матушки. Все было прекрасно, за исключением того, что вместе с Хуаном был опять этот странный субъект в маске. Я даже голоса его не слышал, он все время молчал...
  - Так, так, а что было дальше, - холодея промолвил понтифик.
  - После ужина я решил поехать домой, а они поехали кататься по Риму. Я просил Хуана возвратиться тоже домой, ведь Рим ночью небезопасен, но Хуан сказал, что ему плевать.
  - Не вижу никаких оснований для беспокойства, - продолжал свою линию папа.
  - Но он не ночевал дома, а лошадь его вернулась без него,- продолжал Чезаре.
  Последние слова повергли понтифика в трепет. Хуан его любимец. Он назначил его капитаном своей армии в обход старшего брата Чезаре. Да, наверняка честолюбивый Чезаре ненавидит брата...Но нет, нет...А почему собственно нет?.. Он и его, отца может...
  В этот момент зашел лакей.
  - Выше святейшество! Пришел начальник вашей стражи...
  - Пусть войдет,- сказал понтифик.
  Начальник стражи был явно взволнован, его, обычно, румяное лицо было бледным.
  - Ну, говори! - почти закричал папа.
  - Мы нашли лодочника, сказал начальник стражи, - который видел человека в маске. Этот человек вел лошадь, на которой лежало что-то похожее на тело. Затем он сбросил это в Тибр.
  - Нашли что-нибудь? - спросил понтифик.
  - Нет пока. Проходим драгами дно.
  Папа помрачнел. Он уже не мог скрывать волнение.
  - Докладывайте мне каждый час о результатах поисков, - сказал дрожащим голосом папа.
  Прошел примерно час в томительном ожидании. Наконец, лакей сообщил, что начальник стражи ожидает возможности сделать доклад. Когда начальник вошел в покои, то стало ясно, что случилось самое страшное.
  - Ваше святейшество, - сказал начальник стражи, мы нашли его. Ваш сын, Хуан, был вначале заколот, ему нанесли девять ран.
  Понтифик закричал. Это был крик раннего зверя, потерявшего детеныша.
  - Оставьте меня, - сказал Александр, - все вон!
  Он порвал на себе одежду и зарыдал. Было около трех часов пополудни.
  
  
  Глава 8. Путешествие в Иерусалим.
  
  Отец Иуды был гончар, но мальчику больше нравилось ремесло Иосифа. Он не любил запах глины, зато с удовольствием вдыхал запах свежеструганной древесины. Он любовался тем, как из досок получаются разные изделия, скамьи, табуреты... Однажды они с Иешуа помогли Иосифу сделать стул. Он получился стройный, красивый. Иуда очень гордился этим. Отец Иуды, Исаак, не очень радовался тому, что сын не хочет учиться семейному ремеслу, но что поделать, если мальчику не нравится крутить гончарный круг. Пусть будет плотником, в конце концов и это неплохое ремесло.
  На Пасху Иосиф решил повезти Иешуа в Иерусалим. Он предложил Исааку взять с собой Иуду, так как в этом году Исаак не мог поехать на праздник. Исаак отпустил сына. Это было для Иуды первое большое путешествие.
   Иерусалим поразил Иуду: мощные городские стены, толпы людей на улицах и базарах. Но больше всего восхитил Храм. Он стоял на высокой горе и весь светился золотом Да, это был прекрасный комплекс, хотя и недостроенный. Мальчики обсуждали увиденное.
  - Как красив Храм, - говорил Иуда, - как он светится на солнце, как высоки его ворота и белы колоннады.
  - Да он, бесспорно, красив,- соглашался Иисус,- но не в этой красоте смысл, Иуда.
  - А в чем же, Иешуа? - спрашивал Иуда.
  - В любви, - снова загадочно отвечал Иисус, - в том, чтобы любить Бога и людей, как бы они ни были злы и коварны.
  Иуда слушал эти речи и не понимал. Кругом было столько несчастья, мор, войны, страх, бедность. А его друг мечтал о всеобщей любви. Как же это далеко. Когда же люди поймут, что Бог хочет, чтобы они любили, а не ненавидели, дружили, а не воевали, строили, а не разрушали? Он задавал эти вопросы другу и получал странные ответы. Иисус говорил, что наступит Царство Божье на земле, что все будут равны, они и сейчас равны, но не знают и не понимают этого. Перед Богом все равны.
  После окончания праздника Иосиф и его жена, мать Иисуса, Мария поехали домой. В толпе мальчики потерялись. Иуда предлагал идти с другими людьми домой, но Иисус предложил вернуться в Храм. Иуда почему-то согласился. Они пришли в Храм, где собирались равви, учителя Закона.
  - Давай послушаем, - предложил Иисус. И они остались. Вначале Иуде было скучно, но затем он начал кое-что понимать в разговоре этих образованных людей.
  Речь шла о приходе Мессии. Равви спорили, приводили цитаты из пророков. Особенно поразили Иуду строки, которые произнес один из книжников, сказанные, кажется пророком Исаией: "Ужас и яма, и петля для тебя, житель Земли". Почему-то защемило, где-то под лопаткой, но боль быстро прошла, потому что его друг неожиданно вмешался в разговор.
  - А можно мне, ученые равви, сказать, что я думаю, - сказал Иешуа. Иуда с удивлением посмотрел на него, но какая-то сила заставила его ничего не говорить другу. Раввины тоже, почему-то не остановили мальчика... Иисус заговорил.
  - Вы сказали, что Мессия, освободит еврейский народ и даст ему власть над всем миром? Но ведь это не справедливо, потому что Мессия придет ко всем людям, и Бог не может этого допустить.
  - Ты хочешь сказать, что Бог будет спасать всех людей не зависимо от их веры? - спросил самый молодой из раввинов. Его все считали очень способным и образованным и звали его Каифа.- Он, наверное, даже римлян спасет. Нет, мальчик, это ты заблуждаешься. Мессия придет в блестящих доспехах, он освободит наш народ от порабощения, как это сделали царь Давид и Маккавеи. Иудейское царство вновь будет могущественным, и нашей границей станет Евфрат, как это было в годы правления Соломона. И тогда придут язычники и станут делать обрезание и поверят в нашего Сущего Бога, наш Храм станет центром мира.
  - В таком случае, это будет не Мессия, а слуга дьявола, - заметил Иисус. - Потому что построить царство добра можно только с помощью добра. Силой свою империю построили язычники, римляне...
  - В этом мире уважают только силу, - парировал Каифа, - мы должны быть сильными и тогда все поверят в нашего Бога.
  - Скажите, а вы помните про Александра Великого? - спросил Иисус. - Он ведь, завоевал почти весь мир, его объявили живым богом, он создал величайшую империю, но разве, кто-нибудь, да и он сам стал счастливее от этого?
  Иуда с удивлением посмотрел на друга. Он даже не догадывался, что Иешуа знает об Александре Великом. Не меньше удивились этому аргументу и раввины.
  - Александр не был Мессией, - возразил Каифа, - Мессия должен быть иудеем и потомком царя Давида, так гласят пророчества.
   - Но ведь он был в блестящих доспехах и очень силен? - не унимался Иисус, возможно, он был греческим Мессией?
  - Мессия, это спаситель еврейского народа, он сын нашего Бога, - снова заговорил Каифа.
  - Но ведь после его прихода наступит Судный День? Он что будет только для евреев? - продолжал Иисус. Эти слова вызвали у раввинов явное замешательство. - Ведь, согласно пророчествам, в День Страшного Суда, мертвые встанут из могил и все получат по своим делам. А как же быть с теми, кто не знает истинного Бога?
  - А как думаешь ты, мальчик? - спросил один из раввинов.
  И тут Иисус заговорил. Слова его удивили всех. Он говорил о том, что прежде, чем на Земле воссияет Царство Истины, большинство людей должно поверить в заповеди, которые начертал Бог на скрижалях, и которые Моисей принес еврейскому народу. А сейчас люди, скорее всего не поймут Мессию, а большинство, возможно, и не узнает его, потому что Мессия придет не в образе блестящего воина и полководца, а будет похож на обычного человека. Главным его оружием будет проповедь, несущая мир и любовь людям, которые позабыли, что такое мир и любовь.
  - Ну, таких с позволения сказать, пророков только в одном Иерусалиме хоть пруд пруди, - насмешливо выкрикнул Каифа. - Чем он будет отличаться от них?
  - Не знаю, - ответил Иисус,- но потом все увидят и поймут!
  - Когда потом? - спросил кто-то из раввинов.
  - И это пока мне не известно,- промолвил Иисус, - но я знаю, что поймут все...
  В этот момент, в помещение зашел Иосиф. Он очень переживал, что потерял мальчиков и теперь обрадовался, найдя их. Равви наперебой стали хвалить ему сына, и говорили, что сына надо бы учить. Иосиф поблагодарил, учителей и сказал, что подумает а сейчас им пора домой... Иисус с явной неохотой закончил разговор таинственной фразой, которой никто тогда не понял: "Зачем было вам искать меня? Или вы не знали, что мне должно быть в том, что принадлежит отцу моему?" А затем добавил еще более странное - "Еще не время".
  
  
  
  
  Глава 9. Новая попытка опубликовать роман.
  
  Петр Иванович, как в воду глядел, всего через несколько дней было объявлено, что генсек помер... Когда его хоронили Сергей Сергеевич был на похоронах. Очень запомнился момент, когда над притихшей Красной площадью загудели, тревожно и пронзительно, гудки сотен заводов. Холодок пробежал по спине.
   Уходила эпоха... Но никто этого пока не понял. Наверху, по-видимому, шла борьба за власть. Вначале был годичный период борьбы за дисциплину. В гастрономах, банях и продуктовых магазинах ловили людей в рабочее время и требовали объяснить, как это в разгар рабочего дня инженер К* оказался в бане, а не на работе, и почему гражданка Н* оказалась в ГУМе в очереди за импортными сапогами, а не в КБ за чертежной доской... и все примерно в этом стиле ... И занимались этим не только милиция с дружинниками, а еще и люди из "конторы", как часто называли эту организацию, имя которой не очень любили произносить даже в частных беседах.
  Это продолжалось год, но затем новый генсек, так сказать, почил ... Ходили слухи, что умер генсек не своей смертью, а его убила жена одного министра, которого этот новый генсек "взял за жабры", а тот возьми да и пусти себе пулю в лоб ... И снова были пышные похороны и снова тревожные гудки заводов, но теперь почему-то холодок не бежал по спине. Вообще в народе это время прозвали "пятилеткой пышных похорон".
  Затем целый год, казалось, что все снова вернулось на круги своя. Все было тихо: люди в рабочее время давились за дефицитом, которого становилось все меньше, ходили в баню, а к 11 часам с нетерпением вползали в соответствующий отдел магазина и покупали беленькую или на худой конец красненького и снова были безмерно счастливы, как целых 18 лет до этого ...
  Но в феврале умер (вы уже, конечно, догадались), еще один генсек и вот здесь все и началось: ускорение, перестройка, гласность ... Страна, как будто пробудилась. Самой популярными программами телевидения и радио этого периода стали передачи со Съезда народных депутатов... Журналы и газеты начали разоблачать прошлое, а оно было ужасно наше прошлое, и чем дальше мы шли по светлому пути демократии и гласности, тем страшнее становилось прошлое ... Появились лозунги, вроде "Мы зажжем свет в конце тоннеля". Только, где надо было зажигать впереди ли, сзади ли авторы лозунга не говорили, то ли не знали, то ли не хотели?
  ***
  Сергей Сергеевич решил, что пришло время осуществить его план и опубликовать роман. К этому времени Петр Иванович уже перестал быть главным редактором толстого журнала, да и сам журнал, как-то поблек...По-видимому, новому редактору не удалось найти достаточно модных материалов, разоблачающих прошлое и зажечь, так сказать, свет в конце... И Сергей Сергеевич решил отдать роман в другой журнал, который считался молодежным и передовым. Во главе этого журнала стоял тоже хороший знакомый Сергея Сергеевича Георгий Францевич Алпатов. Это был литературный критик, писавший статьи о Пушкине, Чехове и Булгакове. С Сергеем Сергеевичем приятелями они не были, но симпатизировали друг другу.
  Примерно через месяц после того, как он отправил рукопись, Алпатов позвонил и пригласил его зайти.
  Сергей Сергеевич зашел в редакцию журнала на Садовом кольце с некоторым трепетом, которого он не испытывал, наверное, со времен публикации первого рассказа.
  Редактор ожидал его. Это был полноватый человек с пышной седой шевелюрой и неизменной трубкой в зубах. Алпатов предложил присесть и выпить кофе. После ничего не значащей преамбулы о детях и семьях, он приступил к сути.
  - Я прочитал ваш роман,- он говорил плавно, слегка глотая концы фраз, а когда волновался, начинал немного картавить. - Очень, очень славная вещь. Я бы даже сказал эпическая вещь ... Там есть такие сильные страницы. Вот, например, смерть папы Александра или сцена корриды. Особенно вам удался последний разговор Иисуса с Иудой... Однако дорогой, вы мой, публиковать это сейчас, когда вся страна разоблачает проклятое наследие сталинизма, это не серьезно. Вот если бы в этом романе было бы хоть что-нибудь о ГУЛАГе или о семье Сталина или на худой конец о малоизвестных страницах Великой Отечественной войны ... А у вас, морально этические проблемы, религиозная рефлексия.
  - Но ведь это вечные темы, борьба добра со злом, борьба за человечность, за правду, за истину...
  - Да, мой дорогой, в вашем романе все это, безусловно есть, но сейчас это не будет пользоваться успехом, в особенности у молодежи, на которую рассчитан наш журнал...Слушайте, отнесите его в "Новый мир" или в "Дружбу народов". Вообще в вашем романе есть что-то такое, от Юрия Трифонова, что ли, так что "Дружба народов", как раз подойдет...А в целом хочу вас поздравить, вы написали прелестный роман. Когда-нибудь в мемуарах вы, конечно, упомянете, что я отказался печатать ваш шедевр...Что ж, пусть я останусь отрицательным персонажем. - Он, как-то нервно захихикал. - Даже, если бы я взял ваш роман, то смог бы его опубликовать не раньше, чем через два, два с половиной года. А за это время, мой дорогой, все может произойти, как говорится, "то ли ишак сдохнет, то падишах помрет".
  Так что Сергей Сергеевич, ушел не солоно хлебавши. Роман не приняли ни в одном литературном журнале. Везде была стандартная отговорка: роман отличный, но редакционный портфель заполнен, так что ждите пока...
  ***
  Сергей Сергеевич впервые сталкивался с таким афронтом. Но история с романом на самом деле уже не сильно беспокоила его. На него свалилось гораздо более серьезная беда - умер отец. Он умер внезапно - сердечный приступ. Странно, никогда на сердце не жаловался. Говорят, в тот день у него был какой-то важный разговор с Москвой. Возможно, ему сообщили о грядущей отставке. Он никому так и не сказал о содержании разговора ...
  Сергей Сергеевич поехал на похороны, как мог, успокаивал маму и сестру, но сам понимал, что вместе с отцом что-то важное ушло из жизни, вначале он не мог понять, что же именно ... Только возвратившись в Москву, он ясно осознал, что собственно он потерял вместе с отцом - это было чувство защищенности. Он многое мог позволить себе в этой стране, потому, что его отец был член ЦК партии. Отец всегда имел возможность позвонить кому надо, сказать, что надо, а теперь Сергей Сергеевич был наедине с обстоятельствами, как и все остальные люди. Теперь в сорок с лишним лет надо было все, как будто начинать заново.
  А в стране все сильнее пахло пожаром. Пришлось вывести войска из Афганистана. Мало кто отдавал себе отчет, что эта военная авантюра подорвала силы государства. То здесь, то там на страну валились беды: взорвался реактор в Чернобыле, потонул в Черном море трофейный теплоход "Адмирал Нахимов" и погибли сотни людей. На окраинах страны стали вспыхивать межнациональные конфликты с кровью невинных людей. В Армении произошло чудовищное землетрясение, унесшее тысячи жизней. Все это были грозные предтечи распада страны, конца мира под названием Советский Союз ... Но это стало ясно лишь позже, а сейчас он переживал личное крушение.
  Позвонил и Ваал Веельзевулович. Скоропиский рассказал ему о том, как обстоит дело с романом. Старичок, почему-то не очень и расстроился. Напротив, он успокаивал Сергея Сергеевича. А в конце разговора сказал: "Еще не время".
  
  
  
  Глава 10. Великое горе папы Александра.
  
  Известие о смерти Хуана настолько поразило понтифика, что он заперся в своих покоях и приказал никого не принимать. Даже красавица Лукреция не смогла к нему прорваться.
  Папа лежал на полу в порванном рубище. Горе затмило его разум. Он прекрасно понимал. Что это кара Господня за все его многочисленные грехи, которые не могла скрыть ни папская тиара, ни белые одежды понтифика. Он, наместник Христа на Земле, он, который сам мог простить грехи любому смертному, он сам был самым греховным человек, среди миллионов. Это он на пути к вершине власти устранял любые препятствия ядом и кинжалом наемного убийцы или действовал подкупом. Это он сделал свою красавицу дочь своей наложницей, а затем заставлял во время совета кардиналов председательствовать на нем в прозрачных нарядах и вводить князей церкви в смертный грех. Это он продавал за деньги церковные звания и должности и отпущения грехов в таких гигантских количествах, что казна должна была бы переполниться, но и запросы епископа Вечного города были так велики, что денег всегда не хватало. Их не хватало на забавы, их не хватало на любовниц и на войны, которые вели его ненасытные и столь же развратные сыновья.
  Но сегодня горе понтифика было неподдельным, ибо в этом мире он любил по настоящему только своего сына Хуана. Трудно сказать, почему он выбрал именно его, а не силача и красавца, Чезаре? Возможно, Хуан напоминал ему молодость и то, каким он был тогда... А теперь Хуан зверски убит? Кто же убийца... На этот вопрос папа боялся дать себе ответ, ибо все подозрения падали на Чезаре, хотя у Хуана были и другие враги... Например, эти Орсини...О! Они ненавидят всех Борджиа. Они считают нас выскочками и пришельцами... Собственно так оно и есть... Ведь Орсини ведут свой род от самого Юлия Цезаря и, кажется, Помпея Великого. А он и его дети, эти жалкие ублюдки, прижитые, хоть и с аристократкой из сланного рода Катанея, но незаконнорожденные. А может это Сфорца? Эти так же неразборчивы в средствах, как он сам и его сыновья...
  Нет! Нет! Это все гнев Божий! Это Он дает ему знак! Он протягивает десницу свою, чтобы покарать его, превратившего святую церковь в гнуснейший из притонов.
  Папа тяжело поднялся перед алтарем на колени и наугад открыл Библию. И на глаза ему попалась строка из книги пророка Исаии: "Ужас, и яма, и петля для тебя, житель земли!"
  Понтифик весь затрясся при виде этой строки. Она прорезала его сознание, подобно огненным строкам, возникшим на пиру у царя Валтасара: "Мене, мене, текел, упарсин". Это ему грозит Господь, это ему уготован ужас, и яма и петля... Это там все уже подсчитано и вычислено!
  В этот момент папа вдруг вспомнил о рукописи, хранящееся в тайнике его книжного шкафа... Может быть, этот апокриф даст ему успокоение?
  Он нажал тайную пружину и тайник открылся. Давно он не вынимал этот пергамент. Папа нашел нужное место.
  " И тогда Иисус позвал его и сказал: ты лучший мой друг и ученик, Иуда. Ты пойдешь к Каифе и скажешь, что готов помочь ему изловить меня.
  И он подчинился ему, и пошел к первосвященнику, и сказал, где они могут найти Учителя, а, чтобы они ему поверили, взял, у них тридцать тетрадрахм.
  Вечером Иуда нашел Учителя в Гефсиманском саду, и привел туда стражников, и поцеловал Иисуса, как тот просил его.
  И он тихо сказал Иуде: прощай, Иуда, друг мой, я всегда буду помнить тебя.
   И понял Иуда, что никогда не увидит его Человеком, ибо он уже стал Сыном Божьим, и ему предстоят великие муки во искупление наших грехов, всех грехов, которые были, и которые будут..."
   Понтифик остановился. Именно это место он искал. Христос искупил все грехи, все, все, все!!!
   Нет, это написано в этом пергаменте, но ведь церковь не признает этого документа. Да, что мне этот документ, я сам - церковь, я наместник Бога на Земле. Скажу - и все признают! А ведь это так удобно: он искупил, а мы грешили и будем дальше грешить! А Страшный Суд? Но ведь Он - это Любовь, а Любовь не может послать на сковороду...
  Но, что-то подсказывало, папе, что он все же чего-то не понимает. И вдруг, как будто кто-то подсказал, что не в сковороде дело. Ад - внутри, ад - это не физические, а духовные муки. А самая страшная мука, наверное, состоит в том, что грешник никогда не увидит Его, не познает Свет, не узрит Истину, не почувствует Счастья, не познает Любовь Господа. Все это бывает и в этой жизни, но там это уже будет Навсегда, там это уже будет Безнадежно, потому что Понять, Простить и Любить может только Господь, а Он просто никогда не придет к грешнику... А ведь это значит, что вся жизнь человека прошла зря ...
  А, может быть правы сторонники Будды и жизнь - это сплошные перерождения?... Папе, когда-то пытались что-то объяснить, но он слабо про это понял, да и зачем это понимать, ведь это чужая вера... А вдруг, нет чужой веры, ведь Бог един, и, возможно, дойти до него можно, пройдя через разные двери?
   Нет горе, явно помутило твой разум, понтифик...Вся твоя власть базируется на вере, что только ты несешь божественную истину, что только твоя, католическая церковь несет правду людям, а все другие учения ересь, которую нужно искоренять железом и огнем! Да, да! Железом и огнем!
  Понтифик свернул пергамент и спрятал в тайник. Нужно замаливать грехи, нужно молиться...
  И папа снова лег на пол, раскинув руки крестом....
  
  
  Глава11. Иоанн, прозванный Крестителем.
  
  Было раннее утро. Иисус и Иуда шагали по пыльной дороге, ведущей к Иордану. Они вышли еще за темно, чтобы успеть к реке до того, когда палящий зной загонит все живое в тень. Они шли туда, чтобы встретиться с удивительным человеком, о котором им поведал торговец, пришедший в их город из-за Иордана. Он рассказал, что человека этого зовут Иоанн, и что он произносит странные речи о скором приходе мессии и всех, кто верит ему призывает делать в реке священные омовения, которые называет почему-то крещением. Поэтому его ученики, которых становится все больше называют его Крестителем.
  Иоанн поразил их воображение: а вдруг, он и есть Мессия?
  Эти годы прошли для них спокойно. Они учились ремеслу и помогали родителям, как могли. Их интересовало все. Они удивительно легко учились всему. В свои неполные двадцать легко говорили на арамейском языке, иврите, на греческом языке и, немного знали латынь. Они научились читать и писать. Часто, после работы, - говорили о разных событиях. Иногда удавалось достать, что-нибудь почитать. И они читали, обсуждали, спорили. Это была прекрасная юность. Да юность всегда прекрасна, когда тебе нет еще и двадцати и ты полон сил.
  Путь к реке был не близкий, а его нужно было прошагать за утренние часы, пока дневной зной не загонит все живое в тень. Они спешили, но не могли не разговаривать между собой.
  - Интересно, как он выглядит? - спрашивал Иуда.
  - Не беспокойся, мы легко узнаем его, - отвечал Иисус, - во-первых, торговец точно указал нам место, где он обычно осуществляет свой обряд, а, во-вторых, там наверняка должно быть немало народу.
  Они поднялись на холм и увидели вдалеке извилистое русло реки. Вода блестела под солнцем и казалась неестественно гладкой. Рядом с рекой юноши разглядели группу людей. Среди них выделялся высокий черноволосый человек, одетый в одежду из верблюжьего волоса и кожаный пояс. Когда Иисус и Иуда подошли поближе, то разглядели его лицо. Этот человек был очень красив, прежде всего поражали глаза - темные, бездонные почти черные. Иоанн, а это был, несомненно, он, говорил проповедь. Речь его была немного сбивчивой, но в нем чувствовалась та сила, которая может повести людей за собой.
  Он говорил, что скоро сбудутся пророчества Исайи и Иеремии. Близок час освобождения, когда все люди поймут, что надо жить по совести, что в мире должна царствовать справедливость. Один из раввинов, пришедших поглядеть на Иоанна спросил, а не пророк ли он. Но Иоанн отвечал, что он не пророк и тем более не Мессия.
   "Но мне на смену идет тот, кому не достоин развязать ремень на обуви его", - закончил он свою речь.
   И в этот момент он увидел двух молодых людей, которые спускались к нему с высокого берега. Что-то странное случилось в этот миг. В небе появился странный багровый шар, похожий на шаровую молнию. Затем он стал похож на голубя, а затем исчез, растаял в бездонном палестинском небе. Лицо Иоанна, несмотря на загар стало белым. Он протянул руку в сторону идущих юношей и сказал: " Вот Агнец Божий, который берет на себя грех мира". Когда юноши подошли ближе, он внимательно посмотрел и на них.
  -Ты, примешь на себя великую муку, а ты - самый большой грех в истории людей, ты будешь проклят, но не Богом ... - сказал Иоанн, обратившись вначале к Иисусу, а затем к Иуде.
  В ответ на эти слова, Иисус попросил, чтобы Иоанн крестил его. На что Иоанн сказал, что сам готов принять крещение от юноши. Они зашли в воду реки и Иоанн, полил Иисуса водой и сказал: "Крещу тебя на великий подвиг!". Иисус улыбнулся ему светлой улыбкой, но в эту секунду среди ясного неба сверкнула молния, а затем ударил гром. Иуда услышал, что кто-то сказал: "Се сын мой возлюбленный!". А может это только показалось, да и на каком языке был голос?.. Однако на всех это событие произвело огромное впечатление. Люди стали в спешке покидать берег, так что вскоре осталось лишь несколько человек.
  - Как звать вас юноши, - спросил Иоанн.
  - Меня зовут Иешуа или Иисус, а его, - Иисус показал в сторону друга, - Иуда....
  - Иисус и Иуда, - задумчиво повторил Иоанн. И вдруг его лицо озарилось каким-то, странным, потусторонним светом и он сказал, - Ваши имена не одну тысячу лет будут поминать вместе, но одно с благоговением, а другое с ненавистью, хотя, каждый будет верен и Богу и вашей дружбе, великой...
  Лицо Иоанна помрачнело, сделалось каким-то темным. Возможно он увидел там в будущем что-то страшное, но он больше ничего не сказал. Много лет спустя, друзья узнали о страшной и мученической смерти, которую принял он от Ирода Агриппы ...
  
  
  Глава 12. Последняя прогулка.
  
  В середине августа раздался звонок. Звонил Петр Иванович. Они не виделись несколько месяцев, последний раз, кажется на юбилее Сидорова. Торжество было пышным, в каминном зале ресторана гостиницы "Интурист". Чествовали Петра Ивановича по полной программе: присвоили звание Героя Социалистического Труда, выпустили первый том академического собрания сочинений, дарили бесконечные подарки и корзины цветов... Но уже тогда Сергею Сергеевичу показалось, что его приятель, как-то поблек, потух. Не было той молодцеватости, а на открытом его лице, то и дело возникало выражение какой-то скорби.
  - Послушай, Сережа, давай увидимся, хочу поговорить с тобой, - сказал по телефону Петр Иванович.
  - Приехать к тебе в Переделкино? - спросил в ответ Сергей Сергеевич.
  - Да нет. Давай погуляем по нашим местам, по московским переулочкам.
  - А когда?
  - Завтра, часов в десять, на Тверском бульваре, напротив нашего института.
  Они встретились, как было условлено, в десять. В это воскресное утро людей на бульваре оказалось мало. Еще не окончилось лето, но уже чувствовалось что-то неуловимо осеннее. Сергей Сергеевич хорошо знал это ощущение конца лета, когда вроде бы ничего не предвещает, но лето-то уже прошло... Это чувствовалось в ярко синем небе в чуть более желтоватом оттенке солнечного света, в начавших желтеть листьях. Это, казалось, ощущалось в редких прохожих, в отсвете окон домов, в сером асфальте бульвара, в желтоватом песке песочницы на детской площадке, в самом воздухе, который чуть более прозрачен, но вместе с тем, чуть более тяжел и вязок. Вот прошла молоденькая девушка, и в её взгляде было что-то неуловимо осеннее и печальное... А может быть это было только настроение, а может быть это душа настраивалась на осень? Может быть, может быть...
   Они шли и почти все время молчали. Прошли мимо несуразного здания нового МХАТа, затем перешли через дорогу, и по Малой Бронной углубились в такой знакомый и чудесный мир старой Москвы. Они брели по Малой Бронной пока не попали на Патриаршие пруды. Здесь опустились на одну из скамеек. Народа почти не было, если не считать нескольких стариков, которым видно не спалось, да двух мамаш с колясками. Они были на аллее под липами одни... "Никто не пришел под липы...Пуста была аллея", - невольно вспомнил Сергей Сергеевич.
  - Я очень хотел поговорить с тобой, Сережа, - начал разговор Петр Иванович.
  Сергей Сергеевич взглянул на приятеля и его вид не понравился ему еще больше, чем на юбилее. Петр Иванович явно постарел, в некогда русых волосах теперь проглядывала седина, а лицо, еще недавно такое моложавое, покрыли глубокие, как рвы, морщины... "А ведь, еще совсем недавно не было"...
  - Сережа, ты понимаешь, что происходит?
  - Где, Петя?
  -У нас, Сережа, у нас!
  Сергею Сергеевичу и на этот раз не очень хотелось раскрываться перед другом и он ответил:
  - Перестройка! Ускорение! Гласность!
  - Эх, Сережа, лозунги все это. - Петр Иванович тяжело дышал, - А, по-моему, все рушится, все гибнет и, что самое ужасное ничего сделать нельзя... Скоро этой страны не будет на карте мира, помяни мое слово, Сережа...
  - Да, ты что, Петя? - на сей раз Сергею Сергеевичу показалось, что сейчас Петр Иванович, действительно, скажет что-то важное.
  - Я не шучу, Сережа, до меня дошли слухи, да что там слухи, это вполне достоверная информация... Готовится раздел страны или что-то в этом духе... Это все рухнет, когда они отменят шестую статью конституции. А дальше, Ельцин уберет Горбачева, причем, он избавится от него даже, если для этого нужно будет развалить Союз...
  - Да, это все только страхи, Петя, не более того. Разве такая страна так просто может рухнуть?
  - Не может, Сережа, не может, но рухнет и очень скоро...Я только прошу тебя, просто умоляю, когда все начнется не спеши определяться не спеши высказываться...
  - Ты так говоришь, вроде я что-то решаю или на что-то могу повлиять...
  Петр Иванович как-то особенно выразительно посмотрел на Сергея Сергеевича. В этом взгляде была тревога и забота одновременно.
  - Знаешь, я часто вспоминаю твой роман, Сережа...
  - Что запал в душу?
  - Запал, я бы все регалии отдал, чтобы такое написать! А я ведь, грешным делом, считал, что нет у тебя, Сережа, таланта, а вот поди ж ты разродился наконец...
  - Да, что толку, все равно никто не берется печатать - этот чудо-роман.
  - А ты наберись терпения, будет время, слышал "всему свое время"...
  - Слышал, слышал. А еще слышал, Петя, что "рукописи не горят"...
  - А ты сомневаешься?
  - Я? Не сомневаюсь...
  Они замолчали. На берегах пруда стали собираться люди. Вышли мамаши и бабушки с детьми. Дети начали шуметь. Аллея стала заполняться. И вскоре народу стало так много, что приятелям захотелось отсюда куда-нибудь уйти. Они пошли побродить по переулкам. Дошли до Арбата и здесь расстались. Расстались как-то особенно тепло, хотя и молча. Петр Иванович сделал то, чего не делал довольно давно, обнял Сергея Сергеевича... "Как в последний раз",- почему-то подумалось тогда. А может быть и не подумалось, а стало казаться, что подумалось, после того как пришло известие, что Петр Иванович внезапно скончался в самом начале сентября...
  Они после этой последней прогулки толком не разговаривали, так как нагрянули события августа 91 года. Все разворачивалось с такой стремительностью, что Сергей Сергеевич вспомнил разговор на Патриарших прудах только тогда, когда увидел, как над Кремлем опустился флаг СССР и взвился Российский трехцветный флаг. Но даже тогда он все еще до конца не понял всего драматизма этой минуты... Из его жизни уходило все то к чему он привык с детства... Если со смертью отца обрушился его личный мир, то в канун Нового 1992 года обрушилась его страна.
  Однако нужно было, как-то жить и выживать в этой новой обстановке, а Сергей Сергеевич не знал еще как...
  
  
  
  
  
  
  Глава13. День святого Иоанна.
  Прошло несколько лет после смерти горячо любимого сына Хуана. Папа Александр все еще вспоминал его, но уже не так остро чувствовал горе. Рана саднила, но не болела.
  Была весна, приближался день святого Иоанна. На этот день был назначен на площади святого Петра большой праздник. Это были игры в античном духе, которые предложил провести в Вечном городе Чезаре. В программе было и совершенно невиданное для Италии действо - коррида. Для этого из Испании доставили прекрасных быков, выращенных специально для корриды.
  Исключительно для этого зрелища на площади святого Петра была построена арена. Уже к полудню, а представление должно было начаться в два, собралась толпа. Она гудела так сильно, что даже в папских покоях, окна которых выходили в противоположную от площади сторону были слышны крики темпераментных римлян, которые соскучились по зрелищам за время Великого поста.
  Зрелище было тем более удивительным, что в роли матадора должен был выступить сам Чезаре Борджиа.
  Все началось красочным парадом, хотя делалось с итальянским колоритом, а не в испанских традициях. Вначале закованные в латы выехали кавалеры из охраны Чезаре. Их золоченые доспехи сверкали на весеннем солнце, а яркие перья страусов и павлинов, украшавшие шлемы развевались на ветру. Они показывали конные перестроения. Затем разделились на две команды и продемонстрировали конную атаку. Толпа даже ахнула, когда всадники промчались сквозь строй противников в каких-то миллиметрах друг от друга, но при этом никто не упал и никто не поранился. Лишь зеленые плащи всадников развивались на ветру вместе с плюмажами на шлемах и лошадях.
  Затем на арене осталось пять всадников и к ним присоединился шестой. Он был также в золоченых доспехах, но в пурпурном плаще. Под ним был великолепный вороной конь, похожий на легендарного Буцефала и, по слухам, его прямой потомок. Конечно, это был Чезаре. Он и конь очень подходили друг другу. Казалось совершенная конная статуя, созданная рукой великого мастера ожила. Появился первый бык. Он был крепкий, черный и яростный. Кавалеры начали его дразнить. Тыкать в животное пиками. Бык яростно защищался. Он бросался то на одного, то на другого кавалера. Травля продолжалась примерно четверть часа, когда бык начал заметно сдавать. В эту минуту в круг въехал Чезаре. Он одним ударом копья поразил быка прямо в глаз. Бык зашатался, попятился и к восторгу толпы рухнул на арену. Слуги быстро уволокли его к мясникам, которые тут же освежевали тушу и насадив на вертел начали жарить, готовя угощение для толпы, после окончания корриды.
  Примерно так же прошел бой и со вторым и третьим быком. С четвертым пришлось немного повозиться, так как он никак не хотел разъяряться.
  Толпе стало уже немного скучно смотреть на это кровавое, хотя и красочное зрелище, когда на арене появился пятый бык. Это был настоящий Апис, гигантский, черный. На его морде горели два огненных глаза, а изо рта лилась белая пена. Рога были более полутора локтей. Этого красавца хитрый Чезаре оставил толпе на закуску. Бык рыл копытами землю и, казалось, искры высекались этими копытами. Вначале толпа восторженно взвыла, но когда бык кинулся на одного из кавалеров и опрокинул его вместе с лошадью, толпа как-то притихла. Другие всадники пытались отвлечь его, но бык проткнул живот бедной лошади своими мощными рогами и они окрасились в красный цвет. Упавший кавалер, не мог высвободиться из-под коня, который придавил ему ногу. В этот момент, другие всадники все же отвлекли быка, а слуги успели помочь кавалеру, и вытащили его с арены.
  Между тем бык сумел пропороть брюхо еще одной лошади. Этот монстр поднял её вместе с всадником на рога. На сей раз всадник успел соскочить с коня, но бык настиг его. Кавалер выхватил меч, но быку было явно нечего терять, он бросился на кавалера и поднял его, отшвырнув к зрителям. Толпа ахнула, но затем над ареной воцарилось тягостное молчание. Было слышно, как топчутся и ржут перепуганные лошади под всадниками, да тяжело дышит гигантский бык, который, несмотря на все усилия кавалеров абсолютно не пострадал. Зрителям уже стало казаться, что с этим чудовищем никто справиться не сможет. Но в этот момент Чезаре на своем вороном коне помчался на быка и воткнул ему в глаз копье. К удивлению толпы монстр не упал и, казалось, даже не пошатнулся. Создавалось впечатление, что он заколдованный. Бык яростно мотнул головой и обломил о землю длинное древко копья. Он бросился на одного из кавалеров, но на сей раз все же стало заметно, что чудовище поражено: кавалер увел коня в сторону и бык промахнулся.
  В этот момент все увидели, что Чезаре слез с коня. Его пурпурный плащ развивался на ветру. Капитан церкви, как называли его поклонники, схватил длинный двуручный меч, поданный оруженосцем, стоящим рядом с барьером. Бык бросился на человека в пурпурном плаще. Чезаре изящным движением, как будто в танце, пропустил рога быка и затем взмахнул мечом. Это был чудовищный по силе удар. Толпа издала восхищенный вздох, когда голова гиганта покатилась на желтый песок, которым была посыпана арена. Зрители стали кричать и аплодировать. Эти крики слились в единый вой толпы. Так римляне приветствовали Чезаре. Он снял с головы шлем, опустил кожаный капюшон. Все увидели его красивое лицо, покрытое ярким румянцем, горящие глаза, прилипшие ко лбу мокрые волосы.
  Он сел на коня и подъехал к ложе, где сидел папа, кардиналы и его красавица сестра, Лукреция. Все сидящие в ложе, аплодировали ему вместе с толпой. Чезаре протянул древко копья и Лукреция прикрепила на него лавровый венок победителя. Чезаре снял венок с копья и надел на голову. От этого еще больше стал похож на героев античности. Сегодня Рим превозносил его, сегодня он чувствовал себя, как великий тезка во время триумфа полторы тысячи лет назад. Пройдет немного времени и всемогущий Чезаре поймет как изменчива любовь толпы и непостоянна Фортуна.
  Но сегодня был устроен пир в честь победителя. Повара преподнесли Чезаре сердце гигантского быка, вываренное в красном вине. Он был счастлив, он был на вершине ...
  Глава 14. Лука.
  
  Было раннее утро. Солнце еще не встало из-за соседних холмов. Иуда вышел из пещеры, чтобы немного подышать утренним воздухом. В этой пещере он жил уже несколько лет. После того, как Иисус был казнен, ему пришлось скрываться. Долго он скитался по городам Сирии, а затем нашел эту пещеру на южном берегу Мертвого моря.
  В Сирии недалеко от Дамаска он встретил молодого человека, который назвался Лукой. С тех пор Лука сопровождал его в его скитаниях. Лука был самаритянин. Они долго спорили с Иудой по вопросам веры. Иуда рассказал ему об Иисусе и Лука поверил в то, что Иисус - Мессия.
  Лука расспрашивал Иуду об их скитаниях с Иисусом, о его словах и записывал все это. Но вот однажды в небольшом сирийском городке Иуда столкнулся лицом к лицу с Фомой, одним из апостолов. Фома узнал его и вначале просто удивился: " А ты, оказывается, жив?". Потом он обрушился на Иуду с бранью и даже хотел заколоть его кинжалом. Но Лука остановил его руку и спросил, за что он хочет убить Иуду. Фома сказал, за то, что он предал нашего Учителя.
  Иуда все это время молчал и лишь слезы стояли в его карих глазах. Когда они ушли от Фомы, Лука спросил, а правда ли, что говорил этот человек. Иуда в ответ указал ему на солнце и спросил, какого цвета светило? Лука ответил, что этого точно сказать не может никто. "Так же никто, кроме Учителя не может точно сказать, зачем я сделал то в чем меня обвинил этот человек, - сказал тогда Иуда. Лука не покинул Иуду. Этот человек был интересен для него и чем больше он его узнавал, тем больше ...
  ***
   Глядя на восходящее светило, Иуда ждал прихода Луки.
  Несколько месяцев назад Лука исчез. Хлеб и другую еду приносил Иуде какой-то немой мальчик, которого, по-видимому, Лука нанял. Сегодня, старик это чувствовал точно, Лука появится. И, действительно, Лука появился. Вид у него был понурый, он сильно похудел и осунулся.
  - Где тебя носило? - спросил Иуда.
  - Я был в Риме, - ответил Лука.
  - ?
  - Неделю назад Петра распяли. Он попросил, чтобы его распяли вниз головой, не так как Спасителя и император Нерон внял этой просьбе. А вместе с ним казнили и Савла, которого прозвали Павел.
  - О гибели Петра я слышал! А, Савла за что? Ведь он всегда преследовал последователей Иисуса? - удивился Иуда.
  - Это раньше он был гонителем, а теперь, напротив, ревнитель веры и апостол. А еще римляне устроили в цирке представление и убивали, как они называют последователей Иисуса - христиан.
  - Христиан? - не понял Иуда. А, ну да! По-гречески Мессия значит Христос. Понятно, верующих в мессию Иисуса римляне прозвали христианами. Значит Иисус Христос!
  Иуда задумался. Он вспомнил скитания их с Иисусом по Израилю. Вспомнил, как к ним стали присоединяться люди. Вспомнил Симона, прозванного затем Петром и его брата Андрея, рыбаков, перевозивших их через озеро. Все, все одиннадцать пострадали за веру свою. Только он еще жив? А жив ли? Вот Матфей написал, что он удавился. Но он то жив, жив! Впрочем, это не важно. А что же важно? Важно, что Иисус был предан, предан подло, гнусно, предан несмотря на предупреждение, что предатель будет проклят. Так, кажется, написал бывший мытарь. Но что он знал этот мытарь? Он спокойно спал той ночью, когда Иуда должен был совершить то, что было предназначено, и о чем просил его сам Учитель.
  Он поднял глаза на Луку. Тот удивленно смотрел на него. Оказывается все это он рассказывал ему. Ах, проклятая старческая болтливость!
  - А откуда вы слышали о гибели Петра? Я ехал на корабле с гонцом, который вез эту весть в Иудею.
  - Он рассказал мне это сам?
  - Кто он? - спросил Лука.
  - Иисус. Он приходил и говорил со мной несколько дней назад.
  - Вы дружили с Петром?
  - Мы все любили Учителя и эта любовь объединяла нас больше, чем любая дружба.
  - Вам жаль его?
  - Сейчас он видит Его и наверное беседует с Ним, так что жалеть надо нас с тобой.
  - Мне рассказали, что Петр мог спастись, так как ему помогли выбраться из Рима. Но на дороге ему явился Спаситель и спросил: "Куда идешь Петр?". Петр понял, что настал его час, вернулся в Рим и был схвачен.
  - Он искупил свою вину. Ведь тогда, в тот страшный день он отрекся от Иисуса трижды.
  - Я думал это выдумка Матфея.
  - Матфей написал чистую правду.
  - Но про вас-то он солгал.
  - Он написал, то что ему дано было увидеть, вот и все. Ему не дано было даже задать себе простой вопрос: зачем мне надо было указывать на Иисуса, да еще поцелуем, если практически каждый из пришедших со мной солдат знал Его в лицо?
  - Зачем же вы поцеловали Его?
  - Я просто простился с ним. Я знал, что никогда не увижу Его просто другом и человеком. А Он был всем для меня, вся моя жизнь. Как жаль, что ты не знал его в земном обличии. Не было человека более обаятельного, доброго и справедливого, чем Он.
  - Зачем же было предавать его?
  - Это было не предательство, а предназначение. У всех нас было свое предназначение. Кто-то должен был предать, кто-то трижды отречься, а Он должен был погибнуть на кресте, чтобы принести искупительную жертву за все грехи человечества. Я не знаю, когда, но люди все поймут и тогда наступит Царствие Небесное на земле.
  - Скорей бы. В Иерусалиме неспокойно. В воздухе пахнет восстанием и кровью. Эти зелоты подбивают народ. А вести о расправе над христианами подливают масло в огонь. Кстати, среди христиан погибло несколько саддукеев и фарисеев. Римляне не очень-то отличают последователей Иисуса от других течений иудаизма.
  - Да, эти безумцы кинжальщики опять хотят крови и они получат ее.- Иуда устало провел по лбу рукой. Лука помог войти ему в пещеру и прилечь на каменное ложе.
   Палящее солнце поднималось все выше. Начинался знойный тягучий день пустыни. Иуда заснул в тени пещеры, а Лука сел и стал записывать, услышанное, увиденное и пережитое.
  
  
  
  Глава 15. Сын.
  Звонок разрезал тишину ночи. Сергей Сергеевич лишь недавно уснул. Последние события гнали сон прочь. Он не мог представить все это. Среди бела дня танки стреляли по Белому дому, где сидели защитники Верховного совета России. И это были не вражеские танки, а наши, родные... Они стреляли метко и вскоре весь верх здания покрылся пламенем. Но самым нереальным во всем этом было то, что рядом шла обычная жизнь. Люди гуляли, назначали свидания, ходили по магазинам, выгуливали собак. Это был какой-то сюрреализм, но не в искусстве, а в обычной повседневной жизни... Сергей Сергеевич не очень задумывался над тем, кто и за что воюет. Ясно было, что идет борьба за власть и победители припишут побежденным все семь смертных грехов.
  И вдруг, этот страшный, среди ночи тревожный звонок. Он поднял трубку, звонила его первая жена, Тамара. Она рыдала в трубку, он поначалу никак не мог понять, что случилось. И только через несколько минут этих рыданий, он понял, что случилось непоправимое - погиб от шальной пули его сын, Владик.
  Владику всего несколько месяцев назад исполнилось двадцать четыре года. Он собирался жениться Девушка его жила как раз в доме на набережной Шевченко, что напротив Белого дома. Он зачем-то шел к ней и шальная пуля...Сергей Сергеевич повесил трубку...
  Господи, ну как нелепо... Владик, его Владик... Этот ясноглазый мальчик, этот плутишка и шалун... Этот выдумщик... Его больше нет?
  Сергей Сергеевич в ужасе закрыл руками лицо... Нет, не может быть...
   Сын закончил биологический факультет МГУ, занимался молекулярной биологией, то ли в институте молекулярной биологии, то ли в институте молекулярной генетики (Сергей Сергеевич всегда путал эти названия) ... У него на выходе была кандидатская... Его ждало блестящее будущее... И вот его больше нет и никогда, никогда не будет... Как же это нелепо, как это несправедливо...
  В последнее время они как-то сблизились... Сын стал чаще бывать у отца... Они многое обсуждали... А несколько месяцев назад, Сергей Сергеевич решился дать почитать ему роман...
  Владик пришел к нему, прочитав рукопись, положил ее на стол. Отец смотрел на сына, а тот не спешил вынести свой вердикт.
  - Папа, - сказал Владик, после паузы, которая показалась Сергею Сергеевичу бесконечной, - ты написал хороший роман.
  - Тебе понравилось?
  - Да, очень понравилось. Местами я даже думал, неужели это написал ты?
  - А что тебе больше всего понравилось?
  - Да многое, а особенно гора времени. Мне это напомнило картины Босха или Брейгеля, где масса деталей и к ним надо приглядеться, чтобы увидеть, но это детали не в пространстве, а во времени... Нет это просто удивительно... Хотя, знаешь, не хватает концовки ...
   Да, он был прав, его Владик, не хватает, не хватает концовки. Но, высокая оценка сын вдохновила его. Помнится, он был очень счастлив в тот вечер. За эти годы Сергей Сергеевич уже и сам стал верить, что написал этот роман, так он врос в него всей кожей, всем существом. Иногда ему казалось, что никакого Сатановского нет, а все это был пьяный сон, что он сам написал этот роман, сам выстрадал этот сюжет. Сам придумал эту историю с Иудой.
  - Знаешь, а я читал, - сказал Владик, что евангелие от Иуды действительно где-то нашли, правда не в Риме, а в Египте, и что католическая церковь прячет его в архиве в Ватикане. Правда там был не пергамент, а папирус.
  Они долго проговорили тогда... Это было всего три недели назад. Владик сказал, что собирается жениться ... И вот, его нет, нет...
  Сергей, Сергеевич зарыдал, зарыдал горько, как рыдал в детстве, когда умер его любимый дед и он впервые осознал, что жизнь конечна, что она состоит не только из приобретений, что в ней бывают и потери... Теперь он понимал, что потерь становится все больше, а приобретений уже никаких. Он плакал оттого, что потерял в сыне друга, которого только недавно приобрел... Ему показалось, и это, наверное, было так, что вместе с сыном ушло его будущее. У него не будет внука с фамилией Скоропиский, он никогда не увидит сына маститым ученым, он больше не пожмет его сильную руку и не заглянет в его голубые, в мать, глаза...
  Он подошел к бару, налил себе стакан коньяка ... Залпом выпил не закусывая, и кому-то грозя кулаком сказал: "Будьте вы все прокляты! Сволочи!".
  
  
  Глава 16. Праздник Тела Господня.
  
  Приближалось 18 июня - праздник Тела Господня. Папа чувствовал себя все хуже и хуже. Началось все с того, что во время заседания малого совета он потерял сознание. Разгульная жизнь давала себя знать. Иногда его мучили страшные головные боли. Несколько раз его преследовали ужасные видения: к нему приходили отравленные им кардиналы и епископы. Они задавали ему какие-то мучительные вопросы, на которые он не знал ответа. Понтифик просыпался в холодном поту. Иногда эти видения повторялись из ночи в ночь, тогда папа боялся сна. Он устраивал ночные заседания консистории, которые переходили порой в такой дикий разгул, что скрывать это было уже невозможно и весь Рим, а, возможно, и вся Италия только и обсуждали подробности этих пиров.
  Сегодня папа должен был отслужить мессу. Утренний свет падал через резные ставни в спальню понтифика. Александр открыл глаза. Он хорошо выспался. Видения не посещали его. "Сегодня все будет хорошо" - то ли подумал, то ли сказал себе вслух, папа. Он позвонил в колокольчик. Вошел старый лакей.
  - Одеваться. - бодро воскликнул папа, поднимаясь с постели. Джузеппе подал ему поддевку, затем белую сутану.
   Понтифик посмотрелся в зеркало. Нет. Определенно он выглядел сегодня лучше... Под глазами не было обычных темных кругов. Цвет лица был нормальным, правда вокруг рта явственно проступал белый треугольник, но это мало встревожило его. Он даже стал что-то мурлыкать себе под нос, что уже давненько с ним не случалось.
  Месса продолжалась, как показалось папе невероятно долго. Он вдруг почувствовал, что ему не хватает воздуха. Понтифик снял тиару. Месса продолжалась, а он так и сидел без головного убора. Ему не хватало воздуха, а все тело с ног до головы покрывал липкий, скользкий и мерзкий пот.
  Сразу после мессы лекарь пустил ему кровь. Стало легче. И он велел позвать Чезаре.
  Капитан, как всегда выглядел великолепно. Его пурпурный шитый золотом костюм таинственно поблескивал в полумраке спальни понтифика. Чезаре с неподдельной тревогой смотрел на отца. После недолгого молчания понтифик тяжело заговорил:
  - Я велел позвать вас, чтобы сказать важную вещь. Сын мой, силы покидают меня. Я чувствую это каждый день, каждый час, каждую минуту...
  - Ваше святейшество, не мне вам говорить, что все в руках божьих. Но вы еще не так стары.
  - В том-то и дело, что никто, кроме Господа не знает, когда наступит этот час. Поэтому я должен успеть рассказать вам...
  Папа встал. Ему, действительно, было сейчас гораздо легче. Он подошел к шкафу и нажал на тайную пружину. Тайник открылся. Понтифик извлек из него небольшой сундучок. Затем снял с шеи крест и вставил в замочную скважину. Сундучок открылся. Чезаре предстала россыпь драгоценных камней. Здесь были крупные алмазы, бриллианты, изумруды и сапфиры. На содержимое сундучка можно было купить небольшое государство со всеми землями, городами, замками и жителями в придачу. У Чезаре невольно заблестели глаза.
  - Я все это храню на черный день, - сказал Александр, - вы видите, я полностью доверяю вам, сын. Но это еще не все...
  Понтифик снова протянул руку в тайник и извлек из него пергамент.
  - Вот это, сын мой, важнее, чем все сокровища мира, так как касается устоев нашей веры.
  Чезаре взял пергамент и пробежал по нему глазами. Уже первые строки произвели на него странное впечатление. Он смертельно побледнел. Капитан церкви стал жадно, как будто глотая воду, читать документ. Он не закончил чтение, так как документ был большой, но даже первые страницы производили сильное впечатление. Чезаре поднял глаза на Александра, в них была смесь ужаса и тоски.
  - Неужели документ подлинный? - тихо проговорил он, - Нет этого не может быть...
  - Когда я впервые прочитал его, то подумал то же самое. Однако, чем больше я вчитывался, тем больше понимал, что это, скорее всего, правда. Да, правда, Чезаре!
  - Но, почему вы храните этот пергамент, ведь он подрывает власть церкви и, прежде всего, вашу власть, ваше святейшество.
  - Этот пергамент, Чезаре, ваше спасение, когда меня не будет. Не за этот сундучок, хотя и он, наверное, чего-то стоит, а за этот пергамент вы сможете выкупить себе жизнь и, возможно, свободу у наших врагов. Чезаре, в этом документе и опасность, и власть...
  - Выходит, вы верите в то, что Иуда не предавал Христа, а все это было заранее продуманные действия, чтобы Спаситель совершил свой подвиг.
  - Конечно, Чезаре! Да, это вытекает и из других свидетельств, которые церковь признает святыми. Иисус знает, что его предадут, знает кто, потому, что ему открыто его предназначение, но не пытается предотвратить это...
  - А зачем Иуда целует его?
  - Просто он любит его и прощается с ним, а Матфей принимает это за знак предательства... Но предательства нет и быть не может, так как Иуда играет роль Проведения, которое идет от Господа. Он совершает подвиг, великий подвиг, так как предает святую дружбу во имя всего человечества...
  - А что собственно это меняет?
  - Да, все! Если самое трудное совершил Иуда, значит он первый ученик Христа и значит претензии понтификов на власть во всем христианском мире ложны...
  - Но ведь выходит и Пилат и те кто кричали "распни его" не виноваты, так как они тоже проводники Божьей воли?
  - А вот это вопрос? Не все же определяется Проведением, есть ведь и свобода воли, получаемая с первородным грехом? У тех, кто кричал "распни его" был выбор, можно было и не кричать, а вот у Иуды выбора не было...Его просил об этом сам Иисус, потому что он ему больше всего доверял...Какое же должно быть это было мучение пойти к Каифе и сказать, что он готов предать, да еще попросить за это плату? Ничтожную плату!
  - Значит все дело, по-вашему в цене? - удивился Чезаре.
  - Я этого не сказал, - парировал понтифик, его дыхание стало хриплым, - Иуда знал, что будет проклят, что люди никогда не поймут его поступка, и все же он сделал это... А потом продолжал жить... Что давало ему силы?
  - Может быть вера в Высшую справедливость, Высший суд?
  - Скорее всего, Чезаре! Скорее все...Это доказывает, что высший суд будет, сын мой... и мы вряд ли спасемся!
  - И вы, понимая все это, продолжали так жить? - удивился Чезаре. - Вы всегда говорили мне, что все это пустяки, что это только способ достижения безграничной власти...Вы с детства внушали нам это: и мне, и Лукреции и, покойному Хуану! Всегда зная, что расплата будет!
  - Ну церковь учит этому и без данного пергамента! - воскликнул папа.
  - Однако, Страшный суд все не наступает... - в задумчивости произнес Чезаре.
  - Поэтому, сын мой, нужно думать о делах земных. Я не хочу, чтобы после моей смерти вас уничтожили наши враги. Однако, и этот сундук и этот пергамент, крайние средства...Есть еще другие, более простые и проверенные.
   Понтифик забрал у Чезаре пергамент и спрятал его в тайник. Чезаре смотрел на действия отца невидящим взглядом. Приближалось новое утро. Солнце уже позолотило верхушки кипарисов в садах Ватикана ...
  
  Глава 17. Коллега.
  
   Сергей Сергеевич возвращался домой после очередного бесплодного дня в редакции. Все было плохо. На политические темы он никогда не писал, да и не умел, а искусство теперь, кажется, никого не интересовало. В театры люди почти перестали ходить... Некоторые известные актеры покинули страну ... Кино лежало в руинах.
   Душа ныла. Было начало февраля, и день выдался какой-то мрачный, серый. К тому же началась оттепель: с неба, то и дело, срывался то ли дождь, то ли снег. Это не добавляло оптимизма.
   Подойдя к дому, Сергей Сергеевич заметил на скамейке человека, который, несмотря на мерзкую погоду, сидел без зонта. На нем было серое шерстяное пальто без мехового воротника, а на голове такая же серая кепка. Снежинки ложились на его почти седую бороду и тут же таяли, от чего борода блестела каким-то неестественным металлическим блеском и казалась сделанной из проволоки.
   Вглядевшись Сергей Сергеевич узнал своего коллегу по газете Илью Андреевича Белова.
  - Илюша, а ты что здесь делаешь? - удивился Сергей Сергеевич.
  - Тебя дожидаюсь! - ответил Белов.
  - И давно ждешь?
  - Да не то чтобы очень долго. С полчаса, примерно.
  - А если бы меня еще часа два не было?
  - Да я уже хотел уходить. Знаешь, я так, на удачу заскочил.
  Они вошли в подъезд. Поднялись на лифте на пятый этаж. Зашли в квартиру.
   С Ильей Андреевичем Сергей Сергеевич познакомился сразу после того, как стал работать в газете. Они вместе начинали в отделе писем.
   Илюша Белов был коренным москвичом, можно сказать с Арбата, а точнее с Сивцева Вражка. Отца Илья не знал: он погиб за месяц до рождения сына в марте сорок пятого. Отец его был молодой младший лейтенант. Он успел жениться на Илюшиной матери и уехал на фронт и в первом же бою под Будапештом погиб. Так и рос Илья Андреевич Белов без отца, разделяя судьбу миллионов мальчишек тех лет.
   Учился Илюша хорошо и поступил в педагогический. Поработал по распределению где-то в Калужской области, а затем вернулся в Москву. Надо сказать, что еще работая учителем, он посылал в газету свои очерки, которые оказались весьма недурны. Его взяли вначале "внештатником", а потом, когда он вернулся в Москву, взяли в штат и, как водится, посадили в отдел писем. Вот там-то они с Сергеем и познакомились и проработали бок о бок несколько лет, а затем Илья стал писать на темы армии, а Сергей на темы театра, но приятельские, и скорее дружеские отношения остались. Они по-прежнему на редакционных вечеринках вместе разыгрывали какие-то номера: Скоропиский писал тексты, а Белов подбирал мелодию и неплохо пел под гитару.
   Коллеги зашли на кухню, и Сергей Сергеевич увидел, что приятель чем-то подавлен: под глазами были круги, а в бороде явно прибавилось седых волос. Сергей вспомнил, что Илья только что вернулся с Кавказа.
   Илья Андреевич вышел в коридор и вернулся с бутылкой водки, которую, видимо позабыл в кармане пальто.
   Сергей Сергеевич "метнул" из холодильника немного вареной колбасы, кильки в томате, нарезал хлеба.
   Сели. Выпили молча. Потом по второй, и опять молча. И только тогда Илья заговорил:
   - Сережа, - сказал он тихим потухшим голосом, - я вернулся оттуда...
  - Я все понял, Илья, - ответил Сергей, чувствуя, что другу нужно высказаться.
  - Ты, знаешь, Сережа, я многое видел. Не один раз летал "за речку" и писал оттуда очерки. Но сейчас... Я не знаю о чем писать, понимаешь, просто не знаю...
  - Напиши, как всегда правду, как ты всегда умел...
  - Нет, Серега, никто мою правду не поймет. Потому, что девяносто лет наша армия не проводила такой бездарной военной компании, как эта и закончится эта компания так же бездарно, как девяносто лет назад. Эх, Серега, видел бы ты этих пацанов, необстрелянных салаг, которых гнали брать Грозный. Сколько их там полегло по глупости, по неумению, по наивности. А генералы, видимо, считали, что это будет легкая прогулка... Но ведь Дудаев, Серега, не лох. Он такой же, как, они генерал, а может быть и лучше, чем они, потому что, Серега, чеченцу стать генералом было в десять раз труднее, чем любому другому...
  - Не, Илюша, это ты не прав, еврею труднее...
  - Евреи в советские генералы не лезли. У нас бы Моше Даян дальше капитана вряд ли поднялся.
  - А бог с ними, Илюша, давай выпьем...
  - Давай, Серега, но только это третий тост!
  Они встали и молча не чокаясь выпили. Настроение явно было питейным. Поэтому покончив с первой бутылкой они начали опустошать запасы бара Сергея Сергеевича. Надо сказать немалые запасы, несмотря на смутные, а может быть именно потому что смутные, времена.
   До трех часов ночи Илья Андреевич рассказывал то, что он видел там при штурме Грозного. Сергей Сергеевич слушал, и разум отказывался верить в эти страшные подробности, которые, действительно, в чем-то напоминали почти бредовые картины глупости, граничащей с предательством. Да, город удалось взять, но цена была непомерно велика. А ведь кое-кто говорил, что для взятия этого города достаточно одного парашютно-десантного полка.
  - Понимаешь, Серега, эта война кому-то очень много бабок приносит, - резюмировал Илья. - Но ведь этого никто не опубликует. А это правда...
  - И ты знаешь, кому выгодна эта война?
  - Боюсь, что нити тянутся, Сережа, так высоко, что можно шею сломать, если начать карабкаться.
  - А, знаешь, я думаю, ты прав...
  - Ну и что ты советуешь?
  - Эх, Илюша, разве можно здесь советовать. Советовать ведь всегда легко, когда твоей жизни ничего не угрожает. А вот ты, можешь за это поплатиться головой!
  - Значит молчать в тряпочку?!
  - Я этого не сказал! Знаешь что давай спать, а утром решим. Может, лучше посоветоваться с главным ?
  ***
   Но на следующий день Илюша не смог пойти к главному, так как просто был не в силах. Тем более, что наступила пятница. Друзья поехали к Сергею на дачу, попарились в баньке.
   В понедельник Илья Андреевич пришел к главному и представил набросок первого очерка. Главный очерк одобрил, но попросил немного смягчить акценты и убрать некоторые намеки. Очерк появился в печати в конце месяца и вызвал серьезный резонанс. Затем появился второй очерк, третий...
   Но однажды вечером, когда Илюша возвращался с работы, на него напали у подъезда и избили железной арматурой. Через три дня Белов скончался в Первой градской больнице. Прокуратура квалифицировала это как разбойное нападение с целью ограбления, хотя убийцы ничего не взяли кроме старых часов "Победа" с которыми Илюша не расставался, потому что считал талисманом. Он купил их на первый гонорар, полученный еще в студенческие годы. Убийц так и не нашли.
  
  
  
  
  
  Глава 18. Последняя беседа.
  
  Вот уже несколько лет скитались Иисус и Иуда по городам и весям Палестины. Многое они видели за эти годы. Везде была несправедливость, везде было угнетение. Все это усугублялось тем, что гнет испытывали не только простые люди, но богатые. Этот гнет исходил от поработителей - римлян, которых ненавидели все...
  И вот, среди этого океана несправедливости, угнетения и ненависти Иисус шел со своей проповедью любви и добра. Вначале его никто не слушал, но затем стали присоединяться к ним группы людей. Их было немного, но они старались поступать, как учил Иисус. Прошло время, и об Иисусе стали говорить. Порой, приходя в какой-нибудь городишко, Иисус и его ученики чувствовали, что их ждут. Всем нужно было его слово, так как оно лечило душевные раны и давало надежду. Да, да... "Вначале было слово..."
  Иуда все больше поражался переменам, происходящим с Иисусом. Его слова становились более емкими, речь более образной, а тоска в глазах более явственной. Они теперь редко бывали наедине, но, когда это происходило, Иуда чувствовал, что его друг безмерно устал. Несколько раз, Иуда пытался уговорить Иисуса вернуться домой, но каждый раз, что-то мешало этому...
  Они ночевали, где придется в пещере, в каком-нибудь доме, куда их приглашали или иногда под звездным небом... Они были свободны, но эта свобода все больше тяготила Иуду, потому что их служение казалось тщетным...
  И вот однажды Иисус сам решил поговорить с Иудой. Был вечер, они остановились в доме какого-то человека, который проникся проповедями Иисуса.
  - Иуда, - начал Иисус, - я хочу сказать тебе важную вещь. Они вышли из дома, отошли подальше и расположились под деревом.
  - Так, что же ты мне хочешь сказать? - спросил Иуда.
  - Мы завтра пойдем в Иерусалим, - продолжал Иисус, там нас всех ждут большие испытания и страдания.
  - Послушай, Иешуа, а может нам лучше вернуться домой? Заняться ремеслом, жениться...
  - Иуда, ты меня удивляешь... Ты что считаешь, что наша миссия выполнена? Нет, Иуда, все только сейчас начинается, я знаю это...
  Иуду искренне удивили слова Иисуса. И вдруг он внимательно посмотрел в серо-зеленые глаза друга и увидел в них такое страдание, такую печаль, что по всему телу пробежала дрожь.
  - Иешуа, - вымолвил Иуда, - идти в Иерусалим безумие... Там нас могут обвинить в святотатстве...Ведь твои проповеди во многом противоречат тому, что говорят фарисеи. Я боюсь, что нас забьют камнями...
  - Нас не забьют камнями, Иуда... Я погибну иначе, - ответил Иисус, - а ты проживешь долгую жизнь, хотя ее нельзя будет назвать счастливой...
  - Но если ты все это знаешь, то зачем нам идти туда...
  - Ты опять ничего не понял, друг мой, - печально улыбнулся Иисус, - все это уже не в нашей воле...
  - А в чьей же ?
  Иисус поднял глаза к небу. Иуда все понял. Он всегда подозревал, что его друг человек необыкновенный, но то, что он Мессия...Эту мысль он гнал от себя, наверное, потому что это означало разлуку...
  - Итак, - продолжал Иисус, - мы идем в Иерусалим и на Пейсах окажемся там. На второй день праздника, ты пойдешь к Каиафе и предложишь ему свои услуги в качестве осведомителя. Ты попросишь у него плату, ну, например, тридцать серебряных тетрадрахм. Потом ты приведешь стражников туда, куда я укажу тебе и покажешь им меня, ну, скажем, поцелуешь...
  - Я никогда не сделаю этого, Иешуа, НИКОГДА! Ты можешь просить меня умереть за себя, но не предать...
  - Иуда, дорогой мой друг, только тебя я могу просить об этом, только тебя... Мы знаем друг друга почти всю жизнь... Неужели ты откажешь другу в этой последней просьбе...Да, это большая жертва, но ведь я должен погибнуть, понимаешь ДОЛЖЕН!..
  - Но почему, почему! - Иуда зарыдал. Он не плакал так с самого детства. Спазмы душили его. А перед глазами пробегали картины одна страшнее другой. Ему открылось будущее, как будто кто-то демонстрировал ему, как бы мы сказали теперь, кинофильм...
  Он увидел друга, распятого на кресте, терновый венец на его лбу, окровавленное его тело. Увидел его мучения так ясно, что разум помутился, Иуда потерял сознание...
  Вода, которая потекла по лицу привела его в чувство. Перед ним было лицо Иисуса...
  - Очнулся? - спросил Иисус. - Ты все понял?
  - Иешуа, но это ужасно, ужасно!
  - А то, что мы наблюдали с тобой изо дня в день не ужасно! Младенцы, умирающие с голоду не ужасно? Замученные и искалеченные люди не ужасно? А войны, а мор, а слепые от рождения? ...
  - Ты, надеешься, что твоя смерть все исправит?
  - Нет, не надеюсь, что сразу все исправит, но заставит задуматься... В этом Божье Проведение...
  - Но мир ведь все равно будет несправедливым, жестоким...
  - Да он еще долго будет оставаться таким. Он будет еще более жестким и страшным, но придет время и люди вспомнят, что главное в мире - это ЛЮБОВЬ и ДОБРО... Потому что даже Мессия пострадал от несправедливости и предательства... А ты, Иуда, совершаешь лишь то, что требует Господь! Это подвиг, потому, что я знаю, как ты привязан ко мне, как и я к тебе. Это можешь совершить только ты...
  - А что будет со мной? Ведь меня проклянут... Я буду одинок... Нет, Иисус, я не смогу жить дальше, не смогу...
  - Сможешь и, возможно, опишешь, что видел, что делал. И, когда-нибудь, все поймут, что ты совершил подвиг во имя добра, справедливости, всеобщего спасения... И, наконец, всеобщей любви, потому что надо возлюбить даже врага, даже предателя, даже Каина... Только так можно победить зло внутри себя... Так как никакого дьявола нет, дьявол внутри нас и победить его может только работа нашей души...
  - Ты хочешь сказать, что и у тебя есть свой дьявол? - удивился Иуда, для которого друг казался верхом совершенства.
  - Конечно. Ты помнишь, я ушел от тебя в пустыню и просил не беспокоить меня несколько дней?
  - Помню...
  - Так вот. Дьявол искушал меня. Он раскрывал передо мной разные заманчивые пути, но я понял, что мой путь в другом: раз я говорю, что нужно любить и страдать во имя других, я должен пострадать во имя любви ко всем... Ибо то, что проповедуешь, нужно и исповедовать!
   Иуда глубоко задумался. Он почувствовал, что перед ним раскрывается величайшая тайна бытия, но он не мог постигнуть всего этого... Он понимал, что через него будет действовать Провидение, что он его орудие, но человеческая сущность входила в противоречие с этой божественной логикой. Перед ним стоял человек, его друг детства, которого он помнил почти столько же, сколько помнил себя, а теперь он должен был предать этого человека только для того, чтобы доказать всем его божественность. Он должен был принести его в жертву, как Авраам своего сына... А может Господь, остановит казнь и проявит милосердие к Иисусу? Но что-то подсказывало, что нет, нет ... Это видение! Эти страшные картины распятия! Почему распятие? Иуда не понял, произнес ли он это в слух или Иисус прочитал его мысли...
  - Потому что это страшная казнь, может быть самая страшная из всех придуманных человеком? - ответил Иисус.
  - Скажи мне, Иешуа, а ты, действительно, Мессия, Сын Божий? - вдруг спросил Иуда.
  - А вот это каждый человек решит сам. Будут истово верующие, будут воинственно неверующие, будут сомневающиеся, но все будут об этом думать и решать для себя. И ты, Иуда, должен это решить для себя...
  - Я верю, Иисус, что ты Мессия и поэтому я сделаю то, о чем ты просишь меня... Наверно, так хочет Господь...
  Они обнялись, как делали это в детстве. Они долго стояли под деревом, запоминая эти объятия. Это был последний счастливый день и час в жизни Иуды Искариота. Дальше Иисусу и вместе с ним Иуде предстояло страдание... Величайшая мука в истории... До Тайной вечери оставалось несколько дней...
  
  
  Глава 19. "И будет разрушен храм старой веры...".
  
  Прошло несколько лет, после смерти Петра. Иуда все еще был жив, но силы покидали его. Он продолжал свою работу, и не знал, успеет ли, а может быть Иисус продлевал его земное существование, чтобы он успел?..
  Вот уже несколько месяцев Лука не показывался у него. Все тот же глухонемой мальчик, но уже ставший юношей, приносил ему еду. Иуда практически ничего не знал о том, что происходит в мире. Последний раз Лука рассказывал ему о том, что в Иудее началось восстание против римлян. Иуда очень огорчился: в который раз будет литься кровь людей, а во имя чего? Для римлян - это желание быть хозяевами мира, а для иудеев - это желание освободится от римского ига. Можно подумать, что будет лучше, если римляне уйдут? Иудеи будут грызть друг другу глотки, как это делали до прихода римлян. Они вместе с римлянами послали Иисуса на смерть. Они издевались над ним, так и не поняв, не поверив, не осознав, что он несет им Свет и Истину.
  Сегодня Лука внезапно появился. Он был в разорванном рубище, весь в ссадинах, глаза ввалились и были пустыми. Иуда внимательно посмотрел на ученика и спросил:
  - Где ты был так долго?
  - Я был в Иерусалиме, учитель! Еле выбрался оттуда.
  - Рассказывай! - с тревогой воскликнул Иуда.
  - Город оборонялся несколько месяцев. Римляне делали все планомерно, как умеют только они. Они планомерно брали стену за стеной, пока не добрались до Храма. Говорят император Тит поклялся, что сохранит Храм. Не знаю, что уж там произошло, может быть кто-то из полководцев нарушил приказ или какой-то пьяный солдат бросил зажженный факел, но Храм заполыхал... Римляне и иудеи пытались тушить его вместе, позабыв о войне, но ничего не помогло...
  - Сгорел? - прервал его Иуда.
  - Дотла! - Ответил Лука, - Кажется осталась одна стена, но сгорело все, все! В том числе и ковчег завета.
  У Иуды навернулись на глаза слезы. Он вспомнил, как они приходили с Иисусом в Храм еще детьми. Храм еще не был достроен, но была надежда, что когда его возведут, то Бог снова полюбит избранный им народ и освободит его от угнетения. Потом он вспомнил, как они пришли последний раз в Иерусалим, и золотой Храм на горе был так великолепен. И, как Иисус, выгнал оттуда менял, опрокинув их столы... Еще никогда он не видел Учителя в таком бешенстве. Иуда попытался остановить его, но ничего не помогло... Иисус всегда учил, что богатство - это грех, что в Царстве Божьем не будет богатых и бедных, а все будут равны, и что нужно отказаться от богатства, так мирские материальные блага ничего не значат для Бога. Это не нравилось священникам, так как они не очень-то верили во всеобщую бедность, и им нравилось быть богатыми.
  Но теперь Храма нет! Сбылось предсказание Учителя о том, что храм старой веры будет разрушен.
  - Римляне приказали разрушить Иерусалим, - продолжил свой рассказ Лука. Император Тит приказал на дороге до Рима каждые сто шагов ставить крест с распятым иудеем.
  Иуда слушал и ужасался, хотя, казалось, ничто не могло его так потрясти после смерти Учителя.
  - Приказано также навсегда уничтожить всякую самостоятельность государства Иудея и превратить его в римскую провинцию. Народ же иудейский переселить в разные места Империи.
  - "Ужас, и яма, и петля для тебя, житель земли", - процитировал Иуда. - Вот и расплата за распятого Спасителя. А ведь Иисус все это предсказывал. Не вняли, не поняли... Боже мой! Рухнул мир! Это конец, это гибель...
  Лука замолчал. Они сидели и смотрели вдаль, где солнце садилось за соседние холмы. Каждый из них думал о случившемся. Лука снова и снова переживал ужасы осады. Снова и снова перед его глазами была картина, как огонь пожирает великий Храм. Он видел, как рушатся кедровые балки, как плавится золотая крыша, как жутко кричат и плачут мужчины и женщины.
   Иуда вспоминал слова Учителя, что Храм должен быть в душе человека, а внешняя позолота и величие ничего в сущности не значат. И все же это была трагедия, потому что каждый иудей в этой стране и за рубежом жертвовал на этот Храм деньги. Храм и был, наверное, так прекрасен, что построен народом, хотя и под руководством царя Ирода.
  - Говорят, что после окончания строительства Храма, его главного строителя убили? - спросил Иуда.
  - Да, мне говорили, что-то об этом, ответил Лука.
  - Это еще одна причина, по которой он должен быть разрушен, - сказал Иуда. - И все же это ужасно! Храм был так прекрасен.
  Иуда снова посмотрел на заходящее солнце. И ему показалось, что он видит его в последний раз.
  
  
  Глава 20. Нежданная встреча.
  
  Время летело стремительно. Так стремительно оно летит в годы перемен. Именно такими выдались девяностые годы ХХ века в России. Начался раздел государственной собственности. Этот раздел, как водится, сопровождался убийствами. Убийства были заказные и раскрыть их никак не могли или не хотели. Ощущение произвола царило везде, и, казалось, это будет продолжаться всегда. Похожие процессы происходили и в других странах - бывших республиках СССР, ставших теперь ближним зарубежьем.
  Во всем этом круговороте событий Сергей Сергеевич пытался найти себе место. Деньги, накопленные в годы Советской власти и немалые, надо сказать, деньги пропали, превратившись в копейки. Газета, в которой он работал тоже не процветала, толстые журналы практически перестали существовать. В этих условиях он думать забыл о своем романе. Он называл его своим, потому что за эти годы ему, действительно, стало казаться, что он, именно он, написал этот роман. Ко всему прочему пропала желтая кожаная тетрадь, исчезла, как будто и не было ее вовсе. Не проявлялся и Сатановский. Возможно, Ваал Веельзевулович умер, уехал... А вообще, существовал ли Сатановский на самом деле, или это все плод, так сказать, воспаленного воображения, Сергею Сергеевичу, казалось неясным. Еще одна мысль беспокоила нашего писателя. Если все это ему померещилось и роман он написал сам, то объяснение всему этому было одно - Сергей Сергеевич тяжко заболел и название этого заболевания, простое и ясное, - шизофрения. Впрочем, успокаивал сам себя, Скоропиский все писатели немного шизофреники, так как переживают не только свою жизнь, но и жизнь своих героев. Флобер сказал, что мадам Бовари - это он. Это ли не шизофрения!
  Вообще роман изменил Сергея Сергеевича. Он чувствовал, что слава для него перестала быть целью. Скоропиский теперь понимал, что этот роман приближает его к истине, о существовании которой он раньше даже не подозревал. Это были такие глубины бытия и духа, которые лишь иногда раскрываются человеку, но чаще всего мы проживаем жизнь не обращая внимание на эти пропасти и горы, окружающие нас. Он вдруг осознал, что вся его предыдущая жизнь была лишь прелюдией к тому, что он пытался делать сейчас. Боже мой, до чего же она была пуста эта жизнь! Какие мелочи занимали его? Да этот роман изменил его жизнь! Этот роман и смерть его мальчика.
  
  
  ***
  Сергей Сергеевич уже собирался продавать дачу (ведь нужно было как-то выживать), когда неожиданно позвонил старый знакомый Фима, а точнее Ефим Григорьевич Шварц. Оказалось, что Фима неплохо преуспел в это смутное время и теперь снимает телесериалы, но снимает не сам, а деньги достает и называется новым словечком продюсер. Фима предложил ему писать для мыльных опер диалоги. Он обещал, что фамилия Сергея Сергеевича будет даже в титрах. Сергей Сергеевич, естественно за эту работу схватился с радостью. И началась такая круговерть, что он не успевал иной-раз даже спать. Снимали "мыло" по серии в день и каждый день нужны были новые диалоги. Фима нашел для него еще и приработок - литературную обработку подстрочников мексиканских и бразильских сериалов. В общем работа закипела и деньги начали капать. Нет он не мог купить себе яхту или дом в Майами, но отремонтировать свою дачу в Михневе или купить подержанную, но крепкую десятилетнюю иномарку скоро смог. Так что жизнь начала налаживаться.
  Однажды, прейдя на телецентр в Останкино, он заглянул в кабинет, где размещался Фима, и увидел её. Она не была прекрасна или божественна - не очень правильные черты лица, каштановые волосы, но отличная фигура и совершенно фантастические голубые глаза, как показалось Сергею Сергеевичу на пол лица.
  - Скажите, а Ефим Григорьевич приехал? - спросил он ее.
  - Нет, пока, - ответила она, слегка откинувшись в кресле. От этого её движения в нем проснулись чувства, которые, казалось, навсегда потухли после трех не очень удачных браков и чуть большего количества романов.
  - Меня зовут Сергей, - представился он, и будто спохватившись добавил, Сергеевич. "Что это со мной, - подумалось ему, кажется Юрий Трифонов сказал, что возраст, это как измена жены: все кругом знают, а ты и не догадываешься. Она же в лучшем случае ровесница Владика, да нет, пожалуй, моложе". Мысль о погибшем сыне, как-то отрезвила его. В этот момент вошел Шварц.
   - Вы уже познакомились? - спросил он.
  - Сергей Сергеевич успел представиться, а я нет, - ответила девушка, - меня зовут Марина.
  - Это дочь моей покойной сестры из Питера, ну то есть моя племянница. Вот решил пристроить ее к бизнесу.
  - Хотите сниматься? - поинтересовался Сергей Сергеевич.
  - Ни в коем случае, - ответила Марина, - мне бы что-нибудь попроще, например, для начала могла бы быть литературным редактором.
  - А почему не актрисой? - удивился Сергей Сергеевич, - с вашей внешностью... "Ну вот, заговорил дежурными пошлостями".
  - Внешность у меня самая заурядная, Сергей Сергеевич, - ответила Марина.
  - Она закончила года четыре назад университет в Питере, филфак, - вставил Шварц. Немного поработала на тамошнем телевидении, затем ушла работать в школу, а я предложил ей работу у себя. Вообще литературные редакторы нам очень нужны, а то сам видишь, что несется на нас с экрана.
  - Несется то, Фима, что отражает время...- подхватил Сергей Сергеевич.
  - Вот именно, - ответил Ефим Григорьевич, - я позвал тебя Сережа потому, что задумал новый сериал, как раз исторический...
  - И о чем сериал? - спросил Сергей Сергеевич.
  - Еще сам не знаю, но надоели эти погони, воры в законе, наркобароны...
  Неожиданная мысль вдруг прорезала сознание Сергея Сергеевича. "А что если, подумалось ему..."
  - Ты знаешь есть у меня один сюжет, - промолвил, Скоропиский,- это роман, исторический роман, при советской власти опубликовать не мог, а сейчас...Представляешь, Фима, снять фильм, а потом еще до премьеры выпустить книгу и заработать еще и на ней...
  - Идея, старик, гениальная, хотя и не твоя - на Западе так делают всегда, а мы чем хуже? А, Марина?
  - Но о чем роман? - заинтересовалась Марина.
  - Тема может показаться вам не очень актуальной, - ответил Сергей Сергеевич, - роман об Иисусе и Иуде...
  - Ну, брат, на эту тему написаны такие тома, - сказал Шварц несколько разочаровано...
  - Погоди, дядя - прервала его Марина, - а в чем концепция романа?
  - Иуда не предал Христа, а действовал по его прямому указанию...
  - То есть как? - удивился Шварц, - но мысль интересная, - неси рукопись. Марина, вот тебе первое мое задание. Ты же видишь, как я зашиваюсь. Прочти рукопись Сергея Сергеевича, а потом мы все обсудим....
  Они покинули вместе Фимин кабинет. Прошли по длинным коридорам телецентра. Он предложил подвести её. Она не отказалась. Жила Марина в районе Коломенского. По дороге они почти все время молчали и обмолвились лишь ничего не значащими фразами. Он довез ее до дому. Она поблагодарила его и уже собиралась уходить, когда он вдруг неожиданно для себя попросил ее телефон. Она словно ожидая этого, подала листок, где телефон был заранее написан. Это даже немного покоробило его...
  
  
  ***
  Сергей Сергеевич не стал звонить Марине, а передал ей рукопись через Фиму. Прошло около двух недель и однажды вечером раздался телефонный звонок. Это была Марина. Голос показался слегка взволнованным.
  - Сергей Сергеевич, я прочла ваш роман. Хочу встретиться, поговорить.
  - Хорошо, давайте завтра - сказал он, часа в два.
  - А где?
  - Вы не против пообедать со мной, ну, например, в "Берлине", люблю, знаете ли старые, почтенные московские рестораны.
  Была ранняя московская осень, когда небеса особенно прозрачны в раннюю пору, а солнце ещё ласково. День выдался именно таким. За обедом они ни слова не сказали о романе, вкушая отбивные с зеленым горошком и запивая грузинским красным вином. Они вышли из ресторана и решили погулять поближе к ее дому в Коломенское. Бродя по пустынному подворью музея-усадьбы, они наконец заговорили о романе.
  - Мне очень понравился ваш роман, - начала Марина, - но вряд ли дядя Фима захочет запустить этот проект.
  - Почему? - спросил Сергей Сергеевич, впрочем, предполагая, что она скажет.
  - Потому, что, во-первых, это скорее для большого кино, а, во-вторых, дядя Фима еврей и его могут заподозрить в хуле христианской религии.
  - Нет, Марина, по-моему, этот второй аргумент - глупость, а вот с первым согласен. Из романа вышел бы отличный полнометражный фильм, а для сериала, он скорее всего не годится.
  - А зачем же вы предложили?
  - Не знаю, наверное, хотел, чтобы его прочитали люди впрямую не связанные с литературой, а может быть, - он сделал паузу, - может быть мне хотелось, чтобы его прочли именно вы, Марина.
  - Тогда почему вы мне не позвонили?
  - Возможно, не хотел лишать себя иллюзии, что молодая и красивая женщина, захочет провести вечер с пожилым литератором.
  - Если бы она не хотела, то не дала вам телефон, - сказала Марина, - кроме того, возраст и профессия здесь не причем. Вы мне просто понравились.
  Они замолчали. Он переваривал её фразу. Марина тоже очень нравилась ему, но собственно, что он мог ей предложить...
  - В вашем романе удивительно найдены интонации, снова прервала она молчание. Эта странная параллель между Иисусом и Борджиа. А точнее не параллель, а противопоставление. По-моему, главная мысль, что дьявол внутри нас, а Бог - это любовь, которая наполняет мир. И еще этот странный взгляд на Иуду, когда предательство на самом деле подвиг во имя дружбы. Он помогает Спасителю принести себя в жертву. Ведь, действительно, без его предательства не было бы и подвига. Иисус - страдает физически, а Иуда страдает нравственно - вот главная идея вашего романа...
  - Вы знаете, Марина, есть еще одна сторона. Люди могут исказить самые лучшие мысли, а самое гуманистическое учение поставить на службу насилию, аморальности, то есть превратить в противоположность. Так зачем искать дьявола и приписывать ему грехи людские... Это и есть истина? Ведь Иисус - это и есть истина, концентрированная в одном человеке, он послан в назидание всем.
  - Ваш роман перекликается с Великим инквизитором Достоевского...
  - Да, да, любая организация, даже такая, как церковь, скорее отдаляет человека от Бога. Знаете, Марина, я впервые встречаю, женщину, которая интересуется всем этим... Когда я учился в университете, у нас был преподаватель философии, по национальности грек. Он любил повторять: " В Греции все было, в Греции - все есть". Он читал нам курс философии Древней Греции, потом переходил к классической немецкой философии рассказывал о Канте и Гегеле. А заканчивал курс словами: "Про марксизм, вы посмотрите в учебнике". Так вот, на экзамене он всем девушкам ставил пятерки, а ребят гонял, как сидоровых коз, потому что считал, что девушкам философия не нужна, потому что она делает человека немного более несчастным, а девушки должны быть счастливыми.
  - Смешная история и поучительная, но я, слава Богу, не блондинка...
  - Он не различал блондинок от шатенок и ставил пятерки всем...
  - Вам явно повезло с учителями, Сергей Сергеевич... Мне кажется, что этот роман никогда не опубликуют, потому что в нем все слишком противоречит официальному взгляду на религию и образ Спасителя. А вы сами верите в Бога Сергей Сергеевич?
  Этот вопрос поставил его в трудное положение. Он, действительно, не мог для себя решить вопрос о вере. С тех пор, как у него появился этот роман, он перелопатил кучу литературы. Он верил, что Христос существовал, верил в то, что он воскрес, но ему не нравился образ Иисуса, созданный в Новом завете. Как литератор, он не воспринимал его. В священных книгах не было мотивировки его деятельности, не было человеческих чувств, а ведь он был Человек и все лучшее человеческое должно было быть в этом образе. Его начало раздражать нынешнее отношение к религии. Сергей Сергеевич не верил во всеобщее прозрение, когда бывшие секретари обкомов и райкомов, гонители религии вдруг зажигали свечи во время службы в храмах и истово крестились. Он интуитивно начинал подозревать, что церковь так или иначе хочет играть роль этих самых райкомов партии при прежнем режиме. Но религия - это ведь другое, это интимное, это святое. Его всегда удивляло, что между ним и Богом нужны посредники... Почему, зачем? Ведь Бог должен восприниматься непосредственно... Правда, церковь утверждала, что путь к Богу лежит через молитву... Но ведь слова здесь не нужны, нужны мысли, которые Бог и так знает, так зачем же эти ритуалы, посты, песнопения?
  Они молча брели по тропинкам покрытым листьями. Солнце клонилось к закату. Они покинули парк. Её дом находился на улице с созвучным погоде названием - Кленовый бульвар. Она предложила подняться к ней. Здесь дядя снимал для нее однокомнатную квартиру, так как она не хотела жить у него. На маленькой кухоньке обычной московской пятиэтажки сели пить чай. Слова ничего не значили... А потом наступила ночь...
  
  
  Глава 21. Фима Шварц.
  
  Фима Шварц мог бы назвать себя типичным советским евреем. Быть советским евреем - значило испытывать на себе абсолютно все "прелести" социализма, но в удвоенном, а порой в утроенном масштабе. Антисемитизм не был в СССР государственной политикой, более того официально его не было, как не было секса. Но так же как и секс, антисемитизм в советском обществе был, причем, прежде всего, на уровне государственных чиновников.
  Дед Фимы - Мендель Шварц (при советской власти он стал Михаилом) был родом из провинциального местечкового города в районе черты оседлости. Он не получил хорошего образования, но свободно говорил и писал на идиш и на русском языке, немного говорил по-польски, а также по-немецки, так как этот язык имеет много общего с идиш. Вот брат деда, дядя Лева, смог-таки получить образование при проклятом царизме, но это не помешало ему, а может даже помогло стать членом партии БУНД, правда после 1905 года он благополучно покинул ее ряды. Возможно, именно это обстоятельство спасло его семью и семью младшего брата Менделя от гибели в сталинских лагерях. Дядя Лева считался в семье старым социал-демократом и часто повторял, намекая на власть большевиков: "Что вы хотите от этой банды "халамидников", что означало на каком-то местечковом жаргоне "мошенники", - они разграбили страну, они предали интересы рабочего класса и социал-демократии".
  Они часто спорили с племянником, отцом Фимы - Григорием, который вступил в партию Ленина в 1920 году. Григорий Михайлович Шварц еще мальчишкой убежал из дому на гражданскую войну. В 20 году ему еще не было восемнадцати, но в партию геройского еврея рекомендовал сам Клим Ворошилов и мальчишку приняли.
  Как ни странно, репрессии 30-х годов обошли семью Шварцев стороной. Григорий, правда, ходил одно время с "политической неблагонадежностью", так что мать Фимы - Фира Самойловна - держала постоянно узелок на случай ареста мужа. Но обошлось. Более того Григорий Михайлович даже пошел на повышение. Фима все это знал только по рассказам матери, так как отец никогда не любил вспоминать эти годы.
  Фима родился сразу после войны и, естественно, не мог помнить все военные тяготы, но их отчетливо помнила старшая сестра - Роза, которой во время войны было лет десять. Роза хорошо помнила и "дело врачей". Она училась в мединституте и с ужасом вспоминала эти дни, когда один за другим исчезали из института профессора и доценты... "Дело врачей" сказалось и на судьбе отца - его перевели на усиление аппарата в торговлю, но не репрессировали, и на том спасибо... Фима мало что помнил, разве что нервный шепот отца и причитания матери. Он был поздним ребенком в семье, любимым и немного балованным. После окончания школы Фима поступил в Плехановский институт, который в те годы не слишком-то котировался - все больше стремились в ядерную физику, космос, на биофак или иняз, но евреям туда поступить было трудно, а вот стать старшим экономистом, как тетя Сима из анекдота не возбранялось.
  Когда Фима учился на первом курсе - умер отец. Он был совсем не старый - 62 года, только что на пенсию вышел. На дворе шел 1964 год. Кончалась оттепель, наступало время закручивания гаек. Фима остался с матерью один в большой квартире, которую отец получил, еще будучи на ответственной работе. (Квартиры в те годы после оставления должности уже не забирали). Роза жила с семьей в Ленинграде.
   После окончания института Фима попал в систему общепита. Здесь он понял, что страна разлагается на глазах. Взятки, пересортица, левые порции - все это стало обычным делом в общественном питании страны развитого социализма. И чем развитее был этот самый социализм, тем беззастенчивее становилось воровство. Фиме пришлось включиться в это дело, так как "с волками жить по-волчьи выть". Да, что греха таить, пришлось воровать, но он был умен и не зарывался. Еврейский инстинкт подсказывал ему, что показная роскошь до хорошего не доводит, поэтому он аккуратно вкладывал деньги, покупая протезное золото в ювелирных магазинах, когда это было возможно. Дача ему досталась от отца, а ездил он на обычных "Жигулях" и не покупал, как некоторые, заграничные машины. К началу перестройки он скопил неплохой капиталец и когда началось кооперативное движение открыл свой первый кооператив.
  Это было, не поверите, - брачное агентство. И что самое удивительное, уже за первые дни он заработал сто тысяч рублей - огромные по тем временам деньги. Затем был кооператив по ремонту бытовой техники, затем еще что-то. Таким образом, к началу приватизации Фима ворочал немалыми деньгами, причем легальными.
   После событий 1993 года Фима вплотную занялся массовой культурой. Для начала он открыл в одном из московских, но далеко не процветающих театров, ночной клуб... для людей с нетрадиционной сексуальной ориентацией. Фима ежемесячно отстегивал директору театра десять тысяч "гринов" и тот отдавал ему государственный театр в аренду. Все шло прекрасно, пока директора театра не стала мучить, так сказать, жаба. Видимо, он решил, что и сам может возглавить это дело без Фимы. В прошлом этот директор был полковник милиции. Не долго думая, он использовал свои связи и наслал на Фиму и его подельников всяких проверяющих. А в довершение всего в один прекрасный, но совсем не томный вечер, в клуб ворвался ОМОН и положил всех гостей лицом на пол. В общем клуб у Фимы отобрали. Но жадный директор не долго праздновал победу - через два или три месяца клуб обанкротился. Так что вместо десяти тысяч "зеленых" в месяц зарвавшийся директор получил шиш.
   Фима же, после ухода из клуба, продюсировал несколько популярных шоу-групп, затем одного известного барда (это не приносило денег, но было так, для души). И наконец, появились сериалы. После успехов бразильских мыльных опер на наших голубых экранах, он понял, что сюда выгодно вкладывать деньги.
   Фима был женат первым браком. Он был вполне счастлив со своей женой Соней, но вот беда - у них не было детей.
  Весной 97 года умерла старшая сестра Фимы Роза. У нее осталась дочь, Марина. Неудачное замужество, хотя и без особых последствий, филологическое образование и небольшая квартира на Васильевском острове - вот все, что было у Марины. Бездетный Фима решил заменить ей отца, умершего несколько лет назад, а Соня с удовольствием играла роль матери. У Шварца была большая квартира в центре, но племянница наотрез отказалась жить с дядей. Они решили поменять её питерскую жилье на жилье в Москве, а пока Фима снимал для нее квартиру в районе Коломенского.
  С Сергеем Сергеевичем их познакомил Петр Иванович, которому Фима помогал организовать банкет по поводу очередной награды. Когда Фима занялся сериалами, ему понадобился литератор с опытом, способный писать диалоги. Он вспомнил Сергея Сергеевича. Они попробовали поработать и получилось.
  ***
  Сегодня Фима прочитал роман Сергея Сергеевича, рукопись которого ему передала племянница. Роман произвел на него сильное впечатление. Фима не считал себя знатоком искусства вообще и литературы в частности, но что-то подсказывало ему, что это произведение заслуживает внимания.
  Ефим Григорьевич волновался, что не может разыскать Марину. Он целый день названивал ей домой, но не мог дозвониться. "Куда она запропастилась? - думал он, - впрочем сегодня суббота"...
  Утром Марина наконец подняла трубку.
  - Ты где была? - взволновано спросил Фима.
  - Встречалась с Сергеем Сергеевичем, мы обсуждали его роман.
  - Я звонил тебе до двенадцати ночи...
  - Послушай, дядя, я уже взрослая совершеннолетняя женщина, ну что ты меня опекаешь? Кстати, тебе понравился роман...
  - Роман, по моему хороший... Но мне не нравится другой твой роман, с автором. Слушай, Марина, он же тебе в отцы годится.
  - Догадался-таки, дядюшка.
  - Марина, я не хочу тебе указывать, но зачем тебе нужен этот старый пень?
  - Во-первых, он не пень, а, во-вторых, это мое личное дело.
  Она повесила трубку. Фима был расстроен. Он любил племянницу, хотел ей только добра, но эта внезапная связь с человеком, который был даже старше его самого, бесила и казалась противоестественной. " И что она в нем нашла, в этом Сергее Сергеевиче. Ладно был бы удачливый литератор? А то уже столько лет не может опубликовать роман. Роман, конечно, неплохой"... В эту минуту Ефим Григорьевич решил, что не будет помогать в опубликовании этого романа, да и сериал ставить не будет, так как это, скорее для большого экрана, а он этим не занимается.
  Вечером он позвонил Сергею и изложил свои соображения по поводу того, почему этот проект не годится. Сергей Сергеевич не стал даже спорить, что немного обидело Фиму, он только усмехнулся в трубку и сказал: "Да, да, еще не время".
  
  
  
  
  
  
  Глава 22. Смерть понтифика.
  
   Наступил 1503 год. Папа поправился после болезни и чувствовал себя неплохо. В начале августа он позвал к себе Чезаре.
  - Сын мой, я позвал вас, чтобы сообщить о заговоре, который готовится против нашего семейства. Мне стало известно, что несколько кардиналов сговорились отстранить меня от власти.
  - Но это невозможно, ваше святейшество, - ответил Чезаре, - устав нашей церкви не позволяет отстранять понтифика пока он жив...
  - Вот именно, пока он жив, - воскликнул папа, - но никто не возбраняет умертвить понтифика.
  - У вас есть доказательства? Тогда прикажите заточить их в темницу.
  - У меня нет прямых улик, но есть косвенные свидетельства, Чезаре!
  - Ну и что вы хотите предпринять? - спросил капитан.
  - Я хочу пригласить их на ужин, друг мой. И хочу, чтобы вы присутствовали на этом ужине...
  - Вы надеетесь договориться с ними? - сделал вид, что ничего не понял хитрый Чезаре.
  - Я надеюсь, что божье провидение не оставит меня и на этот раз, - ответил папа.
  Оба понимающе улыбнулись друг другу. А кругом бушевало всеми красками лето. Виноград наливался соком. Созрели яблоки и груши. Впрочем, погода была жаркой.
  18 августа папа пригласил трех кардиналов отужинать с ним в загородную резиденцию. Ужин был как всегда обилен: великолепная баранья нога, фаршированные павлины, французский сыр, устрицы...Одна смена была великолепнее предыдущей. В середине ужина папа приказал подать три бутылки столетнего кипрского вина.
  Когда драгоценное вино разлили по бокалам папа поднял тост за величие католической церкви...
  Прошло примерно полчаса. И вдруг страшная судорога исказила лицо понтифика. Он начал задыхаться.
  - Ладанка, моя ладанка, - вскричал папа, схватившись за шею. Спазмы начали душить его...
  - Ваше святейшество, - закричали гости, - что с вами?
  Но в этот момент спазмы стали душить и Чезаре. Кардиналы в смятении стали звать слуг.
  - Ладанка, - уже хрипел папа, - принесите мне мою ладанку. Она там, - он указал в сторону спальни, - там на аналое, около кровати...
  Гости, конечно, знали о ладанке, с которой папа не расставался. По слухам, одна цыганка, еще в молодости, подарила ему эту ладанку и предсказала, что папа погибнет в тот день, когда забудет надеть её на шею. Кардиналы смекнули, что вино отравлено, и что оно предназначалось им. То ли кто-то из слуг перепутал бокалы, то ли сама судьба сохранила им жизнь?
  Слуги подхватили папу и Чезаре и вынесли из комнаты. Вызванные немедленно лекари стали готовить ванны с бычьей кровью, которые обычно применялись, чтобы спасти от яда.
  Понтифик страшно кричал и стонал. Тело его прямо на глазах раздувалось, а пот становился все зловоннее. Подобные метаморфозы происходили и с Чезаре, однако, то ли доза яда ему попала поменьше, то ли молодое тело лучше сопротивлялось, но, лекари замечали, что яд действует на него меньше. По Риму давно ходили слухи, что Чезаре, боясь отравления, пьет в небольших количествах яды, чтобы организм привык к ним. Возможно, это было правдой.
  Папа Александр VI умирал несколько часов. Он все время бредил. Говорил о какой-то великой тайне, о пергаменте, о сокровищах... Он все время звал Чезаре, но тот не мог прийти к нему. Впрочем, рядом была красавица Лукреция, которая с ужасом наблюдала за умирающим отцом.
  Наконец, папа испустил дух, его земные мучения окончились. Зловонный труп решили похоронить в закрытом гробу и не воздавать особых почестей. Пришедшие в спальню гробовщики измерили тело, непомерно раздутое от яда. Гроб был сделан быстро, но к ужасу гробовщиков, тело еще больше раздулось и уже не влезало в гроб. Гробовщики нецензурно бранясь, стали заталкивать его в гроб. Это оказалось нелегкой задачей, но, наконец, они впихнули почившего...
  Чезаре проболел несколько месяцев, но все же выжил. Его могучий организм выдержал страшное испытание. За это время конклав избрал папой Пия III, который правил лишь двадцать шесть дней. Затем начался новый конклав, на ход которого Чезаре никак не мог повлиять. Первое, что сделал капитан, когда смог встать, отправился в покои покойного отца. Зайдя в спальню, он попросил верного Джузеппе оставить его одного. Когда Джузеппе вышел, Чезаре нажал тайную пружину и извлек из тайника сундучок и пергамент.
  Начиналась новая глава в истории странного пергамента. Чезаре позвал несколько переписчиков и приказал сделать копии с пергамента. Работу удалось сделать за несколько дней.
  А затем с переписчиками стали случаться странные истории. Один внезапно умер, другой утонул, а третий исчез и о нем ничего не было известно... Теперь у Чезаре было несколько копий. Подлинник был всегда при нем. Одну из копий он отдал Лукреции на сохранение, а третья копия хранилась в его загородном дворце. Дальние события показали, что данные предосторожности оказались не лишними.
  
  
  Глава 23. Марина.
  
  
  После памятной ночи в Коломенском Сергей Сергеевич и Марина решили жить вместе. Несмотря на недовольство дяди Фимы, она переехала в квартиру у метро "Аэропорт".
  Посмотрев на холостяцкое жилье Сергея Сергеевича, Марина все стала переделывать по-своему. И вскоре в квартире стала чувствоваться женская хозяйская рука. Она сменила гардины, купила новую кухонную мебель, заменила обои в коридоре. В гардеробе Сергея Сергеевича появились новые щегольские костюмы и великолепные итальянские галстуки. Не то, чтобы Сергей Сергеевич страдал отсутствием вкуса, но хороший женский вкус, ну, сами понимаете...
  Марина была коренной петербурженкой. Она очень любила этот город с его белыми ночами, переменчивой погодой, когда в течение часа мог пять раз начинаться дождь и выглядывать солнце. Она даже любила его пронизывающий зимний ветер с Балтики. Она любила его мосты, каналы, его скверы и площади, его ненастье, его зимнее мглистое солнце. Здесь она закончила школу, здесь поступила в университет. Здесь на втором курсе к ней пришла первая любовь и она сразу вышла замуж за сокурсника неуклюжего, но доброго Лешу. Однако Леша только казался добрым малым. Он был неистово ревнив. Эта ревность настолько замучила её, что уже на пятом курсе они развелись.
  Отец Марины Борис Ильич был известным знатоком древнерусской литературы, работал в Пушкинском Доме вместе с академиком Дмитрием Лихачевым. Лихачев бывал у них дома и даже держал маленькую Марину на коленях. Захаживал к ним и Лев Николаевич Гумилев. Они спорили с отцом о разных вещах и это притом, что отец был моложе их обоих.
   У отца было нездоровое сердце и, когда ей исполнилось двадцать он внезапно умер. Марина отчетливо помнила этот зимний, не по питерскому ясный день. Она готовилась к зимней сессии (с Лешей они уже не жили вместе, но еще не развелись), светило солнце, освещая морозные узоры на окне. Мама была на работе. В доме было тихо, уютно. Вдруг резкий телефонный звонок и голос в трубке: "Борис Ильич умер... "Скорая" не успела.... Обширный инфаркт". Марина отчетливо помнила это страшное чувство безысходности. Она сидела у телефона и только повторяла: "Папка, папка, папка...". Она не знала, как сообщить маме. Не долго думая, оделась пошла к Розе Григорьевне на работу...Вызвала...Сказала. Мама вначале ничего не поняла... "Ведь только утром пили чай". Потом осознала и заплакала.
  Затем похороны, как во сне. Слова Дмитрия Сергеевича, что ушел крупный ученый и прекрасный человек... И мамина безнадежная фраза: "Вот и кончилась моя жизнь, дочка".
  Марина была поздним ребенком. Долго не было у Розы Григорьевны детей и когда, казалось, уже и не будет, в тридцать пять зачала, выносила и родила. А как радовался Борис Ильич. Он был старше мамы на десять лет. За плечами и блокада и фронт. И вот его нет. И мамы теперь нет. Через несколько лет после смерти папы у нее обнаружили рак. Долго она уходила... Надежда сменялась отчаянием, а отчаяние - безысходностью, а затем опять была эйфория от какого-то нового лекарства. Это продолжалось почти десять лет... И мамы не стало...
  Осталась Марина совсем одна. На похоронах мамин брат, дядя Фима, предложил переехать в Москву и работу на телевидении. Решила попробовать. Москву она не очень любила, но выбирать было не из чего - работа в школе в Питере или редактором на телевидение в Москве? В общем решилась, приехала, но скоро поняла, что жить у дяди не может, так как уж очень пытались ее опекать бездетные дядя и тетя ... Тогда и возникла квартира в Коломенском.
  Сергей Сергеевич ей понравился сразу. Он напомнил ей отца: такой же подтянутый, худощавый с совершенно седой головой, но молодым лицом Он, казался моложе своих лет, и она была удивлена, но не разочарована, узнав его возраст. Ей понравился его голос. Дядя Фима рассказал о Сергее Сергеевиче, что знал... А потом она прочла роман и была совершенно покорена этим человеком. "Только необыкновенный человек мог это написать, - подумала она тогда.
  
  
  Сергей Сергеевич уже стал привыкать к мысли, что на старости лет его ожидает одиночество с редкими приходами дочки в его холостяцкую берлогу. И вдруг такая перемена участи. Он чувствовал гигантский прилив сил. Он продолжал работать на Фиму, но появились и другие возможности. Его литературные сценарии стали издаваться отдельными книгами, так как это были неплохие детективы. Казалось все идет неплохо, но иногда по вечерам, он доставал роман и перечитывал какие-то места.
  Марина однажды сказала: "Сережа, а не попробовать ли его издать теперь, когда твое имя стало популярным". Надо сказать эта мысль сама приходила в голову Сергею Сергеевичу и теперь, высказанная вслух Мариной, заставила его действовать.
  Он перепечатал роман на компьютере, сделал некоторую правку, кое-что изменил и понес рукопись своему издателю Владимиру Георгиевичу Цатаве. Цатава прочитал роман быстро. Позвонил Сергею Сергеевичу и сказал, что это непременно нужно издавать. Это было в начале августа 1998 гола.
  В конце августа грянул дефолт и вскоре издательство закрылось. Цатава куда-то исчез, предварительно, правда вернув рукопись.
  Дефолт ударил по жизни Сергея Сергеевича не только тем, что роман, уже в который раз не был опубликован (он давно относился к этому философски), но, прежде всего, материально. Меньше стало заказов на сценарии, книги больше не издавались, так как и другие издательства тоже были на мели. Спасало то, что Марина нашла подработку на какой-то учебной студии при некоммерческом университете. Сергей Сергеевич навострился писать, конечно, не безвозмездно, речи для депутатов Государственной Думы и чиновников средней руки.
  Сложности продолжались примерно год, но затем все снова, как-то устаканилось. Он опять был на плаву.
  ***
  В этот день Марина пошла на студию, а Сергей Сергеевич, как обычно работал дома. Зазвонил телефон и Сергей Сергеевич услышал в трубке хорошо знакомый. Хотя и забытый гнусавый голос:
  - Сергей Сергеевич? - полувопросительным тоном промолвил Ваал Веельзевулович, - узнаете старого знакомого?
  - Вас невозможно не узнать. Я все думал, куда это вы запропастились? Уж не померли ли?
  - А вам бы только денежки прикарманить?
  - О каких деньгах идет речь ?
  - О тех, которые вы мне должны,- сказал голос в трубке.
  - Я вам ничего не должен, дорогой Ваал Веельзевулович. Роман-то не опубликован...
  - Не думаю, что вам будет приятно, если Марина Борисовна узнает, что этот роман написали вовсе не вы...
  - А вы, оказывается, обычный шантажист.
  - Вы не правы, я вовсе не обычный шантажист. Обычные шантажисты столько не живут, а я как видите жив и, смею вас уверить, дорогой Сергей Сергеевич весьма здоров.
  - Послушайте, Сатановский, сколько вы хотите?
  - О, сущую мелочь, десять тысяч, как их теперь называют, гринов. Разве этого много, чтобы чувствовать себя спокойно в своем собственном доме.
  Сергей Сергеевич задумался. Деньги у него были. Но где гарантия, что это прохиндей не появится снова.
  - Какие вы даете гарантии, что вы исчезнете из моей жизни, по крайней мере до того, как опубликуют роман?
  - А вы все еще надеетесь, что его опубликуют при вашей жизни, дорогой Сергей Сергеевич? Неужели вы не поняли, что этот роман может быть опубликован, только если на то будет, так сказать, воля высшего провидения.
  - Значит вы подсунули мне эту рукопись, прекрасно зная, что я никогда не смогу ею воспользоваться.
  - Э, не хорошо рассуждаете, милейший Сергей Сергеевич. А Марина? Разве это не самый большой приз? Вы что же не понимаете, что любит она вас до тех пор, пока считает автором этого романа?
  - Это чушь. Она любит меня, просто потому что любит.
  - Ладно, если вы мне не верите, попытайтесь намекнуть ей как-нибудь, что автор романа не вы и проследите реакцию. Если я прав, то оставьте конверт с деньгами в ячейке 666 на Курском вокзале. Закодируйте свои дату и месяц рождения. Ну а если я не прав, то смело сжигайте роман...
  - А я его и так просто сожгу...
  - Ну воля ваша, только помните, что "рукописи не горят", только в романах.
  В трубке зазвучали частые гудки. Сергей Сергеевич задумался.
  
  
  Глава 24. Гора Времени.
  
  Иуда чувствовал, что умирает. Рукопись он практически закончил. Он попросил Луку отредактировать ее и перевести на латынь, греческий и иврит, так как написал ее на родном арамейском языке, не было сил писать на разных. Лука дал обещание. Лука попросил благословение написать евангелие для не иудеев. Иуда на это ответил лишь то, что сказал ему Иисус: "Евангелие нельзя запретить или разрешить написать, оно должно идти от души".
  Лука простился и ушел узнать, что творится в мире. Иуда не стал его удерживать, хотя чувствовал, что ученик вряд ли застанет его в живых. После ухода Луки, Иуда лег на свое каменное ложе и закрыл глаза. Неожиданно он почувствовал, что куда-то летит. Он летел через черный коридор, но летел куда-то к свету. Наконец, свет охватил всего его и он услышал знакомый голос - голос Иисуса, который сказал ему: " Вот и ты, Иуда, приветствую тебя".
  - Здравствуй, Иешуа! - с радостью закричал Иуда, - где же ты, я не вижу тебя. Из света появился знакомый лик друга. Иисус выглядел как обычно, но от всего его тела исходил мягкий свет.
  - Как я рад видеть тебя снова, друг мой, - сказал Иисус.
  Иуда огляделся вокруг. Казалось, что они стоят на высокой горе, а внизу открывались бесконечные дали. Рядом бил родник. Иуда наклонился и стал пить воду. Она была необыкновенно вкусной и холодной.
  - Что это за место, Иешуа? - спросил Иуда.
  - Это Гора Времени! - был ответ.
  - А где здесь прошлое, а где будущее?
  - Здесь нет течения времени. Здесь все определяет пространство. Вот там находится то, что было для тебя в прошлом, - Иисус указал направление, а вон там - будущее.
  Иуда стал вглядываться в сторону прошлого.
  - Что это? - спросил он, указывая на блестящую точку где-то вдалеке.
  - Сейчас увидишь, - ответил Иисус. Точка приблизилась и Иуда увидел молодого человека в блестящих доспехах. Он скакал на черном коне, а за ним мчались воины. - Ты узнаешь его?
  - Александр, царь Македонии! - воскликнул Иуда.
  - Верно! Это Александр Великий, как называли его греки.
  - А это кто! - Иуда указал на человека, сидящего под деревом. Он был с очень длинными волосами и длинной бородой.
  - О, это великий человек! На Востоке его зовут Будда, что значит Просветленный. Раньше он был принцем, но когда увидел страдания людей, то оставил свою семью и отправился искать истину. После долгого пути поисков и медитации, он создал учение о самосовершенствовании человека. Он верит, что бессмертная душа переселяется из тела в тело, постоянно мучаясь в этой жизни. Чтобы стать совершенным, каждый должен познать истину, через добро, любовь и медитацию. И тогда череда перерождений закончится и человек обретет счастье в нирване, где его ждет вечное блаженство. Это очень трудный путь...
  - А как же Бог?
  - А Бога в нашем понимании в его учении нет. Но, есть главное, что нас роднит. Он верит, что главное в мире - это любовь и добро... Именно они должны победить зло...
  Иуда повернулся в другую сторону, где располагалось будущее... Он увидел множество мчащихся на конях людей. Впереди скакал человек - предводитель. Лицо его было ужасно и прекрасно одновременно.
  - Это Аттила, предводитель великого народа. Римляне называют этот народ - гунны. Они пришли в Европу из Азии и уничтожат Рим. Иисус указал туда, где дымились развалины Рима. - Правда сам Аттила этого не увидит, он погибнет раньше, а Рим разрушат другие варвары, но именно гунны подорвали могущество Римской империи.
  - А это, что за человек сидит в шалаше и наблюдает за битвой? - спросил Иуда.
  - Этого человека в Европе называют Магомет, а на Востоке - Мухаммед. Он основал новую религию в основе которой Библия, но несколько изменил правила поведения и поклонению Богу. Эта религия называется ислам, что значит "покорность Богу".
  - И много у него последователей?
  - Очень много! Это мировая религия, такая же как буддизм...
  - А что там? - Иуда показал на город, который штурмовали какие-то люди в доспехах.
  - Это, крестоносцы! - ответил Иисус.
  - ?
  - Они пытались освободить мою могилу от последователей Магомета в Иерусалиме.
  - Так это они штурмуют Иерусалим?
  - Нет это другой город, Константинополь... И его жители - христиане...
  - То есть, твои последователи? Но ведь крестоносцы, ведь тоже христиане! - удивился Иуда.
  - Да, но они христиане другого направления и считают жителей Константинополя еретиками и схимниками ...
  - Значит среди твоих последователей нет единства, нет любви, к которой ты призывал?
  - Увы, Иуда...
  - Значит твоя жертва была напрасна! Значит они ничего не поняли! А сколько лет прошло с твоей смерти и воскресения, когда они штурмуют этот город?
  - Почти тысяча двести лет, Иуда!
  - А, как же церковь? Ведь она призвана поддерживать в людях любовь, веру...
  - Церковь - это создание людское и у нее те же, что у других, созданных человеком, организаций недостатки: зависть, корыстолюбие, жажда власти и честолюбие. Среди её представителей есть честные и бескорыстные люди, но их чаще всего меньше, чем других. Вот посмотри. Этот человек (он указал рукой в нужную сторону) епископ города Рима и глава католической церкви папа Александр по прозвищу Борджиа. Он умирает от яда, которым сам хотел отравить своих кардиналов. Но, видно, не судьба.
  - Но, как такой человек мог встать во главе церкви?
  - Люди, люди сами избрали его, сами покланялись ему, сами верили, что он может простить им все грехи...
  - Но, ты, Иешуа, почему ты не остановил этого?
  - Потому, что человек, вкусив яблоко познания, сам отказался от помощи Бога.
  - И даже та жертва, которую ты принес ради человечества ничего не значит?!
  Иисус не ответил. Он только показал рукой куда-то вдаль, и Иуда увидел страшные картины. Он увидел, как люди сидят в окопах. Эти окопы протянулись на гигантские расстояния. Он пробороздили всю Европу от моря до моря. Люди копошились в грязи и чем-то стреляли друг в друга. Это вызывало столб пыли и огня, а на месте этого оставалась яма, а по краям её были разбросаны конечности, головы, куски окровавленных тел.
  - Что это, Иешуа? - с ужасом спросил он.
  - Это война. - Был ответ. - Люди сидят в этих окопах годами и убивают, убивают, убивают...
  Затем картина стала еще более ужасной. Иуда увидел очередь из людей, которых гнали к каким-то постройкам. Они заходили в них, мужчины и женщины, а затем покидали, но уже без одежды. Вместе с женщинами были маленькие дети. Мужчин и женщин гнали куда-то порознь, но из зданий, куда их загоняли, выносили трупы, тысячи трупов и везли к другому, страшному зданию из трубы которого валил непрерывно дым. Трупы, по-видимому, там сжигали. Иуда содрогнулся и спросил:
  - А это что?
  - Это уничтожают еврейский народ, Иуда!
  - Но кто это делает, дьявол, сатана?
  - Люди, Иуда, простые люди. У многих из них есть дети и жены, есть матери и отцы...
  - Не может этого быть, не может этого быть, - закричал Иуда, как в безумии.
  - Может, Иуда! Может... - печально произнес Иисус.
  - А как же твое учение, как же всеобщая любовь? Как же Страшный суд наконец?
  Иисус снова печально поглядел на друга своими зеленоватыми глазами.
  - Иуда! Ничто в жизни не бывает напрасно...
  - А справедливость? А истина? - По лицу Иуды покатились крупные слезы отчаяния. Даже ему, видевшему много горя и насилия, пережившего смерть своего самого любимого друга, было не понять, как люди могли так хладнокровно уничтожать других людей только потому, что они другой веры или национальности...
  - Неужели, ты ничего не можешь сделать, Иисус. Ты ведь Сын Божий.
  - Вот и ты, друг мой, заговорил о чуде! Но разве в чуде дело! Пойми, любовь - это работа, гигантская работа души. Это и есть главное чудо и главная истина. Об этом говорил и Будда и Магомет, но никто не понимает их, как не понимает того, что говорю я.
  - Значит все безнадежно? Значит это будет продолжаться вечно. А может быть, лучше поступить, как Господь Ветхого Завета и потопить все человечество и спасти праведников...
  - А им на смену народятся новые негодяи, предатели, убийцы? - прервал его Иисус. Нет, есть только один выход, терпеть, воспитывать и любить, любить всех и прощать всех...
  - И сколько тысяч лет будет это продолжаться?
  - Пока все не поймут?
  - Тогда зачем была твоя жертва?
  - Чтобы хоть кто-то задумался? Чтобы хоть кто-то узрел свет истины.
  - И, чтобы твоим именем творились беззакония, сжигались люди ... Чтобы матери хоронили своих детей, которые не успели даже согрешить?
  - Нет, чтобы те, кого сжигали и убивали, могли простить, тех, кто сжигал и убивал, потому, что они этим самым попирают саму смерть...
  - А что же дальше?
  - Дальше вечность! Не будет Времени, не будет Злобы, не будет Смерти...
  - Да, Иешуа, я видно ничего так и не понял.
  Иуда посмотрел куда-то вдаль, где летательный аппарат, похожий на птицу поливал землю огнем, а люди горели как живые факелы. Это была маленькая деревушка где-то в джунглях...
  - Иуда, ты до сих пор не понял, что ад - это не место, где черти жарят грешников на сковороде, ад - это больная совесть. Нельзя насаждать Любовь, нельзя насаждать Веру, нельзя с помощью шаманских ухищрений и заговоров, называемых молитвами, заставить познать Истину и веру в Бога. К Богу, Справедливости, Любви каждый приходит сам. Мы сами приходим в этот мир и сами покидаем его - вот главная Истина! Сами выбираем Веру и для этого не нужны посредники. Тот, кто ведет праведную жизнь, тот и попадет в Царство Небесное, и для остальных путь не закрыт, но он просто более тяжел и длителен.
  - Значит эти, толкающие людей в камеры с газом, тоже спасутся?
  - Да, но это будет тяжелый путь страдания не физического, а морального, но гораздо более длительный и страшный, так как нет ничего страшнее, чем не видеть Лика Бога Справедливого...
  И вдруг на Иуду снизошло просветление. Он увидел это будущее, где нет ни войн, ни страха, ни горя, ни преступления, ни греха. Слезы счастья покатились по его щекам. В эту минуту он снова стал молодым...
  Ветер! Ветер стер все картины. Они стояли с Иисусом на горе Времени и только теплый ветер трепал их волосы - светлые у Иисуса и снова черные у Иуды.
  ***
  Когда Лука вернулся в пещеру, Иуда был уже мертв.
  
  Глава 24. Дача в Михневе.
  
  Сергей Сергеевич задумался... Решение созрело быстро. Он собрался, захватил напечатанный последний экземпляр романа. В компьютере предварительно уничтожил файл, содержащий роман. Написал Марине записку, что хочет поработать в тишине. Спустился вниз, сел в машину завел мотор. Несколько минут еще помедлил и поехал на дачу в Михневе.
  Дорога оказалась свободна и он добрался быстро. Новый кирпичный дом был просторным: на первом этаже - гостиная с камином, ванная комната, почему-то с окном, большая кухня и комната для гостей. На втором этаже располагался его кабинет, спальня и еще одна комната для гостей. Участок был довольно большой (он прикупил и соседние двадцать соток).
  С верхнего этажа открывался прекрасный вид на поле и лес. Был конец сентября, но день выдался удивительно теплым. Это был прекрасный осенний ясный день, когда небеса синего цвета уже холодны. Листья на деревьях еще не опали, но уже пожелтели и на этом фоне особенно прекрасными кажутся вечнозеленые ели.
  Он разжег камин, но не стал сразу делать то, за чем собственно приехал, как будто хотел растянуть удовольствие. Он вышел на крыльцо и залюбовался осеним пейзажем. Он видел его много раз, но каждый раз этот прекрасный вид казался ему иным. Вот и сейчас он смотрел на этот прозрачный воздух. Где-то вдали звучал одинокий колокол. Ему подумалось, что это тот самый день, о котором писал Тютчев. День, когда кажется, что веет весной, а не осенью. Нет, это все же осень, прекрасная осень. Ему подумалось, что такой день не очень гармонирует с убийством, которое он должен был совершить. Сейчас совершит аутодафе своего романа. Это казнь, но не над свом романом, а над чужим.
  Сергей Сергеевич явно медлил, он оттягивал этот момент. А имеет ли он право уничтожать произведение искусства, которое собственно и не создавал? Нет, это и его роман, он полноценный его соавтор, соавтор неизвестного автора. Впрочем это не имеет значение, главное, что его нужно уничтожить, потому, что Марина не должна узнать правду. Потому, что он не может потерять Марину. Оказывается, на свете есть вещи позначительнее славы, честолюбия, желания быть знаменитым. Да, вот воистину прав поэт: "Быть знаменитым некрасиво..." Да и кто сказал, что этот роман прославит его. Нет любовь сильнее славы, почестей и всей этой суеты...
   Он подошел к камину. Сухие дрова хорошо горели. В комнате было уютно и тепло. Он сел возле камина и медленно, как бы растягивая удовольствие, стал бросать в камин по одному листу. Он поймал себя на мысли, что перечитывает роман. Это было удивительное чтение, последнее чтение того, что уже никто никогда не увидит и не прочитает. В этот момент его взгляд упал на газету, в которую он завернул рукопись, везя ее сюда. И вдруг его рука остановилась. Он увидел заметку с заголовком : "Смерть коллекционера".
  
  "Вчера был обнаружен в своей квартире мертвым известный коллекционер старинных рукописей и манускриптов В. В. Сатановский. Никаких следов насилия не обнаружено. По-видимому, он скончался обширного инфаркта, приведшего к разрыву сердца"
  
  Рука Сергея Сергеевича невольно застыла в воздухе. Он снова перечитал заметку. Сомнений не было речь шла о Ваале Веельзевуловиче. Значит опасность миновала. Но ведь есть еще совесть?
  Его раздумья были прерваны. В дверь вошла Марина...
  - Почему ты так внезапно уехал? - спросила она. - Что ты собираешься делать?
  - Вот решил почистить все, сжечь часть черновиков.
  - Да, ведь это, - она внимательно посмотрела на него, - это же твой "Проклятый апостол"!
  - Марина...
  - Ты что решил его сжечь? Тебе что слава Гоголя спать не дает или решил проверить тезис Михаила Афанасьевича о том, что рукописи не горят!
  - Марина, я хочу сказать тебе одну вещь...
  - Ну, говори, говори!
  И Сергей Сергеевич поведал Марине и про Ваала Веельзевуловича, и про договор, и про тетрадь в кожаном переплете.
  Марина выслушала все это почти бесстрастно, что очень удивило Сергея Сергеевича, а потом сказала:
  - Значит ты решил, что любовь выше славы и поэтому решил сжечь роман?
  - Именно так, дорогая, именно так...
  - А ты не подумал, что этот роман не принадлежит тебе, что это послание всему человечеству, что это произведение искусства, наконец?
  - Думал, думал, но ты мне дороже всех произведений, всего искусства, всех богатств...
  - Но ведь это элементарная трусость, Сережа, малодушие...Как хорошо, что я успела... Отдай, пожалуйста, мне рукопись!
  Он отдал ей листы. Она бережно их взяла и спрятала назад в папку, где они лежали.
  - Сережа, этот роман ты не мог никак опубликовать под своим именем, потому что это было не суждено. Ты и не будешь публиковать его как автор. Напишешь предисловие про случайно найденную тетрадь неизвестного автора, которую и публикуешь под названием "Проклятый апостол".
  - Это наподобие "Повестей Белкина".
  - Вот именно...
  - Ну и кто поверит, что автор не я...
  - А зачем тебе это? Кто захочет, пусть верит, что автор ты, как верю этому, например, я, а кто не захочет, пусть ищет автора... Сережа, а я не думала, что ты так серьезно болен...
  - Но ведь и заметка в газете? - он протянул ей вечерку.
  - Ну и что здесь написано? - спросила она, пробежав заметку глазами...
  К своему ужасу Сергей Сергеевич прочитал:
  
  "Вчера в своей квартире был обнаружен мертвым известный коллекционер В. В. Саранский..."
  
  Он непонимающе поднял глаза на Марину. Значит ему показалось или он прочитал в газете, что хотел?
  - Я, видимо, очень устал, - сказал он.
  - Вот именно, мой дорогой, я уже разузнала все... Есть хорошие путевки на Кипр. В конце следующей недели мы с тобой вылетаем...
  - Но у меня работа, сериал...
  - Это не обсуждается, - сказала она.
  За окном вечерело, и резко похолодало, но в доме было уютно. Трещали дрова в камине. Сергей Сергеевич сварил из бутылки вина, которая завалялась на кухне, глинтвейн... Они долго и молча сидели, глядя, как дрова превращаются в угли. Было хорошо и спокойно. И это чувство покоя усиливалось осенним дождем, который начал стучать по крыше. Марина села к нему на колени и он поцеловал её...
  
  
  
  Глава 26. Замок Святого Ангела.
  
  Конклав заседал несколько месяцев. Казалось весь мир замер в ожидании. Чезаре все еще чувствовал недомогание и не мог повлиять на ход выборов. Наконец, из трубы появился белый дым. И было объявлено, что папой избран кардинал Джулиано дела Ровере под именем Юлия II.
  Узнав об этом, Чезаре пришел в смятение. Дело в том, что новый папа был одним из самых непримиримых врагов семейства Борджиа. Не долго думая он собрал своих гвардейцев и заперся в замке Святого Ангела.
  Это заставило папу начать с ним переговоры. Переговоры шли трудно. Чезаре торговался отчаянно, понимая, что на кону стоит не только его богатство, положение, но и сама жизнь. Вначале папа пытался обмануть Чезаре пообещав сохранить за ним пост знаменосца Церкви и главного капитана. Но по мере того, как проходило время и положение осажденных становилось все более отчаянным, и папа все ужесточал требования. Он предложил Чезаре свободу за отказ от титула герцога Романеи. Вначале Чезаре отверг это с презрением, но время шло, в замке начинался голод. Чезаре пошел на уступку. Но папе этого уже было мало: он потребовал, чтобы Борджиа выдал ему сокровища, которые прихватил с собой в замок. Чезаре снова начал тянуть время, но ничего не помогало. Он согласился и на это требование нового понтифика.
  На следующее утро был назначен выход осажденных из замка. Был необычно пасмурное утро для Рима. Чезаре и его гвардейцы вышли из ворот замка. На мосту через Тибр их ожидали солдаты, которые выстроились двумя шеренгами.
  Папа Юлий в сопровождении кардиналов находился на другой стороне реки. Чезаре шел с гордо поднятой головой, неся в руке знакомый нам сундучок. За ним следовали его гвардейцы. После выхода из ворот им было приказано разоружиться. Чезаре гордо выхватил свой меч. Это был прекрасный толедский клинок, покрытый золотой росписью, а ручка его была усыпана драгоценными камнями. Неожиданно Чезаре размахнулся мечом и, перекинув через шеренги солдат, запустил его в мутные воды Тибра. Говорят, долго пытались потом найти этот меч, но река поглотила чудесный клинок, как будто не было его вовсе...
  Когда Чезаре перешел мост он опустился перед папой Юлием на колени и протянул заветный отцовский сундучок... Папа велел кому-то из кардиналов взять сундучок, и когда Чезаре подошел ближе к нему, чтобы получить благословение сказал:
  - Сын мой, я знаю, что вы имеете еще некий пергамент, который ваш покойный отец папа Александр извлек из тайного архива Ватикана и хранил у себя.
  "И про это ему известно", - раздосадовано подумал Чезаре. Отпираться было глупо, но ведь у хитреца Чезаре имелись копии, которые были не просто списками, а списками, сделанными на старинном пергаменте, так что сразу подделку было не обнаружить. Подлинник он спрятал перед тем, как запереться в замке, а одну из копий на всякий случай носил с собой.
  Чезаре молча протянул папе пергамент. Папа развернул его, пробежал по тексту глазами и сказал: "Ну, вот и славно!". Пергамент он никому не отдал, а так и продолжал его держать до тех пор, пока не была оглашена булла о том, что Чезаре Борджиа, бывший герцог Романеи, знаменосец Церкви и главный капитан изгоняется из Рима и Италии, где он лишен всех владений и земель.
  Чезаре ничего другого не ожидал от своего врага. Он был доволен уже тем, что ему сохранена жизнь, а ведь это не мало.
  Папа Юлий отправился в свои покои. Здесь он первым делом развернул пергамент и внимательно прочитал его. Затем понтифик подошел к горящему камину и бросил пергамент в огонь, задумчиво наблюдая как свиток исчезает в огне.
  Чезаре недолго радовался жизни после этих событий. 12 марта 1506 года от рождества Христова пуля угодила ему прямо в грудь, пробив попутно ту самую ладанку, которую забыл надеть его отец во время рокового обеда три года назад. Это было при осаде королем Наварры, которому бывший знаменосец Церкви теперь служил, крепости Пампелуны.
  Чезаре лежал на ветру с открытыми удивленными глазами, и ветер шевелил его темные волосы, в которых появилась ранняя седина. Казалось, что он смотрит в небо...Что видел он там? Возможно, он видел на горе двух человек: одного со светлыми волосами и ясными глазами, а другого темноволосого и кареглазого ... А, может быть, Чезаре ничего не видел и только вечная тьма окутала его навсегда.
  
  
  Глава 27. Евангелист.
  
  Лука похоронил Иуду недалеко от пещеры, где тот жил все последние годы. После этого он вернулся в Дамаск, где прошла его молодость и поселился в маленьком домике на окраине города. Лука выполнил завещание учителя: сделал переводы его евангелия на иврит, греческий, и латынь. Но затем сомнения охватили его? Общаясь с другими последователями Иисуса, он понял, что легенда о Христе уже сложилась и немалую роль в ней играет предательство Иуды. Без этого предательства подвиг Спасителя выглядел бы менее убедительным и понятным.
  В то же время в других благих вестях не хватало, как казалось, живого Иисуса. Нигде, например, ничего не говорилось о детстве Иисуса, о его становлении. Лука понял, что евангелие от Иуды не будет понято правильно, поэтому он не решился предать его гласности, но и уничтожить его он не считал вправе. Вот и решил ученик предоставить писание учителя воле проведения, отдав разные экземпляры разным людям, причем, он твердо был уверен, что прочитать они его все равно не смогут, так как, либо были безграмотными, либо не знали языка, на котором был написан, врученный им экземпляр.
  Поступив таким образом, Лука несколько успокоился: он не погрешил перед памятью учителя с одной стороны, а с другой не стал восставать против нарождающейся церкви.
  Более того он решил сделать еще одно, как ему казалось, богоугодное дело: написать свое евангелие. Он не знал Христа, но хорошо знал многих участников событий, да и источники имел разные. Евангелие у Луки получилось прекрасное. Он выдержал его в духе учения апостола Павла, которое понял, как универсальность. Главная идея его была в том, что Мессия пришел ко всем народам, а не только к иудеям, что он несет спасение всему человечеству, а не отдельно взятому народу.
  Его писания стали быстро приобретать популярность в среде христиан, как стали называть последователей Иисуса. Незадолго перед смертью он сделал еще одно важное дело - соединил все, как ему показалось наиболее правдоподобные евангелия в единую книгу, которую мы называем Новым Заветом. В нее вошли евангелие от Марка, от Матфея, его Луки, несколько посланий Павла и Петра. Потом неизвестные редакторы включили туда другие книги и послания.
  Смерть Луки окутана тайной. Уже будучи старым человеком, он однажды вышел из своего дома в Дамаске и больше туда не возвращался. Говорят, его видели в разрушенном Иерусалиме и на берегу Иордана, и у Мертвого моря. Но все это, должно быть, слухи.
  Лука исчез... Возможно, он упал где-нибудь посреди пустынной дороги. Он не мог больше продолжать свой земной путь. Он лежал на дороге, старый и немощный, и никто не пришел к нему на помощь. А, возможно, он умер в чужом доме, среди незнакомых людей, которые пожалели старика и похоронили на местном кладбище... Все это домыслы, так как о подлинной жизни Луки мы не ведаем... Но осталось евангелие, которое либо написано им, либо приписано ему... Все это не важно... Важно, что оно существует и признано церковью святой книгой...
  Но ведь и писания Иуды не исчезли, просто они затерялись среди моря других писаний, апокрифов, манускриптов... Придет время и их найдут, прочтут, поймут и признают... А настанет ли это время?
  
  
  
  Глава 28. Визит друга детства.
  
  Сергей Сергеевич и Марина пробыли на Кипре около трех недель. Теплое море, фрукты, недорогое вино настолько расслабили Сергея Сергеевича, что он совершенно не хотел возвращаться в слякотную, дождливую осеннюю Москву. Вначале они хотели побыть на Кипре неделю, затем отложили свой отъезд еще на неделю, затем еще на неделю. Теперь деньги кончались и необходимо было возвращаться.
  Действительно, Москва встретила их мерзким холодным осенним дождем, которые часто случаются в конце октября в этом городе. Они вошли в квартиру, начали распаковывать вещи, когда раздался телефонный звонок. Сергей Сергеевич решил не брать трубку. Включился автоответчик: "К сожалению меня нет сейчас дома, перезвоните попозже или оставьте сообщение после звукового сигнала". После звукового сигнала раздался знакомый с детства голос Коли Лазарева: "Серега, это Коля. Звоню тебе в пятый раз, хочу повидаться...". Сергей Сергеевич сразу схватил трубку:
  - Коля, черт старый, где ты запропал!
  - Да так, расскажу при встрече...
  -Слушай, мы тут только что прилетели с Кипра, отдыхали, понимаешь... Сможешь, завтра часикам так к шести?
  - Хорошо, - ответил Лазарев, - до встречи.
  Колька! Колька Лазарев! Сколько же мы не виделись. Да, лет двадцать, а ведь в детстве были не разлей вода...
  
  ***
  Сергей Сергеевич вспомнил их послевоенное детство. Они жили в большом доме на тихой удочке в провинциальном, но большом городе. Что это был за дом? Он был построен в форме подковы и состоял из десяти подъездов. Сергей Сергеевич и сейчас, закрывая глаза видел этот дом. Сделан он был из кирпича, но в эпоху индустриализации, когда его строили, в моде был железобетон и, наверное, поэтому дом штукатурили в серый цвет от чего он казался железобетонным. Первый, второй, девятый и десятый подъезды были в семь этажей, а все остальные в пять. Причем пятый этаж в этих подъездах был мансардный. Поскольку это был дом областного начальства, в трех, четырех и пятикомнатных квартирах здесь жили начальники разных мастей. Кто повыше рангом, жили в семиэтажной части дома, а кто рангом пониже - в пятиэтажной. В мансардах, а после войны и в подвалах жила обслуга - шоферы, бухгалтеры, дворники и т.д. Были в этом доме и коммуналки, но в них жили, как правило, родственники ответственных работников, которым отдельная квартира не полагалась.
  У них была прекрасная компания одногодок, родившихся после войны. В первом подъезде жили гроза двора Юрка и Серега Свириденко. В четвертом на втором этаже Вовка Миняйло и Севка Черный, а над ними в коммунальной квартире Вовка Рябчун или Ряба. В пятом - в подвале жил Генка Прохоров. В шестом подъезде на четвертом этаже обитал Лешка Яшинов. Его дедушка был директор цирка и многие пользовались дружбой с Лешкой, чтобы побывать на представлениях, бесплатно, да еще в директорской ложе. В седьмом подъезде, на первом этаже жил Серега Повх или в народе Повшик. Коля жил в восьмом подъезде на втором этаже. А Сергей Сергеевич, конечно, в десятом, на третьем этаже. Под ним жил Павлик Бездетко. Его отец был председателем облисполкома. Поэтому квартиры у них с Серегиным отцом были одинаковые - пятикомнатные с большим длинным коридором и комнатой с эркером.
  У дома было два двора. Первый - официальный или парадный. Жители называли его "белым" в отличие от "черного". На "белом" дворе была круглая клумба и фонтан, в народе его звали просто - "круг". Жители дома говорили: "Встретимся в кругу" или "Встречаемся на "черном". Пройти с "белого" двора на черный можно было через любой подъезд, кроме первого, так как они были все проходными. Затем клумбу засадили деревьями и сделали скверик со скамейками, где можно было посидеть, и где местные старушки по вечерам обсуждали проходивших мимо молодых и не очень молодых людей. А кто не хотел проходить сквозь этот "строй" мог спокойно пройти через "черный" двор.
   На "черном дворе" было раздолье для мальчишек. Здесь была детская площадка, небольшой пустырь, где можно было погонять в футбол. Здесь был мир сараев, куда можно было лазать и, где можно было спрятаться, играя в "сыщики-разбойники".
   Где-то в классе седьмом все начитались "Айвенго" и на пустыре начались рыцарские турниры. И, наверное, тогда же началось это первое любовное томление, когда на их воинственные игры стали приходить прекрасные дамы, которые уж никак не уступали по красоте леди Ровене.
   Ох, как им с Колькой нравилась одна девочка - Наташа Куркина. Именно в это время она повадилась ходить в их двор к одной однокласснице - Ане. Пылкое воображение, подогретое Вальтером Скоттом и Александром Дюма рисовало им яркие картины. Им, порой казалось, что она ходит в этот двор не к Ане, а из-за кого-то из них. О, это прекрасное томление юности, это желание только увидеть ее, хотя бы издалека. Нет, даже речи не было заговорить или тем более прикоснутся к ней. Она была для них богиней, недосягаемой и великолепной. Это было гриновское Несбывшееся с большой буквы. Как часто, лежа в постели с очередной женой или любовницей, Сергей Сергеевич вспоминал это юношеское чувство и не мог найти эквивалента ему... Ах, Наташа, Наташа! Если бы ты только знала, что значила тогда для двух несмышленых мальчишек, украдкой наблюдавших за тобой! Она училась с ними в параллельном классе и жила у большого городского парка в коммунальной квартире. А потом её родители получили отдельную квартиру, в новостройках и переехали. Она сменила школу и ушла из их жизни навсегда...Но зарубочка-то осталась!
  После школы их пути с Колей разошлись - Сергей Сергеевич, как уже говорилось, поступил в университет, а Коля - в медицинский. Они встречались, отмечали вместе праздники, ну а когда Сергей Сергеевич уехал в Москву, то встречи становились все реже. Потом и Коля куда-то уехал из родного города и следы его затерялись...И вот, он позвонил... Сколько же они не виделись? Лет двадцать, а может и больше? Разыскал же, черт!
  
  
  ***
  Коля пришел с некоторым опозданием. Когда Сергей Сергеевич открыл дверь, то опешил... Перед ним стоял все тот же Коля, огромный, но почему-то в черном пальто, рясе с крестом, с длинными волосами и бородой...
  - Ты, конечно, удивлен, увидев меня в таком виде, - начал Коля разговор, заметив замешательство друга детства.
  - Признаться, да, - ответил Сергей Сергеевич. Они вошли в комнату и Сергей Сергеевич представил его Марине. - Это мой старый друг, Николай Степанович Лазарев или теперь, как я понимаю, отец Николай.
  - Ты правильно все понял, - улыбнулся Николай Степанович.
  Они сели ужинать. За столом говорили о всяких пустяках. Сергей Сергеевич делился впечатлениями от поездки на Кипр. Николай Степанович все больше молчал и слушал. Наконец, когда трапеза завершилась, Николай Степанович, указывая глазами на рясу сказал:
  - Ты, наверное, Сережа, хотел бы узнать, как я дошел до жизни такой?
  - Если честно, то очень, - ответил Сергей Сергеевич.
  - Ну, так вот, слушай, - начал свой рассказ старый друг. - После окончания медицинского института, как ты, наверное, слышал меня распределили в один хороший медицинский центр. В нем я проработал несколько лет, но не чувствовал полезности этого труда. Решился я, Сережа, на странный, с точки зрения обычного обывателя шаг - поехал в сельскую больницу. Ты тогда уже в Москве процветал. Поначалу все пошло хорошо, и я почувствовал, что кому-то нужен. Работы было очень много, но я этому радовался, так как должен был лечить, Серега, людей сам и решения принимать сам.
  И, вот, я встретил её. Ах, Сережа, до чего же она была хороша! Звали её Таня. Она была моложе лет на пять. Если бы ты её видел... Есть, правда, фотография, но она не отражает...
  Он протянул Сергей Сергеевичу фотографию. На ней была девушка, лет двадцати пяти совершенной славянской красоты: русые волосы, заплетенные в тугую тяжелую косу, светлые удивительной красоты и выразительности глаза, классические черты лица.
  - Как ты, понимаешь, Сережа, я влюбился по уши. Ты бы слышал, как она пела, какой у нее был удивительный голос! Прожили мы с ней душа в душу лет семь, детей у нас не было. Стал я её по коллегам возить... И вот, здесь, Сережа, оказалось, что она серьезно больна. Дело в том, что ее родители после войны жили в районе Семипалатинска, а уже потом перебрались в ту деревню, где я практиковал... Танюша моя, родилась там, в Казахстане... В общем, дружище, оказался у нее рак крови. Куда я её только ни возил и в Москву, и в Киев, и в Питер... В общем промучилась, моя Танюшка три года и померла. И тогда, Сережа, так возненавидел я свою самую гуманную профессию, что даже входить в кабинет стало противно. Запил я, Серега, тогда, крепко... Но в один прекрасный день забрел я в местную церковь, поговорил с батюшкой, отцом Серафимом, и вдруг понял, что только в Царстве Небесном есть у меня надежда встретиться с моей голубушкой. С трудом поступил в семинарию, но учился легко, затем принял сан и получил приход дальний в Якутии. Сам туда захотел... Вот такая история, Сережа.
  - Ну, а какие дела занесли тебя в Москву? - после некоторой паузы спросил Сергей Сергеевич.
  - Неприятные дела, Сережа, - ответил отец Николай, - Конфликт у меня с епископом. Вот приехал в патриархию правды искать...
  - И у вас в церкви конфликты бывают? - спросил Сергей Сергеевич не без некоторого ехидства.
  - Бывают, Сережа, бывают. Мы ведь люди, а люди порой конфликтуют.
  - А в чем же суть конфликта?
  - Да, понимаешь, отказался я одному местному бандиту баню освятить, а тот к епископу, мол обижают православного, а епископ возьми, да и прими его сторону... Вообще я этого епископа знаю хорошо. Мы с ним в семинарии учились, но он быстро наверх пошел, карьеру сделал, хотя в семинарии учился посредственно...
  - Значит и у вас там то же, что и везде, - заметил Сергей Сергеевич, - есть лапа - будешь епископом, а нет лапы - будешь в деревенской церкви прозябать...
  Наступила тягостная пауза. Отец Николай обдумывал ответ, но так и не нашелся, что сказать, то ли потому, что не хотел посвящать мирянина в сугубо церковные дела, то ли потому, что крыть было не чем. Друзьям явно не хотелось спорить после долгой разлуки...
  - Ну а ты как живешь? Вижу, что неплохо... С детьми видишься? - перевел разговор Николай Степанович на другое.
  Сергей Сергеевич рассказал ему о гибели сына, о том, что с дочерью видится не часто, что работает, пишет сценарии...Отец Николай слушал внимательно. Лишь, когда речь зашла о гибели сына произнес тихо: " Извини, это великое горе".
  - А где ты остановился, Коля? - спросил его Сергей Сергеевич, когда гость засобирался уходить. - Слушай, а поживи у нас. Комната свободная есть, метро рядом...
  - А я вам не помешаю?
  - Ни в коем случае... Наоборот, мне надо с тобой многое обсудить...
  
  
  Глава 29. "Всему свое время, и время всякой вещи под небом".
  
   Отец Николай принял приглашение Сергея Сергеевича и остался у них. Утром он убегал по каким-то делам, обивал пороги церковных иерархов. Но все было напрасно, так как те, кто принимал его не могли ничего решить, а те, кто мог решить не принимали его.
  Вечером он порой рассказывал Сергею Сергеевичу о результатах своих походов. Сергей Сергеевич пытался его поддержать, но это не всегда ему удавалось.
  Однажды Сергей Сергеевич решился показать другу рукопись романа.
  - Мне, как ты понимаешь, очень важно твое мнение, так как ты знаток теологии и вообще, так сказать, профессионал, - сказал он, протягивая рукопись.
  Для прочтения романа Николаю Степановичу понадобилась ночь. Утром он вышел из комнаты, где спал на диване. Глаза его были полны какого-то незнакомого Сергею Сергеевичу огонька.
  -Старик, - сказал Николай Степанович, - ты написал хороший роман, но наша церковь никогда не признает его, а, скорее всего, осудит, как чтение вредное.
  - А ты, ты тоже считаешь, что это вредное произведение?
  - Я же тебе сказал, что считаю твой роман очень хорошим. На мой взгляд, он заставляет человека задуматься о главном: о смысле жизни и месте Бога в поиске истины ...
  - Но тогда, почему церковь будет против этого произведения...
  - Видишь ли, друг мой, ходя по кабинетам церковного начальства, я вдруг понял, что они больше пекутся не о душе, не о Боге, а о вполне земных благах. У нас церковь долго была отделена от государства, была гонима, была практически под запретом. Насаждалась новая религия со своими богами, со своими заповедями... Эта гонимая церковь рождала праведников и святых мучеников за веру. Но сейчас все переменилось - бывшие секретари обкомов, еще недавно гонители веры, вдруг преобразились и стали истово верующими. "Это нам раньше запрещали верить в Бога и ходить в церковь, но в глубине души мы всегда верили, а наши жены на Пасху куличи пекли и яйца красили", - утверждают они. А иерархи почувствовали запах реванша, почувствовали, что и собственность можно вернуть, отнятую при большевиках. И стали, Сережа, суетиться и всюду лезть, куда их не просят, и освящают казино и дома терпимости, лишь бы денежки капали...
  - Значит, разочаровался ты, Коля, в Боге...
  - Да не в Боге, Сережа, а в людях, которые призваны говорить с Богом и от имени Бога.
  - Но ведь церковь - это Божественная организация...
  -Эх, Сережа, - это человеческая организация, причем, не только католическая, но и наша, православная...
  - Выходит, ты, Коля, еретик...
  - Нет, Сережа, это они еретики. Они отрицают любые изменения, любые преобразования... Они потому не хотят с папой римским говорить, что боятся что-либо менять... Суть моего конфликта с ними в том, что я вижу, как наша церковь сама себя уничтожает, наступая все на те же грабли... Вспомни историю, Сережа... Ведь управлял же церковью Священный Синод, ведь нарушали же во имя государственной целесообразности священники тайну исповеди. Ведь была же церковь частью государственной машины...
  - Была, была, Коля...
  - И чем это закончилось?
  - Чем, Коля?
  -Революцией, Сережа, революцией! Разграблением и разрушением храмов. Расстрелом и ссылкой священников. Потому что, церковь перестала быть духовным пастырем, а превратилась в часть идеологической государственной машины, обслуживающей это государство. А мы сейчас опять "за рыбу деньги" - православие нас спасет от бездуховности...
  - А что же нас может спасти?
  - От бездуховности может спасти только духовность, но к которой человек приходит сам, понимаешь, Сережа, сам, как я пришел, как ты пришел через свой роман...
  - Значит роман все-таки духовный?
  - Духовный, но еретический с точки зрения иерархов нашей церкви... Даже, если ты его опубликуешь, Сережа со стороны церкви ты получишь полный афронт. Но ты не беспокойся, ты будешь в хорошей компании вместе с Львом Николаевичем, например.
  - Каким Львом Николаевичем? Ах, прости, совсем забыл ведь его же обвинили в ереси и отлучили...
  - Да, потому что он говорил примерно то, что говорю сейчас я... Но ведь ужаснее всего, что они так и не сделали выводов из прошлого. Ах, Сережа, в России никогда не делают выводов из собственной истории, а к истории других народов и вовсе относятся презрительно.
   Отец Николай устало закрыл лицо руками. И вдруг Сергей Сергеевич к ужасу своему увидел, что друг его плачет. Это были скупые мужские слезы, но в них чувствовалась такая боль, что у Сергея Сергеевича невольно мурашки пробежали по спине.
  - Что же ты будешь дальше делать, Коля? - спросил он.
  - Не знаю. Поеду к себе в приход, авось не отлучат от церкви, и буду наставлять, обращать к Христу. А ты? Будешь публиковать роман?
  - Буду стараться, Коля...
  - Ты знаешь, а ведь я уже давно задумывался над ролью Иуды. Я гнал от себя эти странные необъяснимые противоречия... По-моему, твоя догадка, что они дружили с Иисусом с детства навеяна самим Провидением... Только знаешь что? Нет в твоем романе концовки, понимаешь чего-то не хватает. Не знаю чего... Сам подумай, ничего неизвестно о дальнейшей судьбе рукописи евангелия от Иуды, да и эпизод на Горе Времени не совсем завершен...
  ***
  Через несколько дней, Николай Степанович улетел из Москвы, так ничего и не добившись. От него приходили письма... Сергей Сергеевич отвечал. И вдруг письма приходить перестали. Это молчание стало представляться зловещим. Оказалось, что не напрасно... В одной из очередных криминальных передач, которую он случайно посмотрел, рассказали о зверском убийстве отца Николая Лазарева в глухом якутском селе...
   Узнав об этом, Сергей Сергеевич наугад открыл Библию и прочитал: "Всему свое время, и время всякой вещи под небом. Время рождаться, и время умирать; время насаждать и время вырывать насаженное...". Он ушел, его лучший, его закадычный, его прекрасный друг. Может, когда-нибудь они опять встретятся? Но сейчас он остался один, один, как герой его романа. И Сергей Сергеевич заплакал. Он плакал молча и только крупные слезы катились по щекам от осознания невозвратности утраты.
  
  Глава 30. Последняя глава.
  
  Сергей Сергеевич решил переработать роман, а главное написать финал, как он теперь его понимал... Но финал не давался... Нужно было что-то изменить... А он не знал, что именно. Он добавил главу о Луке, о гибели Чезаре, но нужно было что-то еще, но что?..
  Был конец января. Он сказал Марине, что поедет на дачу поработать. Не писалось. Он гулял, читал, писал сценарии, но роман не шел...
  Зима выдалась снежная, и на даче все замело. Сергей Сергеевич утором вместо зарядки освобождал дорожки от снега. Утром, как правило светило солнце, но к вечеру, снова начинал валить снег, подготавливая для Сергея Сергеевича новый фронт работ.
  В этот вечер он не написал ни строчки и решил рано лечь спать. Среди ночи он внезапно проснулся. Где-то внизу он услышал какую-то возню. "Неужели Марина приехала", - подумалось ему. Он надел халат и спустился в гостиную, где горел свет. В кресле у камина он увидел знакомый профиль Ваала Веельзевуловича.
  - Это вы? - удивился Сергей Сергеевич, - Зачем вы пожаловали?
  - Я пришел за вами, дражайший Сергей Сергеевич! - был ответ.
  - И куда мы с вами пойдем? - спросил Сергей Сергеевич.
  - Сейчас увидите, - ответил старичок.
  В эту секунду у Сергея Сергеевича закололо под левой лопаткой, затем появилась сильная боль за грудиной. Он опустился в соседнее кресло и в этот момент полетел.
   Он летел через тоннель куда-то к свету. Это был странный полет, в котором не было ни пространства, ни времени. Он вспомнил, что читал, кажется, что-то подобное переживали люди во время клинической смерти. Он почувствовал необычайную легкость, как будто душа отделилась от тела, а боли больше не было. Он летел к этому Свету, он стремился к этому Свету, он жаждал этого Света. Он чувствовал, что сейчас, именно сейчас он познает Истину.
  Наконец, тоннель кончился. Сергей Сергеевич оказался в пространстве залитом светом, причем, не мог понять, где его источник, так как ни светила, ни ламп не было видно. Это был яркий, но приятный не утомляющий свет. И здесь он услышал Голос: "Приветствую тебя". Голос исходил, как казалось, отовсюду.
  - Привет и тебе, - сказал Сергей Сергеевич, - обращаясь к говорившему почему-то на ты.
  И в этот момент из света вышли двое. Один был повыше ростом, а второй поменьше. Первый был светловолосым с серо-зелеными глазами, а второй - черноволосый, а глаза карие.
  - Ты узнал нас? - спросил светловолосый...
  Сергей Сергеевич даже не знал, что ему отвечать, в голове роились разные мысли, но доминировала одна: "Неужели угадал?"
  - Значит узнал, - сказал Иисус, - но не думай, что ты угадал. У каждого человека Иисус свой и Иуда свой. Какими мы были на самом деле - это не так уж важно, так как у каждого свой Бог в душе.
  - Я, видимо, уже умер? - спросил Сергей Сергеевич.
  - Это странный вопрос, так как смерти на самом деле - нет. Просто, ты переместился из того мира, который люди называют материальным, в мир, который называется духовным. Но в этом мире нет разницы между духом и телом, нет Времени, нет Пространства, а есть Вечность.
  С этими словами Иисус сделал легкое движение рукой и из света стали проступать вначале какие-то контуры, а затем Сергей Сергеевич увидел картины, похожие на фильм. И только через мгновение он понял, что это картины его собственной земной жизни. Он увидел свое рождение. Потом свой дом и квартиру, где прошло его детство. Он увидел отца, еще молодого. Свою первую учительницу, университет.
  - Значит, это правда? - спросил он.
  - Что именно? - ответил вопросом на вопрос Иисус.
  - Что перед смертью перед человеком проходит вся его жизнь...
  - Здесь все правда, - сказал Иисус, - в этом мире нет разницы между словами и делами, так как слова сразу превращаются в дела и слово не является ложью.
  - Скажи, а вы мне можете показать будущее...
  - А зачем тебе это? - спросил Иуда, - здесь ведь нет ни будущего, ни прошлого. В этот момент "экран", где проходили картины жизни Сергея Сергеевича исчез. И он увидел другой "экран", где менялись картины истории человечества. Это было точно, как описано в его романе...
  - А что будет с моим романом? - спросил он.
  - Наступит время и его опубликуют, - сказал Иуда, как узнают о том, что существовало мое евангелие и что я не предавал своего друга Иисуса, а действовал по его просьбе. А ты и вправду веришь, что это может что-нибудь изменить?
  - Конечно, - сказал Сергей Сергеевич, - ведь, тогда наконец все увидят Истину...
  - Истину? - спросил Иисус, - а ты знаешь, что такое Истина?
  - Конечно, нет, - ответил Сергей Сергеевич, - но если каждый человек будет добывать хоть крупицу истины мы приблизимся к ней...
  - Вот в этом и состоит все заблуждение вашего рода, - раздался до боли знакомый Сергею Сергеевичу скрипучий голос. В это мгновение из света появился обладатель этого голоса, но выглядел он не как Ваал Веельзевулович, а иначе. Он был статен, темные волосы, темно-зеленые глаза и одет он был по моде пятнадцатого века. Сергей Сергеевич чуть не ахнул ибо перед ним стоял сам Чезаре Борджиа собственной персоной, а точнее, как он был описан в романе.
  - А это ты, Люцифер, - сказал Иисус, - зачем пожаловал?
  - Я хотел посмотреть ему в глаза, - сказал явившийся.
  - Он все равно не твой, - сказал Иисус.
  - Я знаю, - ответил Люцифер, - но мне хотелось бы, чтобы он понял, что не я виной тем бедам, что происходят на земле, и которые творят сами люди. Меня на самом деле нет... Я повод или, как говорят теперь - "отмазка", не более того, я - иллюзия, которую выдумали люди, чтобы было на кого сваливать свои грехи.
  Когда он говорил все это, облик его постоянно менялся: волосы меняли цвет, лицо то покрывалось бородой, то становилось гладким. При произнесении последней фразы его лицо стало похожим на портрет, который, как смутно помнил Сергей Сергеевич, украшал кабинет его отца до года эдак 1956. Эти последние слова Люцифер произнес с характерным акцентом. Наконец, он снова превратился в привычного уже для Сергея Сергеевича старичка.
  - Хватит, демонстрировать свои фокусы, - строго сказал Иисус...
  - Эх, Спаситель, Спаситель, - сказал Люцифер, превращаясь в классического Мефистофеля. Сколько раз я говорил тебе, что все напрасно, что люди никогда не станут лучше! А ты, все пытаешься мне доказать, обратное...
  - Они давно бы стали лучше, если бы ты мне не мешал, - сказал Иисус.
  - Да я же не мешаю! Господи! - я просто помогаю проявиться естественным порывам их души. Вот, например, Федор Михайлович Достоевский в романах все тебя искал и хвалил, а сам-то был игрок. Я и помогал проявиться этому бессознательному порыву, а иначе, как бы ты понял, что он, так сказать, не совсем праведник. Или Лев Николаевич, забыл, что "во многой мудрости много и печали" и его отлучили от святой церкви...
  - А кто его отлучил. Люцифер? Люди отлучили, а не Бог, - возразил Иисус.
  - Вот именно, - подхватил Мефистофель, - об это я тебе целую вечность толкую.
  Сергей Сергеевич с удивлением слушал эту беседу. И вдруг странная мысль пришла ему в голову и он спросил:
  - А можно мне высказаться?
  - Конечно, - сказал Иисус.
  - Да что ты, собственно, можешь сообщить нам нового? - пробурчал Люцифер.
  - Все дело в том, что вы рассматриваете человечество с позиции Вечности, причем, один считает всех людей хорошими, а другой плохими. Но люди не хороши и не плохи - они такие, какие есть и исправить могут только сами себя, вот только жизни, порой для этого мало...
  - Слушай, а ты не так глуп, как мне показалось, когда я продал тебе эту злосчастную тетрадь, - сказал Люцифер.
  - Он выдержал испытание, - сказал Иисус, - ведь роман, подсунутый тобой он полностью изменил. Это уже его роман, а не твой и поэтому он навсегда свободен от договора с тобой. Я победил, а не ты!
  Люцифер снова превратился в сухонького старичка с портфельчиком, из которого извлек уже знакомую Сергею Сергеевичу бумагу. Договор вспыхнул у него в руках и превратился в золу, а поднявшийся ветер унес ее, куда-то в пространство. В это мгновение Люцифер исчез.
  - Ну вот и все, - сказал Иисус, - теперь твоя душа свободна.
   Сергей Сергеевич почувствовал порыв ветра и свет поглотил его.
  
  
  
  Марина нашла Сергея Сергеевича в гостиной. Он спокойно сидел в кресле. Глаза были закрыты и, казалось, он спал. Лицо его было каким-то просветленным.
  Она не сразу поняла, что он умер. Но затем вдруг осознала. Плакать не было сил...
   В ящике рабочего стола она увидела конверт, где лежало, написанное его рукой письмо-завещание: он просил похоронить его на родине рядом с отцом. Письмо было обращено к Марине. Он завещал ей все, что у него было, но просил помогать дочери. И еще он просил Марину по возможности опубликовать роман. Перебирая бумаги Сергея Сергеевича, Марина нашла старую тетрадь в кожаном переплете в ней оказались неопубликованные Сергеем Сергеевичем стихи, а не роман неизвестного автора... Это могло показаться странным, но это было так.
  
  ***
  Марина сделала все, как велел ей Сергей Сергеевич. Его похоронили рядом с отцом. Над могилой росла плакучая ива. Ее ветки касались ограды. Ветер трепал ее ветви и было впечатление, что она шепчет какие-то стихи или песни.
   С публикацией романа вначале ничего не получалось. Лишь после того, как в 2006 году был опубликован текст евангелия от Иуды, романом заинтересовалось одно издательство. Роман опубликовали, но, то ли фамилия автора сериалов мало привлекала по-настоящему интеллектуальную публику, то ли реклама была недостаточной. Прошел он как-то незаметно.
   А может быть, не настало еще время? Может быть?.. Может быть?.. А настанет ли это время?..
  
  Вместо эпилога.
   Стихи С. С. Скорописного из тетради в кожаном переплете.
  
  
  1.Хорал.
  
  Слышу орган слышу светлую грусть,
  Слышу тоску одинокой души.
  И ты, Спаситель, сегодня не трусь -
  Прости того, кто предал за гроши...
  
  Прости того, кто распял доброту,
  Прости того, кто тебя бичевал,
  Прости того, кто предал красоту
  И позолотой ее украшал...
  
  Господи, если ты есть в небесах,
  Ты награди нас прощеньем своим...
  Пусть мы сжигали тебя на кострах,
  Но ведь не ведали, что творим...
  
  Знаю, что даже средь смертных мук
  Ты всё простил, даже врагам -
  Вот вдруг, что понял уставший мой дух,
   Слушая этот могучий орган...
  
  2. Старый друг.
  Часы пробили - друг ушел,
  Закрылась дверь за ним...
  Уж день прошел, уж год прошел -
  Не виделись мы с ним.
  Я телефон его забыл,
   И он не позвонит,
  Не дверь, а душу я закрыл,
  И вход гвоздем забит...
  
  Куда ушел ты старый друг?
  Где ходишь ты теперь?
  В какой вступил ты новый круг?
  Устал ли от потерь?
  А я живу среди других
  Совсем других друзей.
  Мне вроде бы хватает их,
  Мне среди них теплей.
  .
  Но, где-то в глубине души,
  Тоскую я о том,
  Когда средь парковой тиши,
  Гуляли мы вдвоем...
  И знаю, знаю, что не вдруг
  Порой тоскует дух...
  Это так верно -
   старый друг дороже
   новых двух!
  3.
  
  Нарисованные лица, нарисованы ресницы
  Нарисованные губы, нарисованы глаза...
  Бьется в тесной клетке птица -
  И тоскует и томится, -
  В нарисованных глазницах мимолетная слеза...
  
  И пустые разговоры, и нелепые раздоры,
  Недовольство - скука, скука!
  Жизнь опять нехороша...
  Пара слов - о книгах, тряпках.
  Пара песенок в тетрадках...
  Ностальгия!
   Ностальгия -
   Нарисована душа...
  
  В жизни часто мы играем - и порой не замечаем,
  Как становится вдруг сутью нарисованная роль...
  Мы не помним, что читаем, а читая не вникаем:
  Наполняем душу мутью, мудрости забыв пароль...
  
  Я смотрю на эти лица -
  Нарисованы ресницы,
   Нарисованные губы,
   Нарисована душа...
  Карандаш опять крошиться -
  Он рискует притупиться -
  Все пройдет, а вдруг и вправду,
   станет жизнь нехороша!
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  4.
  
  На Патриаршие пруды,
  Пойдем, послушаем капели.
  Забудем вместе я и ты
  Зимы тревожные метели...
  Как часто злобы не тая,
  Зима нас била и бросала,
  Но я всегда искал тебя
  И ты всегда меня спасала.
  
  Пусть снова ранняя весна
  Дождем и снегом слякотится...
  Но незатейливо красна,
  Арбатской тишиной столица.
  И мы идем по тишине -
  Провинциальной и глубокой -
  Как будто даже не в Москве,
  А где-то в стороне далекой...
  
  Пойдем к Садовому кольцу,
  Услышав рев и гул моторов,
  И поднесем опять к лицу,
  Обрывки чьих-то разговоров...
  И пустимся опять бежать,
  Как мы привыкли и хотели.
   И часто будем вспоминать -
  Весну, пруды, Арбат, капели...
  
  
  
  
  
  
  5.
  
  
  
   Ты пришла ко мне сном нечаянным,
  Ты приснилась мне утром отчаянным -
  Постучалась тихонько в дверь...
  Был всегда я таким неприкаянным:
  Одиноким, влюбленным, бросаемым,
  Но не будем об этом теперь...
  
  Улыбнись мне светлой улыбкою -
  Ведь вся жизнь нелепой ошибкою
  До прихода любви была.
  Будь всегда со мною, любимая,
  Для меня ты вечно красивая...
  Тихо падает с сосен смола,
  И в янтарь в веках превращается!
  
  
  
  
  
  
  
  
  6.
  
  Я так люблю, я раскрываю вежды
  Души твоей...
  Не верю я, что больше нет надежды
  Любви моей...
  Не верю я, что может лишь мгновенье
  Перечеркнуть
  Всю нашу страсть и Божье откровенье
  И жизни суть.
  Ведь я струна, а ты моя гитара
  И лишь на ней
  Звучат все песни forte или piano
  Души моей!
  И вот когда, отбросив все сомненья
  Раздавим тать
  Любовь воздастся, словно избавленье,
  И благодать.
  
  
  
  
  
  7.
  
  
  Дождь без конца, без конца, солнце за тучами скрылось...
  Листья желтеют давно в нашем старинном саду.
  Лето ушло навсегда, и ничего не случилось,
  А от осенней поры я ничего и не жду...
  
  Дни наши мчаться как сон, годы так быстро проходят,
  Вот и помчался к земле ветром подхваченный лист,
  Вальс уж давно прозвучал и музыканты уходят,
  Лишь напевает его чуть охрипший солист.
  
  Эти осенние дни полны безумной печали,
  Полны тоски о любви, полны тоски о весне.
  Лето, любовь и мечту долго все мы ожидали,
  Но промелькнули они словно в рождественском сне.
  8.
  
  
  Седое ощущение беды,
  Меня уже давно не покидает,
  Мне снятся вещие и горестные сны,
  А счастье тихо, как снежинка тает...
  
  Переверни страницу и войди
   В тот новый мир заветный и прекрасный,
  Гори моя звезда, гори
  Огнем весенним и чудесно-ясным...
  
  Наступит новый день, придет любовь.
  Она влетит, как ангел тихо,
  И запоют все струны вновь,
  И улетит седое лихо...
  
  Его подхватят севера ветра,
  Его бураны унесут на полюс,
  И зазвучит весенняя гроза,
  И вырастет трава по пояс.
  
  
  
  
  
  
  9.
  В этом зале нет тепла,
  Занавешены все окна,
  Искренность давно ушла,
  И давно не видно солнца...
  Здесь не слышно, что поют,
  Да кому же это надо...
  Все равно слова умрут
  За железною оградой
  
  В этом зале нет тепла -
  Здесь поют под фонограмму...
  Здесь давно мертва душа...
  Здесь не уважают славу.
  В этом зале говорят
  Только лозунги и оды...
  И в речах своих трубят
  Про прекраснейшие годы
  
  В этом зале нет тепла
  В нем одни лишь юбилеи...
  Прославляются всегда
  Корифеи, корифеи...
  И всегда один мотив
  Он из стен здесь вылетает
  То ли марш, а то ли миф
  Все играет и играет...
  
  
  Но в один прекрасный день
  Распахнутся эти окна...
  И исчезнет снова лень
  И неискренность подохнет...
  И опять все запоют
  Про костер, дороги, встречи,
  И воспрянет вновь любовь,
  И душа раны залечит...
  
  Как прекрасно это знать
  Как прекрасно в это верить,
  И не хочется молчать,
  И всем тайну ту поверить...
  Но пока наполнен зал
  Этой гадкой мертвечиной -
  Он заброшенный вокзал
  Некрасивый, нелюдимый...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  10. Старый хиппи.
  
  Я жил в эпоху титанов,
  И пел их великие песни,
  Ходил по улицам тем же,
  Носил голубые джинсы...
  Но песни давно остыли.
  Титаны, кто спился, кто умер...
  И нет уже прежних улиц.
  И нет ни любви, ни смысла...
  
  Проходит, все в жизни проходит,
  Проходит вечная слава.
  Несется вперед несется наш век,
  Без страсти и мысли...
  И ветер гуляет только
  Над Римом и Ливерпулем,
  Над Токио и Москвою,
  Над Лондоном и Сан-Франциско.
  
   .
  
  
  
  
  
  
  
  
  11.
  
  Стихи не пишутся, не пишется роман,
  Подавлены эмоции и чувства,
  Я так устал от мелких дрязг и драм,
  Что мне сейчас совсем не до искусства.
  
  Но это временно, и вновь услышу я
  Тот тихий голос, что душой зовется
  Он через все сомнения прорвется,
  Сквозь пошлость, окружившую меня.
  
  И снова будет запах у весны,
  И девушка покажется богиней,
  Кошмары отойдут, придут цветные сны -
  Их гамма будет золотой и синей.
  
  Вновь зазвучат стихи в душе моей,
  Цель станет ясной и прозрачно-чистой.
  Сотру пыль с полок и тоску из мыслей,
  Познаю вновь гармонию вещей.
  
  Дверь отворилась, петлями скрепя,
  И разрывая время и пространство,
  Ты вдруг вошла, перчатки теребя,
  С тобой вошли любовь и постоянство
  И истина законов бытия...
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"