Темной ночью, средь теней, на дымящихся руинах деревни сгоревшей и в тлеющей тихо траве, похоронили жизнь-старуху полчища врагов. Кромсали мечами, топорами изрубили плоть и кинули в огонь останки мертвеца.
И ушли, насмехаясь, трупы топча и плюясь на захваченных в плен. Крики и вопли вдали утихали, варвары шумной гурьбой по дороге ушли.
Тёмной ночью руины гореть перестали, обрушились крыши, прогнила земля. И мертвая старуха, в огне что лежала, внезапно оживать начала. В глазах, в коих прежде светилось добро, в пустых и выжженных глазницах загорелись злые огоньки. Вспышка возникла на месте резни, руки старухи вдруг стали когтями. В истлевшей одежде выбрался труп, задыхаясь от гари.
Тёмной ночью тени сгустились над силуэтом чьим-то, фигурой костлявой, стоявшей в огне. Её доброе сердце от злобы счернело, сила в руках-исцелять, что от Бога, от ненависти в земь утекла. В плащ завернувшись, оставленный кем-то из безпощадных убийц, жизнь-старуха улыбнулась...оскалкой мертвеца. Череп скелета из тьмы показался и под капюшоном плаща исчез навсегда. Белый когда-то, тот плащ, словно пепел, стал серым и теперь он не плащ, а покойницкий саван, на старухе той развивался под ветром.
И фигура согбенна, шатаясь, наклонилась над старой косой, около трупа фермера лежавшей в пыли. Руки сомкнулись на старом древке и лезвие хищно блеснуло во мраке. И старуха-не жизнь, а Смерть голову к небу беззвездному в тоске подняла. Вопль отчаянья и боли услышали варвары далеко-далеко и замерли вмиг. А та, что лечила, та, что любила, та, что самой Жизнью была, взлетела над пепелищем и Охота её началась.
Тёмной ночью, в сгоревшей деревне, среди крови и боли, сред пепла, угля, Жизнь прекратилась, а Смерть- родилась.