Кучук Владимир Анатольевич : другие произведения.

Сборник армейских юмористических рассказов

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 8.00*3  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Эти рассказы я рассчитывал разместить в романе "Стройбат. Королевские войска" 2й частью. Но потом решил выложить как отдельный сборник рассказов. Вполне возможно, что рассказы будут добавляться. Материала для их написания - хоть отбавляй! Юмор - вот еще один из главных факторов, помогавший в тяжелых армейских буднях. Пусть где-то грубый, иногда, даже, черный, но ведь помогал!
  Терминатор.
  Паскудный день
  
  
  Боевой киборг приближался, безбожно скрипя шарнирами, и до ломоты в зубах жужжа приводами. По всему было видно, что ему тоже немало досталось во время битвы, так как робот заметно прихрамывал, а один из двух электронных глаз, выбитый из глазной впадины, болтался в такт шагов на пучке проводов, внутри которого с легким треском периодически вспыхивали фиолетовые искры. Локтевой сустав правой руки был поврежден, поэтому широкий ствол гранатомета, встроенного в конечность, смотрел в землю, став совершенно бесполезным без возможности наведения на цель.
  Но это была все еще грозная и смертельно опасная машина, так как ее второй глаз, грозно горевший ярким рубином, судя по всему, функционировал нормально. Крупнокалиберный пулемет, заменявший роботу левую руку, тоже был исправен, и мог превратить в решето все, что электронные мозги идентифицировали бы как цель.
  Вся эта стальная хрень, до отказа набитая электроникой, и снабженная мощным вооружением, неумолимо приближалась к Василию, который безуспешно пытался высвободить ноги, придавленные подбитым гравискутером. Убедившись, в конце концов, в тщетности своих попыток, он дотянулся до своего плазменного ружья, быстро прицелился в уцелевший глаз робота, и трижды нажал на спусковой крючок.
  К великому Васькиному удивлению, два плазменных заряда, вместо того, что бы с околосветовой скоростью выбить второй зрительный орган железного ублюдка, или вообще снести с плеч его жестяную башку вместе с электронными мозгами, один за другим, не спеша, вылетели, словно пчелы из улья. Пролетев по пологой дуге двумя сверкающими шариками, они упали у ног киборга. Вместо третьего заряда из ствола вообще ударила струя воды, так же, как и заряды, не достигшая цели.
  Киборг, казалось, тоже охренел от произошедшего, и даже остановился в нескольких метрах от стрелявшего в него врага. Ваське в тот момент показалось, что эта железная скотина даже лыбилась, как трамвай на повороте, радуясь его конфузу. Вскоре робот продолжил движение, и Василий Клямкин - боец штурмовой группы, герой Сопротивления, отбросив бесполезное ружье, приготовился принять неминуемую и жуткую смерть. Последнее что он видел, перед тем, как зажмурить глаза - занесенную над его головой плоскую ступню огромной стальной ноги. "Раздавить решил, сука клепанная, - подумал Васька, - что б патроны не тратить, падла!".
  И тут Клямкину пришлось удивиться до невозможности еще раз, так как робот не собирался превращать его голову в блин, а, аккуратно опустив ногу к лицу, зажал Васькин нос металлическими пальцами. Не сильно так зажал, что б дышать можно было. Сильно запахло горячим металлом, и здорово захотелось чихнуть. "А-а-а-а, гребаный дровосек, - снова подумал Клямкин, - поиздеваться решил, прежде чем кончить совсем!".
  И тут откуда-то донесся глухой стук непонятной природы. Стучал не робот, потому что он сам, отвлекшись на мгновение от беспомощного врага, быстро и резко завращал в разные стороны своей железной тыковкой, словно курица, пытаясь высмотреть единственным оком источник звука. А когда стук раздался еще раз, киборг, согнувшись в поясе, наклонился к Васькиному лицу, придвинувшись как можно ближе, и, почему-то, голосом его жены Лариски проорал:
  - Васька, иди - глянь, кого там хер припер в такую рань!
  
  Клямкину, наконец-то, удалось чихнуть, после чего он открыл глаза.
  Робота не было, как и низкого серого неба над головой, с быстро проносящимися грязными тучами. Не было и сплошных развалин вокруг, с вырывающимися из них, то тут, то там, столбами черного дыма. Василий лежал на полу своей кухни, где ему вчера постелила жена, а поперек его ног, как раз в районе колен, лежало безвольное тело свояка, свалившегося во сне, по всему видать, с кушетки. Его-то, в своих странных и жутких сновидениях, Клямкин и принял за придавившего ноги гироскутера, по сантиметру высвобождаясь из-под которого, он "заехал" головой под батарею. Тут-то нос и зажало меж двух секций, отсюда же нещадно пахло металлом, а от накопившейся в батарее пыли постоянно хотелось чихнуть.
  Попытка вытащить из-под свояка напрочь онемевшие ноги, лежа на спине, ни к чему не привела, поэтому Василий решил перевернуться на живот. Но для этого ему нужно было высвободить голову, плотно загнанную под радиатор. Это ему удалось, если не считать того, что во время очередного чиха Клямкин больно ударился лбом об угол чугунной секции.
  Вскоре Васька смог выбраться из всех пленов, и усесться на кушетку, осторожно вытянув вперед отдавленные и напрочь онемевшие ноги. Странный и страшный сон улетучился окончательно, но осталась сильная головная боль и жуткая жажда. Взгляд невольно упал на кухонный стол, заставленный тарелками с остатками закуски, пустыми бутылками из-под водки и пива, хотя... на лице Клямкина сложилось подобие улыбки... одна из бутылок с "Жигулевским" была почти полной.
  Едва не свалившись всей своей сотней килограмм на свояка, переступая через него, безобразно храпящего, на все еще плохо послушных ногах, Василий добрался до вожделенной жидкости, и жадно приник к горлышку.
  В это время опять раздался глухой стук, тот - из сна. Только Клямкин теперь сообразил, что стучали в дверь квартиры.
  - Клямкин, зараза, сказала же: посмотри, кто там ломится! Или я сейчас встану, и вломлю всем - и ему, и тебе! - Опять раздался голос любимой жены из комнаты, где она ночевала со своячницей. - Ты же сказал, что у тебя сегодня выходной?!
  Выдудолив одним большим глотком пиво, Василий потащился в прихожую.
  Открыв входную дверь, Клямкин обнаружил за ней рядового военного строителя Таджибаева - бойца из его роты. Узбечонок, с невероятно выпученными глазами, и рост которого едва достигал метра шестидесяти, собрался, было, постучать в третий раз, чем неминуемо подписал бы смертный приговор и хозяину квартиры, и себе.
  - Ты чего расстучался тут?! - Прошипел змием Василий. - Спят же все! Чего надо?!
  - Тав...таварыщ литтинант, - замямлил рядовой, так и не опустив руку, приготовленную для очередной порции стука. Красная повязка, на которой белой краской было выведено: "Помощник дежурного по штабу", съехала по худой, как у Кощея, конечности до самого плеча, частично прикрыв погон. - Тибя камандыр завёт.
  - На кой я ему сдался?! У меня выходной! - Клямкин поморщился от очередного приступа головной боли.
  - Камандыр Салавьов сказал в штаб нада спро...сра...бистра нада, карочэ.
  - Зачем?!
  - Камбат завет, карочэ.
  "У-у-у, суки!" - простонал про себя Василий, а в слух сказал:
  - Ладно, скажи - иду. Давай, чеши отсюда!
  Боец развернулся, и загрохотал подкованными кирзачами по ступеням вниз. Такой же конституции, как и руки, его нижние "заготовки" были больше "заточенные" для езды на ишаках. В ушитых до невозможности галифе, они болтались в голенищах сапог, словно пестики в ступах.
  "Вот же урод!" - Подумал, глядя ему в след, Клямкин, морщась от каждого удара каблуков по бетону. - "А ведь, поди, красавцем, Аполлоном, сука, себя считает! Доберусь до роты, разошью всех поголовно! А дюбеля из каблуков зубами выдирать будут! Обнаглели, бля!"
  
  Через десять минут, невообразимо мучимый похмельем, снедаемый жесточайшей жаждой, и одержимый гневом на весь белый свет, лейтенант Василий Клямкин шагал в расположение строительного батальона, в котором служил на должности заместителя командира второй роты.
  Второй год уж скоро минует, как он приехал в этот Подмосковный гарнизон зеленым лейтенантом.
  Служба нравилась.
  Конечно же, такой романтикой, какую рисуют себе будущие офицеры еще в курсантском возрасте, даже и не пахло, но жить, как говорится, можно было. Даже Лариска, супружница его законная, с которой он успел пожениться еще за год до выпуска, не испугалась и комнатушки в захудалом общежитии, в которой пришлось поютиться до получения однушки в нормальном жилом доме. Закатав рукава, она отправила Клямкина за обещанными замом по тылу батальона красками, шпатлевками и обоями, и, пока он, чуть ли не целыми сутками, корпел на службе, как и положено всем начинающим офицерам, сотворила из комнатушки конфетку. Кроме того, быстро "построив", где убеждением, а где и принуждением, местных алкашей, и прочих любителей "нарушать порядок и водку пьянствовать", она мобилизовала всю эту братию, выбила у того же начальника тыла, постепенно начинавшего побаиваться встречи с ней, необходимые материалы, и привела в божеский вид все помещения общего пользования. Ничего удивительного тут и не было, ведь Лариска, в свои двадцать три года, успела окончить "политех" в Горьком, получить "мастера спорта" по плаванью, да еще родить Клямкину первенца Мишку. Красавица, чего уж там говорить! Высокая, стройная! Метр восемьдесят пять рост у нее был, всего на каких-то десять сантиметров ниже супруга! Так что, бывало, поднесет под нюх какому ни будь, слабо понимающему политику партии, ханурику свой изящный кулачишко, размером с его подергивающуюся от долгих и постоянных возлияний головенку, и, глядишь, осознание пришло, и консенсусы всякие установлены, и взаимопонимания налажены.
  В общем - уважали ее, даже должность коменданта предлагали, но тут на повышение уехал пропагандист батальона, и семейству Клямкиных досталась освободившаяся квартира в пятиэтажке, которая в местном гарнизоне считалась чем-то вроде кондоминиума на Манхэттене.
  За три дня до описываемых событий пришла телеграмма от Светки - родной сестры Лариски, которая сообщала, что, вместе со своим мужем Колькой, и "спиногрызом" Сашкой выезжают в гости из славного города Краснодара. Ради такого случая, Клямкин заранее договорился с ротным о выходном, с Иринкой из военторга - об кое-каких продуктах, паре бутылок водки, и ящике "Жигулевского".
  В общем, все было "на мази"!
  Как и ожидалось, Мольковы (такая фамилия теперь была у Светки по мужу) привезли с собой кучу всяких кубанских изысков, только перечисляя которые можно было язык проглотить. Накануне выходного Ваську даже отпустили пораньше со службы, понимая всю важность предстоящего момента, но и с намеком на соответствующую отдачу.
  К тому моменту, когда Клямкин прибежал домой, девки успели накрыть шикарный стол, и, как говорится, понеслась!
  Мужики вечером решили пить самогон, привезенный от Светкиного свекра, а приобретенную по заказу в военторге "Столичную" оставить на шашлык, запланированный на следующий день.
  Женщины же довольствовались домашним виноградным вином, презентованным все теми же Колькиными родителями.
  Но, как это нередко бывает, любые, даже самые гениальные планы и решения разбиваются вдребезги, словно корабли в шторм о скалы, уже после первой выпитой бутылки. Да и ладно, если б эта первая бутылка была водкой, которую Васька по блату заимел в местном "кильдыме", как называли гарнизонный продуктовый магазин, так начинали же с произведения бодяжных искусств - работы самогонного аппарата самого Молькова старшего!
  Уже с первой рюмки у Клямкина сложилось стойкое убеждение, что на этой, слегка замутненной жидкости, с запахом подпаленной резины, облитой ацетоном, запросто могут летать истребители! Свояк же этот денатурат, выгнанный, как он клялся, из взращенной на домашнем огороде свеклы, смаковал, как божий нектар, нахваливая, и рассматривая каждую рюмку на свет, словно хрустальный бокал, наполненный коллекционным "Шато"! Чего он там хотел увидеть, сомелье убогий?! Мало того: он жутко обиделся на Василия, заметив, что тот себе не доливает! "Батю моего не уважаешь!" - разнылся, чуть не рыдая. Придурок!
  Пришлось пить наравне.
  Хорошо еще, сосед выручил - гвоздей, типа, стрельнуть пришел. Не хватило, мол, что б лоджию дообшить "вагонкой". Ага, так ему и поверили! На запах самогона он пришел, алкаш долбаный! (Духан от этого, с позволения сказать, напитка мгновенно заполнил собой всю округу, будоража умы и воображения всех слабых на выпивку ее обитателей). В другой раз выгнал бы взашей, а тут - спаситель прямо, добрую долю отравы на себя взял.
  Посидели.
  Самогон, к Васькиному удовольствию, заканчивался. Дамы к тому времени, попив какого-то там "Черного лекаря", пошли укладывать детей, да и сами улеглись.
  - Васек, неси ка водку! - Заговорчески зашептал Колька, украдкой поглядывая на дверь в комнату, за которой скрылись жены.
  - А как же шашлыки завтра?
  - Да у нас же еще вина полно! Да и пива вон - ящик нетронутый!
  - Мужики, а у меня под это дело... - с довольным видом потер ладоши сосед,- ... я сейчас.
  Через пять минут он приволок из дома "Электронику ВМ-12" и пару кассет. "И откуда же у прапоров такие деньги?!" - С завистью подумал Клямкин, давно мечтавший о "видаке", но их семейный бюджет, пока, не мог потянуть такое счастье.
  Ну, в общем, под "зрелища" пара бутылок водки ушла, как в сухую землю, после чего под какую-то, (опять же - кубанскую) рыбу холодного копчения дошло дело и до "Жигулевского".
  Когда закончились посиделки, когда ушел сосед вместе в видаком, кто стелил и укладывал пирушников спать - этого Василий не помнил. Помнил только, что смотрели фильмы, американские, про каких-то роботов, киборгов, из прошлого, или из будущего... В общем - вся эта хрень и приснилась ему в таком совсем неэкзотическом виде.
  
  Занятый тягостными воспоминаниями о прошедшем вечере и минувшей ночи, Клямкин не заметил, как его ноги сами по себе, нарушив привычный каждодневный маршрут в батальон, привели его к колонке, снабжавшей жителей местного дачного поселка, краем подступавшего почти к самому забору части, артезианской водой.
  Такой вкусной воды, как показалось Василию, он не пил никогда в жизни. Обжигающе холодная жидкость, добытая из глубоких недр матушки Земли, щедро заполнила многострадальное нутро Клямкина, затушив на время бушующий в нем пожар.
  Напившись, лейтенант, воровато оглядываясь по сторонам, быстро снял рубашку, майку, и подставил под струю свой могучий торс, после чего, здорово освеженный и значительно отрезвленный, продолжил свой путь, одеваясь на ходу.
   Настроение значительно улучшилось, захотелось даже закурить, но, к своему великому огорчению, Клямкин обнаружил, что свой "Беломор" он забыл дома. "Ладно, - тут же поспешил утешить себя Васька, - пойду в штаб через роту, там и стрельну у кого ни будь".
  К КПП части предстояло пройти еще метров триста по проторенной тропинке, тянущейся вдоль двухметрового бетонного забора с немудренным орнаментом из колючей проволоки наверху. Но Василий решил значительно сократить путь, перемахнув через ограждение в одном заветном месте, где самоходчики вырезали пару метров "колючки", что бы беспрепятственно покидать расположение. Это место вскоре обнаружилось по черным вертикальным полосам, густо нанесенным на светло-серую поверхность плиты кирзовыми сапогами злостных нарушителей дисциплины.
  Лейтенант уже, было, протянул руки к верхнему срезу забор, как ему послышались звуки какой-то возни с той стороны. Клямкин тенью шагнул за росший рядом с "перелазом" куст сирени, и затаился.
  Буквально через несколько секунд две пары смуглых рук ухватились за край плиты, затем показались две такой же масти головы. Далее, четыре маленьких, по-азиатски раскосых глаз мгновенно просканировали пятачок запретной территории, и, наконец, буквально в метре от притаившегося в засаде лейтенанта, приземлились два бойца - уроженцев одной из восточных республик. Из таких, если кто помнит, в былые времена стройбат состоял процентов на семьдесят-восемьдесят.
  Постоянно переговариваясь полушепотом на каком-то там своем, воины-созидатели, поправив выбившуюся из-под ремня, во время преодоления препятствия, форму, собрались, уже было, двинуть в каком-то только им известном направлении, как за их спинами, совершенно беззвучно, словно тень отца Гамлета, появился Клямкин, схвативший полностью уверовавших в успехе своей вылазки самовольщиков за воротники.
  Охреневшие вдрызг от такого поворота событий азиаты, поначалу, замерли в полуподвешенном состоянии, глядя округленными сверх того, что позволяла природа, глазами друг на дружку. Потом, слегка отойдя от полученного шока, затрепыхались, словно рыба на крючке, пытаясь вырваться, приговаривая при этом что-то, опять же - на родном языке. Василий догадывался, что это, отнюдь, не цитаты из произведений Омара Хайама, и что уши его не вянут только благодаря непониманию им этой тарабарщины.
  Тюкнув, слегонца, самоходчиков друг об дружку, Клямкин прекратил их всяческие трепыхания и возмущения, затем, развернув лицом к родной части, заставил лезть обратно через забор, выделив, для пущей убедительности, поочередно, по увесистому пендалю.
  Внутри периметра на землю приземлились одновременно, так как для Василия, с его внушительными достижениями в "многоборье" еще со времен учебы в училище, двухметровый забор препятствием не являлся.
  При приземлении, у одного из бойцов из кармана выпал военный билет в черной клеенчатой обложке и блестящий прямоугольный предмет. Солдат тут же наклонился, что бы подобрать оброненное, но Василий, несильно толкнув его ладонью в лоб, отправил сидалищем в куст шиповника, и сам поднял документы и коробочку, оказавшуюся портсигаром.
  Забытое на какое-то время желание покурить вновь вспыхнуло с новой силой.
  Открыв портсигар, Клямкин, к своему удовольствию, обнаружил там с десяток папирос. Они были немного длиннее, чем привычные для него "беломорины".
  "Казбек", наверное" - Подумал Вася.
  Затем, уловив слегка сладковатый запах:
  "Или, скорее всего, "Герцеговина флор". Однако же - не хило живут воины-строители, ежели позволяют себе такие папиросы!".
  Клямкин подцепил одну папиросу, тут же сунул ее в рот, привычно закусив и смяв гильзу. Потом, подумав, достал еще одну, и спрятал ее в фуражке, запихав глубоко в щель между донышком и тульей.
  - Завтра я дежурным по батальону заступаю. - Сказал он бойцу, возвращая портсигар и военный билет, - подойдешь ко мне, отдам папиросы. Только у меня "Беломор"! Понял?!
  Военный строитель, почесывая исколотую задницу, кивнул, пряча свой скарб в карман.
  - А теперь валите отсюда! Если еще раз поймаю, отведу в комендатуру! Ну, валите в роту! Бего-о-ом, марш!
  Азиаты недоуменно переглянулись, и, все еще боясь поверить своему счастью, потрусили в сторону казарм, опасливо оглядываясь.
  Похлопав себя по карманам, Клямкин извлек одноразовую зажигалку, прикурил, с наслаждение затянулся крепким сладковатым дымом, и направился в сторону штаба, в актовом зале которого комбату приспичило провести совещание, так безжалостно сломавшее законный выходной лейтенанта.
  
  Массивные, налитые свинцом тучи медленно перемещались над разрушенным жестокими боями городом. Многие постройки горели, и черные столбы дыма, то тут, то там, подпирали низкое, мертвое небо.
  Киборг не быстрым, но решительным шагом подошел к двухэтажному зданию, внимательно осматривая все вокруг, и пытаясь вспомнить: на какое же задание он был запрограммирован?! Что-то случилось с его электронной памятью, и он частично забыл цель своей миссии. Толи кого-то убить, то ли наоборот - спасти... Электронный мозг работал на пределе, чуть ли не докрасна раскочегарив металлическую черепную коробку и здорово посадив батарею. "Если убить, - пытался анализировать робот, - то где же оружие? Значит - спасти, все-таки?! Тогда вопрос - кого? И - от кого?".
   Если бы он был настоящим, живым человеком, то сейчас непременно чесал бы в затылке, стимулируя таким образом мозг и заставляя его мыслить интенсивнее. Но киборг, всего лишь на всего, являлся машиной, пусть и обладающей интеллектом, поэтому он просто стоял, оглядываясь, и зыркая своими огромными красными глазами, словно филин.
  Тут его слуховые датчики уловили какие-то звуки.
   Повращав по сторонам головой, робот обнаружил, что они доносятся из открытого на втором этаже окна, и это были не просто звуки, а человеческие голоса! И не просто голоса, а крики!
  "Все-таки спасать!" - окончательно решила кибермашина из будущего, и, используя выступы в стене и козырек над входом, стала быстро карабкаться к открытому окну.
  
  
  - Соловьев! - Начальник штаба майор Дерикот, наконец, оторвал взгляд от большой "амбарной" тетради, в которой делал какие-то пометки. - А где твой, ежа ему в душу, разлюбезный зам?! Где Клямкин?!
  - Так он...это...на выходном сегодня, товарищ майор...
  - На выходном?! Ой, что творится! Вы видели?! Он на выходном, оказывается! Я, майор с пенсией на носу, и с сединой во всех волосатых местах организма - и то не всегда могу позволить себе такое счастье! А он - только что вылупленный из яйца лейтеха, может позволить себе выходной! Да еще когда! На носу сдача объекта, зам начальника главка приехать собирается! Все должны носами землю пахать, работу работать, службу служить!
  - Товарищ майор, - продолжал бубнить командир второй роты, - он три месяца вообще без выходных работал, а тут еще и родственники к нему приехали, вот я и разре...
  - Срочно вызывай! Успеет со своими родичами нацеловаться, ежа им в душу!
  - Я уже вызвал. Помощника дежурного по штабу за ним засылал.
  - Давно?
  - С полчаса назад.
  - Вот это хрен - не болит, а красный! Да за это время я - старый больной майор, вперед спиной и с закрытыми глазами до самого Бангладеша дошел бы! Скоро комбат подъедет! Где он, Клямкин твой, где?!
  - Так вот же он! - Раздался голос одного из присутствовавших в актовом зале прапорщиков, который рукой указывал куда-то в сторону окон.
  И действительно, к великому изумлению всех присутствующих в зале, над подоконником раскрытого окна, со стороны улицы, возникла взлохмаченная голова лейтенанта, отсутствием которого так возмущался начштаба.
  Больше всего мужиков удивил не тот факт, что Василий появился в оконном проеме на уровне второго этажа, а не вошел через дверь, как все нормальные люди. Всех буквально поразили глаза Клямкина, которые на человеческие мало были похожи.
  И это еще мягко сказано!
  Дело в том, что они напрочь были лишены зрачков, а светло-голубые радужки практически сливались цветом с глазными яблоками! Этому пугающему зрелищу добавляла жути какая-то механичность в движениях лейтенанта, словно это действительно был не человек, а ходячая кукла!
   Упершись руками в подоконник, Василий осмотрел актовый зал, медленно двигая, из стороны в сторону, бельмами. Затем не спеша, и не открывая взгляда от присутствующих, перелез внутрь помещения, где тут же застыл, вперив дикий взор в своего командира роты. Соловьев был неробкого десятка, но от такого внимания внутри его как-то все сжалось, скукожилось, как сушенный фрукт, а ему самому захотелось срочно куда-то деться, смыться из этого места, и очень сильно напиться.
  Остальные свидетели явления Клямкина, в свою очередь, не рисковали лишний раз шевельнуться или издать хоть какой ни будь звук, потому что, по всей видимости, чувствовали себя тоже не очень комфортно в данной ситуации. Все как один они смотрели на Василия широко распахнутыми глазами, а некоторые - с открытыми ртами, с тревогой ожидая дальнейших действий от превратившегося в невесть-что лейтенанта. Прапорщик Кукишев, все же, украдкой перекрестил себя где-то в районе пупка, не рискуя поднять руку выше.
  
  - Ты чего это творишь, Клямкин?! - Опомнился первым начальник штаба. - Ты что, ежа тебе в душу, забыл, где дверь?!
  Майор Дерикот тут же пожалел о сделанном неадекватному лейтенанту замечании, так как тот резко перенес свой жуткий взор на него. Начштаба мучительно и громко сглотнул, как будто ему пришлось проглотить морского ежа, но затем сразу вздохнул с облегчением, потому что Клямкин потерял к нему интерес и вновь уставился на капитана Соловьева.
  В следующее мгновение, сделав несколько быстрых шагов, лейтенант очутился возле своего командира и, схватив его обеими руками за пояс, как ребенка забросил себе на плечо.
  Все произошло так быстро, что никто из присутствующих даже глазом не успел моргнуть! Приходить в себя начали тогда, когда Клямкин, с Соловьевым на плече, достиг выхода из актового зала. Уже в дверном проеме он остановился, и развернулся лицом к залу, ощутимо приложив свою ношу головой об косяк. По выражению его лица, можно было подумать, что Клямкин хочет что-то сказать. Вспомнить, и сказать. Но, так ничего и не вспомнив, он вышел из помещения в коридор.
  Капитан, похоже, настолько был шокирован происходящим, что поначалу совсем не сопротивлялся, а безвольно висел, словно скатанный в рулон ковер, на могучем плече своего зама, с широко открытыми глазами и подобием глуповато-виноватой улыбки на лице.
  Только тогда, когда лейтенант стал спускаться по лестнице на первый этаж, Соловьев попытался вырваться. Очень скоро убедившись в тщетности своих попыток, капитан решил взять подчиненного, как говорится, "на голос".
  - Клямкин, сейчас же отпусти меня! Ну, хватит уже дурью маяться! Дите, что ли?! Я приказываю, лейтенант! Отпусти меня, сука! Я ж тебя, верста ты коломенская, в нарядах сгною! "Через день на ремень" ходить у меня будешь! А между нарядами в роте ответственным зависать, с утра до самого отбоя! Жена тебя будет видеть реже, чем солнечное затмение! Отпусти, сказал, медведь гималайский!
  Но все было тщетно. Василий был невозмутим и спокоен, как памятник Ленину, и, не спеша, но уверенно шагал вниз по лестнице.
  За его спиной, на верхней площадке, загомонил частично пришедший в себя народ, и двинул вслед за Клямкиным, не особо рискуя, пока что, догонять его. Самым решительным из них был начальник штаба, возглавивший преследователей. Если мужики только лишь подхихикивали над происходящим, обмениваясь меж собой редкими фразами, то Дерикот драл глотку не хуже уносимого в неизвестность Соловьева.
  - Товарищ лейтенант! Клямкин! Отпусти капитана! Поставь его на ноги, сейчас же! Что за шуточки?! Ты что, ежа тебе в душу, напился до белочки?!
  - Он понес его убивать, товарищ майор! - Прокричал сзади старший лейтенант из третьей роты, известный в батальоне балагур.
  - Ты че несешь, Зямкин?! Сдурел, что ли, ежа тебе в душу?! - Воспринял всерьез шутку начштаба.
  - Так понятное же дело, Семен Трофимыч, Соловей его из "выходного" выдернул! Пока он будет отсутствовать, весь самогон с закусью его родичи и подметут!
  Грянул дружный хохот, сквозь который прозвучало еще несколько версий куда именно и зачем Клямкин тащит своего командира.
  
  Очутившись на первом этаже, Василий направился к выходу из здания штаба.
  - Дежурный, ежа тебе в душу! - Заорал Дерикот. - Задержи его! Не выпускай на улицу!
  На свою беду, вместо дежурного по штабу в "аквариуме" сидел его зам - рядовой военный строитель Таджибаев, который незадолго до событий бегал за лейтенантом Клямкиным к нему домой. Услышав крик начальника штаба, боец чуть ли не по пояс высунулся в окошко, и, в тот момент, когда Василий со своей ношей поравнялся с ним, ухватил его за левую руку.
  Лейтенанта это не остановило, он даже шаг не замедлил. Таджибаев же, добросовестно пытаясь выполнить приказ Дерикота, уцепился за руку лейтенанта намертво, и был полностью вытянут через окошко из "аквариума". Грохнув костяком и подкованными "кирзачами" об пол, зам дежурного по штабу, громко причитая и матерясь на родном и, частично, на сильно ломаном русском языке, волочился за невозмутимо приближающемся к выходу лейтенантом. Со стороны это выглядело, будто отчаявшийся подросток пытается таким образом остановить решившего уйти из семьи к новой мамке отца.
  У самого выхода Соловьев на Васькином могучем плече забился с новой силой в попытке вырваться, словно догадался о том, куда несет его подчиненный, и что его там ожидает. Со второго этажа спустились посмотреть на "кино" часть присутствовавших в актовом зале мужиков, с некоторыми из которых, после нескольких свежих комментариев Зямкина, тут же случилась истерика.
  - Чего ржете, придурки, ежа вам в душу?! - Рявкнул на развеселившихся офицеров и прапорщиков начальник штаба. - Остановите его, а то я вам всем занятие найду до самой ночи!
  Эта угроза возымела действие, потому что многие, так же "сдернутые" с выходного дня, как и Василий, надеялись попасть домой хотя бы к обеду. Несколько мужиков покрепче, аккуратно отодвинув вырвавшегося вперед Дерикота, решительно двинулись за лейтенантом.
  Но им не пришлось останавливать съехавшего с катушек Клямкина.
  В тот момент, когда лейтенант собирался выйти из штаба, на его пороге появился комбат.
  
  Майор Братаев Роман Анатольевич вступил на должность командира строительного батальона всего лишь пару месяцев назад, сменив на этом посту ушедшего на повышение в УИР подполковника Рукомоева. Новый комбат, как показалось офицерам и прапорщикам части, мужиком был правильным, справедливым, хотя и строгим. Поговаривали, что служил он раньше в каких-то спецвойсках, откуда его списали по ранению, но, что бы дать заслуженному офицеру спокойно дослужить до пенсии, предложили нынешнюю должность.
  С чувством юмора у Братаева было все в порядке, но та картина, которую он увидел на входе в штаб батальона, где командир должен проводить важнейшее совещание, и ради которого, скрепя сердце, многих командиров вызвал из законного и долгожданного выходного, ничуть не развеселила! Он, понимаете ли, денно и нощно грызет себя мыслями на счет того, как организовать строительные подразделения батальона, как повысить производительность труда, и нагнать, наконец-то, несколько раз уже упущенные сроки строительства, что бы подойти к сдаче объекта в срок, а они он чем занимаются тут - друг на дружке катаются!
  Комбат уже в очередной раз, было, собрался мысленно проклясть тот день, когда судьба привела его в стройбат, но тут он разглядел глаза Клямкина.
  - Что с тобой, лейтенант? - Спокойным голосом спросил у Василия Братаев. - Ты что, пьян?
  Но ответа так и не дождался.
  Клямкин стоял, не двигаясь, уставившись на комбата взглядом куклы. Капитана Соловьева, который притих и перестал вырываться, едва услышав голос комбата, все так же крепко продолжал удерживать на плече.
  Оценив, как говорится, обстановку, комбат обратился к повисшему на левой руке лейтенанта, с перекошенным и широко раскрытым, словно в немом крике, ртом, Таджибаеву.
  - Сынок, принеси ка воды, полный графин.
  Помощник дежурного, мозг которого за какое-то мгновение переполнился острыми впечатлениями до невозможности, продолжал смотреть на Братаева не мигающим взором.
  - Бегом! - Рявкнул комбат, и Таджибаев тут же испарился, словно участник фантастических шоу Коперфильда, зацокав подковами, как коза по палубе. Через мгновение "нарисовался" с графином, доверху наполненным водой.
  - Ну, чего на меня уставился, боец? Лей. На голову ему лей!
  Помдеж по штабу неуверенно затоптался, сомневаясь, по всей видимости, в правильности толкования им поступившей команды, но, уловив выразительный взгляд комбата, поднял графин на всю длину своих коротких и тонких, словно у анорексички, ручонок, одной держа графин за горлышко, и поддерживая за дно другой. Несмотря на то, что боец вытянулся до скрипа мышц и суставов, и поднялся на носках похлеще той еще балерины, графин едва достал до уха Клямкина.
  - Дай сюда, сынок. - Комбат отобрал у побагровевшего от напряжения и усердия Таджибаева стеклянную емкость с водой.
  На коротко стриженую макушку лейтенанта ленивой струей полилась холодная, только что из скважины, вода. Братаев вскоре с удовольствием отметил, что по мере опустошения графина, увеличивались, хоть и медленно, зрачки глаз Клямкина.
  К этому времени появился начальник штаба, протиснувшись с кряхтением в узкую щель между мощным торсом Клямкина и дверным косяком. Очутившись рядом с комбатом, он замер с широко раскрытыми глазами, наблюдая за производимыми Братаевым в отношении лейтенанта водными процедурами.
  - А что у вас тут происходит, Семен Трофимович? - Голос у комбата был спокойный и тихий, как у диктора ночных новостей, что сильно настораживало, и вызывало неприятный зуд в области затылка.
  - О-о...а-а-а...- Дерикот от этого, казалось, напрочь потерял дар речи.
  - И что делает у него на плече Соловьев? Он тоже напился?
  - Никак нет! Никак нет, товарищ майор! - Завошкался капитан, пытаясь по совьи, на все сто восемьдесят градусов развернуть голову в сторону командира. - Я не пьян! Это...
  В этот момент Клямкин встряхнул голой, рассеяв вокруг себя тучу брызг. Видать, промывание, чуть ли не в прямом смысле, его мозгов возымело действие. В его глазах появилась крохотная искорка осмысленности, и потихоньку разгоралась до тех пор, пока не вспыхнула с полной силой. Повернув голову направо, и с удивлением обнаружив на своем плече непонятную ношу, Василий поспешил от нее избавиться, резко дернув плечом. Соловьев, взмахнув руками и ногами, слетел кулем вниз, слегка задев при этом своим сапогом плечо комбата.
  - Спасибо, что не по голове. - Так же спокойно поблагодарил Соловьева Братаев. - Вас, капитан, вместе с Вашим замом, я попросил бы подняться ко мне в кабинет. И Вас, Семен Трофимович. Товарищи офицеры и прапорщики, пятнадцать минут - перекур, и жду вас в актовом зале!
  Отдав распоряжения, комбат вальяжно проследовал на второй этаж. За ним, через живой коридор из застывших, словно восковые фигуры, служивых, уныло посунулись Соловьев, Клямкин и майор Дерикот.
  
  
  
  Клямкин сидел на скамейке беседки, устроенной на заднем дворе здания штаба. Сюда его отправил, просохнуть и окончательно прийти в себя, Братаев.
  - На совещании, товарищ лейтенант, в Вашем присутствии смысла не вижу. Его основные решения до Вас доведет капитан Соловьев. А по поводу сегодняшнего Вашего, так сказать, шоу... Клямкин, я все могу понять, но... не нужно наглеть! Офицер, а особенно - лейтенант, только начавший службу, должен быть готов выполнять любые задачи командования в любое время! Даже если его вызвали из отпуска, или выходного! А Вы тут пьяный цирк какой-то устроили! Отсидитесь в беседке, пока не посохните и не придете в себя окончательно, и идите домой!
  
  Стыдно было Василию, ох как стыдно! Еще совсем недавно комбат, во время очередного государственного праздника, награждал его ценным подарком, как лучшего офицера батальона, речи какие говорил.... А сегодня....
  Стыдно. Главное, лейтенант совершенно не мог вспомнить, что с ним происходило все это время, пока он не очнулся перед комбатом, поливаемый водой!
  Да и перед командиром своим Клямкину было до невозможности неудобно! "Вон как его распекает Братаев в своем кабинете, аж сюда слышно! Ну, ничего, - думал лейтенант, - завтра обязательно принесу ему кубанских деликатесов, да и самогона бутылку. Если свояк, падла, уже не доглушил его с похмела. Что ж это за самогон такой, какую хрень добавляет в него гребаный батя свояка?!
  -Таварыщ литинант! - Затормошил Клямкина кто-то за плечо.
  Это был, как вы уже догадались, помощник дежурного по штабу рядовой военный строитель Таджибаев.
  - Вот твой фиражка, возле штаба лежаль.
  Клямкин кивнул в благодарность, и водрузил головной убор на еще не до конца высохшую голову.
  - Боец. - Схватил он за веткообразную руку солдата. - А курить у тебя есть?
  - Нэт, таварыщ литинант, я ни куру. - Гордо заявил Таджибаев, и быстро скрылся в здании штаба.
  "У-у-у, су-у-у-ка!" - Мысленно провыл Клямкин, потому что за сигаретку, или папироску...Стоп! Папироска!
  Вася медленно стащил со своей многострадальной головы фуражку, и, задержав дыхание, запустил пальцы между донышком и тульей. Через мгновение унылое донельзя лицо лейтенанта озарилось счастливой улыбкой. С великой осторожностью, что бы, упаси бог, не сломать и не смять, Клямкин извлек вторую из папирос, добытых у горе самовольщиков. Слегка придав пальцами ей потребную форму, Василий привычно закусил гильзу и щелкнул зажигалкой.
  
  Небо было все таким же хмурым и низким, сплошь залитым черным дымом от множества пожарищ. С западной стороны слуховые датчики киборга улавливали грохот быстро приближающейся канонады. После очередной перезагрузки центрального процессора, периодически происходившей, по всей видимости, из-за его повреждения, робот обнаружил себя сидящим на скамейке рядом с чудом уцелевшим после бомбежек двухэтажным зданием, которое показалось очень знакомым. Частично восстановленное искусственное сознание, заработавшее в обычном режиме, покопавшись в уцелевших ячейках памяти, быстро установило, что именно в этом доме находится объект, а именно - живой человек, которому грозит опасность и которого нужно срочно эвакуировать в безопасное место. Где это место, киборг не знал, как и не знал, кого именно нужно спасать. Тем не менее, он встал, и решительно направился в призывно распахнутую дверь, за которой царил мрак, полный смертельной опасности.
  
  Второе явление Клямкина в актовом зале штаба батальона уже не произвело фурора, тем более, что сейчас он вошел нормально - через дверь, а не через окно. Тем не менее, механичность движения, отсутствие зрачков, зеленый оттенок лица - все это присутствовало, как и в прошлый раз.
  Переступив порог, он замер у самого входа, зондируя взглядом зомби присутствующих в помещении.
  По залу вскоре прошел смешок.
  - Мужики, Ваську-то опять, похоже, накрыло!
  - Точно!
  - Он, похоже, успел сбегать домой, и махнуть очередной стакан привезенного родней чудо-самогона! - Громогласно предположил все тот же Зямкин.
  - Соловьев, беги, а то Васька тебя точно куда ни будь унесет сегодня!
  Веселья не проявляли только комбат, начальник штаба, и уж, тем более, только что получивший взбучку от Братаева, капитан Соловьев.
  - Товарищ майор. - Сухо, вполголоса обратился комбат к Дерикоту. - Прекратите этот балаган.
  - Что? - Встрепенулся начштаба. - Ах...да! Так точно! А ну, прекратить балаган, ежа вам всем в душу!
  - Усадите лейтенанта на стул, и пошлите за Волковым. - Продолжал вполголоса давать указания командир батальона, не отрывая взгляда от лейтенанта.
  Несколько служивых, которые посмелей, осторожно подступили к Клямкину, и, неся какую-то чушь, чуть ли не усюсюкая, словно с младенцем, попытались уговорить его присесть на любезно поднесенный стул, но лейтенант был невозмутим, как автомат газированной воды, и продолжал твердо стоять, лишь вращая головой во все стороны.
  Старший лейтенант Волков - начальник медсанчасти и вообще медслужбы батальона, появился в актовом зале в тот момент, когда Василий высмотрел, таки, капитана Соловьева, все это время мелькавшего за широкими спинами обступивших спятившего товарища мужиков, и сделал пару шагов к нему, без труда раздвинув мельтешащую на пути преграду. Доктор, которому еще по телефону вкратце успели описать проблему, встал на пути Клямкина и несильно хлопнул его ладошкой по лбу. Всем на удивление, этот нехитрый жест оказался гораздо эффективнее всех ранее предпринятых попыток урезонить находившегося не в себе лейтёхи.
  Василий замер на месте, словно изваяние, и смотрел сквозь стоявшего перед ним медика, словно стекло. Волков же, тихо насвистывая себе под нос какую-то мелодию, быстро померял у него пульс, заглянул, по очереди, в каждый глаз, раздвинув пальцами веки. Впечатление от вида зрачков пациента выразил протяжным и громким присвистом.
  - Подайте стул. - Велел он топтавшимся тут же мужикам. - Усадите его.
  Померяв тонометром артериальное давление, доктор молча кивнул, соглашаясь, по всей видимости, на счет чего-то с самим собой, и достал из своего чемоданчика металлический бокс со шприцами.
  - Ну, чего там с ним, Волков? - Спросил все это время молча наблюдавший за манипуляциями медика Братаев.
  - Ну, по всей видимости, опьянение.
  - Да мы и без тебя видим, что опьянение! - Начальник штаба снял фуражку и протер носовым платком, размером с пол простыни, плешивую макушку, после чего громко высморкался. - От него, ежа ему в душу, таким перегарищем несет, что портовый грузчик с ног свалится! Ты скажи, это ж чего такого выпить нужно было, что б вот так вот крышу сносило?!
  - Опьянение, Семен Трофимович, бывает не только алкогольное, но и наркотическое.
  - Так ты что хочешь сказать, что лейтенант Клямкин...
  - Я так и думал. - Прервал выпучившего от удивления и возмущения Дерикота комбат. - Дожили. Офицеры принимают наркотики. Волков, ты что ему вколол?
  - Это должно привести его в чувство, Роман Анатольевич, через пару минут будет в норме. Ну... почти в норме.
  - Хорошо. Очнется - ко мне в кабинет.
  
  Спустя какое-то время Клямкин стоял в кабинете командира батальона словно сильно нашкодивший ученик в кабинете директора школы. Тут же присутствовали капитан Соловьев, майор Дерикот и, на всякий случай, старший лейтенант Волков.
  - Лейтенант, - начал комбат с ничего хорошего не обещающим выражением лица, - у меня есть жуткое желание снять твои форменные штаны, уложить на эти столы, и всыпать портупеей так, что бы ты с месяц даже спал стоя. А знаешь почему? Потому что уж от кого-кого, но от тебя я такого не ожидал. Ну, выпил. Ну, перебрал. Все это можно было бы понять, тем более что ты, как говорят, был на законном выходном. Но наркоту принимать! Волков, он что, кололся?!
  - Нет, товарищ майор. Курил. Судя по всему - анашу.
  - Анашу. Её тоже родственники привезли, Клямкин?
  - Нет, нет... - Замотал головой Василий. - Никто не привозил. Какая анаша?! Ничего я не курил! Вернее - курил... я же курю, но папиросы!
  От предъявленного обвинения лейтенанту стало просто жутко, кроме того, что он готов был провалиться сквозь землю от стыда. Слова Братаева просто рвали душу, словно исходили от отца, устроившего сыну совершенно справедливый нагоняй. Но самое страшное, что Василий совершенно не понимал, что же с ним произошло, и почему он ничего не помнит!
  - Короче, товарищ лейтенант. - Уже более сухим и совершенно официальным тоном продолжил комбат. - Если Вы нам сейчас не дадите вразумительное разъяснение всему тому, что тут устроили, я буду вынужден применить по отношению к Вам самые строгие меры. Вплоть до увольнения из Вооруженных Сил. Офицерам-наркоманам в Советской армии делать нечего, сами понимаете.
  Клямкина, с головы до ног, облило холодным потом. Постоянно наблюдавший за ним доктор вскочил, налил из графина воды целый стакан, и заставил выпить.
  - Я...я..., товарищ майор, - забубнил Василий голосом приговоренного к смертной казни, - я...какой же я наркоман?! Я же спортом занимаюсь! Я...
  - Вась, а что ты куришь? - Прервал вопросом готового, казалось, расплакаться в голос Клямкина Волков.
  - Кто, я?
  - Да. Ты же папиросы предпочитаешь?
  - Ну, да. "Беломор".
  - А дай ка мне папироску.
  Лейтенант захлопал себя по карманам.
  - У меня нет. - Сообщил он с виноватым видом. - Потерял, наверное. Или дома забыл.
  - Но ты же курил недавно. Там, в беседке.
  - Курил, - согласился Василий, силясь понять, куда же клонит медик.
  - Значит, тебя кто-то угостил?
  Клямкин замер, уставившись в одну точку, и всем присутствующим показалось, что они слышат скрип и скрежет бешено вращающихся в его голове шестеренок. Взгляд становился все более осмысленным. Крепкий, приученный к спорту молодой организм, вкупе с вколотым медиком препаратом, быстро освобождался от влияния пленившей его гадости. В конце концов, когда просветленность его взгляда достигла апогея, он вскочил, с грохотом уронив стул, весь такой радостный, словно пьянчужка, вспомнивший, таки, куда чекушку заныкал.
  - Точно! Коля, точно! - Радостно воскликнул Василий. - Товарищ майор, я все понял!
  В следующую минуту лейтенант подробно поведал присутствующим о своих приключениях по пути в часть.
  Реакция комбата на рассказ Клямкина, когда все встало на свои места, была незамедлительной, как и подобает бывшему командиру войск быстрого реагирования. Получив короткую, но жесткую инструкцию, офицеры и прапорщики разбежались в разные стороны, словно тараканы после включения света на кухне, по своим подразделениям, и перевернули в них все с ног на голову. В итоге "чудо-курево", которого отведал Василий, было найдено в нескольких ротах. Вычислили и, так сказать, распространителей этого "добра". Ими оказались несколько бойцов из Закавказья, которым "дурь" привезли любящие родственники.
  "Гостинцы" из дома были тут же уничтожены, а с их владельцами отцы-командиры провели максимально эффективные воспитательно-просветительные работы, продолженные на гауптвахте местной комендатуры. Самим же командирам, в свою очередь, максимально навтыкал комбат за потерю бдительности и упущения в деле воспитания личного состава.
  Лейтенанта Клямкина не наказали, так как он просто оказался жертвой обстоятельств. Ну, так - пожурили для виду, пальчиком помахали, на счет вреда от злоупотребления алкоголем, опять же, напомнили. Единственной невосполнимой потерей в результате всех этих приключений был пропавший выходной, который никто Василию возвращать не собирался.
  - Сам виноват, ежа тебе в душу! - По-отцовски наставлял лейтенанта начальник штаба. - Бдительность никогда нельзя терять! А еще, сынок, скажу тебе вот что - свои курить нужно, свои! А не всякую гадость в рот совать, как дитё малое! Тогда и приключений на свою задницу не нацепляешь, и на совещания в штаб не через окна лазить будешь, а входить, как положено - через дверь!
  Комбат же, в свою очередь поинтересовался.
  - Лейтенант, а зачем, и куда ты все пытался капитана Соловьева унести, и почему именно его?
  Василий долго думал, в результате только пожал плечами.
  - Не знаю, честно говоря, куда. Ведь после этих чертовых папирос я был не я, а...этим...роботом, ну - терминатором, как в том кино.
  - В каком кино, Вася? - У комбата вытянулось лицо, а начальник штаба, собравшийся, было, в очередной раз высморкаться, так и застыл, обхватив свой большой хохляцкий нос огромным платком.
  - Да сосед видеомагнитофон свой припер, когда "на хвоста" нам со свояком упал. Ну, мы и посмотрели, пока выпивали, два фильма про терминатора. Эта гадость мне потом всю ночь снилась. А когда... все со мной случилось, и мне казалось, что я... В общем, меня не покидала мысль о том, что кого-то нужно спасать. Ведь в том кино все время кого-то спасали. Кого, от кого - не могу сказать, не помню.
  - Ну, понятно. - Заключил Дерикот, оглушительно, наконец, высморкавшись. - Не зря он именно командира своего спасал. Ему же, Соловьеву, командование частенько хвоста накручивает, вот и пытался унести куда подальше, ежа ему в душу!
  Грянул дружный хохот. Даже всегда серьезный и невозмутимый комбат не смог сдержать улыбки.
  В батальоне долго еще со смехом вспоминали эту историю, к Клямкину напрочь прикрепилась кличка "Терминатор".
  - Хорошо, Васек, что во время той вашей попойки вы не "Рембо" смотрели, - Подметил как-то все тот же неугомонный Зямкин, - а то все могло закончиться гораздо хуже! Кстати, а что ты пытался тогда сказать, ну - когда с Соловьевым на плече собирался выйти из актового зала?
  Клямкин несколько секунд подумал, собрав на лбу несколько рядов морщин, затем, улыбнувшись и просветлев лицом, выдал.
  - "I"ll be back".
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Занавес
  
  
  
  Выйдя из тесного и мрачного, по причине отсутствия всяческих окон, тамбура двухквартирного барака, Анатолий остановился на жалобно скрипнувшем под его весом крыльце, что бы вдохнуть полной грудью свежий утренний воздух, и, как говорится, поглазеть на просыпающуюся окрестность.
  Тихое, летнее утро, с чистым, без единого облачка, небом, обещало хороший летний день.
  Солнце, изрядно поднявшееся над горизонтом, продолжало лениво, но упрямо карабкаться по небосклону к зениту, и к полудню обещало устроить настоящую "кузькину мать" обитателям городка и его окрестностей. Повсюду носились разноцветные и разнокалиберные пичуги, оглашая окрестности беспрерывным щебетанием, свистом, и писком. Так же утренний звуковой фон привычно дополнял лай собак, кукареканье запозднившихся петухов, и даже блеяние коз и мычание коров.
  "Ну, совсем как в деревне у родителей!" - подумал Анатолий. Оно и не мудрено: при нынешнем постоянном дефиците продуктов питания подсобные хозяйства даже в жилых городках воинских частей перестали являться каким-то дивом, а превратились в очень даже хорошее подспорье.
  "Нужно бы и себе какую ни будь животину завести, - продолжал размышлять Устинов, - а то с грядок на двух сотках прок не очень-то и большой".
  На этом мысль о собственном подворье была напрочь вытиснута резким приступом головной боли, которая преследовала Анатолия с самого момента пробуждения. Дело в том, что накануне, в субботу, после ПХД в батальоне Устинов и коллеги хорошо "посидели в каптерке" старшины первой роты, который проставлялся по случаю своего Дня Рождения. Настолько "хорошо", что некоторые из "засидателей" домой добраться, без посторонней помощи, были не в состоянии. Ну, в принципе, как обычно.
  Жена Татьяна с Анатолием, пребывая в "гневях", с самого утра демонстративно не разговаривала. Даже когда нашкодивший муж, с дрожью и, одновременно, с едва тлеющей надеждой, попросил за завтраком "сто грамм" на поправку, не проронила ни слова, но, все же ответила более чем выразительным кукишем под нос.
  В общем, вопрос о лекарстве от "будуна" встал, как говорится, "ребром".
  Свои тайные "заначки" Анатолий давно израсходовал. Можно было со стопроцентной гарантией одолжить у Сашки - соседа по бараку, но он, зараза, неделю назад укатил с семейством куда-то на юга.
  Нашел время!
  В "военторге" не купишь по причине объявленного начальником гарнизона сухого закона. А причиной для принятия такого жесткого решения послужило вот что.
  Прошлый День Советской Армии и Военно-Морского Флота, офицеры и прапорщики решили отметить в солдатской бане, к которой, накануне праздника, в срочном порядке была пристроена парилка. Междусобойчик, знаете ли, замутили, мальчишник. Под это дело, через начальника "военторга" было заготовлено НЕОБХОДИМОЕ количество водки, пива, и других крепких, крепленных, и слегка разбавленных, как выразился кто-то из юмористов, напитков.
  В итоге спалили и новую парилку, и всю баню вместе с ней.
  Хорошо хоть никто не пострадал, несмотря на то, что огонь распространялся быстро! Но продажу спиртного в магазинах начальник УИРа, а по совместительности - и гарнизона, полковник Сухорот (фамилия на удивление подходящая для случая, не правда ли?) категорически запретил. Он, приехав среди ночи на пожар, застал возле полыхающей бани пару десятков, практически - в чем мать родила (только на некоторых везунчиках были простыни), раскрасневшихся, и в "дрова" пьяных мужиков, стеклянными глазами созерцавших буйство огненной стихии.
  Нужно заметить, что горели не только баня вместе с пристроенной парилкой, но еще и впритык к ним припаркованный "Москвич 412" замполита строительного батальона майора Успенского, который метался между пламенем и толпой в костюмах Адама, неловко увертываясь от вылетавших, с громким треском, из огромного костра искр и углей. Замотанный в простыню, он был похож на римского патриция, а точнее - на императора Нерона, завернутого в тогу, и читающего свои вирши на фоне горящего Рима, (если не учитывать того, что римляне поверх тог портупеи, обычно, не напяливали). У него единственного из присутствующих были сапоги, но только один из них был надет на правую ногу, а второй он держал в руке. Успенский действительно постоянно что-то орал, интенсивно размахивая при этом сапогом, но, сколько Сухорот не прислушивался, ничего, окромя изощренного, отборного мата, разобрать не мог.
  Закончив пламенную, в прямом и переносном смысле, речь, замполит плюнул, развернулся к пожарищу, и забросил сапог в огонь. Тут же, обнаружив на правой ноге второй, он плюнул еще раз, и, резко взмахнув худющей, как у Кощея, конечностью, отправил оставшуюся обувку вслед за парой в пламя.
  "Ну, сучьи потроха, - в гневях подумал полковник, понаблюдав все это безобразие из окна своей "волги", - я вам устрою такой пост, что простой кефир с его процентным содержанием алкоголя будет "за счастье"!".
  
  Баню восстановили за месяц. Примерно столько же весь гарнизон ржал, по крупицам восстанавливая события той ночи, особенно вспоминая, как всю голую погорелую черномазую братию погрузили в "пазик", и выгрузили в клубе батальона, а жены до самого утра несли им одежду, вместо сгоревшей, и разбирали по домам. Но главное - полковник обещание свое выполнил, как и обещал: в магазинах "военторга" крепче кефира ничего не наблюдалось вот уже полгода.
  
  Все крутились с решением этого вопроса, как могли.
  Был бы будний день - никаких проблем: дал денег какому ни будь экспедитору, курсирующему между расположенными в гарнизоне стройками и райцентром, и через пару часов вожделенный "пузырь" у тебя в руках.
  Но сегодня воскресенье, а значит - экспедиторы не работают, но раскалывающейся от боли голове это было, похоже, невдомек.
  
  Загруженного такими невеселыми мыслями Анатолия ноги сами невольно вынесли к "пятачку" - весьма известному в поселке месту, где в былые времена, то есть - до "сухого закона", особенно по выходным и праздничным дням, собиралась большая компания, даже можно сказать - клуб, главный пункт устава которого гласил: "Ежели у тебя сегодня есть, то обязательно угости того, у которого сегодня нет, ибо, в противном случае, когда не будет у тебя, он тебя пошлет, и возрадуется!". То есть, любой страждущий, но на данный момент - неимущий, мог здесь найти вожделенный продукт вместе с теплой, дружеской компанией.
  Но на "пятачке" Устинов обнаружил только мучимого скукой и похмельем Скрябина - прапорщика из комендантского взвода, под глазами которого, во впечатляющих мешках, поместились последствия прошлого лихого дня. Так что то, что на "пятачке" "ловить" нечего, Устинов увидел уже издалека.
  Молча поздоровавшись, мужики закурили, и продолжали какое-то время молчать, пыхтя сигаретками и оглядывая окрестности, в надежде, что кто ни будь из завсегдатаев клуба, да завернет в заветное место.
  И не пустой!
  Но время шло, солнце припекало, добавляя дискомфорта и без того измаявшимся организмам, а спаситель все не шел, и не шел.
  Зато, за полчаса стояния Устинова и Скрябина на "пятачке", мимо них, на своей новенькой белоснежной "шестерке", не спеша, с важным видом, явно "рисуясь" и хвастаясь, раза два прокатил замполит батальона майор Успенский, каждый раз грозя прапорщикам кулаком в открытое окно.
  - Видал, Толь, как Дрищ изгаляется?
  - Да уж. Задается, падла! Выделывается, как вошь на гребешке! - Кивнул Устинов, исподлобья глядя вслед удалявшемуся "жигулю".
  ("Дрищ" - прозвище Успенского, намертво прилипшее к нему из-за его неимоверной худобы.)
  - Интересно, а на что он машину купил? Вроде замполит, а не зам по тылу. И не начальник склада.
  - Да уж, понятное дело, не накопил! Теща ему денег дала, после того, как евойный "москвич" вместе с баней на 23 Февраля сгорел! Ты что, Сань, не знал?
  - Да слышал я эту байку. Только что-то с большим трудом верится в существование таких тёщ! Я скорее, Толян, в НЛО поверю!
  - Ну, НЛО, не НЛО, а выходит, по слухам, что было именно так.
  
  Нужно сказать, что о "москвиче" Успенского в гарнизоне ходили легенды.
  
  Говорят, что достался он ему по наследству от какого-то там дяди, который, умирая, оставил после себя квартиру в Воронеже, дачу под городом, и это самое детище АЗЛК, на котором сам почивший успел отъездить, без малого, пятнадцать лет.
   "Москвич" замполита ездил мало - все больше на ремонте стоял, но когда был, как говорится, "на ходу", его мог узнать любой житель гарнизона даже по одному звуку мотора, сильно напоминавшему, одновременно, рыдания безутешной вдовы, и визг лесопилки, в которую вместо бревна засунули железнодорожную рельсу. За нещадно громыхающей всеми железками драндулетиной тянулся вонючий шлейф черного дыма, сильно усугубляющего и без того далеко не благополучную экологическую обстановку района.
  Но больше всего от замполитовской машины страдали солдаты-слесаря из батальонного мехпарка.
  Когда через ворота автомобильного хозяйства части затаскивали в очередной раз сломавшийся "Москвич-402", механики, захлебываясь в рыданиях, разбегались кто куда, и прятались, где только можно. Все их попытки убедить замполита в том, что ремонтировать-то уже давно нечего, и что сам несчастный автомобиль давным-давно мечтает сдохнуть, были тщетны. Успенский скакал вокруг вновь лишившегося чувств железного страдальца, словно заботливая мамаша, причитая, всхлипывая, и раздавая указания зазевавшимся бедолагам-слесарям, пригрозив им кое-что оторвать, или открутить, ежели завтра же его любимец не встанет на ноги.... В смысле - на колеса.
  И тут такая беда накануне праздника.
  
  Поговаривали, кстати, что это не "москвич" майора Успенского загорелся от пылающей рядом бани, а совсем наоборот, потому что, как поведал один из солдат, неоднократно принимавший участие в реанимации машины, электропроводка ее жила своей жизнью, искрила и при малейшем прикосновении, и просто так, фары и фонари разные включались и выключались сами по себе когда им вздумается.
  Но подтвердить это, или опровергнуть, уже было невозможно.
  
  В общем, Успенский сильно запил, горюя из-за такой утраты. Жена его пыталась утешить, вразумить, мол - не стоит сгоревшее барахло таких страданий, но все тщетно. Тут еще теща, вдобавок ко всему, приехала!
  В общем - хоть вешайся!
  Поговаривали, опять же, что замполит так и сделал, вернее - попытался, но попытка была нещадно пресечена сковородкой по голове, и фразой: "Ты что, придурок, вдовой с двумя детьми меня оставить решил?!". Присутствовавшая при этой сцене теща вдруг резко собралась, и уехала, никому ничего не сказав, а через месяц так же внезапно нагрянула вновь, и выложила перед охреневшим зятем деньги на новую машину.
  Опять же, народная молва бает, что теща на такой подвиг пошла совсем не из-за высокой любви к зятю, а из-за того, что боялась, в случае чего, получить на свои хрупкие плечи груз в виде овдовевшей бесноватой дочери с двумя осиротевшими детьми-оторвами. Так что сумма в пять тысяч рублей - не такая уж и большая потеря пот сравнению с такой перспективой.
  Естественно, после приобретения новенькой "шестерки", Успенский о сгоревшем "москвиче" и думать забыл, вновь обретя прежнюю тягу к жизни, а тещу, которую до этого на дух не переваривал, и обращался только по имени-отчеству, даже стал называть мамой.
  
  Сквозь поднятый замполитовским "жигулем" шлейф пыли, скучающие и страдающие мужики разглядели еще одну фигуру, явно двигающуюся в их сторону, но вспыхнувшая надежда угасла тут же, когда они узнали приближающегося человека.
  - Туфу ты, - чертыхнулся Устинов.
  - Да уж, с этого толку, как...
  - Чего ему не спится, выходной же?!
  - Так ему уже с неделю не спится, Толян! - Усмехнулся Скрябин, прикуривая очередную "Приму". - Не знал, что ли?
  - Я три дня как из командировки вернулся. А что случилось-то?!
  - Хм... Неделю назад в клубе ...
  
  Прапорщик Костюк Николай, а именно его приближение к заветному "пятачку" наблюдали Устинов и Скрябин, служил в том же строительном батальоне, что и они, начальником клуба.
  Считая себя работником культуры, а значит и ее носителем в, так сказать, военно-строительные массы, он старался избегать мероприятий, связанных со всякими и по разным поводам застольями с непременным и, зачастую, обильным возлиянием спиртных напитков, в которых охотно участвовала основная масса офицеров и прапорщиков, и которые иногда заканчивались ЧП, как в вышеописанном случае с "междусобойчиком" в бане.
  С другой стороны, сослуживцы прекрасно знали главную причину приверженности Костюка к трезвому образу жизни, какого бы культурного работника он из себя не корчил бы. Являлась этой причиной его жена Тамара, попасться которой на глаза в нетрезвом виде для супруга было, что-то, сравни самоубийству.
  Коллеги-сослуживцы, поэтому, редко приглашали начальника клуба на маленькие или большие празднования по тому или иному случаю, потому как он почти всегда отказывался. А если и приходил, то все равно не пил, а, как ворчали бывалые "застольщики": "только закусь портил".
  Несмотря на свое, можно сказать - негативное отношение к алкогольным напиткам, чета Костюков постоянно, при случае, особенно после введения "сухого закона", прикупала спиртное, будучи в районе, или в каких либо других местах, где алкогольные напитки продавались свободно. Так, на всякий случай, к будущим праздникам и торжественным событиям. В итоге у них дома образовался маленький склад из разных напитков.
  Об этом в городке знали все, и, при необходимости, могли перехватить бутылочку-другую, то есть - купить, или одолжить. (Естественно, уже по стоимости, учитывающей интерес предприимчивой четы). Но, так как абсолютной властью над заветным складом обладала супруга Костюка Тамара, то и все дела по продаже или одолжению его содержимого она вела только с женами.
  
  Совсем недавно на службе у прапорщика Костюка случилось ЧП.
  А все началось с того, что из политотдела УИРа пришло сообщение о предстоящем приезде в батальон концертной группы из областной филармонии. Вместе с сообщением, естественно, вылилась целая куча указаний и инструкций по организации предстоящего концерта, на который грозилось заявиться высокое начальство из управления со своими половинами. Поэтому, кроме официальных директив, начальник политуправления от себя лично, в устной форме и весьма красочно описал все те ужасы, которые ожидают батальонное командование, а особенно майора Успенского и прапорщика Костюка в случае, если что-то пойдет не так.
  Костюк получил отделение солдат в свое распоряжение, пару десятков литров краски и прочего материала для приведения клуба в порядок, а так же внушительный кулак под нос от Успенского, после чего приступил к подготовке, завертевшись как юла, уходя из дома рано утром, и возвращаясь поздно вечером.
  Клуб был подготовлен вовремя, оставалось, даже, несколько дней на проветривание, что бы избавиться от запаха краски.
  И вот наступил тот знаменательный день, готовясь к которому и так не страдающий лишним весом завклубом потерял еще несколько килограмм.
  Через КПП батальона важно прокатили две черные "Волги" и несколько "Уазиков" с УИРовским начальством. Вся кавалькада припарковалась у входа в клуб. Артисты прибыли за три часа до этого, и все было готово к началу концерта. Батальонное командование, как и полагается, встретило высшее начальство, выбравшееся из машин, и постоянно что-то щебеча и сюсюкая, провело гостей в сверкающий свежими красками клуб, в зале которого уже находились офицеры и прапорщики, свободные от службы, со своими семьями, и большая часть рядового и сержантского состава батальона.
  Все это время Костюк, находясь на грани удара, носился по всему клубу, в который раз проверяя, все ли готово, все ли доделано, не осталось ли чего такого, какой-то, пусть и самой несущественной и совсем пустяковой, мелочи, из-за которой он мог не пережить этот день.
  В конце концов, ничего крамольного не обнаружив, совершенно обессиленный, и целиком отдавшийся воле судьбы, он притулился за широкой спиной Маргариты Степановны - батальонной бухгалтерши, обожавшей, кроме своей основной работы, выступать в редкие концертные моменты администратором, встречавшим, провожавшим, и рассаживавшим в зале дорогих гостей. В процессе этих, можно сказать, ритуальных действий, она умудрялась, совершенно не навязчиво, одарить любезностями высокое начальство, успев пошептаться-посплетничать с высокопоставленными женами. Командование батальона всячески поощряло такие таланты Маргариты Степановны, так как они могли значительно скруглить возможные потенциальные острые углы в отношении с высоким руководством.
  - Что, ссышь, Колян?! - Хохотнула бухгалтерша, посмотрев на изнывающего от мандража прапорщика. - Не боись, все нормально! Начальству ремонт понравился, сама слышала. А еще скажу тебе по секрету: командир велел мне к следующей зарплате премию начислить всем, кто участвовал в ремонте клуба и подготовке концерта. Соображаешь?
  Костюк соображал. Слова Маргариты Степановны бальзамом заполнили напряженный организм, дав ему, наконец, долгожданное расслабление. Если концерт пройдет нормально, да еще и премию за это...!
  В это время, по команде ведущей концерта, электрик нажал нужные кнопки-рычаги и в зале стал плавно гаснуть свет, а на сцене наоборот - зажглись прожектора-софиты, вырвав из полумрака всю прелесть убранства, над которым неделю работали местные умельцы.
  К этому моменту музыканты находились на своих местах. Они дружно врезали приветственные аккорды, под которые на сцену важно выплыла ведущая, в сиреневом платье почти до самого пола, и с прической, похожей на потревоженный осиный улей. Цокая тонкими шпильками по фанерному покрытию, она подошла к микрофону, и легонько постучала по нему коготком, проверяя работоспособность акустической системы, после чего произнесла приветственную речь и, под бурные аплодисменты открыла концерт.
  - Ну, все, понеслась! - Прошептала Маргарита Степановна, вместе с Костюком наблюдавшая все это действо через чуть приоткрытую дверь в зал. - Так, я сбегаю покурить, а потом - за кулисы. Встречаемся тут минут за десять до окончания.
  Достав из сумочки "Беломор", бухгалтерша направилась к выходу, а начальник клуба решил пересидеть концерт в аппаратной, где тихо, темно, и все видно через проекционное окошко.
  Концерт, можно сказать, удался. На сцене пели, плясали, художественно свистели, показывали фокусы, читали стихи, строили акробатические пирамиды. Зал то ахал, то охал, то смеялся, то грустил, и постоянно аплодировал.
  Дело близилось к концу, и Костюк решил выдвигаться к центральной двери. Как и договаривались, там его уже ждала Маргарита Степановна. Вместе они должны были распахнуть двухстворчатую дверь перед насытившимся искусством начальством, и сопроводить его в штаб, где в актовом зале для дорогих гостей, а также - артистов, были накрыты столы.
  И вот - завершающие аккорды от очумевших и уставших музыкантов, под громогласные аплодисменты на сцену вышли, выбежали, провальсировали, а то и выкатились кульбитами все участники концерта, и все так же процокавшая к микрофону ведущая от всей души поблагодарила благодарного зрителя и торжественно закрыла концерт.
  Как водится, все стоявшие на сцене махали руками и посылали в зал воздушные поцелуи. А зал, в свою очередь, гремел аплодисментами и криками "браво" "молодцы", и "спасибо".
  Идиллия, да и только.
  Все пакости, как правило, любят случаться именно в такие моменты. Не знаю, как везде, но в армии - точно! Уж поверьте моему личному опыту.
  Случилось и тут. И случилось вот что.
  
  В нужный момент, как и в начале концерта, электрик, управлявший светом и всякими другими электрическими прибамбасами, включил механизм закрывания занавеса...
  Нужно сказать, что механизм этот только на закрывание и работал - что-то там в нем сломалось, какая-то деталь, которую, как ни искали, найти не смогли. Поэтому, не мудрствуя лукаво, решили начинать концерт открытой сценой, погруженной в полумрак. А уж по окончании, как и полагается, задействовать занавес.
  Все было испытано несколько раз, после чего тяжелые, красного бархата, полотна загнали в ниши до того момента, как они, уже движимые механизмом, поставят финальную точку в концерте.
  Неладное Костюк и Маргарита Степановна почуяли, когда оторвались от созерцания зала через щель, и встали по обе стороны двери, что бы в нужный момент распахнуть створки.
  Благодарственные крики и шумные аплодисменты вдруг сменились взрывом хохота, разнесшимся по залу. Решив, что это артисты, напоследок, что-то выкинули этакое на "бис", нач. клуба и бухгалтерша опять кинулись к своему наблюдательному пункту.
  От увиденного у Костюка лоб мгновенно покрылся испариной, а по спине куда-то в низ пробежала стая ледяных мурашек.
  Из ниш, как и полагается, медленно и важно выезжали друг на встречу другу обе половины занавеса, только одна была полноценной, скрывающей сцену от потолка, до пола, а вторая свисала только едва-ли на треть от своей положенной длины. Причем было видно, что кто-то, кто посмел покуситься на такой важный и неотъемлемый в любой обители искусств атрибут, срезал бархатное полотно совершенно не аккуратно, в большой спешке, втиснувшись в узкую нишу, и находясь там в крайне неудобном положении.
  В общем, над половиной сцены с потолка повис лоскут в полтора метра от потолка, с жутким срезом по низу, как будто ткань, свернув в рулон, положили на пенек, и разрубили топором.
  Зал ржал, словно стадо диких мустангов. Заходились в хохоте до коликов артисты филармонии на сцене. Даже у высокого начальства на физиономиях недоумение и возмущение сменилось широкой улыбкой.
  Давясь смехом, бухгалтерша, со словами: "Ну, и м...к же ты, Коля! Хер теперь тебе премия, как и всем остальным", сама распахнула дверь, потому что Костюк прилип моментально взмокшей спиной к стене, и еле держался на ватных ногах.
  Пошли из зала гости.
  Начальнику клуба казалось, что эта процессия никогда не закончится.
  Первым вышли начальник управления с женой. Они все еще не могли успокоиться после увиденного в финале концерта, поэтому продолжали давиться смехом. Чуть сзади семенили комбат со своей половиной, заискивающе заглядывая высоким персонам в глаза, беспрестанно лебезя и подхихикивая.
  На Костюка - ноль внимания.
  Супружеская чета начальника политотдела появилась следом в сопровождении хмуро глядящего в пол замполита батальона.
  Начпо, в отличие от начальника УИРа, удостоил, таки, Николая коротким взглядом. Это был взгляд разбуженного зимой медведя-шатуна.
  "Лучше бы сразу пристрелил". - Подумал прапорщик, в очередной раз облившись волной холодного пота.
  Замполит, майор Успенский, притормозив возле почти потерявшего сознание Костюка, сквозь стиснутые зубы процедил.
  - Клуб закроешь, и домой. В понедельник, после развода, к командиру.
  Сказал, как отрезал.
  Костюк поспешил к себе в кабинет, и вышел оттуда только тогда, когда наряд доложил об окончании уборки.
  Домой крался, словно шпион сквозь стан врага.
  Оказавшись в родных стенах, на вопрос жены: "Ну, как концерт прошел?", молча подошел к серванту, достал графинчик с водкой, который всегда стоял там "для неожиданных, но полезных гостей", налил больше половины "губастого", и, на глазах изумленной супруги, залпом выпил. Занюхав рукавом, как заправский выпивоха, плюхнулся на стул, и, наконец, выдавил: "Кажется, мне п...ц".
  
  Понедельник начинался, словно кошмар в самом начале ночного сна.
  На утреннем разводе, со всех сторон Николаю слетались дурацкие шутки товарищей-сослуживцев, типа: "Коля, признавайся, кому штору пропил?", "Костюк! Ну, теперь заживете по-царски! Это ж сколько Тамара теперь трусов да маек из красного бархата нашьет тебе. А портянок вообще до конца службы хватит!".
  Ну, и так далее.
  Но ни это волновало прапорщика Костюка! Плевать ему, в конце концов, хотелось на все эти подколы-приколы с высокой башни! Все эти шутники косячат ничуть не меньше, и кто-то из них уже завтра запросто может оказаться на его месте.
  Николай с ужасом ждал рандеву в кабинете комбата.
  И не зря.
  Нет, командир, как раз, молча восседал в кресле за своим столом, хмуро насупив брови, и наблюдая, как над бедным нач. клуба изгаляется замполит.
  - Как?! Как так можно обос...ся?! - Кричал он, почти уткнувшись своим длинным носом в лицо Николая, при этом интенсивно жестикулируя руками, словно глухо-немой, исполняющий на своей азбуке арию Фигаро, обильно брызгая слюной, и доводя высоту голоса чуть ли не до фальцета. - Тебе, придурку, людей дали чуть ли не пол батальона! Сам начпо за краской и всякой другой хренотой в округ ездил, выбивал, на карачках лазил перед нужными людьми, лизал им там всякие нежные места, что б все было красиво, культурно! А ты, какой-то сраный прапор, взял, сука, и наложил на это все огромную кучу говна! Знаешь, что сказал начпо, когда уходил, знаешь? Он, прежде чем объявить мне о неполном должностном соответствии, торжественно объявил, что мы тут все - долбо...бы! Так и сказал! И не поморщился! Понимаешь?! Не только ты один, но и я, и Василий Борисович, - ткнул пальцем в комбата, отчего тот в лице поменялся и дернулся, словно ужаленный, - и начальник штаба, и зам по тылу, и все те, кто целый месяц облизывали твой гребаный клуб! Теперь к нам не то, что филармония - забулдыга-алкаш, что на "пятачке" каждый день на гармошке себе на бухалово наяривает, не зайдет выступить! Мы теперь, с твоим клубом, как проклятые, как прокаженные!
  Устав, Успенский взял паузу, подошел к открытому окну, закурил.
  - Так что, все-таки, случилось с занавесом? - Перехватил комбат эстафету у замполита?
  - Не м-могу знать, товарищ подполковник. - Пробубнил Костюк, боясь даже в глаза командиру взглянуть.
  - Когда ты его проверял в последний раз?
  - Г-где-то з-за неделю до к-концерта. - Запинаясь, объяснял прапорщик. - Мы с Ф-фазой, в смысле - с электриком, пробовали нал-ладить механизм, но он только з-закрывал, поэтому вручную, за трос, мы раскрывали его, а п-потом уже, лебедкой закрывали. И т-так несколько раз. Ост-тавили открытым в н-нишах. В-все было целым.
  - А почему потом еще раз не проверил? - Цербером кинулся от окна Успенский.
  Костюк только плечами пожал.
  - Знаешь, Костюк, - уже спокойно продолжил замполит, явно утомившись от своих же "пламенных" речей, - когда выкатила эта херня, этот обрезок, у меня сложилось такое впечатление, что это я сам, лично стою посреди сцены, причем одетый только наполовину, только сверху и по пояс. А снизу - ничегошеньки, ни штанов, ни трусов. А все ржут именно над тем, чем я перед всем залом сверкал.
  
  Вечером, на планерке, начальнику клуба прапорщику Костюку, за халатное отношение к своим служебным обязанностям, повлекшее порчу дорогостоящего государственного имущества, влепили строгача с занесением в личное дело. Кроме того, обязали возместить стоимость испорченного бархатного полотна, которая, по самым, даже, приблизительным прикидкам, была выше его месячного жалования.
  Понятное дело, что весь этот террор по отношению к бедному прапорщику затеяли только из-за того, что свидетелями происшедшего безобразия стали высокие начальники из УИРа, и артисты областной филармонии. Командование батальоном, естественно, сами понимаете, просто обязано было отреагировать и сделать соответствующие оргвыводы, с последующим, опять же, докладом наверх.
  Опять же, никто в батальоне, включая и командира с замполитом, ни грамма не сомневался, что происшедшее - дело рук дембелей, последние из которых уехали домой буквально несколько дней назад. Вместе с ними в разные концы нашей необъятной Родины уехал и отрезанный занавес. Уехал в виде обтяжек на обложках дембельских альбомов, подшивок на манжетах рукавов дембельской формы, подворотничков на ней же, и т. д., и т. п.
  Но, как говорится, ищи их свисти теперь! Не пойман, как говорится, не вор. Так что "во всем виноват Костюк!". И точка.
  
  Когда Костюк собирался пересечь проезжую часть перед "пятачком", возле него лихо притормозил "жигуль" Успенского. Замполит прямо из машины, через приоткрытое окно, что-то резко спросил у подчиненного, на что тот только развел руками. Погрозив прапорщику кулаком, майор ударил по газам и продолжил путь, оставив Костюка в облаке пыли.
  - Сейчас все будет, Петруха. - Сказал Устинов Скрябину, вместе с которым внимательно наблюдал встречу замполита с начальником клуба.
  - Что будет-то, Толян?!
  - Что надо - выпивка с закусью. - Невозмутимо ответил Анатолий.
  - Да ладно! Откуда?!
  - Смотри, и наблюдай.
  Устинов коротко свиснул Костюку, направившему свои стопы куда-то мимо "пятачка", привлекая его внимание. Затем махнул рукой, приглашая подойти.
  - Здорово, Колян.
  Мужики поздоровались.
  - Здорово. Чего хотел, Толь?
  - Рассказывай, как дела?
  - Да что рассказывать-то? Хреновые дела! А то ты не знаешь?!
  - Откуда я могу знать, если две недели в командировке был! Только три дня, как приехал.
  - Так Петька знает! Что, не рассказывал?!
  - Вот делать мне больше нечего, как сплетни разносить! - Почти реально возмутился Скрябин, лихорадочно пытаясь понять задумку Устинова.
  Костюк, вкратце, рассказал Анатолию о своей печальной истории.
  - Ну, - внимательно выслушав, развел тот руками, - и что ты думаешь?
  - В смысле?
  - На коромысле! Колян, не тупи! Я спрашиваю: что ты конкретно сам думаешь по поводу того, кто мог спереть этот гребаный занавес?
  - Так понятно кто - дембеля. - С некоторым недоумением выразил общепринятую версию происшедшего Костюк. - Там, форму дембельскую обшить, альбомы.... Ну, как обычно. Все говорят.
  - Ха! - Всплеснул руками Устинов. - А какого же хрена тогда на тебя повесили пропажу, если все говорят и знают, что бархат сп...ли дембеля?!
  - Потому что спи...ли они его из клуба, отвечаю за который, как и за все в нем находящееся, лично я!
  Толян посмотрел на Костюка долгим и печальным взглядом, словно на мальчишку, который никак не осилит простейшую математическую задачку.
  - Смотрю я на тебя, Коля, и диву даюсь.
  - Чего это?
  - Того. Вроде не первый год служишь, а все как дите малое.
  - Да почему? Ты можешь не...
  - Все, Колян, говорить боле не о чем. Вроде взрослый мужик, и прослужил немало, всякого успел повидать, а не можешь разглядеть совершенно очевидные факты, лежащие на поверхности. Скажи, Петруха!
  Петруха, от усилия понять, куда же клонит новоиспеченный комбинатор, выпучил глаза, отчего стал походить на кого-то из великих мыслителей-философов. Но, тем не менее, поддержал возмущение приятеля.
  - Хм! Сам удивляюсь, Тоха! Тут же ежу все понятно давно! В отпуск тебе надо, Коль, в отпуск! Устал, видать!
  - Какому ежу?! Что понятно?! Толь, мужики, вы о чем?! - Совсем охренел от такого напора Костюк.
  Устинов незаметно подмигнул Скрябину, одобрив его поддержку, и продолжил наводить хмарь в и без того замутненные мозги Николая.
  Вновь посмотрев на начальника клуба, словно на убогого, Анатолий тяжело вздохнул, обреченно махнув рукой. После этого закурил, отвернувшись в сторону дороги, и, казалось, потеряв всяческий интерес к собеседнику.
  Такой жест сильно задел Костюка. От того, что он не может понять чего-то элементарного, и поэтому мужики его считают чуть ли не дебилом, Николаю стало совсем тоскливо.
  - Толь, - заныл он в спину Устинову, - ну, не пойму я, о чем вы тут толкуете. Можешь прямо сказать...
  - Колян, твою дивизию! Неужели ты действительно веришь в ту чушь, что бархат твой умыкнули дембеля?!
  - А...а кто же?! - Вытаращил глаза Костюк.
  - Да им твой занавес в хрен не уперся! Они свои дембельские атрибуты еще за несколько месяцев до увольнения оформили. Последний ветеран укатил как раз перед моей командировкой, я ему еще "бегунок" подписывал. Ну, и когда им было твой занавес на свои мульки-шпульки дембельские кроить? Соображаешь?!
  Костюк и рад бы был соображать, но, как он не старался, успехов в этом направлении никак не наблюдалось.
  - Ну, тогда кто?
  - Дед Пихто! Мы с Петей тебя битый час к этому пытаемся подвести, а тебе хоть кол на голове теши! Изображаешь только из себя наивную овечку!
  - Так ты скажи - кто!!! - Взорвался начклуба, - А то водишь, вокруг да около, как бычка за хрен!
  - О-о-о-о, какой шустрый! Видал, Петь!
  Петя что-то возмущенно промычал, сделав большие глаза.
  - Если честно, Коль, мы знаем, кто ворюга, но сказать тебе никак не можем. Хотя ты и сам способен до этого допереть.
  - А почему не можете? - Недоумению в голосе Костюка не было предела.
  - Ну, сам посуди: мы тебе сейчас скажем, а ты, обрадованный до беспамятства, тут же побежишь разбираться и бить морду виновнику. Но он же не кинется сразу тебе в ноги, и не сознается в грехе, вырывая космы на голове. Правильно? Он, естественно, будет отпираться, отнекиваться. Согласен? Во-о-от. А потом еще и спросит: а откуда у тебя такие сведения, а кто тебе сказал? А ты возьмешь, и ляпнешь, мол - Толян с Петрухой! Тот, конечно же - к нам, разбираться, а то и, опять же - рылы чистить! Или, что еще хуже, по темному делу, кирпичиком по темечку тюкнет, в отместку. А оно нам надо?!
  Наступила пауза, в течение которой Костюк пытался оценить сложившуюся ситуацию, а, так же, найти выход из нее. От работы мысли его мозг раскалился так, что, казалось, из ушей и носа вот-вот повалит дым.
  Результат не заставил себя долго ждать, и, слегка просветлев лицом, Николай предложил.
  - Хорошо, мужики. Давайте так: я даю слово, что не буду говорить, откуда у меня такая информация, и, кроме того, с меня... - Костюк сложил пальцы правой руки в характерную комбинацию с оттопыренным мизинцем и вставленным вверх большим пальцем, - магарыч.
  У терзаемых похмельным синдромом мужиков радостно встрепенулись иссохшие внутренности, словно заточенные в клетке птицы, почуявшие близкую свободу.
  Тем не менее, Анатолий, сохранив невозмутимый вид, посмотрел на Скрябина.
  - Ну, что скажешь, Петруха? Я что-то сомневаюсь....
  - Мужики, - взмолился уже Костюк, - ну, Дрищ меня достал уже этим занавесом, а если еще и с зарплаты станут вычитать за него, домой мне лучше не приходить - Тамарка убьет!
  Скрябин и Устинов продолжали топтаться, переглядываясь, и усиленно изображая на физиономиях глубокие раздумья.
  - Ладно, Тоха, - первым заговорил Скрябин, боясь что, переиграв, могут сорвать намечающийся успех. - Давай скажем, чего уж там.
  - Ну, так что, - радостно защебетал Костюк, - я побежал за бутылкой?
  - Какой бутылкой, Колян, ты что?! - Возмутился Устинов, выпучив глаза. - Двумя! Двумя бутылками!
  Костюк собирался, было, поторговаться, но, махнув рукой, помчался в сторону своего дома.
  - И закусь какую ни будь захвати! Не забудь! - Уже вдогонку крикнул ему Анатолий.
  
  - Толь. - Уставился Скрябин на Устинова, когда Костюк скрылся за поворотом. - А откуда ты знаешь, кто эту штору умыкнул?
  Анатолий ответил не сразу. Он какое-то время, покуривая, задумчиво смотрел в сторону городка, куда побежал Николай.
  - А я и не знаю. - Наконец выдал он, щелчком выбросив окурок.
  - То есть, как не знаешь? - Удивленно вытаращился Петр. - А что ж ты ему скажешь, Толян?!
  - Что скажешь, что скажешь.... Найду что сказать. Нам главное грамм по сто-двести успеть пропустить! Короче, Петруха, не ссы, прорвемся!
  - Ну, ты и пройдоха, Устинов. - Только покачал головой Скрябин.
  
  Костюк появился минут через двадцать с холщевой сумкой в руке.
  - Вот, Толя, принес.... Как и договаривались. - Николай развернул сумку, явив Устинову ее содержимое. Вид двух поллитровок "Пшеничной" всколыхнул исстрадавшиеся организмы и до отказа наполнил рты слюной.
  - Ну? - Костюк не спешил отпускать сумку, за которую уже ухватился Устинов.
  - Чего "ну"? - Изобразил на лице святую невинность Анатолий.
  - Говори.
  - Чего говорить-то, Коль?
  - Как что?! - Просто взорвался от возмущения и недоумения Костюк. - Говори, кто срезал в клубе занавес! Мы же договорились!
  - Конечно же, договорились, брат, я и не отрицаю. - Поспешил успокоить разволновавшегося начальника клуба Анатолий. - Только разве такие важные разговоры вот так вот - на ходу, стоя, разговаривают? Мы же не дикари! Скажи, Петруха!
  Скрябин, все это время с интересом следивший за мужиками и их диалогом, энергично закивал.
  - Знамо дело - не по-людски это.
  Петру было до жути интересно, как же будет из создавшейся ситуации выкручиваться Устинов. В том, что выкрутится - сомнений не было. Но - как....
  В общем, Скрябин хотел досмотреть это "кино" до конца.
  
  - Пойдем в "бар", мужики.
  "Баром" завсегдатаи "пятачка" называли маленькую полянку посреди густых зарослей лозы, на которой были установлены столик, и пара скамеек, сколоченных на скорую руку. Здесь, вдали от посторонних глаз, можно было чинно, не спеша, с относительным комфортом, "раздавить" заветные "поллитра", или другую какую "емкость", обсуждая по ходу возлияния местные новости и проблемы.
  Разместившись за столом, Устинов по-хозяйски стал выкладывать содержимое сумки кроме водки в которой нашлось порезанное на кусочки сало, несколько огурцов, и черный хлеб.
  - Петруха, глянь-ка в "сервант", а то Колька стакан не догадался захватить.
  Роль "серванта" тут же выполнял высокий пенек, оставшийся от давно спиленного дуба, в дупле которого на такие случаи всегда можно было найти "губастый", а то и несколько, заботливо припрятанные местными завсегдатаями.
  На свет божий были извлечены аж три стакана, которые Петр старательно протер от пыли и грязи внутренней стороной холщевой сумки, и которые тут же были, чуть ли не на половину, наполнены вожделенной жидкостью.
  - Ну, "не пьем, а лечимся!" - чинно провозгласил первый тост Устинов, и опрокинул в себя содержимое стакана, которое низверглось в организм совершенно без помощи глотательных движений.
  Так же быстро расправился со своей порцией и Скрябин.
  Оба не спеша занюхали это дело "чернягой", с удовольствием ощущая, как водка стремительно разгоняет мучавший с самого утра хмель.
  Только Костюк не спешил выпивать, а все мусолил стакан в руке.
  - Ну, чего ты смотришь на него, как "дух" на тряпку?! Пей, давай!
  - Не, мужики, не буду. Не хочу.
  - Не-е-е-е, Колян, так дела не делаются! - Устинов опять всучил в руку нач. клуба поставленный им на стол стакан. - Пей, а то разговора у нас не получится!
  Костюк глубоко вздохнул. "Ох и влетит мне от Тамарки, если унюхает!" - с тревогой подумал он, но водку, все же, выпил.
  - Давай, Толь, говори, а то мне идти уже пора. - Сказал он тоном, не терпящим отлагательств, громко захрустев огурцом.
  Вместо ответа, вызвав у Костюка на лице выражение крайнего раздражения и возмущения, а у Скрябина - хитрую ухмылку, Устинов, опять стал разливать водку по стаканам.
  - Тихо, Коля, тихо. - Спокойным голосом, словно врач психлечебницы пациенту, успокоил он начальника клуба. - Все мы куда-то спешим. Но я не могу говорить о серьезных вещах, до конца не "поправившись". Вдруг чейт не то ляпну! Согласен?
  Костюк только обреченно махнул рукой.
  Выпили по второму.
  Третий стакан Николай, как казалось, пил с не меньшим удовольствием, чем его собутыльники.
  - Ну, теперь можно и поговорить. - Наконец-то выдал Анатолий, закусив. - Понимаешь, Колян, ты вот ходишь, и ноешь: "кто сп...ил, кто сп...ил", а сам-то головешкой поварить чуток не хочешь, по сторонам повнимательней поглазеть! Да, Петруха?!
  Скрябин, взгляд которого заметно потеплел и слегка остекленел, согласно кивнул головой. Куда клонит Устинов он не смог бы понять даже под страхом смертной казни, поэтому просто подыгрывал ему, терпеливо дожидаясь развязки.
  - Куда пог-глазеть-то, Толь, з-задолбал загадками уже гов-ворить!
  Не будучи столь закаленным в смысле выпивки, как Анатолий и Петр, Николай, после третьих сто граммов заметно окосел и без икания говорить не мог.
  - Короче! - Устинов посмотрел на Скрябина взглядом, по которому тот понял: сейчас что-то будет, какая-то сенсация, не меньше!
  И не ошибся!
  - Ты вот когда шел сюда первый раз, Коль, кого встретил?
  Костюк какое-то время мутным и окосевшим взглядом сверлил стол.
  - Ник-кого.
  - Как никого?! Ну-ка, подумай хорошенько!
  Подумал еще. Результат - недоуменное пожатие плечами.
  - Ага. Значит, замполит для тебя уже никто?!
  Недоумение на лице Костюка сменилось удивлением. У Скрябина глаза заметно округлились.
  - А при...при чем тут Дрищ? - Николай сообразил, о ком именно идет речь.
  - А при том! Ты в машину к нему заглядывал?
  - Ну, так, м-мельком....
  - И что, ничего не заметил?
  Костюк, судя по образовавшейся на лбу "гармошке", попытался восстановить в памяти все, что он успел углядеть внутри салона замполитовского "жигуля", но особо в этом не преуспел.
  - Ничего особенного. - Пожал он плечами.
  - Нет, ты посмотри на него, Петруха! - Делано возмутился Устинов, хлопнув ладонью по столу. - Мы с тобой, коих этот занавес не волнует ни разу, и то, увидев салон машины Успенского, сразу все поняли! А этот - "ничего особенного".
  Скрябин согласно кивнул и покачал головой, подзакатив глаза, типа: "во дает!", хотя и сам, не меньше Костюка, до головной боли напрягал мозг в попытке сообразить, куда же клонит Анатолий, и что они с ним "сразу все поняли", заглянув внутрь машины.
  Ответ был одинаково ошеломительным как для Костюка, так и для Скрябина.
  - Чехлы, Коля! Чехлы на сидениях как раз из бархата были!
  Николай резко застыл, словно часовой у мавзолея, но буквально через пару секунд "отмер".
  - Так они ж зеленые, Толь. Зел-леного цвета чехлы-то, Толян!
  - Придурок! - Взмахнув в отчаянии руками и изобразив крайнюю степень возмущения, Устинов только себе одному плеснул "на палец" водки, и махом выпил, не закусывая. - Да сейчас в любом ателье, в любой химчистке тебе любую ткань перекрасят в любой цвет!
  Костюк, распахнув до невозможности глаза, какое-то время смотрел на Устинова, как коза на сварку.
  - Так это что ж, эта падла спи...ла занавес себе на чехлы, и повесила все на меня?!
  Анатолий только развел руками, и плеснул теперь уже в стакан Николаю. Тот выпил горячительный напиток одним махом, и, не закусив, уставился долгим мутным взглядом в ту сторону, где недавно столкнулся с коварным замполитом.
  Затем, кинув на собутыльников прощальный взгляд, от которого у каждого из них что-то где-то глубоко внутри тревожно екнуло, Костюк резво, насколько позволяло его состояние, двинулся в сторону городка, что-то бормоча под нос.
  - Ну, Толян, ты и дал стране угля!!! - Спустя какое-то время подытожил происшедшее Скрябин. - Слышь, если бы ты ему наплел, что эту штору умыкнули инопланетяне, или, там...снежный человек - я бы не так ох...ел! Честное слово!
  - Да я и сам, честно говоря, в шоке от себя. - Подумав, выдал Устинов. - А чего ты хотел?! Я уже по третьей разливал, а в голову так ничего путного и не пришло! А тут этот... носится, на своей "шестерке". Вот и ляпнул!
  - Да-а-а, ну и дела! А что, если этот чудило прямо сейчас пойдет на разборки к Успенскому, морду ему бить?! Он же в зюзю! Никто ж не знает, на что он способен в пьяном виде! Да и на тебя кивнет, когда спросят, откуда такую чушь подцепил!
  - Ладно, Петруха, не нагнетай, и не парься! Бог не выдаст, свинья не съест! Зато вон - выпили по-человечески. А Костюк никуда сейчас, окромя как домой, не пойдет. На автопилоте же ушел почти. Пока дойдет, все начисто забудет. Причем ему в этом Тамарка здорово поможет, сковородкой по кумполу. Вон, глянь-ка, какие кренделя выписывает!
  Сквозь ветки кустов прапора разглядели фигурку Николая, который двигался сильным зигзагом, словно парусник галсом. При этом он сильно размахивал руками, и постоянно грозил кому-то кулаками, распугивая встречных женщин.
  - Видал?! - Усмехнулся Устинов. - Ну, какой, к чертям, из него сейчас разборщик?! Он и на службу завтра вряд ли появится. Вот увидишь.
  Разлив остатки водки, мужики выпили, прибрались на столике, спрятали стаканы в "сервант", и разошлись по домам.
  
  
  Костюк на службе появился, вопреки прогнозам, на следующий день, и без опозданий.
  Чрезмерные возлияния спиртного накануне, в отличие от Скрябина и Устинова, гораздо более закаленных в этом деле, оставили на начальнике клуба, почти в прямом смысле этого слова - неизгладимый отпечаток, в который, судя по угадывающейся гематоме над правым глазом, немалую лепту внесла и мадам Костюк.
  Сказать, что Николаю было плохо - ничего не сказать! Его сильно мутило, трясло, жажда выжигала внутренности, у каждого из висков сидело по дятлу, которые, синхронно с бешено бьющимся сердцем, нещадно долбили голову, доставая до самой середины мозга, и происходило еще много чего плохого и ужасного. Но, если бы тогда кто ни будь решил внимательно посмотреть в его глаза, окруженные воспаленными веками и впечатляющими "мешками", то, к своему большому удивлению, наряду с серой мутью и остекленением, обнаружил бы в них тлеющую искру чего-то, что могло в любой момент вспыхнуть, и сильно впечатлить окружающих.
  Собственно, это, вскоре, и произошло.
  Стойко пережив утреннюю планерку, на которой коварный и ненавистный змий под личиной замполита Успенского неоднократно и беспощадно, словно бульдозер, проехался по личности Костюка, напомнив ему, кроме прочих грехов, и злополучный занавес, а, так же, влепив ему от своего имени выговор за появление на службе "в непотребном виде", несмотря на то, что в актовом зале штаба, где проходило совещание, воздух состоял не из азота и кислорода, а из одного густого перегара, Костюк выждал момент, когда Дрищ направился в свой кабинет, и двинулся следом.
  
  Через несколько минут, с визгом до смерти впечатленного индюка, Успенский выскочил из кабинета, пиная впереди себя начальника клуба, обезображенное похмельным синдромом и сковородкой жены лицо которого еще больше светилось решительностью.
  - Совсем охренел, прапорщик! Ты чего мне предъявляешь?! Сейчас же вали домой, и проспись - сегодня на службе от тебя толку никакого, как и в другое, собственно говоря, время! А завтра мы определим, в какие сроки и как ты будешь возмещать потерянное тобой ценное государственное имущество!
  Костюк, не сказав ни слова в ответ, выполняя приказ Успенского, направился в городок.
  Кроме всех прочих, эту сцену наблюдали и Устинов со Скрябиным. После ухода Николая, они только молча переглянулись.
  "Ой, что будет!" - Явно читалось во взгляде Петрухи.
  
  А дальше было вот что.
  Придя домой, Николай, не выдержав напора жены, рассказал (утаив, при этом, как и обещал, источник) о добытой информации по поводу украденного куска бархата, возмещение стоимости которого в батальоне возложили именно на него, а так же поведал о реакции замполита на предъявленные факты.
  Тамара Костюк, в горячке ни на грамм не усомнившись в состряпанной на ходу версии Устинова, на следующий день пошла в батальон с мужем.
  На женщину, тем более такую, как Тамара, не поорешь, и опохмелиться домой ее не отправишь. Как говорится - чревато!
  Вконец охреневший майор Успенский, после битого часа бесполезных попыток доказать ополоумевшей чете Костюков, что он "не верблюд", чуть ли не рыдая, в очередной раз попытался узнать, как же им взбрела в голову такая чушь, откуда такая идиотская информация всплыла.
  Наконец, не так внимая замполитовским мольбам, как подчиняясь велению хмурого, из-под тяжелых бровей, взгляда супруги, Костюк сдался, и поведал, от кого у него такие сведения.
  Тамара, до которой быстро все дошло, вдруг максимально просветлела лицом, и зашлась в неудержимом хохоте, со стуком уронив голову на стол, и хлопая по нему увесистыми ладошками.
  Успенский же застыл, словно окаменел, выпучив пораженные до невозможности глаза, словно кот с неожиданно ущемленным "хозяйством".
  Почти неделю замполит преследовал прапорщиков Устинова и Скрябина, желая высосать максимальное количество их крови, и призывая участвовать в этом комбата.
  - Знаете что, Дмитрий Степанович, - ответил ему командир тоном, которым, обычно, посылают далеко и надолго, - по поводу вашего концерта и занавеса, в частности, я столько выслушал от начальника политотдела УИРа и самого полковника Сухорота, что до сих пор вскакиваю по ночам, словно припадочный, до истерики пугая жену. Так что будьте любезны, освободите меня от разборок с этими придурками! У Вас у самого, как у замполита батальона, достаточно власти, что бы наказать их.
  
  В итоге, никто из прапорщиков наказан так и не был. Успенский быстро остыл и успокоился, и махнул рукой, мол - "чего с убогих взять". Испорченный занавес сняли вообще, решив, что армейский клуб - не Большой Театр, и может обойтись без всяких там излишеств.
  На этом все успокоились.
  А историю эту вспоминали еще долго. И передавали ее, как и прочие армейские байки и легенды, словно народные сказки - из уст, в уста, и, как правило, в процессе традиционных застолий и междусобойчиков.
  Таким вот образом она дошла и до меня.
  
  
  
  
  
  
  
  Похоронная команда
  
  
  
   Разверзшиеся пару дней назад небесные хляби скоро закрываться явно не собирались, и щедро окропляли грешную землю и всех ее обитателей мерзкой мелкой моросью. Жути в эту погодную картину добавлял холодный пронизывающий ветер, дующий откуда-то с востока. Глядя на низкое свинцовое небо, можно было с легкостью усомниться о существовании такого светила, как Солнце, о тепле и свете которого от этого всего как-то постепенно забывалось.
  "Ноябрь есть ноябрь" - говорили в народе, но средства массовой информации, во главе с ТАСС СССР, все эти дни озвучивали еще одну версию причины разгула непогоды - официальную. Согласно ей природа плакала "вместе со всем миром, всем прогрессивным человечеством, скорбя по поводу безвременной кончины Генерального секретаря ЦК КПСС, Председателя Президиума Верховного Совета СССР Леонида Ильича Брежнева".
  В то время по всей великой стране был объявлен траур, проходили митинги, устроители которых, сообщив о постигшей советский народ беде, призывали к тесному сплочению вокруг руководства страны и партии, к повышению бдительности, к самоотверженному труду, и т. д., и т. п.
  
  Строительный батальон, в/ч No такой-то, затерявшийся где-то в юго-восточных степях европейской части страны, не был исключением.
  
  Суббота, 13 ноября 1982 года.
  В этот день, несмотря на объявленный по всему Союзу траур, немало, и, даже можно сказать - приятно были удивлены не только офицеры и прапорщики, но и весь личный состав части. На утреннем разводе объявили, что строительные роты направляются отнюдь не на объекты стройки, всевозможные сроки сдачи которых, как обычно, "горели" ярким пламенем, и поэтому работы велись все семь дней недели, по 25 часов в сутки, в режиме "пятилетку за три дня".
  Военные строители расходились по своим казармам на политзанятия!
  Сияли лицами воины-созидатели, проходившие торжественным маршем с приветствием командования части, в лице командира батальона, замполита, зама по тылу, и начальника штаба, стоящих на импровизированной трибуне. А как же не порадоваться, если вместо опостылевшей стройки, с ее сыростью, холодом и грязью, предоставлялась возможность посидеть в теплой казарме до самого обеда, и, под монотонный бубнеж лектора о политике партии, ее руководящей роли, великих идеях, решениях, постановлениях, и т. д., даже всласть покемарить, если очень осторожно.
  Сиял вдохновленным лицом и замполит части майор Загогуля, и рука у его головы располагалась не по-уставному, а ладошкой вперед, поэтому казалось, что он вот-вот начнет радостно махать проходящим строям, как машут на первомайской демонстрации с трибуны мавзолея партийные бонзы, выкрикивая соответствующие лозунги. Он тоже с утра получил моральное удовольствие, заставив командира не ломать установленный распорядок дня части, ради спасения производственных планов. Ради этого пришлось даже позвонить в политотдел, откуда тут же комбату перезвонили, и долго, через телефонную трубку, сверлили мозг, превращая в кашу, а потом, через эту же трубку, так же долго высасывали его.
  Понятное дело, что все эти обстоятельства никаких положительных эмоций у командира батальона майора Савченко не вызывали, и лицо у него было серым от злости, и косился он на замполита тем взглядом, которым смотрят только задаваясь одним лишь вопросом: "Куда бы въе-ть?!"
  "Не тебя же драть будут за невыполненный план, кадушка с идеями!" - кипел всеми внутренностями командир, и напрягал свой мозг до опасных пределов, силясь придумать для замполита страшную месть.
  Но эта неприятность со стороны "политшушеры", как презрительно, хоть и с оглядкой, называл всю эту братию комбат, была для него не последней на сегодняшний день.
  Склевав майору Савченко начисто мозг за попытку срыва политзанятий, да еще в такие трагические для страны дни, в политотделе дали команду (как пить дать - в наказание, "дабы более не смел посягать на святое"), к понедельнику, то есть - ко дню похорон товарища Брежнева Леонида Ильича, в каждой роте оформить стенгазету с подробным отображением его героического жизненного пути и с обязательным применением цитат из его бессмертных произведений. Кроме того, вся эта муть должна быть красочно, с картинками и фотографиями, размещена на информационном стенде части, который располагался возле штаба. Главную ответственность за эту всю канитель возложили именно на него - комбата, а не на замполита, этого пустобреха тухлого. А что б случайно кто не подумал, что там - в политотделе шутки шутят, и не вознамерился на это строгое и политически важное мероприятие "положить с прибором", в понедельник обещались кого ни будь из этой языкатой кодлы заслать с проверкой.
  "У-у-у-у-у-у, су-у-у-у-ки!" - Подумал тогда комбат. И, сразу, так же - про себя, в адрес Загогули выразил столько всего...! Пожелание "что б у него хер заместо языка вырос" было самым скромным.
  Чего уж говорить - все в батальоне прекрасно знали, как командир и замполит "любят" друг дружку.
  Савченко каждый раз с грустью вздыхал по своему бывшему замполиту - подполковнике Сметане, или, по-простому - Петровиче, ушедшему по выслуге на пенсию. "Вот же человек был, - любил вспоминать, особенно с кем ни будь за "рюмкой чая" комбат, - душа в душу с ним жили, с полуслова понимал! Постоянно со мной на производстве был, так же душой за дело болел. А политику партии и прочую другую идеологическую муть (куда ж без нее!), успевал на ходу, не отрывая от производства, каждому воину-созидателю в ушко нашептать. И план всегда делали, и в сроки укладывались. И эту политотдельскую свору он не боялся: выслушает внимательно по телефону, с непременным при этом: "ясно", "обязательно", и "так точно", трубкой о телефон хрясь, и тут же: "Хрена вам, лысого, дармоеды! Щас! Разбежались! Как бы портки не порастерять!"
  А приедет кто, с контролем, проверить, типа - как марксистско-ленинская идеология среди военно-строительных масс распространяется - встретит, в глаза пыли напустит, в уши надует, в столовке вкусно накормит-напоит - и все шито-крыто!
  И тут на тебе - Загогуля!"
  
  Офицеры и прапорщики батальона, оставив свой любимый личный состав на попечении замполитов рот, топтались, сбившись в несколько небольших кучек, у входа в клуб, где замполит Загогуля должен был провести политзанятия.
  Общее настроение полностью соответствовало погоде, упомянутой в начале рассказа, хотя немного утешал факт отмены выхода на стройку, которая, так же, как и солдат, достала до печенок.
  - Заметили, какой командир злой был на разводе? - Больше констатировал факт, чем спросил прапорщик Кутько, выпустив через ноздрю струю густого дыма. Второй ноздри у него не было, вернее - была, но полностью заросшая, вследствие какой-то травмы, полученной еще в детстве. Поэтому кличка у него была Коля Односопельный. - Как Цербер!
  - Будешь тут злым, когда со сдачей универмага в полном пролете. - Усмехнулся, смачно пыхнув "беломориной", капитан Назаров. - На стройке прорабы ждут, землю копытами рвут, истошно ревут, задрав морды к небу, бойцов хотят для совершения коллективного трудового подвига! А эти бойцы по казармам бездельничают! Политинформации они, понимаете ли, слушают, посапывая друг у дружки на плечах!
  - Говорят, это западло комбату замполит устроил, даже в политотдел для этого пожаловался. А там Савченко обещали кое-что кое-куда вставить и два раза провернуть.
  - Ну, а чего вы хотели? - Пожал плечами Кутько. - В стране вон, какое событие произошло! Прежде всего - политически важное! Вот наши политработники на всех уровнях и мечутся, как под хвостом наскипидаренные! Им-то тоже, небось, чуть что - сразу же вставляют, и проворачивают.
  - Ой, только не надо их жалеть, бедненьких! - Махнул рукой Назаров, - если бы не сегодняшние политзанятия, мы бы сейчас, кто не в нарядах, на стройке с бойцами грязь месили бы, под дождем и ветром, до конца дня! Да и после политзанятий то же самое будем делать, только на ПХД, на территории, да на хоздворе. А они в кабинетах будут бумажки перекладывать с важным видом, попивая чаи с кофеями, да в телек поглядывая, и домой урулят не после отбоя, как многие из нас, а еще в шесть вечера!
  Возразить командиру роты было нечего, поэтому все молча пыхтели сигаретами да папиросами, думая о чем-то своем.
  - А вот они, голубцы! - Нарушил общее молчание Односопельный, - вдохновители наши, мать бы их...! Помяни чертей...!
  - Это уж точно, - кивнул молчавший до сих пор прапорщик Устинов, - явились, не запылились.
  - В плащиках, в фуражечках, в брючках наглаженных, ботиночках начищенных, - разглядывая приближающихся, словно артиллерист вражеский танк, констатировал капитан, - как на парад!
  - А как же - высшая же каста! Кабинетные работники! Им в говнодавах не положено! В редких случаях - в хромачах, да что бы яйца в них отражались! - Устинов посмотрел на свои видавшие виды юфтевые сапоги, без которых на стройке делать нечего.
  Интерес скучающих служивых вызвали приближающиеся к штабу прапорщики Замятин и Кусаев, соответственно - секретарь комсомольской организации батальона, и пропагандист. Оба, чего уж греха таить, считали себя белой костью, представителями интеллигенции части, вдохновителями и носителями высоких партийных идей. А, так же, людьми замполита батальона, курировавшего их деятельность и державшего, так сказать, под своим крылом.
  Они действительно, как упоминалось выше, большую часть своего служебного времени проводили в штабе, работая с ворохами всяческой документации. А если и покидали свои помещения, то отнюдь не для того, что бы отправиться на производство в холод, грязь, и слякоть вдохновлять воинов-созидателей на ратный труд, а что бы пробежаться по казармам с инструкциями ротному командованию по правильности оформления наглядной агитации, и по эффективному воспитанию военных строителей в духе марксизма-ленинизма.
  Ротное начальство при этом (про себя, конечно же), из последних сил стараясь не подавать вида, желало инструкторам-политработникам такого, что, если бы желания эти исполнялись каждый раз, они - инструктора-политработники, постоянно находились бы в скрученном, перекошенном, и разорванном состоянии, их постоянно подбрасывало бы вверх и бросало бы о землю, а на лбах у них выросло бы всякая срамота!
  Ну, в общем, сердилось очень оно, начальство ротное.
  
  - Я так наряжался только два раза за всю службу, - весело заметил старлей Суриков, - когда женился, и когда, в прошлом году, за бойцами "покупателем" в командировку ездил. А так, все время...
  - Командировка, говоришь?! - Устинов длинным затягом "добил" свой чинарик, бросил под ноги, и тщательно втоптал в грязь.
  - Так, мужики, - заговорческим тоном продолжил он, выпуская, по ходу, из организма остатки дыма, - я буду говорить, а вы молчите. Понятно?! В крайнем случае - только поддакивайте!
  Все вокруг подобрались, стоявшие обиняком мужики стали подтягиваться ближе.
  Все почувствовали: назревало что-то, чего пропускать не стояло бы.
  - Толян, ты чего удумал? - Зашептал в ухо Устинову Односопельный.
  - Ничего такого, - пожал плечами в ответ Анатолий, - стой спокойно, молчи, и слушай.
  - Устинов, - в свою очередь попробовал вмешаться в ход событий Суриков, в роте которого Анатолий был командиром взвода, - ты опять за свое?! Давно ли тебе за твои ...?!
  - Не ссы, командир, все будет путем, - поспешил успокоить старлея прапорщик, - просто собьем с этих франтов немного спеси.
  
  Политработники быстро приближались к крыльцу клуба и к толпе служивых, живо переговариваясь о чем-то о своем. Заинтригованные Устиновым мужики старательно делали вид, что не замечают их, переглядываясь, и с трудом сдерживая улыбки. Все хорошо знали Анатолия, поэтому прекрасно понимали: сейчас что-то будет!
  
  - Здравствуйте! - Почти официально, как и положено политработнику, поздоровался с сослуживцами, и за себя, и за товарища по политической деятельности, прапорщик Кусаев.
  - А вы чего тут стоите? - В свою очередь, с плохо скрываемыми начальственными нотками в голосе, поинтересовался Замятин. - Занятия скоро начнутся. Да и холодно. Не накурились, что ли?
  "Ну, совсем оборзел, душара призрачный! - Закипел про себя от возмущения капитан Назаров. - Мне, без пяти лет пенсионеру, какой-то зеленый прапорюга будет понты командирские кидать! Порву сейчас, суку!"
  Капитан резко развернулся, и открыл уже, было, рот, что бы немедленно осуществить задуманное, но тут свое действо начал Устинов.
  
  Слегка раздвинув руками в обе стороны стоявших перед ним сослуживцев, Анатолий уставился на подошедших политработников взглядом справляющего большую нужду лемура.
  Когда на тебя смотрят такими глазами, в первую очередь невольно создается устойчивое ощущение, что, как минимум, у тебя что-то расстегнутое, что-то важное, сугубо личное, интимное, что не должно быть расстегнутым, а если и расстегивалось, то только в исключительных случаях. А как максимум, что в твоем форменном одеянии, вместо каких-то элементов обмундирования, присутствует что-то, например, из гардероба жены.
  Осмотрев, по-быстрому, себя и друг дружку, и не обнаружив ничего такого, что могло бы вызвать подобную реакцию со стороны, политпрапорщики уставились на Устинова с немым вопросом в глазах.
  - Вы что, - каким-то хриплым, и даже где-то обреченно-трагичным голосом выдавил, наконец, Анатолий, не меняя размера глаз и выражения лица, - охренели совсем, что ли?!
  Прапорщики переглянулись, отчаянно пытаясь понять, в чем они, собственно говоря, охренели, да еще совсем. Пытались это понять и все остальные присутствующие, многие из которых, наблюдая всю эту сцену, с трудом, стиснув зубы, удерживали вырывающийся смех.
  - Что такое, Толь, - в голосе Замятина гонора почти не осталось, - ты можешь сказать? Что случилось?!
  - Придурки вы, вот что случилось!!! Вы как одеты?!
  - Да как мы должны быть одеты!!! - В свою очередь гавкнул почти растерявший терпение и политическую выдержку Кусаев.
  - А вам что, посыльный не передал?!
  Недоумению на политответственных образинах не было границ.
  - Какой посыльный?!
  - Какой, какой! - Передразнил Замятина Устинов. - Час назад в штабе я слышал, как Загогуля инструктировал посыльного, который должен был вам передать, что бы в 9.00 вы прибыли в батальон по "парадке", в сапогах, портупеях, и с вещами!
  - Зачем это, с вещами?
  - Да в командировку вас отправляют, в Москву, на похороны Брежнева! Вон, - ткнул в сторону КПП пальцем Устинов, - даже УАЗик за вами прислали из управления. Сейчас вы должны заехать в район за венками, а оттуда на аэродром!
  Все разом развернулись в сторону, указанную Анатолием.
  Возле КПП действительно пыхтел выхлопной трубой "бобик" с надписью на кузове "ВАИ" и с "люстрой" на крыше, который числился в парке УИРа. На нем, на самом деле, за какой-то надобностью приехал в батальон к местному заму по тылу его коллега из вышестоящей организации. Они, и это все знали, кроме всего прочего, были друзьями.
  В общем, для устроенного Устиновым представления УАЗик оказался очень кстати.
  
  Услышав куда, и по какому поводу Анатолий собрался заслать политпрапорщиков, все присутствующие просто коллективно охренели. Кто был послабее и не гарантировал, что сможет оставаться невозмутимым, и выражением лица, а то и просто откровенным ржанием не испортит разыгравшийся спектакль, лихорадочно закуривали, разворачивались спинами, и отходили в сторону. Остальные, кому проще было справиться с эмоциями, с лицами витринных манекен, ждали развития сюжета.
  
  - К вам что, посыльный не приходил? - Уже более спокойным, даже слегка озабоченно-сочувствующим тоном поинтересовался Анатолий.
  - Да нет, не приходил. - Пожали плечами слегка озадаченные таким раскладом прапорщики.
  - Загулял где-то, падла! Или вас только до самого утра где-то х... носил?! Хотя по рожам и не скажешь, вон какие свежие, и трезвые, аж противно!
  - Послушай, Устинов, а ты не врешь ли часом?! - Как будто очнувшись от временного забытья, спросил Замятин.
  - Да, да! - поддержал его верный соратник.
  Вопрос был задан не зря, потому что, хоть политпрапорщики и держались обиняком от основного коллектива служивых части, слухи о проделках Анатолия доходили и до них. А один раз они даже были свидетелями того, как замполит батальона в штабе "прорабатывал" неисправимого баламута за его очередной фокус.
  - Ну, хотите - верьте, хотите - нет. - Развел руками Устинов, вернув лицу маску полного безразличия с легкой тенью обиды за такое недоверие. - Через двадцать минут машина должна выехать в район.
  Наступила, как говорят шахматисты, патовая ситуация. У Анатолия закончились весомые аргументы, способные окончательно развеять сомнения у жертв его розыгрыша по поводу подлинности доведенной до них информации. Но и сами жертвы, в свою очередь, подспудно, совсем не желали, что бы все услышанное от Устинова оказалось ложью, хотя и всеми фибрами души чувствовали, что так оно и есть.
  Понятное дело. Выезд, по какой либо - служебной, или личной надобности, хотя бы в район, уже является событием, вносящим хоть какое-то разнообразие в скучную, серую гарнизонную жизнь.
  А тут - Москва!
  И пустяки, что по такому скорбному поводу!
  И тут временно образовавшуюся мизансцену, грозившую, по окончанию, разоблачением всей задуманной Устиновым комбинации, удачно прервал капитан Назаров.
  - Нет, где это видано?! - Всплеснул он руками. - Когда я начинал службу в армии, эти сынки, - командир роты ткнул своим заскорузлым, бородавчатым, с серым, обгрызенным ногтем, пальцем в сторону политпрапорщиков, - только давали торжественную клятву пионера! С тех пор, и по сей день, за счастье для меня, и для моей семьи, была возможность вырваться за пределы границ гарнизонов, в которых мне довелось нести службу. Если думаете, что сейчас ситуация в этом плане сильно изменилась в лучшую сторону, то очень сильно ошибаетесь!
  - Ты это к чему, Петь? - Совершенно искренне, не подозревая никакого подвоха, поинтересовался у Назарова его приятель и коллега старший лейтенант Суриков.
  - А к тому, Саня, к тому, что в Москву отправляют не меня, ветерана, прослужившего более ряда лет, а каких-то сосунков зеленых, которых от маминых титек только что оторвали, и в форму засунули! Я что, пальцем деланый, не заслужил, пусть хоть и на похороны, но прокатиться в Москву!
  - Справедливо, Петя, согласен. - Закивал Суриков, с презрением поглядывая на Замятина с Кусаевым. - А пойдем-ка прям сейчас в замполиту с комбатом, и поставим вопрос ребром!
  - Мужики, мужики! - Забеспокоился, заметался Кусаев. - Погодите! Ну, мы, так мы! Так командование решило!
  - Вот, вот! - В свою очередь Замятин поспешил увести нежданно подвернувшуюся удачу со столь хрупкого и тонкого льда. - Чего уж сейчас смуту наводить! А в следующий раз, когда кто-то еще помрет, поедете уже вы!
  - Командировочные на них уже выписаны, Петь, - махнул рукой Устинов, - так что тут уже без вариантов.
  - Ладно, мы побежали!
  Что бы пресечь все опасные разговоры по поводу их кандидатур на командировку, Замятин и Кусаев развернулись, и, словно два молодых жеребца, резво поскакали в сторону общежития, весело брыкаясь, и лягая друг друга.
  - Ну, как дети, честное слово! - Покачав головой и изобразив отцовское умиление на лице, со вздохом выдал Устинов, когда жертвы его очередного розыгрыша удалились на почтительное расстояние.
  Толпа служивых взорвалась хохотом, который, словно миллионы тон воды за хлипкой плотиной, с трудом удерживался по ходу всего этого представления за, до скрипа стиснутыми, зубами.
  - Толянэ, - к балагуру подошел его старый приятель старший прапорщик Печерыця, о запорожских корнях которого говорили не только его фамилия, но и пышные, лихо закрученные кверху усы, - тэбэ ж тилькы нэдавно Загогуля тряс, нибы грушу, за дида-самогонщыка, а ты знов за свое? Вин же тэбэ на губу обицяв посадыты, або пид суд!
  
  Да, было дело. Месяц назад.
  Повадился на одном из объектов, где целых три роты батальона строили жилую девятиэтажку, один дедок, из близ лежащей деревни, тайком продавать военным "истребителям" самогон.
  Собственного, естественно, изготовления.
  Никак не могли командиры понять, как такое могло быть: на стройку приводят абсолютно тверезых бойцов, а вечером, во время передвижения в расположение, некоторое количество из них безбожно раскачивают строй. И, естественно, "лыка не вяжут"! Наряды, "губа", и иные средства и методы дознания и наказания не помогли выявить источник, так сказать, пагубного зелья.
  Помог случай, а точнее - патологическая жадность алкобарыги.
  Предприимчивый дедок обнаглел до такой степени, что осмелился со своим товаром заявиться в прорабский вагончик, в котором, на его беду, кроме всех прочих, грелся и Анатолий Устинов.
  - Здорово, сынки!- Звеня стеклом в объемной клеенчатой сумке, ввалился старик в тесное, прокуренное помещение, тут же заполнив его плотными и резкими, до рези в глазах, запахами непонятного цвета валенок, фуфайки, такой же измызганной и подпоясанной куском трехжильного алюминиевого провода, и, собственно, застарелого, устойчивого перегара.
  - Не желаете ли самогончика? Отменный первачок, только вчера выгнал! Не дорого отдам - по троячку за литр!
  - Так это ты, старый хрен, созидателей наших тут спаиваешь?! - Вытаращив глаза, поднялся со своего места капитан Свиблов, которому командование батальона за пьянство в роте черепную коробку проело.
  - Да что ты, милай! - Попятился барыга. - Нешто я порядку не знаю! Токмо вам, командирам принес! А кто солдатиков ваших подчует - не знаю! Но, думаю, это Митьки Косого работа! Он тоже в ентом городке промышляет, хотя самогон у него - отрава, что ни на есть - отрава! Он же его, стервец, из полыни варит, а для крепости, падла, утиный помет добавляет! Другое дело - мой! Вот, сынки, ежели желаете, налью вам для пробы, по питюне!
  Дед залез свою сумку, выудил из нее стакан, и заткнутую бумажной пробкой поллитровку, доверху заполненную мутноватой жидкостью.
  - Тут и закусь, ежели чего. - На свет появился огромный, кисло пахнущий огурец. - Угощайтесь!
  Дед плеснул в стакан на пару пальцев.
  Оглядев присутствующих, словно ища у них поддержки и одобрения, Свиблов взял емкость в руку.
  - Зря, что ли, каждый день от начальства в бубен получаю? - И, добавив: "Ну, будем", опрокинул содержимое в организм.
  Какое-то время капитан, не мигая, смотрел на какую-то точку на столе, пока проглоченный самогон де достиг желудка. Затем, когда в каждом из глаз появилось по слезинке, даже посмотрел на страшный огурец. Но, видать, быстро отпустило, ядреный напиток благополучно провалился куда положено, так что и сомнительный закусь не понадобился.
  - А че, - наконец выдал дегустатор, крякнув, - ни че! Сойдет, дед! Только, старый хрен, мне, все-таки, сдается, что это именно ты моим зверькам это зелье поставляешь!
  - Упаси Господь, сынок! - Старик по-новой разразился оправдательной, в отношении себя, речью. При этом он интенсивно жестикулировал, даже ногами, приседал, делая трагические маски на лице, и периодически пуская скупую мужскую слезу.
  Когда старый плут решил, что сцена возымела должное на присутствующих действие, взгляд его упал на одиноко стоящий в углу на треноге теодолит.
  - О-о-о, сынки! Да вы еще и фотографируетесь тут?! А мне можете карточку сделать...
  - Да какую карточку, дед! Это же не...! - Начал, было, лейтенант Силантьев, местный прораб, в ведении которого этот "хитрый глаз" и состоял. Но ему не дал закончить фразу прапорщик Устинов, отдавив, втихаря, под столом, его ногу.
  - Э, дед, это ты хватил! Это ж фотоаппарат не простой, не любительский, пленка к которому тридцать шесть копеек стоит, а специальный! Прорабы им фотографируют то, что построили, а потом по фотографиям смотрят: где чего надо исправить, подрихтовать, подровнять, и так далее! То есть, фотик очень точный, карточки делает резкие и четкие! Пленка к нему, и фотобумага, стоят денег!
  - Так, едренть! - Всплеснул руками селянин. - Я ж не задаром! Живой деньгой заплачу! Жидкой! В ней же градусов под семьдесят будет!
  Дед ногой пододвинул звякнувшую стеклом сумкой ближе к столу.
  - Ну, тогда...
  
  В общем - сговорились.
  Начались съемки.
  Обязанности фотографа на свои плечи взвалил все тот же Устинов.
  Маэстро-фотохудожник выкладывался по полной! Какие ни будь там Хорст, или Вивиан Майер нервно курили в сторонке и не отсвечивали! Тут же была найдена какая-то тряпка, цвет которой был черным то ли изначально, то ли от грязи. Ею Устинов, каждый раз припадая к окуляру, деловито и тщательно накрывал голову. Накрывал, говорил: "внимание", а затем, когда дед принимал перед объективом очередную позу - "снимаю!". При этом снимал с объектива крышечку, и надевал обратно.
  Дед-самогонщик, абсолютно не чувствуя подвоха, вел себя, словно топ модель на фотосессии, умудряясь принимать различные, высоко художественные, как ему лично виделось, позы на опасно шатающейся табуретке, довольно прикрякивая после очередного удачного "снимка". Толян же, как и положено профессиональному фотохудожнику, при этом давал разные советы и указания: как сесть, куда повернуть голову, как смотреть, как держать руки, что в них взять, и так далее.
  Что творилось в это время со всеми остальными, находящимися в вагончике, описать невозможно. Скорее всего это напоминало хаотичное, и беззвучное дергание в жутких конвульсиях группы людей, отравившихся какой-то нервно-паралитической гадостью.
  Вскоре довольный дед покинул "фотосалон", оставив больше половины содержимого своей сумки, и заручившись обещанием Устинова в течение недели напечатать фотографии. А через три дня, после памятной фотосессии, строительные роты были сняты с объекта, и переброшены на другой.
  Старый прощелыга-самогонщик, желая получить обещанные фотоснимки, добрался аж до расположения батальона, но оказавшийся на КПП, в это время, дежурный по части капитан Свиблов настойчивому деду выдал следующее: "ежели ты, старый хрен, не угомонишься, то о том, что ты продавал самогон солдатам, станет известно командованию. А оно, в свою очередь, обязательно доложит об этом безобразии в местное УВД. Тогда твоему прибыльному самогоноварению наступит полный угомон".
  Понятное дело, что после таких аргументов дед унесся, как черт от ладана, бормоча под нос что-то мало совместимое с "великим и могучим".
  Но замполит части, майор Загогуля, от "доверенных лиц", которых в любом подразделении хватало с избытком, узнал об очередной выходке Устинова, и накрутил ему за это хвоста по полной программе. Об этом ему - Толяну, и напомнил старший прапорщик Печерыця.
  
  
  - Ну, ладно, Михайло! Свинья не выдаст, Загогуля не съест! - Ответил Устинов Печерыце переиначенной поговоркой, махнув рукой. - Господа командиры, прошу пожаловать на второй акт. Он обещает быть не менее интересным и захватывающим, чем первый!
  Ничуть в том не сомневаясь, мужики, даже с самым усохшим чувством юмора, поспешили в клуб.
  
  
  Новый клуб батальона построили всего каких-то несколько месяцев назад на месте снесенного старого, когда-то собранного, как и многие постройки в части, из деревянных щитов. Для ускорения и удешевления строительного процесса, большинство перегородок между внутренними помещениями были возведены из деревянных брусьев и гипсокартона, то есть - звукоизоляция между этими помещениями была никакой.
  Одной из таких облегченных стен была отделена от зрительного зала мастерская батальонного художника, в которой, обычно, рождалась вся наглядная агитация в батальоне. Обычно, постоянным, как говорится, завсегдатаем "художки", был Загогуля. Но в тот момент, когда вовсю раскручивался сюжет очередного, придуманного Устиновым "на ходу", и являвшегося чистой воды экспромтом, спектакля, в мастерской было не протолкнуться. Для выполнения указаний, полученных свыше, по поводу оформления наглядной агитации в батальоне, комбат "выдернул" из рот пятерых бойцов, более-менее умеющих обращаться плакатными перьями, художественными кистями, и имеющих каллиграфический почерк. Кроме того, тут же трудились начальник штаба, помощник дежурного по части, и, естественно, особо был "приглашен" замполит майор Загогуля.
  На огромном столе, заваленном листами ватмана, различными бланками, вырезками из газет и журналов, уставленном банками с гуашью, тюбиками с клеем, и склянками с тушью, оформлялись стенгазеты, писались "боевые листки", рисовались плакаты. Всем этим процессом руководил лично комбат, метровой металлической линейкой, словно указкой, тыкая то туда, то сюда, указывая, как и куда что-либо приклеить, где что написать, и как вырезать. Помимо того, он постоянно переругивался с замполитом, причем все менее и менее стесняясь присутствующих подчиненных.
  - Семен Михайлович! - С долей яда в голосе и легким брезгливым выражением на лице в очередной раз обратился Савченко к Загогуле. - А поведай ка мне, разлюбезный мой, почему это в наших (комбат линейкой описал широкую дугу, указывая на всех присутствующих) стройных рядах я не наблюдаю твоих верных... (майор хотел сказать - клоунов, но, посмотрев на находящихся тут же, солдат, все же, воздержался) ... помощников?
  - Вы про прапорщиков Замятина и Кусаева? Так я разрешил им сегодня на разводе не присутствовать, а прибыть только к началу политзанятий.
  - Ух, ты! - Савченко от услышанного аж присел и просиял лицом. - За какие же заслуги им такие поблажки, позвольте спросить!
  - Не начинай, Иван Степаныч, - спокойно отвечал замполит, тщательно вырезая из газетного листа какую-то статейку, - они вчера допоздна работали, поэтому и разрешил.
  - Ой, устали, значится, да?! А чего же они такого делали, что их так сильно утомило, позвольте полюбопытствовать? Стоп! Сейчас сам допру!... Они вчера, наверное, мозаичными машинами отшлифовали пол в главном зале универмага - именно это я планировал сделать сегодня, вместо ваших ... политзанятий. Да?! Нет, нет, не то! Они, скорее всего, закончили отделку служебных помещений, что бы с понедельника монтажники могли устанавливать сантехнику и оборудование. Правильно? Или они подготовили дно траншей под укладку канализационных труб? Нет? Тогда что же, Семен Михайлович?
  - Они приводили в порядок комсомольскую и партийную документацию, личные карточки членов КПСС и ВЛКСМ. У нас же скоро проверка из управления.
  - Понятно! Ну, ты, Семен Михалыч, и зверь!
  - Это почему?
  - Да за это их нужно было вообще до самого понедельника отпустить! Это ж такой адский труд - бумажки перекладывать, да еще при этом чай ведрами хлебать, и базеты от телека не отрывать! Это ж не всякий выдержит!
  Комбат легонько похлопал линейкой по плечу начштаба, привлекая его внимание.
  - Слыхал, Алексей Васильевич, каких "стахановцев" в своих рядах воспитали?! Мы с тобой тут всякой херней страдаем, на каких-то там стройках день и ночь пропадаем, за производственные планы какие-то ратуем и головой болеем! А два простых, советских прапорщика, из последних сил, рвя мышцы и жилы на всех своих членах, до позднего вечера перекладывают наши личные карточки: отсюда-сюда, отсюда-сюда... Уму непостижимо! Это ж какое же ж важное дело! Если, вдруг, не дай Бог, какую-то бумажку не переложить - все, п...ц!!! Все встанет колом, причем по всей стране!!!
  - Ладно вам, Иван Степаныч, - усмехнулся Загогуля, - не нужно так утрировать. Я понимаю Ваш сарказм, но у каждого своя работа, и он ее должен хорошо выполнять, даже если это работа с документами.
  - А-а-а-а, ну, конечно! Твоя как фамилия, боец?! - Обратился комбат к одному из солдат-писарей, выдернутых из рот для авральной работы.
  - Рядовой Тютеев, товарищ майор!
  - А зовут как?
  - Василием, тов...
  - Так вот, Вася Тютеев, запоминай, и товарищам своим передай: ежели у кого-то из вас, вдруг, упаси Господь, напасть какая случится, ну, там - чирей на всю жопу, или несварение желудка, не нужно сразу же бежать в лазарет! Нужно просто подойти к прапорщику Кусаеву, или к Замятину, и попросить проверить состояние твоей личной карточки! Ты же у нас комсомолец? Ну, вот! А вдруг она - твоя карточка члена ВЛКСМ, не правильно, не на том месте лежит, или оформлена не так! Вдруг в ней буковка какая не так написана, криво как-то! Отсюда, Вася, и чирей на жопе у тебя, и понос, и всякий другой гемморой! И никаких других причин быть не может! Так что наши дорогие труженики Замятин и Кусаев своим непосильным трудом обеспечивают всем нам и высокое благосостояние, и крепкое здоровье!
  - И еще! - Продолжил Савченко, после того, как залпом выпил стакан воды. - Предлагаю нашим героям поставить памятник прямо перед штабом, из бронзы! Что б они стояли вдвоем, изможденные такие, приобнявшись, поддерживая друг друга, но с выражением выполненного долга на рожах... пардон, на лицах. Но что бы штанишки у обоих были чуть приспущены, и задницы слегка оголены.
  В помещении наступила мертвая пауза. Все прекратили свои работы, уставившись на комбата глазами "по семь копеек".
  - А зачем ... приспущены? - Осторожно озвучил всех интересующий вопрос начальник штаба.
  - А затем, что б каждый, проходя мимо, мог, в благодарность, чмокнуть каждую из трудовых, героических попок, ради нашего блага протерших столько штанов и просидевших столько стульев!
  Все из присутствующих тут же уткнулись носами в свои дела, стискивая до скрежета зубы, чтобы не дать рвущемуся из глотки смеху вырваться наружу. Только лишь замполит (куда, только, покой и безмятежность подевались!), гневно взглянув в довольную, наслаждающуюся моментом, рожу Савченко, бросил истерзанную газету на стол, резко встал, уронив, при этом стул, и стал нервно и торопливо застегивать пуговицы на шинели.
  - Ну, товарищ майор, - выдал он, по ходу, - это уже слишком! Ваши оскорбительные выпады в сторону политработников переходят все границы! Я буду вынужден заявить об этом в политотдел, а, так же, предложу рассмотреть этот вопрос на партсобрании! А на счет прапорщиков Замятина и Кусаева еще раз заявляю: это ответственные и трудолюбивые товарищи, которые в любое время готовы...
  В этот момент, не дав Загогуле завершить свою пылкую речь, раздался громкий стук в дверь.
  
  
  Офицеры и прапорщики рассаживаться в зале не стремились, а все больше подпирали окрашенную светло зеленого цвета водоэмульсионкой стену, нетерпеливо ожидая возвращения исполнителей главных ролей в затеянном прапорщиком Устиновым очередном спектакле-розыгрыше.
  - Идут, идут! - Изо всех сил прошипел Коля Односопельный, довольно щерясь, как трамвай на повороте. Он все это время дежурил на улице.
  Командирская масса тут же всколыхнулась, отлипла от стены, и, практически беззвучно, без единого слова, осела в зале в максимальной близости к "сцене".
  Замятин и Кусаев влетели в клуб все такие парадные, с максимально воодушевленным и одухотворенным выражением на лицах, какое у служивых возникает особенно тогда, когда служебные, так сказать, необходимости полностью совпадают с личными потребностями. Бодрым шагом, не обращая никакого внимания на застывших товарищей, покачивая моднючими "дипломатами", вполголоса наборматывая что-то друг другу, они живенько продефилировали к маленькому коридорчику в конце зала, из которого можно было попасть в аппаратную, и, собственно, в "художку". В предбаннике они задержались, затоптались, как лоси, проверяя степень безукоризненности своего внешнего вида.
  Публика в зале не дышала. На Односопельного, нечаянно, и совсем не громко, стукнувшего откидным креслом, со всех сторон зашипели, словно целый выводок гадюк, а у его носа на секунду завис кулак лейтенанта Невеличко, размером с голову нарушителя тишины.
  Удовлетворившись взаимным осмотром, политпрапорщики развернулись к заветной двери. Переглянулись. Замятин кивнул, поднял руку, и громко постучал в филенчатую дверь.
  Доносившийся из-за стенки бубнеж прервался, и, спустя миг, донеслось громкое и нервозное: "Кто?!!!"
  Скрипнула дверь, и прапорщики сделали еще несколько шагов навстречу такой неожиданной и вожделенной командировки.
  "Товарищ майор! - Донесся четкий, как на параде, доклад Замятина. - Прапорщики Замятин и Кусаев для отправки в командировку на похороны Брежнева прибыли!"
  В зале в один миг сложило пополам большую часть присутствующих. Кто-то, с глазами навыкате, зажимал рот обеими руками, из последних сил удерживая рвущийся наружу смех. Кто-то пытался решить эту проблему, уткнув голову под мышку, прикрывшись шинельным бортом. Кто-то удерживал ржач, спрятав лицо в шапке.
  Все понимали, что все только начинается, и главное действие пьесы еще впереди, поэтому и старались пока не шуметь, что бы ничего не пропустить.
  
  
  
  - Кто?!!! - Рявкнул комбат, после того, как громкий стук в дверь прервал гневную, густо замешанную на пафосе, речь замполита части.
  Дверь распахнулась, и в "художку", чуть ли не строевым шагом, решительно вошли политпрапорщики.
  - О! До чего ж вы легки на помине! Я, прям таки, удивляюсь! - Выдал Савченко. - А чего это вы...
  Командир части хотел, было, поинтересоваться: по какому такому поводу прибывшие вырядились, как на парад, но не успел, так как последовавший, в следующий миг, доклад прапорщика Замятина, с одной стороны, все объяснил, а с другой - ввел в глубокий ступор. Причем, не только комбата, но и всех присутствующих.
  - Товарищ майор! - Молодецким, с плохо скрываемыми радостными нотками, голосом рапортовал докладчик, четко, по-уставному приложив, как и его товарищ, руку к виску. - Прапорщики Замятин и Кусаев для отправки в командировку на похороны Брежнева прибыли!
  Наступила мертвая пауза.
  От услышанного все свидетели "явления", включая и солдат, "слегка" ошалели, и, какое-то время, походили на пациентов больницы для душевнобольных, смотрящих телепередачу по телевизору, нарисованному на стене.
  Брови Загогули поднялись вверх настолько, что, казалось, приподняли фуражку. Решив, что ему все показалось, он тут же ухватился за эту спасительную мысль, и хриплым голосом из-за вмиг пересохшего горла уточнил.
  - Чего?!
  Псевдокомандированные, с легким замешательством, переглянулись. Кусаев решил, что Замятин доложил как-то не так, не совсем четко, и не вполне понятно. Поэтому, решив исправить оплошность товарища, он, так же старательно, хотя уже и не так жизнерадостно, снова вскинув руку к голове, повторил.
  - Товарищ майор, прапорщики Кусаев и Замятин, к следованию в Москву для участия в мероприятиях, связанных с похоронами Генерального Секретаря ЦК КПСС, Председателя Президиума Верховного Совета СССР Леонида Ильича Брежнева, готовы!
  Выслушав в очередной раз бред теперь уже от Кусаева, комбат и замполит уставились друг на друга, как если бы только что политпрапорщики, едва переступив порог, дуэтом спели "Боже царя храни".
  Все это время из-за стенки, отделявшей мастерскую от зала, доносился непонятный, клокочуще-булькающий шум.
  Первым "отмер" комбат.
  Он быстро увязал все происшедшее с нараставшим в зале звуком, все больше и больше походившим на истерический хохот. Да что там зал - начальник штаба и помощник дежурного, никого уже не стесняясь, откровенно бились в истерике. Только солдаты, не совсем понимая происходящего, с глупыми улыбками на физиономиях старательно делали вид, что всецело сосредоточены на работе.
  - Вот твои труженики!!! - Заревел Савченко, ткнув в сторону политпрапорщиков пальцем, как Вий в Хому. - Явились, не запылились! В обнимку, как Миклухо с Маклаем! Чуть ли не целуясь! Ты им что, для более качественного отдыха какую ни будь гадость выдаешь?! Глянь-ка, как их вштырило! В Москву они собрались! Похоронная команда, б...дь!
  С последним словом комбат врезал металлической линейкой по столу. Одна из склянок, в которой содержалась черная тушь, перевернулась.
  Понаблюдав, как черная речка потекла через половину стола, уничтожая большую часть того, что уже успели сделать, командир еще больше налился свинцом.
  - Майор Загогуля! - Процедил он сквозь стиснутые зубы. - Вы ответственны за то, что бы к понедельнику все было готово, и висело там, где положено! На разводе на работу я жду Вас вместе с Вашими, - комбат кивнул в сторону вконец охреневших, и, наконец-то, все понявших Замятина и Кусаева, - верными помощниками! Они направляются в распоряжение командира первой роты Назарова! На стройке им будет нарезаны по сектору, за который они будут отвечать! Отвечать, как и все остальные! Начальник штаба будет лично контролировать их деятельность, и докладывать мне!
  Майор Савченко схватил свою фуражку, и направился к выходу.
  - И еще! - Остановился он у выхода, который ему, мелко засеменив, освободили прапорщики. - Вам, товарищ заместитель командира части по политической работе, тоже надлежало бы больше уделять вниманию стройке и успешному выполнению отрядом производственных планов! А бумажки Ваши никуда не денутся! Если сдадим объект вовремя, я лично тут все оклею плакатами и лозунгами!
  Разворачиваясь к двери, комбат столкнулся лицом к лицу с Замятиным и Кусаевым.
  - Вы еще здесь?!!! - Рявкнул он, забрызгав лица теряющих сознание прапорщиков слюной. - Чего топчитесь тут, как две новогодние елки?! Аж глаза слепит! Двадцать минут вам на то, что бы поменять эти цацки на нормальные военно-строительные рубища, в которых товарищи ваши ходят, и сюда, работать, со всеми!
  Когда комбат вышел в зал, офицеры и прапорщики, стараясь не встречаться с ним взглядом, все еще подергивались, похихикивали и похрюкивали, протирая платками красные, опухшие, как с похмелья, глаза.
  - Ну?! - Окинул он всех присутствующих фальшиво-строгим взором. - И кто эту комедию затеял?! Кто тут за Шекспира нынче?!
  - Шекспир трагедии писал, товарищ майор! - Уточнил кто-то из зала.
  - Трагедия будет, Суриков, когда майор Загогуля начнет в этом деле разбираться и искать зачинщика!
  
  Савченко вышел из клуба с довольной миной на лице. Как любил говаривать только что почивший с миром Леонид Ильич: "С чувством глубокого удовлетворения". Как же - он отыграл, таки, с лихвой отыграл потерянное утром очко у замполита Загогули! "Что, гусь заносчивый, получил?! - думал комбат, широко шагая к себе в штаб. - В следующий раз хорошо подумаешь, прежде чем супротив командира дергаться! А, все же, интересно: кто это все затеял, всю эту клоунаду? Нужно отдать должное - весьма забавную! И, чего уж греха таить: сам еле сдержался, чтобы не заржать! Но должность, и все связанные с ней рамки и ограничения не позволили этого сделать. Это ж надо было додуматься: похороны Брежнева!".
  - Устинов, собака! - Недолго поразмыслив и поковырявшись в памяти, пришел к выводу Савченко. - Как пить дать - Устинов! Больше нет кому! Ну, замполит, ясное дело - потребует его публично четвертовать. Наверх настучит, как пить дать. Дело политическое ему пришьет, сученок. Но я лично в этих репрессиях участвовать не собираюсь. Так, для виду, скажу ему, типа: "Ай-я-я-й!", пальчиком погрожу. И не более!
  
  Устинова действительно потаскали, из-за этого розыгрыша, по всяким там верхам. Но, как зубами не щелкали, никакой особенной кары для него придумать не смогли, по одной, и самой главной причине - беспартийным он был, то есть - как с гуся вода!
  А в особом отделе, где шутник реально мог огрести неприятностей за свои проделки, узнав обо всем, от души посмеялись, посоветовали больше так не шутить, и выгнали взашей.
  
  
  
  
  
  
  
  
  Модель
  
  
  
  К тому моменту, как приключилась эта курьезная история, прошло более двух лет с начала моей офицерской службы в строительных войсках. Я успел получить "старлея", и продолжал трудиться на производстве в должности старшего прораба участка механизации.
  Основной моей обязанностью являлось обеспечение бесперебойной работы строительной техники, которой, на то время, если по всем участкам, насчитывалось около пятнадцати единиц. Все это "железо": бульдозеры, экскаваторы, автокраны, башенные краны, и прочее было разбросано по нескольким строительным участкам в границах нашего гарнизона, и являлось, в своем большинстве, старым, очень старым, а то и вовсе списанным. Конечно же, оно требовало, словно капризные обитатели дома престарелых, постоянного внимания, ухода, и лечения. В смысле - ремонта.
  Честно говоря, исполнять свои обязанности, то есть - поддерживать технику в исправности, становилось все труднее и труднее, по той простой причине, что к тому времени было развалено великое, могучее государство, и его экономика. Стройбат, как организация сугубо хозрасчетная, могла существовать только при условии наличия возможности зарабатывать, и, если учесть, что в то время по всей стране стройки и прочие производства, на которых были задействованы военные строители, закрывались одна за другой из-за прекращения всякого финансирования, его - стройбата дни были сочтены.
   Не будем о больном! К чему лишний раз распространяться о том, что тогда творилось в стране-преемнице СССР России, если все и так прекрасно помнят и знают, что ничего хорошего. Зачем опять душу бередить!
  
  Лучше вернемся к рассказу.
  
  Представьте себе картину:
  Прекрасный декабрьский день.
  Полдень.
  Солнце добралось до самой верхней точки своей зимней траектории и, казалось, замерло там, не желая катиться дальше вниз, к горизонту.
  Белый, выпавший ночью снежок искрится, аж глазам больно.
  Чистое, без единого облачка, небо восхищает своей голубизной и глубиной.
  А воздух! Им не только дышать - его пить можно! Никаких кислородных коктейлей не нужно!
  Мы, то есть - я, и наш гражданский специалист, механик участка Николай Тихонович замерли на пороге диспетчерской нашего маленького парка строительной техники, невольно залюбовавшись описанной выше красотой.
  Положительности момента добавляло осознание нами того факта, что вся наша, издыхающая от износа и недостатка запчастей горе-техника на удивление работала! Скрипела, стонала, визжала, безбожно материлась на каком-то своем металлическом языке, но работала!
  По этому поводу мы с Тихонычем решили вознаградить себя, и уйти на обед на целый час раньше.
  Но, как говорится, не тут-то было.
  
  Территория нашего парка, как и прочие другие в нашем гарнизоне, была огорожена бетонным забором двухметровой высоты. Он всегда сверкал белизной, как упомянутый выше снег. Но снег сверкал только зимой, а забор - и зимой, и летом.
  А все потому, что у одного из прапорщиков, которые, сменяясь каждые две недели, командовали нашими бойцами-механизаторами, был пунктик, или, если хотите - мания. Всех провинившихся в нарушении воинской дисциплины, или, по-простому говоря - "залетчиков" он ставил на покраску забора. Вручал целое ведро белил, кисть, и - вперед. Так что, приезжая в очередной раз, он первым делом озадачивался созданием запаса побелки на весь период командировки.
  И еще один момент нужно прояснить для полной картины всего происшедшего далее.
  В военный городок, где, в то время, располагались военторговские магазины и, пока еще, работала столовая, можно было попасть двумя путями.
  Первый из них был правильным, но долгим: из ворот нашего парка по дороге мимо автобазы, заправки, военторговских складов, пилорамы, складов КМТС, через городок строителей, и затем только - военный городок. Минут пятнадцать чесать приходилось.
  Второй же был гораздо короче, раза в четыре: через пробитую дыру в бетонном заборе. Три минуты по асфальтированной дороге.
   Дыру эту, во всеобщее благо, кто-то заботливо прорубил задолго до моего прихода на службу.
  Так вот, потоптались мы, малость, на пороге, наслаждаясь моментом, и собрались уже, было, двинуть на обед. Но тут....
  Представьте себе. Как я уже описал, все вокруг сверкает белизной - снег, забор.... За дырой в заборе тоже лежит снег, и тоже сверкает. В общем - все вокруг ярко-белое. И ту что-то нас с Тихонычем заставило обратить свой взгляд в сторону дыры, и мы, к своему большому удивлению, увидели, что она вдруг резко почернела. А все потому, что через нее на территорию парка грузно протискивалось нечто черное. Даже не черное, а необычайно, до безобразия, грязное!
  Слегка опешив, мы пригляделись, и узнали в этом "нечто" одного из наших воинов-созидателей бульдозериста Юру по фамилии Подгузнов.
  
  Остановимся немного подробнее на Юре, и, как говорится, иже с ним.
  На момент описываемых событий этот боец прослужил почти год. Совсем недавно он проводил на дембель своего наставника, и в наследство от него получил отличную машину - бульдозер ДЗ-110.
  Наставник Юрин был таким же бойцом-механизатором, честно отдавшим доживавшей последние дни нашей общей Родине СССР два года.
  Звали его Иваном, а фамилия у него была - Качкалда.
  Отменным был механизатором, как говорится - от Бога!
  Что удивительно, рост у него был метра полтора, не выше, а весил килограммов пятьдесят! И то, если взвешивать в мокром бушлате. Но как он, уважаемый читатель, управлялся с техникой - любо было поглядеть!
  Так вот, когда до дембеля Ване оставалось месяца два, к нам из "капиталки", как раз, пригнали очередной бульдозер. Начальник участка, закрепив за ним Качкалду, сказал: "Доведешь машину до ума, и подучишь молодого. Себе на замену. Считай, что это тебе аккордное задание"
  Иван за дело взялся с энтузиазмом. Как говорится - с огоньком!
  И не только потому, что от этого зависел его дембель.
  С Подгузновым, а именно его на обучение отдали Качкалде, они за несколько дней довели бульдозер чуть ли не до идеального состояния, старательно все подогнав, отрегулировав, подтянув, смазав и, даже, полностью покрасив.
  Мало того.
  К тому моменту, когда Иван Качкалда сдал свое аккордное задание начальнику участка, его бульдозер был укомплектован на все сто процентов, то есть - как будто только что с завода!
  И, даже, сверх того.
  Объясню подробнее:
  - на нем присутствовали и исправно работали все шесть фар - четыре спереди, две сзади;
  - на приборной панели, подсвеченной не хуже, чем на "боинге", безотказно функционировали продублированные стрелочные указатели состояния двигателя и остальных агрегатов машины;
  - вместо "родной" жесткой "сидушки" было установлено комфортное пассажирское кресло из салона автобуса "Икарус" (где только взял?!);
  - радиатор для охлаждения моторного масла был перемещен с передней части двигателя внутрь кабины, что позволяло машинисту работать, при самом лютом морозе снаружи, чуть ли не в одном исподнем.
  Но самой главной "фишкой" среди всего перечисленного выше был способ запуска двигателя бульдозера. А запускался он, как обычный автомобиль - из кабины! То есть - ключ повернул, и движок заработал.
  
  Для тех, кто не в курсе, проясню.
  Обычно, любой механизм с дизельным двигателем, как то: тот же бульдозер, или другой агрегат на базе трактора, экскаваторы, дизель-электрические краны, компрессоры, и т. д. заводились посредством вспомогательных двигателей. По-простому - "пускачей".
  Это такие маленькие, одно, или двухтактные движки, которые конструктивно устанавливаются на корпусе дизеля. Что бы завести агрегат, сначала запускался "пускач", а затем, через одно, или двух ступенчатую передачу - и основной двигатель. "Пускачи", обычно, заводились при помощи мускульной силы механика, посредством заводной ручки ("кривого стартера"), или пускового шнура ("шнурки").
  Про это легко писать, сидя в тепле за компьютером, а вот тем, кому приходилось вот таким способом заводить строительную технику, было совсем нелегко. И не в летний сезон, а зимой, когда на улице хороший "минус", когда масло в движке застыло, да еще когда солярка в баке не "зимняя"!
  Пока заведешь, сам "дуба дашь", и руки обморозишь, и мозоли натрешь, да еще "обратку" от стартера можно словить, если в пусковом двигателе зажигание плохо отрегулировано!
  Самому не раз приходилось этим заниматься по роду службы, так что уж - поверьте.
  Другое дело, когда строительный механизм укомплектован электрическим стартером - кнопку нажал, "пускач" завелся, от него, тут же, и дизель.
  Все!
  И это, заметьте, не выходя из кабины!
  Нужно только минут десять-пятнадцать подождать, пока масляный радиатор не нагреет кабину до комфортной температуры.
  
  Вот такой бульдозер попался Юре.
  Завидовали ему его коллеги, воины-механизаторы, бульдозеристы, экскаваторщики, и прочее. Кто светлой завистью, кто черной, но завидовали.
  У них-то техника, без крепкого русского словца и энергичного танца с бубном, не заводилась! Было, даже, такое, одной лютой зимой, что движки на ночь не глушили! Или не глушили, к примеру, один бульдозер, а утром он с "толкача" заводил все остальные. С "толкача" они, падлы, все заводились без вопросов! Нужно было только хорошо прогреть картер, топливопровод, и коробку передач. Прогревали, как правило, факелами, поэтому техника наша зимой всегда выглядела как танки во время Курской битвы.
  Ну, с экскаваторами, компрессорами, и подобной им техникой, сами понимаете, такой номер не проходил. Хотя, в самом начале своей срочной службы наблюдал, как группа таких же "духов", как и я гоняли по всему парку компрессор, пытаясь его завести, опять же, с "толкача". Наблюдавшие за этим процессом старослужащие, периодически подгоняя, и давая "ценные" указания, ржали до икоты.
  В общем, глядя на то, как всего за несколько дней машина из "капиталки" превратилась из гадкого утенка в прекрасного белого лебедя, и была укомплектована даже лучше, чем только что сошедший с заводского конвейера аналогичный агрегат, командование шибко и приятно удивлялось, а удивляясь, очень сильно интересовалось у Вани по фамилии Качкалда:
  - А где же ты, дорогой наш воин-созидатель, растак твою перерастак, умудрился достать такие разные и ценные "ништячки" (как нынче молодежь выражается), которые даже на складе запчастей базы в последний раз видели никогда?!
  На такие провокационные вопросы Иван отвечал совершенно спокойно, одним словом:
  - Нашел.
  При этом он еле заметно улыбался. С хитринкой.
  - Ну, нашел, так нашел.... Но смотри мне, искатель! - Грозило пальчиком, на всякий случай, начальство, но успокаивалось, в конце концов, и отставало от Вани.
  Чего уж тут. Лишь бы техника работала.
  
  Вернемся же, так сказать, к главной линии нашего повествования.
  Ввалился, значит, Юра, черным кулем из внешнего мира внутрь парка через заветную дыру в заборе, мерзко порушив так радовавшую наши с Тихонычем взоры гармонию бело-серебристых красок и оттенков, и двинулся в нашу сторону. Медленно, сгорбившись, шаркающим шагом, словно древний старик.
   Когда человек чем-то расстроен, взволнован, или испуган, это можно определить по выражению его лица, по глазам, походке, и так далее. У Юры к этому списку можно приписать еще и голову. Вернее - ее положение относительно плеча. Левого.
  Дело в том, что у Подгузнова, в нормальном его состоянии, голова всегда была слегка наклонена в сторону именно этого плеча, и степень наклона напрямую зависела от Юриного эмоционально-психологического состояния, или, проще говоря - настроения. Чем хуже оно, настроение, у него было, тем, соответственно, больше был этот наклон. Почему, из-за чего так - одному Богу известно, ну, может быть, еще и самому Юре. Но факт есть факт.
  В тот раз голова Подгузнова просто безвольно лежала на плече.
  От этого явления у меня где-то что-то нервно екнуло, сердце сжалось и замерло, словно мышь при виде кота, а внутренний голос дико заверещал, что случилось что-то непоправимое, даже еще не зная, что именно.
  Что-то подобное, судя по донесшемуся из-за спины звуку, будто кто-то кому-то на что-то наступил, происходило и с Тихонычем.
  В слегка вытянутой, словно за подаянием, руке, облаченной в трехпалую солдатскую рукавицу, так же, как и вся амуниция, до безобразия испачканную сажей, Юра держал, как оказалось при ближайшем рассмотрении, на треть обгоревшую пачку писем.
  "А я что говорил?!" - Прекратив верещать, просто сказал внутренний голос, и заткнулся от ужаса.
  - Юр... Кхм... Что случилось, Юра?! - Потерянным голосом, поймав, в начале, "петуха", спросил я.
  - П...ц. - Почти прошептал боец, все еще держа перед собой обгорелую стопку конвертов, словно надеясь, что ее вид вызовет у командования хоть маленькую толику жалости и сочувствия, и плата за содеянное не будет столь жесткой.
  - Что?! - Переспросил я, хотя, честно говоря, и так все прекрасно услышал.
  - П...ц. - Все таким же убитым голосом, но немного громче повторил Подгузнов, и вымученно улыбнулся.
  Так улыбнуться мог только приговоренный к казни, которому палач, перед исполнением, рассказал анекдот.
  - Как п...ц, почему п...ц, кому п...ц?!!! - От отчаяния я уже просто заорал.
  - Сгорел. - Выдавил из себя Юра, глубоко вздохнув.
  За моей спиной разразилась длинная тирада, состоявшая из выражений, от которых, даже у бывалых матершинников, поменялся бы состав крови.
  Через мгновение мы, не чуя ног, уже мчались к месту трагедии.
  
  Впереди всех бежал я, с трудом удерживая равновесие на скользкой дороге, размахивая полами шинели, словно ворон крыльями. На пятки мне наступал горе-бульдозерист, все так же держа пострадавшую в огне пачку писем, словно это была эстафетная палочка, которую он, на каком-то этапе, собирался кому-то передать. За нами, сильно отставая, мелко семенил Тихоныч, что-то бормоча и держась за левую сторону груди.
  Со стороны могло показаться, что пожилой и сильно разгневанный отец пытается догнать нерадивых сыновей, что б устроить хорошую взбучку.
  В общем, в таком порядке на место происшествия и прибежали.
  Картина, представшая перед нашим взором, была еще та!
  Всю ту же повсеместную белизну, сотворенную свежевыпавшим снегом, словно клякса на тетрадном листе, нарушал огромного, метров пяти в диаметре, размера черный круг, в центре которого стоял остов дотла сгоревшего трактора, из некоторых мест которого, кое-где, курился сизый дымок.
  Прохоровка, твою мать! Ни дать, ни взять!
  Вокруг обугленных металлических останков в скорбном молчании стояли случайные свидетели трагедии: мужики из расположенного вблизи гаражного кооператива, наряд по КПП, пожарники, которые как всегда, поспели только к финалу, водитель заправщика, вовремя отогнавший машину от вспыхнувшего бульдозера.
  Сгорело все, что могло гореть, все восемь стекол кабины полопались и мелкими осколками усеяли все вокруг, на металле краска пошла пузырями, или сгорела вообще. Рядом с гусеницами блестели лужи растопленного жаром снега, перемешанные с черным пеплом и покрытые пленкой вытекшего из прогоревших шлангов масла.
  В воздухе стоял плотный запах гари, мазута, и тоски.
  - Как это случилось? - Не отрывая взгляда от погибшей техники, спросил я у Подгузнова, выведя его из глубокого ступора.
  Глубоко вздохнув, и подняв на меня глаза, которыми смотрят отправляемые "под нож" телята, Юра начал свой рассказ, после которого желание его тут же "грохнуть" усилилось до невозможности.
  А случилось следующее.
  Нет, это не была трагическая случайность, скажем - проводка закоротила, или еще чего.
  Нет!
  Все произошло по той простой причине, что Юра, просто-напросто, как говорили тогда в войсках, "опух в корягу"!
  Вот уж, воистину, чем больше человек получает, тем больше ему хочется. Я имею в виду - получает чего-то хорошего: богатств, комфорта, здоровья, знаний, и так далее.
  Такая же "беда" получилась и с Подгузновым.
  В лице..., в металлическом лице великолепной машины, от своего предшественника Ивана Качкалды, он получил тот самый комфорт, обеспечивавший наслаждение от работы и службы до самого дембеля. Как говорится - "тепло, светло, и мухи не кусают".
  Но нет же, Юре этого было мало! Получив от фортуны хороший бонус, он не успокоился, решив, что этого мало, и может получить больше. Это тот случай, когда говорят: "Жадность фраера сгубила".
  "Их благородие", понимаете ли, не желал ждать аж целых пятнадцать минут, за которые, после запуска двигателя, в кабине устанавливалась комфортная температура. Для этого он, в первую очередь, зажигал паяльную лампу, установив ее в кабине на полу. Она и должна была значительно ускорить повышение температуры до желаемой.
  Так длилось ровно до сегодняшнего дня, когда приехал заправщик, и залил в Юрин бульдозер полный бак солярки. Вспомнив, что заканчивается бензин, на котором работает пусковой движок, Подгузнов, с разрешения водителя заправщика, нацедил себе трехлитровую банку этого топлива, которую понес ставить в специальный металлический ящик в кабине.
  Вот тут-то все и случилось.
  Юра протянул банку к ящику. Из под неплотно прилегающей крышки пролилось немного бензина, который попал прямо на горящую лампу. Бензин, естественно вспыхнул. Испугавшись, (бойцу несказанно повезло в том, что на улице было около пятнадцати градусов ниже нуля, и топливо не давало паров, а то сгорел бы вместе с машиной) Подгузнов, вместо того, что бы выбросить банку наружу, уронил ее в кабине, из которой (слава Всевышнему!) тут же выскочил сам.
  Вот так вот Юра трехлитровым коктейлем Молотова и сжег свой бульдозер.
  Паяльная лампа так и стояла в кабине, на полу, черным жерлом горелки глядя прямо на нас, издевательски напоминая об абсурдности всего происшедшего.
  Как же мне захотелось вставить ее кое-кому кое-куда! Зажженную!
  В течение минут десяти, после "трогательного" рассказа Подгузнова, мы с ним стояли в тупом ступоре, в уме прикидывая, какие именно санкции последуют в отношении нас: Юры, как поджигателя государственного имущества, а меня, как ответственное за это имущество лицо.
  Тихоныч все это время ползал, рыдая в голос, по пожарищу, посыпая голову пеплом.
  Перебирая в голове все возможные варианты своего незавидного и весьма печального будущего, я все время смотрел на злополучную паяльную лампу.
  "А почему она не сгорела?" - Почему-то, вдруг, подумалось мне.
  "А потому что железная!" - Тут же и ответилось. И сразу мысль: "Так бульдозер же...".
  - Володь! - Окликнул меня Тихоныч, что-то пытаясь открутить от двигателя. - А трактор-то железный!
  Словно в доказательство к сказанному он протянул мне металлические остатки РВД (рукав высокого давления) от масляного радиатора.
  - Ты хочешь сказать, что нужно поменять все рукава, патрубки, и шланги...
  - Еще масло. "Веретенку", и моторное.
  
  Спустя мгновение мы во весь опор мчались назад, в парк. Только теперь Юра бежал первым, следом я, а Николай Тихоныч вообще уехал на заправщике, которому как раз было по пути.
  Юра не бежал, а просто летел, окрыленный надеждой на благополучное разрешение дела. Эта же надежда и мне придавала силы не просто бежать, а еще и придавать пендалями ускорение Юре.
  В парке, за каких-то пол часа, мы собрали все необходимые запчасти и инструменты, залили в бочки масло, загрузили это все в кузов бортового "ЗИЛка", вместе с Юрой и двумя бойцами в качестве подмоги, и отправили на пожарище.
  К вечеру бульдозер завели, и он был готов к работе.
  
  На следующий день к нам приехал наш командир части полковник Ковалев, которому уже успели доложить о случившемся накануне ЧП. После общего с генподрядчиком совещания, на котором я мужественно отбил все атаки по поводу выбывшей из строя техники, заверив, что все в порядке, все работает, и производственный план будет выполнен, мы с Ковалевым вышли на улицу покурить.
  В это время на дороге поселка показался многострадальный бульдозер, ведомый не менее настрадавшимся за минувшие сутки Юрой Подгузновым.
  Эту картину нужно было видеть.
  По дороге, отвалом толкая перед собой гору снега, ровно тарахтя движком и лязгая гусеницами, сверкая на солнце в отчищенных от гари частях металлом, двигался сгоревший накануне бульдозер. Наспех прикрученная на остов кабины фара придавала агрегату вид этакого прожженного бандюги, пирата, рейдера из компьютерных игр, в бесконечных схватках потерявшего глаз. Фильмы из цикла "Безумный Макс" смотрели? Тамошнюю технику помните? Так вот этот бульдозер - оттуда.
  В кабине, из-за полного отсутствия стекол продуваемой всеми на свете ветрами, на деревянном ящике из под стеклотары, заменяющем сидение, восседал бульдозерист Юра Подгузнов. По объему натянутой на нем одежды, складывалось впечатление, что он собрал ее у половины взвода. Полярники, пешкодралом, на лыжах штурмующие Северный или Южный полюса, одеваются легче!
  С гордо поднятой головой, Юра одарил нас широкой счастливой улыбкой.
  Командир, увидевший все это, замер с выпученными глазами, и открытым ртом.
  - Так он что, действительно сгорел?! - Спросил он спустя мгновение.
  - Как видите, Алексей Васильевич.
  - Я-то думал, что слегка, проводка замкнула, ну и задымился! А тут, я вижу... Просто Феникс, какой-то, восставший из пепла!
  - А то. - Только и ответил я.
  И тут же, как говорится, по горячим следам, (в нашем случае - и в прямом, и в переносном смысле).
  - Алексей Васильевич, на базе есть какие ни будь запчасти для бульдозеров?
  - А что тебя конкретно интересует? - С хитрецой в голосе, вопросом на вопрос, ответил командир.
  - Ну, стекла, например. - Без особой надежды кивнул я в сторону уже проехавшего мимо нас землеройного агрегата. Дело в том, что и в лучшие, советские времена стекла для кабин различной техники были большим дефицитом.
  - Зачем?!
  - Ну, как зачем? - Стушевался я. - Стекол то нет!
  - А сколько нужно стекол в кабину бульдозера?!
  - Восемь.
  - Так вот, - поставил точку в вопросе полковник Ковалев, - когда из восьми стекол отсутствуют два, три, ну - четыре, наконец - вот это стекол нет, и можно начинать чесать репу, где их добыть. А когда их нет совсем, то есть - ни одного, тогда они и нафиг не нужны, потому что это уже такая МОДЕЛЬ!
Оценка: 8.00*3  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"