Род Шопенгауэров издавна славился в Данциге своим трудолюбием, предприимчивостью, энергией и деловой хваткой.Поколение за поколением упорно приумножало свое богатство, приобретало все большее влияние и уважение, поднималось все выше в иерархии этого вольного торгового города.Но потом произошел какой-то надлом, и в характере Шопенгауэров , на закате этого рода, вдруг проявились какие-то странные, темные и даже болезненные черты.Один из дядей Артура Шопенгауэра от рождения страдал слабоумием.Другой, покинув семью и не получив никакой профессии, жил в нищете, предавался, по выражению Иоганны Шопенгауэр, почти звериным порокам , и в конце концов, наполовину обезумев, умер от истощения.Третий тоже имел весьма серьезный, с точки зрения Иоганны, недостаток - вместо того, чтобы жениться, как полагается солидному буржуа, на девушке из приличной зажиточной семьи.,он жил со своей служанкой.Дожив всего до сорока пяти лет, он умер от апоплексического удара.Иоганна была уверена, что причиной его преждевременной смерти были неприятности, доставляемые ему именно его безродной сожительницей.По-настоящему продолжить традиции своего рода смог только отец Артура - Генрих Флорис.В нем как будто соединились все достоинства его предков - точный деловой расчет, прилежание, свободомыслие, безукоризненная порядочность,независимость и чувство долга.Жители Данцига с восхищением пересказывали друг другу историю о том,, как сам прусский король предложил Генриху Флорису переселиться в его королевство и воспользоваться его покровительством, но тот, не задумываясь, ответил его величеству почтительным отказом.Гордый республиканец не желал зависеть от милостей короля..
Увы, и в великолепном фасаде этого характера тоже зияла глубокая трещина - и в нем была темная сторона,причинявшая немало мучений близким Генриха Флориса и особенно ему самому.Часто его безо всякой причины вдруг охватывал невыносимый страх,п орой он на целые недели погружался в беспросветное уныние, его обычная сдержанность и корректность могла внезапно смениться раздражительностью и припадками неистового гнева.Все эти черты в немалой мере унаследовал от отца и Артур.
2
Мать Артура была не только на девятнадцать лет моложе своего мужа, но и по характеру отличалась от него, как огонь ото льда. Происходила она из рода Тризенеров, тоже занимавшегося в Данциге торговлей, но не столь успешного и влиятельного, как Шопенгауэры.Брак Иоганны и Генриха Флориса был, сущности, просто сделкой, поначалу показавшейся им выгодной, но принесшей потом обоим немало разочарований.В их отношениях никогда не было и намека не то что на любовь, но даже на взаимное влечение или хотя бы симпатию.Генрих Флорис до свадьбы не вел со своей будущей женой задушевных бесед, не дарил ей цветов, не прогуливался с ней в романтической обстановке по саду или берегу моря. Не потратив на эти приятные и волнующие ритуалы ни одной минуты,он явился однажды в дом Тризенеров и попросил у родителей Иоганны согласия на брак с их дочерью.Это было полной неожиданностью для всего семейства Тризенеров, и особенно для Иоганны. Ведь этому предложению, как уже было сказано, не предшествовало вообще ничего - ни единого нежного взгляда, ни единого знака внимания.Родители Иоганны были польщены и обрадованы - они и не мечтали о столь почтенном и состоятельном женихе.Но не в их обычае было навязывать свою волю детям.Окончательное решение должна была принять сама Иоганна.Судя по смутным намекам в ее мемуарах, она пережила незадолго до этого какой-то бурный и несчастливый роман, и, как и многие девятнадцатилетние девицы в такой положении, полагала, что подлинной любви в ее жизни уже больше не будет, и что самое большее, на что она теперь может рассчитывать - это выгодный с сугубо материальной точки зрения брак.Генрих Флорис был в этом смысле весьма завидным женихом .Роскошная квартира в одном из лучших районов Данцига, великолепное поместье в пригороде, процветающее торговое дело, знакомство с саамыми именитыми и влиятельными людьми города - вот что предлагал ей Генрих Флорис, не требуя взамен ничего, кроме соблюдения приличий, уважения и ,конечно, рождения наследника.Иоганна сочла, что отказываться от такого предложения было бы глупо.Но, судя по всему,жизнь с Генрихом Флорисом оказалась для нее куда более трудным испытанием, чем она предполагала до свадьбы.Во всяком случае, позже, уже будучи известной писательницей, она постоянно возвращалась в своих сочинениях к теме брака без любви, и красноречиво призывала юных девиц тысячу раз подумать, прежде чем в такой брак вступить.С другой стороны, трудно предположить, что Иоганна даже в самые тяжелые для себя минуты, когда жизнь бок о бок с замкнутым, раздражительным, чопорным, равнодушным к ней и нелюбмым ею человеком становилась для нее невыносимой - что она даже в эти минуты согласилась бы с тем, что " с милым рай и в шалаше".Жизнь пусть и с любимым, но недостаточно состоятельным и не слишком предприимчивым мужем была для нее еще более неприемлемой, чем жизнь с мужем хоть и ненавистным, но богатым и способным это богатство постоянно приумножать.И она , И Генрих Флорис придерживались общепринятого в среде потомственных коммерсантов мнения, что первостепенная задача мужа, его долг, дело его чести - по возможности полностью освободить жену от материальных забот.И то, что Генрих Флорис с этой задачей справлялся вполне успешно, служило, конечно, для Иоганны в трудные минуты немалым утешением.
<3
Генрих Флорис хотел, чтобы его первенец - почему-то он был уверен, что родится непременно сын - появился на свет не в Данциге , а в Англии.В этом случае ребенок по английским законам автоматически становился подданным британской короны.Для будущего коммерсанта - а Генрих Флорис не сомневался и в том, что сын его, разумеется, пойдет по стопам отца - это было немалым преимуществом.Возможно, Шопенгауэр-старший всерьез подумывал и о том, чтобы и самому перебраться на этот вольнолюбивый остров, поскольку политические перспективы его родного Данцига становились с каждым месяцем все более тревожными. Много лет Данциг,пользуясь покровительством Польши, с успехом противостоял посягательствам Пруссии на его независимость. Но теперь и сама Польша попала в зависимость от Пруссии и России,и Данцигу уже оставалось только уповать на чудо. Привыкшему к трезвым и точным расчетам дальновидному коммерсанту подобные упования были , конечно,чужды.Словом, решение Генриха Флориса - ехать со своей беременной женой в Лондон, было по-своему вполне резонным.Но не менее резонными были и возражения Иоганны:ее пугала мысль, что рожать ей придется в чужой стране, среди незнакомых людей - ей хотелось во время родов иметь поблизости хотя бы свою мать. К тому же морское путешествие, пусть и непродолжительное - это занятие для женщины в ее положении не самое полезное и безопасное.Да и путешествие наземное было в ту пору таким делом, которого беременные женщины старались по возможности избегать.Тем не менее Генрих Флорис решения своего менять не пожелал, и Иоганне пришлось покориться.Но унывать надолго было не в ее характере - в этом, как и во многом другом, она была полной противоположностью своему мужу.Добравшись до Лондона, она быстро там освоилась, приобрела множество новых приятелей, и уже вовсю наслаждалась всеми прелестями столичной светской жизни, когда Генрих Флорис ошеломил ее своим новым решением:теперь он полагал, что рожать она должна не в Лондоне, а непременно в Данциге.С ним случился один из тех припадков беспричинного страха, которые впоследствии не раз отравляли жизнь и его сыну.Лондонская осень, угрюмое пасмурное небо, грязноватый туман, слякоть, холод - все это еще усиливало и без того постоянно угнетавшую его тревогу, и в итоге он пришел к нелепому, но совершенно несомненному для него выводу: в Лондоне его еще нерожденному сыну угрожает неотвратимая смертельная опасность.Никакие уговоры и увещевания Иоганны не смогли разубедить его в этом, и в итоге ей, находившейся уже на последних месяцах беременности,
пришлось вновь отправляться в путь, вновь переносить морскую качку,вновь трястись на ухабистых дорогах в неудобном, не раз застревавшем в грязи дилижансе.Тем не менее все завершилось-таки благополучно, и в феврале семейство Шопенгауэров пополнилось сыном.Генрих Флорис назвал его Артуром, поскольку это имя, с его точки зрения, наилучшим образом подходило будущему коммерсанту:оно легко запоминалось, и на всех основных европейских языках произносилось почти одинаково.
4
Выбором имени и ограничились все заботы Генриха Флориса о сыне в первые годы жизни Артура.Впрочем, в этом не было ничего необычного для людей его сословия: пока ребенок, по представлениям того времени, был существом неразумным, отец не вмешивался в его воспитание - такое пустяковое занятие считалось недостойным солидного главы семейства, этим должна была заниматься мать -при содействии нянек и гувернанток, конечно.Поначалу малыш ,п о словам самой Иоганны, показался ей очаровательной живой куклой, играть с которой ей было интересно и забавно.Но эта игрушка ей быстро наскучила, да и слишком уж большое сходство уже через несколько лет обнаружилось у маленького Артура с его замкнутым, угрюмым и склонным к беспричинной тоске отцом.Казалось бы, он жил в настоящем земном раю:роскошное поместье, великолепный парк с прудами и фонтанами, усадьба с видом на просторы Балтийского моря, расторопная прислуга, всегда готовая исолнить его желания - все было в его распоряжении.И все-таки в этом раю он ощущал такое же одиночество и покинутость, какое Адам, вероятно, ощутил в тот миг, когда его из рая игнали.Много позже Артур вспоминал, как однажды родители, возвращаясь с прогулки, застали его в полном отчаянии - он почему-то вдруг вообразил, что они его бросили и не вернуться уже больше никогда.
Между тем все попытки Данцига, потерявшего покровительство Польши, все-таки как-нибудь зашитить свою независимость, завершились закономерным фиаско: Пруссия, конечно, не могла упустить столь легкую и столь аппетитную добычу, и однажды жители вольного города проснулись подданными прусского короля.Для Генриха Флориса такое положение дел было совершенно неприемлемо. Гордый республиканец не мог примириться с тем, что отныне он зависит не от законов, соблюдать которые обязан любой из его сограждан, а от непостоянной воли монарха.В спешке распродав всю свою недвижимость и потеряв при этом десятую часть своего состояния, Шопенгауэры покинули Данциг - или, скорее, спаслись из него бегством, и перебрались в Гамбург.Впоследствии Артур говорил, что с этого момента, где бы он ни жил, он повсюду ощущал себя на чужбине.Но, скорее всего,проживи он даже всю свою жизнь в Данциге, ничего бы не изменилось - он и здесь ощущал бы себя чужаком.
5
В Гамбурге Генриху Флорису не пришлось прилагать особенно больших усилий, чтобы вскоре вновь занять не менее почтенное оложение, чем на потерянной им родине.Гамбург тоже был вольным торговым городом, его конституция была одной из самых либеральных в Европе,купеческое сословие тут пользовалось таким же, как и в Данциге, уважением и влиянием. Туго набитый кошелек и процветающее торговое дело были лучшей рекомендацией для практичных гамбургцев. А кошелек у Генриха Флориса и после понесенных им потерь отнюдь не пустовал, и вновь наладить деятельность возрожденной им на новом месте фирмы ему, с его опытом и природной деловой хваткой ,не составило большого труда.
В это время в Европе уже повсюду веял штормовой ветер Французской революции.Генрих Флорис был одним из самых восторженных ее почитателей. В свое время, прочитав в газете о взятии Бастилии, он даже немедленно помчался в свое загородное поместье, чтобы лично удивить и обрадовать этой вестью жену.Он не ошибся - Иоганна приняла эту новость с таким же восторгом, как и он сам.В Гамбурге у этих двух пылких ресубликанцев нашлось множество единомышленников,п ричем среди самых именитых и уважаемых горожан.Здесь проживал в это время прославленный поэт Клопшток.,который, вдохновленный порывом французов к свободе и справедливости,декламировал в лучших иестных салонах революционные стихи.Его поддержал на этом поприще сам "гамбургский Ротшильд", богатейший из здешних коммерсантов Северинг, лично сочинивший оду во славу восставшего фрнцузского народа.В этом не было ничего удивительного:восхваляя французов, гамбургцы восхваляли и самих себя - свой политический строй, свои вольнолюбивые традиции, свои оберегаемые законом права и свободы.Французы, с их точки зрения, неуверенно, с ошибками и злоключениями, продвигались к той же цели, которой они,,гамбургцы давно уже достигли.и это наполняло гордостью их сердца.Врочем, это нисколько не мешало им охотно предоставлять приют французским аристократам, бежавшим от преследований новой революционной власти.Те же самые толстосумы , которые аплодировали мятежным стихам Клопштока,наперебой приглашали родовитых эмигрантов в свои салоны, восхищались изяществом их манер и изысканностью речи, а также очаровательной распущенностью их нравов ..Под их влиянием и сами гамбургцы, обычно крайне щепетильные в соблюдении внешних приличий, бережливые и практичные, стали позволять себе некоторые излишества, баловать себя дорогими винами, легкомысленными оперетками и визитвми в шикарные бордели, персонал которых пополнялся парижскими куртизанками.. Впрочем, деньги, вывезенные эмигрантами за границу, вскоре были прожиты, драгоценности проданы, и большинству из них пришлось из завсегдатаев блестящих салонов превратиться в учителей фехтования, танцев и французского языка(.в этой роли они главным образом и запомнились Артуру). Что касается гамбургцев, то среди них вновь возабладала традиционная строгость нравов, умеренность и практичность.
6
Когда Артуру исполнилось девять лет, его отец решил, что время нянек и гувернанток закончилось, и что сына пора уже всерьез готовить к его будущей профессиональной карьере.Понятно, Генрих Флорис ни секунды не сомневался , на каком именно поприще предстоит в грядущем трудиться его сыну - для него по-прежнему разумелось само собой, что Артур унаследует и продолжит дело своего отца. Поразмыслив, что же именно может по-настоящему пойти на пользу будущему коммерсанту в таком юном возрасте, он принял довольно нетривиальное решение - отправить сына во Францию, к своему торговому партнеру Жоржу де Блазимеру, чтобы Артур подучил французский и, главное, приступил, как выражался Генрих Флорис, к чтению ••книги жизни •. То есть , оказавшись в незнакомой стране, среди чужих, живущих по иным законам и обычаям людей, разом настолько пополнил копилку своего житейского опыта, насколько это вообще возможно для ребенка его возраста и сословия.
Неизвестно, было ли это случайностью или результатом точного расчета, но выбор именно семьи Блазимера оказался удивительно удачным. Артур потом вспоминал эти два года, проведенные в семье благодушного францкузского коммерсанта, как счастливейшее время своего детства - и, возможно, всей своей жизни. Впрочем, это говорит не только о радушии и добросердечии Жоржа Блазимера и его заботливой веселой супруги - в еще большей мере это говорит о том, какой атмосферой был окружен Артур в его собственном семействе.Немного найдется в мире девятилетних мальчишек, которых настолько обрадовала бы столь долгая разлука с родителями. Генрих Флорис, скорее всего, по-своему любил своего сына, и уж во всяком случае честно и самоотверженно исполнял то, что он сам считал своим отцовским долгом.. Но он по природе своей был слишком холоден, угрюм и своенравен. К тому же свою болезненную склонность к беспричинной тоске ему приходилось постоянно таить под маской чопорной невозмутимости.. Что касается Иоганны Шопенгауэр, то роль матери удалась этой незаурядной женщине, пожалуй, даже еще хуже, чем роль жены.
По возвращении Артура в Гамбург - впоследствии он с гордостью вспоминал, что проделал это неблизкое и небезопасное по тем временам путешествие один, не сопровождаемый никем из взрослых - Генрих Флорис подверг сына строгому экзамену и остался волне доволен его результатами:Артур говорил по-французски даже лучше, чем по-немецки, и манерами своими напоминал тех парижских аристократов, которые еще недавно блистали в гамбургских салонах. Чтение первой главы •книги жизни", с точки зрения Генриха Флориса, оказалось успешным.
Вторым этапом в воспитании Артура, согласно простому и ясному плану отца, было обучение в частной школе Рунге. Выбор школы был очевиден - она и предназначалась, по замыслу ее владельца, для обучения будущих коммерсантов. Арифметику здесь изучали, переводя денежные суммы из одной валюты в другую; на географии ученики в основном узнавали, где и какие товары можно купить по самой выгодной цене - и где их потом можно с наибольшей прибылью продать;на уроках немецкого языка они осваивали азы деловой переписки. Рунге, надо скзать, придерживался весьма либеральных по тем временам педагогических принципов. Учитель, по его убеждениям, должен был быть для ученика не столько непоколебимым грозным авторитетом, , сколько более опытным и знающим другом.Впрочем, придерживаться подобных убеждений его заставляло и то, что обучавшиесся в его школе сыновья местных толстосумов занимали в обществе несравненно более высокое положение, чем их преподаватели , и часто без обиняков давали им это понять.Не раз Рунге приходилось лично вступаться за своих коллег и красноречиво уговаривать учеников проявлять к ним побольше уважения и милосердия.Сам Рунге, теолог по образованию, преподавал в школе Закон Божий.Правда, христианство, о котором на его уроках шла речь, не было религией откровения, чудес и церковных таинств. Оно практически полностью сводилось к одной морали. Бог, о котором проповедовал Рунге, был скорее Богом кантианцев, а не Библии - Богом, который, в сущности, только для того и нужен, чтобы освящать мораль своим авторитетом, и само существоание которого доказывается тем, что без него моральные заповеди утрачивают свою убедительность.
В свободное от учебы время Рунге часто устраивал балы, на которые приглашались юные представительницы самых зажиточных и почтенных семейств - его подопечные могли здесь присмотреть для себя на будущее подходящих невест.
Обучение в школе с такой программой было бы для Артура, с его исключительными интеллектуальными способностями, наилегчайшим делом, если бы оно не было для него делом наискучнейшим.Само по себе узнавание нового, понимание прежде неведомого не только не затрудняло его, но и было одним из главных в его жизни удовольствий.Но решительного ничего из того, о чем на уроках в этой школе шла речь, не пробуждало в нем ни малейшего интереса. И, наоборот, обо всем, что неудержимо привлекало его внимание, здесь не говорилось ни слова.С каждым месяцем Артуру становилось все ясней, что здесь егоготовят к поприщу, которое не сулит ему ничего, кроме скуки и отвращения, и что уготованная ему отцом карьера коммерсанта - это едва ли не самая худшая для человека с его задатками участь, какая только может ожидать его в грядущем.
7
Просьба, с которой Артур обратился к отцу, повергла Генриха Флориса в недоумение и растерянность. Сын просил перевести его из школы Рунге в гимназию, он хотел изучать древние языки, хотел читать греческих и римских классиков в подлиннике - вместо того, чтобы прилежно накапливать сведения, по-настоящему полезные деловому человеку.Генрих Флорис резонно возразил, что, ни Платон, ни Цицерон, ни Вергилий, сколько бы Артур ни читал их в подлиннике , его коммерческой карьере не помогут. Хорошо еще, если не повредят.Артур ответил, что к такой карьере он не очень и стремится. Куда больше его привлекает карьера ученого.
Генрих Флорис , при всем своем своенравии и вспыльчивости, отнюдь не был деспотом и самодуром,, которого привел бы в ярость сам факт сопротивления его воле, и который уже по этой одной причине ответил бы сыну бесповоротным отказом.Но в его понимании высокое, достойное Шопенгауэров положение в обществе было нерушимсо связано с солидным капиталом, а капитал - с коммерческой деятельностью. Другого способа укреплять свой престиж и увеличивать благосостояние он не знал.В его представлении ученый был прежде всего человеком неимущим, зависящим вдобавок от университетского начальства и от той разновидности чиновников, чьему попечению государство доверило науку и образование.Так что первой мыслью Геннриха Флориса было - избавить сына хотя бы от грядущей нужды, если уж тому вздумалось вдруг избрать для себя столь незавидную участь.Он вступил в переговоры с местным духовенством, надеясь купить для Артура должность в одном из гамбургских храмов -должность, которая, не требуя от Артура ни знаний, ни усилий, ни времени,приносила бы ему, тем не менее, постоянный изрядный доход. Таких синекур в распоряжении церкви было немало.Но духовенство заломило цену,оказавшуюся не по карману даже преуспевающему коммерсанту, так что от этой затеи пришлось отказаться.Да и не было ли это стремление Артура к карьере книжного червя просто мальчишеской причудой, о которой он и не вспомнит пару лет спустя?И тут в голову Генриху Флорису пришла идея, показавшаяся ему весьма разумной, если не сказать - блестящей.Он давно уже планировал, передав дела своим помощникам, отправиться с женой в длительное путешествие по Европе.Теперь он решил предложить сыну на выбор: либо тот едет в это заманчивое путешествие вместе с родителями, но после него сразу же поступает учеником в торговую фирму, либо он остается в Гамбурге, но приобретает тем самым право обучаться в гимназии.Это было, с точки зрения Генриха Флориса, вполне логично:
тот, кто желает посвятить себя себя науке, должен уметь отказываться от таких удовольствий, на которые университетского жалованья ему все равно не хватит. А тот, кто от них отказаться не в состоянии, должен быть готов исполнять ту работу, без которой эти удовольствия будут ему недоступны.Очевидно, Генрих Флорис очень хорошо поразмыслил, прежде чем предложить сыну этот выбор. И его идею действительно можно было бы назвать блестящей, если бы он чудовищную ответственность, связанную с этим судьбоносным решением, не взвалил на плечи желторотого подростка, искушая его при этом соблазном, в его возрасте почти непреодолимым.В этом была, скорее всего, немалая доля лукавства : видимо, отец втайне все-таки желал как-нибудь завлечь Артура на тот путь, которым испокон веков шли все мужчины в роду Шопенгауэров ,и который представлялся Генриху Флорису самым надежным , почтенным и безопасным.Как бы то ни было, Артур выбрал путешествие, и этим своим выбором мог бы исковеркать всю свою жизнь, если бы судьба впоследствии не исправила его ошибку.
<
<;Впрочем, ошибкой это было только с учетом поставленного отцом условия, превращавшего путешествие в аппетитную приманку, с помощью которой он заманивал сына в ловушку коммерции. Само же путешествие сыграло в становлении Артура как философа едва ли не более важную роль, чем все остальные события его жизни, вместе взятые. Впоследствии он говорил, что именно возможность еще подростком увидеть и пережить то, о чем его сверстники обычно узнают только из книг, избавило его от одной из главных опасностей, подстерегающих философа в его исследованиях - опасности заблудиться в пустых словесных конструкциях, принимая их за суть дела.
О том, чтобы у нас была возможность узнать, что именно видел Артур во время своего путешествия, и как именно он увиденное переживал и осмыслял, позаботились его родители, приказавшие ему вести путевой дневник.Генрих Флорис хотел, чтобы Артур учился зорко и беспристрастно подмечать житейские подробности, которые могут пригодиться коммерсанту в его делах, и читатель этих путевых записок не может не заметить, что Артур приложил немало усилий, чтобы выглядеть в глазах отца человеком толковым и здравомыслящим. И все-таки в текст этих записей постоянно прорывается что-то избыточное, для делового человека излишнее.И это отнюдь не эмоции волнуемого обилием впечатлений подростка, не возгласы удивления или восторга - скорее, это попытки не просто читать "книгу жизни", но вычитывать из нее то, что написано в ней между строк.
При этом все, что Генриху Флорису могло показаться проявлением похвальной трезвости и рассудительности, человек, знакомый с более поздними текстами Артура, примет скорее за необычное для подростка отчуждение от людей и недоверие к самой жизни.Словно Артур не столько наслаждается своим путешествием, сколько, как опытный следователь, повсюду собирает улики, чтобы потом предъявить жизни неопровержимое обвинение.
;8
Покинув Гамбург, семейство Шопенгауэров отправилось сначала в Голландию. Не раз их карета застревала в грязи или ломалась, и Артуру приходилось брести по бездорожью , под нудным мелким дождем за помощью в ближайшую деревню. Часто, отведав пищи на постоялом дворе, они могли только подивиться предусмотрительности Генриха Флориса, захватившего с собой солидный запас провианта.Только кофе на этих постоялых дворах был неплох, а все остальные яства явно предназначались людям, способным в случае нужды съесть и сапожную подметку.
Амстердам удивил Артура шириной своих улиц и простором площадей.Сколько бы людей ни толпилось на них, никто никого не стеснял - да, пожалуй, и вообще не обращал на других пешеходов никакого внимания.
Огромный зал местной ратуши показался будущему философоу пугающим символом ничтожества и беспомощности человека, затерянного в равнодушной вселенной. Сама по себе эта мыслть не отличалась оригинальностью, но чувство, вызвавшее ее, было искренним и глубоким..
После Амсстердама Шопенгауэры, побывав в Антверпене и Женеве (здесь внимание Артура привлек главным обпазом плачевный вид разграбленных французами церквей)пересекли Ла Манш и прибыли в Лондон.. Тут они решили остаться подольше, чтобы насладитться всеми удовольствиями столичной светской жизни.Артур побывал в театре, где с восторгом наблюдал игру какого -то актера - его имени Арткр не запомнил - удивительно точно и убедительно изображавшего больного, наполовину обезумевшего человека. . Артура особенно поразило, что актер этот не только мимикой и голосом искусно выражал бедственное состояние своего персонажа, но и все тело его в нужный момент начинало дрожать, как в настоящем припадке.Таких актеров в Гамбурге Артуру видеть не доводилоссь - уже хотя бы потому, что если в этот город практичных и бережливых людей и заезжали театральные труппы, то только такие, которые готовы были играть и за более чем умеренную плату. Да и сам жанр трагедии, при всем почтении жителей Гамбурга ко всему серьезному и возвышенному, особым успехом у них не пользовался.Возможно, это вообще была первая трагедия, увиденная Артуром на сцене театра. Впервые он увидел в Лондоне и трагедию иного рода - трагедию, участники которой после своей смерти не поднимаются, как ни в чем не бывало, на ноги,чтобы раскланяться перед аплодирующей и осыпающей их цветами публикой: он побывал на казни троих приговоренных к виселице преступников. Вид хладнокровно убиваемых ,на глазах у равнодушной толпы, людей вызвал у него негодование.Особенно поразило его то, что эти горемыки даже последние мгновения перед казнью старались использовать для горячих сбивчивых молитв. : то ли испытывая ужас при мысли о загробном возмездии, то ли обретая в молитве надежду на то, что смерть - это только краткая пауза между жизнью земной и жизнью вечной.
9
Посетил Артур и знаменитое Вестминстерское аббатство, где, рядом с памятниками Мильтону, Гаррику, Шекспиру и Генделю, обнаружил бесчисленные гробницы некогда, видимо, прославленных, но ныне совершенно забытых героев былых времен - рыцарей, полководцев, королей, поэтов. .То, что должно было символизировать их величие и славу - вымпелы с их гербами, их шлемы и мечи - выглядело теперь , скорее, злой насмешкой над потугами смертных избежать забвения и достигнуть бессмертия. Земного бессмертия - бессмертия деяний и памяти о них.Но ведь, быть может, существует и бессмертие небесное?Артур представил себе, что все эти люди, чьи останки покоились в здешних гробницах, собрались сейчас вместе в мире, где их больше не разделяют времена и пространства.И что же они взяли с собой из мира земного?Короли оставили здесь свои скипетры и короны, герои - оружие, поэты - славу.
"И только люди великого ума и души, чей блеск изливался из них самих, а не приобретался с помощью внешних вещей, - они берут с собой свое величие, они берут с собой все, что имели здесь" -записал Артур в своем дневнике, вложив в эти строчки, кажется, весь отпущенный ему природой запас оптимизма.
Вскоре родители Артура, несколько пресытясь удовольствиями лондонской светской жизни, отправились на длительное время в Шотландию. Сына до своего возвращения они поместили в уимблдонский пансион, чтобы он основательно подучил английский. Пансион этот, очевидно, возглавлял какой-то не в меру ревностный в своей набожности пуританин. Молебны и богослужения здесь следовали одно за другим, и это настолько не понравилось Артуру, что он возненавидел всю Англию - погруженную, по его словам, "в египетскую тьму идолопоклонства".Он изъявлял в письме к матери горячее желание, чтобы эта тьма была "прожжена факелом истины". Но в чьих руках горел этот факел, кто были те великие умы, чья посмертная участь, по мнению Атура, так выгодно отличалась от участи королей и героев?Судя по тому, какое отвращение вызывала у него пуританская набожность, провозвестниками истины в его глазах в эту пору были фпанцузские просветители. В первую очередь - Вольтер и, возможно, Руссо.Да и в бибилиотеке отца, которую он перерыл сверху донизу в поисках одходящего для себя чтения, едва ли он мог отыскать какие-то другие книги по философии, кроме трудов великих французских вольнодумцев. Очевидно, к" официальной" церковной религиозности Артур уже давно был в лучшем случае равнодушен. Хотя, как ехидно напоминала ему в ответном письме мать, он обычно в воскресные дни и в дни церковных праздников тоже проявлял немалую набожность, отказываясь даже палец о палец ударить в это освященное Господом время покоя и отдохновения.
10
Наконец пребывание Артура в ненавистном пансионе закончилось - и вместе с возвратившимися из Шотландии родителями он отправился в Париж.Но город этот, еще недавно именовавшийся столицей Европы, разочаровал его.Только Версаль мог потягаться роскошью и изяществом с центральными лондонскими районами , и даже их превзойти.
Однако стоило отойти от него на пару кварталов, как улицы становились пыльными и пустынными, дома - обшарпанными, дороги - ухабистыми, редкие прохожие были бедно одеты и не особенно дружелюбны на вид.Революция и войны не прошли для Парижа даром, но все-таки и сейчас здесь было на что посмотреть..Лувр, к примеру, несмотря на все политические бури и грозы , был цел и невредим, и семейство Шопенгауэров не упустило, конечно, случая основательно осмотреть его сокровища.Здесь, в Лувре, Артур впервые увидел шедевры античной скульптуры, и у него возникло странное ощущение:словно древние боги, нисколько не изменившись за минувшие тысячелетия и даже этих тысячелетий не заметив,с обычной своей невозмутимостью и безмятежностью созерцают здесь еще одно поколение смертных - которое так же бесследно исчезнет, как и все предыдущие.Можно сказать, что Артур потом всю жизнь стремился уподобиться этим богам, чтобы взглянуть на мир с высоты столь же незыблемого покоя .Но немного найдется в истории философии людей, которые столь же мало, как он, преуспели в этом своем начинании.
Пощадила революция и знаменитую французскую Оперу, в которой в эти дни давали "Волшебную флейту". Это произведение пользовалось тогда в Париже поистине бешеной популярностью, и не только благодаря чудесной музыке Моцарта, но и из-за египетских мотивов в сюжете.В Париже вообще в эти дни была мода на все египетское: ведь именно из этой древней восточной страны возвратился недавно на Родину первый консул Франции - Наполеон Бонапарт.О Наполеоне Артур был наслышан еще несколько лет назад, когда он жил в семействе Блазимеров. Вместе с Антимом Блазимером - пожалуй, единственным настояшим другом его детства - он даже играл в этого удивительного и таинственного корсиканца,которому Блазимеры, как и многие другие французы, приписывали поистине сверхчеловеческие свойства.Наполеон был теперь одной из главных достопримечательностей Парижа, и Артур счел необходимым и его осмотреть не менее основательно, чем Лувр и Версаль.Случилось это в театре: в начале спектакля по залу пробежал шепоток, и вскоре в одной из лож появился сам Бонапарт , все еще одетый в эту пору в простую армейскую униформу. С этого мгоновения Артур позабыл о том, что происходит на сцене, и до конца представления неотрывно рассматривал сдержанное и серьезное лицо французского консула.Артур пытался понять, что за таинственная сила присуща этому человеку, каким образом сумел он сосредоточить в своих руках такую громадную власть, что порою судьбы целых народов зависели от кивка его головы?Надо сказать, что Артур, в отличие от множества своих знаменитых современников - не исключая и почти боготворимого им Гете - так никогда и не оказался в числе пылких поклонников Бонапарта.. С его точки зрения, в Наполеоне только с особой отчетливостью и ясностью проявилась мощь, жестокость и слепота мировой воли, с огромной энергией, напряжением и страстью стремящейся в никуда, к пустым и ничтожным целям, и этим своим стремлением только приумножающей количество страданий в мире.Вряд ли Артур пришел к этому выводу уже во время того памятного спектакля в Париже - но, очевидно, он уже тогда рассматривал Наполеона скорее глазами пытливого бесстрастного исследователя, чем наивного восторженного почитателя.
11
Вскоре Шопенгауэры вновь отправились в путь - теперь их целью была южная Франция.Надо сказать, что не всякий решился бы в эту пору колесить там по проселочным дорогам без вооруженной охраны.По стране бродило множество банд, которым революционная власть не могла противопоставить пока практически ничего, кроме декретов и гневных речей в парламенте.Некоторые из этих банд создавались изголодавшимся, отчаявшимся и при этом приученным за последние годы к беззаконию и насилию крестьянством.Но были и такие банды, и их было немало, которые создавались на деньги роялистов - не столько, понятно, ради наживы, сколько ради того, чтобы царившие в стране хаос и страх пробуждали ненависть к новой власти и ностальгию по спокойствию и порядку былых времен.
Всю дорогу до ближайшего крупного города Шопенгауэрам приходилось быть настороже, и они пережили немало тревожных минут, пристально всматриваясь в лицо каждого повстречавшегося им в пути крестьянина и пытаясь понять - обычный ли это деревенский работяга или выбирающий подходящую жертву злодей, чьи сообщники подстерегают их в засаде?Впрочем, и эта грань между честным работягой и беспощадным разбойником была довольно зыбкой , поскольку нищета в этих краях была так велика, что один только вид богатых запасов пищи в фургоне путешественника мог внезапно побудить мирных селян схватиться за топоры и вилы.
Но все закончилось благополучно , Шопенгауэры достигли безопасного места и Артур возобновил свои дневниковые записи.. Его внимание привлекло неистовое религиозное рвение, которым были охвачены здешние жители. Артуру доводилось видеть на своем веку переполненные концертные залы или набитые до отказа в день премьеры театры, но церквей, в которых яблоку некуда было упасть, он не видел никогда.. Причина столь редкого благочестивого энтузиазма была проста:Наполон только недавно, заключив конкордат с папой римским, , возвратил французским простолюдинам привычное и дорогое их сердцам католичество.Прежде, по воле бескомпромиссного Робеспьера, они вынуждены были поклоняться какой-то совершенно им непонятной , ненужной, неизвестно откуда взявшейся, ничего не обещающей, не сулящей никакого утешения, холодной и бесстрастной Богине Разума.Понятно, что у них это вызывало только растерянность, смущение и даже ужас, а потому ликование, с которым они праздновали возвращение своей исконной веры, было вполне естественным.. Но в Артуре оно пробуждало лишь отчуждение и неприязнь.Для него не существовало никакой разницы между ледяной справедливостью Богини Разума и всепрощающим милосердием Девы Марии.Обе эти дамы, с его точки зрения,проживали в одной и той же области фантазий и химер,рожденных немощным рассудком бездарных философов и смутным воображением суеверной толпы.
Побывав в нескольких городах Южной Франции, Шопенгауэры прибыли в Тулон.Главной достопримечательностью этого города был в ту пору Арсенал - плавучая тюрьма, в которой отбывали наказание приговоренные к каторжным работам преступники. Они делились на три категории..Те, кто совершил сравнительное легкое преступление, не были закованы в кандалы и свободно передвигались по тюремной территории.. Совершившие преступление средней ияжести были закованы в цепи, но все-таки тоже в пределах Арсенала пользовались некоторой свободой.Однако все внимание Артура сосредоточилось на узниках третьей категории - тех, кто, по мнению суда, соверщил особенно дерзкое и жестокое злодеяние.Эти люди были прикованы к грязным вонючим галерам , которых они не покидали ни на миг в течение всего времени своего заключения.- здесь они работали, сюда им приносили их скудную пищк, и здесь же они и спали на жесткой галерной скамье. Цепи не позволяли им даже выпрямиться, так что работу свою они выполняли сидя.
"Участь этих несчастных, - писал Артур в своем дневнике,- наверно, намного ужасней смертной казни.И я не понимаю, как они, живя впроголодь, пожираемые печалью, изнуряемые тяжелой работой, все-таки остаются в живых.В течение всего времени их рабства с ними обращаются как с вьючными животными. Поневоле испытываешь ужас, когда подумаешь о том, что жизнь этих галерных рабов полностью лишена каких-либо радостей.Адля тех, кто и за двадцать пять лет страдания не обрел избавления, лишена и надежды.Можно ли вообразить себе что-либо более жуткое, чем состояние такого бедняги,прикованного к скамье в мрачной галере,разлучить с которой его может только смерть!У иного из них страдание ещеусугубляется постоянным неизбежным присутствием такого же несчастного, скованного с ним одной цепью. И если наконец настанет тот миг, который он десять, двенадцать, иногда двадцать долгих, как вечность, лет призывал каждый день, вздыхая в отчаянии - миг окончания рабства, то что с ним будет тогда? Он возвращается в мир, для которого он давно уже умер. Все планы и намерения, которые, возможно, у него были когда-то, теперь исчезли.Никто не хочет иметь дела с тем, кто возвратился с галеры.Десяток лет наказания не искупил один миг преступления.Он вынужден вновь стать преступником, и оканчивает жизнь на виселице.".
Даже по этому описанию видно, насколько потрясло Артура то,чему он стал свидетелем в тулонской плавучей тюрьме, и насколько развита у него была способность ощущать чужое страдание как свое собственное - способность , которая станет впоследствии одной из главных тем его философии.Что касается его родителей, то мать его только высказала опасение - не могут ли узники однажды вырваться на волю и учинить в городе всяческие бесчинства?Тогда горожанам не позавидуешь - ведь терять этим узникам особенно нечего. Участь самих узников оставила ее совершенно равнодушной : она считала достойными сострадания: лишь попавшим в беду порядочных и благонравных людей, а не закованных в цепи злодеев..О реакции Генриха Флориса можно только гадать. Видимо, он и в этом случае счел необходимым сохранить внешнюю бесстрастность, , и не доверил своих переживаний ни жене,н и сыну, ни бумаге.
13
Нетрудно заметить, что Артур и подростком,в противоположность своей жизнелюбивой и оптимистичной матери, склонен был наполовину полный стакан считать наполовину пустым, и что внимание его неизменно приковывали темные и гнетущие стороны бытия.Но, с другой стороны, и самый беспристрастный и уравновешенный , суждый скепсису и меланхолии наблюдатель, путешествуя с ним по тогдашней Европе , тоже нашел бы немало веских поводов для пессимизма. Да, весна в Южной Франции была чудесна, и Артур в полной мере воздал должное ее красоте. Да, горные ландшафты в Швейцарии были великолепны и величественны, и человек, поднявшийся на вершину горы, поднимался и в духе на такую заоблачную высоту, что все людские горести начинали казаться ему сущими пустяками - Артур и это ощущение описал подробно и красноречиво.Но он видел повсюду и следы разрушений, оставленные войнами и мятежами, и толпы нищих на грязных улицах, и голодных, одетых в лохмотья детей в разоренных деревнях, и брошенных без всякой помощи больных в больницах для бедноты,и публичные смертные казни, и равнодушную жестокость тюремщиков ,и отчаяние низведенных до положения бессловесного скота узников - все это он еще подростком видел собственными глазами и переживал с особой, почти болезненной остротой. Впрочем, с не меньшим основанием можно назвать болезненным и душевное состояние людей,
живущих так, словно ничего этого в мире нет - или даже видящих в чужих страданиях повод возблагодарить небеса за, что лично к ним судьба отнеслась более благосклонно.
Как бы то ни было, верно или с ошибками выучил Артур урок , который преподала ему жизнь во время этого путешествия - но урок этот приближался к концу.. Через Вену и Дрезден Шопенгауэры доехали до Берлина, где Артур завершил свои путевые записки фразой:"Здесь все кончается.".Фраза эта звучала так, словно принадлежала она не возвращающемуся домой путешественнику, а приговоренному к смерти преступнику, восходящему на эшафот.Очевидно, чувства, которые испытывал Артур в Берлине, немногим отличались от чувств человека, чью жизнь минуту спустя должна оборвать гильотина.Дверца той клетки, в которую - конечно, из самых лучших побуждений - заманил его отец, захлопнулась.Настала пора платить по счетам и поступать учеником в торговую фирму, чтобы уже до конца жизни заниматься ненавистной коммерцией.
14
Из Берлина Генрих Флорис отправился в Гамбург, а Артур с матерью сначала заехали в Данциг, чтобы навестить родню и уладить кое-какие денежные дела. Заодно Артур должен был, чтобы не терять времени, брать в одной из данцигских фирм первые уроки коммерции. В письмах к сыну Генрих Флорис подробно перечислял те умения, которые тот должен приобрести, и недостатки, от которых ему необходимо избавиться.Артур должен был, к примеру, всерьез заняться своим почерком. Красивый разборчивый почерк - это визитная карточка делового человека.Такой почерк уже сам по себе, независимо от содержания письма, пробуждает в клиентеуважение и доверие к его,почерка, обладателю.Между тем как небрежные каракули неизбежно вызывают подозрение, что накорябавший их человек и в делах не слишком аккуратен и надежен.К тому же надо, продолжал свои поучения Генрих Флорис, научиться быстро и точно считать в уме.Деловой человек не всегда имеет время для длительных раздумий - порой решение надо принимать в течение считанных минут. Не зная же состояния своих финансов, не умея быстро прикинуть в уме возможные доходы и убытка, он неизбежно наделает ошибок.Необходимо, конечно, совершенствовать и знание иностранных языков, особенно английского и французского. Что может быть полезней для международных переговоров, чем умение объясниться на языке возможного покупателя? Чпсто людям, предубежденным против иностранцев, достаточно услышать несколько фраз на своем родном языке, чтобы их недоверие превратилось в симпатию.Разумеется, нужно следить и за своей осанкой.По осанке узнают, к какому слою общества принадлежит человек.Внушительная осанка невольно вызывает почтение, а человека со сгорбленной спиной могут принять в общественном месте за сапожника или портного.Генрих Флорис был готов оплачивать занятия в дорогой конной школе - лишь бы верховая езда придала осанке Аптура необходимую величавость.И ,наконец ,он просил Артура научиться такому обхождению с людьми, чтобы общение с ними ему же, Аптуру,доставляло развлечение и удовольсвие.Оыевидно, Артур к этому времени уже не раз проявил свое умение наживать себе недоброжелателей безо всякой причины и повода.Однако легче было уговорить солнце восходить на западе, чем научить Аптура обходительности, такту и деликатности.Возможно, он даже полагал, что резкая бесцеремонная прямота в общении с ближними - это одно из проявлений той неподкупной правдивости, без которой невозможна подлинная философия, и что философ не вправе отказываться от этой правдивости даже в мелочах. Иначе ему постепенно начнет недоставать ее и в главном - в его творчестве.Неизвестно, какое влияние это оказывало на его философские исследования,но репутацию это ему портило повсюду, где бы он ни оказывался - вплоть до того момента, когда пришедшая к нему слава заставила его ближнах позабыть обо всех его недостатках.
15
Cоветы, которыми щедро снабжал в эту пору Генрих Флорис сына, скорее всего, только нагоняли на Артура тоску - только лишний раз напоминая ему,какому тошнотворно скучному занятию предстоит ему посвятить свою жизнь.Но они выглядят поистине трогательно, если знать, в каком положении находился в это время сам Генрих Флорис.Отправляясь в путешествие, он надеялся, что оно каким-то чудом восстановит его силы, иссякавшие с каждым годом, вернет ему его былую деловую хватку,поможет избавиться от мрачных мыслей и мучительных страхов.Но получилось все как раз наоборот.Пктешествие окончательно подорвало его здоровье. Ему стала отказывать память. Дело доходило до того. Что он не узнавал своих старинных деловых партнеров и с гневом изгонял их из конторы, принимая за вторгшихся к нему без спросу незнакомых проходимцев.Путешествие запутало и его дела.Он оставил свою фирму на два года без руководства в тот момент, когда она более всего нуждалась в опытном, расчетливом и дальновидном патроне.И теперь, преследуемый душевными и телесными недугами, он должен был в кратчайшие сроки наверстать все, что было упущено за это время.Та непоколебимая уверенность в себе, которую он прежде ощущал за пультом в своей конторе, сменилась боязливостью и растерянностью. Он все чаще чувствовал себя капитаном потерявшего управление корабля, который, гонимый ураганом, неотвратимо приближается к рифам.Между тем его жена, если верить свидетельству Артура, в эти дни с увлечением предавалась светским забавам -даже тогда, когда разбитый болезнью Генрих Флорис едва мог передвигаться по дому без помощи слуги.Вряд ли смех и веселая болтовня, доносившиеся из гостиной, улучшали настроение Генриху Флорису в те минуты, когда он, забытый всеми, корчился от боли в полутьме своей комнаты.Несомненно, мысль о самоубийстве не раз посещала его и раньше. Теперь же она стала постоянной его спутницей.Удивительно, что в таком сотоянии он все-таки находилв себе силы размышлять о почерке, осанке, счетных способностях и манерах своего сына, и писать ему длинные письма, полные практических советов. Он словно спешил поделиться с ним всем, чем только мог - понимая, что прокладывать себе дорогу Артуру п редстоит в мире, в котором у него уже не будет постоянно готового придти к нему на помощь отца.
Известие о смерти Генриха Флориса Артур получил буквально через две недели после того, как.возвравтившись в Гамбург, поступил учеником в торговую фирму сенатора Яниша.Обстоятельства смерти были таковы, что при очень сильном жклании и с очень большой натяжкой позволяли истоковать ее как нелепый несчастный соучай.Понятно, что именно несчастным случаем и постаралась изобразить ее в глазах родни и знакомых Иоганна. Но Артур ни одной секунды в своей жизни не сомневался в том, чтоэто было самоубийство. И, судя по всему, в этом не сомневался и никто из его домочадцев
16
Для Артура смерть отца была чудовищной катастрофой, надолго надломившей его волю.Его мать, напротив, даже не сочла нужным изобразить приличия ради опечаленную вдову.Для нее гибель мужа была облегчением и освобождением, долгожданным и все-таки неожиданным шансом устроить наконец свою жизнь на свой собственный вкус и лад, не считаясь уже ни с кем и ни с чем, кроме собственных склонностей и желаний.Она ликвидировала торговое дело мужа, продала дом и, сняв временно скромную квартиру, принялась обдумывать свои дальнейшие планы.Разумеется, ей даже в голову не пришло, что ее семнадцатилетний сын, погрузившийся после смерти отца в беспростветное уныние, возможноо, нуждается в ее помощи.В ее мире все всегда было просто и ясно, и то, что в мире Артура все всегда было сумрачно и запутанно, казалось ей какой-то нелепостью : как если бы человек по собственной воле и безо всякой необходимости уселся на раскаленную плиту , и потом стал бы сетовать на причинившую ему безвинные страдания судьбу.Сейчас, когда она наконец обладала свободой и изрядным капиталом, посвятить свою жизнь исполнению материнского долга? Нет, это не входило, конечно, в планы Иоганны.Женщины ее круга, оказавшись в ее нынешнем положении, часто возвращались в дом своих родителей. Но и это показалось Иоганне тривиальным скучным.Провести остаток жизни среди близкой и двальней родни, обсуждая городские сплетни и развлекаясь иногда семейными скандалами?Подобная перспектива привлекала ее ничуть не больше, чем жизнь, полная неустанных материнских забот.Она мечтала о блестящем светском салоне, в котором ее постоянными собеседниками были бы люди одаренные и яркие,, желательно - уже прославившие свое имя на каком-нибудь интеллектуальном поприще: знаменитые поэты, маститые ученые, незаурядные и самобытные мыслители.И не было в ту пору во всей Европе лучшего места для создания такого салона, чем Веймар - захудалый маленький городок, на узких немощеных улицах которого, тем не менее, можно было встретить тогда самого небожителя Гете, да еще, если повезет, в компании с Виландом и Гердером( не говоря уже о знаменитостях рангом помельче, вроде популярного литератора Коцебу.).И то, что городок был мал и неказист, только делало еще более вероятным, что знаменитости эти не обойдут своим вниманием зажиточную, образованную, неглупую и обаятельную купеческую вдову.Обдумав все это, Иоганна решительно собрала собрала свои пожитки и отправилась со своей девятилетней дочерью Аделе прямиком в Веймар, оставив Артура в в Гамбурге одного.
17
Как ни велики были светские таланты Иоганны, осуществить ее планы оказалось не так-то просто.Несмотря на свои ничтожные размеры и неказистый вид, Веймар был все-таки резиденцией одного из многочисленныхз немецких монаврхов, здесь было множетсво титулованных особ, и для человека, не имевшего вообще никакого, даже самого завалящего титула, двери лучших веймарских домов были закрыты.Впрочем, Иоганна была не менее пламенной республиканкой, чем ее покойный муж, не меньше него гордилась своим собственным сословием, да и развлечения в компании аристократов крови прельщали ее значительно меньше, чем общение с аристократами духа.Тем не менее она вспомнила, что муж ее обладал титулом польского королевского надворного советника( хотя никогда им не пользовался и даже в резких тонах запрещал себя этим титулом величать).Здравомыслящая Иоганна решила, что ей этот титул не помешает, и с этого момента превратилась для веймарского общества в надворную советницу Шопенгауэр.Завести формальные знакомства с именитыми веймарцами (то есть быть им представленной, нанести визит вежливости и получить ответный визит) Иоганне было несложно.Но планы ее были несравненно более честолюбивы. Она хотело видеть веймарских знаменитостей в числе своих близких приятелей, хотела стать хозяйкой одного из лучших светских салонов Европы - салона, который славен не пышностью титулов и чинов его посетителей, а незаурядностью их умов и блеском ихдарований.Осуществить этот замысел ей помог никто иной, как Наполеон Бонапарт - правда, сам не подозревая об этом.Дело в том, что бушевавшая в Европе волна хаоса и насилия докатилась наконец и до Веймара. Местный монарх,несмотря на отчаянные призывы Гете не поддавться ни на чьи уговоры и стойко соблюдать нейтралитет, все же счел необходимым поддержать противников Наполеона.Ответ могущественного корсиканца последовал незамедлительно:не прошло и нескольких недель, как французская армия появилась в окрестностях Веймара.Защитинки города, исполненные мужества и решимости, под бой барабанов и завывания труб выступили навстречу врагу.Через несколько часов те из них, кому удалось уцелеть, пробежали по городу в обратном направлении, кое-как унося ноги от победоносных французов.Наполеон, чтобы показательно проучить веймарцев за их дерзость, отдал город своей армии на разграбление.Сотни домов были сожжены, тысячи людей лишились в одночасье всего своего достояния. А те, кто пытался сопротивляться, лишились и жизни.Иоганне в эти дни сказочно повезло: когда французы ворвались к ней в дом, разбуженная ими маоенькая Аделе вышла в ночной рубашке из спальни и попросила солдат вести себя потише, поскольку они мешают ей спать. Это так развеселило французов, что они, смеясь, покинули дом, не захватив с собой ни одного трофея.После этого жилище Иоганны стало прибежищем для тех зажиточных горожан, к которым французская солдатня отнеслась не столь милосердно.Иоганна помогала раненым, кормила голодных, утешала отчаявшихся - неудивительно, что она за несколько дней приобрела себе столько другей, сколько в менее драматичных обстоятельствах не приобрела бы и за несколько лет.В числе пострадавших от буйства победителей едва не оказался и Гете. Вломившаяся к нему солдатня отнеслась к прославленному поэту безо всякого почтения, и дело уже принимало серьезный оборот, когда вдруг вмешалась сожительница Гете - Христиана Вульпиус.В свое время, когда она еще была работницей местной фабрики, Гете заметил ее на улице, был мгновенно пленен ее свежей яркой красотой и, поселив ее в своем доме, сделал своей любовницей.. Он прожил с ней много лет и имел от нее сына.В тот момент, когда французы уже приступили к разграблению дома, Христиана, возмущенная их наглостью, вдруг с визгом накинулась на незваных гостей, стараясь вцепиться в волосы их начальнику.Ее отчаянная храбрость пришлась французам по душе, и они, посмеиваясь, ретировались, прихватив с собой только немного вина.Под впечатлением ли от этой сцены или по какой-то другой причине,но Гете вдруг решил узаконить наконец свои отношения с Христианой и, не откладывая дела в долгий ящик, обвенчался сней в местной церкви.Уже то, что Гете столько лет открыто жил с любовницей из простонародья, немало раздражало веймарское великосветское общество.Однако этот странный каприз гения оно еще могло ему простить. Но то, что Гете на этой простолюдинке еще и женился, было уже настояшим скандалом.Отказать от дома занменитому поэту, правда, никто не решился. Но никто и не согласился принять у себя Христиану.Приговор света был единодушен: для Гете еще можно сделать еще раз исключение, но Вульпиус - нет, стерпеть у себя ее присутствие порядочный человек не может.Расстроенный и обозленный Гете лихорадочно искал способ как-нибудь все же ввести свою жену в приличное общество.И тут он вспомнмл о Иоганне Шопенгауэр. Уроженка большого города, чуждая провинциальных условностей, она слыла женщиной весьма либеральных взглядов.Гете решил рискнуть и явился в дом Иоганны со своей супругой - заранее, впрочем, готовый к самому худшему.Но Иоганна и виду не подала, что в этом визите есть что-то, с ее точки зрения, сомнительное.Она повела себя с Христианой так просто и радушно, что та, поначалу вконец смущенная,быстро освоилась и осмелела - и вечер, к величайшему удовольствию Гете, прошел приятно и весело.Преисполненный благодарности, в восторге от такта и деликатности Иоганна, Гете с этого дня стал завсегдатаем ее Јчайного общества", как она называла свой салон.Присутствие Гете вскоре привлекло и других знаменитостей, и честолюбивая мечта Иоганны сбылась.,
18
Пока Иоганна одерживала светские победы в Веймаре, Артур со скукой и отвращением изучал в Гамбурге азы коммерции.Без малого два года продлилось его обучение в торговой фирме сенатора Яниша, и все эти два года он чувствовал себя человеком , которого похоронили заживо.И не только контора, не только дом сенатора, в котором у него была своя комната, -весь Гамбург, если не весь мир, представлялся ему замурованным наглухо склепом.Он пребывал в каком-то душевном оцепенении. Любое усилие воли стоило ему немалого труда.При этом , казалось бы, никто не принуждал его продолжать ненавистную ему торговую карьеру, и у него даже был веский повод ее прервать - ведь торговый дом Шопенгауэров больше не существовал. К тому же он не был настолько беден, чтобы непременно зарабытывать себе на жизнь собственным трудом - в конце-то концов он прожил всю жизнь на отцовское наследство..сам не заработав и сотни талеров.Тем не менее, он чувствовал себя обязанным следовать той стезей, которая была уготована ему отцом.И то, что отец был мертв, только еще сильнее связывало его с этим постылым для него путем.Теперь отказ от коммерческой карьеры выглядел в его глазах предательством, даже осквернением памяти отца.. Все то смутное и темное, что было присуще Генриху Флорису при жизни, после его внезапной гибели исчезло из памяти Антура. Реальный отец превратился в отца идеального. Всю жизнь потом Антур говорил об отце только в почтительных и даже восторженных тонах, всячески подчеркивая его совершенства.Он воображал Генриха Флориса таким, каким он хотел его помнить, и образ отца становился в его глазах все более возвышенным и просветленным.Молчаливо признать, отказавшись от торговой карьеры, что столь удивительный отец навязал сыну самую неподходящий для него жизненный путь? Нет, на это преисполненный благодарности сын решиться, конечно, не мог.А значит, надо было день за днем являться в контору, садиться за письменный стол, заниматься, кое-как преодолевая отвращение, счетами и векселями - впрочем, спрятав предварительно в столе какую-нибудь книгу, которую можно было украдкой почитать, когда сослуживцев не было поблизости.Этой книгой чаще всего был маленький томик Маттиуса Коаудиуса, кторый Генрих Флорис подарил Артуру перед смертью. Артур воспринимал ее как духовное завещение отца - и ему трудно было бы отнестись к ней иначе, поскольку эта книга и и сама по себе была духовным завещанием Клаудиуса его собственному сыну.Вся она была выдержана в пасмурно-меланхоличных, но не безнадежных, исполненных непоколебимой христианской веры тонах.Автор советовал сыну смириться с тем, что он всегда, как бы ни складывалась его жизнь, будет в этом мире посторонним.Это не зависит ни от него, ни от судьбы, поскольку такова уж участь всего рода людского.Не стоит, впрочем, принимать этот мир чересчур всерьез. В конечном счете, в нем нет ничего, кроме теней, отблесков и отражений.Немудрено, что человек , жаждущий подлинного бытия, никогда не может этой жажды здесь, на земле, утолить. Земля для него слишком тесна, а небеса ему неведомы.Но в этой отчужденности человека от мира земного заключена и надежда: залог того, что человек предназначен для чего-то иного.Об этом ином он не может даже догадываться, но может и должен на него уповать.
Несомненно, многое в пиетистских проповедях Клаудиуса пришлось по душе Артуру.То, что этот зримый , слышимый, осязаемый мир реален в действительности не больше, чем мимолетный мираж в пустыне, показалось ему наверняка убедительным и верным.Но подлинное утешение и пользу благочестивые поучения Клаудиуса могли принести только человеку, который бы так же по-детски непоколебимо, как он, верил во всемогущество и всеблагость Создателя всего земного и небесного.У Артура же и само существование Создателя давно вызывало сомнения.Мысль же, что этот мир, который ему довелось внимательно рассмотреть еще во время его путешествия по Европе - что этот мир сотворен некой всеблагой , всемогущей и всеведущей силой, уже пятнадцатилетнему Артуру показалась поистине странной.После всего, что он увидел в потрясаемой мятежами и войнами Европе, он спрашивал тогда себя - да уж не сотворен ли этот мир, скорее, дьяволом?И пережитые им с тех пор события, особенно самоубийство отца, вряд ди могли его в этом разубедить.
19
Немного отвлек Артура от его невеселых дум приезд друга его детства Антима.Тот прибыл в Гамбург, разумеется, недля того, чтобы вместе с Артуром размышлять о несовершенстве мира земного или гадать об устройстве мира небесного.Антим , вдали от своих родителей,хотел как следует поразвлечься. И в первую очередь его интересовала та сфера человеческой жизни, в которой безраздельно правят прекрасная Венера и капризный Купидон.Надо сказать, что Артур, в отличие от Канта или Ницше, никогда на практике никакой склонности к целомудрию не проявлял.Однако в теории он уже в юношеские годы относился к половому влечению отчужденно и даже враждебно.Он охотно сопровождал Антима в его поисках амурных приключений, старался, как и он, добиться расположения хорошеньких актрис. И если его старания не увенчивались успехом, ничего не имел против того, чтобы обратиться за утешением к профессиональным жрицам любви в ближайшем борделе.И все-таки он воспринимал половое влечение как нечто не столько даже греховное, сколько оскорбительное и унизительное для человека в духовной его ипостаси.Оно представляло собой, по мнению Артура, апофеоз несвободы.Человек, которым оно овладевало, лишался возможности контролировать свои поступки, действовать, исходя из рациональных соображений. И никакими доводами разума нельзя было это влечение устранить или хотя бы ослабить.Пытаясь время от времени с ним все-таки совладать, Артур раз за разом приобретал тот опыт, который заставил его впоследствии убедиться в полном бессилии разума перед порывами страсти,и побудил самым радикальным образом отказаться от традиционного европейского рационализма.Разум в его преддставлении не был самовластным повелителем, который при должном старании всегда может обуздать своих мятежных подданных - аффекты и страсти.Скорее, он был их безропотным слугой, всегда только и занятым поиском способов исполнить их прихоти.Надо сказать, что сам Артур был очень неплохой иллюстрацией этой идеи.Но тот, кто на этом основании стал бы отрицать ценность самой идеи, был бы не прав.Вполне естественно, что то или иное мнение в первую очередь высказывают и защищают люди, чей жизненный опыт это мнение в наибольшей степени подтверждает.Ценность самого мнения это не уменьшает . Хотя, конечно, и не увеличивает.
Помимо Маттиуса Клаудиуса, Артур открыл для себя в это время тех дерзких, мятежных, готоаых к самым безрассудным духовным экспериментам молодых людей, которых впоследствии стали именовать "романтиками".Мир в его нынешнем состоянии не нравился им почти так же сильно, как и самому Артуру.Мир нуждался ,с их точки зрения,в радикальном преобразовании, но, в отличие от революционеров грядущих эпох, они стремились осуществить это преобразование в духе, а не в политической борьбе.Речь шла не о моральном совершенствовании - к морали они относились достаточно холодно - а о выходе из того духовного тупика, в который, по их мнению, завели человечество Реформация и Просвещение.Что мог вообще познать скучный сухопарый рассудок? Разве не был он обречен вечно скользить по поверхности бытия, ни разу не заглянув в его таинственную глубину?А между тем эти неведомые рассудочному познанию бездны бытия были открыты каждому, кто способен был довериться собственному воображению и не побоялся бы заглягуть в темные, неизвестные пока и ему самому закоулки собственной души.Как ни странно, эти идеи романтиков были прямым продолжением весьма сдержанной, трезвой, сухой и обстоятельной философии Канта.Если "реальный" мир с его пространством, временем и причинностью, не есть мир вещей в себе,если он не просто нами воспринимается, а фактически нами создается , то самопознание - это и есть познание мира,воображение человека - это грезы самой природы, и ключ к решению всех загадок пребывает в нашей душе.Этих духовных бунтарей завораживало средневековье - и не только потому, что нелюбезные их сердцу рационалисты считали его бесплодным и мрачным временем интеллектульного упадка.Средневековье предствлялось им образцом целостной универсальной культуры , в которой был востребован весь человек, со всеми его явными и тайными свойствами, со всеми страстями, с порывами к свету и падения во тьму, заблкждениями и внезапными необъяснимыми прозрениями - все ипостаси человека, а не один только безличный аналитический разум, накапливающий полезные позитивные знания.Впрочем, простого восстановления католичества в его былой мощи романтикам поначалу было явно недостаточно.Религия сама по себе была , по их мнению, так же бесплодна, как и позитивная наука.Только синтез религии и искусства , их слияние в свободной от догм мистерии могло привести к подлинноиу познанию - или, во всяком случае, приобщению к Тайне.В созданной впоследствии Артуром собственной философсии искусства звучат довольно отчетливо отзвуки этих идей - правда, уже без свойственных романтикам надрыва и сумрачного пафоса, облаченные в присущую самому Шопенгауэру прозрачную и ясную форму.И в своей философии музыки он во многом следует по пути, проложенному одним из пионеров романтического движения - Вакенродером, слишком рано умершим, чтобы пройти по нему достаточно далеко самому.Впрочем, к тому времени, когда Артур приобщился впервые к трудам романтиков, многие из них , утомленные своими "сальто-мортале" духа,уже отрезвели, остепенились и возвратились к более привысным и солидным воззрениям - например, к обычному , а не превращенному в произведение искусства католичеству. Возможно, Вакенродер, останься он в живых, все равно не так уж далеко прошагал бы по открытым им духовным дорогам - достаточно быстро поняв, что они, скорее всего, никуда не ведут.
20
Ни благочестивые наставления Клаудиуса ,ни амурные приключения в компании с Антимом , ни раздумья о мятежных начинаниях романтиков ничего существенно в душевном состоянии Артура не изменили.В своих письмах к матери он постоянно горько сетовал на то,что судьба обрекла его заниматься делом, к которому у него не было ни малейшей склонности, что единственное занятие, к которому он ощущал влечение и даже подлинную страсть - изучение наук, оказалось ему недоступно.Он полагал, что возможность изменить свою незавидную участь упущена им уже навсегда.Даже если он решится на это - без гимназического образования, в первую очередь без знания древних языков путь в унивеситет ему все равно закрыт.Иоганна долгое время унылых сетований сына старалась не замечать, но потом все-таки между делом посоветовалась на этот счет с Гете.Тот резонно ответил, что девятнадцать лет - возраст не настолько преклонный, чтобы карьера ученого стала уже делом невозможным.Он знал, по его словам, немало самоучек,приступавших к изучению наук еще позже, и все-таки добивавшихся немалых успехов на этом поприще.С одним из таких самоучек, искусствоведом и заведующим герцогской библиотекой Ферновым, Иоганна вскоре познакомилась и сама.Рожденный в бедной семье, он в детстве не получил практически вообще никакого образования, и был на пять лет старше Артура, когда, овладев без чьей-либо помощи необходымыми заниями, все-таки поступил в университет.Обо всем этом Иоганна сообщила сыну, и Фернов тоже счел нужным ободрить его в кратком письме.Артур был изумлен. То, что казалось ему невозможным, было, как выяснилось, не только вполне достижимым - в этом даже не было ничего особенно сложного.Но оставалось самое главное препятствие - которое, собственно, и было с самого начала единственным : он должен был пойти против воли покойного отца.Сам, своими силами, преодолеть это препятствие он не мог.Он написал матери отчаянное, длинное, искреннее, полное тайной надежды письмо.И на этот раз Иоганна, обычно совершенно равнодушная к переживаним сына, вдруг проявила пылкое и деятельное участие.Это был, возможно, единственный случай в ее жизни, когда она своего сына по-настоящему хорошо поняла, и без труда смогла поставить себя на его место.Ведь она и сама, по ее словам, двадцать лет прожила "вопреки своей природе",вынужденная подчиняться воле своенравного нелюбимого мужа.И то, что Артур в данном случае должен был нарушить волю именно Генриха Флориса - тоже, вероятно, вдохновило ее на то, чтобы сына в этом всемерно поддержать.Приняв же решение, она сразу начала действовать со своей обычной энергией и расторопностью.В ответном письме она все возможные практические затруднения бралась устранить сама.Она уладит дела с сенатором Янишом, она найдет для Артура толкового репетитора, она, если он захочет, устроит его в весьма почтенную гимназию в Готе.Она, разумеется, найдет ему в Готе и подходящее жилье, и будет оплачивать все его расходы.Но решение, от которого зависит вся его будущая жизнь, он должен принять сам.Он должен осознавать, что, отказываясь от карьеры коммерсанта, он отказывается и от той роскоши, к которой привык с детства, и от блестящего положения в обществе - и меняет он все это на тихую, скромную, незаметную для света, полную трудов и забот жизнь, в которой у него не будет почти никаких иных радостей, кроме радости от собственных свершений на поприще познания.Действительно ли он к этому готов?Ответ на этот вопрос он должен найти сам. Она же не хочет ему ничего советовать и не будет его ни к чему принуждать.
Получив это письмо от матери, Артур разрыдался, что случалось с ним не так уж часто.И без промедления написал, что согласен с ее планом и готов хоть на будущей неделе приступить к обучению в гимназии .С ненавистной коммерцией было наконец-то покончено.
21
Гимназия в Готе считалась одной из лучших в Германии, и Артур вскоре стал в ней одним из лучших учеников.Угнетавшие его прежде опасения, что, слишком поздно приступив к изучению древних языков, он никогда не добьется в этом успеха, оказались напрасными - он осваивал латынь и древнегреческий с удовольствием и удивительной легкостью. Впрочем, то же самое можно было сказать и о математике, и о естествознании, и о географии, и о Законе Божием ..Нечасто педагогам готской гимназии доводилось видеть столь блистательного ученика.Немудрено, что скоро он стал любимцем преподавателей и кумиром гимназистов. Однаклассники признавали его бесспорное превосходство как в научных, так и в житейских вопросах, и Артур охотно разыгрывал перед ними роль самоуверенного столичного бонвивана, со свободными воззрениями,независимыми горделивыми манерами и тугим кошельком.Понятно, что для того, чтобы поддерживать такую репутацию, приходилось время от времени выбрасывать на ветер очень немалые деньги, и это не могло не вызвать недовольства у его матери.Она начала подозревать, что якобы страстное влечение Артура к наукам - не более чем мимолетная блажь, что он и не собирается менять свои привычки -
вполне простительные богатому коммерсанту, но совершенно неуместные у будущего ученого, собирающегося жить на скудное университетское жалованье.Да и характер ее сына, несмотря на произошедшие в его жизни желанные перемены , нисколько не изменился к лучшему.Скучное мелочное благонравие жителей захудалого городка вызывало у него презрение и насмешку,и учителя его гимназии были в его глазах точно такими же смехотворными в своей спесивой ограниченности филистерами, как и другие горожане.Впрочем, иметь невысокое мнение о ближних - не такое уж рискованное дело, если ближним об этом мнении ничего не известно.Увы,Артур своих мнений скрывать не привык.В качестве объекта для своего язвительного остроумия он избрал одного из своих преподавателей, и не только высмеял его в довольно обидном стихотворении, но, очевидно, еще и пустил это стихотворение по рукам - и оно в результате попало к начальству.С этого момента блистательный фаворит оказался в немилосердной опале.Как директор гимназии, так и все его подчиненные теперь всячески старались отравить Артуру жизнь подчеркнуто холодным обращением и постоянными придирками.Долго выносить подобное обхождение Артур не смог, и, не проучившись в гимназии и года, он вынужден был с ней расстаться.
22
Вся эта история привела мать Артура в настоящую ярость.Артур и раньше, конечно, догадывался, что она имеет не слишком лестное мнение о его характере, но , возможно, он осознавал это еще не в полной мере. Теперь Иоганна высказалась на этот счет с полной откровенностью.
"Все твои хорошие качества,-писала она ему в письме,- омрачены твоим всезнайством. Оно делает их непригодными для мира, и все это только потому, что ты не можешь сдержать эту свою страсть - все знать лучше всех, повсюду находить недостатки(только не в себе самом), повсюду все исправлять и совершенствовать.Этим ты озлобляешь окружающих тебя людей:
никто не позволит исправлять и просвещать себя таким бесцеремонным образом, особенно такому все еще незначительному индивидууму, как ты, то и дело попадающему впросак.Будь ты чем-то меньшим, чем ты есть, ты был бы просто смешон, а так ты просто в высшей степени неприятен."
Как бы то ни было, но продолжать свое обучение в Готе этот в высшей степени неприятный индивидуум не мог, и Иоганне пришлось согласиться на его переезд в Веймар.Правда, предварительно она приняла строжайшие меры предосторожности - чтобы не повредить, как она выразилась, своей и его свободе.О том, чтобы он жил в ее доме, не могло быть, разумеется, и речи. Ему даже запрещалось делать любые замечания о царящих в ее доме порядках.И являться к ней в гости он имел право только в определенное время: с часу до трех пополудни.Этого более чем достаточно, полагала Иоганна, чтобы обменяться новостями. Выносить же общество сына более двух часов подряд, по ее откровенному признанию, она была не в состоянии. Его мрачная физиономия, его сетования на неизбежные вещи, его разглагольствования о глупом устройстве мира и страданиях заброшенных в него людей, его диковинные суждения, которые он вдобавок высказывает так, словно небеса доверили ему возвестить абсолютную истину,- все это ее угнетает и безнадежно портит ей сон, а она не желает из-за него отказываться от привычки сладко вволю поспать.Она снимет ему комнату, даже будет, если он захочет, посылать ему туда обед, к тому же он вправе два раза в неделю присутствовать на ее светских вечерах, в ее "чайном обществе", вправе внимать речам по праву почитаемых в Германии, а то и во всей Европе людей - но, по возможности, воздерживаясь от комментариев.
Условия, поставленные Иоганной, действительно свободы Артура почти ни в чем не ограничивали.Но при этом они с довольно жестокой ясностью давали ему понять, что для матери он - только незваный назойливый гость, неприятная докучливая помеха, которую Иоганна и рада бы устранить, но пока не находит пока достаточно эффективного способа это сделать.И то, что даже в жизни собственной матери он играл столь незавидную роль, конечно, не добавляло ему доверия к ближним, которое и без того было крайне невелико.
.