Кудряшов Кирилл Васильевич : другие произведения.

Посмотри на меня

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Она проклята. Она не может выйти из автобуса. Выйдет - умрет в течение нескольких секунд, просто перестав дышать. Проклята за свое поведение, за свою глупость и заносчивость. Это можно было бы простить, но кондуктор, ставшая невольной причиной проклятья, вдруг почувствовала себя владычицей ее судьбы. "Выйдешь из автобуса - умрешь!" А если ты умрешь - почему должна остаться в живых та, что издевалась над тобой несколько часов?

"Посмотри на меня"

Кирилл Кудряшов

  
   Глава 1.
  
   Ее звали Настей. Она уже давно запомнила, что сочетание звуков "Настя" - в исполнении мамы и "Настенок" - в более басовитом исполнении папы, это ее имя. Некая составляющая ее сущности.
   Для своих полутора лет она была довольно смышленой и развитой девочкой. Неплохо умела ходить, и даже бегать, правда, бег обычно заканчивался ссадинами на ладошках и коленках, да громким ревом. Но успокаивалась Настя также быстро, как и начала плакать.
   А еще Настя многое понимала.
   Взрослые считают, что дети в полтора года не понимают ничего кроме своего имени, но это все потому, что взрослые не помнят себя настолько маленькими. Не помнят, как в младенчестве чувствовали даже во сне, как мама отходит от их кроватки, от чего сон их сразу становится беспокойным.
   Став взрослыми и родив своих детей, они видят это явление, но не придают ему значения. "Связь матери и ребенка", - говорят они, и пожимают плечами, как и во всех случаях, которые не могут, да и не хотят объяснить.
   А Настя многое понимала. И сейчас она понимала, что ей ни в коем случае нельзя садиться в этот автобус.
   Сначала, увидев приближающуюся светлую коробку на колесах, она радостно заагукала, показывая на него своей пухлой ручкой.
   - Да, автобус! - кивнула мама, наклонившись к коляске и поправив светлые волосы дочки, взъерошенные летним ветерком. - Сейчас на автобусе поедем.
   Но с настиного личика уже сходила улыбка. Она чувствовала внутри автобуса что-то. Даже будь она взрослой и сохрани эту способность чувствовать, она не смогла бы, наверное, подобрать слов, чтобы описать то, что вез внутри себя автобус, подходивший к остановке. Но она знала, что это - плохое. Не просто чувствовала. Знала. Она уже сталкивалась с этим.
   Иногда папа приносил это домой на себе. Она видела эту субстанцию, как бесформенное черное облако над его головой. И по тому, как низко это облако опускалось, как старалось обхватить, втянуть в себя папину голову, Настя понимала, насколько это сильно.
   Увидев темное облако в первый раз, ощутив его своим детским сердечком, Настя перепугалась, отшатнулась от папы и разревелась. И в ту же секунду ощутила, как это стало расти, все крепче обхватывая папину голову, и силясь дотянуться до мамы. Перебросить частичку себя на другого человека. Заразить собой. И тогда Настя, впервые в своей коротенькой жизни, приняла важное решение и заставила себя воплотить его в жизнь. Она перестала плакать, хотя все еще дрожала от пережитого страха, и потянулась к папе руками, мягко касаясь его лица.
   И это отступило. Развеялось как дым.
   Папа приходил с этим домой не часто. Впрочем, когда тебе всего полтора года, ты еще не знаешь таких понятий, как "часто" или "редко". Ведь это сравнительные понятия, а Насте оставалось еще полгода до того, чтобы научиться считать до пяти. Что есть "часто"? Мама часто обнимала ее и говорила, как она ее любит. Что есть "редко"? Редко к настиным родителям заезжала в гости тетя Катя, живущая сейчас где-то далеко-далеко, куда нужно было не ехать на автобусе, а лететь на самолете.
   Папа приходил домой с черным облаком над головой чаще, чем прилетала тетя Катя, но реже, чем мама говорила Насте, как сильно ее любит.
   Иногда Настя видела людей с этим. Чужие дяди и тети с черными облачками. Иногда - с маленькими, висящими над головами, а несколько раз и с внушительными черными пятнами, скрывающими их лица. Таких людей она старалась обходить стороной, давая маме понять, что нужно поменять курс движения коляски. Она не пыталась помогать этим людям. Магия ее объятий действовала только на папу, а у некоторых людей попытки общаться с ними давали обратный эффект. Это начинало шевелиться, пытаться расти, активнее тянуться к головам тем, над кем оно находилось. А иногда и начинать тянуться к маме, чего Настя уж точно не могла допустить.
   Настя дернулась в коляске, порываясь выбраться, но ремень держал прочно.
   - Что такое, доча? Не бузи, сейчас в автобус сядем...
   При мысли о том, чтобы сесть в автобус, несущий в себе это в таком количестве, Настя заревела со всей искренностью и отчаянием, на которые способна полуторагодовалая девочка.
   - Да что такое-то? - мама опустилась рядом с ней на корточки. - Ты не хочешь ехать на автобусе?
   - НЕЕЕТ!
   Настя сказала бы маме много больше, если бы умела говорить. Что она не просто не хочет садиться в этот автобус. Что им ни в коем случае нельзя в него садиться. Потому что в нем - это! Черное облако, заполнившее практически все пространство под потолком. Облако, от которого так и веет ужасом и опасностью. Ну почему мама ничего не чувствует? Почему не видит того, что видит она? Почему не понимает, что входить в этот автобус нельзя?
   - Посмотри на меня! - сказала мама, склоняясь над коляской.
   Обычно этого хватало. Обычно, если Настя капризничала, этого простого "Посмотри на меня" хватало, чтобы мама поймала настин взгляд, и девочка успокаивалась, чувствуя нерушимую связь между ними. Но сейчас Настя хотела, чтобы мама смотрела не на нее, а на автобус. На него она указывала маме глазами, о нем пыталась предупредить своим отчаянным ором.
   Двери открылись. Мама подняла коляску с беснующимся в ней ребенком и сделала шаг к автобусу. Настя орала и извивалась, пытаясь вырваться, пытаясь дотянуться до маминой руки, держащей коляску. Впервые в жизни пытаясь осознанно сделать маме больно, чтобы та услышала ее, чтобы поняла, чтобы остановилась.
   Потому что входить в автобус нельзя!
   Потому что это опаснее, чем злобная собака, которую они с мамой встретили однажды за гаражами. Собака только страшно лаяла и рычала, но и сама боялась людей не меньше, чем люди ее.
   Потому, что это опаснее, чем когда они с папой застряли в лифте.
   Потому что это опаснее, чем когда папа забыл пристегнуть ее ремнем, и поймал ее, уже вываливающуюся из коляски, в последний момент.
   Потому что это опаснее всего на свете!
   Темное колеблющееся полотно, густое, как кисель, полностью покрывало потолок автобуса. Черные щупальца тянулись от него к каждому, КАЖДОМУ человеку в автобусе, и над КАЖДЫМ висело по крупному черному облаку, толстой пуповиной связанному с облаком под потолком.
   И лица людей были... Неправильными! Ни тени улыбки, ни искорки в глазах. Только усталость, злость, неприязнь и недовольство. Только негативные эмоции, ничего позитивного.
   Люди питали это, и оно в свою очередь подпитывало темные пятна над головами пассажиров.
   Облако подавляло радость. Облако вызывало злобу и нагоняло тоску. Настя чувствовала, как в облаке что-то перемещается из одного конца автобуса в другой. Как будто ищет кого-то. Ищет, кем овладеть, кого сделать вместилищем своей черной мощи. Облако еще не выбрало, но Настя не сомневалась, скоро выберет. Самого слабого и легко внушаемого, или наоборот самого сильного, и потому самого опасного для остальных. Оно выберет! Оно кинется на него, и тогда произойдет что-то страшное!
   И когда это случится, им с мамой лучше быть подальше от этого автобуса, а уж никак не в нем. Ведь это может облепить голову мамы! Мамы, над которой ни разу не появлялась эта страшная, липкая черная гадость.
   - ДА УСПОКОЙСЯ ТЫ! - крикнула мама, таща раскачивающуюся коляску к автобусу. Она никогда не кричала на дочку. Ни разу не повышала голос. Никогда!
   И взглянув на маму сквозь пелену слез, Настя увидела это у нее над головой. Маленькое, но стремительно разрастающееся облако. И в этот момент Настя поняла, что это не приходит извне. Его порождают и питают сами люди, и в автобусе, двери которого сейчас гостеприимно распахнуты, будто врата в ад, нет ничего страшного и таинственного. Просто в нем собралась критическая масса зла и недовольства.
   Что не нечто сидело под потолком автобуса, касаясь каждого, кто войдет в него. Что именно люди принесли это туда.
   Но менее опасным автобус от этого не становился.
   Пройдет 11 лет, и настины родители однажды придут домой с работы с черными облачками над головой. Некому будет их обнять, разогнав эту черноту, потому что сама Настя, слишком взрослая для своих 12 лет, уже будет переживать период подросткового нигилизма, и сама будет мрачной, затаившей злобу на весь не понимающий ее мир. Сама будет уже неделю как носителем этого. К тому же она уже давно разучится видеть то, что умела видеть, будучи ребенком.
   Спустя 11 лет она будет сидеть в своей комнате, играть в недавно вышедший квест на "Play Station" и слышать сквозь стену, как на кухне ругаются папа и мама. Она будет злорадно улыбаться, думая: "Вы не понимаете не только меня, вы не в состоянии услышать даже друг друга! Вы смотрите друг на друга, но не видите!" Позже она будет жалеть, что не вышла в ту минуту на кухню, и не попыталась как-то предотвратить катастрофу. Не попыталась разогнать это своей магией, к которой не обращалась с детства. Магией чистой и искренней детской любви.
   Позже она будет говорить себе: "Я все равно ничего не смогла бы сделать!" Но в глубине души будет знать: могла. Но не сделала.
   Папа впервые ударит маму. Не сильно, но хлестко и оскорбительно. Тыльной стороной ладони по лицу, будто отмахиваясь от назойливой мухи. Чернота над его головой запульсирует, вызывая головную боль, и он достанет из шкафа бутылку коньяка, хранимую для особых случаев, и выпьет ее практически залпом. И чтобы заглушить боль, и назло жене. А потом уйдет из дома, громко хлопнув дверью. Уйдет демонстративно, уйдет в уверенности, что поступает как гордый и свободолюбивый мужчина.
   А не как трус и глупец.
   Уйдет, чтобы не вернуться.
   Его тело найдут на улице утром. Трое его убийц придут в полицию через два дня. Сами. Написав явку с повинной, в надежде, что им скостят срок. И им не просто скостят, двоим из них дадут условно, а второму - два года колонии, потому что найдутся свидетели, видевшие, что Настин папа, пьяный в дым, едва стоящий на ногах, сам затевает ссору с ними, с тремя крепкими молодыми людьми. Лезет в драку, чтобы доказать что-то себе, им и оставшейся дома жене.
   Но никакие свидетели не расскажут, что его вело черное облако, плотно облепившее его голову. Облако, закрывающее глаза, позволяющее видеть все темным, мрачным и страшным.
   Но все это будет нескоро. Через 11 лет настина жизнь покатится под откос, и сделать с этими она ничего не сможет. А сейчас у нее все-таки получилось извернуться и вцепиться своими детскими пальчиками в мамину руку, вонзая в нее ногти.
   Впервые в жизни Настя хотела причинить маме боль. Хотела настолько яростно и искренне, что ей показалось, что ее ногти разом удлинились раза в два. А может и не показалось... Вблизи столь мощного черного облака все страшное кажется возможным.
   Мама вскрикнула от неожиданности и боли, на долю секунды отпустив коляску. Она тут же одумалась и подхватила ее, но удержать на весу уже не смогла. Смогла только смягчить ее падение на асфальт, но от удара у Насти все равно клацнули ее немногочисленные зубы.
  
   Глава 2.
  
   - Да нахрен ты нужна мне тут со своей коляской, дура тупая! - процедил сквозь зубы водитель, нажимая на кнопку закрытия дверей. - Понарожают даунов, мля. Уроды, мля. Дебил на дебиле, мля...
  
   Глава 3.
  
   Голова болела. Не то чтобы нещадно, не то чтобы невыносимо, но, как минимум, весьма неприятно. В макушке словно бы торчал гвоздь, и по нему время от времени кто-то легонько постукивал молотком. Иной любитель веселого отдыха мог бы сказать, что это нормальное состояние для понедельника, но Женя не имел привычки выпивать по выходным, да и режим блюл свято. Ложился спать не позже 11 вечера, чтобы в семь утра встать бодрым, а не восстать, похожим на ромеровского живого мертвеца.
   Он и вчера лег вовремя, памятуя о том, что в понедельник ему на работу. И даже уснул почти сразу, несмотря на то, что вечер не задался. Они снова поругались с Оксаной.
   Женя поморщился, пытаясь вспомнить, с чего, собственно, началась ссора, но не смог. Он не был даже уверен в том, что начала все она. Вполне может быть, что и он... В последнее время они собачились безо всякого повода, и Женя в глубине души знал, почему.
   Им обоим было по 32 года, они были женаты вот уже 10 лет, и у них не было детей. Не потому, что они были приверженцами модного нынче движения child free. Они с Оксаной хотели детей, ну, или думали, что хотели. Но не получалось. Проблемы были и у него, и у нее.
   Оба лечились. Значительная часть семейного бюджета уходила на лекарства, обследования и даже операции. Но не получалось... От друзей Женя неоднократно слышал, что, мол, и без детей можно прекрасно жить. И вообще, нафиг эти спиногрызы? Вроде вон той девочки, орущей в коляске так, как будто ее облили кислотой. Дура! Нет, не девочка, конечно. Мамаша дура! Поди из тех, что родили ребенка для себя. Из тех чокнутых феминисток, от которых мужики убегают после проведенной вместе ночи, боясь, что те откусят им головы в лучших традициях богомольей любви. Вон как прет коляску в автобус, никого о помощи не попросит. Все сама! Гордая, черт ее возьми. И ей наплевать, что у кого-то в автобусе болит голова, и этому кому-то совершенно не нужен орущий под ухом ребенок.
   Еще и коляской по ногам проедется и не соизволит извиниться.
   Девушка выронила коляску, кажется, девочка вцепилась ей в руку до крови. К великой жениной радости, водитель закрыл двери и тронулся, не став дожидаться, пока эта ненормальная снова поднимет коляску, чтобы затащить ее в автобус. Правильно сделал!
   Нет, у них с Оксаной дочка будет совершенно не такая. Добрая, милая, тихая и воспитанная. Потому что они будут хороши родителями. Правильными! А не как эта чокнутая, воспитывающая маленькую истеричку. Ну и пусть сейчас они ругаются как минимум пару раз в неделю. Это временно. Когда Оксана забеременеет, у них обязательно все наладится.
   Женя слышал, как за тонкой перегородкой, отделяющий салон автобуса от кабины, матерится водитель. Стоял он у самой перегородки, у передней двери. Народу в автобусе было немного, заняты все сидячие места, и еще человек 10 стояло, но Женя все равно протиснулся на свое любимое место. Здесь можно было стоять на ступеньках возле кабины, не толкаясь, не нюхая чьи-то потные подмышки, не бояться, что тебе наступят на ногу.
   По-дурацки как-то начался этот понедельник. Женю раздражало все вокруг. Смурные лица пассажиров, эта женщина на остановке, и, конечно же, головная боль. Наверное, все дело во вчерашней ссоре с женой. Накрутил себя, надумал всякой ерунды, загадил себе голову плохими мыслями, вот и результат.
   - Разрешите пройти, - услышал он в середине салона недовольный женский голос и повернулся к его источнику, поморщившись от короткой вспышки боли в черепе.
   - Проходите! - недовольно ответила пассажирка, не сдвинувшись, впрочем, с места.
   Девушка являла собой олицетворение стиля "деловая женщина". Возраст - чуть за 30. Белый верх, черный низ. Блузка с длинными рукавами, застегнутая до последней пуговицы, чтоб никакой фривольности, и черная юбка ниже колен, чтобы можно было оценить стройность загорелых ног, но не допустить фантазий о том, где эти ноги заканчиваются. Презрительный взгляд класса "Мой "Лексус" сегодня в ремонте, вот я и еду с вами, плебеи", да каштановые волосы до плеч. Ухоженные, блестящие здоровьем, хоть сейчас в рекламу шампуня о дополнительном объеме.
   Девушка стояла в шаге от двери автобуса, держась за вертикальный поручень и загородив собой место кондуктора. Именно к своему рабочему месту и пыталась протиснуться кондуктор, женщина неопределенного возраста, в серой и неприметной одежде, состоящей, казалось, из одного предмета, закрывающего все тело. Типичная кондукторша.
   Вздохнув, та протиснулась под рукой девушки, усевшись, наконец, на свое место и наградив фифу укоризненным взглядом.
   - Вы бы прошли в салон, нет же давки-то. Люди выходить будут, а вы тут, у дверей. И мне мешаете, опять же.
   - Не ваше дело, где я стою. Ваше - продавать билеты, а не мне указывать.
   Кондуктор не приняла вызова, не стала спорить, и Женя понимал, почему. Слишком неравны весовые категории. Кондуктора в глазах многих - люди второго сорта. Низшая каста обслуживающего персонала. Люди, поставленные служить. С ними не церемонятся ни пассажиры, ни руководство ПАТП. Один звонок в диспетчерскую, и кондуктор получает втык. Вариантов множество, от выговора до лишения премии, а если у оскорбленного в лучших чувствах пассажира найдется высокий покровитель, так и до увольнения.
   Клиент всегда прав. Женя, в студенческие годы проработавший два года официантом, знал это не понаслышке.
   Автобус подкатил к следующей остановке, всосав в себя еще пяток человек. Кондуктор встала, ткнувшись макушкой в локоть так и не пожелавшей сдвинуться с места дамочки. Та презрительно фыркнула, но позы не изменила.
   Автобус тронулся.
   В глазах у Жени потемнело. Не помутилось, а именно потемнело. Люди показались каким-то серыми, а потолок так и вообще потонул в темноте. Он помотал головой, прогоняя морок, чем вызвал новый взрыв боли в центре черепной коробки, а заодно и заработал тяжелый, пристальный взгляд мрачной старушки, сидевшей на переднем сиденье. В ее глазах молодой человек, мотающий головой в автобусе, был как минимум наркоманом. Как максимум - американским шпионом.
   - Паноптикум! - пробормотал он себе под нос, подразумевая и бабку, и фифу, и кондукторшу, и весь автобус в целом.
   В голове снова что-то взорвалось, но, по крайней мере, зрение больше не чудило.
   "Доехать до работы и выпить "Анальгина"...
   В ближайшие три месяца головная боль станет постоянным жениным спутником. Он будет пить "Анальгин" сначала пару раз в неделю, потом - каждый день. Потом перейдет на "Парацетамол", которого иногда придется съедать по две таблетки утром и вечером. К исходу третьего месяца Оксана силком отправит его к врачу. Он будет упираться, как может, чем вызовет крупный семейный скандал со слезами и криками. Скандал начнется с "Ты меня никогда не слушаешь" и закончится "Ты представляешь, каким будет наш ребенок, если ты все время на каких-то таблетках?" И, в конце концов, Женя сдастся, обещав сходить к неврологу, потому что даже ежу понятно, что головные боли - от защемления какого-то нерва, скорее всего в шее. Курс массажа и он будет как новенький. И не пошел он к врачу до сих пор не потому, что такой гордый, а потому что некогда. Потому что он - мужик, который занимается зарабатыванием денег для своей семьи, и ему просто некогда ходить по врачам, потому что все деньги тут же тратятся на лечение его жены от бесплодия, хотя всего его друзья говорят, что дело тут не в "железе", а в "софте". В том, что в глубине души она не готова заводить детей, вот организм и противится. Друзьям-то явно виднее, чем гинекологам!
   Тем вечером Оксана уйдет из дома и неделю проживет у своих родителей.
   Но семь дней спустя вернется, когда пьяный в хлам Женя позвонит ей и расскажет о здоровенном светлом пятне в его мозгу, которое запечатлел магнитно-резонансный томограф, и о результатах анализа на онкомаркеры, который не оставляет сомнений в том, что именно поселилось в его голове.
   Будет кредит под залог квартиры, в сомнительной конторе с грабительским процентом, потому что нет времени ждать, пока банк одобрит заявку. Будет операция, длящаяся более двух часов. И будет врач, который придет в бывшую женину палату, где все эти два с лишним часа сидела Оксана, беспрестанно теребя нательный крестик и шепча одними губами "Отче наш", потому что других молитв она просто не знает.
   Будет врач, который придет в бывшую женину палату, сказать, что это бывшая женина палата. И что Оксана меняет статус. Она больше не жена. Она вдова.
   Выкидыш случится в тот же день...
   Но все это будет потом, а в этот день Женя ехал на работу в автобусе, полном серых лиц, думая о спасительной таблетке "Анальгина", что ждет его в офисной аптечке. Ехал в автобусе, под потолком которого в такт движения покачивалось и переливалось густое черное облако, которого не видел никто из пассажиров.
   Но многие чувствовали. Чувствовали растущее беспокойство. Чувствовали приближение чего-то страшного, какой-то беды. Чувствовали зуд где-то в подсознании, и за 10 минут до того, как это бросило всю свою силу на одно короткое действие, три человека вышли из автобуса, решив подождать следующий, а добравшись до работы - помониторить новостные сайты в поисках информации об аварии с участием автобуса где-нибудь в районе Купеческого тракта. Слишком сильным было это дурное предчувствие, накрывшее их с головой.
   Но никакой аварии не произошло. И в жениной раковой опухоли это было не виновато. Облако вообще забыло о его существовании после того, как он сыграл свою роль.
  
   Глава 4.
  
   Это выбрало цель. Это потянулось к цели. Цель была почти готова для вливания.
   Почти.
  
   Глава 5.
  
   Вынужденная в пятый или шестой раз подныривать под рукой упрямо стоявшей на ее пути пассажирки, кондуктор все-таки не выдержала и сорвалась.
   - Да отойдите, в конце концов! Вы что, не видите, что мне приходится едва ли не проползать под вами? Вам что, так трудно отойти?
   - Я скоро выхожу! - презрительно бросила девушка.
   - Вы уже минут двадцать "скоро выходите"! Скорей бы уже вы вышли.
   - Не ваше дело, когда мне выходить и где стоять!
   Подбородок кондукторши заметно дрожал. Казалось, она вот-вот расплачется, но на ее собеседницу это не производило ни малейшего эффекта. Она стояла, гордая и непоколебимая, вздернув нос к потолку, не удостаивая собеседницу даже взгляда.
   Пассажиры молчали. Большинство, как и Женя, смотрели на эту сцену с недовольством. Кто-то мысленно уже отвешивал фифе пинка, и в их воображении она летела из автобуса кувырком, разбивая лицо об асфальт, кто-то представлял, как выливает ей на голову ведро холодной воды, сопровождая это лаконичным "Охладись!" Но никто не вступал в разговор. Никто не пытался обратить внимание девушки на ее неадекватное поведение.
   - Ведь есть же место! - кондуктор шмыгнула носом, но снова пошла в атаку. - Вон туда, вперед пройдите, и никому не будете мешать.
   - Я и так никому не мешаю. Вам надо - обойдите.
   - Так ведь негде!
   - Так есть же место! - передразнила девушка.
   Кондуктор села на свое место и уставилась в окно, не обращая внимания на входивших в автобус людей.
   Сдалась.
   Женя скривился от очередного укола гвоздя, будто бы застрявшего в черепе, и от неприязни ко всем пассажирам. Почему никто не вступится за кондуктора? Почему никто не поставит наглую бабу на место? Не хотят связываться? Не хотят портить себе и так серое и мерзкое понедельничное настроение?
   А почему он сам не сделает этого?
   Почему сам молчит? Почему не осадит фифу? Потому что далеко стоит? Так эта проблема решаема, ему как раз выходить через остановку.
   Женя двинулся вперед, протискиваясь мимо стоявших в проходе пассажиров.
   Его не удивило, что пассажиры очень уж легко расступаются перед ним, как не удивило это и тех, кто уступал ему дорогу. От него хотелось отойти, хотелось держаться от него как можно дальше.
   Женя чувствовал себя как-то странно. Головная боль не прошла, но отодвинулась на задний план. Он продолжал чувствовать ее, но в то же время перестал замечать. Вбитый в голову гвоздь перестал быть важным. Важным было только сделать что-нибудь с этой мерзкой барышней. Стереть с ее лица это самодовольное выражение.
   Он встал позади нее. Девушка обернулась, смерила его все тем же презрительным взглядом патриция, к которому посмел приблизиться грязный плебей, сделала шаг в сторону, но тут же взяла себя в руки и встала на прежнее место.
   Ей тоже хотелось отойти от этого молодого человека. Она чувствовала исходившую от него ауру угрозы, но черное облако слишком крепко облегало ее голову. Черное облако диктовало свои правила. Оно сближало, но только ради того, чтобы столкнуть.
   Автобус остановился, изрыгая на свежий воздух еще несколько человек. В другом состоянии Женя обязательно обратил бы внимания на то, что еще два человека, стоявших поблизости от него, дернулись в сторону двери, но так и не решились выйти. Точнее - усилие воли заставили себя остаться в автобусе, загнав дурное предчувствие поглубже под сердце.
   И они были правы. Удар был нацелен не на них, им ничего не угрожало, умереть должен был только один. Точнее - одна.
   - Вы на следующей выходите? - спросил Женя, и сам не узнал своего голоса. Он говорил хрипло и низко. Его голос напоминал ворчание потревоженного тигра.
   - Нет.
   Презрение... Сколько ж его было в этом голосе. Презрение, неприязнь и напускное высокомерие.
   - Тогда, может, пройдете в салон? А то стоите тут, как пробка в заднице.
   Кто-то из пассажиров нервно захихикал, и тут же затих, словно зажав рот ладонью. Автобус ждал развязки. Все чувствовали: что-то произойдет. Что-то страшное.
   - Я тебе не мешаю, хамло похмельное.
   Женя прошел мимо, нарочно прижавшись к девушке. На ум пришла ассоциация с тайской проституткой, делающей клиенту массаж собственным телом.
   - Что, женщину себе найти не можешь, так хоть в автобусе баб полапать, да?
   - Было бы, что лапать! - огрызнулся Женя, чувствуя, что проигрывает этот поединок. Что бы он ни сказал, у нее найдется колкий и едкий ответ.
   В душе вскипала ненависть! Он и сам удивился, откуда ее столько. Она поднималась из низа живота, наполняя его белым огнем. Ненависть. Желание схватить эту дрянь за волосы, и бить головой о поручень, пока она не потеряет сознание. А потом - швырнуть ее на пол, бесчувственную и потерявшую весь свой гонор, и наступить на окровавленное лицо, вдавливая нос в череп.
   Женя даже испугался собственных мыслей. Успел подумать: "Нельзя же так!", но тут же понял, что так действительно нельзя, но не потому, что это слишком жестоко, а потому, что нельзя убивать на глазах у трех десятков людей.
   А жаль... Жаль!
   Автобус подруливал к остановке. К той, на которой Жене пора было выходить. Оставались считанные секунды на принятие решения. Нужно было что-то сделать... Пнуть? Как-то по-детски, глупо. "Нечаянно" наступить на ногу? Она стоит неудобно, да и тоже сомнительная месть. Доберется она до работы, пройдется губкой для обуви по своим черным туфлям, презрительно бросит: "Урод" и забудет о нем.
   Вот если бы не просто наступить, а вдавить в ее пальцы свой каблук, дробя ее хрупкие косточки! И не убирать ногу несколько секунду, пока она будет вопить от боли... Если бы...
   Нет, действовать нужно словом. Сказать ей что-то такое, что сорвет с ее лица маску горделивой королевы.
   Угроза! Нужно напугать ее. Напугать так, чтобы она побледнела, чтобы смотрела на него с ужасом, а не сверху вниз.
   "Я тебя запомнил!"
   Слишком просто. О, а если...
   "У тебя рак яичников!"
   Неплохо, неплохо... Здорово было бы, если бы она после этих слов побежала делать узи. А уж как было бы здорово, окажись это правдой!
   А если как в фильме ужасов?
   "Ты умрешь через семь дней!"
   Нет, тоже шаблонно. С раком яичников лучше.
  
   Глава 6.
   Облако сгустилось возле средней двери автобуса. Облако вливалось в стоявшего у двери человека. Облако заряжало его, как ток заряжает конденсатор. До предела.
  
   Глава 7.
   - Выйдешь из автобуса - умрешь!
   Когда Женя произносил эти слова, он чувствовал, что говорит нечто величественное и торжественное. В них была и опасность рака яичников, и угроза "я тебя запомнил", и неотвратимость "ты умрешь через семь дней". Он был уверен, что его слова попадут в цель, что высокомерие сорвет с фифы словно порывом ветра, что она проводит его испуганным взглядом, что откроет рот, дабы что-то сказать, но так и не найдет слов.
   Но оказавшись на свежем воздухе, он понял, что брякнул какую-то ерунду. Выставил себя идиотом, а если быть точнее - психопатом-идиотом.
   Женя вдохнул полной грудью пахнущий выхлопными газами воздух Купеческого тракта, показавшийся ему свежим и неимоверно сладким, и повел плечами, сбрасывая с них напряжение.
   Ну не проняло ее и не проняло. Леший с ней. Чего он вообще так взъелся на эту дуру? Ведь действительно готов был забить ее до смерти, прямо там, в автобусе. Просто очередная автобусная хамка, вот и все.
   Женя зашагал на работу. Дышалось легко, и даже голова как будто стала болеть меньше.
   На какое-то время.
  
   Глава 8.
  
   - Урод! - изрекла Саша, провожая взглядом мужчину, выходившего из автобуса. Она была уверена, он сделает какую-нибудь гадость. Пнет ее или, может быть, наступит на ногу, изобразив потом раскаяние, больше напоминающее клоунское кривляние. Она буквально кожей чувствовала исходящую от него неприязнь. Даже не неприязнь, а скорее ненависть. И что она ему сделала? Что она сделала этой кондукторше, что сидит сейчас, уставившись в окно? Впрочем, ладно, может быть, с кондукторшей она и правда была слишком сурова. Но не извиняться же теперь?
   Да и вообще, нечего ее задевать.
   Все только и норовят вытереть об нее ноги, а больше она никому не позволит так с собой обращаться.
   После вчерашнего.
   Никогда!
   И никто не увидит ее слез. Она станет другой. Сильной. Уверенной в себе. Успешной. И мужчины будут падать к ее ногам, а уж она будет выбирать, кого осчастливить своей лаской и благосклонностью.
   А Костя... Да гори он синим пламенем. Выбрал он, видите ли... Вот и пусть идет к ней. С ней он никогда не будет счастлив!
   Саша смахнула набежавшую в уголке левого глаза слезинку, сдержалась, чтобы не шмыгнуть носом, украдкой огляделась по сторонам... Вроде нормально, вроде никто не видит. И те несколько человек, что встали позади нее, готовясь выходить, на нее уже не смотрят, хотя, ставя кондуктора на место, Саша была уверена: сейчас кто-нибудь из этих бабушек и дедушек вмешается. Воспользуется возможностью поворчать на молодежь... Но нет, никому нет ни до чего дела. Кроме этого странного парня с его глупым "Выйдешь из автобуса - умрешь!"
   Черт возьми, что ж так душно-то в этом автобусе? Вроде начало июня, прохладно еще на улице, далеко до летней жары. Печка вроде не гудит. В салоне должно быть прохладно, но что ж так воздуха-то не хватает, как будто над головой грозовая туча повисла?
   - Остановка - "Завод турбинного оборудования", - мрачно сообщил электронный бубнильщик из динамика над ее головой. Пора выходить...
   Автобус как-то по-женски вильнул задом, подъезжая к остановке. Открыл двери. Саша сделала шаг, еще один, ставя левую ногу на асфальт, и поняла, что не может вдохнуть.
   Сердце пропустило удар. Легкие забыли расправиться, вбирая в себя порцию загаженного транспортом воздуха Купеческого тракта. Ноги сделались ватными, а руки - тяжелыми, словно рельсы.
   Со страшным усилием Саша заставила себя вдохнуть, приказала сердцу биться, и оно, не посмев ослушаться, пару раз гулко стукнуло в груди, и этого хватило, чтобы суметь развернуться и шагнуть обратно в автобус. Прямо навстречу выходящим людям! Давя их и сметая со своего пути, не обращая внимания на маты и толчки в грудь, на удар сумкой по лицу, на отдавленные ноги.
   Как только Саша поставила ногу на ступеньку автобуса, как только схватилась левой рукой за поручень, дело пошло легче. Сердце билось, пусть и через раз, а конечности все-таки подчинялись ей.
   - Куда ж ты лезешь, идиотка!
   Саша лезла навстречу жизни, навстречу воздуху, которым она могла дышать. Она поверила сразу и навсегда. Не села на скамейку на остановке, не стала просить вызвать "скорую" помощь, не легла на асфальт в надежде, что если она расслабится - ей станет легче. Спасение было в автобусе. Снаружи была смерть.
   Каким-то образом проклятье сработало. Каким-то образом этот бред: "Выйдешь из автобуса - умрешь" оказался правдой.
   А умирать Саша не хотела.
   Задыхаясь, и взмокнув, словно скаковая лошадь, она ворвалась в автобус, чувствуя, что сердце снова полноценно бьется, а она может нормально дышать. Окинув полупустую коробку автобуса затравленным взглядом, она приметила себе место в хвосте салона, и села на него, расстегнув верхнюю пуговицу блузки. Плевать, что о ней подумают. Плевать, как она выглядит: тяжело дышащая, с мокрыми пятнами на одежде, с прилипшими ко лбу волосами.
   Главное - она жива.
   - Следующая остановка - "Гостиница "Интурист", - сообщил динамик и со скрипом выключился. Как выключилось сашино сердце, когда она оказалась на улице.
   Расслабиться, глубоко дышать, закрыть глаза... Подумать, что делать дальше?
   А что тут можно сделать? Выйдешь из автобуса - умрешь.
   Саша достала из сумочки телефон, и ткнула в иконку "Босс" в разделе "Избранное", куда были занесены самые часто используемые номера.
   - Николай Никитович? Доброе утро. Простите, Николай Никитович, можно мне на сегодня отгул?
   "Вы же позаботитесь о моем теле? Потому что больше организовать похороны некому!"
   - Давление скакнуло...
   "До нуля"
   - 180 на 140. Серьезно. Николай Никитович, ну что вы, не пила я не выходных. Спасибо! Вечером отзвонюсь.
   "Если еще буду в состоянии говорить"
   - До свидания!
   - С какого хрена он - Никитович?
   Саша вздрогнула от раздавшегося прямо перед ней голоса, дернулась, отшатываясь, но уперлась в спинку сиденья. Перед ней, на пустовавшем секунду назад месте, полубоком сидела кондукторша, положив руки на спинку, и положив подбородок на руки. Сидела и оценивающего смотрела на нее, вызывая ассоциации с грифом, взирающим на ползущего по степи человека.
   - Что?
   - Почему Никитович? Правильно же Никитич.
   - Не знаю, ему так просто больше нравится. Если его Никитичем зовут - поправляет.
   - А в паспорте как записано?
   - Никитович.
   - А ты зачем в паспорт к начальнику заглядывала?
   - Я - секретарь, мне по должности положено... - начала Саша, но поймав себя на оправдательных нотках в голосе, умолкла.
   - Странно... - сказала кондукторша, и Саша кивнула, соглашаясь.
   Странно. И то, что ее директор - Никитович, а не Никитич. И то, что они сейчас говорят сейчас об этом, хотя им совершенно не о чем говорить, им совершенно не нужно говорить, и она сейчас совершенно не хочет ни с кем говорить! Особенно с ней. С косвенной виновницей ее беды.
   - Вы чего-то хотели? - спросила Саша.
   - Да так, поболтать. Смотрю, плохо тебе. Ну-ка, посмотри на меня! Бледная вся... Может помочь чем? И ты так в автобус обратно ломанулась... Остановку перепутала, да? Раньше вышла, чем надо было?
   Не таким был ее голос всего несколько минут назад. Дрожащим, потерянным, а не полным собственного превосходства.
   - А чего это вы ко мне на "ты"? - вскинулась Саша, но тут же умолкла, увидев довольную улыбку на лице своей собеседницы.
   - Раньше вышла, чем надо было, да? - настойчиво повторила кондуктор.
   - Да! - с вызовом ответила Саша.
   - На следующей выходишь, наверное?
   - Нет!
   - Надо же... А куда тебе?
   - До конечной!
   - Ну ты даешь, дорогая моя... Это ж надо на час раньше из автобуса выйти! Заснула что ли? Растерялась?
   Саша молчала. Сердце гулко билось о ребра, с каждой секундой ускоряя темп. Сверху на него ледяной глыбой давил страх смерти, но вокруг, по всей грудной клетке, полыхал огонь злости. На себя, на эту кондукторшу, на весь этот проклятый автобус... На всю свою неудавшуюся жизнь, грозящую сейчас вот так глупо закончиться.
   - Да, растерялась!
   - Ну ничего, ничего, бывает... Ты посиди, отдохни, а то вижу, сильно перепугалась, что не на той остановке вышла. Зря, кстати, с работы-то отпросилась.
   - Почему?
   - Ну так до конечной-то мы все равно доедем. Через час с небольшим. Там и выйдешь... Все равно ж на работу идти, да?
   - Да... - обреченно выдавила из себя Саша.
   - Все равно из автобуса выходить! - хихикнула кондуктор, вставая. - Но если вдруг вспомнишь, что не на конечной работаешь - дай знать, я водителю скажу, он тебя даже между остановками высадит, если надо.
   Саша выдержала ее взгляд, хоть и чувствовала, как по шее сползает за воротник капля холодного пота. "Все равно из автобуса выходить"... Сволочь! Все слышала ведь, и прекрасно поняла, что произошло.
   Кондуктор пошла дальше по салону, рассчитывая немногочисленных вошедших на турбинном заводе, а Саша сползла по сиденью, так, чтобы попа была на самом краю, и можно было откинуть голову на низкую спинку. Сердце стучало в ушах... Интересно, можно ли заработать инфаркт от страха? Или так просто говорят: "Ну ты и напугал меня, чуть ли не до инфаркта"?
   Автобус накрепко влип в традиционную утреннюю пробку на Купеческом и не спеша полз по ней в сторону центра. До конечной у нее время есть. А дальше? Ехать обратно? Еще раз попробовать выйти?
   Саша представила, как делает еще одну попытку выйти из автобуса, ставшего ее ловушкой, и едва она оказывается снаружи, водитель закрывает двери. Кондукторша нашепчет ему на ухо, чтобы он так сделал... А даже если нет, если он не поверит в развернувшийся у него в салоне сюжет триллера - все равно закроет. Конечная, последний пассажир вышел, все, можно закрывать двери! А она остается снаружи, барабаня в дверь, пока у нее хватит сил. А сил хватит совсем ненадолго, в этом она уже убедилась. Опоздай она хоть на секунду - сил сделать еще один шаг у нее бы просто не осталось.
   Двери закрываются, и она падает перед ними. Сначала - на колени, а потом, потеряв сознание - падает лицом вниз. Сползает лицом по грязной стенке автобуса, и падает на асфальт. Падает уже мертвой...
   Пробовать расхотелось сразу же.
   Но что делать?
  
   Глава 9.
  
   Сначала Люба лишь усмехнулась, видя, как сбледнувшая с лица девушка, расталкивая выходящих людей, лезет обратно в автобус. Конечно же, она слышала, что сказал ей тот парень. Слышала и улыбнулась. Даже подумала:
   "Вот бы в самом деле"
   Но в мистику Люба не верила никогда. Ни в мистику, ни в Бога, ни в дьявола. В 96-м, когда она родила первого ребенка, и от нее ушел муж, бросив ни с чем, без работы и без гроша в кармане, она однажды пришла в церковь. Упала на колени перед иконой девы Марии, и расплакалась, шепча просьбы о заступничестве и помощи. Люба не знала слов молитв, не знала, у каких алтарей ставить свечки за здравие, а у каких - за упокой, она просто пришла просить о помощи. Просить не дать ей и ее ребенку умереть с голоду, помочь хоть чем-нибудь. Просить о помощи Христа Люба постеснялась. Из рассказов верующих подруг она усвоила, что Христос - он вроде как и сын Божий, а вроде как и сам - Бог, единый со своим отцом. Как можно быть одновременно и тем, и другим, она не представляла, но на то он и Бог - большой, всемогущий, по уши занятый глобальными проблемами вроде позволить всем азербайджанцам вырезать поголовно всех армян, или же наоборот, дать вторым великую силу, чтобы те разделали под орех первых. Или там, например, позволить людям развязать Третью Мировую или пока не надо? В общем, Бог занят чем-то большим, ему нет дела до проблем 20-летней Любы Авдеевой, которая сдуру легла под автомеханика Мишу и родила от него дочку, ставшую пившему как черт Мише совершенно ненужной и даже лишней. А вот дева Мария, как баба, должна была ее понять.
   Понять и помочь.
   - Мою дочку как тебя зовут, - захлебываясь слезами шептала Люба, - Машенькой. Денег нет совсем, живем с мамой, на ее пенсию, за квартиру не плочено уже три месяца, понимаешь? Не ради меня, так ради нее... Помоги... Дай мне знак... Пожалуйста... Пусть меня хоть куда-нибудь на работу возьмут... Хоть техничкой, хоть навоз в коровнике убирать... Куда угодно...
   Но чуда не случилось. То ли дева Мария была также занята, как ее сын - обсуждала с ним глобальные планы изменения мирового баланса сил, да указывала, какие звезды зажигать, а какие погасить. То ли не было никакого Бога, никаких святых и никаких чудес.
   На работу ее, правда, взяли через месяц. Даже не техничкой, а продавцом в ларек. Работа каторжная, зарплата, за вычетом постоянных недостач - мелкая, но зато вовремя, в отличие от большинства любиных знакомых, работавших на государственных предприятиях. Жить стало чуточку легче, особенно когда два года спустя Маше дали место в яслях (мама похлопотала через своих знакомых). Но дева Мария и прочие святые тут были явно ни при чем. Просто повезло. Если бы вмешалась дева Мария, Любу бы наверняка взяли секретаршей директора какой-нибудь крупной фирмы. Если бы вмешалась дева Мария, должно было произойти какое-нибудь чудо... А поскольку сейчас, на 42-м году жизни, Люба снова была одна (второй муж - Коля, от которого она родила Катеньку, умер от цирроза печени пять лет назад) и работала кондуктором, все также едва-едва сводя концы с концами - дева Мария ее не услышала.
   Потому что нет никакой девы Марии. Нет Бога. Нет дьявола.
   Но видя, как побелевшая и перепуганная до смерти девушка, минуту назад выглядевшая как внебрачная дочь Чарльза, принца Уэльского, цепляется за поручень автобуса, как за брошенный ей спасательный круг, Люба готова была пересмотреть свои взгляды на наличие сверхъестественного в этом мире.
   Психосоматика?
   Нет... Люба краем глаза наблюдала за ней после брошенного парнем проклятья. Девушка не восприняла его всерьез, не поверила, даже на секунду не допустила, что сказанное им могло действительно иметь какую-то силу. Она не ступала на асфальт осторожно, прислушиваясь к себе. Она просто вышла из автобуса! Вышла, и вот тогда поверила в проклятье.
   И Люба тоже поверила.
   Поверила, и улыбнулась.
   Она не знала, кто там, наверху, заметил ее и обратил на нее внимание. Кто-то из святых, Иисус, или же Сатана...
   Но ей это нравилось!
  
   Глава 10.
  
   Саша просто ехала. Иногда - сидя, иногда стоя, когда в автобус входили пожилые люди, или мамочки с детьми. В таких случаях кондукторша неизменно подходила к ней, где бы она ни сидела, и просила уступить место. Саша молча вставала, и ехала дальше, повиснув на поручне, пока поблизости не освобождалось место. В голове было пусто.
   Автобус полз сквозь плотную пробку Купеческого тракта, лихо лавировал между машинами на Проспекте Ленина, свернул направо на площади Кирова и, видимо нагнав наконец расписание, плавно покатился по пустующей в этом направлении улице Блюхера, вскоре въехав в спальные микрорайоны этой части города Медянска.
   "Шок. Это просто шок. Нужно собраться, и трезво все обдумать. Найти выход!"
   "А вот он, выход. На двери так и написано: "Выход". Другого выхода нет. Ты проклята!"
   "Если проклятье можно наложить - его можно и снять!"
   "Снять..."
   "Снять..."
   "Снять!"
   Саша выпрямилась на сиденье, впервые за всю дорогу бросив в окно осмысленный взгляд. Автобус въезжал в "Ключи" - самый отдаленный спальный микрорайон Кировского района, где его маршрут, собственно, и заканчивался. Еще пяток остановок и все, конечная.
   Снять наложенное на нее проклятье. Конечно! Она повела себя грубо, повела неправильно, за что и была наказана. Вмешались какие-то высшие силы, которые и использовали того случайного парня, чтобы поставить ее на место. Чтобы научить ее жизни.
   А может не таким уж случайным был этот человек? Саша постаралась вспомнить его лицо, но не смогла... Были его глаза разного цвета? Вроде бы нет. Вроде бы не было на нем и клетчатого пиджака, равно как и примуса под мышкой. Но все равно это ни о чем не говорит. Булгаковские образы - всего лишь образы, придуманные, а может трансформированные великим писателем.
   Важно другое: она столкнулась с чем-то, пришедшим не из этого мира, и это что-то швырнуло в нее проклятье. Справедливое в общем-то проклятье. Но ведь булгаковские второстепенные герои все
   Почти все! Почти!
   остались в живых, получив нужный им урок, изменивший их жизнь. Нужно просто осознать этот урок и исправить свои ошибки.
   Саша встала и двинулась по пустому автобусу к месту кондуктора. Кроме нее пассажиров было всего трое. Кто-то читал книгу, кто-то листал страницы в браузере телефона, а кто-то просто смотрел в окно.
   - Как вас зовут? - спросила Саша.
   - Любовь Петровна! - улыбнулась кондуктор. Улыбнулась неискренне, без доброжелательности, скорее наоборот: мрачно и недобро.
   Еще двое пассажиров вышли на остановке. Закрыв двери, автобус стартовал так, словно опаздывал на гонку "Формулы 1".
   - Я не права была, - снова заговорила Саша, - гадостей вам наговорила. Норов показала... Простите меня. Я не хотела. Я... Знаете... Я...
   Неожиданно сама для себя, Саша всхлипнула. Так громко, что смотревшая в окно девушка-пассажир даже оторвалась от созерцания пейзажей и повернулась к ней.
   - Страшно умирать, да?
   - Страшно... Но, понимаете, я не потому плачу...
   Два дня сдерживаемые слезы прорвали плотину и рванулись наружу неудержимым потоком.
   - Да ты садись, дорогая, садись! - Люба, осторожно придерживая ее под руку, усадила Сашу на свободное место, а сама села напротив, как час назад, на Купеческом. - В ногах правды нет.
   - Меня парень в субботу бросил! - почти выкрикнула Саша. - Мы три года встречались. Три года... Я все предложения ждала, намекала, говорила о будущем. А он все: надо на ноги встать, вот сейчас машину куплю, вот сейчас работу сменю, вот сейчас меня повысят, и...
   - Детей хотела?
   - Хотела...
   "Следующая остановка - детская поликлиника!" - словно издеваясь, объявил динамик под потолком.
   - Хотела детей. А он - нет. А у него другая была, как выяснилось... Может быть все это время... Я не знаю!
   - А как выяснила? - заинтересовалась Люба.
   - Он сам сказал. Сказал, что давно влюблен, только не знал, как сказать. Что ко мне чувство угасло, что он выбрал ее... И ушел. Выбрал он... Козел!
   - Козел! - согласилась кондуктор.
   - Ну я и... Простите меня! Настроение было такое... Никакое... Я решила, что отныне буду выше всех...
   "Остановка "Сквер". Конечная!"
   Девушка вышла, автобус стоял с открытыми дверями. Водитель, судя по вползшему в салон запаху, закурил сигарету.
   - Я решила, что стану сильной...
   - И мне силу свою показать решила, да?
   - Да... - шмыгнула носом Саша, - простите меня, пожалуйста. Я не права была... Нельзя так...
   - Нельзя.
   - Вы... Вы не сердитесь?
   - Сержусь.
   Саша подняла на собеседницу красные, заплаканные глаза.
   - А ты что думала, можно вот так вот запросто человеку нахамить, унизить его, а потом подойти, извиниться, когда задницу припекать начало, и все? Все грехи списались, смерть косу свою спрятала, и ты пошла дальше, снова такая вся из себя сильная и независимая, да?
   - Нет, но...
   - Что "но"? Ты же за этим ко мне подошла, чтоб я грехи тебе отпустила? Думала, сработает? А черт его знает, может и сработало бы, не знаю. Если б искренне, если б действительно от души.
   - Но я же правда искренне. Я правда сожалею...
   - Ты сожалеешь о том, что на улице сдохнешь! Парень ее бросил... Меня первый муж бросил с шестимесячной дочкой на руках. Моей младшей 15 лет, ей скоро школу заканчивать, а я одна ее тяну, на этой проклятой работе, где такие как ты меня за человека не держат. Каждый норовит носом в говно ткнуть, мол, посмотри, Любаша, что ты такое. Кусок дерьма ты, а не человек. Ты всего лишь кондуктор, а я - сильная и важная. Будь любезна возле меня по щелчку пальцами появиться, с пятитысячной сдачу найти, да не вздумай мне мелочью сдать, а то я на тебя сейчас диспетчеру нажалуюсь, чтоб тебя еще и премии лишили.
   - Простите... Я на самом деле...
   - А я - терпи вас всех, таких сильных и правильных. И рыпнуться не смей!
   - Люба? - через переднюю дверь в автобус вошел водитель. - Проблемы какие?
   - Да не, нормально все, Коль.
   - А чего пассажир в салоне?
   - Сейчас, договорим - выйдет. Ты сходи пока, кофе мне возьми, ладно?
   - Ну лады.
   - Двери только не закрывай.
   - А если кто...
   - Да кто тут в отстойнике? Иди уже. Пусть открыты будут, проветрим хоть, а то алкаш какой-то ехал, перегаром надышал, аж стекла запотели.
   - Лады. Я скоро.
   Люба снова обернулась к Саше.
   - Посмотри на меня! Ну-ка, скажи, если бы ты не боялась шаг из моего автобуса сделать, подошла бы ты ко мне извиниться? Черта с два. Так что не прощаю я тебя. А сейчас - конечная. Освободите, пожалуйста, салон.
   - Я правда сожалею.
   - Освободите. Салон. Конечная!
   Саша встала. Саша сделала шаг в двери.
   Она же правда искренне. Не потому, что смерть ждала ее снаружи. Она действительно все поняла. Она действительно больше так не будет...
   Еще шаг, держась за поручень, чтобы не упасть. Снова капля холодного, липкого пота, сползающая за шиворот. Дверь двоится, глаза все еще застланы слезами. В них, в этих слезах, все: страх, обида за то, что ее не поняли, злость на Костю, за то, что это все началось из-за него.
   Нет, не из-за него. Виновата она и только она. Сама. Вела себя с ним как дура, подстраивалась под него во всем. Прощала его холодность и равнодушие, хотя давно должна была понять...
   Еще шаг. Ступенька.
   Взгляд кондуктора сверлил спину между лопаток.
   А вдруг все-таки получится? Вдруг сработает? Она же искренне извинилась, она правда хотела как лучше! Сработает, должно сработать. Все будет хорошо! Главное - верить!
   Вторая ступенька. Асфальт. Сработает! Должно сработать!
   Не сработало!
   Снова холод под сердцем, снова подкашивающиеся ноги, снова нехватка воздуха. Смерть следовала за автобусом. Смерть ждала Сашу! И как только Саша покидала безопасный параллелепипед на четырех колесах - Смерть хватала ее за горло.
   "Выйдешь из автобуса - умрешь!"
   Саша рванулась обратно, хватая ртом воздух, словно вовремя вытащенный на берег утопленник, отчаянно пытающийся заполнить легкие воздухом вместо воды.
   - Конечная, девушка! Выходим!
   Люба улыбалась. Впервые в жизни она испытывала удовлетворение от своей работы. Впервые в жизни ей нравилось быть кондуктором. Оказалось, что и в этой профессии можно побыть вершителем человеческих судеб или, по крайней мере, одной судьбы.
   - Зачем?
   - Что зачем?
   - Вы же видите, я не могу. Я умру. Зачем вы хотите выгнать меня наружу?
   - Потому что конечная. Потому что освобождаем салон! Или полицию позвать?
   - Мне плохо...
   - Плохо? Значит "скорую" вызовем.
   - Пожалуйста...
   - Как ты там сказала? "Не ваше дело, где я стою? Ваше дело билеты продавать"? Вот сейчас я как раз свое дело и делаю. На конечном пункте движения я должна убедиться, что все пассажиры покинули салон транспортного средства, и внимательно осмотреть салон на предмет забытых вещей и подозрительных предметов. Я за жизни пассажиров отвечаю, между прочим, а не только билеты продаю. И вот сейчас ты мне мешаешь делать мою работу.
   - Я заплачу.
   Саша не глядя достала из кошелька купюру, оказавшуюся пятисотрублевкой, и протянула Любе.
   - Можно я посижу тут, пока мы не поедем?
   Купюра тут же исчезла в кармане, а любина улыбка стала еще шире.
   - Как скажешь, моя дорогая. Хочешь посидеть? Посиди, отдохни. Вижу, плохо тебе... Не выгонять же тебя, бедную, на улицу?
   Все равно однажды тебе придется выйти. Потому что нельзя кататься в этом автобусе вечно. Вечность ждет тебя за его пределами! Вечность и покой.
   Саша перебралась на переднее сиденье, прижалась пылающим лбом к прохладному стеклу и закрыла глаза. Чей-то голос в голове сказал:
   "Ты просто оттягиваешь неизбежное!"
   и далеко не сразу Саша поняла, что голос принадлежал ей самой.
  
   Глава 11
  
   - За проезд оплачиваем.
   - Так я же...
   - Не, то были просто чаевые. А сейчас - за проезд оплатить надо.
   - У меня карточка.
   - Ваш билетик. Экипаж автобуса желает вам приятной поездки!
  
   Глава 12
  
   Город снова проплывал за окном автобуса. На этот раз более размеренно, без гонок и стояния в пробках. И народу было поменьше: все, кто ехал на работу, уже добрались до своих офисов. Маршрут автобуса N13 иногда называли обзорной экскурсией по Медянску. Он захватывал две трети правобережья города, и проезжал по всему историческому центру.
   Смотри в окно, да любуйся достопримечательностями.
   Вот улица Блюхера, застроенная в эпоху расцвета сталинского ампира. Трех- и пятиэтажные дома с эркерами и узорной лепниной на облупившихся фасадах. Зелень вдоль дороги, ДК имени Толстого и фонтан на площади возле него...
   Несколько минут, и вы уже на Проспекте Ленина, центральной и самой протяженной улице города, где сталинки соседствуют с домами дореволюционной постройки, где по центру проспекта тянется широкая пешеходная алея, засаженная молодыми березами, а вдоль дороги то и дело мелькают театры и кинотеатры один старше другого.
   В реальность Саша вернулась, только когда автобус проезжал мимо собора Александра Невского, блики золотых куполов которого проникли даже сквозь опущенные веки. Вернулась, только чтобы заплакать от отчаяния.
   Она всхлипывала, вытирая слезы, размазывая по лицу тушь, а в голове билась только одна мысль.
   Я умру.
   - Девушка, с вами все в порядке? - раздалось слева.
   Сквозь пелену слез Саша разглядела сидевшую рядом с ней женщину преклонных годов. Элегантную даму, которую даже у подростков язык бы не повернулся назвать старухой. Просто пожилая леди с тростью. Она была из тех, чья старость была благородной, а не полной походов по поликлиникам и жалоб на ворье в правительстве.
   - Я умираю, - сказала ей Саша.
   Коротко, емко, по сути.
   На мгновение ей показалось, что блеск золотых куполов собора был знаком. Что эта женщина, подобно богу из машины, явившись в безвыходной ситуации, возьмет и даст совет, который снимет проклятье, а может быть повернуть время вспять, чтобы не совершать ошибки, и вообще не садиться в этот проклятый автобус. Нет, даже из дома не выходить!
   Чудеса ведь случаются?
   Но не сегодня.
   Старушка проворчала себе что-то под нос и перебралась на другое сиденье, подальше от Саши. Подальше от этой сумасшедшей. И тогда на Сашу накатила злость...
   На эту старушку, на кондукторшу, не способную простить нанесенную ей обиду, и смакующую свою месть, возможно впервые в жизни чувствуя себя победителем, а не ничтожеством. Злость на Костю, испортившего ей выходные. Да какие там выходные, испортившего ей последние три года жизни! На Костю, из-за которого она оказалась в этой ситуации, ведь если бы не он...
   И, конечно же, злость на себя, потому что в глубине души Саша прекрасно понимала, кто виноват во всем происшедшем сегодня. Понимала, только признаваться себе не хотела.
   Автобус остановился на Речном Вокзале, где, как правило, выходило две трети салона, и замер в парковочном кармане, словно набираясь сил перед последним рывком до "Заречного" жилмассива. Автобус опустел, из кабины в салон потянулся запах сигаретного дыма: водитель тоже отдыхал, а заодно собирал в салон новых пассажиров. Вечером здесь было столпотворение из желающих уехать в "Заречный". Поздним утром же пассажиров почти не было.
   - Как настроение? - спросила подсевшая Люба.
   - Боевое! - ответила Саша, скривившись.
   - Это хорошо, что боевое... Выходить-то где будешь, подруга?
   - Не твое дело! Где захочу, там и выйду.
   - Ооооо, как мы заговорили-то. Я смотрю, правда бодрость духа вернулась. Что, проклятье спало? Снова чувствуешь себя сильной?
   - Уж всяко сильнее тебя.
   - Вот даже как... А если я сейчас Колю попрошу тебя взять и просто выкинуть?
   - А ты рискни, попроси. Кто тебе этот водитель? Муж? Любовник? Я слышала, у вас тут, у водителей с кондукторами, особые отношения? Что кондуктор - это такая работа, на которую попасть можно только через постель? Это правда?
   Люба вскочила с места, сжав кулаки.
   - Пошла вон из моего автобуса!
   - Да ну? - Саша достала билет и демонстративно провела им по воздуху перед лицом взбешенной кондукторши. Слезы высохли, в груди жгло, руки дрожали... Все, как при попытке выйти из автобуса, вот только теперь не от страха, а от ненависти. - Вот он, билетик-то. Проезд оплачен до конечной. Может мне в ПАТП позвонить? Или сразу в мэрию, в департамент транспорта, или как он там называется? Я могу. Вот прямо сейчас зайду на сайт мэрии с телефона, поищу номер и позвоню. Я-то, в отличие от тебя, и на смартфон себе заработала, и Интернетом пользоваться умею.
   - Зато ты сдохнешь сегодня! - задыхаясь, выкрикнула Люба, но тут же взяла себя в руки, поймав на себе недоуменные взгляды пассажиров.
   - А это уже можно классифицировать как угрозу здоровью. Диктофон-то у меня в кармане включен. Все пишет.
   Саша блефовала, смартфон в ее кармане был выключен, да и высылать запись этого разговора она бы никому не стала. Слишком странен этот разговор. Слишком похожа она в нем на сумасшедшую.
   - На конечной я тебя выкину, сука! - сквозь зубы прошипела Люба.
   - Рискни, - Саша продемонстрировала ей свои длинные, ухоженные ногти на руках, - только раньше я и тебе, и Коле твоему, глаза выцарапаю.
   Проглотив вертевшиеся на языке оскорбления, Люба ушла на свое место, признав поражение в этом раунде.
   Саша улыбнулась. Впервые за все это утро, а может даже впервые за все время с момента костиного ухода в субботу. У нее словно прибавилось сил, словно кто-то влил в нее порцию энергии и порцию злости. Да, она умрет сегодня, ну и что? Можно подумать, раньше она жила?
   С родителями она рассталась пять лет назад. Рассталась с громким треском. Закончив учебу в Томском педагогическом, Саша без раздумий бросила все, что имела в родном маленьком городке, и рванула в Медянск. В город-миллионник, видевшийся ей сибирской версией Москвы. Большой город, большие возможности, большие зарплаты... Про большие требования и большую конкуренцию она поняла уже на месте.
   Собственно, бросать в родном Томске ей было практически и нечего. Отец, матерый программист, работавший сразу на 3 государственные конторы и штук семь частных, настолько редко отрывался от монитора, что даже на дочкино "Папа, я хочу переехать!" ответил лишь: "Думаешь, там лучше будет?"
   А вот с мамой же пришлось выдержать целый бой. Мать ввела в действие сначала тяжелую артиллерию: "Бросаешь нас, после всего, что мы для тебя сделали? Неблагодарная скотина!" и "Да кому ты там нужна, в этом Медянске? Разве что на панель пойдешь, да и то не возьмут..." А потом и вообще вывела на поле боя танки: "Где ты там жить-то будешь? Я тебе ни копейки не дам, так и знай!" Были в ходе сражения, конечно, и бронетранспортеры: "Мы не для того тебя растили!" и налеты штурмовиков: "Сдохнем тут, так родная доченька даже похоронить не приедет"... И даже партизанские вылазки: "Вон, Витька с третьего подъезда со школы клинья к тебе подбивает! Вышла бы замуж, парень-то хороший..."
   Кому в итоге досталась победа - судить было трудно. Саша бежала с поля боя, наскоро побросав в две спортивные сумки всю одежду и сев на автобус до Медянска уже через неделю после получения на руки диплома. Вроде как и бежала, но не капитулировала... Так что победу Саша все-таки присудила себе, хоть и предпочла бы боевую ничью, в которой в отношениях с родителями сохранилось бы какое-то подобие теплоты.
   Первые три года Саша по праздникам звонила отцу. Поздравляла, слушая в ответ "Угу", "Ага" и "Тебя тоже". Мать все это время трубку брать отказывалась категорически, и когда отец забыл поздравить Сашу с днем рождения в третий раз, она перестала звонить и ему.
   В Медянске она устроилась на работу, потом на другую, на третью... На третьей, уже почти готовая отчаяться, вернуться в Томск, упасть матери в ноги и устроиться работать по специальности, Саша неожиданно задержалась и зацепилась. С офис-менеджера доросла до секретаря директора, пошла на бухгалтерские курсы, освоила все компьютерные программы, названия которых хотя бы раз упомянул в разговоре Николай Никитович, и спустя два года после приезда в Медянск - рискнула и взяла однушку в "Заречном" в ипотеку.
   Взяла на 15 лет, но все указывало на то, что долг она выплатит уже через 10. Жизнь налаживалась, жизнь становилась проще, интереснее и... правильнее, что ли... А потом появился Костя! Веселый, обаятельный, жизнерадостный. Просто иллюстрация к учебнику о позитивном настрое и необходимости выхода из зоны комфорта. Костя таскал ее по концертам и барам, знакомил с друзьями, создавая иллюзию того, что друзья есть и у нее.
   Костя... Такой милый, такой активный и такой искусственный и пустой. Такой ненастоящий и лживый.
   Или ненастоящей была как раз она?
   Стоит ли цепляться за жизнь, если в твоей жизни ничего нет?
   "Стоит! Все же цепляются!"
   Усилием мысли Саша отогнала приставучий внутренний голос. Все ее сейчас не волнуют. Проклятье, запершее ее в автобусе, лежит на ней, а не на всех. И снять его можно только одним способом, получив прощение от этой мерзкой кондукторши, возомнившей, что она теперь распоряжается сашиной жизнью.
   "В том, что ты проклята, виновата, безусловно, ты. Но в том, что ты умрешь - она и только она!"
   - Я всего лишь наговорила ей гадостей... - прошептала Саша, сквозь плотно сжатые зубы, - а она обрекла меня на смерть.
   "Ты же извинилась. Искренне. Ты правда сожалеешь. И для тебя это вопрос жизни и смерти!"
   - Я не заслужила такого отношения! Не заслужила смерти!
   "А вот она - заслужила!"
   Саша почувствовала боль в руке и удивленно посмотрела на собственные ладони, сжатые кулаки настолько плотно, что ногти врезались в плоть. Ее собственная смерть перестала ее волновать. Самурай должен каждое утро говорить себе: "Сегодня я умру". Самурай должен примириться со своей смертью. Принять ее, как часть себя. Принять, как уже свершившееся, и тогда, лишившись страха смерти, он станет воистину непобедим. Бусидо, путь воина...
   Она приняла свою смерть. Раскрыла объятия ей навстречу. Сегодня, завтра, или через год - какая разница, ведь ее пустая жизнь все равно не имеет смысла. Без Кости. Без кого-то, кто мог бы заменить Костю...
   Мир вокруг потемнел, словно какая-то пелена упала на глаза. Как будто на нее вдруг наползло густое черное облако. И как ни странно, эта темнота не напугала, темнота придала сил.
   "Ты все равно умрешь, терять тебе уже нечего... Отомсти за свою смерть! За свое унижение!"
   - Отомщу... - прошептала Саша, не то себе, не то окутавшей ее темноте.
   И темнота, приняв ее обещание, отступила, чтобы не мешать обзору в решающий момент.
   Отступила, но не ушла.
   Саша засунула руку в сумочку. Каким чудом она вообще ухитрилась не потерять ее во всей этой суматохе? Сейчас Саша удовлетворенно вздохнула и улыбнулась мрачной, недоброй улыбкой, не сулящей ничего хорошего тому, о ком она думала в данный момент. Рука в сумочке легла на баллончик "Ланы", антистатика, известного каждому. "Лана" не поменяла с советских времен ни дизайна, ни состава.
   Женщины знали "Лану" как средство от липнущей к ногам юбки, и всякой гадости, липнущей к одежде. Мужчины знали "Лану" как свой первый баллончик от огнемета. Кто из мальчишек, когда мамы не было дома, не поставлял зажигалку под струю антистатика? Если такие и были, то точно не в России.
   С портативным огнеметом Сашу познакомил, конечно же, Костя. С Костей вообще многое было впервые. Первый поход в боулинг, первый полет за границу. Первые эксперименты с огнедышащей "Ланой".
   В сашиной ванной завелись муравьи. Эти маленькие рыжие твари шастали по всему дому, забирались в хлебницу и в посудные шкафы, катались в сашиной сумке к ней на работу, вылезали из клавиатуры, когда Саша начинала стучать по клавишам. Их гнездо было в ванной. Как-то лежа в горячей ванне, она увидела, как трое муравьев исчезают в неприметной щелочке меж кафельных плиток. Потом еще парочка, еще один... Недолгое наблюдение позволило выяснить, что все муравьи, гулявшие по ее дому и ее жизни, появлялись из этой щелочки и в нее же уползали.
   Первой реакцией было залепить дырку чем-нибудь. Хоть пластилином! Но Костя предложил другой вариант.
   - Жестокий, но действенный! - сказал он, - Есть что-нибудь типа спиртового дезодоранта? Любой баллончик с надписью "огнеопасно"?
   Струя пламени ударила в кафельную плитку. Жар пламени Саша ощутила даже в метре от нее! Каково было муравьям, она старалась не думать. Способ был действительно жестоким и действительно эффективным. Муравьи больше не появлялись, то ли сгорев все до единого, то ли просто опасаясь появляться в доме девушки, готовой использовать на войне тактику выжженной земли.
   "Тактику выжженного лица!"
   Саша улыбнулась собственным мыслям. Выжженное лицо - это хорошо. Выжженное лицо - это то, что надо. Интересно, а глаза вспыхнут, или лопнут, растекаясь горячей жижей? Интересно, а кожа осыплется пеплом, или облезет лоскутами, обнажая черепную коробку?
   "Узнаем?" - спросил внутренний голос.
   "Узнаем!" - мысленно ответила Саша.
   "А потом ты умрешь!"
   "Да, потом я умру!"
   Потом ее скрутят пассажиры. Она не будет сопротивляться. Она не желает зла никому, кроме этой мерзкой женщин, сломавшей ее жизнь. Она не будет жечь никого, кроме нее! Она даст себя скрутить, безропотно даст вывести себя из автобуса и умрет там на руках у перепуганных людей. Умрет молча, с достоинством. Как подобает самураю.
   Саша встала со своего места и подошла к кабине водителя. Отодвинула небольшое окошко и наклонилась к нему, рукой отодвинув шторку, отгораживавшую водителя от внешнего мира.
   - Простите...
   - А? - спросил водитель, оборачиваясь.
   - Кондуктор попросила спросить у вас зажигалку.
   - А... На!
   Синяя зажигалка "Bic" легла в сашину ладонь.
   - Благодарю.
   Водитель кивнул, и потерял к ней всякий интерес. Все так просто, как двум старикам-разбойникам вынести картину из музея. "Несем картину на реставрацию" вместо "Мы украли бесценный шедевр!" "Кондуктор просила спросить у вас зажигалку" вместо "Можно я сожгу вашу напарницу заживо?" Главное говорить и делать все с таким лицом, как будто ты действительно имеешь полное право выносить картину или собираешься протянуть зажигалку кондукторше. Водитель выпрямился в своем кресле, щелкнул кнопками закрытия дверей, положил руку на рычаг скоростей, покосившись на зеркало заднего вида, и пробурчав что-то про алкашей и уродов.
   Автобус тронулся.
   Тем лучше. На ходу Люба никуда не денется.
   Саша чиркнула зажигалкой, секунду полюбовавшись язычком пламени, улыбнулась, коснувшись холодного бока баллончика антистатика в сумке, и пошла по салону.
   Пассажиры отводили от нее взгляд, тут же находя что-то интересное за окном. И лишь Люба не сводила напряженного взгляда с медленно шедшей к ней женщины.
   Ни она, ни Саша, не видели седого мужчину в грязной и потрепанной одежде, хромая, бежавшего за автобусом, и кричащего что-то на ходу.
  
   Глава 13.
   - Да что ж за день-то, мля, такой... То больная с коляской, то Люба с какой-то дебилкой сцепится... Теперь бомж этот... Нет уж, нахер ты мне тут нужен... Орет еще что-то, мля... Понарожают даунов, мля. Уроды, мля...
  
   Глава 14.
  
   Стрелок был пьян. Это было его нормальным состоянием в последние 9 лет. Собственно, у Стрелка было три состояние: "пьян", "с похмелья" и "спит". Третье состояние часто включало в себя одно из первых двух.
   Стрелок не был бомжом, у него была своя квартира, которую ему каким-то чудом хватило ума не продать. 20-го числа каждого месяца Стрелок ночевал дома, утром получал свою пенсию по инвалидности и шел с ней на почту, платить за квартиру. Это было последним, что удерживало его от того, чтобы скатиться также низко, как многие его знакомые, ночевавшие на улицах, питавшиеся объедками и пившие все, что горит. За этот ритуал Стрелок цеплялся, как за последнюю соломинку, удерживавшую его на плаву.
   В 41 год он выглядел на все 61, этим июньским утром он не брился уже две недели, от него разило перегаром и мочой (к чести Стрелка нужно сказать, что его мочевой пузырь еще ни разу его не подводил, так что мочой он пах не своей, а просто неудачно лег спать в грязной картонной коробке) и выглядел он как настоящий бомж. Но ритуал с ежемесячным походом на почту, пока пенсия еще не пропита, позволял ему с гордостью говорить, что он не бомж.
   Просто бич.
   Слово это давно вышло из употребления, но Стрелок упорно называл себя именно так. Бич. Бывший интеллигентный человек. Алкаш, пропойца, потерявший человеческое лицо, хромой инвалид, но бич, а не бомж.
   Однажды, после похода на почту, он завернет в супермаркет не за бутылкой самой дешевой водки по акции, а за яйцами, хлебом и сосисками. И приготовит себе обед. Нормальный обед! И съест его, нормальный человеческий обед, которым питаются интеллигентные люди. Не огрызок хот-дога, оставленный ему сердобольной девушкой с Георгиевской лентой на сумке, не недопитая бутылка пива с выброшенным кем-то просроченным тортом, а нормальный обед из яичницы с тостами и сосисками. И с этого момента все изменится.
   Он найдет себе работу, перестанет пить, заведет собаку и комнатные растения, которые разом облагородят его бичёвскую берлогу...
   Когда-нибудь все изменится, потому что он не бомж, а всего лишь бич. Потому что у него есть квартира, в которую он может вернуться в любой момент. Просто, как правило, он не хочет, потому и ночует на улице летом, и на вокзалах и теплотрассах зимой. Не гонится за иллюзорным чувством свободы, не пытается строить из себя Диогена. Просто не хочет. Потому что иногда думает, что если бы его квартира была живой - ей бы неприятно было видеть своего хозяина таким. Потому Стрелок и старался возвращаться домой как можно реже.
   Если бы однажды про Стрелка кто-то написал бы книгу, Стрелок настоял бы, чтобы в ней не упоминалось его настоящее имя, которое называл лишь почтальон, приносивший пенсию. Не потому, что он гордился своим прозвищем, а потому что ему было стыдно признаться, что когда-то он был человеком с именем, но потом стал просто Стрелком.
   Если бы он мог рассказать про свои молодые годы... Про службу в Чечне, про ту мину, что порвала в клочья двух стоявших рядом солдат, а его оставила жить... Жить с ночными кошмарами, вошедшими в его жизнь как те три осколка, что вошли в его ногу, ребро и легкое, но оставили его в живых, в отличие от двух сослуживцев. Если бы он мог рассказать об этом всем - да, могла бы получиться книга. Но Стрелок рассказывал о своем ранении лишь трижды за 9 лет бесконечного пьянства, и все три раза - пьяный в хлам. Все три раза - не писателям, способным эту книгу написать, а заросшим и грязным бомжам, которых он за неимением других называл своими друзьями.
   И Стрелок понимал, что он достоин не книги, а всего лишь фрагмента какого-нибудь рассказа. И фрагмент будет начинаться со слов "Стрелок был пьян".
   Стрелок был пьян и, пошатываясь и прихрамывая, поднимался вверх по набережной Медянки, к автобусной остановке, намереваясь уехать домой на автобусе. Ехать ему было всего две остановки, в сторону "Заречного", но разболевшаяся в месте старого ранения нога намекала, что пешком до дома он просто не дойдет. Денег у Стрелка с собой не было. Не потому, что он пропил все вчера, а потому что он и вчера вышел из дома без денег. На что он пил этой ночью, и что он пил этой ночью - он не помнил. Помнил только, чем похмелялся утром. Три бутылки водки с дурацким названием "Классическая" сумел выторговать в обмен на украденный сотовый телефон такой же бич, как и Стрелок, носивший прозвище Рваный. С Рваным они и распили ее утром в кустах на набережной.
   Утром на набережной было хорошо. Менты начинали гонять любителей выпить ближе к вечеру, когда на набережную подтягивался народ. Утром же никто не мешал двум бывшим интеллигентным людям сидеть на берегу Медянки и пить водку из горла, передавая бутылку друг другу.
   Рваный удачно пошутил по поводу того, не боится ли Стрелок пить с ним из горла, потому как вдруг у Рваного туберкулез? Стрелок хотел было отшутиться, что эта паленая водяра убьет не только туберкулез, но даже и СПИД, но вместо этого честно признался, что туберкулез есть у него самого. Рваный пожал плечами и снова приложился к бутылке.
   Когда бутылка кончилась, Стрелок решил поехать домой. Отлежаться. Слишком сильно разболелась нога. Социальная карта на право бесплатного проезда в общественном транспорте лежала в застегнутом внутреннем кармане потертой и прожженной в одиннадцати местах ветровки, поэтому он не боялся быть высаженным из автобуса. Две остановки довезут. Это если до конечной ехать - там и ментам могут сдать, а две остановки - провезут, не смотря на то, что пьяный и грязный. Главное - забиться в угол и протянуть карту кондуктору, опустив глаза.
   На остановке как раз стоял 13-ый автобус, и Стрелок направился, было, к нему, когда вдруг ощутил, что в этот автобус ему заходить не надо! Ни в коем случае не надо! Как не надо было заходить в тот дом на окраине чеченского Бамута в апреле 95-го.
   Стрелка прозвали Стрелком не за мастерское владение огнестрельным оружием. Как-то однажды, когда кто-то из его компании, представлял Стрелка кому-то из друзей, этот друг пошутил:
   - Стрелок? А где твои револьверы с рукоятками из сандалового дерева? Все сущее по-прежнему служит Лучу?
   Шутки Стрелок не понял и лишь пожал плечами, а остальные с пьяным смехом сказали, что если у Стрелка когда-то и были револьверы, то он давно их пропил. Шутка была обидной, но правдивой, поэтому он посмеялся вместе с собутыльниками, а позже новичку объяснили, что Стрелок - потому Стрелок, что мастерски стреляет сигареты.
   Он добавил бы, что также мастерски он просит милостыню, но в этой компании дворовых алкашей никто не знал о том, что порой Стрелок ночует в подъездах и на вокзале, потому что не помнит, как он там оказался, и не чувствует сил добраться домой. Дворовые алкаши и бомжи - это два разных мира, но в них обоих Стрелка знали и уважали, и каждый член компании хоть раз, да спорил со Стрелком, что тот вот прямо сейчас добудет сигарету.
   Стрелок видел чуточку больше, чем остальные. Он умел смотреть на людей словно бы из-под приопущенных век, и благодаря этому особенному взгляду знал, кто с улыбкой угостит сигаретой или даст немного мелочи "на дорогу" или "на пропитание", а кто пошлет подальше. Стрелок не пытался объяснить этот дар, не пытался понять, как это работает, боясь, что как та сороконожка, задумавшаяся, в каком порядке она переставляет ноги, разучится делать то, благодаря чему получил свое прозвище, заменившее ему имя. Люди в его особенном зрении преображались. Те, к кому стоило подойти за сигареткой или мелочью, выглядели как-то иначе, чем те, к кому подходить не стоило.
   Иногда Стрелок видел над головами людей черные тени. Этих людей, Стрелок знал точно, стоило избегать. А однажды зимой, замерзая, он спустился в подземелье теплотрассы в центре Медянска, и словно бы окунулся в клубящееся черное облако. Оно заполнило собой все пространство подземных катакомб, оно сдавливало грудь, мешая дышать, оно перекатывалось под низкими сводами, змеилось по трубам, под которыми ютились бездомные, и такие же как он, заблудшие, потерянные души. Оно туманило разум и нашептывало что-то страшное, сулило то нечеловеческие силы, то невообразимые страдания.
   Стрелок вырвался оттуда из последних сил. Заставил себя выбраться наверх по лестнице, и первый же глоток морозного воздуха привел его в чувство и дал добежать до дороги и упасть в сугроб, где его, замерзающего, подобрала "скорая помощь" и отвезла в больницу. Врачи говорили, что ему повезло: еще полчаса на ядреном сибирском морозе, и он лишился бы ног, а еще час, и он замерз бы насмерть. Врачи не знали, насколько ему повезло на самом деле. А он узнал через неделю, столкнувшись у мусорных баков с парой знакомых бомжей, рассказавших о ночной поножовщине на теплотрассе, в которой насмерть порезали четверых и серьезно ранили еще несколько человек.
   Но в первый раз Стрелок увидел это черное облако, окутывавшим тот проклятый дом на окраине Бамута. Дом был заполнен им, облако клубилось в окнах, просачивалось в щели под входной дверью, тянулось к ногам сержанта, жестами раздававшего команды рядовым. "Ты - входишь первым, потом направо. Ты - налево. Я - прикрываю".
   Тогда Стрелок еще не научился видеть по-особенному. Тогда он еще не понимал своего дара и принял свой страх за обычный страх солдата во время боя. Да и разбираться в ощущениях не было времени. Армия. Первая чеченская война. Сержант - сказал, ты - сделал.
   И он сделал. Он вошел.
   А обратно его уже выносили. Его, и еще троих. Его - живым, еще троих - мертвыми. Двух сослуживцев Стрелка и молодую чеченку. Мирного жителя, как написали бы о ней газеты, если бы об операции в Бамуте можно было писать. Вот только мирной она не была... Она хотела убивать, и она убила!
   Стрелок опустил веки, вглядываясь в это, забыв о своем страхе разучиться видеть по-особенному, стараясь изучить облако, стараясь понять его, узнать о нем больше, чтобы в будущем гарантированно избегать мест, где оно может появиться, и людей, носящих его над головой.
   И это почувствовало Стрелка, это потянулось к нему своими клубящимися черными протуберанцами, силясь выбраться из тесноты салона и добраться до него. Окутать его, сделать его своей частью.
   Стрелок инстинктивно сделал шаг назад, едва не завалившись на спину, и черная ложноножка потеряла к нему интерес, втянувшись обратно в автобус.
   Облако клубилось под потолком салона, заполняя пространство от средней двери до переднего сиденья. Огромное, тяжелое, душное и излучающее опасность. Не сразу, но Стрелок разглядел, что оно привязано толстыми нитями, похожими на ствол торнадо, к двум людям. К кондукторше, восседавшей на своем "троне распространителя билетов" и к девушке на переднем сиденье. Они были двумя якорями, между которыми облако перекатывалось, словно выбирая, какому отдать предпочтение. Тонкие ниточки черноты тянулись к головам некоторых пассажиров, но только некоторых. Облако питали эти двое. Женщина и девушка.
   Как тогда в Бамуте.
   Женщина и девушка.
   Первая, та, что постарше, тут же подняла руки, как только они ворвались в дом. Вскинула их к потолку, всем своим видом выражая готовность сотрудничать с федеральными войсками. Аникин взял ее на мушку, но убедившись, что она не вооружена, переключил свое внимание на другое. Стрелок, ворвавшийся в дом через полсекунды после Аникина, обвел взглядом левую часть прихожей и также не обнаружил ничего опасного.
   Сержант вошел последним.
   Встал у двери в основную часть дома. Посмотрел на пожилую чеченку, так и замершую с поднятыми руками, приложил палец к губам. Та кивнула, мол, поняла, и медленно опустила руки.
   Снова беззвучный обмен знаками. Аникин врывается в дверь первым, сержант - вторым. Стрелок входит третьим, все также дрожа от страха, потому что это здесь повсюду. Оно наполняет дом, и оно связано с чеченкой в прихожей, это порождено ею и кем-то еще...
   Кем - Стрелок понимает, войдя в комнату.
   Посреди комнаты сидит девушка. Красивая девушка. Сидит перед чем-то, укрытым белым полотенцем. В руках у девушки - молоток. В глазах - страх, ненависть и черная злоба. Вот только кроме Стрелка этого никто не видит, Аникин держит ее на мушке автомата, сержант обегает глазами просторную общую комнату и, не найдя в ней ничего опасного, направляет ствол на дверь с правой стороны. Это Чечня, это война, здесь каждая дверь может представлять опасность. Из каждой двери может выскочить глава семейства с топором или кинжалом, а если совсем не повезет - прямо через дверь могут полоснуть очередью из "Калаша". Но Стрелок знает, что если за этой дверью кто-то и есть, то он не представляет опасности.
   Опасность представляет девушка. Облако сформировано ею. Ее ненавистью к русским.
   Вот только из оружия у нее - только молоток. И она сидит. Не самое лучшее оружие и не самая удобная поза для нападения на троих бойцов с автоматами...
   - Опусти молоток! - говорит сержант.
   Девушка переводит на него взгляд, кривит губы в усмешке.
   - Ты понимаешь по-русски?
   В этот момент пожилая чеченка толкает Стрелка в комнату, и захлопывает за ним дверь.
   Одновременно с хлопком двери, девушка изо всех сил бьет молотком по полотенцу.
   Стрелок слишком глубоко погрузился в воспоминания. Он вздрогнул, услышав в своей голове этот удар металла по металлу, прикрытому тряпкой. Остро кольнуло в правом межреберье и в правом бедре - там, откуда давным-давно были извлечены осколки противопехотной мины.
   Сморщившись от боли, Стрелок на секунду потерял автобус из своего особого поля зрения. А когда он снова посмотрел на него иначе, картина изменилась. Черное облако порвалось, разделившись на два. Первое, внушительное, но не более метра в диаметре, продолжало клубиться вокруг головы кондуктора, наползая ей на глаза, а второе, основная часть изначального облака, облегло девушку на переднем сидении. Окутало ее гигантским ватным коконом, и впитывалось в нее.
   Это отдавало ей свою силу. Заряжало ее. Науськивало.
   Она сидела к Стрелку спиной, но он был уверен, он чувствовал, что глаза у нее сейчас точно такие же, как у той молодой чеченки, первой принявшей на себя взрывную волну подорванной ею мины.
   Врачи, выхаживавшие Стрелка в госпитале, говорили, что с ним произошло два чуда. Одно - черное, другое - белое. Белое заключалось в том, что хоть его и посекло осколками, он остался жить, в то время, как двое его друзей погибли. Черное - в том, что погибнуть не должен был никто, кроме самой чеченки, подорвавшей мину ударом молотка.
   Это была старая добрая ПМН-3. Нажимная противопехотная мина. Гуманная, в сравнении с чудовищными ОЗМ-72, уничтожающими все живое в радиусе нескольких метров. Обычная мина фугасного действия, заряд которой уходит вертикально вверх практически без рассеивания, почти не разбрасывая осколков. ПМН-3 отрывает наступившему на нее солдату ногу, превращая его в медленно умирающий от болевого шока и потери крови "груз-300", замедляющий движение его товарищей. Мина взорвалась чеченке в лицо, практически оторвав ей голову. Стоявших рядом солдат она должна была оглушить, слегка контузить, ну и может быть чуть зацепить осколками. Но не изрешетить двоих, одному разорвав сердце, а другому - сонную артерию, чудом оставив в живых третьего, стоявшего между ними.
   Стрелок тогда промолчал, ничего не сказав ни врачам, ни допрашивавшему его об инциденте капитану-особисту. Только сухо и по делу: две чеченки, молоток, мина, взрыв. Очнулся - гипс. То есть бинты, много бинтов.
   Он опустил описание своего чувства страха, опустил описание облака, клубившегося под потолком дома, и черных нитей, связывавших это с чеченками. Стрелок понимал, в каком заведении он окажется, начни он рассказывать обо всем, что видел. Но с тех пор он научился смотреть по-особенному, научился видеть людей иначе. И как минимум однажды это его особое зрение спасло ему жизнь, тогда, в подземелье, заполненном невидимой никем, кроме Стрелка, клубящейся чернотой.
   Наверняка тогда, под землей, чей-то тупой и зазубренный нож резал глотки, словно идеально отточенная опасная бритва, а дрожащая рука, не способная поднять, не расплескав, рюмку водки, разила без промаха, всаживая нож точно в сердце. Это изменяло людей. Но в такой концентрации, как тогда в бамутском доме, или сейчас, в автобусе, это способно было изменять реальность.
   Девушка на переднем сиденье поднялась, приняв какое-то решение. Точнее - это чернота задала ей какую-то цель, превращая девушку в оружие. В снаряд, несущийся к цели.
   Она заглянула к водителю, что-то сказала ему, протянула руку в кабину и что-то взяла. Что-то маленькое, исчезнувшее в ее кулаке. Это не могла быть мина или граната, но сердце Стрелка все равно сбилось с ритма, все равно замерло. Он чувствовал исходящую от девушки опасность, чувствовал, что она совершит сейчас что-то страшное и непоправимое.
   И тогда Стрелок побежал. Побежал к автобусу, вопреки здравому смыслу, вопреки собственной воле, вопреки внутреннему голосу, запрещавшему даже приближаться к этой железной коробке на колесах. К автобусу, в котором словно кобра, напружинившаяся для броска, двигалась сама Смерть.
   - ПОСМОТРИ НА МЕНЯ! - закричал Стрелок! - ПОСМОТРИ! НА! МЕНЯ!
   Автобус закрыл двери и тронулся.
  
   Глава 15.
  
   Саша шла по салону, щелкая колесиком зажигалки. Автобус плавно покачивался на ходу, пока еще телепаясь по парковочному карману для общественного транспорта, поэтому Саша могла свободно идти по салону, раскачиваясь вместе с ним и не держась за поручни руками.
   Ей нечем было держаться. Зажигалка в левой руке, баллончик "Ланы" в правой. Если бы водитель посмотрел в зеркало, увидев Сашу с ее готовым к залпу огнеметом, и понял, что она собирается делать - ему достаточно было лишь резко рвануть вперед, или затормозить, чтобы Саша потеряла равновесие. Но взгляд водителя был прикован к бегущему за автобусом хромому бомжу, а все его мысли были заняты ненавистью к такого рода пассажирам. Черное облако окутывало и его голову, мешая видеть полную картину мира вокруг.
   Саша шла. Люба сидела, вжавшись в свое кресло, парализованная ужасом.
   Она видела. Она понимала. Вот только ужас от резкой смены ролей мешал ей адекватно мыслить и принимать решения.
   - Я прощаю тебя! - крикнула она в лицо приближающейся смерти.
   - Не поможет, - покачала головой Саша, чиркая зажигалкой, - ни тебе, ни мне.
   Улыбаясь, она нажала на кнопку баллончика, высвобождая струю горючей смеси, устремившейся к огоньку зажигалки.
   Полыхнуло! Саша помнила огненную струю, лизавшую кафель в ее ванной комнате, помнила длину этой струи, и хотела лишь испугать и так перепуганную до смерти Любу. Показать свои намерения, показать, что в ее руках, на случай, если та еще не поняла. Но гудящее пламя оказалось куда мощнее, чем тогда, в ее ванной комнате, и куда дальнобойнее.
   Пылающее облако лизнуло любино лицо, испепелив ресницы и подпалив челку.
   Автобус наполнился криками и вонью паленых волос. Пока еще только волос, Саша позволила себе лишь короткий пшик баллончиком, и теперь в приятном удивлении созерцала, как люди вскакивают со своих мест, сбиваясь на задней площадке, а Люба в панике хлопает себя руками по голове, сбивая пламя.
   Водитель ударил по тормозам, Саша пошатнулась, но устояла, тут же направив баллончик в лицо дернувшейся, было, Любы.
   - Сиди, тварь! Сиди, я не разрешала тебе вставать!
   Люди кричали, люди колотили в дверь, в панике нажимая на кнопку связи с водителем. Водитель, посмотрев наконец в салон, попытался открыть двери, но что-то пошло не так, и открылась только задняя. Средняя, ближайшая к Любе, через которую она могла бы сбежать, издавала лишь сухие щелчки, отказываясь открываться.
   Еще один короткий пшик баллончика, и снова огненное облако лизнуло любино лицо. Снова лизнуло чуть сильнее, чем Саша планировала, и пламя прожило чуть дольше, чем она держала палец на кнопке "Ланы". Как будто огонь хотел убивать больше, чем сама Саша, а потому с неохотой отступал, когда она приказывала ему это сделать.
   Ей даже показалось, что струя антистатика вспыхнула раньше, чем коснулась пламени зажигалки. Или не показалось...
   Люба вжалась в свое кресло, закрыв лицо руками. Ее волосы тлели, тлели в нескольких местах, а сама она издавала протяжное "Ааааааааа" сжавшимся от страха горлом, из-за чего звук выходил сухим и сиплым, будто бесконечный вдох великана-астматика.
   - Ты что творишь, дура?!! - ворвался в салон водитель, и Саша тут же послала в его сторону огненную струю, превратившуюся в газовый факел нефтяной вышки. "Лана" не могла так гореть, просто не могла, но Саше было не до того, чтобы размышлять об этом. Огонь ударил водителя в грудь, моментально воспламенив синтетическую рубашку. Сбивая пламя с одежды и волос, он спиной вперед вывалился из передней двери, через которую только что вошел.
   Автобус тронулся. Не было ни гула двигателя, ни хруста трансмиссии, автобус, не поставленный на ручник, просто поехал вперед, почувствовав небольшой уклон дороги. Будто бы его что-то его толкнуло, зная, что законы физики сделают остальное.
   В кабине что-то упало на приборную доску, то ли от легкой качки, то ли потому, что Саша захотела, чтобы что-то упало именно на те кнопки, что отвечают за закрытие дверей. Двери закрылись. В пустом салоне не спеша катящегося по Купеческому тракту автобуса остались лишь двое... Она, и мерзкая кондукторша, обрекшая ее на смерть.
   Каждая из них обрекла другую на смерть.
   И каждая обрекла на смерть себя.
   - ПОСМОТРИ НА МЕНЯ!
   Саша обернулась в хвост автобуса, и, не раздумывая, послала туда струю огня, уже не заботясь о том, чтобы чиркнуть зажигалкой и нажать на кнопку баллончика. Огонь просто возник и устремился вперед, могучая пятиметровая струя, ударившая в заднее стекло автобуса и оплавив пластик на поручнях на своем пути. Не успей Стрелок, проскользнувший в закрывающуюся дверь в последний момент, нырнуть за сиденье по правой стороне - сейчас он уже катался бы по полу, пытаясь сбить с себя пламя.
   И он знал, что у него бы не вышло. Для всех, кто видел происходящее со стороны, пламя было оранжево-красным, и только Стрелок видел в нем черные волокна.
   - Посмотри на меня! - снова крикнул он из своего укрытия. - Просто посмотри мне в глаза! Пожалуйста!
   - Не высовывайся! Тебя я убивать не хочу!
   - Ты никого не хочешь убивать!
   Сейчас он понимал: те две чеченки тоже не хотели убивать. Когда-то. А потом на почву ненависти к русским упали черные зерна, и были политы черным дождем из черных облаков. В те годы Чечня была пропитана этой чернотой, этой ненавистью к людям с другим цветом кожи, и ненависть изливалась с обеих сторон.
   И бомжи не хотели устраивать поножовщину на теплотрассе, они просто хотели переждать в тепле лютые морозы. Но совокупные ненависть и неприязнь друг к другу, как к конкуренту на теплое место, постоянный страх смерти от холода и голода, поразительным образом смешанный с безразличием и неприязнью к самим себе, породили это, и это приумножило ненависть, накачав кого-то ей под завязку.
   - Посмотри на меня!
   Следующая огненная струя прошлась низом, стараясь выкурить Стрелка из его убежища, и это ей почти удалось. Он забился в угол, прижав колени к животу, но жар был такой, что еще бы чуть-чуть и у него задымились ботинки.
   - Пожалуйста, просто посмотри на меня! Одну секунду! После этого, если захочешь, я уйду.
   Стрелок выждал несколько секунд и, не услышав рева пламени, выглянул из своего укрытия. Девушка стояла возле полумертвой от страха кондукторши, и смотрела на него, направив баллончик антистатика в его сторону. Зажигалка была в другой руке, висевшей вдоль туловища, но что-то подсказывало Стрелку, что зажигалка ей больше не нужна. Возможно, не нужен больше и баллончик. Слишком густым было черное облако вокруг девушки. Ему уже не нужно было смотреть по-особому, чтобы видеть это.
   "Что я здесь делаю? Какого черта я залез в этот автобус? Она же сожжет меня заживо! Она убьет меня, не моргнув глазом!"
   И кто-то внутри ответил ему:
   "А раньше ты жил?"
   Стрелок не стал спорить. Стрелок встал, подняв руки кверху в жесте, понятном любому. Стрелок сделал шаг по проходу, не отрываясь, глядя девушке в глаза.
   - Смотри на меня, пожалуйста. Не на нее. Не по сторонам. На меня! Я не враг тебе. Веришь?
   Саша кивнула. В ее глазах все еще пылала ненависть, но, кажется, огонь чуточку спал. Или же Стрелок просто хотел в это верить?
   Автобус дернулся, уткнувшись во что-то своей плоской глазастой мордой. Занавески на кабине водителя не давали увидеть из салона, во что именно, но это сейчас интересовало Стрелка в последнюю очередь. Девушка и только девушка. Ее глаза. Он держал ее взглядом, удерживал на краю пропасти, и малейшая ошибка сейчас грозила смертью всем троим, находившимся в автобусе.
   А еще Стрелок знал, что ему делать. Просто понял.
   Он не смог бы спасти никого в катакомбах теплотрассы. Там чернота была слишком густой, и слишком концентрированной, ее хватило бы на нескольких таких как он. Он не смог бы спасти ту девушку в Бамуте, тогда он был другим. Молодым, сильным, самодостаточным... Тогда это не заинтересовалось им.
   А сейчас это хотело его, и Стрелок намеревался отдаться ему. Намеревался забрать его силу себе.
   - Смотри на меня, только на меня...
   Стрелок вызвал в памяти все, что когда-либо причиняло ему боль. "Деды" в учебке, устраивавшие "внезапную проверку боевой готовности" его роте посреди ночи, заставляя отжиматься и приседать, и избивавшие тех, кто отказывался подчиниться, или падал без сил раньше, чем им надоедала эта забава. Чеченские снайперы, из-за которых ночью на блокпосту в сортир приходилось ползти по-пластунски. На своей земле, на своей территории, под прикрытием своих пулеметов. Равнодушных врачей на ВТЭКе, 5 лет гонявших его по обследованиям, прежде чем дать постоянную групп инвалидности. 5 лет будто бы ждавших, что хромота пройдет сама, что рассеченные осколком мины мышцы снова станут эластичными, как у подростка.
   И, конечно же, всех тех, кто был в ответе за гибель сотен бойцов в Чечне. Всех тех, кто бросил людей в горнило этой локальной гражданской войны. Русские против чечен, россияне против россиян. Всех тех, кто делал на этой войне деньги и с той, и с другой стороны.
   Стрелку не нужно было больше смотреть своим особенным зрением. Он и так чувствовал, как тьма, перекатывавшаяся под потолком автобуса, прикоснулась к его макушке. Как присосалась к нему, выбросив черный протуберанец.
   Это ласково гладило его по голове, почувствовав родственную душу, и Стрелок улыбнулся тьме.
   - Отдай это мне... - одними губами прошептал он.
   Палец девушки дрогнул на кнопке баллончика "Ланы".
   - Нет, не это. Не оружие! - быстро поправился Стрелок. - Ты понимаешь, о чем я. ЭТО.
   Ее глаза становились все осмысленнее. В них оставалось все меньше ненависти и слепой ярости, и все больше тоски.
   - Как тебя зовут? - спросил Стрелок.
   - Саша, - ответила она, опуская баллончик.
   Выдохнув, Стрелок наконец-то позволил себе опустить руки.
   - А тебя?
   - Иго... Стрелок. Зови меня Стрелком.
   - Спасибо, Стрелок...
   Мир окрасился в серые тона. Облако накрыло Стрелка, облако обволокло его голову, облако вползало в его душу через глаза, ноздри, рот и уши. Облако всасывалось в него через поры кожи.
   Стрелок потянулся и с хрустом размял пальцы, чувствуя небывалую легкость. Он перенес тяжесть тела на правую ногу, и улыбнулся тому, что не чувствует боли. Этой ногой бы со всей дури залепить в пах врачу ВТЭКа, презрительно морщившемуся на запах перегара, исходивший от Стрелка. Этой ногой бы размозжить голову "деду", проверявшему его пресс ударом под дых.
   Под дулом пистолета заставить грызть поребрик, а потом с размаху наступить ему на затылок! Так, чтобы раскрошились зубы, чтобы вывернулась из суставов челюсть, чтобы надвое порвался его поганый рот, кричавший в три часа ночи на всю казарму: "НА ЗАДРОЧКУ ЛИЧНОГО СОСТАВА, СТАНОВИСЬ!"
   Стрелок обвел автобус взглядом. Своим особым взглядом, позволявшим увидеть это, и не увидел его. Тьма теперь была не снаружи, тьма была внутри.
   Внутри Стрелка.
   И он знал, как с ней поступить.
   У него в запасе оставался еще один объект ненависти, который он до сих пор прятал глубоко в своем подсознании, который не показывал опутывавшей его черноте. Человек, которого он ненавидел больше "дедов", врачей, политиков и чеченских снайперов. Больше них все вместе взятых.
   Человек, сломавший ему жизнь.
   Этого человека звали Стрелок.
   Жалкий, опустившийся алкоголик, грязный бич, тешивший себя этим словом, как будто бывший интеллигентный человек может снова таковым стать. Человек без будущего, да и без настоящего. Никчемный, жалкий, хромой пьянчуга, пахнущий перегаром и чьей-то мочой.
   Тьма внутри него заворочалась, пытаясь вырваться. Это было не то, что она хотела от податливой жертвы, полной затаенных обид. Не эту ненависть она хотела разжечь в нем, совсем не эту...
   Это ворочалось в сознании Стрелка, будто живое существо, хотя в каком-то смысле оно и было живым. Ворочалось, билось о стенки разума, не находя из него выхода. Металось в крови, от гулко бьющегося сердца к сжатым до хруста кулакам. Это искало выход, но не находило, и чувствовало, как слабеет с каждой секундой. Как его энергия расходуется на уничтожение самого себя. Своей части.
   Каленым железом Стрелок выжигал в себе все, что ненавидел, и когда он смог, наконец, разжать сведенные судорогой кулаки, это перестало существовать внутри него. Вместе с частью Стрелка. Вместе со всем, что было Стрелком.
   Он оставил лишь имя. Как память об ошибках, и как символ, значение которого он пока что знал лишь приблизительно.
   - Все закончилось! - сказал он Саше и ободряюще улыбнулся.
   С шипением открылись двери, и толпившиеся вокруг автобуса люди волной отхлынули от него. Из кабины в салон бешеными глазами смотрел водитель, но входить не торопился. Его лицо, в отличие от любиного, почти не пострадало, но опаленная рубашка служила отличным напоминанием о происшедшем, и грудью встречать новую струю огня он отнюдь не рвался. Тем более что психованная баба пока что не поливала Любу огнем, да и к чему рисковать здоровьем, если полиция уже едет? Пусть с этим всем разбираются те, кому за это платят деньги.
   - Не все... - ответила Саша, - но закончится. Сейчас.
   Она подошла к Любе, так и сидевшей, вжавшись в свое кресло и закрыв обожженное лицо руками. Кажется, при приближении Саши она даже перестала дышать.
   - Прости меня! - сказала Саша, и, так и не дождавшись ответа, обернулась к Стрелку.
   - Я проклята. Я не могу выйти из этого автобуса. Если я выйду - я умру.
   - Но я же...
   - Я не знаю, что ты сделал, и как ты это сделал. Может быть, ты забрал и проклятье, но... Я в это не верю. В любом случае, я хочу выйти сама. Раньше, чем меня отсюда выведут. Будь рядом, пожалуйста.
   - Буду! - сказал Стрелок, и вышел из автобуса первым, подавая девушке руку.
  
   Глава 16.
  
   Саша остановилась на последней ступеньке, приняв протянутую ей руку этого странного, небритого и грязного человека. Этого бомжа, который каким-то образом взял на себя всю ее ненависть и всю ее злобу.
   Стрелок. Странное прозвище... Может когда-то он был стрелком? Снайпером? У него глаза человека, который воевал и который убивал. Когда убиваешь - взгляд меняется. Саша не помнила, где она слышала эту фразу, но она соглашалась с ней.
   Стрелок спас ее. Может быть, он забрал и ту силу, намертво привязавшую ее к автобусу. Саше хотелось в это верить, но она не верила. Что толку выбивать пистолет из руки человека, который уже выстрелил? То, что взял на себя Стрелок, было пистолетом. Но пуля уже летела в сашину грудь. Летела несколько часов, и пора было перестать бежать от нее.
   Люди толпились на остановке. Люди смотрели на нее. Люди направляли на нее десятки мобильных телефонов... Сейчас ей предстоит умереть и стать звездой "Ютуба". Наверняка этот ролик увидит Костя. Наверняка прочитает комментарии под ним.
   "Психованная баба с самопальным огнеметом".
   "Кондукторша против чокнутой пассажирки".
   "Очередная солевая".
   Сделать с этим Саша уже ничего не могла.
   "Господи, дай мне силы принять то, чего я не могу изменить. И дай мне силы изменить то единственное, что изменить я еще могу..."
   - Стрелок, - тихо позвала она, - когда я выйду, скорее всего, я перестану дышать. Я уже пыталась. Дважды. И каждый раз - одно и то же. Мне будет страшно, поэтому не отпускай, пожалуйста, мою руку. И когда я упаду...
   - Если! - поправил ее Стрелок.
   - ... когда! - упрямо повторила она. - Когда я упаду, пожалуйста, не дай мне упасть лицом вниз, хорошо? Только не так.
   И не дождавшись ответа, Саша сделала шаг наружу.
  
   Глава 17.
  
   Он подхватил ее за талию сразу, как только она вышла из автобуса. У нее сразу подкосились ноги, и она упала бы, если бы не Стрелок.
   Он бережно уложил ее на асфальт, на спину, как она и просила, и почти до самого конца она смотрела на него. Смотрела в его глаза, крепко держа за руку. А потом, за секунду до того, как по ее телу пробежала последняя судорога, она перевела взгляд в голубое небо, и проводила взглядом Boeing 747, заходивший на посадку над Медянкой.
   Стрелок опустился рядом с ней на колени, чувствуя, как над ними смыкается толпа людей с телефонами, и легким движением ладони закрыл сашины глаза навсегда.
   - Долгих дней и приятных ночей, сэй, - сказал он, не понимая смысла своих слов, но зная, что он должен сказать именно их.
   Этой фразе научил его тот самый знакомый, что шутил по поводу револьверов с рукоятками из сандалового дерева. "Прощаясь с кем-то, обязательно скажи: "Долгих дней и приятных ночей, сэй!" - говорил он, - "это будет круто для тех, кто в теме. Должен же ты как-то оправдывать свое прозвище?"
   Стрелок поднялся с колен, лицом к лицу столкнувшись с растолкавшим толпу водителем.
  
   Глава 18.
  
   - Понарожают уродов, мля! Психованная дура, мля! Сука, на! Весь день, мля, коту под хвост. Умерла что ли? Чуть Любку мою не сожгла, падла. Ты как ее успокоил, а? Я думал все, песец пришел.... Ух, ё! Суууука! Что ж по яйцам-то бьешь, падла!
  
   Глава 19.
  
   До магазина возле своего дома Стрелок дошел, почти не хромая.
   - О, что-то ты рановато сегодня! - поприветствовала его Катя, неизменно стоявшая за прилавком. Продавщица и хозяйка этого магазина, в котором продавалось все, от туалетной бумаги до замороженного мяса.
   - Тяжелое утро было, Катюха. Очень тяжелое.
   - За бутылкой пришел.
   - Нет, Катя. Можно мне десяток яиц, пачку сосисок и хлеба. Вооон того, уже нарезанного. Только это, Катя... У меня денег сейчас не гроша. Пенсия послезавтра. Можно я тебе с пенсии отдам?
   Катя опешила. Стрелок десятки раз просил обслужить его в кредит, но она ему неизменно отказывала. Продавать алкашу водку в долг? Да он уже через час забудет, кому и сколько он должен. Но за все годы, что она его знала, Стрелок приходил к ней за водкой и сигаретами, да разве что за самыми дешевыми пельменями. А сейчас... Снег пойдет завтра, что ли? Трезвый Стрелок, покупающий повседневные продукты? Так же не бывает.
   - Уговорил. На. Послезавтра не занесешь - никогда и ничего тебе не продам, понятно?
   - Понятно, Катя. Спасибо!
   И зажав покупки под мышкой, Стрелок двинулся к своему подъезду. Готовить первый в своей новой жизни обед. Настоящий обед.
  
   Октябрь 2017 - февраль 2018.
   Новосибирск.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   24
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"