Разогнув спину, Омарик наконец-то избавился от очередной очень тяжёлой связки дров. Поясница немного болела, и он за неё схватился. Другие носильщики дров тоже устали, кряхтели, но несли. Более опытные их коллеги использовали ослов, потому что поленница Александрийского маяка, кажется, была бездонной. Чтобы поддерживать огромный костёр на вершине маяка, требовалось много, много, очень много дров. Омарик старался изо всех сил, потому что за переноску дров платили едой, а кушать бедному сироте, одному в огромном городе Александрия, очень хотелось.
Ладно, на сегодня работы хватит, а то так и надорваться можно, перетаскивая эти проклятые дрова. Омарик не злился, ни в коем случае, он любил майак, потому что майак был потрясающе красивый и невероятно высокий. Это только Омарик так говорил "майак", ведь так, кажется, мелодичней и выше, выше, выше, чем просто какой-нибудь "маяк".
На выходе из нижней части здания давали еду. Омарик протискивался сквозь толпу, хватал, что получалось, и пихал под одежду. Потом Омарик вышел на площадь перед маяком. Уже темнело. Солнце касалось краешком земли и пряталось. Омарик глупо смотрел на начинающие проступать звёзды, но думал только о еде под одеждой. Одна большая крупная звезда подмигнула Омарику, и ему сделалось как-то спокойнее, может быть, чуть-чуть менее одиноко.
В илистой воде Нила отражались те самые звёзды, когда Омарик со своими коллегами плыл с боцманом на утлом судёнышке с острова Фаросс обратно в Александрию. Завтра опять придётся таскать дрова, вспоминать о еде, слушать крики ослов и думать об одиночестве. Крупная звезда тоже отражалась в Ниле, но больше не подмигивала Омарику, и он подумал, что она о нём забыла.
Когда их высадили в порту, опять началась сутолока. Тут бегали разные грязные люди, катились возки с рыбой, сильно пахло гнилью от Нила и потом от местных торговцев и морячков. Омарик, быстро-быстро семеня и придерживая еду за пазухой, пробирался к выходу из порта, чтобы поскорее добраться до своей лачуги и, наконец-то, поесть. Жил он недалеко от порта, в блошином квартале. Особой радостью Омарика было то, что из одного единственного окна его конуры, было видно Александрийский майак. Аккурат, самый купол, где полыхал костёр. Яркие огненные брызги взлетали в самое небо и, кажется, отражались в звёздах. Омарик был счастлив, что помогает творить такую красоту, пусть даже таким мелким образом.
От еды и от изящных мыслей его отвлёк влетевший в лачугу приятель Аминчик.
- Слушай, сегодня на главной площади такое было! Такое! Два чуда случились! Клянусь, не вру. Народу, кроме меня, ещё полгорода собралось. Я ж там неподалёку милостыню собирал, вдруг крики слышу, вот и побежал посмотреть.
- И что ж там за чудеса творились? - Омарик попытался сосредоточиться на еде и слушал приятеля вполуха.
- Рассказываю. К нам, оказывается, из самого Рима какой-то большой император пожаловал. Зовут, кажется, Максимиан. Так вот. Он праздник сегодня грандиозный устроил в божественную честь. Пир горой. Люди пьют, веселятся, богов поминают. И тут выходит на площадь дочь нашего Александрийского правителя Екатерина. Ну, помнишь, видел же ты её. Красивая невероятно - как огонь в ночном небе от нашего маяка. Знаешь, я, когда смотрю на маяк ночью, то думаю, как потрясающе огненные брызги взлетают в ночное небо и отражаются в звёздах.
Омарчик жевать перестал, на Аминчика как-то странно глянул и пробубнил, что костёр - он и в Африке костёр, ничего особенного. Екатерину он однажды видел. Она приезжала на майак. Прошла мимо группы носильщиков дров, осенила крестным знамением, и у Омарика ноги будто бы подкосились. Был от неё такой свет, что огненные брызги на звёздах уже не казались чем-то особенным. Да и весь майак не казался чем-то особенным. Почудилось, что огромное здание стремительно уменьшается в размерах и всё помещается на маленькой изящной ладошке Екатерины. Ещё говорили, что она знает почти все труды известных учёных мужей, и будто бы у неё есть какой-то особенный жених. Что это за жених, Омарчик, не знал, да и не к чему это было. Главное, было видеть этот ослепительный свет вокруг неё и слышать мелодию её голоса.
- Так, не спать, не отвлекаться, - Аминчик затряс Омарика. - Дальше слушай. Выходит она, значит, на площадь и спокойно так к римскому императору обращается: "Не стыдно ли тебе, царь, молиться мерзким идолам! Познай истинного Бога изначального и бесконечного; им цари царствуют и мир стоит. Он сошёл на землю и сделался человеком для спасения нашего". Максимиан, естественно, обиделся - слышать от женщины такое, стал кричать, что, несмотря на её статус и красоту, может казнить её немедленно и страшно. Тогда она к нему спиной развернулась и стала с людьми разговаривать.
- И что же Максимиан? - Омарику стало интересно.
- Известное дело что - приказал колёса с шипами принести и казнить её прилюдно, чтобы царское достоинство уважали и боялись. Ослушаться его не посмели, колёса установили прямо на площади. Екатерина не сопротивлялась, встала между колёсами и их стали крутить. Народ заволновался, раздались крики в толпе. Но тут случилось первое чудо - в механизме колёс что-то надломилось, и конструкция начала разваливаться. Она поранила шипами палачей и даже слегка задела Максимиана. Тот пришёл в иступлённое бешенство, ударил по лицу своего телохранителя, схватил за шкирку первого попавшегося воина и приказал отрубить Екатерине голову. Народ открыто возмущался, но Максимиан был непреклонен. Принесли плаху. Екатерина гордо окинула взглядом огромную Александрийскую площадь и попросила людей прекратить восхвалять языческих идолов, пойти домой и помолиться лучше за её душу. Потом положила голову на плаху, и воин замахнулся.
Омарик уже давно перестал жевать и напряжённо слушал приятеля.
- Но дальше ведь случилось второе чудо?! - с надеждой пролепетал он.
- Можно сказать и так! - Аминчик скривил лицо. - Лично для меня стало чудом, что воин всё-таки опустил меч. Было море крови. Народ взбунтовался, начались беспорядки, и мне пришлось слинять, иначе бы меня затоптали.
Когда Аминчик закончил историю и ушёл, Омарик подобрался поближе к окну и стал смотреть на майак. Почему-то он уже не казался таким уж светлым и волшебным. Да, огненные брызги по-прежнему отражались в звёздах, да, по-прежнему стояла тихая ночь, да, город спал, но внутри сделалось слишком одиноко, можно сказать, мертвенно одиноко.
Омар ибн Ислам погиб через двенадцать лет во время землетрясения. Они как раз возвращались всё на том же утлом судёнышке с очередной рабочей смены на Александрийском маяке. Море заволновалось, поднялись сумасшедшие волны и лодка перевернулась. Омар пытался спастись, выручить кого-нибудь из друзей-коллег, но получалось плохо. Мутная илистая вода забивалась в рот, нос и уши, слепила и ела глаза. Временами Омар выныривал где-то между волн и видел, как рушится верхняя часть маяка, как раз та, где горел костёр. За ней упал второй этаж. Омар набрал в грудь воздуха, тут его накрыла волна, и больше он не выныривал. А когда через час всё закончилось, земля и вода улеглись, то звёзды больше не отражали огненных брызг с Александрийского майака, они были холодны и, не мигая, спокойно висели на небе.