Слезы третий день лились рекой. Она никак не могла их остановить, да и не пыталась, как не пыталась бы остановить долгий дождь, о котором накануне предупредили по радио и по телевидению.
Третий день она не могла заставить себя зайти на кухню. Продолжая плакать, она сходила в магазин, набрала дешевых безвкусных булок, приторного печенья в ярких обертках, дома бросила их на диван прямо в пакете. Притащила, сгибаясь под тяжестью, и две огромных бутылки воды, еле поднялась по лестнице. Стараясь не смотреть по сторонам, принесла из кухни электрический чайник и коробку с чайными пакетиками. В комнате стояла чашка, немытая, с пятнами заварки, - ничего, сойдет и такая.
Кухню закрыла, убедилась, что щелкнул замок. От этого щелчка что-то надломилось где-то в горле, а потом в груди. Села на пол, отдышалась, поднялась. Надо, надо жить дальше.
Три дня слились в один дневной полумрак штор, когда различаешь только ночь, потому что становится совсем темно. Бормотание телевизора в углу с приглушенной громкостью, неживой вкус печенья - из картона они его, что ли, делают? Или это ей уже кажется и теперь вся жизнь станет картонной? И единственное развлечение: задумавшись, дергать вверх за ниточку чайный пакетик, иногда выплескивая такой же неживой чай на черную полировку столика.
Другие собирают вещи и уходят. Не говорят горьких слов "ты перестала чем-либо интересоваться" только за то, что ты после свадьбы слишком много интересовалась им, собственным мужем. Не оставляют в тяжелом неведении, соглашаясь на долгую командировку со словами "мне надо обо всем подумать". Ему. Надо. Подумать. Её мысли, видимо, не в счет. Её чувства. Её надежды. Внезапно, без объявления войны. Как гром среди... Да какой там гром среди ясного неба, небо просто обрушилось - и всё. Прихлопнуло её, как мошку. Никто не вздохнет о мошке. А мошка ведь тоже живая. У нее есть лапки и крылышки, она могла торопиться к своим мошкарятам. А ее нечаянно - хлоп... Инес вспомнила, как однажды она, залезая в пенную ванну, плеснула водой на крохотное насекомое, сидевшее на краешке. Одной капли было достаточно: мошка перестала шевелиться и поплыла вместе с каплей вниз... Инес вдруг стало страшно, стало жалко живое существо, гибнущее просто так. Она вылезла, вся в пене, схватила полотенце, сухим краем выловила мошку, посадила ее на сухую поверхность. Насекомое вскоре обсохло и поползло, а потом и улетело куда-то. А Инес сунула голову под душ, и вода долго текла по ее лицу вместе со слезами.
Наступило утро четвертого дня. Невыспавшаяся и голодная, Инес неловко повернулась на диване - в спальню она тоже не хотела заходить - и чуть не упала на пол.
- Нет, так нельзя, - решила она. - Надо что-то делать. Хотя бы выйти на улицу и пройтись.
Она подошла к зеркалу. Мятая рубашка, джинсы, волосы растрепались, во что превратилась косичка из красивых, иссиня-черных волос - лучше и не думать.
Она сняла с косы резинку, помотала головой. Сильно лучше не стало. Ничего, для первого выхода можно и так.
Она вдела ноги в сандалии, два раза подряд перепутав левую и правую. "Ну вот, - сказала она себе на третий, удачный раз, - первый успех!" И тут же слезы потекли вновь. Она взяла с трюмо пакетик с бумажными платочками: "Если кто подойдет - скажу, что у меня аллергия". Теперь главное- не забыть ключи.
А теперь закрыть дверь. И спокойно спуститься по лестнице, на улицу. Возможно, там солнышко, а возможно - и дождь. Может - там холодно, а может - и жарко. Вот сейчас и увидим.
***
Инес представляла, что ведет сама себя за руку. Медленно, шаг, еще шаг. Казалось, что к сердцу привязали что-то тяжелое, и оно вот-вот сорвется вниз. В другой день она бы любовалась этими прекрасными старыми стенами домов - как любила она бродить в старом городе, предваряя ту минуту, когда внезапно вырывались к редким облакам струи многочисленных, не похожих один на другой фонтанов! Кто-то спешил на работу с документами в руках , мелькали костюмы, каблуки, прически. К остановкам, под крыши чистеньких прозрачных павильонов, бежали дети с рюкзачками в разноцветной школьной форме, смеясь, крича. Солнце нежно касалось их макушек, заливало собой стены, добавляя золото в их поблекшие цвета, и, вдумчивым художником, принималось наносить блики на листья деревьев, на бьющую вверх воду фонтанов.
Инес любила центр еще и за то, что здесь сохранились старомодные магазинчики. Её подруги предпочитали пройтись по торговым центрам, она же никогда не понимала этого. Современный молл был для нее просто "местом, где купить". А вот пройтись, ощутить атмосферу чего-то настоящего и нужного тому, кто это делает, она могла лишь здесь. Старая аптека с высоким крыльцом, металлические перила которого казались ажурным плетением, со средневековыми весами на витрине; кафе с тяжелыми деревянными лавками, с клеткой, в который сидит большой ворчливый попугай, - того и гляди зайдут только что ступившие на землю пираты праздновать удачу! А лавка с овощами и фруктами, где нет деления на "сезонные", "органические" и прочие наименования по моде, зато неизменно оказываются, свежайшие и пахучие, не только огурцы, помидоры и прочее, что мы привыкли видеть на столе, но и различные диковинные фрукты, о которых хозяин всегда рад рассказать каждому любопытствующему покупателю! "А драконий фрукт - это который едят драконы? А они выращивают его для себя или просто находят? Мама, давай купим!.." А лавка керамики, где каждая вещь хранит тепло рук мастера, где каждый самый простой горшок расписан с такой любовью...
При мысли об этой лавке Инес тяжело вздохнула.
Однажды они с мужем зашли в этот магазинчик вместе. Порассматривали пестрые свистульки в форме диковинных птиц, погладили глиняных кошек - и купили замечательный чайник. Чайник и вся посуда, что стояла на специально отведенной под нее новой полке, были изготовлены в далеких странах кем-то, кто знал толк в чайных церемониях. То ли темно-синий, то ли темно-серый, даже скорее асфальтовый, - у Инес с детства была особенность, из-за которой оранжевый свитер с зелеными и черными полосочками она называла желтым, а коричневую сумочку с фиолетовым узором на кармашке - синей, в результате чего просьба подать нужный свитер, сумочку или еще что-либо превращалась для ее супруга или друзей в тяжелый квест.
Ручка чайника была будто сплетена из соломы и... "Вот какого цвета, по-твоему, эта ручка? Она желто-зеленая?" - "Да нет, это называется светло-желтая". Инес казалось, что она видит чайник перед собой. Когда муж ушел, выкатив на вытянутой руке чемодан, в так и не закрытую дверь, она сидела какое-то время в оцепенении, а потом вскочила. Вскочила так, что задела большой кухонный стол, который давно казался ей приросшим к месту, и стол как-то так ударил в стену, что с полки упал, неудачно поставленный ею на край, тот самый, их любимый, не то асфальтовый, не то синий чайник... Он раскололся и остался лежать на полу. По щекам Инес покатились огромные слезы, она подняла с пола выпавшее из несчастного чайника никому теперь не нужное металлическое ситечко и вышла в руках с ним в комнату. Прошло три дня. В кухню она не заходила. Потому что там оставался расколотый надвое чайник.
Инес закрыла глаза, вспомнила, как до дрожи, словно в детстве, любила прикасаться к глиняным бокам горшочков и ваз в том магазинчике. И решила попытаться в него зайти. Шаг, еще шаг. Еще немного. Вот она, дверь. Деревянная, плотная и большая. Даже на стекле в верхней части - какой-то узор, а четыре ступеньки с той стороны - Инес это помнила - уводят вниз. Кажется, что за нею другое время, другой мир - без машин, без асфальта и без глупых ссор.
У двери висело объявление. Оно гласило, что теперь при магазине работает мастер редкого искусства кинцуги, поэтому если у вас разбилось любимое блюдо или даже пиала из набора для чайной церемонии - не страшно, ваша любимая вещь станет еще прекраснее и драгоценнее.
Кинцуги. Незнакомое слово удивляло и даже немного смешило. Это что - какая-то духовная практика, позволяющая собрать разбитую посуду, что ли? Шутки шутками, а любопытно. Инес открыла дверь, зажмурилась и шагнула через порог. Споткнулась и уперлась - ладно хоть, не ударилась - лбом в стекло двери. Нет, ходить придется с открытыми глазами.
- Здравствуйте! - прямо с порога обратилась она к продавцу, любовно протиравшему тряпочкой причудливый черно-землистый, напоминающий застывшую лаву, горшочек из только что вскрытого ящика. - А у вас правда работает мастер...который с разбитой посудой?
- Да, конечно! У вас что-то разбилось?
Инес чуть пафосно не сказала "сердце", но потом усмехнулась сама себе и сказала:
- Да так... Японский чайник.
- Вот в эту комнату, и осторожнее! Мастер все внутри перестроил так, как нужно ему для работы, так что...в общем, увидите, - продавец, как показалось Инес, скептически дрогнул губами и вернулся к горшочку.
Инес подошла к небольшой дверце. Кажется - или она и впрямь слишком невысока, будто не для взрослого человека? "Если уж хотели соблюсти японский колорит, могли бы и раздвигающиеся двери сделать", - мысленно проворчала она и потянула на себя ручку.
Дверь открылась легко, но чтоб войти - нужно было склониться. Так, полусогнувшись, она и вошла в полумрак комнаты. Мастер, человек в возрасте, европейской внешности и в европейской одежде, сидел за обычным, самым простым столом на самом простом деревянном стуле, но стоило ей войти - он быстро встал и поклонился ей.
- А почему у вас такая маленькая дверь? - спросила Инес, забыв поздороваться.
- Потому что я хотел бы общаться без чинов, - спокойно ответил мастер. - Ко мне можно прийти выпить чаю, заняться рисованием или каллиграфией, здесь можно играть музыку или просто говорить - но для этого нужно забыть, кто богат, а кто беден, кто большой начальник, а кто домработница, и приветствовать друг друга на равных. Вы поклонились мне, заходя, - и я поклонился вам. Чем могу помочь?
Только сейчас она заметила, что по стенам комнаты развешаны чудесные акварели, в углу, прямо на полу, стоят краски, а выше головы мастера виднеется свиток с некой надписью иероглифами.
- Ой, а я знаю, такие свитки вешают, чтобы чайную церемонию проводить. И еще икебану надо сделать, вот, - похвасталась Инес.
- Чайную церемонию лучше проводить в отдельном помещении, - улыбнулся ей, как ребенку, мастер. - Пока ты следуешь к чайному домику - ты имеешь время оставить все мысли, которые тебя печалили и мучили. И войти в то пространство, которое предназначено только для церемонии - для спокойных разговоров, мирного отдыха, любования всем, что есть в этом домике...да, в том числе икебаной. Посуда тоже должна быть такова, чтобы ей можно было любоваться.
- Я не могу больше любоваться своей любимой посудой, она разбилась, - вздохнула Инес. - А у вас можно сесть так, как я видела на фотографиях этих церемоний? Вот просто, на пол? Наверное, для этого вот то возвышение и есть?
И после приглашающего жеста мастера Инес сняла сандалии, прошлепала по полу, забралась на возвышение и села, "как положено", на пятки. Ноги быстро начали болеть с непривычки, но она решила потерпеть.
Мастер проследовал за ней и сел рядом, было видно, что у него-то как раз эта привычка есть, и Инес стало по-детски обидно.
- А расскажите мне, - начала она, - что вы делаете с разбитой посудой? Вот это вот самое кин...ой, не помню... оно что?
- Кинцуги, - кивнул мастер. - Скажите, что вы делаете обычно с разбитой вещью?
- Выбрасываю, конечно.
- А если она была вам дорога?
- Ну... поплачу и выбрасываю!
- А если попытаться починить?
- Тогда ею нельзя будет пользоваться и она будет некрасивой. И зачем хранить такое?
- Но ведь она имела для вас ценность. Когда-то ее создавал мастер, чтобы она радовала вас. Вы выбирали ее, любовались. Потом доставали при определенных случаях, она хранит воспоминания о ваших встречах с друзьями, возможно - с любимым человеком. Может быть, ее из озорства без спросу утащили ваши дети и попытались покормить из нее кошку? Вы радовались пришедшим в гости друзьям, улыбались любимому, смеялись над проделкой детей. Они - радовались вам. Вещь стала не просто вещью, это много-много теплых историй, способных согревать в холодный день и светить в дождливый. И то, что она разбилась - это тоже часть истории, её и вашей, этот момент тоже ценен и достоин того, чтобы его сохранили.
- А какой прок от такого исторического момента, если после него вещи просто нет? - выкрикнула Инес. Ей начинало казаться, что они говорят вовсе не о чайнике.
- Разве её больше нет? - мастер внимательно посмотрел на Инес. - А что есть вместо нее?
- Осколки. Он треснул пополам. Чайник, - всхлипнула Инес. - Разве можно что-то сделать?
И только тут её взгляд упал на несколько полок у стола мастера, где стояли несколько кувшинов и чайников. На полу под ними располагались массивные вазы. Она быстро - насколько позволили начавшие затекать ноги - спустилась и босиком подбежала к полкам. Прекрасные, возможно - старинные вазы оказались собранными из кусочков! Более того, некоторые из осколков вообще были заменены другими глиняными обломками, обработанными до нужных размеров. Места соединения осколков мастер и не думал маскировать: напротив, то, что раньше было трещинами, теперь стало золотыми и серебряными прожилками неизвестного ей состава. Нет, мертвыми и испорченными они не казались. Совсем наоборот: казалось, что эти прожилки пульсируют, что вещи ожили от умелых рук мастера и готовы вернуться к хозяевам, чтобы и дальше - жить...
- Золото, - подтвердил мастер, и она вздрогнула, поняв, что он сразу последовал за ней. - В состав входит именно золотое напыление.
- Настолько ценятся эти разломы? В цену золота? - спросила она. - Но ведь тогда это целая философия: получается, что все наши трещины, разломы, неудачи... можно не просто склеить, но еще и золотом?
Мастер улыбнулся и кивнул, будто только и ждал этих слов.
- А можно, я принесу вам починить свой чайник? Нет, я не только принесу! Вот что: я хочу у вас учиться. Можно? Я понимаю, что материалы, наверное, дорого стоят...но я осилю, правда!
- Вы обучитесь и сможете склеить свой чайник, - всё с той же улыбкой ответил мастер.
- Нет, - смутилась она. - Чайник я хочу сейчас.
***
Она пришла домой и прямо в сандалиях пробежала на кухню. Залезла на табуретку, сняла розовую занавеску с вышитыми нежными цветочками, - уже пора стирать. Раскрыла окно, оглядела с высоты город, с бегущими трамваями, машинами, людьми, собаками, с бегущим временем, с летящим ветром... Может, на одной из картин в комнате мастера, единственной черно-серой без других красок, и был смысл отобразить не ветви дерева, а именно колышущий их ветер?
Так. Теперь - чайник. Всего лишь раскололся надвое, не страшно. Уж по сравнению с теми вазами в мастерской, которые, судя по урону, вообще использовали вместо оружия (она хихикнула). Склеим. Склеим золотом, и вновь все будет хорошо...
Инес поняла, что всё это время она не вспоминала о ссоре с мужем. Сердце тоскливо сжалось. Инес села на пол, чуть не уронив табурет, и тяжело вздохнула.
Сверху раздался плач. Опять... Там жила семья с тремя детьми, старшему года три - нет, все-таки больше, а младшим близнецам... - вот тем, наверное, как раз три и есть. Эта компания в последние дни умудрялась либо кричать, либо плакать. А сегодня, как казалось Инес, там плакал кто-то еще, отчего ее голова уже начала пока терпимо, но все же болеть. Таблетки придется отыскать заранее. Иначе будешь весь день разбитой...
Стоп.
Разбитой.
Надо склеить. И склеить золотом. Иначе какая же она ученица мастера кин...ну этого, опять забыла?
Склеить. Не голову, разумеется. Хотя еще вчера оставить несклеенной голову кому-то , кто мешает ей отдыхать, показалось бы Инес неплохой идеей.
Инес аккуратно переложила обломки чайника на стол, вышла в подъезд и начала подниматься вверх по лестнице.
Дверь, не спрашивая, ей открыла молодая соседка. С совершенно заплаканным лицом.
История оказалась старой как мир. Только что сбежавший к другой женщине муж ("тьфу", - не сдержалась Инес, такие поступки мужчин у нее вызывали буквально физическую брезгливость), три маленьких весьма активных сына и молодая мать, которая пытается найти работу с этой умилительной компанией на руках. В детский сад по разным обстоятельствам еще пару месяцев не отдашь, мать приедет через два дня, а показать возможным работодателям свою работу надо было в эти дни. В обязанности входило быть в доступе для звонков, в том числе для видео-, несколько часов в день. Попытка с одним работодателем сегодня уже провалилась. Развеселые "причины" выглядывали из комнаты: рыжий разбойник-старший и младшие белобрысые курчавые несмышленыши.
- Ой, ангелочки какие, - не удержалась Инес.
- Да уж, ангелочки... - вытерла слезы мать.
- А я кто? - рыжий насупился.
- А ты будешь солнышко, - нашлась Инес.
Мать пригласила Инес на чай. Пока она заваривала зеленый чай из пачки с черным в золоте драконом - "вот такого бы нарисовать, пусть и серо-черного", думала Инес, у которой из головы все не шла та картина, - старший сын в комнате умудрился почти полностью задвинуть ящик для постельного белья, в который залез один из близнецов. Второй близнец уволок выпавшую откуда-то старую помаду матери, раскрасил себя, стену и выводил замысловатые узоры на простыне, когда мать удивилась тишине и заглянула вместе с гостьей к детям.
- Да что же это... - ахала мать, вытаскивая из ящика малыша.
- Это выставка абстрактной живописи, - Инес засмеялась и подняла над собой второго пузатенького ребенка, отчего тот начал громко смеяться, а разбойник-рыжий тут же вылез из-под кровати, где прятался после шалостей, и начал тянуть ее за край блузки: "И меня катать!"
- Так, друзья мои, - продолжила Инес, погрозив пальцем старшему. - С завтрашнего дня я вас забираю к себе. А у меня рисовать помадой нельзя - только карандашами и красками!
Мать удивленно посмотрела на Инес.
- Не бойтесь, - улыбнулась Инес. - Моя сестра младше меня на целых 14 лет, так что науку обращения с детьми пришлось выучить на высший балл. В какое время вам нужно быть на связи?
- До обеда... - прошептала мать.
На секунду Инес нахмурила брови: она привыкла к утренним прогулкам, после которых так легко работалось... "Ничего страшного, - мысленно сказала она сама себе, - во-первых, на целых четыре дня ты вообще забыла о работе и сроках, во-вторых - эти ребята тебя вдохновят почище любой прогулки, а работать вполне можно по вечерам!"
- Да, эти два дня до обеда у меня совершенно свободны,- твердо сказала Инес. - Итак, во сколько завтра мне ждать моих замечательных гостей? Какие-то вещи мы можем занести и сейчас...
За окном вдруг раздались раскаты грома и без промедления хлынул дождь. Похоже, прогулок не вышло бы и так: прогноз обещал, что дожди растянутся дня на два. И завершатся, похоже, именно тогда, когда будет ее первый урок по искусству склеивать разбитые вещи.
***
Вечером она тщетно пыталась найти в интернете слово, которым называлось ее новое увлечение. Ку...цу... "Суйкинкуцу", - выдал ей поиск. Вроде не то, но посмотреть можно. Вид суйкинкуцу - перевернутого глиняного большого сосуда, в который стекает вода из рукомойника, создавая падающими каплями изысканную природную мелодию - просто покорил ее, она прослушала подряд несколько записей, где суйкинкуцу был одним из инструментов на концертной сцене и звучал вместе с другими ...всё хорошо, но надо было искать дальше. Цу...ку... "Цукумогами", - предложил ей поиск. "Ой, какой ужас!" - вскрикнула она, увидев страшные изображения цукумогами, вещей-духов. Согласно легендам, вещь становилась сверхъестественным существом через сто лет - либо если хозяин терял ее.
- Как хорошо, что это только сказки, - подумала Инес. Ей совершенно не хотелось, чтобы к ней в таком вот оскаленном виде вернулся, например, ее пляжный тапочек, который она потеряла у моря год назад.
Чайники, которые использовались при чайных церемониях, тоже могли становиться цукумогами. Инес задумалась о своем чайнике, который лежал на кухонном столе. Сказка сказкой - а хотелось бы, чтобы любая вещь в доме хранила только добрые воспоминания. И, попав в сказочный мир, становился бы добрым духом, а вовсе не злым.
- Ничего, - сказала она, входя на кухню и обращаясь к чайнику. - Мы тебя склеим золотом, и ты будешь добрый, даже через сто лет. А теперь пора чего-нибудь сготовить и перекусить!
***
Два утра, которых она, сказать по правде, очень боялась, прошли на удивление мирно. Ни у кого из детишек не заболел живот, никто не набил шишку и не закрыл никого в ящике, все были вовремя накормлены и отмыты от последствий кормления. Даже карандашами и красками, которые Инес долго искала по полкам и все-таки нашла в день знакомства с их семьей, детишки умудрились пользоваться исключительно по назначению: мордашки, пол и словно созданная для рисования белая дверь с двух сторон - совершенно не в счет. Инес усаживалась рядом с малышами, весело мазюкавшими кистями и руками по большим листам бумаги, и тоже рисовала, выбрав для своих опытов черную краску. Суми-э, та манера, в которой была выполнена запомнившаяся ей картина, очень понравилась Инес, она пересмотрела о ней всё, что смогла найти. Да, для такого письма нужна была как минимум тушь и особая кисть, но ни суетиться с покупками, ни приносить в дом, где носятся трое маленьких сорванцов, банку с тушью ей не хотелось. Поэтому она просто сидела рядом с малышами на полу и мазками, похожими на те, что она увидела у мастеров суми-э, наносила на лист очертания какого-то диковинного цветущего растения, которое она никогда не видела в жизни. Она поминутно отвлекалась вместе с детишками, чтобы подать им игрушку или помыть кисточку - кто придумал, что почти трехлетние дети интересуются красками только для того, чтобы попробовать на вкус? - однако время, за которое на ее бумаге появились четные ветви с серыми, легшими на ветер листьями, показалось для нее временем полного покоя. На второй день мама малышей зашла за детьми уже вместе со своей мамой, они поговорили и простились как старые друзья, и Инес, закрыв дверь, еще долго стояла у порога, вспоминая веселый смех мальчишек, хлюпанье кисточек о воду в стакане, их уверенную помощь в оттирании мягкими салфетками пола от разноцветных разводов, интонации пришедших женщин, их улыбки... Она впервые поняла, почему в чайной церемонии, о которой она столько читала, хозяин чайного домика еще какое-то время находится в нем в одиночестве и вспоминает подробности встречи, а не бежит, мгновенно переключившись, хвататься за новые дела - хотя дел вполне может быть много.
Работа у Инес в эти вечера, несмотря на усталость, тоже ладилась как никогда. Так чего же ей до сих пор не хватало? Кисти с набранной черной краской? Цветных луж и детского смеха? Тепла, с которым благодарили ее женщины? А может - всего этого вместе и самой себя в нем?
На третье утро было назначено занятие у мастера. Она аккуратно замотала в матерчатую магазинную сумку чайник, расколотый на две части, за каждый из которых до сих пор крепко держалась гладкая соломенная ручка, и принесла этот сверток с собой. Помня последний разговор, Инес боялась, что мастер усадит ее чинить чайник самостоятельно, однако ничего подобного не произошло. Он какое-то время всматривался в осколки, касаясь их руками, будто пытаясь прочитать историю чайника и его хозяев, а затем как-то по-особенному - видимо, учитывая форму - разместил их на своем столе. Она попросила разрешения сразу приступить к делу, чтобы узнать все особенности уже по мере возникновения вопросов, и мастер согласился. Инес уже думала, что сейчас она будет склеивать какую-нибудь дорогую и большую вазу, но мастер опустил на столик, принесенный в комнату явно специально для нее, светлую керамическую тарелочку, расколотую напополам.
- Начнем с нее, - сказал он.
Мастер показывал, как обработать скол, подготовить к склеиванию, показывал, как коснуться и почувствовать материал, и Инес вдруг поняла, что до сих пор представляла себе этот трудоемкий процесс как-то по-детски, как если бы нужно было склеить какую-нибудь детскую поделку в школе: прилепил бумажный цветок к картону - вот и открытка к празднику маме, а мама сделает вид, что не заметила, как клей растекся вокруг цветка и залез на корявую надпись "поздравляю"... Нет, здесь нужно было внимательно рассмотреть всё изделие, в какой-то степени - понять его. Рассмотреть скол, и если он не был сильно обкрошен и годился для того, чтобы просто склеить - тщательно нанести клеящий состав на обе половинки (для начала решили использовать простой, без драгоценного металла), долго, крепко и очень осторожно - если сдвинется, то всё пропало - держать их вместе прежде, чем тарелка отправится сушиться. Перед сушкой еще нужно снять излишки клея-лака, но не все, а определенным образом... Инес было страшно, что дрогнет и соскочит рука, что лопатка снимет больше лака, чем нужно, или поцарапает поверхность, что она не заметила неровность скола и посудина окажется непригодной... Но вместе с тем она чувствовала себя так, как будто впервые в жизни делает настоящее дело.
- А знаете, - выговаривала она слова так, как если бы несла тяжелый груз на высокую гору, - я вчера читала про суми-э. И даже попробовала, только краской. Вы сами писали вот ту картину?
- Да, я брал уроки у мастера. Забрал с собой только одну.
- Я еще читала, что в комнате, обставленной действительно традиционно, должен быть только один свиток с каллиграфической записью или картина. И икебана под ней, и еще керамика иногда, чтоб любоваться. А еще они должны стоять в нише-токономи. А у вас не так...
- А вы дверь заметили? Она очень традиционная? - не сдержал смеха учитель.
Инес тоже засмеялась. Деревянная дверь была не только не похожа на традиционную японскую "фусума" , но скорее представляла собой не лучшую стилизацию под европейское средневековье, причем по представлениям скорее сочинителей фентези, чем авторов учебников истории. Дверь была какая-то... толстая, другое слово тут не подходило, и напоминала пивную бочку из сказки, а фурнитура ее как раз была точь-в-точь обручи такой бочки.
- На самом деле, - сказал мастер, - я вовсе не ставил себе цели устроить тут традиционный японский дом или, тем более, чайный домик. Просто расставил и развесил всё то, что помогает мне настроиться на работу.
Инес жутко хотелось спросить, чем занимается ее учитель, кроме того что склеивает старую посуду и учит этому тетенек, пришедших с улицы с бурными эмоциями и разбитыми чайниками. Но вдруг бы он оказался каким-нибудь клерком, которому квалификация и род занятий просто позволяет работать неполный день? Инес хотела, чтобы в этой истории с искусством кинцуги - она наконец-то запомнила слово - осталась тайна. Лучше всего, чтобы она была такая же древняя, как та ваза, что она поначалу собралась чинить.
- А еще я читала про суйкинкуцу. И видела, как на нем играют на концерте.
- На концерте? - учитель снова засмеялся и даже на пару секунд перестал замешивать раствор.
- Ага, вы не знаете, что на нем играют на сцене! - торжественно возгласила Инес и чуть не выронила тарелку.
- Знаю. И, разумеется, это отлично - что жители одной чудесной страны знакомят мир со своей культурой. Но, дорогая Инес, изначально суйкинкуцу был простым, хоть и красивым, рукомойником недалеко от, как бы это сказать, отхожего места. Причем с такой же эстетической целью это место могли расположить у какого-либо дерева. Человек, сходив по своей надобности, мог насладиться запахом цветущих ветвей дерева и мелодией капель, что попадают из рукомойника в суйкинкуцу. Это прекрасно, спору нет, но ставить хоть и музыкальную, но всё же часть рукомойника на сцену... впрочем, возможно, в современном искусстве это приветствуется? Я, увы, не знаток.
Инес представила себе музыкантов с рукомойниками, тазами и мочалками - и так и покатилась со смеху. Но дальше они работали молча: Инес всерьез боялась за своё первое задание, а мастер занялся одной из ваз и, похоже, полностью погрузился в свои мысли.
- Знаете, - уже уходя, сказала она, - я сегодня очень-очень настраивалась, чтобы не суетиться и быть спокойной. Но почему-то не получилось. А ведь я даже не пошла утром на прогулку, как обычно, скорее прибежала сюда!
Мастер очень удивился:
- То есть обычно вы любуетесь рассветным городом, его домами и деревьями, а сегодня отказались от этого? Зачем?
- А действительно, зачем? - нахмурилась Инес. - Всё: в следующий раз я обязательно прогуляюсь и поищу вдохновения!
- Вот это правильно, - улыбнулся мастер и поклонился на прощание.
***
"Погулять, в конце концов, можно и днем", - рассудила Инес. Ей давно хотелось пройти от старого города к реке. В этих районах должно было многое измениться: старые дома, сбегавшие по склону, уступали место новым, узкие улочки - широким проездам, а дальше - прекрасная набережная, которая, конечно же, тоже давно не та, которую помнит Инес. Да, идти далеко. Но, в конце концов, на обратном пути можно взять такси.
Вот они: новые дома, один другого краше, их усаженные кустами и деревьями благоухающие дворики... Она прошла два квартала, изредка трогая пальцами свешивающиеся прямо к ней ветви, когда вдруг услышала два голоса. Один, тоненький, детский, буквально захлебывался, что-то доказывая, другой - раздраженный, мужской, только изредка что-то говорил, но интонация каждого слова рубила, как топор. Инес притаилась за забором, превратившимся в цветущую живую изгородь, и прислушалась.
- Но госпожа Луиза очень, очень хотела, чтобы они жили здесь! Она их очень любила!
- Девочка, госпожа Луиза умерла. Сколько раз тебе повторять: у-мер-ла. И если бы ты сейчас не пришла, я бы просто выбросил твоих щенков на улицу. Это теперь моя земля и мой дом, и делать всяким животным на ней совершенно нечего. Поэтому забирай их и уходи.
- Но я не могу их забрать! У нас негде им жить, особенно Рамзесу, потому что он будет большой собакой!
- Вот мне только больших собак не хватало. Еще и Рамзес. Что за глупая выдумка...
- Нет, не глупая! Это бабушка Луиза так назвала!
- Ясно, моя мамочка на старости лет стала большой выдумщицей. А кот кто? Тутанхамон?
- Никакой не Хамон, это кошечка, Клео!
- Ну конечно, это кошечка. Слушай, девочка..
- Я Эмма!
- Это неважно. Важно то, что либо ты их сейчас забираешь - хочешь, возьми какую-нибудь коробку, у нас тут уборка, - либо я сам выставляю тебя с ними за ворота. Мне что - из-за упрямой чумазой девчонки вызывать полицию? Смотри, полиция быстро разберется, почему мать за тобой плохо смотрит!
Девочка охнула, затопала ножками - и через несколько минут она уже шла по улице, одной рукой растирая по лицу слезы, а второй прижимая к себе небольшой ящик, в котором кто-то пищал. Инес выглянула, увидела удалявшегося в дом обрюзгшего мужчину в мешковатых брюках и пропотевшей рубашке - и поморщилась. Потом поднырнула под большую ветку, чтоб наследник неведомой госпожи Луизы ее не разглядел, и побежала за девочкой.
- Эмма, - шепнула она, поравнявшись с ней.
Девочка испуганно обернулась, чуть не уронив ящик. В ящике шевелились уже немаленький черный песик с умнющими глазками и красивый толстенький котенок окраской как у бенгальского тигра.
- Откуда вы меня знаете? - спросила девочка. На грязном личике можно было разглядеть только огромные голубые глаза.
- Где-то тут всегда можно было попить воды и умыться, эту улицу я уже узнаю, - бодро сказала Инес, оглядевшись. - Вон он, тот кран, а рядом и фонтанчик. Идем-ка умываться!
Эмма умылась, пока Инес держала ее драгоценную ношу, потом удалось немного напоить зверят.
- Ой, как Клео у нас нежится, - засмеялась Инес.
- Вы знаете и меня, и Клео! Откуда? - воскликнула девочка.
- Будем считать, что я твоя фея-крестная, - усмехнулась Инес, которой казалось, что она полностью продумала план действий.
- Сказок не бывает, - насупилась девочка.
- Сейчас будет, - Инес сделала уверенный жест рукой. - Итак, если я правильно поняла, то бабушка по имени Луиза держала у себя твоих малышей. А теперь этот противный дядька не хочет их видеть.
Девочка вздохнула и медленно двинулась вперед.
- Смотри, - сказала Инес, шагая рядом. - Я возьму их у тебя и отнесу к ветеринару...
- Нет!!!
Лицо девочки внезапно исказилось, она крикнула это "нет" так, что чуть не сорвала голос. Эмма подхватила ящик и помчалась по улице. Инес едва догнала ее, забежала вперед, как она делала когда-то в детстве, когда лучшая подружка вдруг обижалась на нее и уходила :
- Что ты такое подумала? Я отнесу их к ветеринару, чтобы он рассказал мне, как за ними правильно ухаживать, и посмотрел, не больны ли они, вдруг нужно лечение! Я могу взять твоих зверюшек себе. Буду их кормить, растить, а ты поговори с мамой, чтобы она отпускала тебя ко мне.
Девочка остановилась и громко-громко заплакала. Инес обняла ее, как могла, а слезы Эммы все капали и капали в ящик, который она крепко, до синевы в пальцах, прижимала к себе. Потом девочка высвободилась из рук Инес, и ей пришлось идти вслед за Эммой - неизвестно куда.
- У нас во дворе, - заговорила девочка, захлебываясь слезами, - была кошечка. Красивая, белая с серыми пятнышками, мы все ее кормили и ласкали. Однажды она заболела, не ела и не пила. Я пошла к ветеринару, я видела, что он тут есть, в новых домах. Я обещала ему, что соберу любые деньги или буду бесплатно работать у него в клинике, убирать мусор и делать что угодно, лишь бы он спас нашу Дотти! А ветеринар сказал, что может только ее усыпить...
Эмма сглотнула слезы и продолжила рассказ. В тот день она также брела по улицам, громко плача и прижимая к себе бедное животное, пока не уткнулась лицом прямо в грудь взрослого человека. Этим человеком оказалась бабушка Луиза.
Луиза, хозяйка одного из больших домов еще первой, "благородной" застройки, нередко выходила за продуктами к набережной, на рынок, который новые обитатели района прозвали бедняцким. Слуги старались купить всё для обеда в супермаркете - но живая и бойкая старушка всегда была рада их опередить и радостно вносила на кухню купленные собственноручно овощи и рыбу. "Я, - говорила она Эмме, - не люблю эти неживые яблоки и всё прочее, я лучше куплю себе на стол то, что вырастили и собрали заботливые руки. Да и тем, кто ловит рыбу и растит яблони, мои деньги нужнее". Сын Луизы, которого Эмма до сего дня ни разу не видела, всегда ворчал в трубку, что-де когда-нибудь ее ограбят и убьют, но Луиза всегда смеялась, что любая уважающая себя старушка владеет навыками боя клюкой. Трость у нее и вправду была, с набалдашником в виде клюва птицы, и еще были очень милые шляпки...
Увидев Эмму и бессильно висящую на ее руках кошку, Луиза остановила такси, села туда вместе с Эммой и назвала адрес. Машина быстро домчала их до новенькой, буквально блестящей клиники, где пахло приятно, а врачи улыбались. Молодой доктор, который очень понравился Эмме, сразу убежал куда-то вместе с Дотти, а через полчаса вышел очень усталый, пошептался с Луизой, а Эмме сказал, что Дотти больше ничего не угрожает и - при условии хорошего ухода, который теперь понадобится всю жизнь - кошку можно будет забрать через три дня. Луиза торжественно пообещала, что будет хорошо заботиться о Дотти, и они поехали к ней домой. Луиза накормила девочку, напоила чаем с вкусными конфетами и попросила навещать ее, что Эмма с радостью и стала делать каждый день после школы. В тот самый третий день она пришла, по настоянию Луизы, вместе с сестренкой и с целой компанией соседских детей. Все увидели живую и здоровую Дотти, разгуливающую по саду Луизы, расцеловали довольную и потолстевшую кошку в нос, а потом пошли есть большущий торт и праздновать кошкино чудесное выздоровление. Эмму было не оторвать от Луизы, она обнимала старушку, плакала и благодарила за Дотти. Еще через пару дней, когда она была у бабушки Луизы вновь, в дверь вошла, смущенно улыбаясь, молодая пара, он - в костюме, она - в белом платье и фате. Это оказались молодой ветеринар и его жена: оказалось, что он рассказал невесте о спасенной кошке, и та настояла на том, чтобы первой в их новую квартиру вошла Дотти - и, разумеется, осталась бы навсегда с ними. Сказано - сделано: прямо из мэрии молодожены направились к Луизе за кошкой...
Мать Эммы было рассердилась на то, что ее дочь начала ходить в дом к незнакомой женщине. Вообще Ханна была не матерью, а мачехой Эмме: родная мама Эммы умерла, когда дочке было почти два года, отец быстро женился во второй раз. После рождения Алисы он почему-то стал пить, за несколько лет совершенно разорил семью, не работал и, наконец, погиб в пьяной драке. Ханна выбивалась из сил, воспитывая дочерей, никогда не обижала Эмму и относилась к ней как к родной, хотя и была очень строгой. Узнав о бабушке Луизе, Ханна велела сказать ей адрес "этой старухи" и, добившись нужного от маленькой Алисы, направилась к ней. Эмма, услышав от сестренки, куда ушла мачеха, в ужасе помчалась вслед за ней, не зная, что делать - но застала старушку и Ханну в беседке, за кофе и шоколадными пирожными, где они разговаривали так, как если бы были дружны уже много лет. Они подхватили Эмму, усадили за стол, в четыре руки утерли ей слезы, и Луиза попросила служанку принести еще одну чашку и побольше пирожных.
Казалось, их замечательной дружбе не будет конца. Но в младшей школе, где училась Эмма, внезапно заболел ветрянкой ученик, одной из первых с температурой и противными болячками слегла и любимица Луизы, а затем сестренка. В первые дни служанка Луизы приводила доктора, носила девочке лекарства и фрукты...а потом вдруг пропала. Когда болезнь отступила, девочка, еще слабенькая, собралась и побежала к бабушке. И столкнулась с сыном Луизы, который как раз командовал рабочим выкинуть из теплой будочки, которую специально заказывала бабушка, подобранных Луизой и Эммой на улице песика и кошечку, а будочку - сломать.
Ничто не предвещало скорой смерти Луизы. Пожилая женщина была всегда бодрой, радостно ухаживала за новыми питомцами. Луиза шутила, показывала Эмме купленный для нее кукольный домик, говорила: "Вот подожди, завтра привезут еще кое-что - и мы отнесем все вместе к тебе домой!"...
- Да, а еще она сказала, что завещает мне часы, такие белые и тяжелые, которые стоят у нее на полке. И еще что-то, но я не поняла, что. Ой, мы почти пришли!
Инес только сейчас огляделась и поняла, что они почти дошли до нескольких старых домов, еще не тронутых "ветром перемен" бурного строительства.
- Здравствуйте, госпожа Эмма! Кто это с вами? - манерно, приподняв кепку, поздоровался с девочкой молодой усатый мототаксист, стоявший у обочины рядом со своим транспортом. - Может, барышню доставить куда?
- Здравствуй, Альфред, - кивнула Эмма. - Это...ой, а как вас зовут?
- Так, стоп, - вдруг сказала Инес, которая начала что-то понимать. - Меня зовут Инес, но сейчас не об этом. Так ты говоришь, что бабушка купила тебе кукольный домик, собиралась еще что-то купить, да еще и завещала часы? Ты уверена?
- Да, больши-и-ие, белые в розочках. А еще там, где мы обычно пили чай, были совсем огромные часы, они висели на стене, громко били - бомм, бомм. Но их она не завещала! Еще там была люстра с зеленым абажуром, красивые такие узоры, бабушка Луиза говорила, что её привезли из Китая...
- Всё. Кажется, я поняла. Альфред, дружище, ты прав: барышню Инес срочно надо доставить кое-куда. И подождать там минут двадцать... думаю, больше не понадобится. А ты, Эмма дорогая, пока иди к маме и скажи, что одна тетя очень просила присмотреть тебя за ее зверями, пока она съездит по срочным делам!
***
- Так вот, господин... Макс, я правильно поняла?
- Правильно, правильно вы поняли, - раздраженно говорил толстый мужчина, ходя взад и вперед по заросшей тропинке сада. - Когда же она успела встретиться с вами? И ведь не говорила, что позвала журналистов!
- Да, госпожа Луиза очень хотела привлечь внимание прессы к старым домам у набережной, - как можно более деловым тоном проговорила Инес.
- Домам! Это рухлядь. Снести их и выгнать всех бездельников, и дело с концом, - фыркнул Макс.
- Госпожа Луиза была другого мнения. Она хотела показать своим примером, что мы должны помогать бедным людям. Она сама заботилась об одной девочке. В нашем разговоре она назвала её Эммой.
- Разговоре. И где же был ваш разговор? Моя мать ездила по редакциям? - мужчина еле сдерживал эмоции.
- Нет, зачем же? Мы сидели в ее гостиной, госпожа Луиза угощала меня своими замечательными шоколадными пирожными. Кстати, у вас замечательные часы с боем! И абажур в китайском стиле - просто бесподобен.
- Что вы хотите?
- Дело в том, что госпожа Луиза показывала мне кукольный домик для Эммы и ее сестры. И еще кое-какие вещи.
- Показывала?
- Да, именно так. Вы уже передали их детям?
- К сожалению, нет. Я же даже не знаю, о каких детях идет речь! Вот если бы эта девочка только пришла сюда... Будем надеяться, что слуги при уборке еще не выбросили эти вещи!
"Ну ты и дрянь", - подумала Инес. А вслух сказала:
- Еще она попросила меня записать важную вещь: она сказала, что передаст своему наследнику просьбу, если с нею что-то случится, отдать девочкам на память свои часы - ну, она вам, конечно, объяснила, те белые, будто бы в розочках. И еще... - Инес сглотнула от страха, но всеми силами постаралась себя не выдать, - еще она попросила меня записать, что именно из ценностей завещает она семье девочек. Я готовила материал о прекрасной семье, которая помогает бедным, - но не придется ли мне пересмотреть мою тему?
Макс выглядел раздавленным.
- Поймите,- он утер пот со лба. - Поймите, две из этих четырех ценностей - семейные реликвии! Но остальные я, конечно, готов отдать. Воля моей мамы - закон для меня!
- Хорошо, - сказала Инес. - Давайте сделаем так: сейчас я заберу все вещи, отвезу матери Эммы, а завтра, к примеру, вернусь - и мы закончим работать над статьей о семье благотворителей!
- Послушайте... - Макс взял ее за плечо, но Инес стряхнула его руку. - Не надо никаких материалов. Я понимаю, вы много работали, но я вовсе не хочу, чтоб завтра за моей дверью меня поджидала армия попрошаек. Ждите здесь.
Не прошло и пятнадцати минут, как Макс показался в компании троих рабочих, которые несли с собой несколько пакетов, три чемодана - "уж куда смогли - туда сложили, поймите правильно, ремонт...", ящик, в котором точно был кукольный домик, а также ящичек с часами и две обитых бархатом шкатулочки.
- Поставьте за ворота, за мной сейчас приедут, - как можно жеманней сказала Инес.
- А вот это ...что-то вроде компенсации за ваш труд, - заискивающе улыбаясь, Макс протянул ей конверт. - Не надо статей. Мы же договорились, правда?
...Альфред чуть не подавился водой, которую он прихлебывал из бутылки, когда увидел "барышню из центра", груженную как вокзальный носильщик и совершенно падающую под тяжестью вещей.
- Эх сколько всего у тебя, сестрица! - он свистнул проезжавшему мимо, на их счастье, рабочему с прицепом-"тележкой", быстро договорился с ним и, кряхтя, начал грузить пакеты.
- Не у меня, а у Эммы, - выдохнула Инес и села прямо на траву газона. - Так что давай, братец, не ленись!
***
Процессия из двух средств передвижения, еле преодолев ямы старой улочки, въехала во двор, общий для нескольких домов с облезшей, будто специально ободранной штукатуркой.
- Эмма! Ханна! Вы где? - крикнул Альфред, когда Инес, стоя у приличной горы вещей, расплачивалась с их случайным помощником.
- Я-то здесь, - отозвалась невысокая полнеющая женщина с рыжими волосами до плеч, показавшись из подъезда. - А вот что там у нас за тетя такая, которую моя дочь ждет с котом и собакой и всё в окно глядит?
- Меня зовут Инес, - протянула руку Инес. - А вот это всё - подарки вам от вашей чудесной госпожи Луизы.
- Да, Эмма сказала, что госпожа Луиза умерла. Какая жалость, такая порядочная женщина была, даром что из богатых. Только не пойму, при чем тут подарки. Дочь говорит - сын Луизы грубиян и выгнал ее. Вот хотела пойти побить его за мою дочь, честное слово! Вряд ли такой хам мог раскошелиться нам на подарки в память Луизы, что-то не то вы говорите.
- Да нет же, - улыбнулась Инес. - Всё это Луиза завещала лично вашим детям.
Ханна недоверчиво посмотрела на чемоданы, подошла и открыла один из них. В нем лежали новехонькие платьица, и костюмчики, и сумочка, и красивейший рюкзачок к школе, и...
- Куклы! - радостно запищала незаметно подползшая к одному из ящиков Алиса. В её руках оказалась маленькая куколка в расшитой золотыми нитками одежде. На крик "куклы" из окон в момент повысовывались детские головы, в кудряшках и без, со стрижками и косичками, с иссиня-черными, рыжими и белыми волосами. По подъездам раздался топот ножек, и вот уже около чемоданов собралась больщущая компания девочек. Последней пришла Эмма.
- Я кормила Клео, - важно пояснила она. - А сейчас за ними смотрит Мари.
Эмма аккуратно помогла всё еще молчащей матери перебрать вещи из первого чемодана, а потом не выдержала и раскрыла ящичек, который уже видела у бабушки Луизы.
- Домик! - завопил хор детских голосов. Девочки пытались дотронуться до чуда, Эмма стояла и, как взрослая, качала головой, еще не веря. Потом снова решила "быть старшей" и открыла застежку еще одного чемодана.
- Еще детское? - взяв себя в руки, спросила Ханна.
- Это вряд ли, - разулыбалась Эмма и протянула матери два первых свертка и смятую, но еще блещущую глянцем коробку. Ханна увидела красивое платье своего размера и со вкусом подобранные к нему туфли и сумку. Тут женщина не выдержала, и слезы покатились из ее глаз.
- Я не понимаю, - шепнула она.
- Ну... - Инес решила, что придется что-то сказать. - Может быть, вы говорили ей, например, что могли бы найти работу получше, но для этой работы нужна приличная одежда? Луиза поняла, что, пока денег едва хватает на девочек, вы не позволите себе купить что-то новое и получится замкнутый круг...
- А ведь ваша правда... Говорила, говорила, - закивала Ханна и подняла заплаканное лицо к небу. - Спасибо, госпожа Луиза! Спасибо!
- Так, вот это тоже вам... - как можно безучастней сказала Инес, протягивая Ханне конверт. Ханна сначала уронила его, потому что в нее влетела Алиса: дети уже разобрали все игрушки и носились с ними друг за другом, оглушительно визжа. Инес наклонилась и подала конверт снова. Ханна открыла и ахнула, прикрыв конвертом губы:
- Так это же полностью можно заплатить за...
- Вот и заплатите, - решительно отреагировала Инес. - Тут еще часы, на полку ставить, - ох и тяжесть, скажу я вам, попросите кого-нибудь из мужчин дотащить. И вот.
Инес передала Ханне в руки бархатные коробки.
Ханна открыла одну из них. В коробке лежали прекрасные золотые серьги и миниатюрное ожерелье с маленькими изумрудами. Во втором оказалось точно такое же, но рубиновое.
Ханна всхлипнула, как ребенок, бросилась на грудь к Инес и по-детски расплакалась.
- У меня было ...похожее... - говорила она. - Да, попроще...но я так надеялась, что передам его детям! Девчонки хоть по очереди на совершеннолетие бы его надели... А тут нужны были деньги срочно...и я продала...а теперь... А теперь их два! Как же это...
- Мне зеленое, - вяло сказала Алиса, заглянув и тут же вернувшись к куклам. Эмма осторожно погладила рубины:
- Бабушка Луиза... Я буду смотреть на них и вспоминать бабушку Луизу. И на кукольный домик, и на часы... Мне кажется, что она сейчас рядом с нами. Ведь так и есть, правда?
- Так и есть, малышка моя, так и есть, - обняла ее Ханна. - Кто любит - тот всегда будет рядом. Беги, золотко мое, поиграй с девочками.
- Вот и распределили, - вздохнула Инес.
- А вы не знаете ли, где похоронили госпожу Луизу? Как бы нам прийти...
- Уверена, что смогу узнать, - кивнула Инес. - Ох, Ханна, я такая глупая! Всё это выгрузила тут, во дворе. А никто не...
- Нет, нет, - поняла ее Ханна. - Воров тут нет. Дружно живем, друг за друга заступаемся.
- Не обижай, сестрица, - хохотнул подошедший Альфред. - Своих защитим!
- Где ж ты был все это время, братец? - в тон ему ответила Инес. - Слушай, будь другом, позови сюда такси. Вроде все сделала, что нужно, мне пора.
- Чем я тебе не такси? - состроил гримасу Альфред.
- Тем ты мне не такси, что надо срочно доехать до ветеринара с малышами, потом купить там же все для них, отвезти домой и еще поработать. И при этом желательно, чтоб ящик не падал у меня из рук на каждой яме!
- Ишь, поработать! - усмехнулся Альфред. - А где работаешь, чтоб так мало работать? Меня наймешь?
- Обязательно. Вот первое поручение: такси найти.
Альфред, явно желая себя показать, картинным движением вскочил на мотоцикл, чуть не рухнул на землю и под хохот детей покинул двор.
- Скоро уже многие наши начнут с работы возвращаться... - проговорила Ханна. - Надо, что ли, вынести столы на улицу и устроить чаепитие. Порадуемся вместе. Надо всех позвать...
- Особенно дядю Генри, - подергала мать за подол Алиса.
- Почему особенно? - поддержала разговор Инес.
- Потому что он маме цветы дарит. Мама его, правда, прогоняет. А прогонять не надо, потому что дядя Генри работящий и непьющий.
Ханна удивленно захлопала ресницами, а потом расхохоталась. Засмеялась и Инес:
- Это кто тебя такой премудрости учит?
- Мари небось, соседка наша, - подмигнула Ханна. - Сама не замужем, зато других сватать любит.
- Да, - продолжила Алиса. - Мари говорит, что Генри был бы нам хорошим папой, несмотря на то, что его сын Альфред - бездельник.
Инес и Ханна уже хохотали в голос. Но тут показалась в дверях героиня разговора Мари, в смешно повязанном платке и чистеньком фартуке, с ящичком в руках, из ящичка выглядывали любопытные мордочки щенка и котенка. А во двор на одном заднем колесе ("ну что делаешь! Не по нашему асфальту, убьешься!" - закричала Мари) уже въезжал Альфред, а за ним, явно опасаясь за шины, медленно продвигалось такси.
Инес тепло простилась с новыми знакомыми, поставила на заднее сиденье ящичек, наконец села сама и помахала из окна. Ханна, Мари, дети и еще какие-то подошедшие люди махали ей в ответ, а Альфред, приставив руки ко рту, закричал так, что испуганно завопили вороны на ветках пары старых дубов:
- Возьми меня в работники-и-и!
- Ну вот, - сказала себе Инес, когда машина выехала на ровную дорогу. - Кто же мог подумать, что склеивать и впрямь получится золотом?
И погладила щенка, который тут же лизнул ее руку.
***
Заканчивался еще один день. Контуры домов становились все темнее, малиновые краски заката сменились сначала фиолетовыми, а потом серыми, и ярко проступила тонкая ниточка месяца.
Инес аккуратно отрезала прохладными ножницами нитку, положила в игольницу иголку, спрятала ее в коробку и отправила в полку шкафа, которая запиралась на замок. А то еще попадется хвостатой малышне.. Малышня мирно сопела на мягкой подушечке, уткнувшись друг в друга носами. И не подумаешь, что этот лопоухий черный комочек так тщательно пожевал сегодня джинсы Инес, что пришлось делать из них шорты. А нежная кроха Клео и вовсе напугала сегодня хозяйку. "Тоже мне кот в сапогах! - засмеялась Инес, когда увидела, что кошечка утащила полосатый носок, явно решив, что ей он идет больше. - Отдавай скорее!" Но Клео припала мордочкой к добыче и так страшно заурчала, что Инес вздрогнула и огляделась, уверенная, что в дом каким-то образом пробрался большой и злой кот, - не может же, в самом деле, издавать такие звуки маленький котенок?
- Злюка ты злюка, - приговаривала Инес, держа питомицу за тоненькую лапку и выпутывая из носка маленькие коготки. - Альфред обещал привезти к вам Эмму завтра - и что она скажет, если вы будете злиться, таскать носки и жевать ее платье? Ладно. Слушай, а что если заняться суми-э и нарисовать вас с Рамзесом? Он как раз черный и ты черно-белая. Хотя... раз ты, Клео, так громко рычишь - напишу с тебя бенгальского тигра!
...Улыбнувшись воспоминаниям об утреннем "тигре", Инес взяла в руки черную чашку с алыми иероглифами, вынула из нее керамическую ложечку и поднесла край чашки к губам, тут же поймав ими листик чая. Она любила насыпать чай из пачки прямо в чашку, услышать, как сухо прошуршит он по краю. Потом залить кипятком и наблюдать, как разворачивается каждая чаинка. Иногда Инес по рассеянности насыпала слишком много, и тогда чашка через несколько минут была похожа на залитый дождем сеновал. Муж смеялся, он не понимал, как можно любить лезущие в рот чаинки. "Это моя чайная церемония, - со смехом говорила ему Инес. - Ну, или любование сакурой... по крайней мере, иногда в чашке плавает целое дерево!"
Но муж не хотел любоваться деревьями в чашке - и однажды они купили чайник, тот самый, который сейчас был у мастера в ожидании своего исцеления. Вместе заваривать чай, стоять рядом, чтобы кто-то один осторожно сыпал в металлическое ситечко тонкие и сухие частички его, которые, стоит дрогнуть руке, падали на стол, словно штрихи туши на рисовую бумагу, - это странное, только им понятное действо стало семейным ритуалом.
Был у них еще один обычай: если случалась размолвка, то - через время, нужное, чтобы поостыть и подумать - один отправлял другому забавную картинку с щенком и котенком. Второй тоже отвечал какой-нибудь веселой картинкой, и так начиналось примирение.
Инес вздохнула, ее взгляд остановился, ей показалось, что она вновь начинает тонуть в тяжелом мороке, который в тот день ударил ее вместе со звуком захлопнувшейся за мужем двери и захватил всю, с сознанием, с сердцем, с вмиг разучившимися двигаться руками и ногами. Она казалась себе разделенной на части, на части разлетелось и все вокруг - стены, окна, плита, только что вымытые тарелки... Потом вдруг оказалось - или то была иллюзия? - что эти части мира складываются, такие разнородные, но яркие, и склеиваются дневным солнцем.
Сколько раз они шутили, что в один прекрасный день заведут и котенка, и щенка, и тогда все их ссоры прекратятся навсегда. Вот, рядом - питомцы, о которых мечтали... и?
Морок застилал глаза, руки уже дрожали.
Она попыталась сосредоточиться и не пустить его.
Она представила себе то, что видела в комнате мастера. Картины, где из мазков туши по белой бумаге складывались воздушные, невесомые картины. Свитки с иероглифами, похожими на очертания старинных строений. Вспомнила вазы, где трещины, которые должны бы были их уничтожить, обратились в дорогое и ценное воспоминание.
Склеить золотом. Золотом стала их встреча с соседкой, мамой малышей, которая вчера заходила с коробкой конфет отпраздновать начало новой работы. Золотом веры в людей, в их готовность прийти на помощь могут залечиться боль маленькой Эммы и тяготы Ханны. Многое можно спасти, даже когда оно выглядит безнадежным, и сломанное станет прочнее и лучше прежнего, особенно если ты очень этого хочешь - и знаешь секрет золотого раствора.
Была трещина в сердце - стало золото, и не осталось рубца, а только новая живая пульсирующая жилка и живое сердце... Какой-нибудь доктор, наверное, рассердился бы и сказал, что никаких новых жилок, да еще золотых, в здоровом сердце быть не может. Но она не доктор. Она ученик, она учится искусству кинцуги. Да, пока был только один урок. Но она уже знает: чтоб склеивать - важно быть внимательным и осторожным. Не сдвинуть, не усугубить повреждение. И соединить осколки получится только тогда, когда раствор нанесен с обеих сторон...
Телефон подпрыгнул на столе и засветился. Инес взяла его и увидела картинку: большой лохматый пёс жалобно смотрел на маленького беспечного котенка.
Она вздрогнула, машинально отложила его, покачала головой, будто не веря. Но вот телефон завибрировал вновь, и это уже был звонок.
Она застыла на минуту, потом закрыла глаза, медленно провела рукой по векам. А после - кивнула сама себе, улыбнулась, сделала глубокий вдох и взяла телефон в руки.