Тихая окраина уральского посёлка в лунном свете казалась сказочной. Снег искрился миллиардами снежинок, разбавляя ночь холодным сиянием.
Сейчас-сейчас... На морозе должно отпустить. Глеб торопливо шагал по накатанной дороге, неся под мышкой деревянные лыжи с палками. Стараясь не поскользнуться, он частил ногами в неудобных лыжных ботинках, балансируя иногда свободной рукой без перчатки. Вот и фонарь. Отсюда, по правой стороне, метров на двести тянулся пустырь. Положил лыжи на дорогу, аккуратно вставил ботинки в крепления и застегнул крючками тугие дужки. Потом привычно забрался на снежный бруствер обочины, встал и немного двинулся вперёд, мягко погружаясь в снег по щиколотку. Надавил ногами. Лыжи упёрлись и хорошо держали вес. Как же ему нравилось это чувство - стоять на метровом слое снега и не проваливаться. Оглянулся по сторонам, прислушался к тишине и посмотрел на правую ладонь. Кровь уже не капала. Она схватилась и закрыла рану на пальце тёмной блестящей коркой. Глеб тряхнул рукой, сжал задубевшие ручки палок и зашагал по белой целине. Раз-два, раз-два...
* * *
Деревянный барак, вытянувшийся вдоль дороги, поскрипывал сломанной дверью. Его начали расселять ещё в прошлом году, и теперь в конце длинного коридора осталось лишь несколько жильцов. В Шуркином окне горел свет. Комната, доставшаяся ей от двоюродной тётки, ещё тогда, после детдома, казалась ей чудом, но сейчас эти опостылевшие четырнадцать метров с облезлыми полами и рваными обоями вызывали у неё глухое раздражение. Обстановка была под стать жилищу: ждановский шкаф в углу, диван-книжка с тощими подушками и круглый стол посередине комнаты. На нём стояли несколько немытых тарелок и початая бутылка водки.
В гнетущей тишине сухо щёлкали дешёвые настенные часы. Шурка сидела за столом и вертела в руке зажигалку, в оцепенении следя за длинной, дёргающейся стрелкой. Зажигалка вдруг выскочила и звякнула о пустую рюмку. Сосед, дремавший рядом, вздрогнул и потянулся за бутылкой. Налил обоим. Хозяйка отвлеклась от часов, молча выпила и вытащила сигарету из пачки.
Шурке было тридцать четыре, но болезненная худоба, воспаленные веки и длинные немытые волосы здорово её старили. Она хмуро посмотрела на оставшиеся полбутылки, встала из-за стола и нетвёрдой походкой направилась к окну. Отдёрнула штору, закурила и, глубоко затянувшись, выпустила струю дыма в закрытую форточку. Вгляделась в сумрак за стеклом и хрипло откашлялась:
- Гля, док. Чокнутый опять по полю прёт. Придурок! Минус двадцать, темень, а он на лыжах. Не, глянь на этого козла прилизанного! - Она обернулась. - Одевается -ништяк. Выглядит, сука, как в телевизоре! Ему любая баба - только свистни. Нет же! Лыжник херов. Может он из этих... а, профессор?
Профессор, он же док, он же Витольд Яковлевич Варенников в свои шестьдесят два выглядел неважно: сутулый, с отёкшим небритым лицом и седым ёжиком на большой голове. Мутные слезящиеся глаза смотрели виновато и неуверенно. На нём был незатейливый костюм киношного алкоголика: тренировочные штаны, заправленные в носки, клетчатые тапочки и синий пиджак поверх майки. В прошлой жизни, будучи доцентом-биологом, он стойко противился пагубной тяге. Но внезапная смерть жены и последующий отъезд дочери за границу разом сломали его волю. Витольд Яковлевич запил отчаянно и беспробудно, стремительно теряя друзей, положение и здоровье. Через полтора года запойного морока он очнулся в этом бараке, непонятным образом обменяв свою трёшку в областном центре на шестиметровую каморку с удобствами во дворе. Шурка мгновенно оценила бесхарактерность нового соседа, быстро взяла в оборот и сделала своим послушным собутыльником.
Профессор попытался сосредоточиться на темноте за окном, но быстро сдался. Он безразлично пожал плечами и бережно обнял пальцами полную рюмку:
- Глупости, Шурочка. Человек, может, за здоровьем следит.
- Ага, за здоровьем! Куда в нашей дыре это здоровье... д-девать?! - сипло засмеялась Шурка. - Т-ты сам п-подумай! - с трудом добавила она и затряслась в приступе истерического веселья. Прошла минута. Смех стал звучать глуше и незаметно перешёл в сдавленные рыдания. Она шагнула в сторону от окна, прижалась спиной к стене и съехала на пол.
Прошло ещё несколько минут. Док застыл на стуле, держа в руке рюмку, не в силах отвести взгляд от Шурки. Она сидела, обхватив руками костлявые коленки, и жалобно всхлипывала. Боясь пошевелиться, профессор сочувственно смотрел на беззащитную угловатую фигурку. Ему вдруг вспомнилась бездомная собака из далёкого детства, попавшая под машину прямо около их подъезда.
Шурка наконец успокоилась и затихла. Профессор моргнул, прогоняя наваждение, и шумно вздохнул. Шурка вдруг вскинула голову, обожгла его взглядом и с неожиданным проворством встала на ноги.
- Что уставился?! Жало меня, да?! - Лицо пошло пятнами, она стремительно подалась вперёд, сжимая кулаки. - Пошёл на хер отсюда. Вали, кому сказала! - разъяренно взвизгнула она и замахнулась.
Профессор ошалело дёрнулся на стуле, машинально закрываясь рукой. Холодная водка плеснула на майку. Он вскочил, выронил рюмку и испуганно попятился:
- Ты чего, Шур?..
Шурка внезапно остановилась и замерла на месте. Выражение лица резко изменилось - стало хищным, расчётливым. Она втянула носом воздух и медленно повела подбородком в сторону, не отводя взгляда от профессора. Вид зрачков, ставших огромными, парализовал профессора, пригвоздил к стене. Он зажмурился в ожидании удара:
- Это же я... Я это, Александра...
Ничего не происходило. Он украдкой взглянул на Шурку. Та выглядела растерянной и часто моргала, озираясь по сторонам. Наткнулась на его взгляд и улыбнулась через силу:
- Чёт меня накрыло... конкретно. Давно такого не было. Ты это... не принимай близко, док. Нормально всё...
Она сделала пару деревянных шагов, присела на край стула и наигранно рассмеялась:
- Ну же, док! Налейте даме!
Профессор окончательно пришёл в себя и суетливо закружил вокруг:
- Конечно, Шурочка, конечно! Сей момент.
* * *
Боль в руке стихла. Глеб давно заметил, что на морозе рана всегда приятно коченеет, покрываясь ледяной корочкой. В такие минуты он чувствовал себя почти счастливым. Животная ярость, укрощённая болью, слабо напоминала о себе где-то в желудке. Он мстительно ухмыльнулся и прибавил шагу: раз-два, раз-два...
Как же приятно шагать по снегу и не думать ни о чём. Глеб отлично знал это чувство. И знал, что долго оно не продлится. Очень скоро зверь снова начнёт напоминать о себе, с каждым днём забирая силы и порабощая волю. А потом... потом наступит момент, когда его дикая злоба начнёт прорываться наружу. И тогда вновь придётся подойти к ненавистной стене. Сколько же было этих стен? Пять? Семь? Глеб точно не помнил. В память врезалась только первая, та, с которой всё началось - в злосчастном подвале старого дома, снесённого давным-давно. С тех пор ему приходилось устраивать свои личные стены пыток подальше от случайных глаз: в гараже, на даче и даже в квартире. Здесь же, в съёмном доме на краю посёлка, он остановил свой выбор на погребе. Оставалось выкинуть полки с прокисшими банками и заново всё оштукатурить. Стена получилась отличная - жёсткая, холодная, в мелких колючках застывшего раствора. То, что надо. Без стены совсем никак, уж он-то знал!
Глеб заплатил за это знание годами отчаяния и мучительных поисков. Оказалось, что лекарство, способное смягчить на время приступы необузданной животной ярости, было ему подсказано ещё в том подвале. И этот простой рецепт до сих пор работал безотказно: надо лишь надавить пальцем на стену, похожую на наждак, и медленно вести им по штукатурке столько, сколько сможешь. А потом ещё дальше... Плевать, что сочится кровь, лопается и сдирается кожа, прилипая к цементной крошке... Плевать, что ломается и выворачивается с хрустом ноготь... В глазах темнеет... Надо ещё чуть-чуть... Наконец, боль взрывается невыносимой вспышкой, ослепляет, выжигает мозг, каждую клетку! Ты уже не знаешь, кто ты и где. Твоё "я" кончилось, испарилось. Его больше нет! Потому что ты перешагнул свой предел. Дальше - не твоё. Дальше другая, чужая территория! И если не отрывать от стены размочаленный, пульсирующий кровью, палец и продолжать, боль начнёт заглушать, утолять дикую нестерпимую жажду, насыщая и успокаивая зверя, сидящего внутри.
С каждым годом промежутки между подходами к стене упрямо сокращались. Глеб давно признался себе, что проигрывает. За прошедшие без малого двадцать лет он обстоятельно и методично изучил своё проклятье. А заодно и всё, что о подобных вещах написано или снято: смешные книжки про оборотней, статьи в интернете, фильмы - один тупей другого, горы идиотской галиматьи о перерождениях, Сансаре и прочей ерунде. Разумеется, были и доктора, и экстрасенсы. Первые с умным видом разводили руками, вторые несли чушь, выманивая деньги. Впрочем, открыться до конца он так никому и не решился.
Со временем Глеб сам стал экспертом. Наверное единственным настоящим экспертом! В начале он - дурачок - даже радовался некоторым, иногда проявлявшимся способностям: быстрому заживлению ран, нечувствительности к холоду, спонтанным обострениям слуха и обоняния. Первые годы он наивно рассчитывал как-то примириться, ужиться с Тем. Но однажды вдруг понял, что зверь не пойдёт с ним на контакт - глупо настоящему хозяину тела договариваться со своей случайной оболочкой. Это всё равно, что торговаться с собственными штанами! От этих мыслей бывало совсем невмоготу. В такие дни он покупал пол ящика водки и запирался дома. Отупело лежал на полу в темноте и вновь и вновь возвращался в тот страшный день, много лет назад...
* * *
Этот лаз Глебка Санин нашёл вчера, когда возвращался из школы прямиком через дворы. Самая короткая дорога проходила мимо заброшенного одноэтажного дома, который должны были вот-вот снести. Одно плохо, место было стрёмное. Здесь начинался другой район - территория детдомовских пацанов. Связываться с ними себе дороже: появлялись всегда гурьбой, дрались отчаянно и без правил. Но сегодня Глеб спешил и решил рискнуть. Он обогнул дом, никого не встретив, и уже облегченно выдохнул, когда заметил внизу стены выпавший кирпич. Странно. Каменный цоколь выглядел мощно, наверняка толстенный, а тут на месте кирпича - темный провал. Он поднял кирпич. На обратной стороне - клеймо с двуглавым орлом. Тут же припомнились истории про старинные клады и царские сокровища. Глеб присел и подёргал пару соседних кирпичей рядом с дыркой. Шевелятся! Достал ключ от квартиры и постучал им вокруг. Сразу сообразил, что кирпичами в один ряд заложен только небольшой проём. Совсем узкий, но пролезть хватит. Он аккуратно вставил кирпич на место и прикрыл заветное место картонкой, валявшейся рядом.
"На златом крыльце сидели: царь, царевич, король, королевич, сапожник, портной..." Друзья-семиклассники бросились в рассыпную. Прятки в гаражах - игра заманчивая, но сегодня есть дела поважнее. Глеб проверил в кармане отцов фонарь и припустил по улице. Проскочив пару дворов, он шмыгнул за нужный угол и быстро оглянулся. Никого. Откинул картонку от стены, нетерпеливо вынул несколько кирпичей, включил фонарь и нырнул в темноту.
В подвале было сухо и тихо. Глеб поводил лучом фонарика по сторонам: шагов двадцать в длину и десять в ширину, потолок низкий. Ни дверей, ни окон. Три стены оказались пустые, но на дальней виднелась какая-то картинка. Глеб подошел ближе и принялся внимательно разглядывать выцветший рисунок. Внутри изящной золотистой рамки на голубом фоне - два тёмных лохматых зверька размером с собаку. Это явно была пара. Непонято почему, но Глеб был в этом уверен. Самка, она была поменьше, с довольным видом прислонилась к сильному, опасному самцу. Звери кого-то напомнили. Бобры?.. Барсуки?.. Вспомнил! Одного такого Глеб видел в зоологическом музее. В начале четверти ботаничка весь класс возила туда на автобусе. Тоска зелёная... Старенький экскурсовод в пиджаке с засаленными рукавами монотонно бубнил и шаркал, переходя из зала в зал. Чуть веселее стало под конец, когда старикашка остановился у небольшого чучела с тёмной шестью. Здесь он вдруг преобразился и, поглядывая на притихших ребят, с каким-то злорадным упоением начал рассказывать:
"...прирождённый охотник и убийца... Росомаха считается бесстрашным, свирепым и сильным зверем, который способен убить животное в несколько раз крупнее себя. Если добыче повезло уйти, росомаха будет преследовать её до последнего, загоняя насмерть. У его настойчивости, смелости и агрессивности нет предела! Этот зверь будет убивать всех вероятных жертв, оказавшихся в одном месте, не заботясь о том, что не сможет их съесть или унести. Он будет убивать просто ради убийства!".
Глеб вплотную приблизился к рисунку. Точно - росомахи. "Всё-таки здорово нарисовано. Как живые!" - удивился он про себя, разглядывая хищников. Внезапно появилось идиотское чувство, будто самец тоже хочет рассмотреть его, но мешает налипшая паутина. Глеб непроизвольно махнул пальцем по звериной морде и... вскрикнул от боли. Чёрт, оцарапался чем-то. Он посветил на палец и досадливо поморщился на появившуюся кровь. Механически слизнул тёмную каплю и снова посмотрел на рисунок. Теперь зверь смотрел торжествующе. Смотрел ему прямо в глаза! Глеб вдруг перестал понимать, что происходит. Вокруг всё поплыло, голова стала ватной. Он повернулся и, словно лунатик, двинулся в угол подвала. Остановился напротив стены, протянул свой оцарапанный палец к штукатурке, надавил и медленно повёл им по стене...
* * *
В общем, Глеб был рад, что приехал в этот глухой посёлок. Его уже несколько лет тянуло именно сюда. Он давно научился отличать Его желания от своих и был уверен, что это место нравилось зверю, точно нравилось. К тому же последнее время постоянное напряжение и безнадёга стали просто невыносимыми. Промучившись до осени, после очередного приступа, Глеб, наконец, решился - продал квартиру, бросил всё и приехал в этот забытый богом край.
Первые три месяца на новом месте прошли отлично. Глеб снял дом на окраине и зажил жизнью отшельника. Зверь всё это время почти никак себя не проявлял. Однако с выпавшим снегом всё изменилось. Животная ярость закипела внутри Глеба с неудержимой, ещё большей силой. Чтобы сдержать приливы свирепой злобы, он истязал не успевавший заживать палец по два-три раза за неделю, доводя себя до болевого исступления, какого-то мрачного сладкого безумия, в котором окончательно растворялись границы восприятия. Только так зверь ненадолго успокаивался, а Глеб, радуясь передышке, бродил по ночному пустырю на дурацких лыжах. Забавно, раньше он никогда не любил лыжи, а тут неожиданно они стали его утешением.
Лыжные ботинки стояли на табурете у печки. Глеб подошёл, потрогал подошвы - высохли. Вот, пожалуй, и всё. Спасибо, как говорится, этому дому. Он с жалкой улыбкой обвёл взглядом своё последнее унылое пристанище. Потом взял ботинки и неторопливо натянул, чувствуя тёплые стельки. Три месяца мучений и лыжных прогулок позади. Конечно, он знал, что скоро настанет день, когда у него просто не останется сил. И всё равно этот день пришёл внезапно, с рассветом. Сегодня он сдался.
Время в комнате тянулось медленно, как нагретая смола. Глеб не стал одеваться дальше и остался сидеть на табурете в спортивном костюме и лыжных ботинках, обречённо положив руки на колени. Осталось только ждать... Недолго... Вот-вот... Сейчас! Закружилась голова, глубоко внутри что-то мерзко шевельнулось и начало расти, по-хозяйски раздвигая внутренности. К горлу подкатила тошнота, кровь кувалдой ударила по вискам. Интересно, как всё будет? Очень больно?.. Хотя болью его давно не удивишь... Перед глазами разлилась липкая чернота. Сквозь горячие лохмотья тумана, метавшиеся в голове, мелькнул последний осмысленный вопрос: "Останется хоть что-то после... от меня? От Глеба Санина?"
Тело Глеба механически поднялось и неуверенно направилось во двор - за лыжами.
* * *
В комнату шумно ввалилась Шурка и, не раздеваясь, плюхнулась на стул:
- Не поверишь, док! Вот что значит, по четвергам, после свежего завоза, за бухлом ходить! Все новости соберёшь! - Она перевела дух. - Прикинь! Оказывается, сосед чокнутый вчера в тайгу свалил. Один! Водила с грейдера заметил, как тот в тайгу в одном костюмчике ломанулся! Вот шухер и поднял. Охотники с ментами на трёх снегоходах четыре километра по его лыжне пёрли. Нашли, мать его. Лыжи нашли и одежду. Всю! А придурка прилизанного нету. Вроде как испарился, сука. Прикинь! И снег вокруг нетронутый, только зверьё наследило. Так и вернулись ни с чем. Шмотки с лыжами, говорят, обследовать будут. Хотя... Кому он на хер сдался.
Профессор задумчиво пожевал губами:
- Странно всё это...
- Забей! Этот чокнутый столько рядом прожил и ни разу не зашёл по-людски! Забился в нору и носа не казал. Откуда приехал, на что жил? Никто ничего не знает! Дом Нюркин заброшенный снял. Ишь, нашёл радость, в нашей жопе мира круги по полю нарезать!
- Будет тебе, Шурочка... - примирительно улыбнулся профессор. - Человек может прошлого сторонился. От демонов своих убегал...
- Ага. Добегался, сука, - зло вставила Шурка.
- И жил, кстати, тут официально. Зарегистрировался. Лейтенант участковый в курсе был.
- Да знаю, знаю... - она помолчала. И вдруг заёрзала: - Я тут подумала... Может мы с тобой того... Хату его навестим. Авось осталось чего полезного.
- Не получится, милиционеры дверь опечатали. Они и сюда приходили, пока ты в магазине была, расспрашивали... И предупредили, кстати, чтобы в дом тот не совались.
Шурка щёлкнула зажигалкой и скорчила кислую мину:
- Облом... Не фартит нам, док... Давай хоть до погреба его дойдём. Он у Нюрки во дворе. Может удастся жратвой разжиться. Я знаю, где там свет включается.
Дверь в погреб оказалась закрытой лишь на щеколду. Шурка повернула выключатель, и они осторожно спустились по лестнице. Внизу было светло и просторно - не меньше десяти квадратных метров. И абсолютно пусто. Оштукатуренные чистые стены, кроме одной. Стена справа была густо расчерчена неровными бурыми полосами. Шурка завороженно уставилась на изрисованную стену. Потом с опаской подошла и замерла напротив. Профессор, не обращая на неё внимание, огляделся и разочарованно протянул:
- Похоже, едой здесь не пахнет... Пошли отсюда.
Шурка обернулась и глухо спросила:
- Док, знаешь, что это?
Он подошёл, прищурился и нерешительно протянул руку к стене:
- Трудно сказать...
- Не трогай!!!
По лицу Шурки пробежала мучительная судорога. Она умоляюще посмотрела на профессора:
- Обещай никогда не дотрагиваться!
- Ладно-ладно... - стушевался тот и спрятал руки за спину.
Шурка отошла от стены, села в углу на корточки и хлопнула ладонью по бетонному полу:
- Сядь. Поговорить надо.
Док примостился рядом и, кряхтя, вытянул ноги.
- Я... - голос Шурки задрожал, - я должна рассказать... Никому не говорила... Теперь хочу. Молчи и слушай.
Док с готовностью кивнул.
- Ты же в курсе, что я детдомовская? Мне тогда только пятнадцать исполнилось... Сам понимаешь, житьё невесёлое было. А тут ещё водила наш, урод, приставать начал. Сам старый, лысый, глазки масляные и изо рта воняет! - Она с отвращением сплюнула. - Так вот, однажды этот козёл меня за гаражом с куревом поймал. Верещать стал, слюнями брызгать, а сам под юбку полез! Я, не будь дурой, его по морде ногтями! Он за рожу схватился, а я за забор - ходу! Решила, спрячусь пока где-нибудь, а к отбою вернусь.
Только дорогу перешла, вижу у дома углового суета какая-то. Вообще, это место всегда тихим было - дом заброшенный стоял, под снос. А тут прям кипиш! И скорая подъехала! Я за мусоркой спряталась, смотрю. Там мальчишка у стены сидел - класс седьмой, не старше, бледный как покойник и рука в кровище! Народ вокруг мечется, халаты белые... Короче, приняли пацана и рванули с мигалкой. Зеваки потоптались и тоже свалили. А я решила поближе посмотреть, интересно же! Подошла - ничего, только кровь на тротуаре. Покрутилась вокруг, смотрю: у стены картонка стоит, а за ней блестит что-то. Пнула я её ногой, а там дырка в стене и фонарь разбитый, кровью заляпанный. Заглянула в дыру - темень и пылью сухой тянет. Как пить дать, парнишка оттуда выбрался!
Полчаса я, короче, промучилась. Два раза курила. Один хрен, не удержалась! Полезла в подвал грёбаный! - Она замолчала и дрожащей рукой достала сигареты. - Дальше помню хреново, к тому же зажигалка часто гасла. Рисунок там классный на стене был - зверушка одинокая калачиком свернулась и типа на меня грустно смотрела. А ещё полоса на стене была - длинная, мокрая...
Ну, в общем, я с какого-то перепуга, как дура, по этой стенке пальцем вести начала... Кровь потекла... кожа там... уж и ноготь хрустнул, а я руку от стены оторвать не могу! Так и тащу пальцем дальше через морду звериную, нарисованную...
Короче, очнулась я только на следующий день утром, у медички нашей. Палец от боли дёргает, перевязан, как футбольный мяч. Врачиха у нас баба жёсткая была, раньше хирургом в тюремной больничке работала - мёртвого поднимет. Сказала, что у меня фалангу пальца указательного аж до кости стесали чем-то. А меня мол, накануне вечером, у забора детдомовского нашли. Я, понятно, про подвал ни словом... Врачиха тёткой правильной была - с вопросами не лезла. Подлатала как надо! У неё аптечка оказалась - круче, чем в областной больнице. Удивлялась ещё, что так быстро на поправку иду. Даже ноготь отрос немного! Ноет, правда временами, зараза, но я привыкла. - Шурка махнула своим прокуренным изуродованным пальцем перед носом Профессора. - С тех самых пор я мозгами и поплыла! Кошмары, бессонница, боли всякие. Иногда накрывает так, что впору петлю примерить! Такая вот история... - Она надолго замолчала. - Кстати, дом тот вместе с подвалом грёбаным снесли через неделю, а я вот до сих пор расплачиваюсь. Каждую весну в дурку районную на месяц ложусь. И без водки спать не умею... - еле слышно добавила она. Помолчала и, выныривая из прошлого, продолжила: - Так это я к чему? Полоса в том подвале была один в один, как эти вот...
Шурка вздохнула, поднялась и снова принялась рассматривать длинные бурые полоски. Затем подошла вплотную к стене и, наклонив голову, едва не задевая носом, принюхалась. Постояла ещё немного, а потом вдруг резко выдохнула и ударила своим больным пальцем в стену, прямо в бурый засохший сгусток. Скривилась недобро, разглядывая появившуюся густую каплю крови. Слизнула её, покатала во рту, словно пробуя на вкус, и вдруг недоумённо обернулась:
- Чокнутого больше нет. Я теперь точно знаю.
Профессор понял её по-своему и вытащил из кармана чекушку.
- Помянем?
- Я не пью... больше.
Док недоверчиво качнул головой:
- В смысле, вообще? Совсем?
Шурка не шевелилась. Прямо на его глазах она внезапно стала другой: выпрямилась спина, расправились плечи, пропала дрожь в руках. Она мягко шагнула к профессору и посмотрела на него оценивающим взглядом одержимого безжалостного хищника:
- Как думаешь, док, мне отдадут его лыжи?
Профессор отшатнулся, загнанно вращая глазами, и криво перекрестился.