В некотором царстве, в русском государстве, жил да был вдовый царь Макар, воспитывал дочку свою, красавицу Забаву. Мужики землю пахали, бабы детишков рожали на радость семье, бояре думу думали, а стрельцы рубежи охраняли. В общем, была у них в царстве полна лепота, благорастворение на воздусях и во человецех благоволение.
Однако затеял король злобный, с рубежей западных, царство Макарово порушить, самому королевствовать, а русичей на себя заставить спины гнуть. Да только, аспид такой, вишь что придумал: не войной на землю русскую пойти, ибо знал, что по сусалам ему надают, да в его ж королевстве и закопают, а хитростью взять. Решил он из поднорков зайти, в самое больное ударить: скрепы духовные разомкнуть, да семейное счастье разрушить. Известно, если муж с женой в разладе, то и детишкам беда и селу всему и государству в итоге.
Послы, из королевства вернувшиеся, сказывали, у людишек-то там всё по-иному: детишки не мамкой да тятькой родителей своих величают, а по-богомерзки: родитель номер один и родитель номер два. А на вопрос, отчего ж так, отвечают ересью какой-то, по-лит-кор-рект-ностью зовущейся. А уж что у них в кабаках творится, так вообще не знаешь, как господь-вседержитель их королевство ещё серой да пламенем не спалил: девки голые вокруг палок пляшут, а мужики-то вообще через одного в блуде меж собой живут, да еще на площадях гуляют, едва срам прикрыв, да хоругвями разноцветными размахивают. А стрельцы тамошние, хоть и плюются, ан ничего сделать не могут: тут же королю донесут, что подданных его притесняют.
В общем, для сего дела греховного призвал король советников своих, которые ему и напели, под каким соусом Русь-матушку завоевать можно: заслать людишек своих, да под личиной простых селян: конюхов, плотников да кузнецов. Известно, работный люд всегда нужен.
На сём и порядили на совете королевском в тёмных подвалах замка каменного.
Предложил однажды король, заявившись к царю Макару с визитом, направить по сёлам и весям русским сколько-нито своих людишек работных, мол, работы, у тебя, превеликий государь, непочатый край, а вот рук работящих не хватает. И тебе, грит, благолепие мраморное да нужники с обогревом во всех краях устроим, и моим мужикам работяшшим скучать не придётся.
Макарушке-то задуматься бы, да невдомёк ему, что не просто так король к нему на кривой козе подъезжает, другая думка у него в тот день в голове была: Забава-то замуж пора, подросла девка. А сама-то Забава - кровь с молоком, рукодельница, смешлива, голосиста, вся в мать уродилась. Отца почитала, слова плохого не услышишь, даже если что не по ней.
В общем, сладилась у них беседа, да поехал король обратно, ручки потные потирая, на землю русскую уже как на свою поглядывая, да прикидывая, как он тут править будет.
И уже через седмицу на рубежах русских первые засланцы появились. С виду, слышь-ко, настоящие плотники да шорники: и струмент в порядке, и руки мозолистые. А за пазухой-то письма подмётные да свитки со срамом всяким. А в стольный град направил король самого своего коварного советника с помощниками, да с наказом: попервой не высовываться, ко двору прийтись, конюхами али кузнецами.
Долго ли, коротко ли, осели шпиёны заморские на местах своих новых, да стали работу свою чёрную творить: то на заборе девок срамных нарисуют, то в кружале мужикам станут рассказывать, как они у себя живут: на песочке нежатся, с женщинами доступными да чаркой вина, которое им половой подносит, как только пальцами щёлкнешь. Мужики-то погогочут-погогочут спьяну, не веря байкам таким, ан заноза-то у кого-нито и останется в душе..
А самая-то чернь в стольном граде угнездилась. Вишь-ко, помощники советника королевского, ко двору царскому пристроились, один кузнецом, другой конюхом. По-первости на них нахвалиться не могли: и работяшши, и непьюшши, только что живут-холостякуют, ну так это дело-то наживное, девок-то полон двор.
Одним утром стрельцы, обходя, как положено, столицу дозором, углядели на столбах свитки всяки-разны, а на них.. Такой срамоты никто на Руси отродясь не видывал: девки-охальницы в разных позах развратных нарисованы. Да только половины свитков уже и нет, известно, мужики молодые-холостые растащили, да по нужникам развесили, любоваться.
Сорвали стрельцы срамоту такую, да утопили в ямах выгребных. Однако поздно уж было: по столице шепоток пошёл, что за красоту девок рисованных осерчали, за груди их, задорно торчашши, животы подтянуты да ляжки упруги. А многи бабы в байнях на себя по-другому посмотрели, слыш-ко, груди обвислы, ноги крапивой обстреканы, на руки и смотреть страшно..
Через седмицу другие свитки народ увидал, где сказывают про страны далёки, про пляжи солнечны, где день-деньской можно токмо лежать, с боку на бок переворачиваясь, да только кликни - вина заморского поднесут, дохтура массажи да прочи операции сделают, для цвета лица да упругости в местах нужных. А на других свитках картинки разноцветны намалёваны, на которых дева младая, почти голая (стыдоба!) с улыбкой завлекательной, по пляжу этому идёт с кавалером статным да пригожим, да с взглядом пронзительным.
Народ-то зашепотался, слышь, како люди-то в заграницах живут, ешь да пей вдоволь, а тут пока семь потов не изойдёт да не изгорбатишься весь, даже репку парену в рот не положишь.
А ещё дён через сколько-то третьи свитки появились: вроде как сказка, да с намёком: мол, жила-была сирота-замарашка одна в соседнем государстве, горе мыкала да с хлеба на воду перебивалась. Увидал её граф тамошний, да взыграло сердечко молодое, предложил он руку да сердце и кошелёк впридачу. И не знала она с тех пор ни нужды, ни заботы, граф, её, слыш-ко, кажный день почитай, розами задаривал, взаграницы возил, на пляжи разны, на руках носил, духами да зельями мазал такими, что стала она краше королевишны.
Известно: иной бабе что в голову втемяшится, так хоть в лепёшку коровью разбейся, но вынь да положь! Вот и начали пилить благоверных своих денно да нощно: хочу, мол, чарку вина сладкого, да на солнце брюхом вверх поваляться, да массаж лечебный, да чтоб дохтур, как на свитке, в коротеньком исподнем был. А то от тебя рази что дождёшься, только и знашь, что ночью облапать да три минуты посопеть, как медведь, а с утра на поле погнать. Мужики-то, натурально, без ласки ночной да с плешью, жёнами проеденной, звереть начали. Кто бабу свою кулаком в глаз учит, чтоб срамные свитки не глядела да с кумушками не шушукалась, а кто и задумался..
Дело до царя дошло, мол, беда надвигается на землю родную, да только неведомо, откуда ждать её. Макар первым делом, конечно, о Забаве подумал, не случилось ли чего, может обидел кто, ан нет. Доложили ему всё как есть, что народ волнуется, свитки, те, что народ по нужникам не порастащил, показали. Покричал царь, свитками потрясая, да приказал боярам, чтобы доставили ему тех злыдней, что честной народ с пути сбивают, живыми или мёртвыми. Хотя потом поправился, что лучше, конечно, живыми. Слово царя - твёрже сухаря. Дозоры стрелецкие утроили, да только шпиёны те, змеи подколодные, почуяли, что охоту на них загонную развернули - легли на дно, а днём-то громче всех возмущаются, что подрывают, мол, вражины непойманные устои русские.
Кажну ночь стрельцы любого, кого заметят, в приказ разбойный волокут, да с пристрастием спрашивают, мол, откуда-куда-зачем. Да только всё зазря - то мужик какой из кружала возвращается, песни поёт, то баба у кумы засиделась за разговорами пустыми.
Беспокойно царю, болит у него душа за землю русскую, частенько на балконе по ночам стоит, думу тяжкую думает. И высмотрел-таки кормилец ворога ночного: глянь, в самый темный час кузнец евойный что-то у забора крутится. Кликнул царь охрану, да пошёл вместе с ними проверить. Окружили стрельцы кузнеца, а у него, глянь-ка, из-за пазухи свитки торчат. Подали их царю с поклоном, посмотрел Макар, да чуть удар его не хватил: на свитках-то мужики нарисованы, срам еле прикрыт, взасос лобызаются, а внизу подписи радужными буквицами, мол, царь Макар-то ночами с мальчиками непорочными блудит, и вообще, свободу требуем сексуальну!
Размахнулся царь да освободил кузнеца, сначала с левой, а потом и с правой. Кричит, мол, говори, где помощник твой. Кузнец, даром, что здоровый, посмотрел на стрельцов обозлённых, на царя, кулаки потирающего, да сломался: расплакался, не губи, говорит, батюшка, всё расскажу как есть!
Повёл он всех к себе в кузню. Пока шли, стрельцы-то кузнеца помяли слегка, он всё как на духу и выложил, мол, шпиён он заморский, а задача ему была дадена сделать так, чтобы люди русские о разврате пляжном и лености мечтали, да похабенью богомерзкой занимались, а не трудом честным свой хлеб добывали. Ну уж впридачу выложил, что живёт в грехе содомитском с конюхом царским.
А в кузнице, спаси господи, свитков развратных множество, по углам приспособы всякие развешаны для игрищ бесовских, а посреди сеней конюх стоит на карачках, голым задом виляет, да тянет голоском тоненьким:
- Ми-и-илый, ну где же ты, я уже заждался!
Не сдержался царь, размахнулся своей ноженькой могучей, дал второму шпиёну богатырский пендель, да так, что он до другой стены улетел. Связали лиходеев, да в острог посадили, дожидаться суда скорого.
Знамо дело, на Руси царь-батюшка строг, но справедлив, да сердцем отходчив.
Бояре-то беснуются, требуют охальников сначала на дыбе вздёрнуть, а потом на кол посадить, раз уж им так это нравится, а самодержец предложил селедкой да квашеной капустой шпиёнов накормить, а потом молоком да простоквашей дать запить. Да недельку на таком посту подержать.
Главный боярин, услышав такое, чуть в обморок не рухнул, грит, жестокий ты, надёжа-государь! А царь ему и отвечат:
- А пусть знают, для чего мужикам жопа нужна!
Так и сделали. Блудодеев, схуднувших пуда на полтора каждый, пинком за границу выгнали, с наказом королю ихнему: кто к нам зачем, тот от того и того! А в царстве все потихоньку на круги своя возвратилось: бабы перестали мужьям под кожу лезть, а те и рады, ибо лад в семье да покой - лучше всяких пляжей заморских да свитков окаянных.