Гусляр. Ч.1. Гл.4. Ой ты, Россия, матушка Россия
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
|
|
|
|
Аннотация:
Песня разливалась по селу... Омытый ею пьянчужка Серёга с ненавистью посмотрел на только что початую бутылку и с омерзением отставил её от себя... Проспавшаяся после вчерашней удалой гульбы Ленка спохватилась, что грядки затянуло сорняками, и огурцы уже третий день стоят неполитыми... Дед Семён достал из шкапчика свои боевые медали и долго сравнивал их кругляшки с одиноким батьковым Георгиевским крестиком... Третьеклассник Колюня разыскал ящик с инструментами помершего от деревенской безысходности отца и пошёл подправить покосившийся забор...
|
Глава 4
Ой, ты Россия, матушка Россия
1
Как будто какая-то небесная благодать опустилась на экспедицию в Новгородчину уже при её подготовке.
Эту поездку Слава организовал по наитию. Незакрашенный его сознанием участок на карте манил своей неизведанностью. Как и большинство молодых фольклористов, Слава ездил по деревням не для подтверждения или опровержения концепций и выведения рассудочных заключений; всеми мыслимыми и немыслимыми способами он пытался сохранить Память, которая исчезала на глазах, словно озерцо с отрезанными чьей-то безжалостной рукой ручейками. Мыслимым способам в свое время его обучили на университетском спецкурсе по фольклору, немыслимые способы подсказывала в экспедициях сама Память... Подсказывала и возлагала на него ответственность за Землю. В глубинах Земли росли и ветвились его родовые корни. Он не хотел быть гнилым обрубышем некогда могучего древа и своими молодыми корешками упрямо укоренялся и упрочался на недавней вырубке.
Телефонный разговор с районными властями был недолгим:
- Мы собираемся провести в ваших краях фольклорную экспедицию.
Громкое название организации - хранительницы Памяти, где работал Слава, пробудило на другом конце провода холодноватый, как это и подобает власти, голос: фиолетово-чернильная вежливость его прикрывала собой серо-бумажную скуку холодного чиновнчьего кабинета:
- Будем рады вашему приезду. Чем сможем помочь вам в работе?
- Да, в общем-то, ничем... Мы вполне автономны. Будем благодарны, если обеспечите нас помещением для ночлега. Старожилов, с кем можно побеседовать, нам обычно в сельсоветах подсказывают...
Помочь нужно было многим. Не было денег даже на скудное экспедиционное пропитание. Не было транспорта, что сулило огромные траты времени на пешие переходы от деревни к деревне. Экспедиция была отнюдь не бесцельным любованием окрестностями и вдыханием свежего воздуха. Впрочем, да, любая встреча с прошлым несла в себе глоток чистого воздуха в затуманенное ядовитыми испарениями настоящее. Каждая встреча наращивала желание сохранить чистоту мира, уносимую в светлый сон Вечности стариками.
Как-то сама собой набралась группа ребят, глаза которых светились жаждой чистого воздуха. Помимо Мишки и Алёнки - сотрудников отдела памяти, как назвали их отдел в НИИ Памяти, в экспедицию напросились ребята из городских фольклорных ансамблей, патриотических клубов и просто так называемые "сочувствующие".
Как-то сами собой появились коробки с консервами и макаронами, мешок сушек и вполне увесистый, хотя и небольшой мешочек сладкого удовольствия к двум большим пачкам ароматного чая. Совсем уж чудом для фольклорной экспедиции было то, что их группу со всем скарбом - и нехитрым, таким, как кастрюли, спальники, древняя электроплитка и ещё более древний чайник, и с хитрым, таким, как новенькие диктофоны, видеокамеры, фотоаппараты и огромная сумка разного обеспечения к ним - подхватил старичок ПАЗик, выделенный молодым священником церкви Александра Невского. Отец Сергий вполне понимал заботы фольклористов, ибо сам бился за жизнь на другом фланге мало кому видимого фронта.
ПАЗик тупоносым утюгом прогладил полтысячи километров струящегося жарким маревом асфальта, полста километров пыльной грунтовки и вывалил ребят у здания сельсовета с когда-то трехцветным, а сейчас белым флагом.
- Ад-министры пощады запросили, к мирным переговорам готовы, - пошутил кто-то в группе.
Но, увы, смешливая пуля лишь скользнула по властной броне, отрикошетила в сторону и затерялась в густых зарослях крапивы, что стыдливо закрыла мусорную свалку за сельсоветским заборчиком. Да, сельсоветская секретарша, увидев редких для села гостей, съежилась в испуганную серую мышь... Но на этой оптимистичной ноте белый флаг съехал вниз, а на его место вползли краски цветов власти.
Секретарша внимательно прочитала униженое прошение громко говорящей о себе организации - об оказании помощи засланной ею экспедиции - и бесцветным голосом, в который, видимо, и влилась непорочная белизна флага, произнесла:
- Это к главе. Пройдите, пожалуйста, в соседний кабинет. Галина Никитична на месте.
Тучная Галина Никитична, словно древний князь удельного княжества, данной ей Властью и в самом деле сидела "на месте". Во всей её позе, в надменном повороте головы, в подкрашенном под ценное дерево письменном приборе, в заносливом чёрном телефоне невидимо витала Власть! Небрежным движением глаз Власть скользнула по прошению с ярко-синей печатью:
- Что вы от меня хотите?
- В районе пообещали, что вы обеспечите нам место для жилья и помощь в работе на территории вашего сельсовета, - попробовал с ходу накинуть на Власть узду Слава.
- У меня не сельсовет, а поселение. Район мне не указ. Администрация поселения независимое образование, - отскочила плохо завуалированная просьба.
По опыту Слава знал, что любой разговор с Властью начинается с отскока; следует не отступать после первого отказа, а ударить Власть, словно норовистую лошадь, пятками по раскормленным бокам, и она, покуражившись для порядка, смирится.
- Да уж это понятно, что рай и ад независимо друг от друга существуют. И образование оба имеют: рай Бог образовывал, ад - Дьявол. Только я почему-то сомневаюсь, Галина Никитична, что район Бог образовывал, - придал своему осипшему от дорожной пыли голосу Слава раздумчивую задушевность, с каковой обычно и сама Власть сулила подданным вечное благоденствие. - Не допустил бы Бог в раю на местах приходов адских поселений. Или так давно рай порушили, что подзабылось уже, на чём он стоял? Эвоно, даже храм у вас развалиться успел, стал в точности, как античные памятники... туристов впору возить. Можно туристический маршрут назвать, к примеру, "Из рая в ад". Заметьте, Галина Никитична, бесплатно идею продал... в обмен на помещение на неделю.
В сознание главы неспешно пробился его мрачный юмор. Она осела под его напором, Власть смущённо соскользнула под могучий стол и оставила за ним простую деревенскую бабу, которая вечером запрёт на висячий замок этот уготованный ей ад, сменит костюм министра на замызганный синий халат и пойдет заставать и доить свою родную Бурёнку, кормить поросёнка Борьку, кричать "цыпа-цыпа-цыпа" разбежавшимся по двору курицам.
- Ничего мы не забыли! Зря вы так, - глава заглянула в бумажку, - Вячеслав Андреевич. Стараемся сохранить то, что нам осталось. Потому и не бежим из этого ада куда глаза глядят, как остальные разбежались. Ведь одни старики со старухами остались. Совсем разорили деревню антихристы! - пробился сквозь величественный голос какой-то внутренний надрыв. - Не нашими руками ад делается! Не нашими!.. И церковь не мы рушили! Может отцы наши да деды ломали, за то мы и в ответе нынешним адом!.. Пытаемся обратно повернуть, да где там... Верно вы сказали - разорены приходы, каждый теперь в своей норке затаился... И мы тоже в своей норке сидим. В церкви поприбрались, старушки и в развалинах службы ведут - вроде как посвежей дух стал в селе, - загнала обратно глава нечаянно прорвавшуюся надрывность. - А батюшко к старухам в такую глухомань не поедет. Не-е-ет. В городах-то при кошелистом народе батюшкам послаще живётся. Потому и Бога теперь в города селят. Это ведь раньше Бог красил место, а теперь место красят Богом. Прежде-то - где Бог являлся, туда и человек вселялся, а сейчас - где людей поболе, там и Бог заневолен.
С Галины Никитичны, словно с матрёшки, вослед за оболочкой властности соскочила оболочка простой деревенской бабы. Теперь перед Славой сидела могучая поляница. Она хранила от вражьего опустошения Землю Русскую. Посетитель не был завоевателем, но, тем не менее, стушевался под напором её яростного взгляда:
- Простите, Галина Никитична. Обидно за ваши места стало - такая красотища кругом, а разруха в селе, как после бомбёжки. Это я не подумав пошутил. Мы, наоборот, в деревнях Бога разыскиваем. И из городов-то он незнамо куда сбежал. У вас, значит, побыл да дальше пошёл?
- Землю покинул, а из людей-то не ушёл. Теплится в старушонках-то... Даже и в самом последнем пьянчужке искорки вспыхивают. Эх, не продавались бы люди за обманку ... - тяжело вздохнула глава.
- Только старушки и остались в ваших краях? Помоложе-то все разъехались?
Разговор принимал вполне мирный оборот.
- Остаться-то - и помоложе остались. Да работы нет совсем. Пьют мужики без работы. А что им ещё делать?.. Да и женщины за мужиками тянутся - куда иголка, туда и нитка. Ни тракторов, ни лошадей не осталось. Лес подворовывают да огородики, эвоно, по речке вскапывают - тем и живут.
"ЛЮДИ БУДУТ ГУБИТЬ ЛЕСА, МОТЫГАМИ ВСКАПЫВАТЬ БЕРЕГА РЕК И СЕЯТЬ ТОЛЬКО ТАМ, НО И ТУТ УРОЖАИ БУДУТ НИЧТОЖНЫМИ..." - молнией мелькнуло в Славиной памяти изречение рукописного апокалипсиса.
С главы слетела ярость поляницы. Теперь перед ним сидела сильная, но безропотная Русская Женщина. В её глазах он видел то бессилие, к которому так и не смог привыкнуть за годы своей экспедиционной деятельности. Вместе с ушедшим куда-то Богом кормилицу-деревню покинула работа; а её-то в деревнях всегда был непочатый край. Мужики уже в третьем поколении утратили из-под ног всегда крепкую опору и не имели больше сил взвихрить себя в небо, очиститься там и ещё прочнее встать на нерушимую Матушку-землю. Лишь на немногих тонких нитях осталась держаться перетёртая вервь традиции. Ещё одно поколение... И до невозможности напряжённые нити оборвутся. Люди, наверное, на какое-то время сохранят свою биологическую сущность... но не себя. Расплетённая вервь с перетёртыми нитями оборвётся и оборвёт и их жизни... "Старым попользуемся да и помирать будем. Ни сохи, ни бороны, ни лошади, - ни у кого ничего не осталось.", - сказанные некогда дедом Микишей слова, словно незатухающее эхо повторялись во всех деревенских жителях, бились в застенках.цивилизации, не умея найти выход из безжизненно-расчётливого мира.
Заскучавшие на улице ребята завели песню. Глава распахнула окно и в чопорно-строгий кабинет ворвалось раздольное:
Ой, да ты Россия, матушка Россия,
Ты, Россия, матушка наша земля.
Эх ты, Российская наша земля,
Много горя, нужды приняла.
Ох и много горя, нужды приняла,
Много крови ты пролила.
Ох и много крови ты же пролила,
Много славы, славы про тебя....
Смысл этих давно знакомых слов каждый раз по-новому раскрывался перед поющими. Герой песни - атаман Платов наводил ужас на отступающих французов. Он не воевал с ними, он изгонял их со своей земли. Супостатами Руси, словно развеянной в ошмётья саранчой, он удобрял землю, дабы земля возвернула себе отобранные силы. И сегодня каждая разрушенная деревня, каждое место, на котором не так давно цвёл радостной жизнью дом, каждое невспаханное поле помнили себя неистребимой родовой памятью. Они ждали, когда новые Дмитрии Донские, Кутузовы, Жуковы, - все защитники безропотной Русской Земли вонзят свои копья в змею, что обвилась вкруг широких просторов и сжимает их своим холодным телом.
Песня разливалась по селу... Омытый ею пьянчужка Серёга с ненавистью посмотрел на только что початую бутылку и с омерзением отставил её от себя... Проспавшаяся после вчерашней удалой гульбы Ленка спохватилась, что грядки затянуло сорняками, и огурцы уже третий день стоят неполитыми... Дед Семён достал из шкапчика свои боевые медали и долго сравнивал их кругляшки с одиноким батьковым Георгиевским крестиком... Третьеклассник Колюня разыскал ящик с инструментами помершего от деревенской безысходности отца и пошёл подправить покосившийся забор...
- Хорошо как поют-то! Ваши? - с трудом вырвала себя из песенного плена Галина Никитична.
- Наши, - подтвердил Слава.
- Может концерт нам на селе устроите?
- Концерт нетрудно сделать... все в группе музыканты. Только ваши-то старушки, наверное, получше нашего поют?..
- Пели... За старинными песнями вы к нам приехали? Опоздали чуток. Прошлого году бабуля умерла - песельница была. Тихвинскую справляли - за ней все старушонки подтягали. Любо как пели-то тогда! - засветились глаза Галины Никитичные тёплым воспоминанием. - Сейчас никто уж так не споёт ... Бабки-то, ой, как довольны будут - песни свои старинные услышат!
Опоздали!.. Опять опоздали! Это "опоздали" преследовало его в каждой экспедиции. Но, тем не менее, пока деревня сопротивлялась невидимому супостату, ребятам всегда удавалось заскочить в чуть приоткрытые двери уходящего из земных пределов поезда.
Галина Никитична рассказала про жителей вверенной её заботам территории, про их умения и аккуратные подходы к каждому человеку - на новомодное слово "поселение" ни у неё, ни у Славы как-то больше не поворачивался язык, а слово "Земля" уже вышло из их обихода.
- Так нам можно будет недельку поночевать где-то в вашем селе?
- Давно готово вам помещение - звонили из района, - смутилась глава. - В детсаду поселитесь. Только матрасы принесёте со склада сами - некому у меня их носить. Детишек-то всего двоих водят. В начальной школе пятеро учатся. Покрывается село чёрными крыльями.
А Мишкин голос между тем выводил самую концовку раздольной казачьей песни:
Эй, ты ворона, ты ли да ворона...
Его поддерживали девичьи голоса. Хотя песня эта им и не предназначалась, но так уж повелось на Руси, что когда истончались мужики, их силу перехватывали женщины и безропотно удерживали на своих плечах пошатившуюся Землю.
... ой, загуменная ты ли да карга!
Эх, да не умела ты, чёрная ворона,
Поймать ясна, ясна сокола.
2
Как и везде они записывали песни, слушали и не жалели магнитного места под рассказы. Каждый рассказ струился неписаной историей жизни отдельного человека, его семьи, его деревни, его рода - историей не князей и властителей, историями людей, хранимыми в их цепкой памяти. Рассказы вплетались в настежь открытую сокровищницу истории всего народа и широкой песней разливались по приволью земли. Слава отчётливо понимал, что плоским магнитофонным плёнкам и туповатым двузначным кодам современной цифровой техники недоступно хранение глубин той всеобъемлющей памяти, которая преодолевает трёхмерность пространства, раскрывается в его четвёртое измерение и прорастает в Вечность. Молодой хранитель Памяти вбирал её ручейки в свою память, и чем больше их вливалось, тем просторнее становилось его сознание, тем больше Памяти вмещало оно в себя.
Он не любил брать с собой помощников, предпочитал сам расспрашивать и, одновременно, управляться с разнообразной аппаратурой. Во время разговоров со стариками Слава, памятуя незафиксированные в своё время рассказы деда Микиши, не выбирал интересные для себя крупицы мудрости. Мудрым было каждое их слово, каждое движение, вплоть до смущённого перебирания тёмными жилистыми руками передника и повязывания беленького ситцевого платочка, неспешного оглаживания седой бороды и бережного сворачивания "козьей ножки". Он включал магнитофон, ставил видеокамеру и забывал про них, уйдя в вымытые слезами и окружённые морщинками радости глаза. Хранитель Памяти погружался в рисуемые стариками картины "прежней жизни", безликий слепок которой делала аппаратура. Неписаная история раскатывалась перед ним узорчатым полотном, и чем дальше вглубь уходила память, тем ярче сияли краски этого полотна, тем чётче проступали на нём несмываемые родовые узоры.
***
В ту подзабытую людьми деревеньку с названием-тёзкой Слава пришёл уже вечером. Вообще-то, Славнево, по рекомендации Галины Никитичны, стояло вторым в ряду двух затерянных в глуши населённых... - пока еще населённых - ...пунктов.
Вышел он ранним утром. Солнце весело разгоняло сумеречный туман; игривые солнечные лучи преламывались сквозь росинки, и росинки переливались радостными брызгами. Вбирая в себя обаяние расцветающего мира Слава спустился по влажной тропинке к реке, переправился на неприкаянной ничейной лодочке через задумчивый утренний Волхов, привязал лодочку к заботливо вбитому в землю колышку, поднялся на берег. Две некогда набитые колесами и уже подзаросшие мягкой свежей травкой колеи, он нашёл сразу же и углубился по ним сначала в ольховый подлесок, затем в сумрачный еловый лес...
Целый день он, периодически сверяя дорогу с кургузой схемкой, которую нарисовала безликая сельсоветская секретарша, шёл путаными дорожками через леса, захламлённые сухостоем перелески и чистые солнечные полянки,. На всём протяжении пути Славе не встретилось никаких признаков человеческого жилья. "Жаль, раньше таких карт не рисовали. Любой вражина по сельсоветскому путеводителю погинул бы в лесах", - раздосадовано думал он, натужно соображая, в какую сторону всё же свернуть с опять разветвившейся дорожки, и замечая, как всё ниже и ниже скатывается с небесной горы солнце. Наконец, когда солнце коснулось верхушек деревьев, из лесу вынырнули сначала почти неразличимые за буйством зарослей ивняка серые крыши, а затем показались такие же неприметные домишки.
Деревенская улица была пустынна. Только две огромные вислоухие собаки сонно развалились в подзатянутой подорожником и душистой ромашкой дорожной пыли. Они лениво скосили на чужака глаза, но даже не соизволили привычно тявкнуть: "Стой! Кто таков? К кому идёшь? - и упреждающе вслед за тем рыкнуть. - Пр-р-ропуск пр-р-редьяви. Пр-р-ропуск"
- Эй, паря, али ищешь кого? - за покосившимся забором почти невидимый из-за высокой травы копошился в огородишке старик.
- Да того потерял, кто в гусли играл, - отшутился Слава, намереваясь сначала пройтись до конца деревни - обозначить деревне свое присутствие, и уже оттуда, по совету Галины Никитичны, начать свой обход. В гусли давно не играли по деревням. Последний гусляр, насколько ему было известно, умер несколько десятков лет тому назад совсем в других местах. И верилось в живых гусляров, тем более здесь, довольно слабо.
Дед оторвался от своего занятия, подошёл к забору и облокотился на покосившийся столбик, подслеповато вглядываясь в незнакомца:
- Эт брательника моего что ли ищешь? Так помер он. Третьего году как помер.
Слава насторожился:
- Он что - в гусли играл?
- В нашей деревне только он и играл, - с гордостью за ушедшего брательника сообщил старик. - В Славневе эвон - и Сенька Лазарев, и Мишка Еловин, и Вася Киршин бряцали. Померли все... и домов-то незнатко... Васька-то - тот жив ещё, только играет али нет?.. Не знаю, гусли-то у него остались ли? Поди к нему-то сходи.
Сведения, сообщённые дедом, были настолько оглушительны, что Слава забыл, к кому и зачем целый день пробирался в эту предстоящую Славневу деревню, поблагодарил старика и направился в сторону, в которую тот махнул рукой.
До следующего населённого пункта было не более километра. Усталость отступила. Как всегда в минуты ожиданий встречи он не замечал дорогу, поглощённый проектированием своих возможных вопросов и возможных ответов на них незнаемого ещё деда Васи. Васьки Киршина. Гусляра Василия Киршина.
Славнево оказалось маленькой деревенькой, которая приткнулась в излучине говорливой речки. Оно открылось внезапно, сразу за кустами ивняка, что обступили деревню со всех сторон, словно загорода. Несколько неопушёных домиков выстроились в рядок по берегу, задворками спускаясь к воде. Высокие берёзы вдоль деревенской улочки напротив домишек говорили, что не так давно здесь стоял ещё один "порядок" домов - развалины их проглядывали из-за высоких зарослей крапивы и иван-чая. Впрочем, несмотря на прорехи, Славнево вызывало впечатление обихоженности: серебристость бревенчатых домов расцвечивалась нежным сверканием в заходящем солнце речки, буйные травы закрывали только развалины, а всё жилое пространство, вплоть до зарослей ивняка, было аккуратно обкошено, заборчики выглядели совсем не грозно, как это обычно бывает в "сердитых" деревнях, уютные лавочки около домов манили присесть и завести с кем-нибудь неспешную беседу - всё равно о чём...
В первом же доме у крепкой бабули в цветастом платье и беленьком платочке, смазывающем аляповатую цветастость платья, Слава спросил:
- Дед Вася Киршин в котором доме живёт?
- Да какой он тебе дед? - хмыкнула бабуля. - Ты сам-то больше на деда похож - эвоно бородищу-то какую отрастил.
- Сама растёт - пусть себе растёт, - привычно отмахнулся Слава. Претензии к бороде людей, которые, по его мнению, должны были если не уважать, то, по крайней мере, одобрять бородатость, ему не нравились. - Уши растут да нос, так обрезать их что ли?
Бабуля не нашлась что ответить.
- Вон его изба, - указала она на соседский, точно такой же, как и у неё, дом. - Сосед мой Вася. Только ты его хоть дедом-то не назови, обидеться может. По-нонешнему-то он хоть и на пенсии, а не старый ещё. Молодой старик - так нынеча считается.
- Говорят - он в гусли играет?
- Ну-у-у, милок, какие топерича гусли? Тары-бары, бум-бум-бум у молодяжки в моде, а не гусли. "Ты меня не любишь, я тебя люблю", - передразнила она слезливым голосом какого-то певца и иже с ним всю назойливую, словно муха, современную музыку. Девки штаны напялили, задницами бесхвостыми вертят. Молодушек к себе приманивают что ли? Говорят - по городам девки с девками любовь крутить научились, - понизила бабуля голос, сообщая страшную тайну, и жалостливо покачала головой. - Вот уж бедолаги-то, мужичков-то, видко, не хватает на всех? Да и какие топерича мужики? Так, никчёмушки убогонькие: ноют, стонут, косички отрастили, серьги напялили. Тоже, говорят, друг с дружкой любовь крутят, - вновь приглушила она голос и оглянулась - не слышит ли кто такую ужасную грехосплетню? И даже сплюнула через левое плечо: - Тьфу, срам какой! Разве от девки с девкой али от парня с парнем робятишки народятся? Людишек-то, видко, от того и поубавилось. Глянь-ко, пустёхонька деревня стоит. Повымираем скоро все...
Слава вежливо покивал головой. Слушать словоохотливую бабульку не хотелось. Он и без того всё это видел: неприкрытая нищета, пьянство, разврат, хамство, подлость и наглость, заботливо вылизываемые и воздвигаемые на пъедестал средствами массированного измывательства, валялись под ногами и били в глаза своей мерзостью.
- А как Василия по батюшке-то величают? - остановил он грязевый поток.
- Петром у него батьку звали. Тоже в гусли играл, - мгновенно переключилась бабуля, будто ждала, когда он щёлкнет выключателем другого вопроса. - Я хоть и маленькая была, как он немца бить пошёл, а помню немного-то. Вот уж мужик был, так мужик! Весь колхоз, почитай, на нём держался. Коли лошадь не может бревно сдвинуть, дядя Петя возьмётся - бревешко вместе с лошадью приподымет. Такой уж мужик был! Откуда сила? И ел-то ведь не больно много. Каравашек хлебушка, - бабулька широко развела руки, очерчивая размеры каравашка, - да миску щей ему тётка Марья нальёт, - указала она на красный пластмассовый тазик, в котором собралась мыть посуду.
В другой раз Слава с удовольствием послушал бы про могутность прежних мужиков. Да и выспрашивать, судя по всему, особо не надо было. Бабуля увидела в нём заинтересованного слушателя, и поток её слов лился безостановочно - только магнитофон достань да кнопку нажми, и долгая дорога будет компенсирована. Но это как-нибудь в другой раз. Его ждал Вася Киршин. Василий Киршин. Гусляр Василий Петрович Киршин. Ждал с гуслями, о которых повествовали былины; сведения о гуслях встречались в книжках, а сами они даже имелись в малоинтересных широкой публике музеях. Но вряд ли кому из современников доводилось услышать настоящие гусли. Эстрадный инструмент, что изобрёл прекрасный музыкант Василий Андреев - не в счёт. Тот переизобрёл не только гусли, но и балалайку, и даже сотворил из балалайки известную только по старинным рисункам домру. Он очень хотел вернуть народу его музыкальные инструменты! И хотя не считал нужным спасти от забытья простенькую деревенскую музыку, что звучала на этих инструментах, спасибо Василию Васильевичу и за то, что сделал! Народ вполне самостоятельно приспособил андреевские изобретения для своей дремучей музыки, которая вызывала кривую усмешку чистой публики и, в лучшем случае, только что не раздражала воспитанный на европейских музыкальных созвучиях слух. Скорее всего, и гусли Василия Петровича Киршина были сделаны на манер андреевских, но всё же...
Бабулька что-то ещё рассказывала в спину, невзирая на его "спасибо" и "до свиданья". Мысль собирателя была уже у гусляра. Какой он? Славе представлялся седой длиннобородый старец в длинной белой рубахе до колен с перетянутым обручем волосами, слышался эпический перебор струн, по которым старик, подобно былинному Садко из виденного в детстве кинофильма, размашисто проводил пальцами. А может ещё и былину про богатого новгородского гостя знает дед?..
Мечты проносились и сменялись сомнением. Раскроет ли гусляр перед ним, Славой, своё дивное гусельное умение? Какой подход к нему нужен? Как представиться, чтобы сразу не получить от ворот поворот, что отнюдь не было исключением в работе фольклориста? Поэтому-то каждый раз сердце замирало и трепетало, когда он готовился к встрече с новым человеком, когда готовился вобрать в себя ещё одну каплю из океана народной мудрости: ещё одну песню, ещё одну историю жизни - иногда радостную, но чаще печальную.
3
Василий Петрович чисто выбритый, с аккуратно зачёсанными золотистыми волосами, чуть тронутыми по поверхности сединой, в тщательно отутюженном и застёгнутом на все пуговицы пиджаке, под которым светлела нежно-голубая рубашка, стоял на открытом дощатом крылечке. Казалось, крылечко стесняется своей деревенской неприглядности перед полугородским форсуном. Лицо гусляра - круглое и добродушное - розовело на щеках детским румянцем, а чуть припухлые губы расплылись в радостную приветливую улыбку.
"Ещё одеколоном спрыснуть, и классический полковник в отставке", - подумал Слава, разочарованный совсем не эпическим видом Василия Петровича. Почему-то именно такими - круглолицыми, пережившими свою воинскую суровость в деревенское добродушие, представлялись ему полковники в отставке. И тотчас же лёгкий вечерний ветерок дыхнул давно забытым сладковатым запахом одеколона "Красная Москва", каким в Славином детстве мужики любили облить себя из пригоршни, а парикмахерские, заносясь друг перед другом, опрыскивали из гранёных пузырьков с резиновыми грушами всех без разбора - и взрослых, и ребятишек. Поза Василия Петровича выражала ожидание, что он тут же и подтвердил:
- Заходи, заходи. Я уж тебя заждался. Третий день жду. Думал - сразу ко мне привернёшь, а ты эвон как подзамешкался.
- Здравствуйте. Я к вам... - затянул удивлённый Слава свою привычную песенку, соображая, как половчее представиться, тем более, что Василий Петрович кого-то ожидает, и этот Некто своим приездом может разбить вдребезги все фольклористические мечтания. Следовало сразу расположить к себе стари... Тьфу, какой же он старик?! Как и говорила соседка, молодец молодцом, который хоть сейчас может сватов по молодую невесту засылать.
- Завтра начнём. Завтра. Сегодня отдохнуть тебе надо - целый день ноги бил. Проходи давай, проходи в избу, - не стал дослушивать его хозяин.
Что "начнём" Славе было не совсем понятно, точнее, совсем непонятно... Точнее... Слава смешался. Ему было понятно, что дело к Василию Петровичу было у него, и тот даже не знал ещё, что это за дело. И совсем непонятно, какое дело у Василия Петровича к нему, Славе? Но если приглашают заходить - грех отказываться. Хотя всё-таки представиться надо бы...
Он взошёл на крыльцо. Василий Петрович производил впечатление человека, наверняка знакомого со словом "фольклор", и напрашиваться на разговор можно было не окольными путями:
- У нас фольклорная экспедиция в ваших местах проходит. Хотелось бы с вами поговорить...
- Так тебя не Славой что ли зовут? - изумился Василий Петрович. Гость озадачился ничуть не меньше. Оказывается Некто, который в любой момент может помешать услышать настоящие гусли, ещё и его тёзка? Надо однако покруче переходить к делу.
- Славой меня зовут. Сказали, что вы на гуслях умеете играть.
Удивление Василия Петровича слетело в одно мгновение:
- Так что ж ты мне голову-то морочишь? Я уж было почёл, что ошибся, - вздохнул он облегчённо. - Говорю же, что завтра начнём! Устал ты сегодня для гуслей. Да надо и благословление Светозарного получить.
"Ну, слава Богу, - подумал Слава, - тёзка тоже приедет, чтобы услышать гусли. Видимо, откуда-то узнал про гусляра, письмо написал или позвонил, вот и ждёт его Василий Петрович". Он поуспокоил вдруг заколотившееся сердце. Вдвоём даже и не хуже расспрашивать - у каждого свои вопросы, и разнообразие интересов в разговоре с гусляром обогатит знание обоих.
- А Слава, которого вы ждёте, он вам позвонил, что сегодня приедет? По дороге ни он меня не нагнал, ни я его.
Лицо Василия Петровича опять вытянулось:
- Ты, парень, издеваешься надо мной, что ли? Ты на гуслях пришёл учиться играть или просто прохожий?
- На гуслях... - подтвердил цель своего путешествия Слава. - Только, Василий Петрович, наверное вы меня с каким-то другим Славой путаете. Мне тоже интересно... Тоже хочется на гуслях научиться играть. Но я про вас и узнал-то только полчаса назад. В соседней деревне дед сказал.
- Ага, конечно путаю. Или ты меня путаешь, что вернее будет. У меня тут Славы в очередь аж до села выстроились. Ты первый будешь, - ворчливо ответил хозяин. - Славу ждал, который должен придти, чтобы пальцы в гусельные струны вложить... Если ты - Слава, и пришёл, чтобы на гуслях научиться играть, так ты и есть Слава, который пришёл, чтобы научиться играть на гуслях.
Настала очередь Славы вытянуть от изумления лицо. Он представил свой глуповатый вид со стороны, и ему стало смешно:
- Ну и ну! Вы не только гусляр, вы ещё и провидец? Не ожидал... Как вы узнали про меня?
- Так гусли же сказали, - наконец, Василий Петрович сообразил, что Слава не имеет никакого понятия ни о гуслях, ни о том, зачем он сюда явился. Лицо его расплылось в улыбке: - Да ладно, давай заканчивать друг друга морочить. Проходи уже, а то самовар простынет. Поймёшь всё, когда всё поймёшь, - опять надел он колесом на спицу свою мысль.
Слава зашёл в заботливо прибранную избу. На столе, покрытом чистой домотканой скатертью, пыхтел круглолицый начищенный самовар, чем-то похожий на своего хозяина, деревенской добротой ожидали два гранёных стакана в оловянных подстаканниках с московским Кремлём, глиняная латка до самых краёв золотилась янтарным мёдом, во второй латке громоздились источающие мёд душистые соты. Угол скатерти со стороны красного угла был загнут и накрывал, судя по всему, каравай. С тёмной от времени иконы на это благолепие светло взирал святой Николай, похожий на хозяина внутренним добродушием.
- Садись, милок, чем богат, тем тебе и рад. С дороги мёду покушай - силы придаст, - смахнул с лавки невидимую пыль хозяин. - Пчёлки у меня заботливые, с самолучших цветов мёд берут. В печке и щи с кашей есть, только не надо бы тебе тяжёлой-то пищей на ночь нагружаться. Со мной ты завтра начнёшь гусли постигать, а без меня-то - уже сегодня... Или хочешь, так сполна тебя покормлю?
Слава не хотел. Какое-то внутреннее чувство подсказывало ему, что мёд и в самом деле разгонит усталость. А обещание уже сегодня начать гусельную науку согнало остатки голода.
Впрочем, он и не знал, что такое голод. В экспедициях бывало по-разному. Иногда накормят так, что колобком выкатишься из-за стола, а в следующей избе ну, никак невозможно обидеть радушных хозяев и, распустив ремень, снова берёшься за большую деревянную ложку и заталкиваешь в себя огромный кусок пирога. А иногда неделю проходишь - чаю за разговорами никто не догадается предложить. Всяко бывало... Однажды целую неделю пришлось питаться только одними первенцами-огурцами, которые целыми охапками напихивали ему в карманы, в сумку, в руки изнемогающие под огуречным изобилием старушки, после чего Слава долго испытывал отвращение к этому любимому всеми зелёному овощу.
- Ну и добро, коли не хочешь сполна на ночь брюхо набить. - Василий Петрович перекрестился на икону. - Дай нам, Батюшко Николушка, спорины да сытости. Садись, Славик, садись. Вишь, как Никола долонь-то свою для тебя раскинул, - указал он на стол.
- Это ладонь?..
- Ну да, ладонь, по вашему-то, по городскому. Мы по деревенски так говорим - долонь.
- Да это-то я понял. Стол - это ладонь Николы?
Лицо Василия Петровича снова приобрело озадаченное выражение:
- А как иначе? Видишь, у Николы одна рука вверх - это благословляет значит, а вторую - книзу держит, нам, стало быть, подставляет. Мы с долони Божией, как птички и питаемся.
- А скатертью зачем ладонь накрывают? Руку ведь не пркрывают, когда птиц с неё кормят?
- Так Никола-то - он не в нашем мире живет, в своём. Не можем мы с ним так просто за ручку держаться. Скатёрка нас и должна разделять. Эвоно, на узор-то глянь. С одной стороны, вишь, красненький узор, а с другой - то же самое, только белое. Это, стало быть, красный мир - наш, а в обратном Никола своей святостью и обитается. Не накрой-ко Божью долонь скатёркой - нечистики с неё вместо нас попитаются, а мы будем брюхом-то набитые, а телом не сытые.
Славе вдруг вспомнился дед Микиша, его рассказы про бесей, которые гадят на незакрёщеный стол, изодранные лешим при запоручивании рукавицы, врезанные в начинавшую уже мутнеть душу слова "Отче наш, иже еси на небесех..." Сейчас в абсолютной тишине и покое деревни ему показалось, что белый мир святых, что отгоняют от еды мерзких бесей, находится где-то совсем рядом и неразрывно, как и в скатёрке, слит и переплетён с красным миром людей.