Доктора пролетают незаметно. Хирурги, колотящие молоточком по коленям, дерматологи, чьи пальцы щупают кожу, окулисты и прочая хрень. По-ходу, главный врач медкарту не смотрел, пробегал глазами лишь по свежаку.
Эксперимент - не самое приятное, денег платят не много, но лучше, чем горбатится на пиронах. Техника техникой, но физическую силу никто не отменяет. Данные блестящие, я знаю и без комиссий. Боксёрское прошлое отдаёт своё. Только вот перелом руки, год беготни по больницам, клуб закрыли, а в уличных боях не прошёл.
Стены коридора плывут по бокам, краски не видно, на полу каменная крошка, явно переделали бункер времён Второй Мировой, если не Первой. Не будет же наше доблестное государство перекапывать тонны земли ради исследовательского центра? Для казино - роют, хоть и сами запретили.
Из-за поворота вылетает ещё лестница. Ступеньки бесконечно стекают вниз, добавить черные облака - и а-ля дорога в ад. Слева топает главный доктор. Эрнест Палыч, вроде. Лысая голова едва достаёт до моих плеч, как в высоту, так и размером; пузо оттопыривает белый халат, рыжая бородка закрывает шею. Интонации в голосе перемешаны, создают жировую прослойку.
Не разбираюсь я в профессиональных терминах, кои метры разбрасывают направо и налево скорей для понта, ежели для дела. Не, на тусовках пущай так и треплются, но передо мной, стандартным человеком, зачем так выделываться, талдыча про какие-то аксиомы с аминокислотами?
Короче, наскоко я догоняю, этот дятел обеспокоен дохлятностью людей от потери крови, вот и придумал переливать кровь обезьян и какого-то Дарвина. И всё же где-то я о нём слыхал... вроде, в школе по литре проходили. М-да, хотят накачать меня этой хренью, результат позырить.
- Так вы согласны? - допытывается доктор.
- Ну типа "да".
В руках Эрнеста оказывается лист, где только прятал, выуживает из кармана ручку. Я пробегаю глазами по округе: тот же бледный коридор, стоим пред дверью, в поле зренья никого. После перелома стал левшой, вроде смирился, но до сих пор стремаюсь на людях. Это ж типа инвалидность, все в округе нормальные, а ты - пидор. В лицо, конечно, никто не скажет - до утра не доживёт - но осадок дерьмовый.
Внизу листочка, чётко по чёрточке, пробегаю ручкой. Главврач складывает бумажку, в ладони оказывается пачка жабьих шкурок, перекочёвывает в карман моих джинсов.
- Мне каждый раз сюда спускаться? - спрашиваю.
- Да, - отвечает доктор. - Лифт никто не поставит, сами знаете наше государство, а вся благотворительность идёт на аренду с зарплатой.
- А часто надо приходить?
- Я же говорил: через день. Эксперимент рассчитан на месяц, остальные деньги получите в середине и конце.
- А это не опасно... ну, это... Частое переливанье?
- Дозы не опасные, а уколы тело перенесёт. Тем более кровь вначале будут откачивать, потом заливать другую. Пойдёмте?
Будильники - существа назойливые, каким образом не пищит, а так противно. Ори на его, о стену швыряй, молотком колоти - по хрену.
Веки разлепляются неохотно. В окно бьёт свет со столбов. Солнце не встало, но небо серо, как кожа покойника. Половина одеяла закрывает ноги, другая половина на полу, где в миг оказывается полностью.
Спальня у меня просторная, кровать без труда умещается по центру стены. В углу противоположной компьютерный стол, со стула свисают брюки цвета хаки, на спинке футболка, носки где-ньто под кроватью, но искать время нет.
Месяц на эксперименте. Месяц ни одной бабы, в квартире беспорядок. В конце первой недели башка гудела, как Жирик на трибуне. Доктор посоветовал чем-нибудь занять мозг. Тяга к книгам проснулась неожиданно, так же - к кофе.
Утренний марафон занимает не много времени: у стола нагнуться, вдавить кнопочку системника, доковылять до кухни, поставить чайник кипятиться - вода припасена с ночи -, сбегать в туалет, наболтать кофе, вернуться к компу, одеться.
Под стандартное тридынканье расцветает рабочий стол. Раньше предпочитал телик, но за время эксперимента что-то во мне треснуло, согнулось. Вот комп купил, на экране значки "Resident Evil 4", "War Craft 3", "GTA 4" и прочее. У монитора лежит Никитин "Трое в Долине", рядом стопочка цикла "Русские Идут!". Шкаф под книги ещё не приобрёл, лежат у стола в коробках. Половину - в библиотеку, не надо мне такого дерьма.
Курсор тоскливо кружит в центре экрана. Кофе обжигает рот, тепло сочится в горле. Взор сканирует рабочий стол во всевозможных направлениях, хотя ничего нового не пребывает. Ага, вот папка с новыми заставками - в "Корзину"... Ох, скука!
Через мгновенье из колонок разносится загадочная музыка, изредка выскакивает вой, щёлкает предохранитель, из пистолета вылетают пули, зомби отлетают на стену, катятся по полу, кровь заливает экран...
Бодрящий напиток в кружке иссекает, стрелки на часах перескакивают циферки. Сохраняться надо...
Воздух на улице свежий - последок ночного дождя, у подъезда мокрый бетон. Первая автобусная остановка маячит за спиной. Пыль прибита, машин на дороге не ахти, чо б не пройтись? Плевать что опаздываю, сёдня никакого переливанья, только деньги заберу. А дальше что? Снова грузчиком? Н-нет, такой расклад меня не устраивает.
Округа наполняется музыкой, по ноге растекается лёгкая вибрация. Пальцы выуживают из кармана телефон, трубка прилегает к уху.
- Н-да?
- Юр, ты? - вылетает из динамика сладкий голос.
- Насть... а ты откуда звонишь?
При таких словах обычно крутят башкой. Что, стараются уловить телефонный сигнал? Или может у них телепатия, главное настроиться на правильную линию?
- В Москве я...
Тело замирает само по себе, с поднятой ногой. В спину бьёт, корпус клонится вниз, но я удерживаюсь. Справа мелькает прохожий, на роже написано паскудство, веки тонко прищуривают глаза.
- Чо встал?
Телефон у меня в левой ладони, её же пальцы накрывают микрофон. Спина выпрямляется, ноги немного отползают друг от друга, плечи оттопыриваются, выпирают вперёд.
- Слышь, козёл, те ноги сломать или язык выдрать?
Его брови подскакивают ко лбу, но сразу набрасываются на очи.
- Язык выдрать? Да ты бабу по нормальному выдрать не сумеешь!
Мобильный подлетает к уху, тихим голосом обещаю Насте перезвонить, трубка отправляется в карман. Прохожий продолжает поливать меня дерьмом, напрямую или косвенно связанным с сексом. Общечеловеческие слабости: оскорбить бабу - уродиной, мужика - импотентом.
Шаг вперёд. Он не успевает понять, что я делаю, как локоть ударяет в висок. Мужик валится на тротуар, из разбитой вены хлыщет кровь, голос теряет ожирённость надменности, остаётся лишь одна интонация. Она присуща лишь низким, кои вечно просят, лижут жопу начальству, а перед теми, кто слабее их, распускают хвост.
Бешенство стучится в голове, из носа лезет пар, а кулаки сжимаются до белых костяшек. Крик о помощи собирает больше прохожих, незаметно образовывается кольцо зевак. Какая-то баба орёт, будто ей яйца отдавили, мужики кивают, что удар неплохой, пацаны с полными восхищенья глазами, старческий голос заявляет, словно щас милицию вызовет.
Пальцы хватают за волосы, покрываются мокрым теплом. Его глаза встречаются с моими, уровень страха подскакивает до предела, даже голос пропадает. Я говорю тихо, но чтоб и остальные слышали:
- Ещё раз встречу, оторву язык и вставлю в то место, которое ты лижешь. Понял?
Голова судорожно дёргается, изо рта вылетают какие-то звуки.
- Не слышу!
- П... п... пон... н-нял-л... л...
- Мне просто хотелось его убить...
Голова Эрнеста Павловича медленно качается. Кабинет главного учёного не такой, каким рисуют их американцы. Всякие скелеты человека, прототипы мозга, лёгких, почек, сердца... вращающееся кресло за шикарным столом посреди комнаты, во всю стену герб России, ультратонкий ноутбук и секретарша с большими... чашками кофе.
Стол у стенки, на коим электрический чайник и две кружки, в углу у окна на тумбе телик, рядом ещё столик с компьютером, у монитора лежит стопка бумаг.
- Я думаю, к эксперименту это относится, но кто знает... Факт вашей возросшей агрессии предстоит проверить, как стремление к книгам и играм. У людей бывают такие подъёмы, даже скачки. Вы не поверите, но до сорока я работал грузчиком. Мужики рассказывали всё новые анекдоты и мне захотелось знать их больше. В газетах не так много смешных, рассудил я, потому купил книгу. Понравилось. Так со ступеньки на ступеньку дошёл до научных.
Он отхлёбывает из кружки, с кряхтеньем поднимается со стула, ровными шагами добирается до компьютерного стола, ладони рыщут в стопке бумаг, выуживают листочек, из нагрудного кармана халата вынимает ручку. Всё это валится передо мной.
Палец скользит по строкам.
- Подпись о неразглашении... об участии... о выплате денег...
Ручка мелькает туда-сюда, везде остаются одинаковые загогулины. После последней на листок валится пачка денег, я сразу сгребаю в карман.
- Но не забывайте, - предупреждает Эрнест Павлович, - что каждое воскресенье на протяжении полугода вы обязаны появляться на обследовании.
- Не забуду.
Чай проскальзывает по глотке огненной струёй. Пустая кружка грохает о стол.
Когда при тебе проверяют работу, внутри вскипает волнение. Такое чувство в основном у новичков, профессионал знает места, где может напортачить. Дизайн квартиры для меня - новое, хоть и своё логово, но люди очень любят советовать. Особенно близкие...
Из чашек пар давно вышел, но Настя так и обследует квартиру, с женским любопытством заглядывая в самые тёмные уголки. Не редко сыплются слова "этого раньше не было...", "когда ты начал этим заниматься?", реже - "это надо переставить во-о-он туда!", "здесь поклеить обои...". Всё же правда: женщина делает квартиру для красоты, мужчина - для удобства. При сочетании получается столкновение, словно атомы разных элементов, правильная смесь может получится, если найти нужный конденсат...
- Беспорядка, конечно, прибавилось, - доносится голос из спальни. - Но раньше, помню, главные предметы: кровать, штанга, холодильник.
- Штанга всё равно один из главных, - отзываюсь я, - под кровать закатилась.
В проходе показывается Настя, на стройных ногах проплывает к столику. Почти год житья в Америке, но того ожиренья подхватить не успела. Фитнесы, спортклубы видимо, семейное, но не до такой степени, что ноги как у цапли, а морда словно бубен. Не в том смысле, что широкая, а что пустая.
Мини-мини-мини-юбка ноги прикрывает чуть-чуть, груди оттопыривают кусочки материи, ниточки коей завязаны за спиной. Какой-то новый вид бюстгальтера, что ли? Тряпок не много, но тело овито мышцами, на коже блещет загар... Мисс мира - сказал бы я, но считаю таковой чёрную вдову.
- Что с твоим бизнесменом? Не обанкротился?
- Лучше б обанкротился...
Зубы сестрички сверкают диким оскалом. Невольно навевает Высоцкий: улыбнёмся же волчьей ухмылкой врагу... Ладони Насти осторожно огибают чашку, подносят к губам, но как только влага касается их, понимает, что чай остыл.
- Какие-то проблемы? - спрашиваю я, в голосе не столько интереса, сколько требования. Этот фриц мне сразу не понравился. Причина одна, но главная: корни немецкие, баб ищет в России, живёт в Америке. Патриотизма - нуль, значит и человек - нуль. Всяк должен быть немного бешеным.
- Даже не знаю, как сказать... - выдыхает Настя.
- Словами.
- Он нашёл другую бабу.
Это вылетает скороговоркой, я не сразу понимаю смысл слова "баба". Помотросил и бросил... Так будет и с этой, со следующей, с двадцатой и сотой. Успокаивает одно: такой не расплодиться.
- Я знала: так будет, - говорит сестричка. - Знала, но ничего не делала... Наверно, во мне наивность детских лет. Сказки про принца на белом коне, о верности и любви, даже тот бред, что в ЗАГСе: в горе и радости, в богатстве и нищете... Нет, век честных рыцарей прошёл...
Взгляд Насти устремляется в чашку, ноготки пальцев барабанят по столу. Сидеть напротив её не хочется, в воздухе витает напряженье и неизвестно, какого разряда.
Ноги, как ватные, выносят из кухни, сзади окликивает Настя:
- Можно я поживу у тебя первое время?
- Конечно.
В каждой клетке кожи будто по кроту. Ногти скребут по коже, мышцы рук ноют, словно в одиночку разгрузил поезд. Остатки сна витают в мозгу, но я поднимаюсь с дивана. На улице едва уловимый свет, квартира предстаёт в чёрно-белом. На кровати Настя спит сладким сном младенца.
Ногти дерут плоть, но зуд не проходит. Замираю пред зеркалом на стене. В нём стоит нечто красное, на коже нет места, куда не добрались ногти. Ноги медленно передвигают ближе, моя голова и отраженья ползут друг к другу.
В глазах красный омут, будто всю ночь не спал. Форма ужей немного искажена, вместо обычного закругления оттопыриваются вверх. От такого челюсть отвисает... зубы тоже не в порядке: за ночь выросли чуть ли не вдвое, особая активность у клыков. По коже бежит не только зуд, но и чёрные волоски. Раздраженье, наверно, идёт от них.
Тело бросается в сторону, ногти с новой силой скребут по коже. Замок этой двери обычно заедает, но не в сейчас. Пальцы отвинчивают кран душа на полную, ванна терпит дикую мощь струй. От рывка трусы рвутся по швам, лохмотья валятся на кафель.
На самое дно натекло немного воды. Тёплая... но не до этого. Лицо подставляется потоку, мочалка ложится в руку, как дикий зверь бросается на кожу. Зуд подскакивает до предела, в груди нарастает крик, но успеваю себя остановить. Если Настя проснётся, будет только хуже.
Вытираться нету время, искать, чем запахнуться - тоже. Из ванной мокрая дорожка ползёт на кухню, где рука нечто голого и красного рыщет в холодильнике. Водку нахожу в самом низу, разворачиваюсь к столу, за спиной хлопает холодильник.
Крышка соскакивает на пол. Горлышко примыкает к губам, по рту растекается холодный жар, заполняет полностью, только тогда волна огня прокатывается по горлу. Нос заглатывает порцию воздуха и водка вновь перетекает в меня.
Рука ставит полупустую бутылку на стол. Я вылетаю из кухни. Штаны наползают на ноги, руки просовываются в футболку, дверь квартиры хлопает за спиной. На лифте быстрее, но рефлексы не привыкли к технике. Внутри расползается: бежать... быстрее...
Ступеньки летят под ногами, я преодолеваю один за другим пролёты. Руки врезаются в дверь, затвор дёргается в стороны, наконец поддаётся. Свежий воздух врезается в лицо, тело прорывает клубы ароматов. Улицы заполнены людьми, я с трудом удерживаюсь не бежать, но назвать походку спокойной язык не поворачивается.
На остановке не самое жуткое, ногти так и порываются содрать кусочек плоти. Самое страшное в автобусе... с Московским движеньем и остановками... Нервы плавятся, но замечаю то место, где мне сходить.
В стенах исследовательского центра ориентироваться давно научился, потому кабинет главного нахожу без ошибки. Я с порога всё выкладываю. Лицо Эрнеста Павловича из удивлённого перерождается в понимающее. В глазах блещет какая-то тоска... Ну да, эксперимент же провален!
- Закройте дверь, - говорит он.
Я не раздумывая захлопываю, оборачиваюсь.
- Скажу вам по-секрету... Вам вливали не кровь обезьяны. Откуда у нас деньги на такую роскошь?
Слова ледяной волной рушатся на меня. Изо рта вылетают звуки:
- Тогда... как-к-кую?
- Собачью. Дворняг ловили, проверяли на бешенство и вливали вам.
На плечи валится гора, сила в ногах пропадает, колени врезаются в пол. Пальцы скребут по лицу, тихий стон ползёт из горла. Исследователь нависает надомной.
- Не беспокойтесь вы так, всё будет в порядке.
Ладонь его заползает в карман халата, вытаскивает оттуда мобильный. Кнопки вжимаются внутрь, телефон раздаётся пиками. Я как в тумане слежу за его действиями, но в миг картина проясняется. Ноги подбрасывают меня, руки хватают доктора за грудь.
Такой скорости я не ожидал, Палыч - тем более. Телефон грохает об пол, подсветка гаснет на экране.
- Что вы делаете? - стонет исследователь.
- Спасаю шкуру.
Слова вылетают рыком. Ладони подкрадываются к шее доктора, пальцы ощущают мягкую плоть. Рот открывается в жажде воздуха, но ни одна крупица не залетает в организм. Пальцы жмут глубже, лицо Эрнеста покрывается краснотой, раздувается. Зрачки закатываются вверх, тело виснет в руках.
По губам сочится жаркое дыхание, чесотка спадает с кожи, но только потому, что мозг не обращает внимания. Мерные стуки катятся по груди, сердце не увеличивает ритм, не замедляет.
Пол принимает тело главврача глухим ударом, затылок смотрит в полоток, в стороны безжизненно раскинуты руки. На камень пола вытекает слюна, лентой устремляется вбок.
Я пячусь, пока спина не врезается. Дверь отпирается сразу, ноги выносят меня в коридор, не как всегда заполненный людьми. Слева идёт молодая девушка, хотя по формам тела видно, что уже не девушка, ладони перебирают листы, взгляд устремлён в них. Справа надвигается мужик, тоже не старый, на носу болтаются очки.
Лицо стараюсь сделать как можно более спокойным, дверь захлопывается за спиной, я движусь направо. В конце пути видны ступеньки лестницы, потом снова коридор, лестница, коридор, лестница, лестница, коридор, выход. В голове прорисовывается вся картина лабиринта, выскакивает вопрос: успею ли? С какой скоростью идти? Когда обнаружат труп?
За спиной раздаётся стук по железу. Ритмичный, тихий. Я оборачиваюсь. Сердце уходит в пятки. Та баба стучится в кабинет главврача. Ладонь её облегает ручку, дверь тихо открывается...
На уши рушится дикий крик, мои ноги увеличивают скорость, но глаза уже замечают перегородившего дорогу доктора. За очками виден страх, но освободить путь и не думает, хотя знает, что под его белым халатом никаких мышц нет.
Он поднимает руки вперёд. Не замедляя скорости я бью наотмашь. Запястье попадает по груди доктора, по руке проходит укол боли. Парень отлетает к стене, лицо искажается в жуткой гримасе, ладони хватаются за бок, баба орёт во всё горло, а ступеньки стучат под моими ступнями.
После лестницы ноги ударяют в бег, коридор пролетает незаметно, только недоумевающие взгляды чувствую на спине. Снова ступеньки, стена готова принять меня, но успеваю затормозить, разворачиваюсь, свобода пространства на прямой, длинная лестница до самого верха...
Когда последняя ступенька остаётся позади, я замираю. Впереди движутся два бугая в чёрном одеянии охраны, ментовские дубинки маячат в руках. Столбняк в ногах проходит, я иду навстречу, кисти разминаются по оси, плечи подпрыгивают, а шея хрустит от верченья.
Охранник заносит дубинку над головой, я подскакиваю вперёд, нос ботинка врезается ему между ног, рёв получается громче, чем у бабы. Я поворачиваюсь ко второму, но в глазах сверкает, в замутнении чувствую удар в спину.
Я обнаруживаю себя на полу, когда всё проясняется, по лбу сочится струйка теплого. Один из охранников стонет, скривившись, другой топает ко мне. В дубинке ощущается готовность расквасить мне харю.
Он нависает надомной, рука заносится вверх... Мои ноги бьют по ногам охранника, лопатки его врезаются в пол, я перекатываюсь на колени, дубинка вылетает, катится, прыгает в мою ладонь. Кончик её бьёт в висок охранника.
Я вскакиваю на ноги. Тот охранник оправился от удара по больному месту, щас прыгает вокруг меня, крутит дубинкой в руках, заносит, я отбиваю своей, делаю выпад.
Такие скачки продолжаются пару секунд, пока моя дубинка не врезается в его ногу. Он разрывается пыхтением, одно колено упирается в пол. Я с разворота пинаю в подбородок, охранник валится на бок, перекатывается на спину. Я, опьянённый жаждой крови, подскакиваю к нему, дубинка возносится над головой, врезается в лицо. Потом ещё раз... ещё... ещё...
Брызги орошают моё лицо, кровь попадает на губы, язык автоматически слизывает. По рту растекается солоноватый вкус. Чёрный цвет дубинки покрывает красное, скрывается на пол. Взгляд падает на месило, что когда-то составляло лицо.
Работники института зажимают рты, отворачиваются. Им может показаться, что я убегаю от их взглядов или от опасения попасть в ментовку, но на это мне по-хрену. По коже вновь ползёт чесотка.
Небо стянуто тучами, на землю сыплются струи огромной мощи. Одежда мокрая до нитки, дождь смывает с лица кровь, но она оседает на футболке. Хмурые зданья улиц сменяются деревьями, выстроенными по порядку, между их рядами ровно стриженный газон.
Пальцы сгребают розовую плоть, подошвы вдавливаются в землю. Ломота перескакивает на кости, на грудь, потом стекает на ноги, словно тысячи игл проникает глубже, воздух, что проникает в лёгкие, раздирает их, сердце готово выпрыгнуть через горло.
Колени врезаются в землю, лицо запрокидывается в тёмную синь неба. Капли попадают на глаза, но веки не захлопываются, стекают по губам. Из горла лезет рёв. Кости глухо трещат, мышцы перенапряжены по телу.
В пространстве раскатывается гром. По небу растекаются цепи молний, ползут к небу. В старом парке, из лохмотьев одежды, под дикими струями воды, поднимается голова, сплошь покрыта чёрными волосами. Её обладатель скачком взмывает в воздух, быстрые ноги уносят прочь волка...