Живая вода
3.11.2010-13.11.2010
С-Петербург, Спас-на-Крови, пр.Просвещения

	Но вода была чистой.
И через час, и через день, и через тысячелетие.
Она просто не понимала, как иначе. Химик же,
настойчиво пытался угадать причины столь стойкого
и сильного характера.
	Вода была чистой, пусть и собранная в 
огромный резервуар, наподобие бассейна. Но такая же
свободная, как и океанская. Как и озёрная, дождевая.
На протяжении эпох воду мутили, отравляли свинцом,
радионуклидами, выливали сточные зловония, яды и тину.
Но вода очищалась.
	Странно.
Даже теперь, когда в массе разноцветного мусора
разноголосие уговаривало покориться, она была чиста.
И оседали в чрево песчинки.
И нефть прибивало к краю, выбрасывая вон.
И ни каменный склеп, куда поместили резервуар, ни
плесень затянутого паутиной бетонного неба, ни сырость
затхлого воздуха... Не меняли течения капелек, колыхания
тугого панциря чистой пресной воды.
	А Химик, получив в свои алчные руки эту
непокорную стихию, решил её, наконец, поломать. Чтобы в
каждом сне каждой капельки был страх и уважение.
	Но не за что уважать предателей.
	Вода знала это.
	И Химик сам состоял на три четверти из воды.
Просто алчность сильнее порой, чем совесть.
Хотя, между совестью и алчностью маячит ум.
Но ум - достояние не всех. 
Ум молчал. Каким мог стать следующий шаг? Только 
инстинктивно резким.
	Химик не был готов смириться с результатами беспочвенных
попыток. Глаза смотрели на волны, а волны смотрели в
глаза. Перемешивая, собирая, выплёвывая наружу очередные
вредные отходы. Вода не могла принять их, как бы красиво
эти отходы не описывали любители денег.
	Врать - проще, чем не врать. Сначала можно врать
только немного, потом чуть больше, а затем - всегда.
И человек превратится в ложь, и жизнь его станет ложью,
и вскоре оборвётся, испытав отчуждение и осознав свою
бесперспективность. 
	Но Химик врал молча. Угрюмо перетирая сквозь
каменные тиски в голове очередную случайную каплю.
Капля катилась по его руке, безвольная и слабая, нагреваясь
от горячей влажной ладони. Думая только о способе выжить.
Капля несколько раз бросалась из стороны в сторону, цепляясь
кривой неопределённой линии жизни, прыгая на лыжную трассу
линии сердца, раскалываясь о зачаток линии ума.
	Испарившись после долгой экзекуции наполовину, 
капля падала вниз, на цементный пол. Навсегда замирая 
бесцельным куском окаменевшей личности. С фамилией у постамента,
с едва ли узнаваемыми чертами лица, с неприятно грустным взором.
И только некоторые знали, испарившись, она уже вернулась в море.
	А Химик трогал ещё одну каплю.
Бесполезно.
Воду нельзя одолеть таким способом.
Одна капля умрёт - останутся миллионы и миллионы других.
Они также будут реветь прибоем, выбрасывать мусор наружу, 
всё чаще страдать, и всё более грозно дышать.
	Химик давно не спал. Он бредил по ночам нездоровыми
снами. Как лунатик бродил вблизи огромного бассейна, не решаясь,
однако, слишком близко к нему подходить в одиночку.
И ждал опять. Вот проснуться койоты, и можно стать ближе.
	А утром вылили ведро мочи. Столько анализов, сколько
едва ли сдадут все призывники перед областной комиссией.
Вонючая переработанная жижа копилась в особых канистрах. И её
вновь и вновь выливали в воду. Чтобы стало понятно, ни 
кислород, ни водород, а только страх должен связывать капли.
Потом высыпали мешок песка. Песок добросовестно откопали по
низинам реки Хуанхэ. И пудов десять среднеазиатского липкого
ила с Амударьи. 
	Но вода не принимала чуждые взвеси.
Песок лишь на пару минут затуманивал воду жёлтым цветом, а потом
садился на дно, цементируясь с илом в единую едкую корку.
А вода была чистой.
	Химик ревел, плевался слюной. Грозил кулаком непобедимой
и безголосой стихии. Затем опять бросал камни, ботинки, ртутные
шарики, лил чёрный мазут и растворял в воде амфетамины.
Волна колыхалась спокойно, но грозно.
Она дремала, хотя иногда в сонном царстве отдельных ячеек
просыпался фантом единого моря. Далёкого, как шумит оно в
раковинах, в глубине, у самого дна. 
Вода вспоминала о море. Там не видно ни края, ни гор, ни утёсов.
Лишь брызги, и редкое судно ползёт с островка к островку.
А сине-зелёная мощь становится ровно по центру лазурной. 
Превращаясь в утреннее небо.
	Химик знал, что дожди бывают и здесь, где снег гораздо
более частая форма воды. 
Он также всегда понимал, что можно ей просто так дать замереть
на морозе. И вот. Она превратится в стекло.
Но это не победа.
Твёрдая масса воды ещё сильнее, чем волны. Капли будут держать
за руки друг друга. И он ни за что не прольёт по ладони ещё
одну боль.
Тогда пусть она зацветёт. Под солнцем, покрытая зеленью грязи
постепенно превратится в болото. И мусор осядет, сотворив 
глухую трясину. Песок с долин Хуанхэ и мазут с предгорий Кавказа
придадут необходимую вязкость, а керосин, ацетон и спирты
превратят в безжизненную всю глубину. Всю, которая так грозно
колышет собой. Которая прочит ему смерть от своих объятий.
	Дрожа, не смыкая глаза, он колдовал над отварами.
Утром, в цепочке койотов своих передавая ведро за ведром,
выливая их в волны.
Потом перенесли бассейн тяжёлые краны на солнце. Чтобы вода
зацвела. И алкоголь не переставали вливать, наблюдая, как
спирт растворяет любую цепочку аминокислот, любую старательно
созданную клеточку в пляске песка и мазута. 
	Химик смеялся.
	Он слышал когда-то из раковин гул морских набатов.
Но просто не верил в них больше. Море, где каждая капля
имеет себя свободной - очень уж далеко. Не тут, не в его
канцелярии.
Мочились койоты. Хихикая над страданиями глубины.
Косил правитель, дёргая глазом. Расплачиваясь за бессонные
ночи. Он улыбался. Ещё бы чуть чуть.
И вода станет мёртвой.
Как в сказке про коньков, про царевичей, про дураков и принцесс.
Хотя какие сейчас могут быть сказки?
Зачем они им, каплям в море?
Пусть лучше мешают песок. 
Пусть развлекают его, койотов и просто плесень бетонных
кишечных тоннелей.
Пусть испаряются, проливаются, мечтают лететь к голосам
из ракушек. 
	Солнце пекло. Слетелись невнятные гуси и утки, тут же
поняв, что ловить им здесь нечего. 
Мухи и слепни с комарами. Этим всё лучше, чем чистая смесь
из прозрачных течений.
И Химик смотрел. И ждал час. Ждал два. И готов был ждать
так долго, как жизнь может дать ему. Если бы потребовалось
вырезать старое сердце, вставив вместо него эластичный насос,
он бы так сделал. Лишь бы увидеть конец этой влаге. 
Которая всё ещё чистая.
	Песок, нефть, ацетон, бочка белого героина...
Снова песок, башмаки, моча, испражнения, рыбья чешуя, 
покрышки, свинец, термометры битые, псевдолекарства, никотин...
НУ, СКОРО? 
	Но грянуло небо. И вместо яркого солнца сверкнули
мечи белых молний. И утки, протяжно запев стали метаться
над пучиной, как буревестники. Они голосили надрывно, пугая
себя и правителя-иуду. 
Дрожали койоты, промокнув до нитки, прилипшая шерсть расчёсанных
ранее псиной запахла, сквозь щебет дождя по косой траектории, мчались.
Обнажив лишаи и побои, шерсть стала казаться нелепой.
А сами койоты - оборванными, слабыми тварями, что по помойкам
снуют. И Химик был мокрый. Он больше не улыбался.
Он видел лишь чёрное небо. И такое же чёрное покрывало под 
ногами. Дождь, свободный, независимый и непокорный вздыбил
эти уставшие волны бассейна. Выплеснул нефть вместе со 
шприцами, битым стеклом, сигаретами, спиртом и вонью. Всю
мелкую дрянь, старательно погружённую в недра воды.
И вода, просыпаясь, ревела подобно дождю. Ведь пора было знать,
так и будет. Как море в ракушке, вода вспоминала свою 
независимость и единство. Не то, что все восхваляли, а настоящее.
Наше. 
А Химик, в которого ударила молния, больше не мог мутить воду.
Не мог засыпать её грязью, мешать с отбросами, водкой, мухами.
Он больше уже ничего не мог.
Он упал в ту самую ненавистную воду, опустившись на дно,
взрыхляя песок с долины реки Хуанхэ. 
Он вскоре превратится в осадок. И вместе с последним мазутом
его расщеплённые ткани выплеснет вон.
Лишь солнце вернулось, всё стихло.
Не было вони, мусора, лишнего кича.
Не было алчности и подхалимства.
Не был лжи.
Была только вода.
Снова живая.
И чистая.