Вадим добежал до станции, тремя прыжками одолел ступени, выскочил на платформу, но войти в вагон не успел. Створки дверей громко захлопнулись перед его лицом. Он со злостью шуранул кулаком по движущемуся вагону электрички, попал в окно - стекло даже не треснуло, а ребро ладони пронзила резкая боль. Вадим запрыгал, удерживая ушибленную руку между колен.
Так попрыгал он, некоторое время, потом крепко выругался в сторону исчезающего поезда, и, всё еще кривясь от боли, побрел вдоль платформы, длинной и пустой. Ни скамеек, ни киосков. Ни-че-го. Лишь один домик железнодорожника красовался чуть поотдаль от пустынной платформы, браво выставив треугольный козырёк и поблёскивая медной дверной ручкой. Станция находилась далеко от посёлка, а сам посёлок состоял из двух десятков полузаброшенных домов, в половине которых жили старики и старухи. Выселки.
Возможно, Вадим никогда бы сюда не приехал, если бы не его увлечение генеалогией. В этом захолустье жила двоюродная бабушка Вадима, у которой сохранился бесценный архив с фотографиями и документами многих родственников. Он пробыл здесь три дня. Бабуся в свои девяносто оказалась живенькой старушкой с хорошей памятью. Жила одиноко и обрадовалась, что её добро, которое она годами хранила, кому-то сгодится. Добра было так много, что портфель Вадима едва застегнулся, когда он напихал туда всё, чем бабушка щедро одарила его.
Он посмотрел вперед и увидел, как на противоположный край платформы поднимается женщина. Она ступила на платформу и направилась в сторону Вадима. Спустя пару минут поравнялась с ним. Вадим заглянул в лицо женщины. Ей было лет сорок или чуть больше. Симпатична, круглолица. Интерес, который вспыхнул секунду назад, стал угасать. Круглолицых он не любил. Да и стара она для него. Коренаста к тому же. Вадиму недавно исполнилось тридцать. Он был не женат, но предпочтения свои уже давно определил: соблазнялся высокими, стройными, длинноволосыми.
Женщина прошла мимо, не взглянув на него. Вадим обернулся ей в след. 'Да-а, не мой калибр...' - разочарованно протянул про себя. Женщина остановилась невдалеке, стала боком к Вадиму. Глазами - лес изучает, что перед станцией. От нечего делать Вадим принялся разглядывать её. Туфли. Чёрные, кожаные, нестоптанные. Уже хорошо. Каблучок невысокий, устойчивый... Юбка. Прямая, плотная, чёрная. До колен... Блузка. Тонкий материал. Шифон, кажется. В лиловый цветочек... Лифчик должен просвечивать...
Но как Вадим ни всматривался, под блузкой ничего не различил. 'Без лифчика ходит'. Женщина стояла неподвижно. Смотрела вперед, лицо ничего не выражало. Руки свободно по бокам опущены. 'Пионерка' - почему-то подумалось Вадиму. Он перевел взгляд снова на грудь.
Неожиданно подул сильный ветер. Длинные распущенные волосы женщины смешно заметались и скрыли лицо. Вадим глянул вверх. Небо посерело, плотно скопило над станцией мрачное облачное войско. Тут же загрохотало войско доспехами - раскаты до края земли унеслись. 'Вот она, июльская гроза! - с восторгом изумился Вадим. - Сейчас польёт!'. Не успел он подумать об этом, как первые огромные капли дождя, словно перезрелые вишни, стали в разнобой падать с неба. Всё быстрее и быстрее. И вот - разом! - опустился на землю гигантский занавес из водных струй.
Вадим схватил портфель, стоящий на земле, и опрометью - с платформы - к домику под козырёк. Женщина догоняла его. Под навесом, улыбаясь - успели таки скрыться от ливня - взглянули они открыто друг на друга.
- Вас как зовут?
- Анфиса. А вас?
- Вадим.
Анфиса продолжала улыбаться. Перекинула волосы на одно плечо и стала отжимать их. Женщина как будто ожила. Приводя в порядок волосы, она была естественна в движениях, будто стояла в собственной спальне перед зеркалом. Не нарочно - чувственным магнитом - притянуло взгляд Вадима к Анфисиной груди. Блузка превратилась в тонкий слой прозрачной кожи, облепляющий женский торс. Перед собой, на расстоянии вытянутой руки, увидел Вадим обнаженную грудь.
Две совершенно симметричных выпуклости невинно 'смотрели' на ошарашенного Вадима. Утяжеленные снизу, расцветали в центре коричневыми кругами, увенчанными шариками сосков. Сквозь прилипшую к телу блузку просматривались многоточия гусиной кожи. От этого грудь казалась такой упругой - вот-вот лопнет - соком изойдет. Вадим даже пошевелил губами - так хотелось взять рукой одно полукружье, сжать, пробуя наощупь упругость, припасть ртом, обхватить мягко, но властно, сосок, а второе полукружье нежно сжимать другой рукой.
Анфиса запрокинула голову, распрямляя волосы, распутывая пряди. Грудки подтянулись вверх, сдвинув твердые соски точно в центр полукружий. Вадиму пригрезилось: вот лежат они вместе, он - лицом в ложбинке между еЁ грудочек, а оттуда - запах чистой кожи. Он припадает то к одной, то к другой - оторваться не может... И вдыхает, вдыхает...
Анфиса встала снова прямо и заметила, что Вадим неотрывно смотрит на грудь. Она вдруг обнаружила своё нечаянное обнажение, коротко вскрикнула и прикрылась крест-накрест руками. Эта женщина больше не казалась Вадиму обыкновенной. Он почувствовал в ней сладость - грудь. Круглое лицо, округлость груди... 'Что в ней ещё может быть кругленькое?' - пронеслось у него в голове.
- Простите!
- За что?
Анфиса не ответила. Всё также руками-крестом скрывая проявившуюся сквозь мокрую блузку грудь, она отступила от Вадима и посмотрела в сторону. Так стояли они, как и тогда, на платформе, совершенно чужие, незнакомые. Стояли молча, долго, пока не подошла электричка. Оставив укрытие, быстро поднялись на перрон и нырнули в разные вагоны. Вадим больше не видел Анфису. Он был поражен новым чувством. Это было чувство потери чего-то важного, так необходимого Вадиму. Он не мог понять, в чем дело. Грудь? Да сколько он этих грудей пере...! В ней ли дело?
...Ночью ему снилась Анфиса. Без одежды. Высоченная - до потолка. Вадим смотрел на нее, запрокинув голову. 'А где твоя грудь?' - удивился он, не обнаружив положенного на своем законном месте. 'Ищи!' - следовал ответ. Вадим метался среди множества женских грудей: огромных и необычайно круглых, как шары надувные; плоских и висячих, как вчерашние чебуреки; жирных и габаритных, свисающих по пояс; растянутых в длину и с отсутствующими сосками.
В нём нарастало раздражение и закипала злость: 'Проклятье! Куда они её спрятали?... Что будет, если я не найду её?!'. Злость сменилась ужасом, охватившим Вадимово существо. Он вскрикнул сдавленно и - проснулся. Это чувство снова вернулось к нему. Как будто он прикоснулся к тому, чего уже никогда не вернешь, не воскресишь. К тому, что он когда-то испытал, единожды, и повторения чему не будет...
Спустя месяц, разбирая архив двоюродной бабушки, среди фотографий, метрик и всевозможных справок, нашел Вадим конверт. Края его были затерты, первомайская картинка в нижнем левом углу выцвела. Тысяча девятьсот семьдесят седьмой год. Из конверта вытянул Вадим вчетверо сложенный тетрадный лист.
'Лёшенька, здравствуй, любимый!
Мы без тебя скучаем. Как ты уехал в деревню, дня не было, чтоб о тебе не подумала. С хозяйством я справляюсь.
Вадька за это время на пятьсот грамм поправился. Мы уже совсем большие стали!
Спать стали лучше. Ночами только один раз встаю, пеленки поменять. Ну и покормлю заодно. Ты же знаешь, как он грудь любит. Вцепится дёсенками в сосок, и давай наяривать, пока не уснёт, но грудь не отпускает.
Когда ты вернешься, ему будет четыре месяца. Настоящий крепыш!
Ждем тебя и любим,
твои Аня и Вадька'.
Вадим держал листок перед собой, в десятый раз перечитывал текст, и слезы катились из его глаз. Мама...
![[]](/img/k/kulikowa_l_m/cgruddoc/1041868377_2.jpg)