Кулинич Николай Николаевич : другие произведения.

Everlasting Orange Friday

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Оценка: 3.21*6  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Каждую ночь мимо моих окон проходит лошадь. Я лежу в тишине и вслушиваюсь в ее шаги. Я долго думал о ней, старался представить себе ее вытянутую морду, печально плывущую вдоль ночных улиц. Я никогда не видел ее. Но каждую ночь она проходит мимо моих окон, и ритмичный цокот, эхом разносится по всей улице.Я боюсь, что однажды лошадь исчезнет. И поэтому, когда слышу этот таинственный цокот, никогда не кидаюсь к окну. Потому что совершенно точно знаю, что увижу, отодвинув штору...Тогда моя лошадь исчезнет, а мне бы очень не хотелось с ней расставаться.А мимо ваших окон никогда не проходит лошадь?
  
  
  
   EVERLASTING ORANGE FRIDAY
   *Dedicated to the summer in the city*
  
   «Всё, что я могу знать - это то, о чём я сейчас думаю...»
   Эрленд Лу
   «Наивно. Супер.»
  
   Каждую ночь мимо моих окон проходит лошадь.
   Я лежу в тишине и вслушиваюсь в ее шаги. Я долго думал о ней, старался представить себе ее вытянутую морду, печально плывущую вдоль ночных улиц. Я никогда не видел ее. Но каждую ночь она проходит мимо моих окон, и ритмичный цокот, эхом разносится по всей улице.
  Я боюсь, что однажды лошадь исчезнет. И поэтому, когда слышу этот таинственный цокот, никогда не кидаюсь к окну. Потому что совершенно точно знаю, что увижу, отодвинув штору...
  Тогда моя лошадь исчезнет, а мне бы очень не хотелось с ней расставаться.
  
   А мимо ваших окон никогда не проходит лошадь?
  
  
  
  
  Я открыл глаза и уставился в потолок.
  Со мной такое происходит практически каждое утро, когда сознание постепенно возвращается к реальности после беспокойного сна, я концентрируюсь на тонкой ниточке паутины, висящей прямо надо мною. Обычно она изгибается, как парус, или вьется волной от малейшего движения воздуха в комнате. Вот и сейчас я лежу и смотрю в ту же точку. В такие моменты чаще всего думаешь о том, что ты делал вчера или, может быть, ещё сегодня, перед тем как успел закрыть глаза...и теперь открыть их для того, чтобы снова увидеть эту паутину.
  
  Острый луч солнца консервным ножом врезался в щель между жёлтыми шторами. Комнату заполнил вязкий и тёплый апельсиновый свет.
  Я аккуратно убрал с груди, перекинутую через меня, как ремень безопасности, тонкую руку и присел на постели. Рядом со мной лежит девушка, её волосы похожи на листья совсем поздней осени, и это мне в ней нравится больше всего. Честно говоря, я вовсе не собирался просыпаться с ней в одной постели и уж тем более засыпать, но видно, это было неотвратимо. Я скребу в затылке. Восстанавливать логическую цепочку вчерашних событий в прямом или обратном порядке мне совсем не хочется, поэтому я просто смотрю на неё.
  
  Сейчас глядя на неё, я почему-то подумал про Джона Уэйна. Не знаю чем, но она напоминала мне этого мифического героя вестэрневского эпоса. Может, было что-то особенное в небрежности её движений или в привычке курить красные "Marlboro" и пить крепкие неразбавленные напитки.
  Мы познакомились с ней давным-давно в одном модном и от этого очень тесном баре. У нее, кажется, были проблемы, она поссорилась со своим парнем, ну и всё что из этого вытекает. Мы очень быстро нашли общий язык, слизывали соль с запястья, опрокидывали текилу, выдавливали в рот лимон и улыбались друг другу. Как оказалось потом, проблемы с парнем у неё были постоянно, я даже подумал, что она находит в этом свой особенный кайф. Виделись мы редко, и в принципе неплохо проводили время. Вряд ли это можно было назвать полноценным общением... преимущественно мы молчали. Не знаю даже, кто из нас больше молчал: я или она? Всё было достаточно естественно и непринуждённо, порой мне это нравилось. Когда мы говорили, она обычно делилась своими жизненными проблемами, сексуальными фантазиями, реже раскрывала свои сны - пестрые слайды знойных карнавалов, от которых пахнет корицей, сигарами и шоколадом.
  
  Теперь я стою, заглядываю себе прямо в зрачки и медленно натираю зубы щеткой. Настроение у меня почему-то совсем никакое, стою, чищу зубы вот уже пять минут, ощущение, словно голова набита ватой. Неделю назад я поссорился с тем, с кем ссориться совсем не хотел и теперь всё что я ни делаю, кажется мне каким-то ватным и пенопластовым. Как будто лежишь между ёлочными игрушками в какой-нибудь душной коробке.
  
  Я захожу в кухню и включаю радио. Недомытые чашки, кухонные полки и раковину постепенно заливает нежный и слегка неискренний голос пластмассового Иосифа Кобзона.
  Года два назад отец словил волну «Радио Ностальджи» и был безумно этому рад. Пару месяцев спустя приемник случайно упал, и там сломалось колёсико настройки, так на нашей кухне навсегда поселилась эта удивительная радиоволна. Сначала я всё ворчал по этому поводу, а потом привык и даже начал получать от этого удовольствие. Слушая «Радио Ностальджи», никогда не можешь разобраться какой на дворе день или год, осень сейчас или лето, в какой стране ты находишься. «Ностальджи» - это радио, для тех, кто окончательно потерялся в пространстве и времени (я так подумал, что эти ребята могли бы использовать подобную фразу для своего рекламного слогана). Отцу же, наверное, всё это напоминало детство или юность, или может быть нечто среднее между этими двумя состояниями, то, что любой человек почтенного возраста, не задумываясь, называет лучшими годами своей жизни. Рэндемность, с которой ди джеи подбирали репертуар для эфира, всегда была невероятной, хотя для меня уже вполне предсказуемой. Вот сейчас допоёт Кобзон, потом они поставят Beatles, после них хор из забытого всеми дома пионеров исполнит песню о мире и дружбе, продолжится всё это каким-нибудь наркотическим опусом Джима Морисона.
  Я ставлю джезву с кофе на плиту, и тут мне в голову приходит мысль о том, что я, на самом деле, не видел ни одного фильма с Джоном Уэйном. Да, я сто раз о нем слышал в других фильмах, читал о нём в каких-то критических статьях и даже помню, что как-то, пару лет назад, видел его постер в одном Макдоналдсе в Токио(сам ресторанчик был оформлен в духе вестерна, и там бравый Джон Уэйн висел рядом с молодым Рейганом). Но факт в том, что я никогда собственными глазами не видел, как он выхватывает пистолет из кобуры или подкуривает сигарету... и курил ли он вообще сигареты? Почему же это я начинаю сравнивать кого-то именно с ним?
  Так я стою озадаченный какое-то время, пока шипящий звук сбегающего кофе не приводит меня в чувство.
  Ладно, тогда подойдёт Уинстон Черчилль...он хотя бы был герцогом Марлборо.
  Я продолжаю возиться с джезвой, разлитым кофе и недомытыми чашками и даже неожиданно для самого себя начинаю подпевать Кобзону.
  «...идут грибны-ые дожди...» по линолеуму в коридоре прошлепали босые пятки, и открылась дверь на кухню.
  
  Она стоит в моей майке "Houston Rockets" и, так по-детски вытянув губки, потирает указательным пальцем глаз. В руках у неё телефонная трубка.
  - Вот - она протягивает мне трубку - тут кто-то звонил ... я взяла...а там что-то сорвалось
  - Спасибо...Доброе утро
  - Доброе утро. Слушай, ты не помнишь, куда я положила сигареты?
  - Курить натощак - плохая примета. Давай лучше пить кофе.
  Я пробую изобразить улыбку, хотя в голове с бешеной скоростью начинают вращаться все возможные варианты того, кто бы мог мне звонить, и что там могло сорваться...или, может быть, кто-то просто повесил трубку. Самое ужасное если это и был тот звонок, которого я ожидал всю неделю.
  Наверное, ошиблись номером... Я ещё раз делаю попытку изобразить как можно более оптимистическую улыбку и набираю полную грудь душного утреннего воздуха.
  
  Мы молча сидим и пьём кофе, по радио поет Фрэнк Синатра. Она улыбается... забавно так улыбается, слегка по-детски, и при этом щурится, так как весь свет из окна выливается прямо на неё. Mы сидим и не произносим ни слова. Настроение у меня постепенно начинает улучшаться. Люблю, когда она так улыбается, ещё люблю, как поет Синатра, и когда люди просто молчат, если им нечего сказать. ( Вот, когда кто-нибудь натужно пытается вымучивать из себя стандартно бессмысленный диалог, или, когда песни Синатры поёт Муслим Магомаев - вот это уже совсем плохо.)
  - У тебя очень милая улыбка - говорю я ей
  Она молчит и продолжает улыбаться. Как же хорошо у неё это получается!
  - Ну ладно, мне вообще-то пора уже...
  Она уходит принимать душ, затем начинает бегать по квартире искать свою одежду, сумочку, сигареты. Я остаюсь сидеть на кухне, весь поглощенный этим парадоксальным радио.
  Теперь передают блок новостей, так ничего особенно интересного. Правда, одна новость меня заинтересовала: рассказали про какого-то парня, который превратился в овощ. Один карманный воришка из Нью Мексико по имени толи Хосе, толи Педро услышал глас Божий. Бог ему прямо так и сказал: « Стань овощем!». Ну, парень естественно всё воспринял близко к сердцу, решил, что это, мол, знак к тому, чтобы покончить с преступной жизнью, сшил себе костюм перца чили и устроился работать зазывалой в местном супермаркете.
  
  - Ну, я пошла.- она снова появляется в дверном проеме теперь уже в своей болотного цвета футболке и каких-то совсем несуразных полосатых клешах от Гуччи.
  Я поднимаюсь и иду провожать её до двери, а по дороге всё рассматриваю эти забавные брюки. Наверное, Гуччи тоже, вставая по утрам, включает радио «Ностальджи», или для него эти полосатые клеши являются чем-то вроде воплощения того, что он безоговорочно называет лучшими годами своей жизни.
  Она небрежно целует меня в щеку на прощание и говорит что-то невнятное о том, что надо-как-нибудь-созвониться. В ответ я снова глупо улыбаюсь, и так мы расстаемся.
  
  Я иду в комнату, складываю диван и раскидываю по полкам постельное бельё. Потом достаю из шкафа свои безразмерные шорты от Карла Кани и пёструю гавайскую рубашку. Из всех моих гаваек эта - самая любимая. Её сшила мне мама ещё в те времена, когда мы всей семьёй жили в Токио. Помню, это было летом, в кинотеатрах начали крутить «Ромео и Джульету» с Леонардо Дикаприо и весь наш класс бегал смотреть его по несколько раз. Это был настоящий хит. А я с гордостью ходил в своей новенькой пёстрой гавайке и, как мне казалось, был страшно похож на этих ребят Монтеки, носившихся по экрану и потрясавших своими тяжеловесными «дабл иголами». Это было время, когда Лео ещё не успел утонуть в Атлантическом океане и навсегда стать улыбающимся отпечатком на футболке. Хорошее было время.
   Часы показывали без четверти двенадцать. Оставаться дома не было никакого смысла и поэтому, бросив в рюкзак лежавшие на столе журнал и бумаги, я вышел на улицу, нырнув в очередной жаркий день городского лета.
   Я люблю ощущать лето порами кожи, с головой погружаясь в эту томную, слепящую, медленно льющуюся массу летнего времени. Когда всё, подчиняясь какому-то внутреннему ритму, проплывает мимо как в замедленной съёмке.
  
  Медленное-медленное летнее время...
  Эти паузы между фразами длятся часами. И, кажется, всё вокруг замирает, когда улицы начинают играть летний джаз.
  Сутулые дома выпрямляют свои спины. Они готовы выпрыгнуть в небо. Их слегка поблёскивающие газа, окна, широко открыты медленным летним улицам, залитым вязким оранжевым соком.
  Протяжный и дурманящий, как аромат кофе, льётся сиплый негритянский голос саксофона.
  Внутри этого города просыпается улитка и ползёт к началам тысячи радуг.
  И если этот город спит, то, наверное, он снится сам себе, бесконечный и медленный...
  медленный джаз лета...
  Затылок касается щетинистой травы, лицо превращается в едва заметную улыбку. Неуловимое движение губ
  - Тихо-тихо ползи улитка, по склону Фудзи...Вверх до самых высот.
  
  В кармане закричал телефон, обрывая механическим подобием музыки летнюю синкопу. С мелодией Вагнера в небе всегда появлялись грозные вертолёты и к чертям расстреливали все хорошее настроение. Зачем я поставил эту мелодию?
  - Алло?
  - Ну и где ты ходишь...?
  Это был Заяц. Я и забыл совсем про то, что мы договаривались встретиться.
  - Ладно, не шуми. Буду через пятнадцать минут.
  Я выбрал в меню мелодий «Stan» и бросил телефон обратно в карман.
  
  
  
  
  
  Заяц считал себя жертвой постмодернизма. Самым примечательным в нём было то, что он находился в состоянии перманентной депрессии, которая имела огромное количество разновидностей и проявлений в зависимости от времени года и погодных условий. Хотя иногда наступали моменты, когда он казался мне самым счастливым человеком на Земле.
  Я очень любил Зайца и тоже считал себя в какой-то степени жертвой постмодернизма, хотя, честно говоря, до конца не понимал смысла этого словосочетания.
  
  Мы сидим в летнем кафе и наблюдаем за ленивым движением на улице. Я пытаюсь съесть, рассыпающийся у меня в руках, тако. Заяц сосредоточенно делает небольшие глотки из картонного стаканчика с каппучино.
   К бровке подъезжает светло-розовый кабриолет. Из него выходит средних лет дамочка, сжимая подмышкой карликового пуделя. Она направляется в кафе на противоположной стороне улицы и усаживается в плетеное кресло. Вообще-то, я давно для себя вычислил, что показателем цен в любом кафе являются именно кресла. Скажем, наши кресла из пластика, и от того платим мы раза в три меньше, чем могли бы заплатить, усевшись в те плетенные на противоположной стороне улицы.
  - Знаешь, - говорю я, окончателно разделавшись с хрупким твореньем мексиканской кухни, - Я тут подумал вот о чём... мне уже двадцать лет, а я так ничего толкового в жизни ещё и не сделал.
  - Хм-м-м - протягивает Заяц, отпивая свой каппучино. Больше он ничего не говорит. Уверен, подобная мысль нередко и к нему приходит в голову.
  Дамочка в кафе через дорогу театрально выпячивает пухлые губки и постепенно втягивает в себя через соломинку коктейль такого же бледно розового цвета, как и её кабриолет. Она отламывает кусочек шоколадного круасана и подносит его к мордочке испуганного пуделя.
  Я ещё немного потянул паузу, и, в конце концов, выдал:
  - Я решил стать писателем.
  Заяц проявляет максимально сдержанное удивление - его лоб покрывается мелкими морщинам, левая бровь медленно ползёт вверх.
  Интересно, о чём он сейчас думает?
  Когда-то он поделился со мной одной из своих теорий. По словам Зайца, в жестоких условиях постмодернистских реалий для человека существует только два способа поглощения информации: первый - созерцание движущихся картинок на экране; и второй - созерцание печатных символов на листе бумаги. Состояния, испытываемые при этом, являются полярными и противоречат друг другу, поэтому человек должен выбирать одно из двух. Смешивание же, как утверждал Заяц, пагубно действуют на организм. «Ну, представь себе, это всё равно, что смешивать водку с пивом. Причём чем более крупные дозы ты смешиваешь, тем хуже тебе становится».
  Помню, я долго сидел и размышлял над его теорией, а потом спросил: «Послушай, ну вот намешал человек всей этой дряни, стало ему плохо, тогда он, обычно, бежит обниматься с белым другом. А если у тебя всё это в башке творится, должен быть, наверное, какой-нибудь и там унитаз?»
  И тогда Заяц поведал мне о некотором виде ментального унитаза, как лучшего орудия очищения от всякой ерунды, которой тебе забивают голову.
  Сейчас он, наверное, думает, что я сам решил производить печатные символы и буду теперь собственноручно забивать умственную сантехнику человечества...
  - Ну, и о чём ты собираешься писать? - наконец, спрашивает он.
  - О лошади... - нечаянно срывается у меня.
  - О ком?!
  Он, похоже, не понял моей фразы или просто плохо расслышал.
  - Да какая разница! Ну, вот хоть о нас с тобой. О том, как мы каждый божий день сидим в одном и том же кафе, размышляем над тем, что нам уже стукнуло по двадцать, а мы такие балбесы так ничего путного в жизни и не сделали, и что пора кем-нибудь становиться...
  - И ты думаешь, это будет кому-нибудь интересно?
  Ну, ни то чтобы его вопрос сбил меня с толку...Я бы, пожалуй, и сам должен был об этом подумать. Но думать об этом не хотелось, поэтому я просто сижу и пожимаю плечами.
  Этому бедному пудельку совсем стало плохо от шоколадного круасана. Его спичечные ноги задрожали, и он начал отрывисто кашлять. Дамочка нервно кидает на столик пятидесяти гривенную купюру, хватает пуделя подмышку и бежит к машине.
  Я иду брать себе бурите и донат для Зайца.
  
  Я возвращаюсь, и мы продолжаем болтать обо всём на свете. Поначалу Заяц как обычно пытается увести меня в дебри своего постмодерного сознания, где в джунглях фамилий расставлены ловушки концепций и теорий: Фуко, Барт, Деррида, «универсализм как маска догматизма», «империализм рассудка». Я понимающе киваю. Нет, я действительно кое-что понимаю из того, что он говорит. Потом я рассказываю ему пару новых анекдотов, и он понимающе смеётся.
  Я съедаю бурите, допиваю колу и закуриваю лёгкий «парламент». Левая бровь Зайца снова ползёт вверх.
  - Ты же вроде бы бросил...
  - Ну да, вроде бы бросил. Вчера вот начал. Знаешь, день был такой ...ээ...странный...
  Наверное, не слишком убедительный ответ. Заяц пристально на меня смотрит.
  - Ты ей звонил?- спрашивает он после небольшой паузы.
  - Нет
  Заяц, наверное, думает, что я полный идиот. Даже если не думает, то очень зря, ведь именно так оно и есть на самом деле. На протяжении недели я набираю её номер и вешаю трубку, так и не дождавшись первого гудка, я, как сумасшедший, бегу к телефону, каждый раз, когда в комнате раздаётся звонок. Я всё жду, что что-то произойдёт, но ничего не происходит. Самое страшное это, наверное, то, что я действительно влюбился.
  - Ты с ней поссорился?
  - Да нет... просто она очень хочет, чтоб мы стали друзьями. Понимаешь? Настоящими! Друзьями! - я глубоко затянулся, так что аж в груди защипало, - Как по мне, так это означает, что она просто не желает меня видеть.
  Мы снова на какое-то время погружаемся в молчание. Я возвращаюсь к созерцанию вяло плывущей улицы. В кафе напротив сидят два мужчины средних лет в одинаковых чёрных костюмах и курят, пуская солнечных зайчиков дорогими наручными часами. Курят они как-то забавно, затягиваются почти синхронно, при этом у обоих на лице загадочно угрюмый вид, как будто под пиджаком у каждого пистолет.
  Тишину прерывает Заяц
  - Слушай, а переводы когда отсылать будем?
  Месяц назад мы получили один проект из Нью-Йорка. Это была целая пачка эмигрантских писем за 1927-28 годы написанных корявым почерком на дореформенном русском языке. Одни евреи из Гаваны писали другим евреям из Нью-Йорка. И те, и другие писали о том, как им тяжело живётся. Причём, как я понял, тем, что в Нью-Йорке жилось чуточку легче, потому что те, кто был в Гаване, очень уж хотели к ним перебраться. Каждый раз, когда я садился за эти письма, голова шла кругом, глаза болели разбирать их каракули, но за работу предлагали неплохие деньги и это, разумеется, вдохновляло и меня и Зайца.
  Мы сходимся на том, что раньше, чем через надели две всё не закончим, и поэтому можно спокойно работать в том же духе.
  - Ну, что будем расходиться, а то у меня дела ещё есть
  - Дела так дела...- с ухмылкой говорит Заяц. И я догадываюсь, почему он ухмыляется, я и сам кажусь себе забавным, бегаю туда сюда со своими «делами», хватаюсь за что ни попадя, самому очень хочется ухмыльнуться.
  - Слушай, а ты помнишь хоть один фильм с Джоном Уэйном?
  Заяц сначала сосредоточено мычит в ответ
  - М-м-м...нет. Не помню. А почему ты спрашиваешь?
  - Да, так. Просто фамилия в голове вертится, утром по радио услышал.
  Я провожаю Зайца до ближайшей станции метро.
  - Ты действительно собираешься обо всём этом написать...ну, там о нас с тобой? - говорит он мне, протягивая руку на прощанье.
  - Да. Хотя, написать обо всём будет тяжело. Попробую втиснуть свою жизнь в какие-нибудь узкие литературные рамки.
  -
  - Вот, что я тебе скажу, - говорит он, - Вся огромная человеческая жизнь со всеми её сложными переживаниями может запросто поместиться даже в самом мизерном пространстве...например, в прицеле снайперской винтовки.
  - Звучит, как цитата из Тарантино.
  - Это я сам придумал. Можешь взять себе в качестве эпиграфа. Да, и постарайся написать какой-нибудь криминальный роман, может, его хоть читать будут.
  На лице у него снова появляется его фирменная ухмылка, он жмёт мне руку и исчезает в прохладном желудке метрополитена.
  Я смотрю ему вслед и думаю об этой его ухмылке, и о том, что бы можно было написать о нас со всеми нашими идеями и планами, «делами», «проектами», долгими разговорами ни о чём, стопками прочитанных книг, километрами просмотренных киноплёнок, литрами крепкого кофе, переплетениями улиц, залитых солнечным светом и всей этой «постмодерной профанацией», доверху наполнившей наши забавные жизни.
  Мы очень похожи на детей, когда-то забытых родителями в луна-парке. Всё бегаем, мечемся среди розовых слоников и лошадок и никак не можем выбраться из замкнутого круга вращающейся карусели. Наверное, это можно назвать Сансарой.
  
  Большие электронные часы над площадью, прокрутив на протяжении минуты уйму полезной информации в виде десятка рекламных объявлений, даты и температуры воздуха в столице, наконец, показали время. Было уже начало третьего. В голову пришла идея заехать в контору и увидится с лидерами молодёжного движения.
  Я останавливаю такси. Оно выглядит довольно прикольно - жёлтая волга с огромной рекламной наклейкой "Lipton Tea". Немного поторговавшись с таксистом, я прыгаю на заднее сиденье.
  Сначала мы едем медленно, а потом, свернув в какую-то боковую улицу, чтобы срезать путь, и вовсе застряём. Я постепенно начинаю чувствовать себя внутри этого забавного автомобиля фирменным липтоновским пакетиком с чаем. Летний город, как вялая домохозяйка, заваривает меня в своем безумном жарком чайнике. Водитель «липтона» вытирает платком пот со лба и матерится, сначала едва слышно себе под нос, а потом уже чуть громче обращаясь ко мне
  - Нет, ну не суки, а?! И тут всё перекопали, не город, бл.., а какая-то стройплощадка...
  Я с пониманием киваю и выдаю что-то вроде «мг-ммм». Таксист пытается подобрать нужные фразы, чтобы наиболее ярко описать эту довольно типичную ситуацию, в которой мы оказались по воле наших горячо любимых городских властей. Я продолжаю ему поддакивать.
   Всем таксистам, как я заметил, очень важно с кем-нибудь поговорить. Иногда они норовят поделиться с пассажиром буквально всеми своими проблемами, даже теми, что и психоаналитику не всегда расскажешь. Наверное, это оттого, что им скучно целыми днями стоять в пробках, или они просто используют шанс утолить своё дикое желание выговориться перед человеком, которого они видят в первый и последний раз. Мне кажется, вне своих машин это очень молчаливые люди. Впрочем, я никогда не болтал с таксистами, как-то не выходило. Пожалуй, мне просто нечего было им сказать.
  Я отрешенно смотрю в окно и пытаюсь вслушаться в то, что передают по радио. Это снова оказывается «Радио Ностальджи». Правда слушать его в такой ситуации как никогда приятно. Во-первых, потому что ситуация сама по себе довольна не типичная, так как поголовно все водители маршруток и такси слушают обычно «Шансон», где хрипящие безголосые не аранжированные блатняки утяжеляют атмосферу, доводя её до абсурда. А, во-вторых, похоже на то что эти ребята из пыльной ностальгической машины времени поймали правильную волну. Из магнитолы выплывает, смешиваясь с разряженным воздухом, довольно яркий саунд-трэк к этому бесконечному ряду автомобилей, слегка прибалдевшим от жары рабочим, разбивающим асфальт, и редким прохожим. "Hot ti-i-ime... summer in the city..."Джо Кокер пытается угнатся за темпом отбойного молотка, мы потихоньку продолжаем ползти и Дженис Джоплин вытягивает свой фирменный "Summer time". Духота-то какая! Я кручу ручку и полностью открываю окно, в воздухе никакого движения, жара только больше заполняет машину, домешивая запах пыли и выхлопных газов. Я закрываю окно и тут эстафету принимает Боб Марлей со своей "Concrete Jungle". Один мой приятель по кличке Ботаник утверждал, что в непредсказуемом советском сознании Корнея Чуковского образ ужасного африканского разбойника Бармалея родился как некий звуковой шифр от имени великого Боба Марлей.
  Под звуки "Concrete Jungle" я вдруг ударился в воспоминания о Ботанике. Мы с ним когда-то учились в одном классе. Кличку свою он заработал за то, что был самым прилежным учеником в классе, всё своё свободное и несвободное время проводил за книжками, одним словом, был типичным "ботаником". Прозвище его получило свой второй потаённый смысл, когда пару лет назад Ботаник не на шутку увлёкся растафарианством и потихоньку начал выращивать коноплю у себя на балконе, с усердием юного натуралиста, удобряя её, бережно поливая заваркой «Earl Grey». Ещё в школе он начал писать всякого рода научные работы, посвященные этносу и феномену национальной мобилизации, и отправлял их в малую академию наук. Потом он поступил на исторический факультет и продолжал свои исследования, перерывая горы англоязычной и франкоязычной литературы. Он подавался на все конкурсы научных работ, какие только проводились в стране, пока однажды не выиграл, наконец, кучу денег у одного американского фонда. Янки вручили ему диплом как самому перспективному молодому учёному и дали этот свой грант, чтобы он мог дальше развиваться. Помню, все его знакомые ломали голову над тем, как же этот бедолага потратит столько денег. Но Ботаник видно голову совсем не ломал над этой проблемой: взял он этот грант, разбил свою старую копилку, в которую ещё с восьмого класса бережно засовывал пятидолларовые купюры, экономя на всём подряд, всё хорошенько подсчитал и...свалил себе на солнечную Ямайку, где пробыл почти месяц. Так Ботаник из забитого зубрилы превратился в легендарную личность.
  Помню, мы встретились с ним после его возвращения. Он сидел за столом, со свойственной ему аккуратностью и педантичностью забивал косяк и рассказывал мне про императора Хайли Силасие Первого Растафари, про священную гору Сион, про Маркуса Харви, про босогоих ямайцев сидящих на берегу моря в надежде увидеть на горизонте корабли, которые заберут их на Землю Обетованную, про Боба и то, как он играл в футбол и разумеется про неизбежность падения Вавилона.
  - Понимаешь, все эти американцы просто козлы...
  - Ну, знаешь ли если б не эти козлы, ты бы и на Ямайке не побывал.
  - Прости, я знаю, что это звучало примитивно, просто употребил лингвистический штамп довольно типичный для нашего менталитета. Я вот о чём хотел сказать, вся эта американская культура и есть культура зла...понимаешь, они - это и есть Вавилон. Да, собственно там и культуры как таковой нету, они ведь ничего великого не создали.
  Я хотел по началу возразить и напомнить Ботанику про таких ребят как Селинджер, Луи Армстронг, Хемингуэй, наконец, Элвис, но в итоге передумал. Может, он действительно был прав.
  - Послушай меня, весь этот Пакс-Американа-Вавилон рано или поздно погубит их извращенное толкование мирового господства и пристрастие к синтетическим наркотикам - пророчески подытожил Ботаник и глубоко затянулся косяком.
  
  Мои размышления прервал писк мобильного телефона. У меня отняло какое-то время выудить его со дна своего безразмерного кармана, пока он жалостливо заливался мелодией Dido. "My tea"s gone cold I wonder why..."
  - Алло
   Никто не ответил
  - Алло-о
  Я посмотрел на экран своей "нокии". Телефон был бледен и молчалив, как смертельно больной. Чёрт! У меня просто села батарейка. Кто бы это мог звонить? Я ведь даже на номер не успел посмотреть.
  Я снова пытаюсь сосредоточится на прослушивании радио и не думать об этом звонке, но он застряёт в моём сознании навязчивой мелодией Dido. Глупо, как же это глупо! А вдруг это звонила она?!
  Так, единственное чего мне сейчас очень хочется, так это выйти из этой машины. Что я собственно и делаю
  - Вот, возьмите - я протягиваю таксисту половину договоренной суммы- Пройдусь я лучше пешком.
  Выйдя из машины, я быстрым шагом направляюсь к ближайшему таксофону. Выуживаю из рюкзака старую телефонную карточку и делаю глубокий вдох. Никогда не думал, что так буду волноваться перед обыкновенным телефонным звонком. Пальцы мгновенно проскакали по кнопкам, повторив въевшуюся в сознание комбинацию. Долгий гудок. Главное теперь - не бросить трубку. Да, в конце концов, что уж тут такого важного, просто позвонил узнать как дела. Второй гудок...третий... ещё один гудок, и ещё...Может, не тот номер набрал? Я повторяю ту же комбинацию кнопок и вновь слышу одни лишь долгие гудки.
  Так я обошёл ещё несколько автоматов, пока, плюнув на всю эту безысходность, не нырнул в метро.
  
  
  Второй и третий этаж этого здания занимала та самая контора, куда я периодически, как в печку, забрасывал свои «свежие» идеи, ожидая определённого материального результата. Контора занималась проблемами молодёжной политики нашего государства. В просторных офисах с евроремонтом сидели сорокалетние пузатые юноши и, насупившись, ломали себе головы над острыми проблемами молодого поколения.
  Сюда года два назад привёл меня мой однокурсник и мы в четыре руки стали забрасывать в искристое пламя молодости статьи, тексты для брошюр, выступлений и интервью, описания проектов, сценарии pr-акций, концертов и телепередач, лозунги, слоганы, в общем всё, что могло ярко гореть в этой безумной топке. Иногда огромная доменная печь расплывалась в улыбке, и из неё выплавлялись деньги. В последнее время они выплавлялись всё реже и реже. Олег продолжал кочегарить там на постоянной основе, а я перешёл в разряд вольного художника. Нашим непосредственным начальником был Михаил Ступка, человек большого таланта и ещё большего самомнения. Он был всего лет на пять старше нас. Его уверенность в себе иногда граничила с самовлюбленностью, но, не смотря ни на что, выручала его, да и всех нас не один раз. Собственно с ним я и собирался сегодня встретиться.
  
  На втором этаже на рисэпшене сидит Маша - единственное, что мне безоговорочно нравится в этой конторе. Каждый раз, заходя в центральную дверь, я ловлю себя на мысли, что первое, во что упирается мой взгляд, это машина грудь. Вот и сейчас тоже самое... Елки! надо попробовать посмотреть куда-нибудь в другую сторону. Наверное, Маша всё это замечает. Но виду никогда не подаёт, значит, привыкла уже. Я ведь не один такой. В конце концов, то, что она выдающийся человек заметно любому, к тому же издалека, собственно, поэтому она тут и сидит... Busty Goddess of Reception.
  - Привет, красавчик! Собрался на пляж?
  Маша угощает меня дежурной хорошо натренированной улыбкой.
  - Да. Вот, по дороге зашёл за тобой. Пойдёшь?
  Маша красноречиво хихикает в ответ.
  - Миша у себя?
  - Миша уехал пару минут назад. Из ваших там только Олежка сидит...
  Услышав ещё раз кокетливый отказ отправится со мной на пляж, я не спеша направляюсь в конец коридора к нашему кабинету.
  
  Олег выглядит уставшим. Два его указательных пальца монотонно пританцовывают по клавиатуре. Покрасневшие широко открытые глаза явно говорят о том, что спал он сегодня мало. Разумеется это никак не влияет на его привычную приветливость.
  - Здорова, бездельник! Всё работаешь над поиском смысла жизни?
  - Можно и так сказать...а ты над чем трудишься?
  - Да так, как обычно, старый добрый чёс...пишу для нашего модного молодёжного журнала поучительную статью. Убеждаю тинэйджеров в том, что лучше заниматься экстремальными видами спорта, чем пить и курить. Мы под это целую акцию на осень планируем. Всякие там ролеры, скэйтеры...
  Олег широко зевает.
  - Ну то что наша контора и существует-то здесь только ради того, чтобы кого-то в чём-то убеждать это понятно, но ты вот сам никогда по-настоящему не задумывался, что всё, что мы тут делаем - это полная байда
  - Чего это тебя пробило?
  - Да ты вот сам прикинь, почему это вдруг для здоровья полезней заниматься экстремальными видами спорта, чем пить и курить? Ну, будешь ты пить-курить, ну, умрёшь лет на двадцать раньше, чем житель какого-нибудь горного аула, который всю жизнь козьим молоком питается. А так на своём маунт-борде ты можешь расшибиться насмерть в любой момент, или инвалидом стать на всю жизнь.
  Олег пожимает плечами и слегка иронично мямлит.
  - Ну а всякое там физическое развитие...за ним следует духовное и тд.
  - Вот и убеди их зарядку под радио «Проминь» по утрам делать и марки собирать!
  - Марки... - Олег расплывается в загадочной улыбке Джоконды - Может им ещё предложить в лес по грибы ходить или гербарии засушивать.
  - Да, ты прав. Для сегодняшних инфантилов старые пионерские забавы не подходят. Или мухоморов наедятся или все гербарии скурят.
  - Ты что-то совсем сонным выглядишь
  Как бы в подтверждение моим словам Олег снова широко зевает и потом трёт воспалённые красные глаза.
  - Давай я сбегаю кофе сварю.
  - Да, ну его этот кофе, я его совсем не пью. Возьми лучше шкафчик открой. Мы тут спонсора нашли под наш фестиваль пивной, так он нам продукции немного подкинул для творческой мысли...
  С замиранием сердца я открываю шкафчик, который был обычно загружен свежими номерами нашего модного молодёжного журнала и обнаруживаю, что он доверху забит пачками с апельсиновым соком. Я достаю одну пачку и присматриваюсь к названию фирмы. Логотип представляет из себя морду улыбающегося медведя
  - Ты хочешь сказать, что вы подвязали в спонсоры под пивной фестиваль фирму по производству натуральных соков с милым названием «Винни Пух»?!
  - Да - с невозмутимой улыбкой отвечает Олег и принимает у меня из рук упаковку.
  - Презабавно, хотелось бы мне посмотреть, какая у них была реакция.
  Олег разлил сок по стаканам.
  - Ещё посмотришь...Они-то знают, что будут спонсором нашего фестиваля. Правда, что за фестиваль ещё не в курсе. Но мы их, разумеется, убедим, нам не привыкать.
  - Ну, да не привыкать...
  - Только, наверное, этим уже ты займешься. Я сегодня вечером с Маринкой в Крым уезжаю. Запарился я уже тут, сил нет... Да, и Миша ещё хотел, чтобы ты под это всё слоган какой-нибудь броский придумал. Ну, у тебя это обычно классно выходит...
  Я сделал большой глоток сока и даже не почувствовал его вкуса. В голове закрутились яркие картинки: закрученные в самокрутки гербарии, перебинтованные скейт-бордисты, кляссеры с разноцветными прямоугольничками LSD, Джон Уэйн сдувающий пивную пену с револьвера, Винни Пух обвешанный олимпийскими кольцами взлетающий над Московским стадионом на воздушном шарике... До свиданья, наш ласковый Ми-и-иша...
  Я зажмурился и изо всех сил попытался представить себе ментальный унитаз Зайца.
  
   Тишину взорвал телефонный звонок. Я молниеносно схватил трубку, вызвав удивленный взгляд Олега.
   Это был Миша Ступка. Он был приятно удивлён, застав меня в офисе, и страшно хотел бы со мной встретиться.
  - У меня тут сейчас интервью на радио через пару минут. Давай у китайцев в семь.
  Повесив трубку, я выслушиваю небольшую лекцию Олега о том, что к телефонным звонкам нужно относиться чуточку проще, а к аппаратуре, соответственно, бережней, ну, и кое-что вкратце о влиянии американского блокбастера "Матрица" на не устоявшуюся психику украинских подростков.
  Мы допиваем оставшийся в пакете сок, и я тщетно пытаюсь развить тему американского кинематографа в нашей высокоинтеллектуальной беседе. Выясняется, что познания Олега в американском кино ограничиваются наиболее типичными образами - хватающим телефонную трубку, Кеану Ривзом, да силиконовыми губками Анжелины Джоули. Про существование Джима Джармуша ему не известно, ну и, разумеется, ни одного фильма с Джоном Уэйном он не видел.
  - Ладно, пойду я, пожалуй. Мне ещё сумку нужно успеть собрать, - со взодхом говорит Олег.
  Прихватив с собой по пачке сока, мы покидаем наш офис.
  - Это самая длинная пятница в моей жизни. Такое впечатление, что она уже неделю длиться, и ещё ведь не скоро закончится. Сяду в поезд и буду спать, чтоб как-то её прекратить
  - У меня то же чувство. Не знаю, наверное, всё лето - это одна большая пятница. До осеннего понедельника ещё далеко, и можно полной грудью вдыхать аромат бесконечных выходных...
  - Бездельник!- коротко оборвал мою тираду Олег.
  
  До встречи с Мишей у меня оставалось ещё около двух часов. Я занялся традиционным убиванием времени: зашёл в пару соседних магазинов, долго изучал никогда не интересовавшие меня велосипеды, потом рассматривал разноцветные кеды и выствленные на распродажу полупальто фабрики "Каштан", затем купил в палатке хот-дог и банку пива и удобно разместился на лавочке напротив Планетария. Хот-дог я съел ещё по дороге до лавочки, усевшись я открыл банку пива и погрузился в чтения потрёпанного майского "New Yorker"а, в который положил с утра свои бумаги. Подобная периодика обычно долго служила мне в качестве папок для документов.
  Время ползло ужасно медленно. Я спрятал New Yorker обратно в рюкзак, взял себе ещё одну баночку пива, и, вернувшись на скамейку, начал просто смотреть по сторонам.
  
  Ничего интересного вокруг нет, и поэтому я просто рассматриваю два телефонных автомата возле входа в планетарий. Делаю глоток за глотком и постепенно ловлю себя на мысли, что никак не могу отвести взгляд от двух синих таксофонов. Похоже, всё о чём я думаю в этот день - это один простой телефонный звонок, обыкновенный телефонный разговор, не имеет значения долгий или короткий, важный или бессмысленный. Телефонный разговор с ней...запутавшийся во времени и потерявшийся в пространстве, кусочек всего, того, что я хотел сказать ей... Знаешь я всё это время думал о тебе, о нас с тобой... и мне кажется, что я ...
  Так, хватит! Я перевёл взгляд на надпись "Планетарий". Я никогда особо не разбирался в астрономии, и честно говоря, она никогда меня не интересовала, но с детства меня притягивало к себе это необычное место. Мне сейчас сложно разобраться, что именно было необычного для меня в планетарии. Под куполом этого здания находиться то самое другое небо, в жаркий летний день там прячется прохладная ночь.
  Не долго думая, я захожу в Планетарий, вручаю женщине на входе пятигривенную купюру и, оказавшись внутри зала, занимаю первое попавшееся свободное место. Откинувшись на спинку слегка ободранного жесткого кресла, я задираю голову вверх и ныряю в бесконечное звёздное небо.
  Голос лектора, плывущий в ночной тишине, превращается в убаюкивающий фон: «...предполагается, что звёзды образовались из межзвёздного вещества. Сырьем для формирования звёзд служат мельчайшие частички газово-пылевой массы. Плотность её составляет около одного атома на один кубический сантиметр, плотность космической пыли примерно в сто раз меньше...»
  
  Медленные и тяжёлые карпы кружат в тёмном лаковом небе.
  Их светящиеся белые тела, украшенные красными пятнами, плавно огибают холодные отполированные жемчужины звёзд, едва задевая хвостом упавшую на самое дно луну.
  Когда с тонких напряженных пальцев сосны срываются небольшие хрустальные капли, по небу идут круги...
  Откуда-то доносится музыка, обрывки полушёпота сливаются с бесконечным шумом ночных цикад.
  Дует ветер и несёт за собой тысячи ярко белых снежинок
  - Это идёт снег?
  - Это цветёт слива...
  
  
  Миша как обычно опаздывает минут на пятнадцать. Пока его нет, я сижу и уминаю мою любимую китайскую лапшу. Она страшно напоминает мне ту, что я когда-то ел в детстве, когда мы с родителями на выходные поехали в Йокохаму и гуляли там по чайнатауну. Не по-японски яркий и контрастный, он запомнился мне пестрыми гримасами китайских масок и привкусом вот этой лапши. Чтобы чем-нибудь себя занять, я рассматриваю иероглифы на копиях старинных гравюр и красных полотнах, развешанных в беспорядке по стенам небольшого ресторанчика. Иероглиф «вверх», потом «море»...так, кажется, пишется Шанхай, а вот самый красивый... «лошадь»
   Миша появляется, привычно извиняясь за опоздание. Вместе с ним как сквозняк в любое пространство всегда влетает какое-то нездоровое чувство бодрости и оптимизма. Мне Миша чем-то напоминал спортсмена, скорее даже не спортсмена, а физкультурника. Такого типичного секс символа того периода советского кинематографа, когда было принято неестественно широко улыбаться или чересчур мужественно хмурить брови и сжимать зубы.
   Сегодня на нём превосходный серый костюм, скорее всего Mexx или Stones, купленный по сезонной распродаже, и страшно прикольный вельветовый галстук. По поводу чего именно сделать бы ему комплимент?
  Миша берёт себе варёных овощей и жасминовый чай, и пытается начать общение с чего-то отвлечённого, никак не связанного с работой.
  - Понимаешь, эти китайцы... они везде! - заговорщицки произносит он, - Вот теперь и у нас начинают плодиться, обрати внимание, их ведь всё больше и больше.
  Видно эта проблема достаточно серьёзно его волнует
  - Вначале они торгуют палёными джинсами от Версаче на рынке, потом ты начинаешь замечать всё чаще в разных местах. В магазине, где берёшь хлеб. В маршрутке по дороге на работу. Пройдёт время, и ты даже не заметишь, как купишь у китайца в гастрономе хлеб, как китаец окажется за рулём той самой маршрутки, которая везёт тебя на работу.
  Он сделал интригующую паузу и отпил немного чая, заглядывая мне прямо в глаза.
  - А однажды ты приходишь к себе на работу, а тебе говорят: «Знакомтесь, это наш новый начальник отдела ...эмм...какой-нибудь там Ли Сын Ман!». Эти китайцы, знаешь ли...
  - Ли Сын Ман был первым президентом Республики Корея.
  - Чего?
  - Я говорю, Ли Сын Ман был первым президентом Республики Корея
  - Ну да... Эти корейцы - так это вообще отдельная история...
  Историю с корейцами Миша всё-таки решил не рассказывать, а довольно резко перешёл к выяснению проделанной мной работы. Я должен был подготовить сценарий одной PR-акции. Нужно было под раскрутку одной партии придумать встречу с молодёжью. По словам Миши должно было выйти что-то принципиально новое в PR-технологии, и не совсем поп-концерт и не совсем полит-митинг. Главное чтобы было ярко, здорово и патриотично. Я достал из рюкзака майский-NewYorker-папку и протянул Мише три листа А4, на которых я усиленно пытался изложить суть моих ментальных извращений на тему молодёжного патриотизма.
  Пока Миша с серьёзным видом читал мой феерический сценарий, я принялся вспоминать все наши безумные проекты, часть которых, не смотря на их абсурдность, реализовывалась и, наверное, даже играла какую-то роль в политической жизни в стране.
  Помню нам нужно было в очередной раз провести какую-то броскую акцию по борьбе за здоровье молодёжи. Миша придумал пригласить графитчиков, чтобы они разрисовали своими баллончиками часть центрального стадиона тематическими рисунками. Под это дело само собой нужно было разрешение городских властей, и потому мы с Олегом красивыми словами описали весь проект как художественную акцию, все эти графити крю поназывали молодёжными художественными коллективами, ну и вообще написали кучу красивых и умных слов. В день проведения акции Миша попросил меня принять работу у молодых талантов и расплатиться с ними. Не скажу, что бы я до конца догонял эти высокохудожественные творения уличной субкультуры, но старался относиться к любому искусству с пониманием. Ребята изо всех сил старались нарисовать что-то связанное со спортом, больше всего мне запали в душу два тощих урода с головами инопланетян из фильма Спилберга, играющих в баскетбол, и огромный мускулистый негр с серьгами во всех частях тела, жмущий штангу. Всё это сопровождалось довольно убедительными надписями, утверждающими, что молодое поколение категорически против наркотиков и за здоровый способ жизни. Я взял из кассы пятьдесят долларов, так как был уверен, что им на всех хватит с головой. Когда я протянул им деньги, они продолжали на меня вопросительно смотреть. А потом один из этих охламонов нерешительно так произнёс: « Так, мы это ... мы вашему же условия ещё вначале выдвинули, если в срок успеем, ещё сверху денег того...два коробка...». Я был немного шокирован наглостью молодых талантов, но объяснив что с травой сейчас вообще перебои отправил их домой. Так мы пропагандировали здоровый образ жизни среди этих и им подобных инфантилов. В сущности, я был не против этой красочной борьбы с ветряными мельницами, главное, чтобы за неё платили деньги.
  - Хорошо. Очень хорошо. Нужно, конечно, кое-что подправить, а так...
  Если бы я первый раз говорил с Мишей, я бы подумал, что всё, что он говорит, он действительно имеет в виду.
  - Понимаешь, нам нужно что-то принципиально новое, что-нибудь яркое и патриотичное...
  Миша рассказывает своё видение проблемы проведения чего-то принципиально нового в пиар-технологиях. Мне захотелось прямо сейчас перебить его и предложить пару принципиально новых идей...
  ...взять на все спонсорские деньги наварить LSD и раздать молодёжи в виде марок с изображением кандидата. Так и на концерте можно сэкономить. Пустить нужное музыкальное сопровождение и пригласить по очереди на сцену всех звёзд... каких угодно! Кобзона! Моррисона! Элвиса! Боба Марлей! Потом появляется Тарас Шевченко и читает молодёжи стихи собственного сочинения, ведёт беседу о том, как нам обустроить Украину, даёт советы и напутствия. Потом устроить возложение венков к какому-нибудь принципиально новому памятнику... скажем, к памятнику Щорса! А что? Как я прочитал в книге для чтения за 3 класс, Щорс - это наш украинский Чапаев. Вот такой можно политический сейшн замутить. И назвать патриотично и оригинально... «Щорс и Пустота»...
  - Ты меня слушаешь?
  - Ага, - отвечаю я, глотая необузданные горловые позывы поделиться с Мишей своей новой идеей, - Кстати, классный галстук.
  Миша расплылся в улыбке и стал дико похож на свою фотографию на обложке молодёжного журнала.
  Я снова подумал про унитаз Зайца.
  
  
   Я решил отправиться домой пешком. Вечернее небо размазало облака, и, как заботливая мама, вылило в облачную манную кашу малиновый сироп заходящего солнца. По дороге я рассматриваю проплывающие мимо балконы с развешанным нижним бельём и барельефы со сценами из античной жизни, с детства прятавшиеся от моего взгляда под крыши старых домов. Я пытаюсь думать о том, какой броский слоган можно придумать для этого пивного фестиваля, ещё думаю про Винни-Пуха и о том, что самым ярким примером того, как человек легко поддаётся рекламе, является мой дедушка. Уличные проповедники и коми вояжёры умудряются продать ему всякую помпезного вида байду, которая потом выбрасывается бабушкой или лежит мёртвым грузом у дедушки в комнате, как к примеру пластмассовый утюг Tokio, за который дедушке дали в придачу набор иголок и машинку для стрижки волос(разумеется, из всего, что он принёс домой более менее пригодным оказались дешёвые польские иголки). Во время чемпионата мира дедушка, как истинный футбольный болельщик, купил большую банку кофе Mcoffee, вместо привычного Jacobs, потому что Mcoffee был спонсором трансляции матчей. После этого я ещё месяц пил только зелёный чай, когда приходил к ним в гости. Потом я стал перебирать в памяти всех вестерновских супергероев: Юл Бриннер, Стив Маккуин, потом ещё этот, как его... Стив Уайт, хотя нет, этот похоже был гитаристом.
  
   Придя домой, я отправляюсь на кухню, ставлю пачку с соком в холодильник, домываю оставшуюся посуду и завариваю себе кофе. Меня всегда ругали за привычку пить кофе на протяжении всего дня, но я заваривал этот напиток, каждый раз, когда ощущал какую-то пустоту в голове или просто не знал, чем заняться на кухне в полном одиночестве.
   Я не решился снова включать радио, и поэтому, сварив кофе, тут же отправился смотреть телевизор.
  Постмодерный демон обрушивается на меня потоком агрессивной информации.
  Юные сторонники Путина рвали на части и топили в огромном унитазе непреглянувшиеся им выжимки из произведений Вадима Сорокина. Не скажу, чтобы я был в восторге от прозы этого автора, более того сама идея с унитазом в первые секунды показалась мне очень даже забавной, но поведение российских гитлерюгентов меня просто поставило в тупик, так они скоро начнут на Красной Площади в истерике жечь всё, что не попадает в рамки их морали (самым нелепым было то, что судя по глубокой печати интеллекта на лицах у большинства из путинцев, мало кто вообще открывал книги и уж тем более читал Сорокина). Они с таким остервенением топталти цитатники Сорокина, что я даже заметил этот особый огонёк в их глазах. Как сказал бы с умилением Мао, мои ребята с драконьими глазами. Каждому из них очень не хватало по правильному цитатнику в перевес демону Сорокину.
   Так, новостей лучше вообще не смотреть! Я переключаюсь на Discovery, откуда всегда можно было почерпнуть массу полезной информации, к примеру, как забавно спариваются бегемоты или как можно увлекательно путешествовать по Северной Африке на подержанном автомобиле, если удастся благополучно проехать минные поля. По Discovery показывают сюжет о том, как в Кабуле стали появляться первые телевизоры после достаточно долгого их отсутствия в период правления талибов. Кое-что в логике талибов по поводу телевизоров, заселяющих злыми духами разум, мне, разумеется, импонировало. Я бы даже сказал, они вместе с этими путин-югентами и их унитазом были интуитивно близки с теорией Зайца. Но лично для меня телевизор - это столь же вредная штука, как и кофе, которую я постоянно включаю, когда чувствую пустоту в голове или просто не знаю, чем заняться в одиночестве.
   На экране мелькали счастливые лица афганцев, увлечённых просмотром американских фильмов. Забавно, тут их эти американцы только что бомбили, а теперь вот телевизор в подарок дали и они улыбаются. Я, правда и сам улыбался, когда недавно транслировали «Рембо 3». Там Сталлоне с бандой моджахедов крошат на мелкую капусту советских солдат в Афганистане, а в самом конце перед титрами появляется такая пафосная надпись «Свободолюбивому народу Афганистана посвящается!». Ну, такое впечатление, что лучше друзей американцам и не найти. Интересно, смотрел ли кто-нибудь из этих свободолюбивых камикадзе, что Твинс взорвали, «Рембо 3»... или, может быть, просто титров не дождались. Помню, мне Ботаник после терактов в Нью-Йорке и Вашингтоне так и сказал: «Вот тебе и падение Вавилона! Что, я тебе говорил! Сначала они покупают у этих афганцев наркотики и себя травят, а те ещё вдобавок на вырученные деньги им теракты устраивают».
   Я смотрю на этих улыбающихся беззубыми ртами седобородых афганцев и почему-то вдруг снова начинаю думать о ней. В то самое одиннадцатое сентября, почти год назад, у меня с ней было первое свидание. Так странно об этом сейчас вспоминать. Я прогуливал тогда пары военного перевода, которые начинались у нас во вторую смену. Стоял себе перед телевизором с утюгом в руках и, напевая Вайклэфовский «Ган тил новэмбэр», гладил свои брюки. Переключая бездумно каналы, я пробежал по всем центральным, потом по посмотрев немного музыкальные, по инерции клацнул дальше на CNBC , где и увидел эту апокалиптическую прямую трансляцию. Это было похоже на кадры какого-нибудь американского блокбастера в стиле "Independence day". Завороженный, я смотрел на то, как в Твинс залетают один за другим самолёты, а потом здания, намертво въевшиеся в моё зрительное представление Манхеттена, вообще исчезают.
   Мы мало говорили о том, что творилось в Нью-Йорке в тот вечер. Мы пошли на футбол, хотя ни я, ни она до этого на футбол вообще никогда не ходили. Потом мы долго гуляли и говорили обо всём подряд. Она рассказывала про маленькие островки на Днепре, где-то в районе Украинки, как она любит смотреть на них с обрыва, про свои картины и про Венскую академию искусств, в которой она проучилась три года. Я сказал, что вторую мировую войну начали умники-профессора Венской академии искусств, которые в своё время не приняли туда молодого Адольфа Гитлера. Он мог бы стать заурядным никому не известным художником и принёс бы миллионам людей много минут радости, а так стал известнейшей в истории личностью.
   Я беру телефон и набираю её номер. Занято.
   На экране молодой афганец рассказывает, что пока у власти были талибы, ему приходилось ездить в Пакистан, чтобы посмотреть там кино. Его любимый американский режиссер - Тарантино. ......М-мда, эстет.
   Я снова набираю её номер. Нервный пульс коротких гудков.
   Выключив телевизор, я прошёлся от окна к двери, потом обратно, потом сел на диван. Взвесив трубку в руке, я сделал глубокий вдох, как перед погружением под воду, и выдохнул, так и не решившись снова набрать номер и снова услышать короткие гудки ...ну, давай позвони мне сама, неужели тебе нечего мне сказать, неужели...
  Трубка завопила у меня в руке. Не дав первой звонкой панасониковской трели полностью заполнить комнату, я нажал "TALK".
   Это звонил Серб. Он спросил, что я делаю, и какие у меня планы на вечер. Ещё он сказал, что он находится в двух шагах от меня, и он заработал за сегодня немного денег, и по солнечному календарю в этот вечер у него День Рождения его астрального тела, и он предлагает по этому поводу остограммиться в каком-нибудь приличном заведении. Я, конечно, признался честно, что собирался сегодня смотреть очень важный матч, там, мол, Иванчук оставил под угрозой слона на же-7, а Каспаров никак не хотел разменивать ферзей...и уже через пару минут, брызнув на себя мой любимый Kenzo и натянув свитер, я вышел из дома.
  
   Мы нырнули с Сербом в совсем юный светло-голубой вечер, такой же тягучий и томный, как и, выкативший его с востока, апельсиновый день.
   Я предложил устроить то, что я называл Friday Night Beer Festival. Мы предавались этому ритуальному энтертейменту каждый раз, когда у кого-нибудь из нас появлялись лишние наличные, и когда в самом вечернем воздухе висело, переливаясь, как рождественская голограмма, ощущение праздника.
   Для начал мы заходим к Эрику, где под крики немцев и орбитрские свистки по кабельному выпиваем по маленькому Paulanerу и съедаем по порции фирменных грибов. Потом заходим в Порт и там под сиди Mojo выпиваем по большому Славутичу. Кроме нас в баре только четыре человека, трое из них - бармены. Долго мы там не задерживаемся и, даже не дослушав до конца сербову любимую акустическую версию "Lady", переходим во Фрайдис. Серб говорит, что это лучшее место для такого дня. "Thanks God it"s Friday!" - восклицаем мы и выпиваем по большому Heinekeny под трансляцию хит-парада MTV. Потом мы дегустируем по чуть-чуть Holstnera в арт-клубе, пока там настраиваются какие-то старики-джазмены, и переходим в ковбойский салун, где даже ничего и не пьем, а просто едим чипсы и слушаем добротный живой регги.
   Светло-голубой постепенно переливается синеватыми оттенками, пока окончательно не начинает чернеть. Мы сидим и наблюдаем за этой природной неизбежность в том же месте, где я сегодня завтракал с Зайцем на замечательных пластиковых креслах. Пивные бокалы тут тоже пластиковые и наливают исключительно Оболонь. Я снова разглядываю проезжающие мимо Ягуары и Бимеры, а также обитателей кафе на противоположной стороне улицы. Оригинальным фоном тут служит только всеобщий гул этого муравейника да трёп двух красавиц за соседним столиком про открытие нового маникюрного салона. Вскоре мы покидаем и этот чудесный уголок и направляемся в Оперу, где вливаем в себя по маленькой Corone под меланхоличные треки с нового альбома Moby, перебиваемые стуком бильярдных шаров. Серб говорит, что лимон засовывать в горлышко бутылки - это не какая-нибудь там прихоть гурмана, а старая мексиканская традиция. У них мол там в этой Мексике мухи постоянно в пиво залетают, вот они такие предохранители и выдумали. Мне эта идея очень нравится.
  
  - Кстати, как там у тебя с этой твоей прекрасной незнакомкой?
  Я делаю очень медленный глоток Короны. Не знаю, стоит ли рассказывать Сербу про мою сегодняшнюю телефонную манию.
  - Что, не хочешь поделиться со старым другом свежими впечатлениями? Могу поспорить, тебе было весело этой ночью
  Корона холодной медленной змёй ползёт внутри меня. Что-то я уже совсем плохо сображаю.
  - Ты о ком сейчас говоришь?
  Серб смотрит на меня слегка удивленно.
  - Ну, о той красавице, с которой ты вчера из клуба ушёл.
  - А...всё было здорово...
  - И...?- взгляд Серба просто выпрашивает большей информации.
  - И...мы решили, что просто созданы друг для друга! Будем жить долго и счастливо, и умрём в один день...я вот только забыл в какой точно
  Серб смеётся и залпом допивает свою Корону. Я тоже смеюсь. Прекрасный вечер.
  Мы плывём дальше, ощупывая декорации этого разноцветного забавного города. Два героя диснэйевского мультфильма, не пропущенного цензурой. Мы пьём пиво, рассказываем друг другу дурацкие истории и улыбаемся. Очень честно. Прекрасный вечер
  
  Теперь мы сидим за тяжеловесными дубовыми столами в ирландском пабе, медленно потягивая Гинесс.
  - Ну и чего же дальше?
  - А дальше...- я чувствую, что мой язык уже с трудом двигается- дальше ты одним прекрасным утром приходишь на работу и тебе говорят: «Знакомьтесь, это - наш новый начальник отдела, Ли...э-э...Брюс Ли!»
  - Чего-то я не пойму, к чему тут вообще Брюс Ли?! Это получается, если я буду в одном гастрономе с китайцами хлеб покупать, то однажды утром попаду в потусторонний Голливуд...или в какой-нибудь инфернальный Шаолинь
  - Хм, надо сказать, мышление у тебя довольно красочное. Про потусторонний Голливуд надо запомнить. Но нельзя же так буквально всё воспринимать. Как сказал бы Ботаник, в данном случае Брюс Ли выступает больше в роли определенного звукового шифра... как иллюстрация к постепенному заполнению китайцами нашего жизненного пространства.
  - Неплохо звучит! Брюс Ли, как символ мировой китайской экспансии!
  Мы оба вовсю смеёмся, вызывая заинтересованные взгляды, сидящих за соседним столиком, старого немца и пышногрудой украинской тинэйджерки.
  Бэнд приступает к исполнению изнасилованной, и на все части истерзанной местными ресторан-бандами, Хотэлкалифорнии, и Серб на этом пошловатом месте предлагает отправиться куда-нибудь съесть по чизбургеру.
  - Пойдем-ка в Макдоналдс на набережной. Самый подходящий общепит в это время суток.
  Мы медленно спускаемся на фуникулёре. Прислонившись к стеклу, я смотрю на проплывающие мимо фонари, и вдруг ловлю себя на мысли, что постепенно начинаю уставать от этого города, большого и неповоротливого, кишащего заводными людьми. Города, с полуденным маревом галлюцинаций, с этими снами, в которых сниться сам себе, с предсказуемостью всех его сюрпризов... душными пробками, жерновами метро, падающим в окна закатом и неоновыми змейками в ночных лужах.
  
  Мы едим чизбургеры и фрэнчфрайз под сборник хитов Элтона Джона. С проплывающих по Днепру апокалиптических ковчегов, украшенных лампочками, доносятся обрывки "Владимирского Централа". Я всерьез подумываю про необходимость существования какого-нибудь ментально унитаза для прослушивания подобной мешанины.
  -Однажды они играли тут Элвиса - говорит Серб, разворачивая второй по счёту чизбургер.
  - Знаешь на кого мы с тобой сейчас похожи?- спрашиваю я
  Серб пожимает плечами и сосредоточенно смотрит на свой чизбургер, как хищник на жертву.
  - Мы похожи на Билли и Вилли, которые здорово напились пива.
  Серб отрывается от созерцания своей жертвы и смотрит на меня как-то серьёзно и задумчиво, как будто напряженно размышляя над тем, что я сказал.
  - Лучше на Билли и Дилли... Мне Дилли всегда больше всех нравился- говорит он.
  - Между ними была какая-то разница???
  Сербовский сименс заиграл загробный свадебный марш, и он на время выпал из нашего увлекательного диалога.
  Я вспоминаю о том, что не взял с собой свой мобильный телефон. Ещё я размышляю над тем, что так сильно пересаливать фрэнчфрайз - это просто подлинное преступление перед человечеством, и ещё думаю о том, какие шедевры киноискусства можно было бы сотворить в потустороннем Голливуде. Пригласить бы Куросаву, чтобы он снял на цифровую камеру какой-нибудь умный вестерн в стиле Джармуша, разумеется с Уэйном, можно было бы и Тасиро Мифуне пригласить и ...Брюса Ли, да чёрт с ним, даже самого Ли Сын Мана, хотя бы на роль второго плана.
  Серб заканчивает разговор и сосредоточено ест чизбургер
  - Знаешь, я немного устал от этого города.- не знаю почему вдруг вырвалось у меня.
  - Зря... это очень хороший город. Это наш с тобой город, и он нас любит. Давай доедай свой фрэнчфрайз и пойдем отсюда. Мне Афоня звонил, тут одно местечко модное открылось. Нас бесплатно проведут.
  - М-м-м. Афоня...Бесплатно...Модное местечко...Звучит заманчиво.
  - Ага, как некий звуковой шифр к продвижению клубной культуры в массы! Давай, философ, доедай свой фрэнчфрайс и пойдём.
  Фрэнчфрайс я выбросил в мусорный бак вместе с подносом.
  
  
  Я расплющиваю, с силой сжатые, веки и заглядываю себе прямо в зрачки. Они сужаются. Плавно, как настраиваются никоновские линзы.
   В отражении разноцветный кафель расползается скользкими змейками, закручиваясь в спирали. Зеркало слегка вздрагивает от басовых волн. Кажется всё в этом помещении до верху переполнено шумом и вибрацией.
   Голова у меня слегка кружится. Я ещё раз выплескиваю в лицо немного воды и закручиваю кран. Шум бегущей воды никуда не исчезает. Такое впечатление, что в голове у меня продолжает биться о камни незакрученный водопад.
   В общем шуме я всё отчётливей разбираю едва слышное постанывание, доносящееся из самой дальней кабинки. Оно становилось всё громче, органично попадая в такт угловатому драмэндбасу, как будто его аккуратно выводил на пульте ди-джей.
   Стон - мужской. Или нет... кажется, женский, хотя...
   Хм, похоже, это неплохой дуэт!
   Моё отражение улыбнулось мне само по себе. Я представил, что этот постанывающий дуэт мог бы делать в такой тесной кабинке. Возможно, это начинающие артисты из творческого объединения «Хлопушка» в больших наушниках тренируются над записью дубляжа очередного немецкого шедевра.
  - Секс на скорую руку в тесной кабинке общественного туалета - классический вариант! - сказало подозрительное эхо.
  Я поворачиваю голову. Фраза принадлежала седоватому мужчине, на вид лет пятидесяти, одетого в дорогой, я бы даже сказал, в очень дорогой костюм. Он стоит неподалёку от меня и внимательно всматривается в своё отражение.
  - Тут не столько важно само по себе физическое удовольствие, сколько вся обстановка, тот адреналин... - он продолжал говорить, не отводя глаз от своего отражения, медленно проводя рукой по волосам,- это как экстремальный вид спорта.
  Он закуривает Гавану, выпуская тонкую струйку дыма в своё отражение. Дым плывёт по дребезжащему зеркалу. Я стою завороженный, не в силах понять, что вообще происходит и чего хочет этот старый извращенец.
  - А что вы думаете по этому поводу?
  До меня не сразу доходит, что он обращается ко мне, так как он всё продолжает курить, сосредоточенно вглядываясь в свою причёску.
  - Я думаю... - я даже не знал, что сказать - я думаю, вы - классический, эдакий, Тинто Брассовский вариант старого извращенца. Но вы бы с лёгкостью могли бы работать в одном молодёжном журнале. Им очень нужны специалисты по экстремальным видам спорта.
  Тут он поворачивается в мою строну. С очень серьезной миной он измеряет меня взглядом, видимо переваривая то, что я ему сказал. И вдруг как китайская хлопушка взрывается диким смехом. Пожалуй, даже лошадиным ржанием.
  Старый извращенец!
  Я поскорее выхожу из туалета.
  
  
  Когда я возвращаюсь к нашему столику, Афоня и Серб уже сидят в окружении трёх кукол Барби. Они улыбаются, с вниманием слушают афонин зачёс.
  Откуда Афоня их берёт таких? Наверное, ксерокопирует из журналов мод. Такие девушки - всегда хорошее украшение любого стола, длинноногие и светловолосые, они, как и любая удачная фотография, приятно улыбаются и молчат, давая мужскому мозгу дорисовывать все остальные детали.
  Он представляет меня трём красавицам, как обычно путая моё имя. Афоня никогда не мог запомнить, как меня зовут. Серб улыбается и молчит. Ну что ж, мне уж тем более всё равно. Можно и Костей один вечер побыть.
  Маленькими глотками я допиваю уже нагревшееся пиво. Принимать участие в светской беседе меня особенно не тянет. Левым ухом слушая, как Афоня расчёсывает этих девиц, я обмениваюсь бессмысленными фразами с Сербом и осматриваю помещение.
  Качающиеся стены усыпаны черно-белыми фото таких же отксерокопированных красавиц, как и те трое за столом. Всё залито потусторонним ультрафиолетовым сиянием. В ярких вспышках света лица людей на секунду появляются, а потом снова уходят в темноту.
  Вдруг я замечаю в самом дальнем углу, на краю барной стойки, свою осенневолосую знакомую. Она нервно курит и, эмоционально жестикулируя, обращается к своему парню. Тот ничего не говорит, зубы стиснул и нахмурился. Может, они по-другому общаться не умеют? Или не пробовали?
  Я посматриваю то на эту парочку, то на настенных красоток. Думаю, фотографию моей знакомой тоже можно было бы повесить на стенку. Я её ведь в первый раз увидел как раз на обложке журнала.
  Что ни говори, а она - красивое тело. Но было в ней что-то, что резко отличало её от всех этих девушек-с-обложки. Что именно, я не мог понять. В мозгу снова засверкала голограмма Джона Уэйна.
  Так и не ввязавшись в обсуждение богемной жизни столицы, поднимаюсь из-за стола и направляюсь за барную стойку.
  Какое-то время я провожу в мучительном раздумье над заказом и, в конце концов, решив заказать чай со льдом, я замечаю, что бармен куда-то исчез.
  По моей шее проскользнул жаркий язык, оставив влажный след. От неожиданности меня всего передернуло. Обернувшись, я вижу, что она стоит прямо передо мной со своей обольстительной детской улыбкой на губах. Осенние волосы слегка растрёпаны.
  - Привет!- судя по всему, выпила она не меньше моего.
  - Привет. Рад тебя видеть. Ты ... эм... ты, кажется, сегодня с парнем?..
  - Да...- она корчит кислую гримасу - Свалил он уже...козёл.
  - У тебя всё нормально?
  - Нормально. Лучше всех. - она корчит новую гримасу. Потом на секунду застывает, заглядывая мне прямо в глаза, как будто собирается сказать что-то гамлетовское. - Давай выпьем!
  - Давай.
  Она заказывает две текилы.
  1...2...3... Бац! Классика. Все просто, как у Гая Риччи. Обжигающая змея поползла в дрожащей от баса груди.
  Она облизывает губы и, щурясь, продолжает внимательно на меня смотреть.
  - А у тебя всё в порядке?
  - Ну, как тебе сказать...
  - Скажи, как есть. Будешь врать, сразу замечу.
  - Это не так уж и просто сформулировать...это ощущение... знаешь, в последнее время я чувствую себя так, как будто лежу в тёмной душной коробке с ёлочными игрушками...стеклянная подводная лодка на ватном дне.
  - И это, конечно, связанно с ней. С той самой прекрасной незнакомкой
  Я стараюсь не смотреть на неё, постукиваю пальцами по стойке, и холодком по коже ощущаю на себе ковбойский прицел её серых глаз.
  - Ты, конечно, влюблён по уши, а она, разумеется, тебя не понимает.
  - Да нет, я думаю, она прекрасно всё понимает. Просто...
  Я взглянул на неё. Последнюю мою фразу она, похоже, не слушала. Отклонившись от стойки, она кокетливо посылала кому-то воздушный поцелуй.
  Машинально посмотрев в сторону отправленного поцелуя, я замечаю в ультрафиолетовых вспышках седоватого мужчину. В ехидной усмешке занозой торчит гаванская сигара. Господи! Да это же тот самый тип.
  - Ты знаешь этого старого извращенца?!
  Она удивлённо смотрит на меня.
  - Разумеется. Его тут многие знают. Это - владелец заведения. Ему ещё пару мест в городе принадлежит... А чья это коробка?
  - Прости, ты о чём?
  - Ну, об этой коробке с ёлочными игрушками. Чья это коробка? Ты об этом не думал? Кому она принадлежит?
  - Я не совсем понимаю о чём ты.
  - О том, что, судя по всему, это твоя собственная коробка, в которой ты любишь хранить себя самого.
  Она смотрит на меня очень серьёзным холодным взглядом. Я молчу, прокручиваю в голове её слова, как на уроке языка, напряжённо разбирая каждое сказанное предложение. На её губах снова появляется улыбка. Она наклоняется ко мне и целует меня в лоб.
  - Давай выпьем - вкрадчивым шёпотом говорит она.
  Я заказываю две текилы.
  1...2...3...
  
  - Спасибо что разрешил мне остаться. Не хочу к нему возвращаться сегодня.
  - Да ладно... Для меня это не проблема.
  Я не включаю свет. На ощупь раскладываю диван и достаю с полок постельное бельё. Вещи, которые делаешь часто, можно рано или поздно научиться делать и в темноте.
  Она раздевается, небрежно кидая одежду на кресло, и забирается под одеяло.
  - А ты не ложишься?
  - Да пока не хочется
  Лунный свет холодным молоком заливает комнату. Постепенно он становиться ярче, или это просто глаза привыкли к темноте. Я ловлю на себе её пристальный взгляд.
  - Сядь...
  - Что?
  - Сядь здесь... рядом со мной - она провела рукой по одеялу.
  Я сажусь на диван. Её глаза блестят в лунном свете. Она, не отрываясь, смотрит на меня, как будто ощупывая взглядом моё лицо. На её губах появляется улыбка. Не та игриво-детская, а какая-то другая, совершенно новая улыбка. Странно, никогда не видел её такой.
  - Странный ты какой-то. Никак не могу разобраться, что ты за человек. У меня такое чувство, что ты мне кого-то страшно напоминаешь...только никак не вспомню кого.
  Она протягивает руку к моему лицу, тёплая ладонь ложится мне на лоб. Она запускает пальцы в мои волосы.
  - Ты действительно любишь эту девушку? Ну, ту... из-за которой лежишь среди елочных игрушек?
  - Я не знаю... хм, не знаю, что сказать тебе.
  - Скажи правду. Я ведь задаю простой вопрос. Ты её любишь?
  - Да... да, я думаю, что люблю её.
  Тыльной стороной ладони она медленно проводит по моей щеке. Я отчетливо слышу шуршание щетины.
  - Почему бы тебе не позвонить ей тогда?
  - Я...
  Она кладёт ладонь мне на губы, фраза застряёт между тонких пальцев.
  - Позвони ей. Вполне возможно, она ждёт этого звонка.
  - Хорошо... Я позвоню ей
  Я поднимаюсь с дивана и, дойдя до двери, оборачиваюсь в её сторону. Она всё так же смотрит на меня. Первый раз вижу на её лице эту загадочную улыбку.
  - Ты хороший человек, вот что я хотела тебе сказать. Мягкий, правда, слишком и... потерянный какой-то, но ты добрый. Если бы мы с тобой встречались, мы бы ладили...
  - Конечно. Мы бы... мы бы жили долго и счастливо и умерли бы в один день...
  Она усмехнулась
  - Странный ты какой-то...
  - Спокойной ночи.
  
   Я принял душ, почистил зубы и зашёл на кухню. Здесь свет тоже решил не включать. В лунном полумраке посреди стола огромным скорпионом затаилась телефонная трубка.
   Хмель почти весь выветрился, и сознание стало ясным. Спать, на удивление, совсем не тянет. Я усаживаюсь на холодный кожзаменитель кухонного дивана. Может кофе сварить? Ладно, бог с ним. Я достаю из холодильника апельсиновый сок и делаю пару глотков прямо из пакета.
   В неподвижности и пустоте, что сейчас окружили меня, я все отчетливее начал ощущать это щемящее чувство в груди. Я попытался набрать в легкие побольше воздуха. Сделать это было непросто, такое ощущение, что внутри у меня застряла голова снеговика и мешает мне дышать.
   Ты её любишь?.. Почему бы тебе не позвонить ей тогда?
   Я должен ей позвонить! Должен рассказать обо всём, должен прекратить этот безумно долгий день. Я люблю её, и это очень просто, проще и понятней вещи я не встречал уже давным-давно.
   Решено, позвоню ей прямо с утра!
   Господи! Как же я боюсь своего утра. Что снова не смогу найти в себе сил, что мой день, изогнувшись восьмёркой, вновь повторит сам себя.
   Я взял со стола трубку. Позвонить ей сейчас! Глупо, конечно, бестактно и нелепо, но это единственный выход. Сейчас. Именно сейчас, или лучше вообще не звонить ей больше.
   Панасониковский скорпион мне показался тяжелее обычного. Я ещё раз пробыю сделать глубокий вдох.
   Помню, как в детстве я боялся прыгнуть с вышки в бассейне. Я смотрел на ребят, которые с улыбкой на лице появлялись над поверхностью, после головокружительного полёта, встряхивали головой, разбрызгивая в стороны мелкие капли, вылезали из бассейна и снова бежали к лестнице. Они были старше меня, но мне страшно хотелось прыгнуть как они, полностью испытать это чувство. Полететь, ощутить на какое-то время себя в воздухе, вонзиться в воду, как нож, и вынырнуть с такой же улыбкой на лице. И вот я вылез из бассейна и подошёл к лестнице.
   Я думаю, у каждого человека внутри есть эта вполне осязаемая грань, которую он может очень чётко ощутить перед тем, как совершить что-то значительное в своей жизни. Мне трудно предположить, что именно ощущает каждый в этот мгновение и сколько это мгновение для него длиться. Лично я в такой момент стою третьеклассником в оранжевой плавательной шапочке перед лестницей на пятиметровую вышку. Я ощущаю это и сейчас, медленно проводя указательным пальцем по выпуклым кнопкам на телефонной трубке. Зажмурившись я продолжаю видеть эту лестницу.
   Я не мог стоять там слишком долго. Сделав глубокий вдох я полез. Я поднимался медленно, считая каждую ступеньку. Лестница казалась мне бесконечной.
   Чувство страха стало более ощутимым. Вот я уже на лестнице, лезу вверх, через пару секунд я буду там. Мне казалось весь бассейн смотрит в этот момент на меня. Все: ребята из команды по ватерполо, тренер, девочки из группы по синхронному плаванию. Все бросили свои занятия и смотрят на меня.
   Сознание на какое-то время просто отключилось. У меня было чувство, что ноги сами по себе вынесли меня на край подкидной доски.
   Я глянул вниз. Вода поблёскивала в солнечных лучах. От неё меня отделяло пять метров - внушительное расстояние для третьеклассника-ватерполиста. Стало тяжело дышать. Но я знал одно - назад я не полезу. Я должен сделать это. Просто, не задумываясь, оттолкнуться и полететь...
   Окончание мысли эхом донеслось до меня, когда я был уже в воздухе. Я прыгнул. Сознание не заметило так быстро этого перехода, но всё тело почувствовало раскат волны возбуждения и неожиданности.
   Я прыгнул!
  
   Из трубки донёсся первый гудок. Я прыгнул... Потом второй, третий... С удовольствие повесил бы трубку прямо сейчас, но я уже прыгнул и лечу вниз, и, так или иначе, погружусь в эту воду.
  - Алло - она подняла трубку после шестого гудка.
  - Алло. Это я.
  - Я так и подумала. Кому бы ещё могло в голову позвонить мне среди ночи.
  Её голос был заспанный и хрипел немного. Мне казалось, я слышу, как на том конце провода она проводит рукой по волосам и потирает глаза.
  - Прости, что позвонил так поздно...
  - Нет, это называется не поздно, а слишком рано. Ммм... уже почти четыре. У тебя что-то случилось?
  - Да нет, ничего вроде не случилось. Я просто хотел поговорить с тобой... вернее сказать тебе - говорить было невыносимо трудно, как будто эта голова снеговика, что давила мне грудь, теперь перебралась в горло, - Знаешь, я всё это время думал о тебе, о нас с тобой... и мне кажется, что я ...
  - Послушай, мне действительно всегда приятно с тобой пообщаться, но сейчас я ужасно хочу спать. Давай я лучше тебе позвоню завтра с утра.
  Голос у неё был такой мягкий, убаюкивающий.
  Не могу понять, почему это я вдруг так растерялся, я не мог выдавить из себя не ничего связного.
  - Подожди завтра с утра... это значит как бы уже сегодня с утра... или завтра...
  Трубка запищала короткими гудками.
  Я положил трубку на стол, и какое-то время оставался сидеть неподвижно.
  - Она не позвонит, - сказал голос из темноты.
  
  Это сказал я.
  Поднявшись с дивана, я ватной походкой не спеша вышел на балкон.
  Она не позвонит... Какая-то железная уверенность вдруг вынырнула из глубины моего хлюпающего сознания. Почему-то вдруг я ощутил невероятно оглушающее, будто взрыв динамита, спокойствие.
  Она не позвонит ни сегодня, ни завтра, и ещё через одну бесконечную и нелепую неделю. Может потом как-нибудь, когда вспомнит, что забыла у меня свои диски и книги, но это уже не будет иметь никакого значения.
  Как оглушённая камбала глазом к верху, всплыла новогодняя стеклянная подводная лодка со дна душной коробки.
  Я поднял голову и начал шарить глазами по ночному небу. Скоро это всё превратится в утро. Очень хотелось увидеть звезды, но их скрывала сине-чёрная вата облаков. Наверное, такой ночью они легко могут разбиться без этих рыхлых небесных амортизаторов.
  Я вдохнул поглубже и встряхнул головой.
  Я вынырнул...
  
  Вернувшись в комнату, я достал второе одеяло и улёгся на диван. Спать по прежнему не хотелось. Я лежал на спине, вслушивался в тишину и пытался рассмотреть над собой свою тонкую паутинку. В этом, начинающем переливаться оттенками светло-серого, гелевом мраке я никак не мог разглядеть её, но интуитивно чувствовал, что она у меня над головой.
  Скоро рассвет. Я закрыл глаза и попытался ни о чём не думать. Весь окружающий меня мир превратился в этот миг в абсолютную пустоту. Как будто, выбравшись из одной коробки, я попал в другую, ещё большего размера.
  Из глубины двора, разносясь едва слышным эхом, послышался тихий цокот. Через какое-то время он стал громче. Цок-цок-цок-цок-цок... абсолютной пустоты не бывает, сказал он мне...
  Я улыбнулся. Ни один человек на земле не мог увидеть моей улыбки. Открывать глаза я не стал. Мне нужно попытаться уснуть. Это был очень долгий день.
  Цок-цок-цок-цок-цок...
  
  
  Мне двадцать лет. Очень часто меня посещает мысль о том, что я так и не сделал за это время ничего толкового.
  
  Я не видел ни одного фильма с Джоном Уэйном.
  
  Когда летом 97-ого на экраны вышла «Ромео и Джульетта» с Леонардо ДиКаприо, я ходил на неё раза три подряд. Я сидел в небольшом кинотеатре в Старом Синдзюку и сжимал тёплую слегка влажную ладонь девушки, без которой не представлял своего существования. Я любил, не задумываясь, и уверенно навсегда.
  Мы до сих пор видимся иногда. Раз в несколько лет. Последний раз я видел её этой весной, когда приезжал в Москву на пару дней. Она сказала, что, наконец, в её жизни все налаживается, она счастлива и собирается замуж.
  Она теперь совсем другая. Точнее, мы теперь совсем другие.
  Наверное, любить друг друга вечно можно только один раз. Со временем ощущение вечности как-то притупляется.
  
  В своей жизни я встречаю много разных людей. Постепенно их лица превратились в бесконечную фотоплёнку разноцветных портретов. Кто-то задерживается надолго, кто-то мгновенно исчезает.
  В первый раз за долгое время мне действительно захотелось, чтобы кто-то задержался чуть подольше. Но я так понял, это не я жму на стоп-кадр.
  Мы, разумеется, ещё встретимся с ней, может быть, и не один раз. Будем много говорить о том, что крутят в кинотеатрах, что скоро уже похолодает, вернем друг другу все книжки и сиди, может, обменяемся новыми. Всё будет именно так, как она представляет себе дружеские отношения.
  Мы действительно разные люди. Она терпеть не может Фрэнка Синатру.
  Я люблю, как поёт Фрэнк Синатра, и ещё когда люди просто молчат, если им нечего сказать.
  
  Мои дни постепенно сливаются в одну бесконечную пятницу, ей не видно ни конца, ни края. Как будто кто-то невидимый жмёт на STOP , а потом включает REPLAY .
  Я мечусь среди пестрых пластмассовых зверей на безумной карусели и никак не могу выбраться из этого замкнутого круга.
  Я берусь за многие вещи, долго вожусь с ними и не все довожу до конца. Поэтому я не сильно обижаюсь, когда Олег называет меня бездельником. В чём-то он прав.
  
  Мне очень хотелось бы стать писателем.
  Думаю, я смог бы сочинить что-то наподобие криминального романа, которые обычно читают многие, и поэтому их издают на туалетной бумаге карманного формата. Я обязательно возьму к нему эпиграф Зайца. Честно говоря, мне бы больше хотелось поведать людям про его ментальный унитаз, думаю, он помог бы многим в этих невыносимых условиях жесткого постмодерна.
  Ещё я хотел бы написать о своей лошади.
  Когда-то я жил с родителями в Токио. У нас был двухэтажный коттедж в одном из тихих центральных районов. Моя комната выходила окнами на небольшую улочку.
  Я часто не мог заснуть ночью. Лежал в темноте и вслушивался в окружающие меня звуки. Было обычно очень тихо, если, конечно, не считать периода, когда посыпались цикады и их монотонные трели не превращались в вой бензопилы за окном.
  Однажды я услышал, как около полуночи кто-то возвращался в один из соседних домов. Это была женщина. Стук ее каблуков в тишине эхом разносился по всей округе.
  Я почему-то довольно ярко представил себе большую серую лошадь, медленно идущую по улице, залитой лунным светом. На следующую ночь она появилась снова. Каждый раз, когда я слышал этот таинственный цокот, моё воображение дорисовывало все новые детали этого животного. Вскоре она стала появляться за окном почти каждый день.
  До сих пор, лежа в своей тихой комнате, я слышу цокот её копыт.
  Лошадь по прежнему идёт за мной. В её печальных зрачках отражение проплывают города и люди из моей жизни.
  Пока эта лошадь со мной...
  Я не уверен, что это будет кому-нибудь интересно, но мне очен хотелось бы об этом написать.
  
  Мне нужно найти выход из этой бесконечной карусели.
  Но каждый раз, когда я пытаюсь отыскать причину проблем, беспокоящих меня, я натыкаюсь на новую стеклянную стену.
  Ботаник говорит, что все проблемы человека, так или иначе, сводятся к знанию или незнанию вещей.
  Я завидую людям, которые точно знают, что делать, что чувствовать, к чему стремиться.
  Все что я могу знать, это то, о чём я думаю сейчас...
  Я не знаю, каким будет мой завтрашний день, что случится со мной через неделю, или куда меня закинет через год.
  
  Я точно знаю, что увижу, когда открою утром глаза...тонкую ниточку паутины, что изгибается, как парус или вьется волной от малейшего движения воздуха...
  Цок-цок-цок-цок-цок...
  
  А мимо ваших окон никогда не проходит лошадь?
  
  STOP
  REPLAY?
Оценка: 3.21*6  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"