2. Студенты Уральского Политехнического Института.
3. На складе спорт клуба.
4. Посиделки.
5. Подмена и знакомство.
6. Хлопоты на кануне.
III. Дорога в путевых заметках.
1. Свердловск - Серов.
2. Серов-Ивдель.
3. 41-й квартал.
4. 2-ой Северный.
IV. В путь!
V. Подъём на склон и нежданные события на нём.
VI. Лёгкий и поверхностный очерк о поиске и расследовании.
VII. В место послесловия и предисловия.
"Вообще много всяких непонятных, таинственных знаков.
Возникает идея дать название нашему походу -
"В стране таинственных знаков".
Из дневника Зины Колмогоровой.
I. Обо всём, всех и всюду.
1. В ожидании. (О геологе).
Надежда сидела на мшистом бережке, местами обнажившем серые молчаливые плоские камни, что серыми да чёрными пятнами, словно чернилами, проглядывали в дырах устилающего, но затёртого одеяла-мха берега озера. Летняя духота спадала по мере постепенного продвижения солнца со своего зенита, ниже к горизонту. Почуяв благодатную прохладу полчища гнуса, охотливого до плоти и крови, что прятались весь день от жары и бесчинствовала в тени леса, с наступлением вечера стекались к водоёму, пополняя и без того надоедливо жужжащую, пищащую армаду мошек, овода и комарья. Прозрачная вода сверкала многочисленными бликами, потревоженная ласковыми лёгкими дуновениями ветерка поглаживающим лицо и заботливо отмахивая гнус.
Наконец-то ей удалось! Ценой не вероятных усилий, терпения и доли женской хитрости получилось вырваться сюда. Приближался конец полевого сезона, ознаменованный коротким приполярным летом, уже подходившим к концу, почти не заметной осенью и скорым снегом с холодами. Возвращаться домой и не побывать на завораживающим и манящим своим видом с вершин гор и склонов предгорий озере, и не приблизиться к нему, чтобы просто порадоваться его чистой красотой, было бы обидно.
Да, сейчас она здесь. Улыбается сама себе и своим мыслям. И к чёрту обстоятельства что не пускали её сюда! Ведь от их количества в арифметической прогрессии росло и желание.
Все её геологосъёмочные маршруты, даваемые утром на разнарядке ведущим геологом, пролегали в непосредственной близости от лагеря и его окрестностях, тогда как пути-дороги остальных групп были гораздо протяжённее, и даже с ночёвками. И если Лену, тоже техника-геолога, как и Наденька, и вторую из двух единственных девушек в их партии, это нисколько не беспокоило, и даже радовало, то Надежда, свободолюбивая как ветер в поле, воспринимала это очень близко к сердцу, как личную обиду. Ей казалось, что её ущемляют. Хотя Лена утверждала, что "берегут и обходительно относятся". Наде казалось, что даже чересчур сильно опекают. Присутствие девушек в лагере несомненно влияло на всех мужчин, не зависимо от возраста. Им приходилось в их обществе держать себя в руках, а язык за зубами. Хоть и с большими усилиями, чтоб только не проронить при девушках крепкого словца. И это понятно. Вырвавшись в среду своего "естественного обитания", отказываясь от благ мирских, именно мужчины первыми сдавались подчинялись законам природы и "дичали" первыми и с большой охотой. Девушки всё прекрасно понимали и часто просто игнорировали поведение и разговоры "неотёсанных и грубых мужланов". К тому же с той частью коллектива, что относилась к геологам, да топографам, а не к простым работягам, девушки притёрлись давно- не первый сезон вместе работают. И мужчины относились к своим дамам, которым лет было где-то между двадцатью и тридцатью, с почтением и уважением. Ну, по крайней мере старались не перегибать. Тоже можно сказать и о работягах, набранных из простого числа местных жителей, что ютились в селениях окрестной тайги- манси, коми-зырян, ханты. Добрые по своей природе, но по-детски наивны и обидчивые на пустяки. Надежда никогда не делала разницы между манси и зырянином или другим представителем коренного народа Урала, она её просто не видела. Потому что и те, и другие прекрасно общались между собой на одном языке. И только когда дело у ребят доходило до ругани, где требовалось немедленное применение бранных слов, они с лёгкостью переходили с родной речи на повсеместную и универсальную русскую. Это её забавляло. Она не замечала того, что многие представители сибирского народца не очень ладили с другими, иногда это касалось даже внутриродовых отношений. Довольно покладистые и сговорчивые с лёгкость справлялись с любой работой, а если нет, то хитро обставляли её. В результате было виновато всё вокруг, кроме них. Так было весь сезон и с озером. Целясь на него и подбираясь ближе, приставленный работать в паре работник уводил Надю в чащу, под предлогом "найти путь полегче" и после короткого блуждания по лесу, озеро оказывалось где-то в стороне, а то и вовсе далеко позади. А если случайно теряли бдительность и приближались к водоёму, радость Нади разбивалась о вдруг округлившиеся в беспокойстве бегающие глаза на вертящейся по сторонам голове, и они снова стремительно удалялись под очередным предлогом проверки поставленных на неделе силков, а то и вовсе без объяснения причин. "Чудаковатые" - думала в эти моменты она и покорно шла следом.
Как-то девушка, после очередной неудачной попытки попасть на берег озера, от возмущения и обиды вслух высказав свои мысли: "Да что же это такое? Заговорённое озеро что ли?", на что получила неожиданный ответ от услышавшего её "Бригадира", как за глаза называли старшего по возрасту и любившего деловито отдавать указания остальным работягам, ханта, что шёл впереди неё после маршрута и посчитавший что девушка обращается к нему: "Нельзя туда женщине приходить! Плохо это!". Разговор услышал спутник-рабочий ведущего геолога и руководителя Нади. Тоже закончившие свой маршрут те шли в палаточный лагерь, расположенный в долине реки Лозьва, коротая свой путь вместе с нагнанной Надей. "Ерунда всё это!" - сказал молодой худощавый рыжеволосый работник, манси. Всю дорогу до лагеря они спорили о чём-то на своём языке, из которого Надежда не поняла ни слова. Но одно было ясно точно- их спор, это продолжение их с Бригадиром короткой беседы, в котором каждый гнул свою линию, не уступая оппоненту. Девушка с прискорбием заключила что на озеро ей точно не попасть, настолько яростным был спор. Ну, разве что с нагловатым рыжиком, смеющим перечить старосте работяг... "А что, вариант, вот только его необходимо у начальника выбить. А это дело уже по серьёзнее. Ну да ладно, что она не геолог что ли? Ко всему прочему и девушка. А девушке в поле отказывать нельзя. Она ведь нежное создание, вдруг обиду затаит...".
- Ну надо, Вить! - не объясняла причин и не приводила сколь весомых доводов Надя.
- Да ты толком объясни, зачем тебе этот доходяга? - говорил о молодом манси ведущий геолог. И он был прав. Юноша, лет двадцати с небольшим, и в правду был болезненно худоват. Он же объяснял своё состояние, водкой, на которую он обменивал добытую им пушнину, вместо того, чтобы продать её, ведь человеком он был уже степенным, с женой и малолетним сынишкой. Вот только не говорил сколько он пил водки, ни в литрах, ни в днях. Да об этом красноречиво говорило его ни живое не мёртвое состояние. Даже боялись оформлять на работу "это тело", но шаман как-то убедил ведущего геолога. С тех пор тот был рабочим исключительным. Конечно хамоватым и нагловатым, как никак с начальством якшается, но всё же исполнительным и дисциплинированным. Ни сам манси, ни начальство не жалели о его приёме. Вообще шаман Прокопий Бахтияров был частым гостем в основном лагере у геологов. Здесь он торговал и выменивал. Да и людей он подвозил,- своих, чтобы заработать, да чужих, чтоб не спились в сёлах. Так и сам "исключительный работник", отказавшийся пасти шаманских оленей, побоялся что у того и вовсе пить бросит, попросился к геологам. - Он же с трудом рюкзак поднимает, я большую часть образцов да проб на себе тащу! - продолжал Виктор, не смотря на то, что ему-то большой разницы не было с кем ходить, чуток мог по противиться сам рыжеволосый работник по фамилии Огнев, но и то, так, чтоб поуговаривали. С девушкой в маршруты ему было бы ходить куда приятнее- рюкзак тащить не далеко, ещё и полупустой, прийти в лагерь по раньше да спать завалиться. На лицо одни плюсы. К тому же хороший повод подразнить и позлить своих соплеменников, по совместительству коллег по "таёжному цеху".
- Да что тут нести-то? Мои маршруты все начальные, всё вокруг да около лагеря, к тому же короткие! Да и рюкзак я сроду до краёв не набирала!!!- пыталась уговорить своего начальника Надя, обходя объяснения истинной причины столь сильного упорства, которую пытался узнать Виктор.
- Ай. Чёрт с тобой! Бери его! - сдался ведущий геолог, встав со стола держа в руках свою алюминиевую миску, вышел из-под полога летней открытой кухни в которой всё действо и разворачивалось, направился к речушке, чтоб помыть посуду после ужина, безнадёжно испорченного, безразлично и безвкусно проглоченного из-за упорства Надежды. Та продолжала сидеть в гордом одиночестве ликуя про себя. С ней ликовал и повар, дядя Лёша, который месил тесто за пологом палатки их кухни, и по совместительству продуктового склада. Палатка примыкала к навесу, и служила трапезной в ненастье. "Вот чертовка! - ухмылялся тот, став невольным свидетелем разговора. - Вот это девка! Хрупка, точена и напориста!".
Утром ситуация в корне изменилась. Осталась Надя и без работника вовсе. Ночью Огнев, с таким трудом "отбитый" накануне, за температурил и утром не смог подняться. А постоянного работника, Бригадира, Виктор забрал, пожертвовав малым - Надей.
- Я вообще одна могу здесь ходить. Что случится-то? - чуть не плача уговаривала она ведущего геолога. Дождавшись пока тот выйдет к завтраку. Виктор ел всегда после всех. И ей пришлось "вошкая" ложкой в каше, дожидаться его. При виде девушки лицо начальника перекосилось в гримасе отчаяния.
- Не положено в одиночку по тайге шастать!!! - еле сдерживаясь чтобы не выругаться сквозь зубы отвечал Виктор. - Всё, не обсуждается! Ты на кухне сегодня!!!
- Не могу я в лагере сидеть! Тоска здесь!!!- Надя уже истерила.
- Диалог окончен! И точка! На кухне сегодня, повару помогай! - вскочил начальник, забыв убрать за собой чашку.
Нет, не останется она кухарить, не её это, не любит она этого. Весь день насмарку, то есть на сковородку. Сидит под навесом на длинной скамье подле стола, положила голову на ладонь - обиделась. Повар, дядя Лёша, поднялся с деревянного подмостка, что метра три от кухни отходил к речушке, где мыли посуду и набирали воду. Брякнул по столу на чисто отмытой от каши большой кастрюлею, что та зазвенела и протянула колоколом. Надя вздрогнула от неожиданности. Тошно было смотреть на всхлипывающую носом девчушку, растерянно оглядываясь большими покрасневшими от собирающейся влаги глазами-колодцами. Он видел в ней ребёнка. Хоть и на кухне, но всё же мужик с мягким сердцем от того, что сам был отцом двух дочерей.
"Да что же с ней тут случиться может? Вокруг на много километров души людской не сыщешь. И что начальник с собой-то не взял? Мог ведь. Она бегунья та ещё, обузой не будет." - дядя Лёша вздохнул своим мыслям.
- Так, ну всё. Я нытиков и стонутиков на кухне не потерплю. - притворно нахмурил он брови на Наденьку. - Давай, иди в палатку, или куда ты там ещё собиралась. - сказал он, подмигнув глазом, вытирая мокрые руки о засаленный и запачканный золой передник, роль которого выполняла его же рубашка, завязанная рукавами за спиной.
Надя расплылась в улыбке.
- Только давай так, чтобы вернулась за благовременно до всех и за твоё отсутствие никто не хватился. Хорошо?
Надя быстро согласно закивала.
- А то ты мне всё равно на кухне мешаться будешь. - заключил дядя Лёша, словно оправдываясь за свою слабость. - Да осторожно же ты! -поспешил в след сказать он Надежде, когда та, соскочив с лавки, не рассчитала с перебросом ноги через неё, споткнулась и чуть не упала, стремясь по скорее попасть в палатку за рюкзаком и офицерской сумкой.
"Пфф! Озеро как озеро. - говорили рабочие-манси что сопровождали её в работе, "Неказистое, невзрачное, копытце..." - недоумевали товарищи, пожимая плечами. Типичное озеро, бережно утаённое далеко отступившим лесом, да склонами обступившим его гор от глаз людских. С низким мшистым берегом. Ничем не примечательное озеро рождающее реку, но не для той, что носила жизнь под сердцем готовясь вскоре породить дитя, пленённая им, лелеющая надежду о встрече с ним, наконец-то достигла долгожданного брега. Уже был не большой животик, который та прятала без особого труда- благо роба1 была безразмерной. О беременности знала только Ленка, с которой та ходила в баню, а остальные списывали взбалмошное поведение Нади, круто поменявшееся в этом полевом сезоне, и ставшее отражением её беременности, на женские причуды - "За муж девке пора. И давно".
Надя бросила рюкзак, на половину наполненного образцами и пробами2, часть из которых она благоразумно оставила в условных местах по пути своего маршрута - потом заберёт, когда с рабочим будет. Заодно и пробы отберёт, одной-то всего не накопать. А иначе, под тяжестью всего причитающегося в маршруте материала, заполняемого рюкзак под самое горлышко по мере продолжения пути, она не дошла бы. Да и маршрут остался не законченным, уж больно торопилась. На столько торопилась, что сидя на берегу по памяти переносила и записывала всё, что не успела. Достав из офицерской сумки план-карту3 местности набросала кроки4 маршрута с точками наблюдений и отбором проб с образцами. А в пикетажной книжке5 дала описание всего пройденного ею маршрута с нумерацией точек наблюдения, собранного ею материала6, для дальнейшей увязки на карте.
"Лишь бы только начальство не прознало о её мелких грешках..." - сетовала она. - "По голове не погладят. Хотя... Витя только пожурит и делу хода не даст. Он вообще большая умница. И её с Ленкой с основного лагеря забрал, да команду себе что надо подобрал. Оставив там рабочих с непонятным и тёмным прошлым, которые проходу девчонкам не давали". Время от времени в стане геологов появлялись люди. Некоторые оставались и работали, другие просили, чего поесть, одеть, да и поминай как звали. А
потом заявлялись правоохранители и расспрашивали: "Что говорили, да куда те пошли?". Как оказывалось, это могли быть беглецы, золотари или ещё какие тёмные личности. Вот только геолог не мог отказать нуждающемуся в тайге, вот и приходилось потом за это платить.
Надя закончила с работой довольно быстро. Переживать о наступлении вечерних сумерек летом в Приполярном Урале не приходилось,- ночи были светлые. Но чтобы не заметили её отлучки, вернуться надо было до того, как группы начнут подтягиваться со своих маршрутов в лагерь.
"Ну ничего, ей времени хватит чтобы насладиться красотой озера". Надя отложила планкарту с пикетажкой в сторону, приложив сверху офицерскую сумку, чтобы ветром не растрепало бумажные листы. Сама удобно сидела на не обычном полуистлевшем бревне, затейливо и беспорядочно перевязанном потемневшими от времени лентами, рвущимися от слабого натяжения. Один конец бревна имел нечто общее с грубо вырезанными человеческими чертами лица. Надя вытянула ноги. Тишина, красноречиво говорящая о необитаемости вод озера какой-либо живностью. Даже ветер, что так ласково нашёптывал на ушко, умолк, и рябь на поверхности воды исчезла, выпрямив озеро и преобразив его в зеркало без единого изъяна. Нога об ногу, Надя сняла кирзовые сапоги, не меняя положения тела, так же стряхнула портянки и ещё какое-то время сидела не шелохнувшись. Потом медленно, то согнув ноги в коленах, то подогнув их под себя, оторвав руки от земли, выпрямляя спину, Надежда поднималась. С наслаждением чувствовала каждое мгновение, оттягивала и продлевала минуты своего пребывания. Выпрямившись во весь рост, она сошла с каменистой поверхности берега и утопила свои лодыжки в прохладе влажного мха. От приятной неги по коже всего тела прокатилась волна. Вода в озере пробуждала жажду. Приблизившись к краю и опустившись на колени Наденька зачерпнула ладошками воду. В которых как в миниатюре отображалось всё тоже, что и в озере. Маленький мирок, в её руках, с небом и затягивающим его облаком, со шрамами кроваво красного цвета от прорезавших его лучей скрывшегося солнца, и отражением её лица. Неожиданное гусиное гоготание, нарушившее абсолютную тишину заставило девушку вздрогнуть. От чего вода в ладошках чуть расплескалась. Надя устремила взор в даль, пытаясь разглядеть источник звука, но всё оставалось не движимо. Даже длинная тень за её спиной, тянущаяся прочь от солнца и от того, кто стоял за девушкой, отражаясь в озере и в её ладонях, к которым Надя опустила свой взгляд, и которыми она всплеснула, когда заметила, что не одна. Но обернуться, как и встать девушка уже не успела. Глухой удар с глухим отголоском треска сломанной кости где-то внутри головы, короткий прерванный вскрик, приближающаяся к лицу озёрная вода потемнела и её жар проник в уши, нос, горло, грудь. Моментом возникло и исчезло вместе с последним трепыханием испуганного сердечка и настигшей мглой сознание чувство рвоты.
Девушку нашли во второй половине следующего дня. Сначала её рюкзак, указавший уверенно направление к озеру, к которому она всё время так рвалась. Офицерская сумка, прижимающая собой к земле планкарту с ровно выдранным по линии сгиба той стороны, где обозначалось озеро Лунт-Хусап-Тур с истоком реки Лозьва у подножия горы Отортен. И пикетажку с её порядковым номером на переплёте, именем и фамилией ответственного за её ведение, а также наименование подразделения Северо-Уральской геологоразведочной экспедиции, с указанием адреса посёлка геологов и года, 1934-ого. На её листах последним значился маршрут вчерашним днём. Бездыханным телом Надя лежала в стороне от озера, на спине, головой на камне окроплённый её же кровью, в результате "несчастного случая".
Иллюстрация "Геолог у озера Лунт-Хусап-Тур".
2. Случайные люди. (Побег заключённых).
Замышляющие побег ждали удобного случая. И он представился, когда из-за сокращения штата сотрудников, выстроенный конвой растянулся вдоль лесополосы, в котором валя лес, трудились заключённые лагеря.
Процесс упрощения и преобразования лагерей и их жильцов был в разгаре. Из-за мер, в которых предусматривалась ликвидация исправительно-трудовых лагерей, не способных обеспечивать решения задач, по исправлению и перевоспитанию заключённых, на основе общественно-полезного труда и приобщения к нему совместно содержащихся лиц, осужденных за тяжкие преступления с лицами впервые осуждёнными. Что являлось необоснованным и требовало разделения рецидивистов и осужденных за тяжкие преступления от остальной массы. Путём создания колоний строгого режима. А это означало переход приступных элементов на более тяжкое и невыносимое положение. Труд был обязателен для всех осуждённых и способных работать. Что было абсолютно не приемлемо для воров в законе и других элементов, ведущих паразитический образ жизни. Так или иначе, но начавшиеся с конца 1956 года преобразования, часто приводили к бунтам и побегам среди несогласных. Такие случаи были чаще всего заведомо обречёнными на провал. Кругом тайга. А местное население сотрудничало с правоохранителями потому, что беглые расправлялись с ними, часто вырезая целыми семьями.
Цепь из конвоя с собаками имела большие прорехи, так как работы велись сразу на двух участках, состоящих в отдалении друг от друга. В чём и был просчёт лагерного начальства, полагая, что рисковать нападением на конвой никто не будет, потому как расстояние от вырубки до нетронутого леса было приличным, и прежде чем беглец успеет скрыться в его зарослях, успеет получить свою порцию свинца. Оставленные среди сплошных выработок островки непригодного для вырубки леса, служили прибежищем для тех, кто не считал своим долгом трудиться. После окончания работ эти самые островки обыскивались на наличие запрещённого. Но единственной добычей конвоя оказывались только рисованные карты, да ещё какая мелочь из арсенала времяпрепровождения и досуга.
Конфликты среди группировок и следующие за ними разборки за стенками бараков были делом обычным. Поэтому, почуяв превосходство одной из группировок, так часто и рьяно пытающиеся разделаться с более малочисленной и не защищённой, те решили бежать. Смерть их ждала в обоих случаях, но оттянуть её, было делом принципа,- всё же встретить костлявую от пули или в тайге было куда резоннее, нежели от паскудной заточки. И какая из выпавшей доли лучше? Останься здесь им пришлось бы работать, согласно постановлению. А это "западло".
Иллюстрация "Побег заключённых".
Когда конвой заметно поредел, то решение действовать было принято сразу. Возникшая провокация и стравливание "мужиков" с "блатными", и вот, на их лесном островке потасовка- мужики махают топорами, крики, маты. Выстрелы конвоя в воздух, лай спущенных собак. И без того малочисленные конвоиры ринулись в гущу, оставляя дорогу свободной к бегству. Бегут согласно тюремной иерархии - блатные и приблатнённые спереди, их спины прикрывают шныри да шестёрки. Открытый огонь по ним не даёт нужного результата, - эффект неожиданности, слишком далеко и поздно спохватились. Пули цепляют, остановив только одного, остальных же скрывает лес.
Вызванная подмога, погоня до темна. Подобрали ещё одного отставшего от всей группы, раненного. Рвущиеся исходящие до тошноты лаем собаки идут в след. Ночь. Вероятность того, что те, кто гонит сам станет добычей, увеличивается. Останавливают погоню и возвращаются, увеличивая шансы беглецов. С утра новая погоня, но те далеко. С каждым днём вероятность поймать урок уменьшается. В принципе, как и вероятность на выживание тех, кто вырвался. Им необходима еда, одежда. Озверевшие, одичалые, без сострадания и жалости попустятся на что угодно, чтобы удовлетворить свои потребности, только раззадоренные пьянящим воздухом фарта.
3. Маленький народ большие беды. (Вогуличи).
Год был плох, как и прошлый, как и позапрошлый. Падёж скота опустошал стойбища, и их обитатели вынуждены были ходить к соседям за оленем на развод. Вылазки за диким зверем уводили охотников всё дальше, и те всё реже возвращались с добычей.
В стойбище из семи юрт оленевода рода манси Анямова, приготовления к зиме шли своим рутинным обычным ходом. Со дня на день с летнего выпаса должен был начаться перегон оленя к зимовью. Та малая часть мужчин, что была в стойбище, это те, кто уже пришёл со своей частью стада с ближних выпасов, да кто вернулся с сезонных работ, заработав живую копейку, да те, кто по возрасту уже не мог находиться вдали от стойбища. Хотя таких сложно назвать стариками, так как любой охотник до последнего ходит в лес. Да и здесь, совмещая приятное с полезным, старики ненадолго, но покидали свои юрты, для того, чтобы по проведать своих соплеменников, поискать распуганную волками дичь, да привести на выпас чего съестного.
Иллюстрация "Болезнь".
Дети в чумах спали, отсчитывая ход времени ночи сопением дыхания под шкурами-одеялами. Женщины, под светом горящего очага, дополненного огоньком лучины, нанизывали бисер на жилы оленя, вытянутые у очередного павшего от болезни животного. Когда с шумом порхания крыльев что-то с силой ударило в дверь, заставив всех передёрнуться от неожиданности. Женщины переглянулись. Одна из них поднялась и приоткрыла дверь чума-избы. Прямо из-под порога стремительным броском что-то метнулось в темноту. Женщина взвизгнула и запричитала. "Ночная птица!" - убеждала та себя. И не всматриваясь в ночь хотела было уже закрыть дверь. Как вдруг заметила, что в ленту света, вырывающегося на улицу через проём приоткрытой ею двери и тянущейся к лесу, начала выползать и расти тень. Тень, что не лежала на земле, кустарнике и деревьях, а стояла в отдалении, сама, отбрасывая тень. С очертаниями человека и животного с жёлтым светом огня лучины, горящего в глазах. "Менкв7". - подумала она. В ужасе захлопывая дверь, не заметила, что засов оказался выдвинутым. И от удара его об косяк с силой дверь снова распахнулась. Менкв стоял уже у порога. С маленькими глазками-угольками, горящими красным огоньком, смотревших сверху, положив руку на крышу
чума. Женщина, словно вытолкнутая от двери, упала на пол. До селя испуганно сидящие остальные жёны охотников встали и с криками истерики начали выгонять духа. Тот, то удалялся от дверей чума, то снова приближался, заставляя трепетать в ужасе напуганных,
будто дразня. Дети проснулись и изошлись в истошном плаче. Наконец засов был задвинут, все, дрожа и шепча молитвы забились в угол.
Замолкая прислушивались. Любой шорох из вне, ветер то был или мышь подполом, заставлял их напрягаться и с новым рвением шептать слова защиты. Всё стихло на какое-то время. И снова, но уже в тайге, какофония звуков из плача детей, воплей женщин и ора мужчин, оглашала окрестности. Это Менкв извещал о напасти и беде, и скорая его трапеза жертвами.
А беспокоиться было о чём. В племенах, где сибирская болячка убивала оленей стадами, уже были случаи смертей среди манси, а о её масштабах, уносившими жителей целыми стойбищами, знали не понаслышке и очень давно. Любая высыпавшаяся язвочка на теле вызывала страх. Особенно матерей, что сидели в чуме, и пели колыбельные, успокаивая разбуженных видениями детей и себя.
Иллюстрация "Менкв".
С наступлением первых и не продолжительных холодов тайга стремительно начала своё пёстрое преображение в краски осени. Пока оленевод верхом на нартах в упряжи одного оленя собирал остатки своего вольготно пасущегося стада, его старший сын, в гордом одиночестве, переплетал узлами нехитрую поклажу, состоящую из снятых с чума и свёрнутых покровных шкур, а также рассованного и тоже завёрнутого в шкуры и мешки мелкого скудного скарба кочевников-оленеводов.
Иллюстрация "Стена тайги".
Юноша заканчивал кипятить индийский чай, выменянный с табачком его отцом у геологов на оленью шкуру, когда в стойбище начали собираться пригнанные олени. С появлением отца он бросил в жестяную банку с бурлящей водой добрую пригоршню заварки, некоторое время, не снимая с рогулек таганка8, чтоб заварился да по крепче. Чай они пили сидя на земле у очага, по среди белых жердей остова-чума. Готовые вскоре двинуться в обратный путь до родового стойбища.
Теперь наглядно было видно, насколько оказались велики потери среди их стада, полёгшего как от сибирской болячки, так и от не на шутку разгулявшихся стаями волков. Что резали оленей не ради еды, а похоже для удовольствия. Несколько увесистых связок скрученных оленьих шкур ещё не были водружены на нарты и лежали рядом с ними. Если ещё весной, в начале выпаса, от чума до леса всё было занято порослью пантов9 оленя, то сейчас это было уже редколесье с проплешинами вытоптанной земли. И подоспевший за темно шаман, Бахтияров Александр, без труда и не слезая со своих нарт продвигался сквозь поредевшее стадо прямо к месту где стоял чум.
Расстояние между угодьями летнего выпаса и зимовьем были не малые, и тем больше
оно увеличивалось, чем дальше отстоял один род манси от другого. Хоть преодоление не малых расстояний охотником было делом обычным и необходимым, вполне
Иллюстрация "Сбор".
общением, приправленным табачком и чаем за беседой в компании долго отсутствующих соплеменников, дабы прервать приевшееся одиночество или поменять собеседников, разбавить монотонно повторяющиеся дни с одними и теми же делами, так же были в части у народца тайги. Не смотря на приличное расстояние между угодьями Анямова и Бахтиярова, относительно более далёких расстояний в тайге, их можно было бы и впрямь назвать соседями. Привыкшие мерить свой ход по лесу и сопкам количеством остановок на чай или в долях дня и ночи, то путь между их зимовками было около половины с четвертью дня, а вот между летними выпасами - день и четверть ночи, при ходбе на оленях с остановками на чай.
Сейчас общий перегон стад. Бахтияров хоть и старейшина в своём роду, основная работа возложена на его сородичей, он не оставит стойбище без особой на то причины. Однако поводу тот для беспокойства не подал, не отказался от предложенного чая и выкурил трубку, при этом отвлекаясь на абсолютно сторонние и светские беседы. Свеже подлитый младшим Анямовым чай, ещё не остывший, отхлебнутый богатым глотком, заставил шамана продолжительно и усердно откашливаться, брызжа изо рта руганью перебитую брызгами не то слюны, не то чая, выпуская при этом то ли пар изо рта, то ли дым табака. Кашель не собирался униматься и на багровом лице выступили капельки пота, кровью налились выпученные глаза как у оленя в период гона. Его колени с руками ходили ходуном, чем изрядно веселили обоих Анямовых, а пролитый из-за этого чай, ошпаривший руку, угодил на тлеющие угольки костра, вызвав ко всему прочему резь в глазах от дыма у остальных. Юноша покатился на спину заливаясь смехом, его отец тоже "набирал обороты". Шаман, считая, что кашель прошёл, поднёс трубку ко рту. Но предательски горло раздёр новый приступ. От неожиданности трубка Бахтиярова вылетела прямо в очаг. В попытке поймать её отпущенная кружка, полетела туда же. Здесь уже зло шипя засмеялись угли. Истерический смех младшего Анямова не давал ему подняться с земли.
Конечно в том, что шаман сейчас находился с ними, не было удивительным. Но это настораживало. Не просто так он здесь. Шаман не знал, как объяснить то что случилось и с чего начать. Поэтому он просто поторапливал отправляться в путь к своему родовому старому кострищу. Сегодня шаман Бахтияров как никогда был близок к роду Анямовых. Привыкши говорить прямо и не щадя слушателя, по велению духов, вещающих его устами, в сложившихся обстоятельствах он не мог поступить так же. Род Анямовых был столь же чужд коренным манси, как и род Бахтияровых. Не смотря на смену множества поколений, которые ушли предками глубоко в землю таёжную, ставшими родовыми богами, коим молятся ныне живущие и чья память о них, как и деяния их на слуху любого охотника соседних с ними племён и далеко живущих. Они так и остались чужими. Анямовы - пермскими кочевниками манси, Бахтияровы - отатаренными пришлыми остяками.
Времена года менялись, как и тайга вокруг, вот только не обманет она своим не постоянством охотника, - тропа обратно столь же узнаваемая, как и весной. Чем ближе становилось стойбище, тем тяжелее было на сердце. Здесь вся семья. Но вместо радости от встречи закрадывалось беспокойство и уныние. Следствием ли это последних двух вёсен, что они уходили на пастбища, в надежде что беды вскоре отступят? Короткие и редкие встречи с родными, что пасли оленей по соседству, в половине дня пути, рассказывали в беседах и читали в тамгах, зарубках-письменах, на обтёсанных топориком деревьях, оставленных проходящим охотником о том, что болезнь косит всё больше оленей и лесной люд не обходит. И что спасу от волка нет. Иногда, доносившиеся из далека выстрелы рассказывали услышавшему их не о долгожданной добыче, а об защите собственных стад от серого разбойника, который оставлял растерзанную животину клоками шкур, оторванного и раскиданного мяса, да кости.
Несмотря на то, что путь оленеводов обременяло стадо, двигались они довольно быстро, почти без остановок. Поэтому, вышедшие на тропу, что вела к стойбищу после сборов ближе к обеду, и двигаясь прочь от заходящего солнца в прохладу ночи, ближе к полуночи они подходили к родовому стойбищу Анямова. Весь путь тайга была молчалива, лишь редкие окрики погонщиков да шум оленьего шага заполняли равнодушный лес. Изредка пересекаемая тропа дикого оленя была практически не приметна- по ней давно никто не хаживал. Когда тропа спустилась в широкую долину реки, тайга немного отступила, олени продолжали идти ровным строем. Вдалеке слышался переклич собак, но этот лай Анямов не узнавал. Очень хотелось опередить стадо и рвануть к стойбищу, но тот сомневался. А у погонщиков появилась возможность поравняться.
- Волки лютуют. Оленей с оленятами увели. Псы цепные лают хозяина зовут. - сказал шаман, видимо собравшись с духом, глядя на Анямова старшего. Сын, следовавший за поравнявшимися взрослыми, ничего не понял. Его отец, наверное, тоже. Но расспрашивать шамана было дело бесполезным - всё равно не скажет, а заговорит, так без толкования не понять. Всё же шаман проделал не малый путь явно не прогуливаясь. Прозвучавшее из уст шамана воспринялось с опаской, заставило главу семейства Анямовых обогнать шарахнувшееся от припустить нарты, обгоняя шарахнувшееся от него в сторону стадо, пока еще ночь не сомкнула глаз беспроглядной тьмой в собирающихся над головой тучах, готовых обрушиться осенним ливневым дождём.
Иллюстрация "Псы, рвущие плоть".
Всё происходившее далее напоминало бред горячки. Боль, отчаяние, безысходность от невосполнимой утраты, бессмысленности потери. Чернь и пустошь там, где слезам не достать дна глубокой реки, а стенания не отражаются эхом о крутые и высокие берега, слагающих образовавшуюся в одночасье пропасть.
Мчась сквозь тайгу, сошедший с тропы, Анямов то и дело заваливался на нарты, получая по лицу ветками деревьев и натыкаясь на полном ходу на кочки, рискуя свалиться наземь. Услышавшие шум в тайге собаки залились рвотным лаем - стойбище было близко. Начали встречаться не разделанные трупы оленя, полёгшие то ли от болезни, то ли от руки человека - в темноте не было видно. Манси не оставит лежать своего оленя не разделанным. Туши не тронули даже волки. Беспокойство усилилось и отдавалось барабанной дробью в сердце и слезами, нагнанными в уголках глаз волнением предчувствия страшного или ветром от быстрой езды.
Люди, собаки, говор и лай, серые шкуры, вставшие на холках дыбом, разъярённый оскал и серые драповые шинели. Окрики, одни кидаются, вторые отгоняют. Стада в стойбище нет, только туши убитых животных. Двери срубов бревенчатых чумов распахнуты настежь. Анямов мечется от одной постройки к другой, но никого нет. Человек в форме сопровождающий его что-то говорит, спрашивает. Но он не слышит, не понимает. Пытается что-то сказать, но ком в горле и ничего кроме мычания не вырывается. Безысходность, отчаяние. Много людей, собак. С первыми оленями пригнанного стада появись нарты сына. Тот спрыгивает на ходу. Что-то безумно крича, сбитый с ног при попытке наброситься на человека в форме, падает. На него наваливаются, держат. Заломив руки за спину, обездвиживают. Но где все? Куда делись все родичи? Отец бежит к сыну, вынимая из ножен на поясе узкий нож с ручкой из оленьего рога. Но тоже сбит. Давно начавшийся проливной дождь смешал в однородную массу землю, кровь, олений помёт. Подошвой кирзового сапога лицом примят к земле, окрики и уговоры. И кровь, чей резкий запах ударил в нос. Но чья она? Откуда так много?
Иллюстрация "Лицом в грязь".
Сын рядом. Спрашивают. Много спрашивают, но сами на вопросы не отвечают. "Где все? Где дети, мужчины и их жёны, старики?" - в голове вопросы, не находящие ответа.
Редкими вспышками ясного ума возвращало Анямова старшего из чёрной пропасти с голосами и лаяньем псов, с воздухом пропитанным кровью преследовавшего его погружая в безумие. Тогда он, неожиданно для себя, оказывался где-нибудь по среди тайги. Не зная и не понимая, что он тут делает. Может ищет? Да ищет. Их, своих родных. И снова находившая на него тоска несла с собой забытье... Снова пробуждение, и он в пустом стойбище. "Нет! Искать следы! Тайга знает, подскажет, не утаит". Скитание. Яркая вспышка просветления разума, и он возле забора лагеря. Кто-то что-то ему кричит с вышки охранник. А как тому не орать, ведь охотник стоит на перевес с ружьём у охраняемой зоны. И вот он уже сидит в холодной камере. Щёлканье замка и его выводят к Шаману Бахтиярову. Тот сажает его в нарты и увозит. Снова провал. "Так нельзя! Так нельзя жить! Он сходит с ума!" Сын вытаскивает его из петли. Боги берегут его, но зачем? "Его семью нашли. Но почему он их не видел? Или видел? Опознание? Но его не было! А кто был? Его сын и шаман Бахтияров. А когда захоронили? Нечего хоронить? Волки? Люди? Почему все молчат? Кто-нибудь знает, что случилось?" Нет утешения от слов своих и чужих. Нет! Их нет! Не видел! Надо искать! Нет и утешения.
Горящий можжевельник высоко взбросил языки голубовато-жёлтого пламени, что облизывали чернь неба, выплёвывая в него с треском клубы искр. Свет вырывал из темноты сидящие во круг костра фигуры людей. К охотнику Анямову медленно возвращалось сознание. Под мычание и шёпот шамана, сопровождаемые иканием и отрыжками, заговорил и бубен. Сначала тихим мышиным шуршанием и писком мелкой птахи или мыши, сменившиеся шумом речной волны о прибрежную гальку, перерастающие в фырканье сохатого, что с треском прогоревших поленьев в костре под его ногами пробирается сквозь валежник, недовольный и громогласный рёв медведя. Камлания шамана и удары бубна становились всё громче, звонче и учащённее. И вот уже земля дрожала под ногами от бегущего стада дикого оленя, вспуганного волком, чей вой смешался с неровными песнопениями шамана. Всё стихло. Тайга спала.
Лицо шамана было невозмутимым. Его глаза бередили, пугали и отталкивали. Прояснившийся рассудок охотника Анямова внимал говоримое ему.
Иллюстрация "Калтащь-эква (Золотая Баба. Мать)"
- К Лозьве реке пойдёшь, к истокам её рождающим. Проводит она тебя тропой предков к подножию горы Лунт-Хусап-Сяхл, горе гусиного гнезда. Что в ладонях склона своего, Отыр10, охраняя своим ножом - холодным ветром, от глаза и стопы случайного пришлого и не посвящённого, бережно держит воды озера Лунт-Хусап-Тур, озера гусиного гнезда, а с ним и покой Богини Земли - Калтащь-эква. Что гусыней высиживает сына-гуся Мир-Сусне-Хума. Её просить будешь. За детей, за стойбище, за оленей. Сын её, Мир-Сусне-Хум, пусть спроводит семью твою сгинувшую по косам матери его, туда откуда смотрят предки наши. Просить надо, покуда не услышат они тебя.
Иллюстрация "Нум-Торум курит трубку".
На вершине Лунт-Хусап-Сяхл11, за каменными столами курит трубку Нум-Торум. Дым той трубки страшен. Будешь курить с ним, покрой голову. Рядом с Нум-Торумом другие боги сидеть будут и девять наших праотцов - охотников, которых сгубили семь врагов наших, великанов, что Нум-Торум выгнал с угодий наших и превратил в истуканов каменных. Десятым охотником будешь, с собой они тебя не оставят, вернёшься обратно. Но принеси им белого оленя. Ешь с ними, кури с ними. Пепла трубки Нум-Торум бойся, как дыма его. Тяжёлым каменным дождём с неба падает.
Иллюстрация "пепел трубки Нум-Торума".
Кости оленя в шкуре его снесёшь к шайтану о семи рогах, Куль-Отыру, что древом под горой Вот-Тартан-Сяхл12 стоит, и смотрит на мир мёртвых. У ног его, корней, кости положи, для Мых-ими, Земли-старухи, что болезни отведёт - ослабла она, а тело-ствол Куль-Отыра кровью вымажи. Задобришь духов и богов, дальше пойдёшь, домой отпустят. Пойдёшь обратно так же, как и туда уходил - вдоль хребта-пояса Ур-Ала13, что раскинул наш далёкий предок, великан Отыр, к стойбищу.
Сказ шамана не всяк мог объяснить. И Анямов не был исключением. Пока тот говорил, в его голове рождались и проносились образы пути по тропе таёжной в горы, увенчанные скалами, где источником, питаемым талыми водами, ютилось маленькое тихое озерцо.
- Один там будешь, проводник Куриков, что обычаи предков чтит и оберегает, стада душ гиблых угнал на зимовье. Но ты не бойся. Покуда сделаешь всё как надо, то и нам
всем будет хорошо. - закончил Бахтияров. Анямов не переживал что не сможет найти дорогу. Там простирались угодья его отца, хоженые им, и от которого он слышал сказания про места те заветные, но обходимые стороной человеком и живностью всякою, где птица
Иллюстрация "Шайтан о семи рогах. Кедр".
не пролетала. Почитались, места те, да остерегали. Единственное что его пугало, без проводника Курикова, он не будет опознан Богами как приносящий дары и просящий... Хотя, после потери и безумства, что может быть страшнее чем новая потеря и безумство? А его смерть может будет воспринята сама как подношение. Анямову ничего не оставалось как смиренно принять уготованное ему. Летний выгон Курикова находился на границе с охотничьими владениями Анямовых. Из-за отсутствия там дичи, район для охоты был мало интересен. Разве что большое количество открытых продуваемых мест, позволяло приводить сюда стада оленей, чтобы те не мучились от кровососов, но прокорма здесь было мало.
Всё больше ощущалось дыхание, порывами разрывающего морозной свежестью грудь, северного ветра Северко, сменившего доброго ослабевшего восточного старика Холи-Вот-ойка. Всё чаще холодные дожди приносили с собой снег, пока ещё не удерживающийся на земле, заставляя с каждым днём всё дольше поддерживать огонь в чувалах14 юрт.
Макушки елей и сосен чернели, предостерегая о сильных холодах скорой зимы. Чем дальше уходил от чума манси, следуя по долине реки Лозьвы, тем короче становился бег солнца по небосклону, и тем снег всё дольше лежал. Пока он был на нартах, его ходьба была довольно быстрой. Но вскоре стала не проходимой. Пришлось идти пешком, оставив оленя у встреченного чума охотника, оказавшемся в его пути последним.
Вода в русле реки молодела, по мере продвижения к истоку, своей полнотой и стремительностью имея характер малолетнего дитя. То оголяя дно и игриво меняя направление, то, вдоволь на резвившись, уставши растекалась, млея под укачивание высокой елей, растущих на берегу. Чем дальше, тем больше вода чернела и застывала в движении, предвкушая скорый зимний сон подо льдом. Вечерело раньше, и солнце всё ниже к горизонту очерчивало свой путь, зажжённой лучиной, вспыхивая у самой границы неба и земли, освободившись от оков тяжёлых облаков, на мгновение наводняя лес длинными оживающими тенями. Места излюбленного пиршества волков сменялись полуголыми сопками, где нет-нет да появлялась мелкая дичь. А под ногой играющим курумником15 иногда выбивались тонкие слёзы серебряной воды родников и туманов. Ещё не замёрзшие ключи с озорством прятались под камнями звонко переговариваясь между собой. Анямов шёл тем же путём, каким некогда следовали девять праотцов манси-охотников, к вершине, что стала для них полем битвы с врагом, племенем, которое выгонял сам Нум-Торум с земель их. И шёл для того, чтобы просить и восхвалять тех, кто избавил его от помешательства. А иначе он и не объяснял излечение рассудка. И тут ведь не поспоришь, духи дали, духи могут и отобрать.
Как некогда великан Отыр бросил свой пояс с глубокими карманами, образовавшие вершины гор, и рассыпались самоцветы из них, так теперь у Анямова тасма16 была полна битой дичи и оттягивала ремень к земле. Манси был доволен - "хороший признак". Костерок сразу стал потрескивать, выпутываясь из цепких объятий хвороста и лапника17, вытягиваясь после пробуждения. Таганок, воткнутый над костром, держал банку с набранной в неё водой. Тушка разделанной куропатки ждала своей очереди.
После ужина, оленья шкура легла на настил из веток. Заготовленные дрова были уложены так, чтобы поддерживать костёр подкладыванием прямо с настила. Сон обещал быть беспокойным. В местах хоть и родных, но по-новому восприимчивых. Особенно после всего, что выпало на долю охотника. Да и ночная стужа не даст продыху. Уже в полудрёме костёр за трещал так, будто бод ногой идущего треснула ветка. Манси приоткрыл глаза, прислушался. Тишина. Лишь шёпот костерка, свет от которого не рисовал теней, проглатываемый тьмой, не отдавая и толики тепла. Охотник подкинул ещё поленце, но оно было лишним. Огонь, словно змея в танце, начал взбираться на свою добычу, рисуя собой мансийские танги18, силуэты людей и животных.
Сколько времени прошло пока Анямов наблюдал за игрой огня, он не знал. И спал ли, бодрствовал... Но сквозь пелену дыма или пара, что окутал его, Анямов видел девять
охотников, одетых в малицы19 из шкур оленя с накинутыми на головы капюшонами. Стволы их ружей были направлены на него. Он помнил слова шамана: "Не бояться". Только не страх его обездвижил, а дикий ужас. Манси не чувствовал своего тела. И силясь дрогнуть хоть пальцем, его лицо сморщилось в гримасе. Голосовые связки напряглись и рёв, вырвавшийся глубоко из груди, слился с громом одновременно выстреливших ружей.
По земле прокатившаяся волна, скинула охотника с настила. Тот упал лицом в пылающий очаг, ужаливший лицо, вихрем искр обвив его голову. Горячий дым, обильно с жаждой и жадностью взглотнённый затёк в горло и лёгкие, паля и обжигая их, остановив перехваченное дыхание. Схватившись за горло Анямов стоял на коленях, опёршись рукой оземь. Кряхтя и корчась ему удалось вздохнуть свежего воздуха, отчего он разразился диким кашлем в захлёб. В глазах по темнело. Укрывая колени и кисти рук стоящего на четвереньках манси, дым из белёсого сделался ядовито-жёлтым. Подобрав ноги под себя, Анямов, по совету шамана, накрылся с головой капюшоном. Из густой дым-пелены, что стояла не движимо, выглядывала только спина. Будто вода, эта дымка, втягиваемая носом и ртом, растекалась по жилам с кровью, расслабляя и обмягчая тело. Дыхание очистилось,
Иллюстрация "9-ть охотников".
и он уже не вздрагивал от приступа нарождающегося кашля.
Вся округа осветилась мерцающим белым светом, проникающим под капюшон. Будто бы все светила разом взошли на небосвод и стремительно помчались ввысь. Анямов
развернул голову, привстав на руках, но свет, резью в глазах, заставил его с криком зажмуриться, прикрываясь ладонями. В одно мгновение его же длинная тень, от испуга сжалась и спряталась под манси. Пытаясь проморгаться, он стоял, запрокинув голову назад, закатив широко распахнутые глаза, с расставленными в стороны руками, предохраняясь от падения, со стоном глубоко вдыхая, похожий на беспомощного птенца. "Ослушался шамана! Беда! Ох, ослушался! - причитал про себя Анямов. - Не ослепнуть бы...". Он молил, восхвалял. Сначала про себя. Потом перешёл на бормотание от желания слышать собственный голос. Но страх что услышат его и найдут не давал перейти на крик. Охотником овладел ужас, от того что сгинет он, один и не прознает об этом никто.
В момент своего говора, острая резь в глазах от в миг возникающих вспышек стали чередоваться всё дольше задерживающейся кромешной тьмой, в которой то и дело стали возникать образы его безвозвратно потерянных родных с обрывками той, прошлой жизни. Но и тьма вскоре сменилась размытой картинкой настоящего. В котором он стоял у своего
настила с опрокинутой шкурой и раскиданными в стороны лапником, в очаге прогоревший костёр последними витками дыма с истлевших костей-головёшек отдавал душу богам. В сторону от зачинающегося багроветь рассвета, пересечением длинных жёрдочек-лучей опрокинутого на бок чума, мерцая белым огнём, удалялась звезда, то и дело туманными всполохами накидывая на те жёрдочки оленьи шкуры. Далёкие удары трубки Нум-Торум, что вытряхивал из неё пепел табака, гулом отдавались под ногами. Вскоре всё стихло. Анямов ещё долго сидел, дрожа то ли от холода, то ли от волнения, не решаясь шелохнуться.
II. О них. И не только.
1. Жизнь и путь Золотарёва. Вспоминая то, что было и откуда нет возврата.
Сознание быстротечности, никчёмности жизни, позволяющей не считаться с её ценностями, и обесценивающаяся сама по себе, рано или поздно на долго или кратковременно, приходило, пожалуй, к каждому кто попадал в условия, где цена жизни не была разменной монетой, а была работой, долгом. На фронте часы боя отнимали дни, месяца забирали годы, а года и целую жизнь. И казалось, что не было "до", а смерть издевательски вторила: "Не жди, не будет и "после".
Отец, мать, сёстры там, в оккупации. В родном селе, запомнившемся белизной стен домов, покосившихся заборов садов, где ещё детьми таскали у соседей фрукты, несмотря на то, что тоже самое росло под родным оконцем - чужие яблоки были вкуснее. И даже старый сторожевой пёс, притаившийся в ожидании мелких сорванцов, нападал нарочито мимо, лениво, рассеянно заплетаясь и спотыкаясь. Лишь изредка ему удавалось ухватить кого-нибудь за штаны. Кусок которых он гордо тащил в поредевших зубах своему хозяину. Часто пёс не обращал внимания, а может глуховат был и не слышал громких голосов и смеха... Тогда весёлая ватага ребятишек текала от сторожа в ореховую рощу на берегу реки Уруп, приток Кубани. Где, вытряхивая свои рубашки добытым, похвалялись друг перед другом. Станица, ставшая пленом его родным и близким людям, ждавшие его и думавшие о нём. Семён же рвался и приближал тот год, месяц, день и час долгожданной встречи, ведя борьбу на фронте.
- А ещё "инженерными20" они зовутся... - с сарказмом заметил Семён Золотарев.
- Что угодно, а иглу точно в сене, не найти. На всём фронте никто не штопается что ли? А перо бы не подошло? Мягкое? - не довольно бурчал Семён, поглаживая места наколок, которые уж очень хотелось расчесать.
- Никак нет, товарищ сержант! - наигранно-официально ответил Геннадий. - Хочу заметить, что наше подразделение богато только ломом, бумагой да чернилами. - кивнул он головой на заполненную бычками от папирос чернильницу, что стояла на схем-карте, удерживая её уголок от скручивания. Над которой они буквально час назад склонившись обсуждали полученный приказ и план действий.
И впрямь, запах палёной плоти, что витал над полем брани и чернил, которыми писались письма бойцы домой настолько врезались в память, что, казалось, составлял со служивыми одно целое и неотступно следовал за ними.
Даже здесь, сейчас, в полумраке санчасти, освещаемой разве что керосиновой
горелкой, да огоньком спиртовки, над которой бойцы грели медицинскую иглу, макая в чернила, наносили друг другу письмена и рисунки, запах был тот же. И всё благодаря Евгению, "Еугену" или "Гене", как называл земляка Семён, а вместе с ним подхватили и остальные ребята. Тот был родом из села, соседствующим с родной станицей Золотарева.
От этого, а может ещё и потому, что Гена, как и сам Семён, были очень схожи,- оба имели кавказскую внешность, горделивую осанку, к тому оба из многодетных семей, видели в друг друге братскую поддержку, нежели дружбу.
- К тому же, у кого как не у швеи, что штопает раненых, искать иглу? Да и не только... - продолжил лейтенант, намекая на спирт, что они пригубили. И без которого всё действо членовредительства не состоялось бы. - Что-то Павка совсем расслабился. - перевёл
Иллюстрация "Военный натюрморт".
разговор Гена на призадумывавшегося соратника, ещё одного из их дружной тройки.
- Думает. - буркнул Семён, посмотрев на рядом сидящего на лавке, толкнув Пашку плечом. Тот не отреагировал. - Думает о сказанном тобой. - Семён имел ввиду слова с которых начался весь сыр-бор, после первых отпитых грамм, что не заставили себя ждать, развязав им всем языки. - И так же, как и я, не понимает, как это ты сумел нас уболтать. Да, Паш? - Семён толкнул дремлющего приятеля локтем. Золотареву и впрямь было невдомёк, как он, собранный, серьёзный, педантичный, аккуратный, мог согласиться на такое. А Евгений только и рад был. Разошёлся так, что, если бы тушь да спирт не кончились, их кожа напоминала бы полотно художника.
Павел сонно поднял голову, передёрнулся от пробежавшего по коже озноба, взял нательное потемневшее бельё с колен и накинул его на себя, согласно кивнув головой.
- Вот только не надо, Саня. - говоря с кавказским акцентом, присущим кабардинцу, Евгений произносил некоторые гласные несколько растянуто и твёрдо, как будто пытаясь выговорить их, и из имени "Сеня" выходило подобие "Сеэаня". Так и приклеившееся к Золотарёву, превратившегося с лёгкой руки из "Семёна" в "Саню", "Александра".
- На фронт ушли мы добровольно, и вас с Пашкой никто не принуждал. - парировал земляк Геннадий. - А деды и вправду говорили, что если хочешь обмануть смерть, то назовись именем не наречённым, а вымышленным. А что нам думать и придумывать, заодно и имена на память останутся. - на тыле правой кисти у основания большого пальца, у Семёна красовалось имя "Гена", а у Евгена- "Саня".
- Заодно и поглядим, не приведи Бог, если смерть ко мне придёт, то значит она твоей была, значит обманули мы её. - довольно сверкнув глазами с улыбкой самодовольства подытожил Евген. Да, с такой путаницей имён да прозвищ сам чёрт бы ногу сломал.
На тыле правого предплечья в средней трети у всех троих офицеров красовались грубо набитые татуировки горящей мины - эмблема инженерных войск (сапёров) и "+ С", что означало причастность хозяина инициала, по первой букве имени, к сапёрным войскам. Но внешний облик мины больше напоминал масть пики. На что Гена, сделавший набросок и набивший друзьям неумело рисунок, оправдывался: "Ну ничего, в нашей грабь армии, свои поймут". "Грабь армия", сравнение, в котором было завуалированно мародёрство. Из уст Гены приобрело шутливую форму, однако очень ненравившееся Семёну. И не мудрено, ведь не все из их Кавказского Полка занимались грабежами, однако время того требовало. Может из-за нехватки провизии, или от того, что просто хотелось побаловать свой измождённый организм чем-нибудь приятным, всё же промысел был. Не все брезговали, да и не всех пугал запрет командования, в некоторых случаях даже поощрявшийся. Но в итоге укоренившееся в его собственном лексиконе. В Евгении говорила бурная молодость, и он был одним из первых по "изничтожению" чужого имущества, правда упирая на съестное и питьё. В отличие от своих друзей, которые только мечтали отдать дань моде того времени, по детской глупости Евген сделал несколько неаккуратных "портачек". У Семёна, опять же по наитию искусителя Гены, на тыле левого предплечья красовалась татуировка пятиконечной звезды и буквы "С" - символ советской армии и принадлежности "С"-емёна, ну или "С"-ашки, кому как угодно, к ней, сделанные ещё раньше. И после набития которых, Семён пообещал больше не подпускать этого художника к своему телу. Тогда же, под действием спирта, вытащенного у какого-то деда из запасников на освобождённой от фрицев территории, дружбу своей троицы Семён с остальными обозначил надписями на тыле левого многострадального предплечья: "Г+С+П=Д" и совпавшими едиными для всех троих цифрами года рождения "1921 год".
Алюминиевая кружка, больше не наполнялась и с бряканьем не опускалась на стол, требуя добавки. Её содержимое без закуски приятной истомой разогналось кровью по жилам, сделав их ватными. Но друзья то и дело с надеждой поглядывали на кружку, с желанием продолжить. Но не было, чем. Оставлять чёрную обожжённую над спиртовкой и промоченную в чернилах иглу в санчасти смысла не было, приютившая и не беспокоящая их отдых сестра, могла поругать, и чего доброго, запретить им вообще появляться на пороге. Евген, покрутив иглу в пальцах, положил в трофейный портсигар - "Мало ли, чтоб снова искать не пришлось. А то, вдруг снова ребят подобьёт к письмам на теле..."
В ходе многочисленных операций в Великой Отечественной войне состав офицеров и рядовых инженерных войск бросало везде, где требовалось разминирование освобождённых от захватчиков территорий, подрыв особо важных производственных и связывающих узлов противника, наладка мостов, и понтонных переправ, для последующего форсирования рек моторизованными и пехотными войсками. В эти моменты Семён, как и великое множество всех остальных, чувствовал не бывалый эмоциональный подъём, всплеск от сознания присутствия себя в этом грандиознейшем движении, позволяющем позабыть обо всём. Целью которого было отодвигать, уводить, давить, гнать и теснить неприятеля с родных земель, чьи верные сыновья ложились от разящих и рвущих плоть металла когтей зверя-фашизма, за жизнь и свободу тех, кто заживо горел в пламени, вырывавшегося из его рта, задыхался в газовых камерах зловонного дыхания. Зверя, разящего голодом, страданьями, слезами десятков, сотен, тысяч и миллионов невинных жертв. Приближая тот долгожданный день.
Артиллерия неприятеля била, словно слепо, на ощупь, то рассеяно бросая мины, то накрывая ковром, пытаясь утопить в огне Третий Кавказский Полк, возводивший переправу через пойму реки Одер, разлившуюся на пять километров. Задача, которая должна была обеспечить армию на западном берегу поддержкой ударной группы фронта, требовала наладить несколько крупных понтонных мостов и десятки паромных переправ. Слаженные действия отделения Золотарева на ровне с другими подразделениями скоро начали давать нужный результат. К концу дня на Одере действовали девять десантных и четыре паромные переправы, пятидесяти тонный мост. По самой реке курсировали шесть паромов, при буксировке машинами-амфибиями. Прибывшие по переправе на западный берег артиллерия, пехота, танковые, механизированный и кавалерийский корпуса, при поддержке авиации, рвали в клочья дивизии врага. Но не все победители вернулись. Там, на Одере, при возведении понтона, взрывом снаряда у пятидесятиметровой секции перебило два прогона и сорвало верхнюю часть обшивки из брёвен и досок. Этот плот снесло на три сотни метров вниз по реке, где он и застрял на мелководье. Старший сержант Золотарёв, окрикнув ближайших к нему бойцов, бросился к плоту. По пояс в воде он с парнями начали снимать застрявшую обшивку с мели. Но та не давалась. Вода в реке бурлила от рвущихся снарядов, туман, что собирался над водой смешался с дымом, брызги воды с осколками. С противоположной от Семёна стороны, обшивку помогал снимать только Павел. Но он видел, что ему на подмогу кинулся ещё и Женя. Семён, не прекращая работы, глазами стал искать друга. К ним на помощь подоспевали ещё ребята. Несомые ветром или силой взрывов хлопья плотного дыма доносили до него вид прибрежной воды, в которой двое из его отделения вытаскивали под руки тело друга. Но жив ли тот?
- Мужики, давай!!! К берегу её!!! - кричал Золотарев в нетерпении от того, что как назло, обшивку разворачивало течением и тащило обратно на отмель. Эти минуты были самыми долгими в его жизни. Всякий раз Семён поглядывал на берег, пока часть понтона возвращалась на своё законное место, чтобы убедиться на сколько плохи дела у друга. Картина из дали не радовала. Семён спешил, матом поторапливая остальных. Вокруг раненого Евгения суетилась медсестра - его боевая подруга, но, когда та, сев на колени рядом с телом, взяла податливые ладони в свои, Золотарёв понял на сколько всё плохо.
Техника пошла по возведённым переправам, когда Семён стоял у тела друга, рядом с которым сидела хрупкая на вид девушка, вынесшая на своих плечах не один десяток раненых из-под огня. Слёзы, очень редкая и скрываемая слабость мужчины. Золотарев считал, что он давно очерствел, но нет. Грудь Евгения была в крови. Он ещё был жив, но всё реже приходил в сознание. Евгений открыл глаза, хрип в груди переходил в бурлящий кашель. Запёкшаяся кровь на губах и струйка, стекающая с уголка рта при кашле. Евгений еле заметно улыбнулся. Прежде чем лицо одело маску недвижия, он протянул свою руку к приблизившемуся к нему Семёну, взяв того за правую ладонь, развернул её надписью "Гена" у основания большого пальца, и пару раз пристукивая своим дрожащим указательным пальцем по ней с последними словами: "Вот так вот, Сань... обманули мы её..."
Иллюстрация "На берегу Одра".
Отстав от своей колонны, Золотарев провёл ещё немного времени с лежащим на берегу другом, накрытым с головой кителем. Он вынул из его нагрудного кармана трофейный немецкий портсигар, в котором лежала почерневшая опалённая игла и, положил себе.
Иллюстрация "За упокой".
Встреча с матерью друга была более волнительной, чем с собственными родителями и с сёстрами.
Иллюстрация "Возвращение".
Семён стоял у калитки дома, со двора у которого было заметно отсутствие мужской руки. Покосившийся забор, не исправная крыша и крыльцо, поросший высокой травой двор и огород, сорванные с петель ставни окон. И не мудрено, ведь как в дом Золотарёва не вернулся его брат, павший на фронте в 43-м, так и в дом старой не погодам женщины, что пустыми, высохшими от плача и уставшими от вглядывания в даль глазами, не вернулись все мужчины. И Семёну было стыдно, тяжко на душе и неуютно за это, может именно потому, он представился "Александром", так, как его нарёк павший сын этой женщины... Сейчас он больше всего ощущал присутствие своего друга, Евгения, наверное от того, что на стенах дома, в который давно никто не захаживал, висели фотографии его жильцов, а может от того, что мама фронтового друга, словно пробудившаяся от долгого сна, улыбалась, что-то много рассказывала, заботливо подливая чаю к пирогам, словно встретила одного из погибших своих сыновей.
В форме, подтянутый, 24-х летний юноша, с аккуратными слегка закрученными кончиками усиков и вьющимися чёрными волосами под фуражкой, один из многих достойных жить и вырвавший это право для остальных, проездом решивший навести вдову и оплакивающую детей, вышел во двор со своим маленьким чемоданом, тепло попрощался с матерью, что снова в одиночестве безнадёжно осталась ждать своих сыновей и мужа. А Семёну предстояли дороги и жизнь в них.
- Александр. Сань. Са-а-аш! - сквозь сон доносился чей-то назойливый голос. - Проснись! - будивший явно сомневался в своих действиях. И в этом были веские причины. - Что, опять зубы болят? Ты стонал во сне.
- Сон дурной. - зло пробубнил Золотарев. Жаловаться было не в его характере. Маршрут был не сложный, но застудившийся на водных переправах, превратили зубную боль в головную, и так доканывающая его с самого начала похода, не давая продыху ни днём ни ночью, сон урывками, добавили скверны в его характер. - Сколько ещё до подъёма?
- Часа три. - ответил дежурный по лагерю, пробравшийся к беспокойному Семёну, спящему у дальней стенки палатки, через головы сопящих во сне и возмущённо бубнящих ребят. Поняв, что инструктора лучше оставить в покое, дежурный удалился, попятившись назад и снова наступая на спящих, толкая их. С трудом пробравшись на своё место у входа палатки, устроился и заснул на оставшиеся для него пару часов, по прошествии которых он должен был встать за час до общего подъёма, приготовив завтрак, разбудить остальных.
Семён до самого подъёма лежал в тесно набитой спящими телами туристов палатке, подложив под одну из щёк руку, приложив к другой, со стороны проблемного зуба, ладонь второй руки, от чего ему было легче переносить боль. Увидев у основания большого пальца правой руки некогда набитую надпись, он вспомнил сон. В деталях вспомнил всё. Прошлую жизнь, ставшую ныне сном. И обстоятельства, при которых он писал письма себе и на себе с фронта, чтобы не забыть ни о ком и ни о чём. Любопытствующим он ничего не объяснял, а перед косо на него смотрящими, не оправдывался - "Веяние моды, военной субкультуры, дань уважению дружбе фронтовой", но это никого не касалось - всё было личным и сокровенным. Семён вспомнил про портсигар, отданный матери Евгения, и иглу, что лежала в его чемоданчике с документами, который был всегда при нём. Но что- то в нём он иглу не встречал, не потерял ли? Мелочь, а дорога ему. Аккуратный, при пиджаке и брюках, в туфлях и при шляпе, из-под которой выбивалась кучерявая прядь чёрных волос, с закрученными по-гусарски кончиками усов из-под которых сияла белоснежная улыбка. На гордо поднятую грудь он крепил той иглой один из своих орденов со сломанной булавкой. Но это всё там, на гражданке он держал марку, на улицах городов и сёл, в которых он бывал проездом, или короткими набегами между походами.
Иллюстрация "Зубная боль".
Улыбка, как же ты сейчас была дорога. Май, горный Алтай. И вместо того, чтобы любоваться видами и общением с молодыми студентами, у которых он был инструктором, изрядно измотанный Золотарев с нетерпением отсчитывал казавшиеся самыми долгими в его жизни дни и километры обратного пути. С нетерпением ожидая блага цивилизации в виде стоматолога, способного решить его неистово беспокоившую проблему. Изначальная договорённость с группой о возможном продлении маршрута, на усмотрение последних, уже встречала в Семёне категоричное возражение. Ведь при затягивании сроков у того было мало меж походного времени на решение своих личных дел, а на подходе к турбазе была уже следующая группа, которым смещение графика выдвижения в маршрут не понравилось бы. Отставание от графика Золотарев воспринимал как личную обиду и оскорбление, люто ненавидя тех, кто был виновен в этом. И влетало Владе, как ласково называли своего сокурсника ребята, почти постоянно, на горе инструктору и на радость всем остальным. И даже сейчас, в который раз, он дежурил. Решивший не спать всю ночь, чтобы снова не проспать, это надо же, утром, посочувствовав мучениям Золотарева и видя, что тот провалился в сон, Владя промедлил пару часов с подъёмом... Группа была в радости, а Семён в ярости. Снова студент отхватил доп дежурство. Наказания росли в арифметической прогрессии. А тот и не особо переживал, - воспринимал как должное, видно было, не впервой.
- Через полтора месяца. - еле волочая онемевшим языком не закрывая рта, отвечал Золотарев лечившему его стоматологу на вопрос, когда тот сможет посетить его снова. О, как он был счастлив от того, что ничего не чувствует, и что после новокаина удалённые нервы не будут давать о себе знать.
- Опять в маршрут? - отвернувшись от столика с инструментами и склонившись над Семёном спросил знающий дело врач, который так же ходил с инструктором Семёном и водил с ним дружбу. Полезные знакомства Золотарев всегда поддерживал и стимулировал. К тому же его трудовая география была широка, тур базы в которых он имел предпочтение работать, более походили на курорты, где отдыхал контингент по старше да по серьёзнее. Молодёжь же была из тех, кто только начинал свой туристический спорт с маршрутов первой и второй категорий сложности из трёх возможных. - Ну здесь не существенно. - продолжил диалог врач, не дожидаясь ответа. - Как появишься, сразу ко мне. Временные пломбы уберём да коронки поставим.
Не теряя времени даром Золотарев прошёл к местному узлу связи. Пытаясь разработать онемевший рот, он, так чтобы не было видно со стороны, разминал челюсть, губы, щёки и язык гримасами мимики да звуками. И не напрасно. Семён протянул в маленькое обрешотчатое окошко плитку шоколада с текстом на обратной стороне этикетки и адресом, с пригоршней монет лежащей сверху.
- Телеграфируй, Юль, в Свердловск. - одна фраза, и столько неоднозначных эмоций у девушки на заплетание языка. Золотарев часто захаживал сюда и ни разу не был выпивши. Да он и не пил, так, за редким исключением праздников. -М-м-м, нет, я после зубного. - поспешил оправдаться тот, отрицательно махая головой.
Юля улыбнулась и принялась за работу.
Повальное увлечение туризмом в те годы объединяло множество разновозрастных и разно степенных людей - от рядового студента до сотрудника оборонки21.
Долгие, многодневные маршруты сближали людей, многие из которых поддерживали
связь и после того как их дороги расходились. Любимчик фортуны и судьбы, казалось, он испытывал её на прочность, но всегда мог и умел остановиться вовремя. В рукаве у Семёна всегда был припрятан туз в виде тетрадочки с адресами и телефонами "Нужных людей". Тетрадки, с которой соседствовала ещё одна, не заменимая, хранившая фольклор
жизни Золотарева - его песенник. Обе тетради были его связующим звеном, одна с серьёзными людьми, вторая - с молодёжью, что всегда окружала Семёна, когда тот начинал петь, да стихи с шутками-прибаутками вещать, глядя на собственноручно исписанные листы, ходившими потом по рукам, списывающим заветный текст. Листы тех тетрадок заполнялись столь быстро, сколь заполнялись и перелистывались странички биографии Золотарева.
Как ни крути, хорошие инструктора были в чести и в цене. Чем активно и пользовался Семён, подключая давно наработанные связи, среди тех, с кем ходил в походы. Всегда попадающий в "струю", по рекомендациям и протекции устраивался на базы, куда не всяк мог попасть. Золотарева помнили и знали те, с кем он делил одну палатку, с кем он сидел у костра, и кто шёл за ним в след. Даже при отсутствии свободных вакансий ему сложно было отказать, даже невозможно. И хоть на время, но Семёну удавалось занять место ведущего специалиста и сводить несколько маршрутов. Складывалось впечатление, что крайне прагматичные действия инструктора, вели его к какой-то определённой, одному ему известной цели. Первые две категории сложности маршрута, по которым выпускник физкультурного института и фронтовик водил группы, не давали ему нужной квалификации и мастера спорта. Многим из ребят, что по моложе, но с "мастером", смотревшим на него сверху и с нисхождением, Семён завидовал. Этих юнцов он прекрасно понимал, ведь и сам тоже, когда-то был амбициозен и полон самоуверенности, вот только его победы были куда важнее и труднее... Были... А теперь - разминки и по сути, не серьёзно, - лишений никаких, и тропы, истоптанные до дыр. Тех, кто ходил "с условиями" за глаза называли "пижамниками". Да, давно, с самого фронта он не испытывал азарта. А дороги, хоть немного, но приближали его к той игре, когда ради победы на кон ставилось всё самое дорогое - жизнь. И ставили те, кто шёл тогда рядом с ним, плечо к плечу, те, кого уже не было рядом, те, которых он, ищущий, более не встретит и не увидит в других, малознакомых ему людях. Одни и те же тропы не давали риска, не было азарта. А Семён всё искал, метался, менял дороги, но так и не находил. Нигде не было того рвущегося отчаяния, с которым идёшь в бой. В маршрутах, в которые он уходил с баз были наработанные техники и схемы, которые нельзя было менять, а так хотелось. Так хотелось свернуть, изменить, исказить маршрут так, чтобы ахнуть самому и ахнули те, кого бы он вёл. Но он то пройдёт, взберётся, переплывёт. А остальные? Те, кто доверен был ему, как ответственному? Наврятли. Нужен был рывок. Тот единственный, после которого Золотарев вернулся бы в свою родную станицу победителем, в который уже раз... Раз и навсегда.
И даже сейчас, Золотарев, перешагнув через гордость, общался с юнцом младше себя лет эдак на 12, за плечами которого был не малый багаж маршрутов разной категории сложности по Алтаю, Кавказу, Тянь-Шаню и Памиру с выполненным нормативом мастером спорта. Некогда случайно встреченный на алтайской базе "Артыбаш" и ныне являющийся членом маршрутной комиссии при Свердловском городском комитете физической культуры и спорта. Тогда, при мимолётной встрече они только побеседовали об особенностях маршрута в который они шли, а сейчас, сведённые через вторые и третьи руки, обсуждали перспективы Золотарева на приближающиеся зимние вылазки
Иллюстрация "Семён по телефону говорит"
туристов из Свердловского УПИ1. Тот может и нехотя, но содействовал, уж больно покровители у Семёна были серьёзными и отмашкой от него отойти не получилось бы. А тому делов-то - нужно было только свести Семёна с нужными людьми не посредственно в клубе. И всё.
Закрученный Золотарёвым волчок, набирал обороты, по каждому письму, телеграмме, звонку. Оставалось только, приходя с маршрута, давать о себе знать и узнавать о продвижении дел, чтобы правильно и обдуманно сделать тот единственный, но верный шаг, какие он делал сапёром на фронте.
Впереди у Семёна с июня по октябрь были запланированы шесть коротких водных походов к Телецкому озеру. Один затяжной к нему же и верховьям реки Чулышман, рек Бия-Бийск, в которых он учувствовал в качестве инструктора. Дальше был "мёртвый сезон". Туристы в зимнюю стужу учились да работали. Короткие набеги редких групп отдыхающих из ближайших населённых пунктов на тур базу за тем, чтобы походить на лыжах, обещали погрузить весь персонал турбазы в долгий зимний сон. Эта перспектива прозябания не прельщала Семёна. Куда ему деваться? Свердловск обещал занять его время. Пока "вилами по воде писано", но кому как не Золотарёву ни знать о подготовке к важным и долгим походам. Когда именно в последние дни всё более-менее проясняется и становится на свои места. Поэтому он и не переживал, принимая за свершившийся факт ещё не состоявшийся, грядущий маршрут.
2. Студенты Уральского Политехнического Института.
- Гось, что у нас со списком участников? - Зина донимала Игоря, зная, что её он стерпит. Всё от неё стерпит. От неё и только от неё. Дятлов всегда старался быть сдержанным и терпеливым, не поддаваясь на провокации. А Колмогорова, будто проверяла, на сколько того хватит и как далеко можно зайти. Остальные, зная его, старались этого не делать. Игорь обиды не таил, но начинал опасаться и сторониться таких людей. И это могло сказаться на участии в маршрутах.
- Да то же что и раньше. - коротко отвечал он, не проявляя стремления к отчётности перед Зиной.
- Так Согрин уже подал протокол маршрутной комиссии ... - Продолжала Зина.
- А нам пока рано. Если со студентами всё ясно, то с выпускниками - нет. - не изменялся в лице Игорь. Организационные вопросы он считал своим личным делом и не терпел вмешательства.
Те из ребят, с кем Дятлов контактировал довольно часто, стопроцентно дали заверение в своём участии, - это нынешние студента, но те, кто уже работал на благо Родины, пока были в сомнениях, удастся ли им договориться со своими работодателями...
- Ну а предварительно. Люда уже список необходимого снаряжения подготовила, чтобы подать в клуб. Ей же со склада ничего не дадут... Как же она без утверждения комиссии это сделает? И деньги? - Колмогорова тоже знала все тонкости подготовительного периода. Беспокойство было вполне обоснованным. Ведь без предъявления в маршрутную комиссию плана маршрута с поимённым списком участников, сроками убытия и прибытия, им не получить рассчитанных на каждого денежных средств из кассы, со склада спортклуба снаряжения не взять.
- Да ни как. Рано ещё, говорю же тебе! - Дятлов был раздражён, но очень старался не
казать виду. - У Согрина, не смотря на полный комплект, ещё раз десять всё изменится. Тогда вместо сборов он будет бегать в клуб, чтобы вносить изменения и договариваться.
Денег нам лишних не дадут, а за отсутствующих и отказавшихся от маршрута ещё оправдываться придётся, как и за те траты, что будут сделаны до того, как найдутся
"отказники". Согласны тринадцать, а пойдут от силы десять-одиннадцать. - что-то Дятлова прорвало на объяснения. - Зин, ну пройдено уже. Ни первый раз замужем. - Заключил Дятлов, явно давая понять, что разговор на эту тему пока закончен.
- Ну да, после команды Согрина на складе нам делать уже нечего будет... - выдержав паузу все же не сдержала эмоций и сетований Колмогорова.
- Всё что ни останется, то наше. Лишка не возьмут, всё же на себе тащить. И нам хватит. - сверлил взглядом Игорь. - Я уже разговаривал с Сергеем (Согриным). - успокаивающе понизив тон, ответил Игорь. Он по-другому с ней не мог. Зина была не просто другом.
Но даже Колмогоровой Игорь не мог рассказать всех причин, по которым он не спешил, находя кучу отговорок. Как и не мог говорить с девушкой о чувствах. Да и о чём говорить, если и так всё ясно. Как и для любого из парней, разговор на тему любви с объектом своего обожания, была запретным, вызывал не ловкость, растерянность и сбивчивость фраз. Зину это забавляло. Нет, с её стороны была полная взаимность и она не была жестокой. Только она относилась к любви довольно просто и спокойно. Видно в женском кругу не раз поднимавшаяся тема, выработавшая к этому чувству, как и к слову своего рода "иммунитет". И вводя Игоря в краску, порой нарочно, разговорами на привалах в походах, да в кругу весёлой компании молодёжи, у кого-нибудь дома, ей просто хотелось убедиться лишний раз, что Игорь не охладел к ней.
Весёлая и лёгкая, вливающаяся в любую компанию и находящая общий язык со всеми, очень располагающая девушка, Зина Колмогорова могла позволить себе по отношению к Игорю излишки в общении, абсолютно не переживая ранить его. Глядя на её весёлое озорство со стороны, не знающему девушку человеку могло показаться что она легкомыслена и сделать поспешно выводы о её моральных качествах. Но пока на пути Зины таких не встречалось, отчасти от того, что она общалась и обращалась в кругу тех, кто её отлично знал и новыми знакомствами та обзаводилась в присутствии или при участии своих друзей. И не мудрено, ведь компании, чьей душой она слыла, находились в кулуарах спортклуба, да за стенками родного УПИ. Общение студентки 4-го курса радиотехнического факультета происходило одинаково легко со всеми и завуалированное отношение к Игорю с задержками встреченных взглядов, в моменты, когда Дятлов подменял отсутствующего лектора, читая лекции её курсу, стоя по среди аудитории; встречи с ней и долгие беседы в коридорах института, в парке на скамье, разговоры, провожая девушку по улицам города, стоя под высокими колоннами у входа в цитадель науки. Безжалостная проверка чувств тогда, когда отношения Зины с однокурсником Юрием Дорошенко неожиданно для окружающих и для себя, стремительно начали перетекать с дружеских в романтические, в чём кстати была заслуга самой Колмогоровой, и тех отношений было вывести Дятлова на признание, столкнув ребят лбами. В серьёзность столь быстро нарастающих отношений не верившие ребята, убедились после того, как Зина повела Юру знакомиться со своими родителями, но и то для того, чтобы уверить свою маму в том, что она не столь легкомыслена и в свои года не только мотается по белу свету, но и готова на более серьёзные вещи. Да, тогда мама, обеспокоенная увлечением туризмом дочери, вдруг засомневавшись и не знала, что лучше - то ли её маршруты со скитаниями в дали от дома, то ли грядущее замужество... Испугался поворота событий и сам Дорошенко, может поэтому он с некоторым облегчением уступил девушку своему другу и соратнику. Все старания лишь с одной целью, подтолкнуть и направить человека, который сам возглавлял маршруты, но в делах сердечных сам нуждался в проводнике. Их отношения были платоническими и от того - прекрасными, любовь пылающего и игривого пламени - Зины с тихой и спокойной своим течением гаванью - Игорем.
Самоуверенный и амбициозный, с жилкой лидера прагматичный Игорь всегда следовал намеченному плану к вполне реальным целям. Ни что не ускользало от его внимания, а из не предвиденных, но вполне ожидаемых ситуаций лавируя умело мог выходить. Убеждающий всякого в своём окружении, даже когда в глазах окружающих, да и не только был не прав, доказывал свою правоту, доходчиво аргументируемыми доводами, часто убеждая даже самого себя. А если не получалось, то просто отмалчивался, либо пресекал любой спор, не считая нужным пускаться в пустые диспуты. Уже гораздо позже Дятлов усвоил правило: "То, что пока не решено точно, должно оставаться в тайне для окружающих до момента свершения, даже для близкого ему круга общения". И одним из таких уроков была радиостанция, собранная им и служившая одной из причин, по которой ему предлагали остаться в УПИ после его окончания для дальнейшего продолжения научной работы и место заместителя декана своего факультета. Эта же радиостанция, ставшая камнем преткновения, желанием быть взятой Игорем в один из маршрутов по Саянам, путём тайно заниженного фактического веса аппаратуры, чуть не стоила ему авторитета и репутации. Махинация раскрылась вовремя и тому было отказано в станции в походе. Одной из существенных причин, почему Игорь хотел идти в тот поход, было испытание своего детища в условиях экстремальных. Да, его авторитет был слегка поколеблем. Умолчать данный факт не получилось и об этом стало известно руководству спортклуба, что оставило в его копилке из множества "плюсов", не большой "минус" нечистоплотности, как руководителя группы. Подмоченная репутация Игоря несколько сглаживалась его, всё же, всепоглощающей любовью и стремлению полной отдачи науке и делу. Всё же Дятлову очень хотелось не просто испытать своё детище в полевых условиях, а внедрить радиосвязь в маршрутную практику. А это серьёзнее, чем его инженерная мысль с подвешенной под скатом крыши палатки печуркой состоящей из камеры сгорания и соединённых между собой коротких обрезов дымохода. Взятая на вооружение и широко используемая среди туристов спортклуба. Игорь и теперь не терял надежды и не отступал от желания подать УКВ-сигнал радиолюбителям страны с вершин Уральских гор и сейчас. Вполне обоснованное желание для студента пятого курса радиотехнического факультета Уральского Политехнического Института (УПИ).
Инцидент с радиостанцией никто из ребят не напоминал Дятлову - дружба, да товарищеская этика, сравнимая разве что с хранением врачебной тайны, только о которой и так все в курсе. Тогда Колмогорова очень жалела Дятлова, уж больно он был похож на мальца, который дулся от того, что его поставили в угол. А из-за приверженности идеи и неотступности ребята его даже зауважали ещё больше, к тому же вреда от этого не было, разве что лишний вес, но и тот был раскидан на всех.
Но радиостанция, которую Игорь снова хотел взять с собой и в этот поход была не единственной причиной задержки подачи протокола. Несмотря на то, что у него были прерогативы руководителя и решающее слово оставалось за ним, Дятлов не мог повторить ту же ошибку, что и в прошлый раз, и пойти на поводу у собственных амбиций. И всё ещё оставался открытым вопрос о составе группы. Зато конечная цель похода была явная и даже уже видневшаяся - это горные вершины Отортен, где ребята должны были найти и достать послание, оставленное предыдущей группой их спортклуба, а в замен написать и оставить своё, такова традиция, а на обратном пути - вершина Ойка-Чакур. Обе горы являлись часть одной общей горной системы - Уральских гор. А условия, в которых они должны были погрузиться - условия приполярной зимы. В подходах к тем вершинам возникали сомнения. А именно в той части, где маршрут проходил непосредственно в горах. Как им идти? Будут ли условия подходящими, чтобы совершить стремительный взлёт к вершинам по водораздельному хребту, или им придётся, двигаясь черепашьими темпами по низинам речных долин и лесов, подойти вплотную к склонам своей цели и столь же медленно взбираться "в лоб".
В прошлом студенты, теперь должны были выкручиваться кто как может, чтобы попасть в состав группы без вреда для работы - ведь зима не сезон отпусков...
Условившись встретиться у стен родного УПИ, после пар и безустальной болтовни с давно не видевшимися друзьями, зимний короткий день перевалил за темно, и вся компания побрела к спортклубу и его святая святых - склад.
3. На складе спорт клуба.
Тётя Маша, завхоз и по совместительству уборщица, сдавшаяся перед напором ребят и особенно девочек, желающих попасть на склад спортклуба в обход основного руководства, с добротной связкой гремящих ключей в руке, открыла дверь подвального помещения склада, куда с узких ступеней весело изображая шуточный страх, первыми вошли девушки. Воздух принял их в свои объятия затхлым запахом пота, костра, плесени хранящихся там походных вещей и скопившейся влажной прохладой выбивающийся из груди с выдохом в белые клубы. Потревоженная вдруг возникшим от открытой двери сквозняком пыль мелкой взвесью поплыла в невесомости. Назначенная маршрутной группой завхозом Людмила Дубинина со списком в руках ставила галочки напротив вещей, что, громко выкрикивая и комментируя, находили ребята.
Несмотря на то, что склад был забит до верху вещами, связанными в тюки, уложенные в сумы, разложенные на стеллажах, висевшие на гвоздях, на натянутом через комнату шпагате и просто сваленные в кучи на полу, из того что могло понадобиться была лишь малая толика. Всё из-за сезонности походов и их специализации, которые в основном приходились на тёплое время года - от альпинистского снаряжения до плав средств, - не нужное ребятам. Ледоруб, который вертел в руке Игорь, думая о его месте в походе и значении, тоже лёг к куче уже частично собранного ими снаряжения. Некоторая часть вещей, на которую строго указала тётя Маша: "Занято, не брать!", бережно упакованная и уложенная не далеко от входа, ждала своей скорой очереди в маршруте группы Согрина, планировавшая свой выход параллельно с группой Дятлова.
- Сиамские близнецы и Горыныч здесь. - со свойственным сарказмом прокомментировал свою находку Георгий Кривонищенко, имея ввиду переделку из двух четырёхместных палаток сшитую в одну на десять человек, и отличающуюся от подобной палатки группы Согрина отсутствием тамбура, и, представляющую собой детище инженерной мысли Игоря, печку в разобранном виде, сложенную и упакованную в испачканном сажей брезентовый чехол. В прочем Георгий их не нашёл, они лежали там же, где и оставили с момента прошлого похода.
Кривонищенко один из выпускников УПИ, его строительного факультета, участвующий в походе и объявившийся раньше остальных, подтверждая своё присутствие и дальнейшее участие в маршруте. Близкий друг Игоря, неоднократно совместно ходившие в маршруты, и под руководством Дятлова тоже, не мог появиться с пустыми руками.
Дятлов, воспользовавшись подаренным ему при встрече Георгием китайским фонариком, подсвечивал тёмные закоулки склада, куда не пробирался жёлтый свет лампочки, висящей под потолком, кидая луч фонарика из стороны в сторону, останавливал на нужных вещах.
Максимум из запланируемых походом вещей оказался минимумом. Но три топора, два котелка, вёдра, пилы, рюкзаки, лыжи и другое всё же собиралось в довольно увесистый багаж.
- Жооора! - звала Зина. Тот отмалчиваясь пыхтел, вытаскивая некую увесистую связку, похожих на одеяла, придавленную сверху другими вещами. - Жо-о-о-ор! - нарочито протяжно привлекала внимание Колмогорова. Но не для того, чтобы попросить помощи какой. - А ты мне тоже привёз... - не успела договорить та, как Криво её перебил. Нет, она его не дразнила, а просто соскучилась, со свойственной ей назойливой шутливой игривостью привлекая к себе внимание. Зная, что Кривонищенко вполне безобидный и весёлый парень, как и все в их компании, давно притёртые и проверенные тяжёлыми условиями быта спортивного туриста.
- Юра я! Ю-ю-ю-р-а-а-а! - теперь уже он протяжно передразнил девушку. - Я же просил звать меня Юркой!
Зина знала, что Кривонищенко хоть и откликался на своё имя, но уж очень не любил его, особенно "Жору". И как водилось в это время и было модным имел второе имя.
- А вот я всем подарочки подготовила. - продолжала подтрунивать над Юрой, говоря тому под руку. Кривонищенко выпучил глаза от старания - одеяла не желали быть вынутыми. Зина лукавила, ведь намеревалась идти за покупками по ближе к сроку отправления в путь, как и всегда оставляя всё на последний момент. Тогда-то уж точно будет известно, чего не хватает в наличии.
Друзья выкручивались как могли. Пока Игорь пытался незаметно для тёть Маши вытащить и припрятать ветровки среди прочих вещей в куче, которые предназначались не туристам вообще, а альпинистам, чьи команды по зиме никуда взбираться не собирались и которые, естественно не были указаны в перечне "прилагаемых в использовании снаряжения спортклуба", Криво с удовольствием рассказывал о свитерах, явно смакуя свою находчивость и ожидая похвалы.
- А много? - поинтересовалась Люда Дубинина.
- Ха! На всех хватит. - Георгий, путём перевода через увольнение с одной строительной организации в другую, отхватил долгожданный отпуск, чем-таки и выиграл или даже отбил для себя у несговорчивого начальства участие в походе. Хитрец и махинатор перед уходом с должности прораба умудрился отписать и вынести на себе через
КПП23 вигоневые свитера количеством, по одному на каждого из ребят.
Работающие выпускники внесли не малый вклад. В отличие от студентов они могли позволить не малые траты на свою слабость - туризм, и если они вкладывали деньги в общую копилку без труда, то нынешним ученикам приходилось откладывать заранее, накопляя сбережения постепенно, так как клуб и институт могли дать только под отчёт, без учёта непредвиденных трат - особо не разгуляешься! Да и вещи со снаряжением у Выпускников было уже своё, и клубовское им было по стольку поскольку. Если чего не хватало, то работяги без труда и сожаления могли пожертвовать, по-товарищески, на общее дело. Но Игорь, как организатор, не мог у них просить и требовать - стыдно, да и гордость не позволит. Здесь девушки подоспевали как нельзя кстати, без стеснения и по-свойски спрашивали необходимое, а вчерашние выпускники с удовольствием старались исполнить просьбы улыбчивых барышень.
![[]](/img/k/kulxmambetow_s_a/chernowojwariantperewaldjatlowacarxgorystajalowushka/geolog-u-ozera-lunt-husap-tur.jpg)
![[]](/img/k/kulxmambetow_s_a/chernowojwariantperewaldjatlowacarxgorystajalowushka/pobeg-zakljuchennyh.jpg)
![[]](/img/k/kulxmambetow_s_a/chernowojwariantperewaldjatlowacarxgorystajalowushka/boleznx.jpg)
![[]](/img/k/kulxmambetow_s_a/chernowojwariantperewaldjatlowacarxgorystajalowushka/menkw.jpg)
![[]](/img/k/kulxmambetow_s_a/chernowojwariantperewaldjatlowacarxgorystajalowushka/stena-tajgi.jpg)
![[]](/img/k/kulxmambetow_s_a/chernowojwariantperewaldjatlowacarxgorystajalowushka/sbory.jpg)
![[]](/img/k/kulxmambetow_s_a/chernowojwariantperewaldjatlowacarxgorystajalowushka/s-cepi-sorwalisx-psy.jpg)
![[]](/img/k/kulxmambetow_s_a/chernowojwariantperewaldjatlowacarxgorystajalowushka/w-grjazx-licom.jpg)
![[]](/img/k/kulxmambetow_s_a/chernowojwariantperewaldjatlowacarxgorystajalowushka/kaltash-ekwa-zolotaja-baba.-matx.jpg)
![[]](/img/k/kulxmambetow_s_a/chernowojwariantperewaldjatlowacarxgorystajalowushka/num-torum-kurit-trubku.jpg)
![[]](/img/k/kulxmambetow_s_a/chernowojwariantperewaldjatlowacarxgorystajalowushka/pepel-trubki-num-torum.jpg)
![[]](/img/k/kulxmambetow_s_a/chernowojwariantperewaldjatlowacarxgorystajalowushka/pod-kedrom.jpg)
![[]](/img/k/kulxmambetow_s_a/chernowojwariantperewaldjatlowacarxgorystajalowushka/9-tx-ohotnikow.jpg)
![[]](/img/k/kulxmambetow_s_a/chernowojwariantperewaldjatlowacarxgorystajalowushka/woennyj-natjurmort.jpg)
![[]](/img/k/kulxmambetow_s_a/chernowojwariantperewaldjatlowacarxgorystajalowushka/pereprawa.jpg)
![[]](/img/k/kulxmambetow_s_a/chernowojwariantperewaldjatlowacarxgorystajalowushka/za-upokoj.jpg)
![[]](/img/k/kulxmambetow_s_a/chernowojwariantperewaldjatlowacarxgorystajalowushka/wstrecha.jpg)
![[]](/img/k/kulxmambetow_s_a/chernowojwariantperewaldjatlowacarxgorystajalowushka/zubnaja-bolx.jpg)
![[]](/img/k/kulxmambetow_s_a/chernowojwariantperewaldjatlowacarxgorystajalowushka/zolotorew.jpg)