Аннотация: Не смогла удержаться, и нарисовала свою картинку по затрепаной теме
Он был старше ее..Она была хороша,
В ее маленьком теле Гостила душа,
Они ходили вдвоем, они не спорили по мелочам
и все вокруг говорили чем не муж и жена
и лишь одна ерунда его сводила с ума,
он любил ее, она любила летать по ночам.
... грохнула по полу и покатилась под стол пепельница. Тим до боли сжал кулаки. Невесомые частички пепла пыльным клубком стояли в воздухе. Улетевшая в угол сигарета производила клубящуюся завесу, особо хорошо видную в луче наискось падавшего из окна солнечного луча. В свете прорвавшегося в комнату ослепительного луча все остальное пространство казалось совсем темным, как в какой-нибудь доисторической пещере. Ничего себе убежище...
Тим швырнул в стену сигаретную пачку. Курить - плохо, очень плохо... Он давно избавился от этой пагубной привычки, и, наверняка, не начал бы снова... но вдруг, внезапно осознал, что стоит перед ларьком в мучительном выборе. Было стыдно, как пятнадцатилетнему мальчику, прекрасно знающему, что до восемнадцати сигарет по закону не продают, но купить можно... Чертовы сигареты... Чертова жизнь... И как он только до этого докатился... Черт бы его побрал!
День склонялся к вечеру. Делать было нечего. Тим маячил от прихожки до кухонного окна и обратно. Ожидание было физически ощутимым, висело в воздухе, как недавно сигаретный пепел. Саднило горло от сигарет, в доме было невыносимо душно, отчаянно вонял из угла непотушенный окурок, в который превратилась улетевшая сигарета и, кажется, тлели обои...
На мгновение ему показалось, что в окне мелькнуло ее лицо. Бред, несомненный, и тем не менее, сердце тревожно дрогнуло, он даже сделал судорожное движение в сторону окна и тут же вспомнил - третий этаж... даже не второй, у которых бывают под самым носом козырьки пристроек... Он все-таки выглянул за окно, но там, далеко, у горизонта, над безмятежным морем маячила желтая, как вареный желток, и мутная опостылевшая восходящая луна, глупая и слепая.
Темнело. В сиреневой городской дымке утопали видимые из окна крыши окраин, тянувшихся за городом длинным шлейфом. Тим поддел носком тапочка сигаретную пачку в углу. Нежного кремового цвета тапочки вдруг навели на него страшную тоску, это были ее тапочки, она сама их купила для себя, и вот он стоит в ее тапочках, а ее нет.
***
-- А может, я фея? - игриво спросила Айка, прячась под одеяло. - Может быть?
-- Может. А может, ты ведьма... -- устало ответил Тим. С ней невозможно спорить. Раскидав по подушке облако огненно-рыжих в закатных лучах волос, она действительно напоминала ему ведьму, хотя, конечно, откуда ему знать, как выглядят ведьмы... говорят они вырастают из хорошеньких невест. Тим не мог вообразить, чтоб Айка в один ужасный день превратилась в ведьму. Таких ведьм не бывает - всполошных, ветреных и по-детски непосредственных... Хотя, ведь каждый ребенок когда-нибудь да вырастает... Все может быть в этом мире.
Он позволял ей все, чего, пожалуй, не мог позволить ни одной другой женщине. Впрочем, она особо и не пользовалась преимуществом. Скорее всего, она этого даже не осознавала - собственного влияния на Тима. Конечно, она знала, что Тим - принадлежит ей, он этого и не скрывал, но это ни в чем не выражалось -- ни в просьбах, ни в требованиях - детских и бескомпромиссных. Она вообще была очень легкая. И мир для нее был в красочных цветных пятнах, яркий и большой. Тим вздыхал - наверное, это из-за разницы в возрасте. В отцы он, конечно, ей не годился, но более чем десятилетняя разница - увы, не в его пользу. В чем-то он ее уже не понимает. И себя не понимает. Связался с девчонкой... мороженое, какие-то легкомысленные букетики, пошлые флаконы зарубежных духов... Но и удержаться он уже не мог - его несло к ней, как мощное течение гонит по руслу щепку. В какой-то мере он и ощущал себя такой вот щепкой - болтаться по жизни и получать только то, что дает судьба, не пытаясь прыгнуть выше головы. Чем больше он об этом думал, тем чаще выходило, что Айка внесла в его жизнь новую струю воздуха... да что там струю - поток. Захватывающий и не дающий опомниться. И тогда ему казалось - это только начало. Что теперь все встанет с головы на ноги, все будет, как в сказке, несмотря на то, что он уже прожил тот период жизни, когда все переворачивалось. И неоднократно. И теперь он даже не мог сообразить, на какую из частей тела поставило его появление в жизни рыжей девчонки.
Надо сказать, что она не была девочкой нежного возраста. Но и на свой совершенно не тянула. Ни внешностью, ни поведением. Она не знала простейших вещей, много чего не умела, и когда Тим вдруг обращал на это внимание, он с почти отеческой нежностью смотрел на нее. Тиму не нужны были премудрости, это было не то, что было необходимо для счастья половозрелому мужчине. Как женщина, она, конечно, слабовата, но зато искренна и эмоциональна. И глаза у нее горят не хуже, чем у заправской ведьмы... приворожила, приворожила...
Что-то тревожное поднималось у него в груди, когда он просыпался и не находил ее рядом. В голове носилась перепуганная мысль - а вдруг она не вернется? Но она возвращалась - иногда спустя пятнадцать минут, но чаще на следующий день, все такая же сияющая и озорная. И начиналось все заново - уговоры, улещивания, проявления внезапно обострившейся нежности... Она покорно со всем соглашалась, улыбалась и радостно котенком лезла к нему в руки. Тоненькая. Невесомая. Тим никогда не уставал держать ее на руках. При своем маленьком росте она казалась еще мельче рядом с Тимом. Хрупкой и беззащитной... Наверное это была любовь, в самом сложном его проявлении - смесь отеческой заботы и дикой нежности взрослого человека к беззащитности пойманного звереныша.
***
В два часа ночи Тим все же подобрал пачку. Увы, в ней была всего одна сигарета.
В ночной тишине щелчок зажигалки звучит как пистолетный выстрел. Интересно, а если бы она узнала, что он умер? Она пришла бы? Да откуда она узнала бы?.. А сейчас в газетах не печатают некрологи. Да даже если бы печатали - Айка не читает газет. Тиму даже казалось одно время, что она вообще не умеет читать, так равнодушна она была к книгам, газетам, глянцевым журналам, даже к колонке "свежих" анекдотов. Потом он решил - зачем ему об этом думать? Не умеет и не умеет. А она огорошила его длиннющим стихотворением из классики, что-то про большую и трагическую любовь из Есенина. Прижавшись спиной к стене, безо всяких театрально выглядящих ужимок, надрывно читала, на последних строчках повернувшись лицом к стене. Тим был поражен. Он помнил это стихотворение со школы, кажется, его задавали учить. Вполне естественно, что Айка помнит его лучше, она все-таки не так давно, как он, закончила школу. Тима испугала эта ее выразительность, проживание стиха, чужого, между прочим. Что она может знать про безнадежно оборванную любовь?
Айка стояла носом в стену и когда он взял ее за дрожащие плечи, решив, что вот тут-то она переигрывает, и повернул носом к себе, он увидел, что она пытается изо всех сил не заплакать из-за переполнявших ее чувств, но предательские слезы уже прочертили параллельные полоски на лице. И сразу защемило в груди и захотелось, как маленькую девочку, снова взять к себе на колени и долго-долго гладить по голове.
-- Я иногда плачу от таких вещей. Так горько становится от прощаний. Ты знаешь, ведь автор наверняка отступал бы, если бы сам рассказывал, отступал, пока его совсем не стало бы видно. Как в темноту уходил бы. После таких слов нельзя стоять у всех на виду, это же прощание, а не прощение. Когда прощаешься - нужно уходить, иначе зачем все? Уходить, пока она не опомнилась и не попыталась все вернуть.
-- Почему нельзя попытаться? - огорошено спросил Тим.
-- Потому что тогда весь стих - это была бы провокация. А это прощание. А все прощания навсегда.
-- Надеюсь, ты со мной не попрощаешься вот так навсегда? - спросил и сам ужаснулся и по спине пробежал холодок. Айка рассеяно посмотрела на него, погруженная в собственные переживания. И потом, соскальзывая с колен, сказала, выходя из комнаты:
-- Только ты меня жди. Когда ждут - всегда возвращаются.
Тим ждал ее добрых полчаса - бежать за ней сразу же было нелепо - ну мало ли зачем ей понадобилось выйти. Потом он представил, как она стоит за порогом и ждет, пока он пойдет ее искать - вполне возможно, игры как раз в ее духе. И только когда часы пиликнули пять, он догадался, что она снова ушла без предупреждения.
***
-- Может тебе жениться на ней? - спросил Стаска, хитро усмехаясь. Он прекрасно знал отношение Тима к браку, после двух кратких и неудавшихся. Тим вздохнул - может. Но к чему это приведет? Разве будет ее что-то крепче держать, чем желание быть рядом? Какие кольца могут удержать птицу? Только цепи и решетки. Но держать Айку такой ценой он не мог, не имел права. Она представлялась ему мотыльком, летящим на каждый огонек, видимый вблизи. Хватать бабочку за крылья - значит не только удержать, но и покалечить.
-- Стаска, она не захочет... -- Тиму было стыдно за свою попытку выгородить Айку для самого себя.
-- А ты ее спрашивал?
-- Нет, -- признался Тим. - Не могу. Вдруг откажет, ходить потом, как в грязи извалявшись...
-- А если не откажет? Ну что это за хождения? А вдруг появятся ее родители, совсем некрасиво получится.
Тим думал об этом, совершенно недавно, даже порывался поговорить с ней об этом, но она как-то вдруг выскользнула у него из рук и пропала. Он даже опомниться не успел. И на следующий день уже не пытался говорить об этом.
-- Тебе-то что? - огрызнулся он. - Может я и не хочу жениться?
-- А что тебе еще остается? - удивился Стаска, -- Вы таскаетесь везде за ручку, как шальные щенки валяетесь на газоне, ты водишь ее по друзьям, и у вас такой вид, словно вы безмерно счастливы... В такой момент люди женятся, пока не успели друг другу надоесть.
Тим что-то невнятно пробормотал, запихал в себя остатки обеда и поплелся работать. Но вместо положенных графиков и перспектив перед глазами стояло улыбающееся Айкино лицо.
***
Нужно было не отпускать ее. Нельзя было отпускать ее. С самого начала не нужно было позволять ей все эти ее отлучки и самовольные побеги. Раз уж сделал ее своей женщиной - нужно быть мужчиной и суметь настоять на своем. В конце концов, его тоже нужно уважать, у него есть своя система ценностей, нельзя плевать на нее с высокой колокольни...
Тим встретил Айку на подходах к дому. И она, зараза чувствительная, сразу поняла, испуганным зверьком метнулась в руки, моментально опустившиеся. Растерялись слова, осталось только ощущение огромного счастья и умиротворения, сказочное, непередаваемое чувство... Тим про себя поклялся, что слова ей не скажет, лишь бы она не глядела круглыми, как луна, глазами, не спрашивала взглядом - что? Что случилось?
***
Тим знал, что нужно было заводить все эти разговоры раньше, с самого начала, когда он еще не был так тесно связан с ней. На его первые вопросы о семье, доме и прошлой жизни Айка как-то преувеличенно весело сказала - все есть. И дом. И семья. И даже жизнь прошлая - и та наличествует. А ему-то это зачем? И Тим сразу сдался - ну не хочет человек говорить, мало ли там какие неприятности у нее были... К тому же он даже не предполагал, что все настолько закрутится, завяжется в такой тугой узел, что распутать его безболезненно уже не представлялось возможным. Он просил ее переехать к нему, практически умолял, столько раз повторил свое предложение, что слова потеряли всякий смысл и осталось только висящее в воздухе значение просьбы... Айка роняла цветы на пол и бессильно опускала руки... не могу. Не могу и все. Не хочешь? Почему не хочешь? Зачем тогда ты приходишь? Смеешься надо мной? Развлекаешься? Айка стояла молча, опустив голову, и у Тима было четкое ощущение, что она беззвучно плачет. И от этих содроганий худеньких плеч Тиму почем-то делалось так горько, что он зарекался говорить с ней на эту тему. Но проходил день и наступал вечер. Плавно вторгалась в жизнь ночь. Айка поводила плечами, словно расправляла крылья, и Тим чувствовал, что она уже не здесь. Часа в два ночи он все-таки засыпал, иногда спрятав ключи от дома под подушку, забросив их на кухонный шкаф, как-то раз даже в микроволновку, чего делать категорически не следовало. И, когда утром просыпался от дребезжащего будильником телефона, ее уже не было. Ключи лежали на столе, как насмешка его попыткам удержать ее возле себя.
***
-- Где ты ее выкопал? - со смехом спросил Стаска, когда впервые увидел их вместе. Айка на людях была великая скромница, стояла себе тихонько в стороне, ждала, пока Тим наговорится со своим знакомым и можно будет идти дальше, но хорошо было видно, что ей не терпится, она то и дело стреляла глазками то на Тима, то на Стаску.
Тим смущенно спросил:
-- А что такое?
-- Она же маленькая... Тебя не привлекут за совращение малолетних?
-- Она совершеннолетняя..
-- Это она тебе сказала? Ты с ней спишь? Ну жди неприятностей...
-- Стаска, ты что...
-- Где ты ее взял?
Тим посмущался и признался, что познакомился с ней на сайте знакомств.
-- Что?! Да ты с ума сошел... -- Стаска покачал головой и пообещал поговорить хорошенько с Тимом, когда у того выдастся свободное время от этой.. как ее.. Как звать-то ее?
Тим признался, что она просила называть ее Айкой.
-- Ну что это за имя? Таких имен не бывает! Она тебе лапшу на уши вешает, а ты, дурак, и уши развесил...
Тим действительно познакомился с ней на сайте, причем ему это тоже не казалось самым лучшим местом для знакомства с хорошими порядочными девушками. На страничку Айки он попал совершенно случайно - перебирал ворох чужих фотографий и наткнулся на фото пышнотелой блондинки. Решив рассмотреть поподробнее, Тим погнал мышку к фото. На мышкином коврике была маленькая щербинка, проделанная уроненным консервным ножом. Мышка наехала на щербинку и, как всегда, задрожав, застряла. Стрелка до блондинки не доехала, щелчок пришелся на соседнее фото. Тим приподнял мышку, сместив ее с препятствия, и потянулся закрывать ненужную страничку, открытую по ошибке, но вдруг присмотрелся. Девушка на фото была намного младше указанного возраста. И никнейм у нее был довольно странный - "Мотылек". Мотылек на фото сидел с опущенной гривой рыжих волос, из которых зеленой звездой сиял глаз, хитрый и веселый. Тим прочитал анкету и пришел в ужас. Романтический настрой сменялся депрессивными нотками, лирическая тема превращалась вдруг в отторжение и отвержение. Лавиной на Тима хлынул сумбур эмоций постороннего человека и оглушил. И Тим решился вдруг послать ей дежурный "ПРИВЕТ". Естественно, ответа он не ожидал, но ответ пришел. Девушка ответила ему вяло, теми же дежурными словами, но постепенно Тиму удалось ее разговорить. Отвечала она по большей части односложно, уклончиво, но сразу чувствовалась наличие скрытого интеллекта и полнейшее отсутствие дешевого кокетства. После месяца заунывного общения Тим решил пригласить ее на свидание. Решил, но не решился. И был немало удивлен приглашением девушки прогуляться.
Айка была в джинсах и простенькой маечке. Тим был тоже в джинсах и футболке. И эта похожесть в одежде как бы слегка сгладила разницу в возрасте. Они побродили по ночным улицам, посидели на бесчисленных скамеечках в укромных уголках, везде насорили окурками, Айка молчала, Тим говорил какую-то ерунду, пока не осмелился, после долгих томлений и сомнений, и взял ее за руку. Айка вздрогнула и подняла на него бешеные зеленые глазищи. И тогда Тим взял ее лицо в ладони и, наклонившись, коснулся губами... Легко, но он почувствовал себя проводом, через который пропустили ток. Айка испуганно молчала, опустив руки. Тогда Тим тоже отпустил ее и молча проводил до дома. Это было совсем недалеко, может быть она и в самом деле жила там, может быть просто случайно выбрала этот дом, чтоб поскорее отделаться от Тима. Он постоял немного у подъезда, пытаясь привести мысли в оглушенной голове в порядок. Молоденькая девочка поселила в его душе огромную привязанность с первого прикосновения. Это было странно, Тим привык пропускать женщин сквозь себя, они не оставляли после нескольких кратких и очень продуктивных встреч никаких следов, не вызывали в памяти более-менее внятного отклика. И тем страннее было для Тима это ощущение утраты после ухода Айки. Телефона она не оставила, ничем не мотивируя отказ. Дом вполне может оказаться и не ее местом прописки и даже проживания. Была надежда только на ее страничку на сайте. И были опасения, что она обиделась и больше не захочет иметь с ним никакого дела... Тим вернулся домой в смятении чувств.
Вопреки опасениям, Айка продолжала общаться с ним в сети. Разницы Тим не заметил, складывалось ощущение, что она вовсе и не придала значения их встрече.
На втором свидании он практически силой приволок ее к себе. И весь вечер она сидела в кресле, далеко от хозяина и смотрела дикими глазами испуганного зверька, видимо ожидая от него каких-то решительных действий. Тим развлекал ее музыкой, фотографиями, поил чаем, по неизвестной причине испытывая обидную ему, как взрослому мужчине, робость перед ней. Прощаясь у дверей ("не надо провожать, я сама"), Айка заглянула ему глубоко в глаза и коснулась щекой его щеки, для чего Тиму пришлось наклониться к ней. И снова он испытал чувство, словно через него прошел ток. Айка ушла, оставив напоминанием о себе легкий запах духов и забытую резинку для волос.
Потом-то встречи стали частыми, очень частыми. Она приходила к нему почти каждый день, сама, без предварительного предупреждения и всякого приглашения. Неделю спустя Тим не выдержал и утащил ее в спальню. И тут его ждало глубокое разочарование. Он был готов к тому, что она будет сопротивляться, бояться, или наоборот, покажет себя в постели черезчур опытной. Но Айка была проста, бесхитростна и естественна, прыгала на кровати, уворачивалась от него и пыталась сбежать, но скорее поддразнивая, чем желая этого в самом деле. И невозможно было даже представить тот шквал ощущений, которые испытал Тим, впервые коснувшись ее... в тот день после ее ухода он впервые почувствовал это щемящее чувство потери. Она снилась ему ночью, он видел ее днем, когда пытался работать. И отношение Айки к нему разительно изменилось. Теперь в каждом ее движении сквозила нежность, привязанность, но Тим видел, как она независима и неудержима. Он пытался оставить ее на ночь, но она всегда ускользала. Появлялась, потом снова пропадала и Тим постепенно привык к этой рыжей кошке, уходящей в ночь, привык, но простить не мог. Для него привязанность к ней стала мукой, ее неудержимость - пыткой. Она по-прежнему ничего о себе не говорила, в сети перестала появляться, но приходила и лишала Тима покоя.
***
-- Мы, феи, такие беззаботные... но и у нас есть свой дом. И мы туда возвращаемся обязательно... -- и непонятно было, то ли она шутит, то ли всерьез верит в то, что даже у сказочных фей есть свой дом.
-- Куда ты все время пропадаешь? - Тиму казалось, что он задал вопрос ненароком, ненавязчиво, равнодушно, рассчитывая, конечно, что она забудется и проговорится. Айка выпучила глаза и с видом, означающим страшную тайну, сказала замогильным голосом:
-- Я летаю... на шабаш. - и было хорошо видно, что этот вариант пришел ей в голову только что.
-- Что?-Тим даже опешил от неожиданного ответа.
-- Ну ты же сам назвал меня ведьмой... Ведьмы на метлах... или на вениках летают в полнолуние на Лысую гору и устраивают там ведьминские вечеринки. - В глазах Айки прыгали всамделишные озорные чертики, она так и лучилась весельем. Ну вот, опять ушла от ответа... Что с ней сделаешь...
-- А ты хочешь быть ведьмой? Может, рассмотрим варианты? - Тим решил поддержать свежеизобретенную байку ради собственного удовольствия.
-- Нет. Это было твое предположение. Я хочу быть феечкой... с прозрачными крылышками...
--А как живут феи? У них тоже есть тайные сходки? Или слеты?
-- Не знаю. Но обязательно тебе расскажу, как придумаю... -- ну вот, все само собой и утряслось. Айка признала свои слова фантазией и все встало на свои места. Может быть, теперь они поговорят серьезно...
Зря он так думал. Пока ходил выключать телевизор, Айку как корова языком слизала. На столе осталась недопитая кружка чая, в котором белым айсбергом мокла кучка рафинада. Сахарница была пуста...
Ночью Тим смотрел в окно и пытался посчитать время, которое они провели вместе. Если считать днями - полтора месяца. Почти. А если чистым временем - наверняка не наберется и недели. Айка проходила сквозь его жизнь страшно легко - сном, наваждением, мимолетным и казалось случайным.
***
Вокруг них хороводами кружили какие-то чужие женщины, как бабочки вокруг лампочки, забранной сеткой. Роль сетки исполнял конечно же Тим, ему бессознательно хотелось защитить ее от их липких взглядов и слащавых, как вчерашний торт, масляных улыбок... Эти женщины в жизни были кем-то, жили по своим каким-то сюжетным линиям, отработанными движениями выполняя рутинную всегдашнюю работу - на работе и дома, перебирая бумаги, что-то подписывая, что-то улаживая, изобретая для мужей, детей и прочих домашних обитателей бесконечные обеды-ужины-завтраки, обстирывая, обглаживая, оделяя вниманием, оставшимся от работы... А здесь они хотели быть великолепными и очень светскими, приятными в обхождении, получить свою толику внимания, показать себя во всей своей нерастраченной красе. И потому были очень фальшивыми и навязчивыми, сверкающими не слишком новыми нарядами и не очень свежими телами. Айка среди них была как живая экзотическая бабочка среди замшелых засушенных капустниц в коллекции энтомолога. Слегка испуганная вниманием, но не потерявшая своей прелести. Тим всеми силами оттирал от нее наседавших женщин с их хмельным весельем.
***
Ему как никогда хотелось быть наполненным смыслом, а суть его внутренней пустоты ускользала песком из пальцев. В какой-то момент ему казалось, что вот-вот он поймет, он узнает, домыслит что нужно сделать, чтоб избавиться от этой гнетущей безысходности, что его внутренний сосуд, опустошенный ожиданием, еще немного и станет чуть менее пустым... Пропущенный рабочий день и наступающие выходные не радовали и не давали отдыха, успокоения. В окно врывался ветер приближающегося лета. Жаркого, удушливого лета, липкого и сонного, разморенного ленивыми морскими волнами. Ах, как Тиму хотелось шторма... бьющих в берег строгих, сердитых, седых от пены и серого песка волн. Брызг в лицо, холодящих сожженную солнцем кожу, волнений утлой лодочки, гонимой растревоженным морем... На смену тоске приходила отрешенная безысходность. В окне далеко-далеко впереди поблескивала кромка моря. Тим знал, что это обман зрения, море было совсем рядом, до него можно было дойти минут за десять, но кроны живучих приморских деревьев, видимых слегка сверху, лаково поблескивали листвой и создавали иллюзию пространства и искажали расстояние. Вот хорошо бы сейчас действительно выйти из дома, окунуться в зеленоватые волны, лижущие песчаный пляж... На пляже сейчас людно, сезон еще не начался, но весь город как сумасшедший, презрев рабочие дни, валом повалил к морю, истыкав песок зонтиками и ножками шезлонгов. Пляж был похож на поверхность огромного, густого, присыпанного сахарным песком коктейля, на котором все время происходили неразличимые издали бурления массы. Люди переворачивались с боку на бок, подставляя пекущему солнцу очередную незагорелую часть своего тела. Разгорался день. Жаркий весенний день. Тим слез с подоконника. Какое, к черту, море... Лежащие у края моря люди даже не представляют себе, на каком краю на самом деле находится весь этот мир... Как пусто в нем, так пусто, что вот-вот он свернется сам в себя и ничего больше не будет, зато все кончится.
Подступающее лето жарко и размеренно дышало в приоткрытое окно. Тим сидел на подоконнике прислонившись затылком к горячему стеклу. Маялся внутри тоскливый комочек, просил выхода. Тим пил горчащий чай, чашки оставляли на столе ржавые кольца, образуя неровную цепочку следов. Закрывались глаза, но стоило опустить веки, как перед лицом вставал плохой выцветшей фотографией вид скачущей Айки с разметавшимися волосами. Она застыла, словно пойманная в момент прыжка, раскинув руки. Тим открывал глаза, чтоб не мучить себя, заваривал новую кружку чая, выхлебывал ее, и чувствовал внутри странный голод. Попытки запихать в себя что-нибудь, способное заглушить голод, ни к чему не приводили, есть не хотелось совершенно.
Жалобно пищала незакрытая дверца холодильника, предупреждая непутевого хозяина. Испятнанный стол взывал к совести, но Тим был глух, как никогда. Покружил в бездумной ожидании по кухне и прислонился спиной к холодильнику... сполз на пол и спрятал голову в коленях. Лайф был не в кайф... Далеко на грани сознания мельтешила навязчивая песенка по радио, исполненная другим певцом, отчего приобрела странное надрывное выражение. Тим даже попытался повторить слова и его словно током прошибло. Песня рассказывала про него..даже не просто про него, про них обоих, с точностью до мелочей обрисовывала происходящее с ними... мороз продирал по коже. "Это про меня, про меня, про меня променяпроменяпроменяяяя..." Тиму представился этот певец, по-своему интерпретирующий старую, затертую до дыр песню, меланхоличную и практически равнодушную констатацию постфактум.. теперь в ней было все - отчаяние, безысходность, страх, обида, надрывная горечь, слезы... Много чего можно понять, чувствуя все это на своей шкуре. Певец в голове у Тима метался по сцене, заламывая руки в непритворном горе, пытаясь донести до бесчувственного зрителя не словами, так жестами...
Когда Тим открыл глаза, стояла глухая и душная ночь. В окно по-прежнему заглядывала луна, желтая и какая-то постная, большая убывающая луна подходящего к концу месяца. Было далеко заполночь, луна уже прошла свой апогей и потихоньку спускалась к горизонту. Стояла страшная, роковая тишина, глухая, молчаливо глядящая на Тима изо всех углов. И так в этот момент Тиму захотелось жить, так сильно, что имей тишина материальное воплощение, Тим не задумываясь порвал бы его на мелкие кусочки... было так оглушающее тихо, что казалось, даже время замерло... Тим вскочил и в приступе отчаяния заметался по кухне, сшибая на пол все, что было возможно. Внутри горело, билось странное и пугающее ощущение конца, от которого хотелось действий. Тим налетел на стену и остановился. Причина его бедствий ранее как-то отошла от сознания, стала менее значительной и незаметной, на первый план выступила смертельная тревога. Теперь же он с ужасающей точностью вспомнил все и задохнулся. Теперь он точно знает, что все кончилось. Что все кончено. Что все в прошлом, и сам он прошлом. На цыпочках Тим подошел к окну и распахнул приоткрытые створки, впустив в кухню душную ночь. Узенький подоконник был уставлен чашками, усыпан пеплом и усеян окурками, как-то не прижившимися в пепельнице на столе. Одним махом Тим безжалостно смел все на пол. Звенела разбивающаяся посуда, но Тим не слышал и соответственно не жалел. Одна чашечка улетела в окно и грохотнула где-то далеко внизу вначале на козырьке над дверью первого этажа, потом почти неслышно об землю. Тим по-птичьи уселся на опустевший подоконник, бездумно покачался, держась руками за раму. Что-то сладко замирало внутри, при мысли - что вот он, выход, вот они, те самые врата, из которых не выйти, не повернуть, которые спасут от безнадежности и бесплодного ожидания. Айка, звездой вспыхнувшая в сознании, только укрепила Тима в его решении. Безо всяких пошлых мыслей - типа "ты еще пожалеешь" и "вот видишь, на что я способен" или, что еще хуже "до чего ты меня довела". Просто никакого другого выхода Тим в этот момент не мог и представить. Ожидающая его в будущем пустота не могла быть скрашена ничем. И Тим рывком поднялся во весь рост и, распахнув руки, подпрыгнул, развернувшись лицом к небу, отталкиваясь от рамы, отстраняясь ото всего, что связывпает его с этим домом, с этой жизнью. Странно большой и нелепой птицей, обращенной спиной к земле, он поднялся на полметра над уровнем подоконника и крестообразным камнем устремился вниз. Ему хотелось лететь вечно, оказывается вот это пресловутое свободное падение очень похоже на полет... и если закрыть глаза, то очень легко вообразить, что летишь вверх, а если открыть - что падаешь в небо. Захватывало дух, не от страха, а от предвкушения... Все это промелькнуло в сознании Тима в тот миг, когда он только начинал падать после краткого взлета в прыжке. Он, пожалуй, даже был счастлив сейчас.
В момент встречи с асфальтом Тиму показалось, что где-то там, у самой луны, глубоко в ночном небе, вьется словно стайка мошкары, невесомая группка фей. И у одной из них рыжие волосы...